Прощай, Ариана Ваэджа!

Глава 1

Июль 1913 года.

Всего два месяца назад жизнь Николая Петровича Арбенина шла тихо и размеренно. И если бы кто-нибудь лишь намекнул ему о том, какие события ожидают в недалеком будущем тридцатишестилетнего и уже довольно опытного преподавателя физической географии Императорского Санкт-Петербургского университета, он бы счел такой смелый проступок дерзким, если не безумным.

Дело в том, что с кафедрой географии и этнографии этого заведения была связана вся его жизнь, начиная с рождения. И сейчас самое время рассказать об этом.

Мальчик появился на свет в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году в семье нетитулованного дворянина Петра Александровича Арбенина, преподавателя среднеучебных заведений, коллежского советника, и Софьи Павловны Скорняк, потомственной дворянки с солидным приданым. Как желанный, хоть и не первый, а даже — третий, сын. Впрочем, в семье новорожденного в тот момент не особенно-то и задумывались о карьере малыша. Главным было — поддержать его здоровье, а им судьба младенца не обидела, и дать ему хорошее образование.

Природа одарила его приятной внешностью. Не хилый телосложением, но и не упитанный, как некоторые «маменькины сынки», он активно двигался, отчего его мягкие каштановые волосы собирались в волны, и смотрел на мир всегда с интересом открытыми темно-коричневыми глазами.

Рос он смышленым и любознательным, с особым восторгом наблюдая окружающий мир, особенно когда родители выезжали за город, на природу, или же, что было еще интереснее, брали его на знаменитые курорты. В Карловых Варах они рассказывали ему об императоре Священной Римской империи Карле Четвертом, который однажды во время охоты и обнаружил целебный источник, в Бад Эмсе — не только об этих термальных водах, но и о других достопримечательностях Западной Германии, а на Лазурном Береге Франции — о французском писателе и поэте Стефане Льежаре, издавшем роман, заголовок которого и был позаимствован при выборе названия курорта. Маленький Николя с удовольствием разглядывал жуков и пауков, ловил сачком бабочек и пытался покормить заточенных в клетки тигров. Дважды он разбирал компас, стараясь понять его механизм, а однажды, случайно разбив очень ценную вазу, прослушал лекцию гувернантки о египетских пирамидах и фараонах.

Самыми памятными для пятилетнего ребенка стали посещения Эрмитажа и Зоологического музея. В первом поразила экспозиция с древними людьми. Оказывается, очень давно они жили племенами и охотились на диких животных, имея лишь каменные орудия. А во втором самыми памятными стали детеныш мамонта, зверя, которого давно уже нет на Земле, и жираф с длиннющей шеей. Интересно, что жираф — самое высокое в мире животное, а по весу оно раз в десять тяжелее любого взрослого мужика. Еще чичероне (от автора: гид) сказал, что жирафы водятся в Африке, которая находится совершенно в другом полушарии глобуса, и разделяет его от Российской империи океан. Глобус Николя тоже видел, даже покрутил его как следует. Правда, так и не понял, сколько же верст будет от Санкт-Петербурга до африканской саванны.

Ответы на многие «детские» вопросы получил уже в гимназии, где прилежно изучал не только общеобразовательные предметы, в том числе и языки — латинский и греческий, но и несколько факультативных.

Тогда и появилась любовь к книгам, их у отца — целая библиотека. Всех писателей перечислить, конечно, невозможно, а вот список авторов, окончивших Императорский Санкт-Петербургский университет, хоть он и довольно длинный, вполне реально.

Особое место в домашней библиотеке Арбениных занимали книги по искусству и археологии Николая Рериха с авторскими рисунками. Из них подросший Николя выделил работу о каменном веке на озере Пирос, на границе Новгородской и Тверской губерний. Еще тогда подумал он о том, что вот так бы тоже самому поучаствовать в экспедиции, а потом написать книгу. Правда, рисунком он пока не особенно владел, но ведь главным было не это.

Среди исторических романов отдавал предпочтение книгам Григория Данилевского «Мирович», «На Индию при Петре», «Княжна Тараканова», «Сожженная Москва»… Читал и роман «Новь», кстати, написанный в год его рождения, то есть в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году Иваном Тургеневым. Надо же! Русский писатель стал единственным в мире беллетристом, удостоенным звания почетного доктора Оксфордского университета.

В библиотеке были и ранние произведения Александра Блока, который также учился в этом университете, может быть, потому, что его дед Андрей Бекетов, известный ботаник, был его ректором. И не удивительно, что «Стихи о прекрасной даме», которые стояли на полке в доме Арбениных, поэт посвятил своей жене Любови Менделеевой, дочери известного химика Дмитрия Менделеева, получившего ученую степень в этом же университете.

Ну, а если в завершение сказать, что и отец, Петр Александрович Арбенин, тоже окончил Императорский Санкт-Петербургский университет, а также два старших брата — Константин и Виктор, то станет понятен выбор молодого Николя пойти именно в этот вуз. Правда, то обстоятельство, что был он в семье младшим, наложило отпечаток на характер. Да, Николя с детства был несколько неуверенным в себе и легко поддавался влиянию окружающих.

Итак, что же случилось два месяца назад?

Неприятности начались еще ночью, когда Николаю Петровичу приснился кошмарный сон. Будто он идет по залу императорского дворца, разодетый в парадный мундир государственного советника — как и положено, с золотыми пуговицами и шитьем спереди от самого стоячего воротника до низа, в белых брюках и в остроносых лакированных туфлях. И вот шагает он по ярко освещенному залу, а вокруг — полным-полно народу, причем, разных рангов и сословий, и все с любопытством и изумлением смотрят именно на Арбенина. Как будто бы его повысили в звании, а может, пригласили на вручение какого-то ордена.

И вдруг… Проходящий мимо лакей с подносом, на котором стояли хрустальные рюмки с вином или коньяком, оступился и уронил его. И все это темно-бордовое содержимое, тягучее, словно загустевшая кровь, вылилось как раз на белые брюки Николая Петровича. Вот незадача! Все испорчено! И костюм, и репутация! А ведь до торжественного момента оставалось так мало… Всего пара шагов до императора…

Арбенин в замешательстве остановился. Он замер от накатившейся волны ужаса, не в силах двинуться дальше. Тело стало словно оловянным и потому уже не подчинялось сознанию. А мысли застучали молотками в голове, словно пытаясь вырваться на волю: «Нет, такой конфуз я не переживу! Да это же полный крах!». И его услышали! Резкий порыв ветра распахнул дубовые двери, и в зал ворвался белый конь, слегка взмыленный от быстрого бега. Он добродушно фыркнул, подставляя свое разукрашенное каменьями седло, и тут же взмыл в воздух. Немедленно грянул гром, и потолки, расписанные старинным орнаментом, украшенные греческой белой лепкой, в одночасье рухнули.

В этот момент Николай Петрович проснулся и, ошарашенный происшедшим, долго еще лежал в раздумье: успел ли конь вынести его с места катастрофы? А как люди? Они погибли? А император?

Вот почему Арбенин в то утро встал с постели позже обычного минут на пятнадцать-двадцать. И этот факт был для него не меньшей, чем во сне, катастрофой! Дело не только в том, что он придерживался строгого распорядка дня, нет. Как заядлый холостяк, не обремененный семейными обязательствами, он любил с утра понежиться в теплой ванне, а тут время было ограничено. Поэтому Арбенин мельком взглянул в зеркало, где отразилось изображение высокого худощавого мужчины с открытым лицом, на котором были особенно выразительными прямой нос с горбинкой, даже немного хищнический, и глубокие темно-каштановые, в цвет волос, глаза. Затем он наскоро умылся, позавтракал приготовленным работницей Глафирой омлетом с гренками и с черным кофе и поспешил на службу.

На душе оставалось неспокойно весь день, даже во время заседания Русского антропологического общества. И не напрасно. Вот как разворачивались дальнейшие события.

Присутствующие расселись за вытянутым почти во всю аудиторию массивным столом, и профессор геологии Иностранцев на правах организатора и руководителя Общества поприветствовал всех, а потом, как обычно, поделился мыслями в свете последних публикаций:

— Наше общество существует уже двадцать пять лет, а это немалый срок. Напомню, что своей задачей оно ставит изучение человеческих рас вообще и в том числе — населявших и населяющих Российскую империю, в антропологическом, то есть, биологическом, этнографическом и археологическом отношениях…

Где-то за столом зашуршали бумаги, и Арбенин слегка повернул голову на этот шелест. Он встретил острый взгляд незнакомца в модном пиджаке из чесунчи или еще какого шелка, издалека разглядеть его было довольно трудно, но что костюм заграничный, это факт.

— Однако, спросите себя: а много ли было публикаций в последние годы о первобытном человеке?

Профессор сделал паузу. И Арбенину так и хотелось вставить словечко, мол, только ваши, Александр Александрович, статьи… Но он промолчал и продолжал слушать дальше.

— А много ли можно написать, сидя в аудитории?

Вопрос докладчика прозвучал риторически, но все понимали, что это только прелюдия какого-то чрезвычайно серьезного разговора.

— Ладно, мое мнение таково: надо думать не только об учебном процессе! Нужны и экспедиции! В связи с этим хочу представить вам Павла Ильича Кондратьева, недавно он вернулся из Германии, куда был командирован для получения опыта работы на кафедрах географии. Сейчас мы не на заседании деканата, поэтому не будем углубляться в научные дебри, а выслушаем соображения коллеги конкретно по поднятому мной вопросу…

Николай Петрович насторожился. Павел Ильич? Это не тот ли, который еще в девятьсот пятом… Но его мысли прервал хорошо поставленный голос нового докладчика:

— Я посетил практически все важнейшие центры античной цивилизации в Средиземноморье и имел возможность ознакомиться с коллекциями крупнейших европейских музеев. Скажу откровенно: работа коллег впечатляет!

Да! Да! Сомнений не может быть! Это он, он! Сердце Николая Петровича застучало сильнее, и он не на шутку разволновался, так что требовались определенные усилия для того, чтобы скрыть свои чувства за скучной гримасой внимательного слушателя.

— И вот результаты их работы, — продолжал Павел Ильич, и, словно любуясь собой со стороны, поправил модный укороченный воротник костюма. — Англичанин Артур Эванс открыл на острове Крит Минайскую цивилизацию, а Генрих Шлиман скоро окончательно перероет и Тунис, и Египет, и Индию… Согласитесь, только его открытие микенской культуры на Пелопоннесе стоит мирового признания…

— Этот неугомонный немец скоро не только эгейскую культуру раскопает… — бросил кто-то реплику, однако докладчик ее не игнорировал, напротив, подхватил.

— Вот-вот, остается дождаться, когда он и у нас начнет копать… Где-нибудь в Сибири или на Урале…

— А что искать-то на Урале? — возразил новый оппонент.

— На Урале? — переспросил Павел Ильич. — Да что угодно! Вот профессор Иностранцев нашел там платину! А мы… Мы, если постараемся, можем и Гиперборею найти…

В этот момент Николай Петрович посмотрел на нос с горбинкой и чуть припухшие губы выступающего. Да, этот человек сильно изменился за восемь лет, но только внешне — внутренний его стержень оставался таким же крепким и упрямым… И ведет себя вполне уверенно, и даже — очень. Словно вернулся в коллектив с весомой победой или получил новое назначение… Ладно, каждому свое. Сейчас бы понять, узнал ли он его, Арбенина? А если узнал?! И волна страха начала подбираться к самому сердцу.

Павел Ильич задержал взгляд на Арбенине, словно отвечая ему: да, дорогой, узнал я тебя! И с еще большей уверенностью произнес:

— У меня конкретное предложение: организовать экспедицию на Урал. В некоторых европейских изданиях появились публикации о том, что именно туда шли люди, покинувшие Арктиду.

— На какой именно Урал? — переспросил сидящий рядом с Арбениным тучный пожилой мужчина, явно проверяя познания новоявленного ученого.

— Для большего эффекта можно и две экспедиции одновременно: на Восточно-Европейскую равнину и на Западно-Сибирскую… — не растерялся докладчик.

— Еще даже не доказано существование Арктиды! Нет ее! — опять прозвучала реплика.

— А мы не будем ждать, когда кто-то ее откроет! — улыбнулся Александр Александрович Иностранцев, завершая поднятую тему. — Сами найдем и исследуем! Или не верите?

Когда выходили из аудитории, Николай Петрович поймал на себе пронзительный взгляд Кондратьева. Они приблизились почти вплотную и подали друг другу руку. Ладонь Павла Ильича, холодная, как неживая, слегка охладила волнение нашего героя. «Не бери в голову!» — подумал он и, не сказав ни слова, прошел в сторону выхода.

Глава 2

Набережная вдоль Кронверкского пролива с некоторых пор стала его излюбленным местом для прогулок. Особенно доставляло удовольствие прохаживаться здесь одному и молча наблюдать за бегущей водой. Иногда синяя гладь волновалась и пенилась, иногда — оставалась ровной, и Арбенину всегда казалось, что вода читает его состояние души.

В этот раз вода была мутной, может, потому что перистые облака почти загораживали солнце, а впрочем, когда в такое время солнце светило ярко? Колкий апрельский ветер дул с севера, и Арбенин отвернулся от него, продолжая находиться в раздумье, уверенный в том, что на безлюдной набережной никто не сможет прочитать его мыслей.

— Николя! — прикосновение к щеке пушистой муфточки, которую он смог бы определить из тысячи других подобных, слегка вывело из забытья.

— Вера?

Он повернулся к ней и, поддаваясь ее игривому настроению, засмеялся.

— Как всегда, опаздываешь?

— А ты, как всегда, ждешь?

Рядом с ним стояла девушка лет двадцати пяти, миловидная, с тонкими чертами лица, на котором особенно выделялись глубокие задумчивые глаза цвета кофе. В укороченном плюшевом пальто, отороченном мехом, поверх прогулочного платья из репс-кашмира, из-под которого выглядывали красные сапожки на каблучках. Несколько светлых локонов выбились из-под небольшой меховой шапочки, смутно напоминающей вышедшие из моды собольи токи. Чтобы их поправить, девушка сняла небольшую муфточку. Эту руку, нежную и теплую, Николай тут же поймал и прижал к своим губам.

— Вера!

— Да отдай же руку!

Она весело смеялась, и оттого на его душе немного потеплело. Вроде бы и облака разредились и даже слегка посветлели.

— Ты чем-то огорчен? — она все же уловила его озабоченность и потому позволяла держать свою руку.

— Да так, сегодня день выпал не самый удачный, — отмахнулся было он, но не отвел глаза от ее проницательного взгляда.

— Расскажи, Николя! Тебе станет легче…

— Знаешь, Вера, все так странно… Сначала сон приснился, в котором я был испачкан… И платье… И душа… Да и вообще — полная катастрофа… А потом встретил одного знакомого… Лучше бы его и не видеть…

— А кто он? Преступник? Или нигилист? Я ведь вижу, что ты какой-то испуганный!

— Верочка, милая, какие сегодня могут быть нигилисты? Их уже давно нет!

— Ну… тогда — революционер?

— Да что ты говоришь? Те времена уже тоже прошли… Сейчас все тихо и спокойно…

— Да кто же тогда? Не мучай меня, пожалуйста!

— Ладно, так и быть. Ты тогда совсем еще юной была, может, и не осознавала перемен… Зимой девятьсот пятого почти во всех университетах империи прошли волнения. Студенты бунтовали… требовали свободы слова и собраний… Так вот, я был тогда молодым преподавателем, и вроде как тоже ветер в голове, ну… и…

— Ты стал революционером?! — не удержалась Вера. — Ты — Николя?

— Да нет же, Верочка, не совсем так. Седьмого февраля, как сейчас помню этот день, студенты получили, наконец, разрешение на общеуниверситетскую сходку. И так горячо они выступали, требуя наказывать полицейских, избивающих их… Да и вообще — настаивали на неприкосновенности личности, что я тоже… ну вроде проникся их призывами. Короче, на сходке я выступил…

— Не может быть! — Верины щечки слегка разрумянились от волнения. — Ты же такой нерешительный, и мухи не обидишь…

— Причем здесь мухи, когда речь идет о жизненных принципах? — возмутился Арбенин.

И тут Вера внимательно посмотрела на молодого человека, чтобы на самом деле убедиться в том, что перед ней не мягкотелый юнец, а совершенно зрелый человек с присущим ему характером — достаточно твердым, принципиальным. И своими принципами он никогда не поступится в угоду чего-либо, а может, и кого-либо, даже любимого человека.

— И что же было дальше? — Вера, уловив момент, вырвала ладонь из его крепких рук и сунула ее вновь в муфточку.

— А дальше… Дальше на меня… один человек написал донос, он тоже преподавал в нашем университете. Разразился скандал… М-м-еня обвинили в разжигании революционных настроений, ну и… уволили. После этого инцидента даже университет закрыли… На какое-то время…

— А потом… Ну, тебя восстановили?

— Да, уже после принятия новой конституции… Когда многие требования и студентов, и профессоров приняли во внимание в этом государственном законе. Конечно же, и отец посодействовал…

— Ну вот видишь, Николя, все обошлось… А ты до сих пор не простил своего обидчика!

— Верочка, ты его совершенно не знаешь, он тогда не только меня предал… Его лучший друг вообще в застенки попал… Да так и сгнил там… Это очень страшный человек!

— Не будем о плохом, Николя! Договорились? — Вера тряхнула выбившимися из-под шапочки локонами и звонко засмеялась, сглаживая ситуацию. — А что скажешь о нас? Мы ведь собирались объявить о помолвке?

— Совсем скоро, моя родная, скоро! В мае нежелательно, и не потому, что я такой суеверный… Да и учебный год… А вот в июне — в самый раз. Давай в июне! А может, в начале июля..

Чувство смутной тревоги не отпускало Арбенина. Так не хотелось омрачать своим настроением счастливые страницы будущей семейной жизни, а значит, забирать в нее все, что было в прошлом. Точнее, все негативное и грязное (надо же, вспомнил об испачканных вином белых брюках!) или просто нелепое. Новая полоса судьбы должна быть светлой и радостной.

Вера же понимала, что ее любимый делает очень ответственный шаг, у многих это бывает один раз в жизни, поэтому не нужно торопиться.

Вечером он сел за письменный стол, чтобы хотя бы бегло просмотреть кое-какую литературу. Не давало покоя предложение об экспедиции на Урал. Скорее всего, его, как специалиста по ландшафтному планированию и геоморфологии, изучающей рельеф земной поверхности суши и моря, непременно задействуют.

«Арктида… Арктида…» — это слово било молоточком в виски, словно просило аргументации. «А может быть, стоит поискать связь между Арктидой и Атлантидой?». Странно, но такая мысль посетила его внезапно и неожиданно. Может быть, потому, что темой Атлантиды интересовался еще в ранней юности?

За последние годы Арбенин собрал несколько книг, в том числе и редких. Среди них были даже диалоги Платона Афинского, в которых тот утверждал, что мифический материк до катастрофы находился где-то на западе от Геркулесовых столбов, напротив гор Атланта, то есть, на северо-западе нынешней Африки. И в любом случае — в Атлантическом океане.

А это совершенно новая книга румынского исследователя Николая Денсушяну «Доисторическая Дакия», она только что вышла, вот и год обозначен — девятьсот тринадцатый. Горы Атлас в Африке автор отождествляет с южными Карпатами в районе Олтении, а Атлантиду в целом с Румынией, кстати, ссылаясь на описания Платона места расположения Атлантиды: «с одной стороны река-море-океан, с другой стороны остров-страна».

Ну и выскочка! Если каждый исследователь будет тянуть на себя одеяло, то разорвут его на клочки! Впрочем, оно уже и так трещит по швам… На земном шаре сегодня существует несколько десятков точек, где якобы и находилась Атлантида! А что будет завтра? Мнений много! А какому доверять? Или тоже изложить новую версию?

Пожалуй, за основу нужно принять рассуждения турецкого адмирала и большого любителя картографии Пири-реиса, создавшего ровно двести лет назад в Константинополе карту всего мира. На ней изображены очертания всех материков, причем, так точно, почти как и сейчас, в девятьсот тринадцатом! А главное — есть на ней Антарктида, а она, возможно, и есть погибшая Атлантида.

Арбенину понравилась эта мысль. Он даже почувствовал, что находится не просто на верном пути, а в двух шагах от разгадки. Может быть, эта гипотеза действительно самая достоверная? По крайней мере, так считают многие ученые.

Да-да, скорее всего, так и есть! Об этом утверждает и более древняя карта, составленная гораздо раньше, еще в тысяча пятьсот тридцать первом году, французским математиком и географом Оронцием Финеем. А ведь многие исследователи ему доверяют! Что удивительно — на этой карте Антарктида, покрытая сейчас льдом, изображена без него, будто этот зоркий француз, а может, ясновидящий, смог разглядеть сквозь толстое ледяное одеяние своими глазами, без каких-либо приборов, и горные пики, и низменности, и устья рек!

Николай Петрович приостановил ход своих мыслей и достал с полки старинную книгу. Перелистнув несколько страниц, открыл на нужной, чтобы как можно внимательней рассмотреть карту.

Именно в этот момент неприятно задребезжал телефон. Почему задребезжал, а не зазвенел? Может быть, потому, что Арбенину не хотелось прерывать поиски Атлантиды? Он нахмурился: кто это может быть? Сегодня вроде бы со всеми поговорил…

— Приветствую, Николай! — голос в трубке был тем же самым, что и восемь лет назад.

— Павел? — Арбенину трудно было скрыть удивление, впрочем, он и не собирался это делать. — Вот не ожидал!

— Предлагаю завтра встретиться наедине, только не в университете… Или ты хочешь афишировать наше знакомство?

— Да нет! То есть… Афишировать не хочу… Встретиться готов!

Кондратьев сделал небольшую паузу, а потом выплеснул свою проницательность:

— Думаешь об экспедиции?

— Да, немного, надеюсь, что меня отправят…

— Ну-ну, Брюсова почитай на посошок…

И рассмеялся. Павел Ильич словно прочитал мысли Арбенина об Атлантиде, а может, просто помнил о его юношеском увлечении. Конечно же, Кондратьев имел в виду эпопею «Атлантида», которую обработал гекзаметром Валерий Брюсов, и явно намекал на сумбурность высказываний поэта, впрочем, как и других авторов, повествующих о погибшем материке. Да он открыто выражал скептицизм в отношении современника, решившего взвалить на себя груз, который не потянул ни Соломон, ни Платон! Неужели у него, Кондратьева, была на этот счет совершенно другая, причем, надежная логическая система?

— Тьфу ты! — плюнул Арбенин, положив трубку. — Вот злыдень!

На душе остался неприятный осадок от разговора, и это еще больше обостряло ощущение приближающейся катастрофы.

Глава 3

Верочка Арзамасцева проснулась утром с чувством неясной тревоги. Из головы не выходила фраза Николя: «При чем здесь мухи, когда речь идет о жизненных принципах?». Та самая фраза, которую он в сердцах бросил ей в лицо, все равно что перчатку — дуэлянту. Да, он такой — с виду сама скромность и уступчивость, а как упрется в какую-нибудь навязчивую идею — ничем не оторвать. Видимо, сейчас как раз и одержим каким-нибудь бредом, иначе, с чего бы так заводился!

Смутные воспоминания об эксцентричных выходках Арбенина все отчетливее вставали перед глазами, явно не забытые, как уколы тонкой иглой в самые болезненные точки. Вот однажды, например, они были в гостях у князя Горелова. И разве плохо, что зашел разговор о катастрофе «Титаника»? Обычная тема, которую можно растягивать как серу лиственницы и жевать до бесконечности. И главное — интересная всем гостям! Кажется, тогда Ларочка Куприна страстно поддержала разговор и плавно перешла к обсуждению другой трагедии, совсем недавней, когда во время снежного шторма в Мраморном море затонул английский пароход. Тогда на его борту тоже было немало пассажиров — человек двести. И только гости вошли в азарт, делясь впечатлениями, смакуя детали, как их словно облили ледяной водой… Конечно же, он, Николя: «Господа, давайте сменим тему, разве можно говорить о смерти во время поедания фаршированных поросят и заливной рыбы?».

Как сейчас, стояло перед глазами искаженное гримасой лицо Лизы Карамод, в общем-то, девушки миловидной и более того. И как же громко она шептала на ухо рядом сидящему Игорю Круселину: «Да он же… боится крови! Вы только посмотрите на него! Думаю, что именно его братец накинулся с ножом на Ивана Грозного в Третьяковке! (От автора: имеется в виду исторический факт, когда душевнобольной Абрам Балашов изрезал картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван»). Конечно, брат, такой же сумасшедший…». Ее зловещий шепот нельзя было не услышать в самых дальних углах гостиной, поэтому многие повернулись, чтобы рассмотреть этого «ненавистника крови».

А вот в день венчания Михаила Булгакова и Татьяны Лаппа… «Стоп, да сколько же можно об этом? — остановила себя Вера. — Разве не учили меня в пансионате быть сдержанной?».

Слегка потянувшись, она словно пыталась стряхнуть с себя ненужный груз, невесть откуда свалившийся на хрупкое тело. Встала, набросила бледно-сиреневый матиме из сюра со сборчатыми передними полочками и нашитыми на них кружевами (от автора: домашняя утренняя полудлинная женская одежда типа пеньюара). Бесшумно погрузила ступни в мягкие домашние туфли с восточным орнаментом и решительно направилась в ванную.

Вера Арзамасцева, действительно, была девицей серьезного воспитания. Ее отец Валерий Петрович Арзамасцев, нетитулованный дворянин, известен как антиковед. Еще в годы юности он прослушал цикл лекций для русской эпиграфической школы самого профессора Соколова, преподававшего тогда в Императорском Санкт-Петербургском университете. А мама, мещанка Любовь Ильинична Бояркина, так неудержимо увлеклась еще с детства восточными языками, что не могла не передать эту страсть своей единственной дочери Верочке.

Конечно же, родители отдали свое чадо в частную женскую школу с усиленным обучением в сфере культурной и общественной жизни — в институт благородных девиц. Его программа включала курсы этикета, протокола, искусства гостеприимства, а также некоторые «ноу-хау», например, развитие способностей жить хорошо, с умными удовольствиями, проявляя редкое самообладание даже в экстремальных ситуациях, а также не забывая в оных об элегантности и хороших манерах. Ну, а после завершения этого обучения Верочка поступила в первое высшее педагогическое заведение для женщин — в Императорский Женский педагогический институт.

— Верусик! Ты не опоздаешь? — тихонько постучала в дверь ванной комнаты Любовь Ильинична.

— У меня нет первой пары, мамочка! — прозвучало оттуда, когда стихли звуки бегущей воды, — да и вообще — всего два урока.

— Ах, нет, думала, что приду к обеду… Мы сегодня собираемся у Лизаветы, так что задержусь, — Вера, прикрывая за собой дверь ванной, на ходу поцеловала Любовь Ильиничну и бесшумно прошла в свою комнату.

— Опять!? — изумленно воскликнула та, не скрывая неприязни к подруге дочери. А про себя подумала: «Что это я? Впрочем, ладно, Вера — девушка самостоятельная, ей и решать…».

Вера была действительно девушкой самостоятельной. С ранних лет впитывая атмосферу античного мира, просачивающуюся из кабинета отца, остановилась и не на Греции, и не на Риме — выбрала совершенно другую сферу — восточные языки. И вот, после окончания Императорского Женского педагогического института преподавала в частной школе персидский язык, отлично владея и арабским. Валерий Петрович поначалу не одобрял выбора своей дочери, ему хотелось, чтобы эта девочка, познавшая величественные произведения Византии, посвятила себя литературе и искусству именно этой империи. Ну, а со временем смирился.

После уроков Вера, как и обещала Лизе Карамод, направилась к ней. Подруг сближала любовь к искусству, а точнее, к русскому авангарду. Особенно увлекалась им Лизавета и, как ведущая в упряжке, тянула за собой и Веру. Что именно привлекало Лизу — его скандальная известность или же действительно талант, этот вопрос никто не обсуждал. Главное — девушки активно посещали выставки, поэтические чтения, спектакли и даже доклады и диспуты будетлян, а также тех, кто рифмуется со словом «скандалисты»: футуристов, кубофутуристов, супрематистов, лучистов и других. Порой входные билеты на такие мероприятия доходили до пяти рублей в то время, когда зарплата рабочего не превышала и двадцати, но и это не останавливало девушек. Одним результатом таких походов стало обилие в доме Карамод и Арзамасцевых картин, потому что выставки, как правило, заканчивались распродажами. Ну, а другим — частые посиделки девушек у Лизы с непременным чтением стихов любимых авторов, как им казалось, самых талантливых.

Вот и в этот день, когда Вера входила в гостиную, до нее донеслось Лизачкино декламирование стихов с присущим ей придыханием:

— О-о-о, у вас тут уже Валерий Брюсов хозяйничает! — весело прозвенели нотки Вериного голоса, показавшиеся особенно высокими на фоне низкого тембра ее подруги.

— А мы сегодня читаем его поэму «Антлантида», — поспешила сообщить Леночка Протасова, — уже начали, тебя же не дождешься…

— Да у меня сегодня было дополнительное занятие, — начала было Вера.

— Не нужно оправдываться! — резко осадила ее Лиза. — Ты никому ничего не должна!

И уже с теплыми нотами:

— Проходи, дорогая, на диван.

Тихо скрипнуло кресло-качалка, это Лена сделала резкое движение, чтобы освободить любимое Верино место, но тут же замолчало — его хозяйка почувствовала себя на голову выше в связи с предложением занять Вере место на диване.

— Это вы специально «Атлантиду» читаете, чтобы подколоть меня? — заметила Вера, расправляя пышные складки гобеленовой юбки и усаживаясь на диван.

— Мы не виноваты, что ты отдала предпочтение восточным языкам, — рассмеялась Лиза, — а сама… сама носишь одежду в византийском стиле, с кружевной тесьмой…

— Папе нравится! — похвасталась Вера. — Впрочем, и мне тоже… Давайте, читайте дальше!

— Нет, как-то все сбилось, — вставила свое словцо Лена, — может, лучше это… Велимира Хлебникова. Я его так люблю! — и начала с выражением читать:

— Старье! — остановила ее Лиза. — Вот более свежее у Игоря Северянина:

Лиза читала так самозабвенно, что ее никто не остановил. И даже тогда, когда она закончила декламирование, а потом, после паузы, с особым надрывом произнесла последнюю строчку: «Ни души, и все — душа!», в гостиной стояла такая тишина, что слышно было шуршание Лизиной юбки из плотного шелка.

Хозяйка дома положила на стоявшую рядом тумбочку томик стихов, который все время держала в руках и прошелестела, двигаясь в сторону высокой этажерки, чтобы взять еще какую-то книгу, и в это время Вера заметила, что на тумбочке, рядом с Северянинским томиком, лежит тоненькая красная брошюрка. И стоило только дотянуться, как книжица оказалась в ее руках.

Лиза резко обернулась, словно увидев это спиной, и зловещим шепотом ужаленной змеи произнесла:

— Не трож-ж-жь! Полож-жь на место!

— И почему ж-ж-ж? — постаралась ей подражать Вера. — Это з-з-запретный плод?

— Это совсем другое, — спокойным, скорее, даже — отчужденным тоном произнесла Лиза. — Это от Вики Шторм…

И словно в завершение зловещей паузы задела плотной юбкой высокую, но очень узкую, а значит, неустойчивую, напольную вазу. Та резко поклонилась хозяйке и, падая на пол, не застланный ковром, издала многочисленные звуки дзинь-дзинь-дзинь…

— Всё — душа, и ни души! — вылетела запоздалая фраза из уст Леночки. — Неужели от самой Шторм?

Имя Виктории Шторм было, пожалуй, самым популярным в Санкт-Петербурге, да и не только. Слава о ней простиралась куда дальше территориальных границ города, потому что именно она держала самый модный салон и считалась, скорее, даже не мастером, а профессором проведения магических ритуалов, в том числе и спиритических сеансов.

У Веры дрогнула рука, и она чуть не выронила облаченную в гладкую красную кожу брошюру:

— Лизачка, ну пожалуйста… Давай посмотрим…

— Это нельзя просто смотреть! — заметила та. — Если уж открывать, то тогда идти до конца.

— Неужели сеанс? — ужаснулась Лена.

— А почему бы и нет? — ответила вопросом на вопрос хозяйка дома.

— Так нам же нужна спиритическая доска… — начала выискивать причины для того, чтобы отказаться от этой идеи, Лена.

— А я отлично помню, как она выглядит, — спокойно заметила Лиза. — Любой может нарисовать…

— Девочки, а давайте действительно попробуем, — окончательно развеяла сомнения Вера. — Пока еще не ночь на дворе… Вот и стол у вас круглый, как раз такой и нужен…

Вскоре подруги сидели за дубовым столом, посреди которого лежала наспех нарисованная Лизой «спиритическая доска»: в центре листа ватмана для рисовального альбома — пентаграмма в круге, по правую сторону которой — слово «нет», по левую — «да», сверху и снизу пентаграммы — буквы алфавита, слева и справа — цифры и неизменные справа вверху «Вход» и слева внизу «Прощай». Посередине листа Лиза поставила перевернутое блюдце.

— Чей дух выберем? — полушепотом спросила она, вглядываясь в центр стола, словно пытаясь запомнить творение своих рук.

— Наполеона! — не раздумывая, предложила Лена.

— Да ладно, причем здесь Наполеон, лучше кого-то из наших, да чтобы не так далеко был захоронен, — поправила ее Лиза.

— Например, Мамин-Сибиряк, всего несколько месяцев назад похоронили на Волковском… — продолжила рассуждение Лена.

— У него с головой что-то не так было, вроде — кровоизлияние в мозг, — возразила Вера. — Надо того, у кого и разум в порядке, и характер геройский, а натура авантюристическая, да и чтобы смог легко выйти из могилы…

— Ну тогда… генерала Василия Колчака! — осенило Лену. — Три дня назад похоронили… Свеженький… А какой герой! Кстати, а о чем мы его спросим?

— Как о чем? — удивилась Лиза. — Конечно же, о замужестве, кому из нас в этом году суждено будет замуж выйти и за кого!

На том и порешили.

— Дух генерала Василия Ивановича Колчака, вызываем тебя… — начала зловещим шепотом Лиза. — Дай знать, когда придешь!

На столе ничего не происходило. Блюдечко не двигалось, как бы ни напрягались пальцы девушек.

— Ты слышишь нас, дух генерала Колчака? — не сдавалась Лиза. — Ответь, если пришел!

И блюдечко сделало слабое движение по часовой стрелке, показывая первую букву имени — «в», явно, Веры.

— Скажи нам, дух Колчака, — продолжала Лиза, — и кто же будет мужем нашей Верочки?

Блюдечко продолжало двигаться, притормаживая на буквах, однако, общее слово так трудно было прочитать.

— Покой… — шептала Лиза, но ее было так слышно! — Аз… веди… есть… И что же это получилось? Паве… Девочки, неужели Павел?

— Т-с-с! — начала ерзать на стуле Вера и в это время… Блюдечко поехало дальше, словно передумало и решило выдать другой вариант.

— Мыслете! — продолжала почти беззвучно шевелить губами Лиза. — И-и-и… твердо…рцы… ну же, давай, давай остановись на «аз»…

— Девочки! Так это — Митра! — тоже шепотом, но каким-то зловещим, произнесла Леночка Протасова. — И кто среди знакомых носит такое имя? Давай, признавайся!

— Не знаю! — честно ответила Вера. Это слово стояло перед глазами, словно ослепляя разум. Даже первая указка на вроде бы Павла ушла на задний план, настолько показалось шокирующим именно Митра!

— Как не знаешь? — переспросила Лиза. — Или нет такого?

— Почему же нет? Есть… И знаю одного, правда, он — Бог Солнца…

— И где он живет? — прозвучал вопрос Лизы.

— В иранской и ведийской мифологии… — задумчиво ответила Вера.

— А-а-а, — разочарованно произнесла Лена, явно намекая, что их подруга настолько одержима «персидскими мотивами», что даже за спиритическим столом мысленно крутит блюдце в свою сторону. — Ой, смотрите, девочки! А блюдце остановилось на слове «Прощай»! Что бы это значило?

— То и означает, — задумчиво произнесла Вера, — расставание навеки. Или на века…

Глава 4

Идти на встречу с Кондратьевым Арбенину совсем не хотелось — тяжелый осадок на душе превращался в кристаллы соли, которые бередили старые раны девятьсот пятого года. Он был бы рад похоронить воспоминания, однако — не смог. Так и жил с ними, пряча под маской обремененного повседневными заботами человека, пока… опять не увидел эти с легким прищуром, пронзительные черные глаза Павла.

Столик ресторана, где уже сидел Павел Кондратьев, стоял у окна, с видом на одну из центральных улиц Санкт-Петербурга, поэтому по тротуару двигался непрерывный поток людей, который сквозь витринное стекло казался полотном живописца, затянутым в широкие белые рамки и обрамленным пышными красными портьерами. Странно было наблюдать за прохожими в то время когда они тебя не видят — уже сгущались сумерки, и в ресторане горел не самый яркий, но — электрический свет.

— Привет! Не опоздал? — Николай почти бесшумно присел на тяжелый деревянный стул, обитый таким же красным, как и шторы, плюшем.

— Все нормально, я пришел пораньше, чтобы заказать что-нибудь приличное, — спокойным тоном произнес Павел. — Ты знаешь, я ведь еще не ужинал… Голодный… А ты будешь есть?

— Скорее нет, чем да! — поспешил остановить старания коллеги Николай, а в голове уже закрутились мысли: «Вот такой он, всегда норовит быть первым, хочет успеть раньше всех… Интересно, и что же он сейчас хочет? Явно, хочет… Просто так ничего не делает…»

— Я заказал себе дичь с красным вином, — словно не замечая раздумий Арбенина, продолжал Павел, — тогда кофе? Я помню, что ты любил со сливками… Или фужерчик?..

— Фужерчик! — эхом отозвался Николай, продолжая вглядываться в эти черные, глубокие и в то же время какие-то скрытные, глаза. «И ведь помнит он даже такие мелочи… Что уж говорить о крупном?»

Невысокий юркий официант подал блюдо, и Павел, аккуратно заправив белоснежную льняную салфетку за ворот модного серого пиджака с укороченными лацканами, того самого, в котором был и в университете, потянул вилкой ножку какой-то птицы. Через пару минут, дожевывая, он, наконец, произнес:

— На днях состоится заседание Русского антропологического общества в связи с подготовкой к экспедиции. Так вот, у меня такое предложение… — Павел вытер свои пухлые губы бумажной салфеткой и бросил взгляд на своего собеседника, успевшего пригубить бокал вина. — Я, конечно, понимаю, что ты неплохой специалист по физической географии, но ведь сегодня куда важнее зарубежный опыт. А я, как ты помнишь, стажировался в Германии! Так вот… Я и подумал, что отлично подойдет мне руководство этой экспедицией…

У Арбенина начали путаться мысли: «Как — «неплохой специалист»? Да он же — отличный ландшафтник! И какое может быть руководство, если без году неделя…» Он резко отставил в сторону бокал, едва не перевернув его:

— Не понял! Ты что же, как был выскочкой, так и остался?

— Николай, — мягко осадил его тот, — кто старое помянет…

И тогда Арбенин понял. Вот, оказывается, за что цеплялся этот немецкий франт! Он хочет забыть о том, что когда-то Николай едва не стал революционером в ответ на поддержку кандидатуры Кондратьева на должность руководителя экспедиции. Да, тогда Кондратьев поступил подло, затоптав в грязи не только его, Николая, но ведь и нынешнее руководство университета не погладит по головке преподавателя-бунтаря! А какой может идти в таком случае разговор о повышении или же — о новом назначении?

Павел, почувствовав, что его собеседник отлично его понял, продолжал:

— Слышал в деканате о выдвижении твоей кандидатуры… Так вот, думаю, ты найдешь причину отказаться и поддержать мою… Как?

Арбенин потянулся за бокалом, словно пытаясь занять появившуюся паузу и отвел глаза. Его взгляд упал на окно и остановился на милом личике юной девушки со светлыми кудряшками, выбившимися из-под круглой шапочки. Незнакомку держал под руку высокий мужчина в военной форме. «О, а Вера? Как Вера? Что будет с ней, если лопнет моя карьера?» И он выдавил после затянувшегося глотка:

— Н-д-а-а…

— Так по рукам или как?

— По рукам! — и Арбенин почувствовал слабое прикосновение Кондратьевской холодной ладони.

В субботу вечером Вера Арзамасцева и Лиза Карамод совершали свой обычный художественный вояж. На сей раз их маршрут упирался в галерею кубофутуристов «Союза молодежи», занявших передовые позиции в «Пассаже» на Невском проспекте. Что было характерно для мастеров, причислявших себя к этому направлению? Они стремились соединить принципы кубизма, то есть, разложение предмета на составляющие структуры, и футуризма, то есть, развитие предмета в «четвертом измерении», или во времени.

Девушки вот уже несколько лет не переставали восхищаться выставками этого самого популярного авангардного творческого объединения и каждый раз уходили с них не с пустыми руками. И дело не только в картинах, которые они приобретали на распродажах, главным, пожалуй, был полученный заряд энергии, который начинал бить фонтаном уже в залах галереи, а потом долго еще поддерживал радостное настроение, порой переходящее в почти болезненное состояние эйфории.

— Вера, Вера… Смотри — кажется, это и есть картина Потипаки, которую я уже однажды видела…

— Это та самая «Земля»? Давай подойдем поближе!

Почти раздвигая группу молодежи локтями, девушки процокали каблучками как можно ближе к стене, чтобы разглядеть каждый штрих, каждый мазок, а потом уже — то же самое с расстояния шагов десяти. Вот они — эти фантастические терема и церкви на фоне причудливых холмов! А дальше — люди в лаптях, словно сошедшие с другого, более древнего, полотна. Внизу справа — новый образ, египетская фигура, словно вывернутая — часть тела в профиль, а часть — в фас. Впечатление неимоверного хаоса, в котором оказались отдельные символы совершенно с разных полотен, насильственно разобранные и вновь склеенные в одно целое.

— Верочка! Лизавета! — окликнул кто-то девушек.

Неужели Игорь Круселин! Конечно!

— Идем к нам! — Лиза, оторвав взгляд от картины, повернула голову.

— О, да ты не один!

Рядом с ним стоял худощавый молодой человек с пышной шевелюрой цвета темного каштана и с такими же шикарными усами. В широкой, свободного покроя белой рубашке и модном темно-сером костюме. «Явно из живописцев!» — подумала Вера и была почти права.

— Знакомьтесь, мой друг поэт Ярослав Городец, — представил Игорь. — Кстати, он здесь выступает сегодня.

— И где же? — заинтересовалась Лиза.

— В следующем зале, вы еще не дошли, — прозвучал низкий голос приятеля Игоря. — Хотите послушать?

— А вы откуда? — вступила в разговор Вера, неравнодушная к современной поэзии.

— Из «Гилеи». Вы в курсе, что мы недавно вошли в «Союз молодежи» на правах поэтической секции?

— Да неужели? — искренне удивилась Вера.

— Да! — гордо ответил Ярослав и очень внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь запомнить этот образ, напоминающий небесное облако благодаря васильковому платью из плотного шелка и диадеме с лазуритом, подчеркивающей торжественность прически из каштановых непослушных волос.

И добавил:

— О вас можно слагать стихи!

— Я тоже хотел бы посмотреть на такую девушку! — рядом с ними остановился молодой мужчина в темно-сером чесучевом костюме, явно, заграничном.

И, уже обращаясь к Лизе:

— Приветствую, Лизавета! И сколько же мы с тобой не виделись?

— О, Павел! Вот так встреча! — Лиза протянула ему для поцелуя руку в тонкой белой перчатке как старому знакомому. — А ты уже вернулся из Германии?

— Как видишь!

— И как впечатления?

— Об этом надо рассказывать долго-долго! Так что не здесь… А кто эта небесная прелестница?

— Да, познакомься, моя подруга Вера…

— Друзья, чтения уже начинаются! — перебил Лизу Ярослав. — Идемте в зал, для вас — самые лучшие места, из брони…

И компания двинулась через холл в зал, откуда уже потекли первые поэтические строки:

— Преклоняюсь перед Бурлюком, — задумчиво произнес Ярослав. — Жаль, что его не приняли в «Союз молодежи», считают типичным представителем «Бубнового валета»…

— Странно, — удивилась Лиза, — а что же он выступает тогда здесь?

— У нас тут хаос… — еле выдавил из себя Ярослав, явно не желая продолжать об этом.

— А вы у него учились? — не унималась Лиза.

— Отчасти… — уклончиво заметил молодой поэт, явно высказывая желаемое за действительное.

Этот вечер был таким длинным… Или Вере так показалось? Как будто бы он вобрал в себя столько приятного, сколько не было за весь прошлый месяц… Во-первых, получить колоссальное удовольствие от поэтических опусов в авторском исполнении, особенно, если эти авторы необычайно талантливы. Во-вторых, оказаться сраженной наповал экспрессией художественных полотен, которые можно не просто лицезреть, но и потрогать, прижаться к ним щекой… Особенно когда они полностью твои. Надо же — и все в один день…

Как всегда, Вера не выдержала и купила картину. Если поверить тому, что было написано в уголке, эта работа называлась «Роза на кинжале», а фамилия живописца — некий Г. Бирюгин. Вроде и не из новичков, но и не очень известный. Конечно же, хотелось бы приобрести что-нибудь посолиднее, например, Казимира Малевича, совсем недавно примкнувшего к «Союзу молодежи», который последнее время стремительно набирал популярность. Но… он не продавался. Вот и пришлось взять «розу», потому что эта картина показалась самой выразительной в своем противоречии: цветок на оружии. И вызывала она необычные чувства, словно подпитывая безрассудными мыслями и подталкивая на неординарные поступки.

И в-третьих… Да-да, было и в-третьих, потому что Вере понравилось окружение. Этот Ярослав такой мягкий, особенно когда декламирует, и даже довольно низкий голос ничуть не портит его, напротив — придает шарма. Ну, а Павел… Его чувственные губы так страстно коснулись Лизиной перчатки… Вера не могла этого не заметить. Но ведь и ее он ласково назвал «небесной прелестницей»! Надо расспросить знакомых о нем… Вера еще бы рассуждала и рассуждала, если бы ее ход мыслей не оборвал немецкий франт.

— Лизанька, так давно не был в Санкт-Петербурге! — начал разговор Павел. — Вернулся и тут же погряз в учебном процессе… А у меня намечается о-о-чень важное событие! Хочу пригласить вас вдвоем с Верой…

Он остановил на ней свой проницательный и в то же время — замаскированный взгляд черных глаз, так что Вере трудно было понять, что же скрывается в этой бездне на самом деле.

— Непременно! — после небольшой паузы весело ответила ее подруга.

Находясь в состоянии эйфории, Вера почти не помнила, как простилась с компанией и как оказалась дома. Уже в постели, засыпая, вдруг пришла в голову мысль о купленной картине. Та, упакованная в плотную бумагу, стояла прислоненной к стене. Девушка, приподнявшись с постели, нащупала ногами восточные мягкие туфли, встала и сделала несколько шагов, разделявших ее от покупки. Сдернула бумагу и, развернув полотно, посмотрела на разномастные ромбы и квадраты.

Бледный свет луны падал на ярко-красное пятно — это была она, роза, которую зачем-то положили на кинжал. Скорее всего, цветок был ранен… и кажется, лежал окровавленный… Если бы не эти злосчастные геометрические фигуры… Из-за них ничего не видно. В какой-то момент Вере показалось, что ромбы на картине — словно игральные кубики на столе, перемешанные в ладони ведущего и выброшенные на горизонтальную поверхность. Вот сейчас, рассыпавшись по плоскости, они снова собрались воедино и начали расти в объеме, напоминая груду камней, которая стала превращаться в гору. Казалось, что в этой глыбе перемешалось все, что было совсем недавно на картине — и еще не распустившийся бутон цветка, и кинжал с резной рукояткой, разобранный на отдельные элементы. Груда геометрических фигур начала подниматься все выше и выше, склон горы становился все круче и круче, пока не стал совершенно вертикальным. Несколько секунд — и скала рухнула вниз. С характерным шумом падающих камней… да-да, его тоже было слышно…

Вздрогнув от этих неожиданных звуков, словно испугавшись чего-то, Вера развернула полотно лицом к стене и тихонько прошла к кровати… «Да уж, — подумала она, — я сегодня так утомилась…»

Глава 5

Прокручивая разговор с Кондратьевым, Арбенин отметил, что он, в общем-то, и не был столь тяжелым. Напротив — оказался довольно лаконичным, а главное — завершенным, так что нет никакого смысла сожалеть о принятом решении. Это раньше казалось, что встреча накалит отношения между ними, вскроет старый нарыв — на самом деле выяснилось, что есть «разменная монета», пусть, конечно, такая дорогая Арбенину, но все же… Да, лучше уж ею заплатить, но оставить не запачканной свою репутацию. О Боже! Николай Петрович опять вспомнил о своем сне, когда именно это и случилось: красное вино, похожее на кровь, так неосторожно пролили ему на белые брюки. Однако… это ведь был просто сон…

Продолжая рассуждать, зашел в университетский минералогический кабинет. Здесь хранилась коллекция горных пород, и особое место в ней занимали около трехсот образцов, когда-то переданных Александром Постельсом, членом-корреспондентом Императорского Санкт-Петербургского университета. Ему Арбенин завидовал, правда, белой завистью, ведь ученый собрал минералы во время кругосветного путешествия. Представится ли возможность и у него, специалиста по физической географии, совершить подобную экспедицию и привезти такой же ценный материал? Понятно, что прошло время, и люди помнят только имя Постельса, а ведь он путешествовал далеко не один, значит, имена его помощников не отпечатались в истории. Вот и у Арбенина так же получится — не его, а Кондратьева, который и возглавит экспедицию, будут помнить потомки.

Николай Петрович скептически усмехнулся, чуть сожалея о том, что придется отказаться от должности руководителя экспедиции. Но тут же вспомнил милое личико Веры и понял, что эта девушка ему гораздо дороже карьеры. И как же это юное создание будет относиться к бывшему преподавателю, да еще и с неприглядной характеристикой? Если, конечно, он окажется в таком положении…

Рассматривая в который раз экспонаты минералогического кабинета, Николай Петрович сегодня остановил взгляд на тех, что выбивались из рамок обычных. Вот, например, амазонит, украшения из которого, как считается, любили носить амазонки. Может, оттого и повелось, что люди причислили камень к числу целебных, обладающих мистической силой — вроде бы он укрепляет семейные узы, да и вообще — любовь? А каким теплом светится! Нежно-зеленым, а порой — голубым! И почему его первые в Российской империи месторождения обнаружили именно на Урале, а, скажем, не в Подмосковье или в Забайкалье? И что есть общего между Уралом и такими странами, как Индия, США, Бразилия или — Африка, где тоже существуют месторождения этого минерала?

А вот этот — азурит, переливающийся, как лазурь! Говорят, его использовали жрецы в Древней Греции для развития «третьего глаза», чтобы подняться до уровня высших сил. Опять же, а вдруг и на Урале языческие священнослужители тоже прибегали к магической силе азурита? Скажем, совершали обряды, надев бусы из этого минерала!

Да, камни многое могут рассказать! Например, раскрыть тайну возраста горных пород, ответить на вопрос, когда в этих местах появились первые поселения людей…

Арбенин, не замечая того, готовился к экспедиции на Урал. Если решался занять вечер чтением книг, то под руку попадала именно об Урале. Если, как сейчас, рассматривал коллекцию минералов, то именно тех, которые найдены в этом регионе. Он, как ястреб над добычей, кружил вокруг этой темы, пытаясь получить как можно больше информации о местах, куда все же собирался пойти, пусть даже и не руководителем.

Заседание Русского антропологического общества прошло так же стремительно и без эксцессов, как и встреча Арбенина с Кондратьевым в ресторане. Когда профессор геологии Иностранцев предложил Николаю Петровичу возглавить экспедицию, тот в очень мягкой форме отказался, сославшись на появившиеся семейные проблемы (он предполагал свадьбу с Верой, хоть и не афишировал будущее событие), которые не позволят ему в полном объеме реализовать свой потенциал. Но вот господин Кондратьев, который только что вернулся из Германии, прекрасно справится с этой нагрузкой. Тем более что он не только прошел научную практику, но и ознакомился с коллекциями крупнейших европейских музеев, а также посетил важнейшие центры античной цивилизации Средиземноморья. Ну, а он, Арбенин, ему поможет.

На том и порешили.

До начала экспедиции оставалось чуть больше месяца, когда произошло еще одно очень важное событие, и опять не в пользу Арбенина. Впрочем, об этом стоит рассказать более подробно.

Вера Арзамасцева совершенно спокойно восприняла сообщение об отсрочке помолвки с Николаем. Ей даже самой показалось странным, что не кольнуло сердце, не перехватило дыхание и не выступили слезы. Как любая выпускница института благородных девиц, она никогда не афишировала свои эмоции. Однако… Могут же проявиться у женщины маленькие слабости, когда захочется, оставшись одной, «пустить слезу», или же «поплакать в жилетку» близкой подруги… А здесь…

С другой стороны, Вера понимала, что пауза перед помолвкой нужна обоим. Николаю — для того, чтобы не стремительно получить статус мужа, а перейти к нему постепенно, осознанно приняв жизненно важное, обдуманное решение. А ей, чтобы отнестись к такому значимому шагу тоже со всей ответственностью, не бросаясь с головой «в омут страстей». Подумав об «омуте», Вера даже смутилась немного: а возникал ли он когда-нибудь между ними, затягивал ли их в свой сладостно-тягостный плен? Скорее всего, их отношения оставались самыми ровными, хотя и достаточно теплыми…

Такие мысли возникали в тот злополучный вечер у Веры Арзамасцевой в связи с ее приглашением на раут в дом старого приятеля Лизы Карамод, того самого Павла, с которым состоялось мимолетное знакомство в «Пассаже». Этот «немецкий франт» выгодно отличался от других кавалеров не столько европейским платьем, хотя и им тоже, сколько своими манерами — держаться раскованно, чуть высокомерно, но в то же время с мерой дружелюбности и повышенного внимания к своему собеседнику.

А вот и он!

— Прошу любить и жаловать!

Его фраза, сопровождавшая дружеский поцелуй Лизиной руки, несколько выбивалась из представления Веры о гостеприимстве. Ей показалось, что произнесена она была особенно страстно, с сильным акцентом на глаголе «любить». Впрочем, и там, в «Пассаже», он проявил себя как довольно энергичный, если не сказать — горячий молодой человек. Ну, правда, и не такой уж молодой, но ведь — не старше ее Николая…

«Да что же это, — пресекла свои размышления Вера, — уж не ревную ли я?»

— Как доехали? — продолжал Павел. — Говорят, сегодня на Троицком (от автора: имеется в виду Троицкий мост) произошла авария… Жаль молодоженов…

— А что? Они погибли? — широко распахнула длинные ресницы, так что стали видны округлившиеся зеленые глаза, Лиза.

— Не волнуйся, Лизанька, они живы… Отделались царапинами… Вот только платье невесты оказалось запачканным, потому и пришлось отложить бракосочетание.

— Надо же, вы в курсе всех светских новостей! — удивилась Вера.

В этом рассказе Павла ее насторожил один момент, очень похожий на эпизод из сна Арбенина, где тот тоже перепачкал свои брюки, и тоже белые. «Боже, я теперь никогда не забуду его сон! Каждый день мне о нем напоминают… Впрочем, и о самом Николя…»

— Да, у меня много хороших друзей, — нашелся Павел. — Поэтому и знаю то, о чем еще не написали в газетах.

Он подхватил девушек под руку и повел их в гостиную. Там уже возле окна, зашторенного темно-серыми портьерами, на мягком диване такого же цвета сидели две дамы. Вере бросилась в глаза одна из них — в пунцовом бархатном платье, отделанном золотой тесьмой. Она повернула голову на голос Павла, и на высоко поднятых волосах блеснула заколка из желтого металла. На слегка бледном лице с тонким греческим носиком и выразительными голубыми глазами появилось нескрываемое удивление — видимо, девушка не ожидала появления еще двух «обольстительниц». По крайней мере, Вера именно так расценила резкий взгляд в ее сторону, а точнее, на ее нарядное платье цвета сочной весенней травы. Незнакомка явно оценивала Верин наряд, впрочем, как и Лизин, с точки зрения «упаковки» соперниц.

«Руку на отсечение — его невеста!» — успела подумать Вера, прежде чем из глубины гостиной раздались вступительные аккорды популярного романса. Там сидел за роялем молодой человек в легком бежевом костюме, пиджак которого был довольно просторным, но с укороченным рукавом — такие носят художники или поэты.

— Господа, представляю вам самых умных и очаровательных девушек!

Вера краешком глаза заметила, что девица в «пурпуре» при слове «очаровательных» вздернула носик, видимо, ей действительно не нравились новые гостьи. А вот молодой человек за роялем, напротив, резко прекратил выдавливание звуков из-под клавиш и внимательно посмотрел на незнакомок томным взором.

— Знакомьтесь, это моя давняя приятельница Лизавета Карамод и ее милая подруга Верочка Арзамасцева. А это — Полина Сандалова, — Павел кивнул в сторону игривого пурпура, и Леночка Протасова, — скромница в бледно-оранжевой юбке со оборками и в белой блузке, что сидела рядом с ней, подняла потупленный взор.

«Надо же, — подумала Вера, — видела эту недалекую девицу у князя Горелова».

В этот момент открылась дверь, выходящая на веранду, и появился коренастый мужчина средних лет с потухшей трубкой в руке, видимо, отлучался покурить. Чувствовал себя он настолько уверенно, что не вызывало сомнения — любите и жалуйте частого гостя этого дома.

— Да, и наша «сильная половинка» — Виктор Пореченков, — Павел кивнул в сторону вошедшего молодого человека, — и Олег Королев — концертмейстер, пардон, светило науки…

— А в какой отрасли вы светите? — поинтересовалась Лиза, подавая ему руку. — Дайте отгадаю! В истории древнего мира… Нет, в философии…

— Мимо! — только что музицировавший молодой человек озорно рассмеялся, продолжая внимательно разглядывать Лизу. — В астрологии!

— Ого! — не скрывая удивления, воскликнула его собеседница. — И что же, вы практикуете или больше по научной части?

— Пишу! И печатаюсь! Не читали?

— Нет, не приходилось.

— Ничего страшного! Хотя…

— А о чем конкретно ваши публикации? — вступила в разговор Вера.

— Встречный вопрос: вы читали Альфреда Витте?

— Нет.

— Не удивительно, — заметил Олег, — его у нас пока не знают, но вот имя его учителя — Иоганна Кеплера, думаю, знакомо многим…

— О да, мы его в институте изучали.

— Так вот, — продолжал Олег, — только что вышла первая публикация Альфреда Витте под заголовком «Размышления о цвете, числе, звуке»… Правда, не в Российской империи.

— Он немец, как и Кеплер? — поинтересовалась Вера.

— Да.

Вера посмотрела на Павла:

— Не вы привезли с собой эту статью?

— Ты такая догадливая, Верочка!

Павел слегка прищурил глаза, так что трудно было понять, шутит ли он или говорит правду. С одной стороны, он вроде бы вернулся из Германии и собирался рассказать им что-то интересное, а вдруг как раз об этом, ведь и этот астролог — немец. С другой стороны, зачем географу астрология? И Вера так и спросила, на что Павел ответил:

— Но ведь и Альфред Витте инженер-геодезист!

— Неужели? — теперь проявила интерес к поднятой теме Лиза. — А что, географам нужно изучать астрологию?

— Есть на это разные мнения, но лично я склоняюсь к тому, что эти знания очень ценны, ведь земля связана с космосом… впрочем, как и любое существо на нашей планете…

Павел замолчал и посмотрел в сторону Олега, словно передавая ему эстафету.

— Да что ж вы стоите, проходите к нашим дамам, — произнес он, — а потом и продолжим разговор. Да, Павел, там, наверно, у Нади чай готов…

Вера почувствовала на себе острый синий укол Полининых глаз, поэтому подошла ко второму дивану и постаралась как можно ровнее держать спину, усаживаясь на нем. Пусть позлится…

Работница Надя принесла поднос с заварочным чайником и набором чашек с блюдцами, с полной конфетницей и блюдом с выпечкой.

— Так о чем писал этот немец? — спросила Вера после небольшой паузы.

— О гармонии, о музыке сфер, — ответил Олег.

— Так об этом еще когда говорил Пифагор, — заметила Вера. — И что, с того времени никто не развил эту тему?

— Ну почему же, я уже сказал, что Иоганн Кеплер. А вот сейчас дополнил ее новыми знаниями Альфред Витте. И — перевернул мир!

— Олег, а что самое интересное в этой публикации? — решила взять «быка за рога» Лиза.

— Ну, например, о цвете мажорных и минорных тональностей… Скажем, твое зеленое платье излучает одни вибрации, а юбка Леночки Протасовой — другие.

Лена, сидевшая со скучающим видом, вздрогнула и оживилась.

— О цвете излучений, исходящих от тел… — продолжал Олег.

— И человек тоже излучает что-то? — словно проснулась Леночка.

— Да, и думаю, когда-то можно будет это излучение увидеть через специальный аппарат.

— А мне иногда кажется, что чувствую такие лучи даже от незнакомого человека. — Потянуло на откровенность Веру.

— Да, Вера, так и есть. А еще выделяют энергию планеты, и ее тоже можно представить в цвете.

— Например? Что сейчас происходит на небе? — Верин голосок чуть дрогнул, словно она захотела съесть запретный плод.

— Сейчас? Плутон в квадрате с Ураном.

— Это плохо? — не удержалась Вера.

— Да. Плутон — планета разрушения и возрождения! Он символизирует также таинство рождения и смерти и… возбуждает желание заниматься психическими науками… Настраивает на увлечение магией, геологией, археологией, доисторической наукой… Ну, а Уран — неожиданности! Квадрат, то есть, угол в девяносто градусов — это очень тяжелый аспект, поэтому его называют черным. И случается он довольно редко… Я бы сказал, что он показывает на конфликт, может, даже на войну…

— Войну? — эхом произнес Павел. — Ну, Олег, ты распугаешь наших гостей.

— Олег, а как насчет платья? — не унималась Вера.

— Если говорить о твоем зеленом, то ты под влиянием Меркурия. И он тебе дал образованность, высокий интеллект, некоторую уверенность в себе, правда, не всегда… Заметь, тебя я вижу впервые… А вот Полина получила заряд от пурпурных марсовских лучей. Сидит молча, а ведь по натуре она — лидер.

Полина Сандалова поставила на столик, вплотную придвинутый к боковым валикам дивана, чайную чашку с золотой окантовкой и поправила юбку, из-под которой выглядывали темно-коричневые лаковые сапожки:

— И все-то ты, Олежек, обо мне знаешь… Но раз звезды тебе подсказывают, то скажи, мил друг, что меня ожидает в ближайшее время?

— Думаю, какой-то решительный поступок…

— Не замужество?

— Скорее, нет, потому что Венера соединится с Марсом и сделает напряженный квадрат к Юпитеру. А это уже не гармония, а Бог знает что… какой-то хаос…

— И что происходит в такие моменты?

— У одних могут разорваться, казалось бы, самые крепкие семейные узы, у других — произойти трагедия прямо во время свадьбы… вплоть до смерти новобрачных, у третьих — появиться протест к противоположному полу… недалеко и до суицида… И так далее, и так далее… Одним словом, может разрушиться все, что связано с любовью, красотой, гармонией…

— Постой-постой, так это касается и внешности? — Полина взглянула на почти зеркальную поверхность столика, на которой отражался необычайно яркий образ юной дивы в сочной теплой гамме от светлого каштана до смелого пурпура.

— Да.

— Какие страсти ты нам рассказываешь, Олег! — Вера встала с дивана и подошла к двери на веранду.

Ей показалось, что в комнате спертый воздух, насыщенный не просто страшилками взбалмошного юноши, но и запахами приближающейся катастрофы. И ей захотелось глотнуть свежего воздуха. Хотя… В то же время усиливалось желание почувствовать себя слабой, подчиниться обстоятельствам и утонуть в черном омуте.

Она прошуршала оборками, задев косяк, и вышла. Тихонько прикрыла за собой дверь и оказалась в открытом помещении. Приблизилась к резным перилам по краю веранды и облокотилась о них. В лицо пахнуло нежным медовым ароматом расцветающего абрикосового дерева — сад разбили почти вплотную с домом. И, вдыхая это благоухание, Вера не заметила, как на плечо легла рука Павла. Она ее не стряхнула, напротив, прижалась к ней щекой. Сильным движением он развернул девушку к себе и прикоснулся к ее лицу мягкими теплыми губами, а потом нашел ее горячие губы.

Глава 6

До экспедиции оставалось всего две недели, поэтому Арбенин проводил в университете почти все время — он хотел подготовиться к поездке обстоятельно. Николай Петрович как восторженный школьник, разглядывал образцы местной флоры, а они составляли огромную коллекцию, собранную в университетском ботаническом саду, еще и еще раз изучал буквально все экспонаты нумизматического, минералогического и зоологического кабинетов, а также музея изящных искусств и древностей. Он словно впервые видел столь бесценный материал, потому что начал ощущать себя первооткрывателем, ученым, который вот-вот, совсем скоро, где-то в уральской глухомани будет держать в руках нечто подобное.

Особое удовольствие доставляло чтение старинных и новых книг в университетской библиотеке, а также регулярное просматривание местных и иностранных газет. Среди информационной шелухи вроде прибытия в Ярославль американских кооператоров, командированных правительством Соединенных Штатов для изучения кооперативного дела в Российской империи, массового переезда в Америку разоренных неурожаем крестьян Подольской губернии, или же кражи ценностей из имения богатейшего тульского помещика графа Олсуфьева Арбенин выискивал истинные перлы.

Да, конечно же, жалко этого помещика, вмиг лишившегося серебряных и золотых крестов с бриллиантами, тем более что один из них подарила деду теперешнего владельца Императрица Мария Александровна, супруга Императора Александра II, в бытность Ее Цесаревна, а второй стал благословением знаменитого митрополита Филарета. Вот если бы такой раритет нашел Арбенин во время экспедиции… Ведь раскопали же пару недель назад при рытье фундамента в местечке Эберсвальд в Средней Германии большую глиняную урну с золотыми предметами!

И чего только в той урне не было: и кубки, и браслеты, и кольца, броши… Газеты пишут, ценности весят более шести фунтов. И есть уже заключение археологов о том, что все эти предметы относятся не то к седьмому, не то к восьмому веку до Рождества Христова. Ну, а то, что представляют выдающийся интерес, это уж и не подлежит сомнению. Правда, в другом мнение ученых разделилось: одни считают эти изделия работой древних германцев, другие — финикийцев. Да Бог с ним, это уже мелочи! Вот если бы и ему, Арбенину найти такой клад! Ну и что, что не археолог? Зато он — специалист по физической географии и ландшафтному планированию…

Каждый раз, возвратившись с работы домой, Николай Петрович продолжал думать об Арктиде и перебирал все книги, которые хотя бы намеком указывали на эту загадочную страну. Мысль о связи Арктиды с Антлантидой не покидала его, напротив — она крепла и крепла. Диалоги Платона Афинского, конечно же, были ошибочны, по крайней мере, Арбенину так хотелось. При чем здесь Африка, если мифический материк надо искать где-то в Евразии? Впрочем, и мнение Геродота, Страбона, Прокла и других античных мыслителей он тоже не поддерживал. А вот в одной из новых книг как раз и кроется рациональное зерно. Да-да, речь о выскочке Николае Денсушяну, о его «Доисторической Дакии», которая совсем недавно вышла в свет! Конечно, загнул немного этот новоявленный атлантолог, притянув за уши исчезнувший материк к территории Румынии, но ведь потому, что Южные Карпаты сравнил с африканскими горами Атлас, о которых и писал Платон Афинский. А если сопоставить с Атласом наши Уральские горы?

А что? Эти горы очень даже древние и хранят столько неразгаданных тайн… Почему бы не «поместить» Атлантиду немного на восток? Смелая гипотеза? А если представить, что Атлантида существовала на месте нынешнего Антарктического материка? А потом, скажем, произошла здесь катастрофа, и люди начали переселяться в Сибирь, на Урал…

В который раз он разглядывал древние карты, пытаясь увидеть сходство изображенных там гор с уральским хребтом. Но — безрезультатно! Впрочем, разве можно положиться на древних картографов? Хотя… Нечто более правдоподобное, на его взгляд, было — у француза Оронция Финнея Антарктида изображена без льда, как будто бы географ-путешественник своими глазами видел на этой земле и леса, и горы, и низменности… Странно, что в одном месте присутствуют различные элементы ландшафта…

Арбенин был полностью поглощен подготовкой к экспедиции и потому все реже встречался с Верой. Но именно на этот вечер он запланировал свидание и, чтобы не забыть, сделал несколько пометок в своей записной книжке: «столик у мадам Сони Варга», «цветы от Катарины», «проверить, погладила ли Глафира новую французскую рубашку»…

Около шести вечера позвонила Вера:

— Николя! Здесь такое… такое… Короче, ты меня не жди!

В ее голосе звучали необычные для довольно уравновешенной выпускницы института благородных девиц нотки. Более того, он был полон необъяснимой тревоги, если не сказать — ужаса.

— Верочка, что с тобой? Ты не хочешь со мной встретиться?

— Да нет же, нет! Я должна поехать к ней…

Скорее всего, в этот момент она вытерла набежавшую слезу, а может, и расхлюпанный нос, потому что сделала маленькую паузу, затем собралась с мужеством и сообщила главное:

— Николя, случилось несчастье с Лизанькой…

— Что? Не молчи, Верочка…

— Она попала в аварию… на Троицком… мосту…

«Боже, опять на этом чертовом месте…», — подумал Арбенин, вспомнив, с какими подробностями рассказывали писаки в скандальной прессе происшествие со свадебным кортежем. А вслух произнес, как выдохнул:

— Надеюсь, не насмерть?

— Нет-нет! А вот ее подруга, сказали, пострадала серьезно…

— Какая подруга? — в голосе Николая Петровича появилось некоторое напряжение, будто возникло чувство, что он пропустил что-то очень важное. И Вера это уловила.

Как сказать ему? «Та самая девушка, которая находилась в доме одного старого Лизачкиного знакомого, когда мы с ней туда пришли…» Мол, извини, но я иногда хожу в гости к мужчинам. Или так: «Думаю, что это невеста Лизиного друга, а теперь и моего, ведь мы с ним уже… целовались». Все это было так сложно и запутанно, в душе от случившегося остался тяжелый осадок, правда, здесь же притаилось странное удовлетворение — как возмездие, плата. Словно когда-то, давным-давно, ты хотела получить стеклянные бусы в подарок, и вот оно — свершилось, правда, прозрачные невинные бусинки успели окраситься в самый яркий пурпур, точно такой, каким горят фонари перед печально известными голландскими домами…

И Вера еле слышно простонала:

— Не знаю…

Двумя часами раньше.

В тот злополучный день Полина Сандалова пригласила Лизу Карамод на очень ответственный вояж — к своей модистке. Чтобы понять, насколько важным было это мероприятие, придется выложить все начистоту, раскрыв тем самым девичьи тайны.

Девушки не знали друг друга до того самого дня, когда их свела судьба по имени Павел Кондратьев, то есть, до встречи в доме Павла Ильича, куда он пригласил свою давнюю знакомую Лизаньку вместе с Верой Арзамасцевой. Лизу знал он еще до поездки в Германию и питал к ней самые теплые чувства. А свел их обычный случай. На одной из выставок картин кубофутуристов, когда Лизавета еще не имела подругу Веру, но уже имела десятки увлечений и разрывалась между ними, не зная, на чем именно остановиться, остановилась она в тот момент у картины «Шорох звезд». Так там и стояла, представляя, как эти кубики и ромбы могут выглядеть в четвертом измерении, то есть, во времени, и в тот момент, когда начала слышать «шорохи», подошел к полотну он, Павел.

— Не скучно?

— Конечно, нет! — смутилась девушка, словно ее застали врасплох за переодеванием.

— Во втором зале есть работы поинтереснее, — как будто бы не замечая ее смущения, продолжил он. — Хотите посмотреть?

Лиза считалась девушкой современной, а значит, открытой для новых контактов. И она, бросив на незнакомца зеленый оценивающий взгляд, пошла за ним как собачка на поводке. Впрочем, дальше невинной дружбы дело не пошло. Скорее всего, оба они стремились к лидерству и не уступали друг другу ни в чем. А Павлу нужна была или девушка-тихоня, из которой можно вылепить со временем свой идеал, или девушка-витрина, которая притягивает взгляды окружающих к себе, а значит, заострит внимание и на его персоне. Приятно же с такой завалиться на прием к титулованной особе, показаться на балете или на скачках.

Павел не из тех, кто умеет ждать, когда созреет малина, он не прочь съесть ее здесь и сейчас, потому, ничуть не сомневаясь, остановил свой выбор на девушке-витрине — яркой длинноволосой шатенке в не менее ярких модных нарядах, то есть, на Полине. И все же Лиза ему тоже была нужна — чтобы создавать «второй план», не менее блеклый. Учитывая ее начитанность — для поддержания бесед на многочисленных раутах, а учитывая экспрессивность, замешанную на юношеской горячности — для затевания споров, вступая в которые, кто как не Павел, и выйдет победителем.

Полина уже начинала понимать Павла с полуслова, потому что сумела заглянуть в его «котел желаний». А там бурлила всего одна страсть: быть первым, но зато — во всем и всегда. Целеустремленность и даже — одержимость, в общем-то, неплохие спутники по карьерной лестнице. По крайней мере, так считала Полина и потому была уверена: за Павлом она как за каменной стеной. А что еще нужно женщине, делающей ставку в этой жизни не на свои профессиональные успехи, а на финансовое благополучие будущего мужа?

И вот, уже изучив Павла, Полина не увидела в Лизе своей соперницы и потому с легкостью приблизила ее к себе, договорившись о встрече именно тогда, когда вышла на веранду Вера, а следом за ней — и Павел. Что же касается Веры — в ней Полина чувствовала соперницу — чересчур образованную и умную, которая при желании и обуздает такого жеребца. Что только значат ее французские каблучки-рюмочки на красных сапожках с заостренными носиками! Недолго под таким каблуком и оказаться! Да, а почему ее Павлуша тоже пошел на веранду? Уж не для того, чтобы «охомутать» эту училку?

Полина торопила события. «Только бы успеть!» — навязчивая мысль постоянно сверлила ее мозг. И потому с облегчением вздохнула, когда Павел почти сразу после возвращения из Германии сделал ей предложение. И больше всего на свете боялась она, если вдруг по какой-то причине сорвется эта сделка. А как еще назвать стремление сделать такой шаг, при котором и та, и эта сторона получают самое желаемое, то есть, востребованное?

Перед назначенной помолвкой Полина позвонила своей новой подруге:

— Лизанька, нужна твоя помощь. Хочу проехать к модистке Варваре, что с Малой Посадской… Увидела в «Парижских модах» (от автора: журнал «Парижские моды для русских читателей») одно платье… короче, спать не могу… Нужен свежий глаз… Ты же не соврешь мне, какая материя лучше?

— Да ты что, Поленька! Я — мастер по советам! Заедешь?

— Спрашиваешь!

Их автомобиль выехал со стороны Марсова поля на проезжую часть моста через Неву мимо двуглавых орлов и короны… Стоял солнечный день и на небе не было ни тучки. Однако Лизино внимание привлекло кучерявое игривое облако, похожее на пломбирное суфле. Такие же «взбитые» облака украшали купол над Санкт-Петербургом, когда звучал оружейный салют в честь открытия Троицкого моста. «Неужели уже прошло целых десять лет? О нет… — чуть не вырвались наружу оскомины-фразы. — И зачем я только вспомнила о своем возрасте? Не к добру это…».

И как бы в подтверждение последних слов, вот, мол, вам, барышня, за сие и на орехи достанется, почувствовала резкий толчок в грудь. Облака в ее глазах потемнели, а потом и вовсе исчезли, словно клоун накрыл их своим гигантским черным цилиндром.

Очнулась она, как показалось, буквально через несколько секунд. И только позже поняла, что времени прошло гораздо больше, потому что рядом с авто толпилось много людей, на которых размахивал руками городовой. Сквозь крики зевак и шум клаксонов трудно было собраться с мыслями… Тогда она прислушалась к своим ощущениям и осознала, что, в общем-то, жива-здорова: голова не болит, пальцы рук и ног шевелятся, а из зеркальца, которое Лиза не преминула достать из ридикюля, смотрит милое девичье личико с острым носиком и таким же острым подбородком. Разве только глаза… они стали… будто еще зеленее…

Девушка потихоньку приходила в себя. Что произошло? Почему она сидит на том же месте — за водителем, а его самого нет? Ах! А Полина..? Где она? В этот момент кто-то тронул ее за руку, словно отвлекая от всеобщей суеты:

— Как вы себя чувствуете, барышня? Сейчас мы вас заберем на обследование…

Женщина средних лет в униформе медсестры держала Лизину руку за запястье.

— Пульс немного учащен…

— Да это я от страха… В остальном все отлично! Никуда не поеду! Лучше скажите, где Полина!

— А, так это девушка, что сидела спереди? Уехала она, уехала…

— Как уехала? — Лиза вновь начала волноваться. — И не дождалась меня?..

— На карете скорой помощи! Не приходя в сознание… Да жива она, жива… В госпиталь ее увезли!

— Как, в госпиталь? У нее же…

Лиза не стала договаривать фразу, сообщая на весь белый свет о помолвке подруги. Тем более сейчас… И только подумала: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Это все «светило науки» со своими астрологическими выводами! Эх, Олег, Олег… Венера у него соединится с Марсом и сделает… напряженный квадрат… к Юпитеру… Сам ты — квадрат!».

Подъехала машина, на которой Лизу отвезли в участок, чтобы взять показания. И она даже обрадовалась, что поедет туда, а не в госпиталь. И уже с полицейского участка позвонила Вере — кому, как не ей, первой сообщить о происшествии.

Вот почему в этот день не состоялось свидание Николая Арбенина и Веры Арзамасцевой. А впрочем, и не только поэтому…

Итак, Арбенин готовился к поездке, несмотря на то, что уже вышел приказ о назначении начальником экспедиции Павла Кондратьева. Оставаться ее рядовым участником — в этом есть даже некоторые плюсы. Например, не нужно утруждать себя многочисленными отчетами — бумажной волокитой, которая уже и в течение учебного года надоела. Во-вторых, можно «отпустить немножко вожжи», то есть, не думать об ответственности о людях, об оборудовании и провизии. Ну, а в-третьих, любая поездка — это кладезь впечатлений, а поделиться ими, скажем, в независимых изданиях — это пока не возбраняется.

В последнее время увлекся иностранными газетами. Однажды, листая их, наткнулся на неожиданную информацию. В Галле несколько студентов в концертном саду в нетрезвом виде решили повторить сцену стрельбы в яблоко из спектакля «Вильгельм Телль» и один из них поставил пивную кружку себе на голову, чтобы стреляли в нее. И что же? Конечно же, горемыку убили чуть ли не первой же пулей.

«Боже, вот она, немецкая молодежь! — подумал Арбенин. — Ну, а мне именно такие гадости и попадаются на глаза…».

Среди газетной информации нет-нет да проскакивали сообщения об экспедициях. Такие заметки Арбенин проглатывал залпом, запивая их кофе или крепким чаем. И обязательно сохранял экземпляр газеты, если была такая возможность.

Вот, например, прошлогодние номера американской газеты «New jork Amerikan» и лондонского теософского журнала «The Theosophist». В обоих рассказывается об экспедиции Павла Шлимана, внука знаменитого открывателя Трои Генриха Шлимана. Конечно же, имя немецкого исследователя внушало доверие и более того, но вот публикации его потомка показались Арбенину подозрительными. И с чего бы о всемирных открытиях гласить не в каком-то солидном научном журнале, а в рядовых газетешках? Ну, а то, что уже второй год теософские и оккультистические издания всего мир перепечатывают эту белиберду, на то они и существуют! Пусть и дальше обезьянничают! А вот русский вестник «клюнул на утку»… Или нет? Кажется, не совсем так…

Николай Петрович развернул третий номер «Вестника теософии» за этот год и углубился в чтение. Как утверждал Павел Шлиман, его легендарный дед оставил запечатанный конверт, вскрыть который мог только тот член семьи, кто поклянется посвятить себя исследованиям, указанным в конверте. Такую клятву якобы дал Павел Шлиман, он и вскрыл конверт и прочитал дедовское письмо. А дед утверждал, что не сомневается в существовании Атлантиды, которая и есть колыбель всей нашей цивилизации. Поэтому ее поисками и занимался. Были успехи? Конечно! В восемьсот семьдесят третьем году при раскопках в Трое нашел большой бронзовый сосуд, внутри которого находились глиняные сосуды меньшего размера, какие-то мелкие металлические фигурки, а также деньги и предметы, «сделанные из ископаемых костей». И вот на некоторых из этих предметов и на бронзовом сосуде как будто бы стояла надпись «финикийскими иероглифами»: «От царя Атлантиды Хроноса».

Арбенин усмехнулся и пододвинул к себе поближе красную с золотой каймой кофейную чашку. Его движение было настолько резким, что еще не остывший крепкий напиток едва не залил «Вестник теософии». «Тьфу ты, — подумал географ, — такую ценную вещь чуть не испортил!». И в этот момент опять вспомнил о своем сне с залитыми красным вином белыми брюками. Да что такое — когда же он забудет об этом? Брысь, навязчивые мысли!

Итак, о завещании Генриха Шлимана. В восемьсот восемьдесят третьем году, посетив парижский Лувр, он как будто бы обратил внимание на коллекцию предметов, найденных в Центральной Америке. И вот ведь совпадение! Среди них опять оказались глиняные сосуды точно такой же формы, как открытые им десять лет назад в Трое, и предметы «из ископаемой кости» и «из особенного металла», «линия в линию» совпадающие с троянскими. Правда, на сей раз финикийских надписей на них не обнаруживалось…

«Н-да… — Николай Петрович поморщился, явно, недовольный сравнением совершенно разных археологических находок. — Так недолго и до маразма дойти, господин Шлиман! Впрочем, здесь есть одно сходство…». Факт о том, что «особенный металл», как оказалось, и есть сплав из платины, алюминия и меди, причем, сплав, которого в античной древности просто не могло существовать, удивил и даже обрадовал географа. «Вот это и есть подтверждение существования древней цивилизации!» — мысленно воскликнул он и отхлебнул, наконец, кофе.

Все остальные факты, описанные в русском вестнике, Арбенин проигнорировал. Например, «папирус», найденный Генрихом Шлиманом в Египте, как будто бы подтверждающий действительность легенды об Атлантиде. Да разве он один? Много таких есть и в других местах. И что? Или опять же египетские «старые медали», найденные в Саисе и совпадающие с «монетами», что лежали в бронзовом троянском сосуде… А вот «раритет», «упавший в руки» его внуку на берегу Африки — голова ребенка, сделанная из того же сплава платины, алюминия и меди, может, и заслуживает внимания. Хотя… И в Африке были древние цивилизации… Однако, причем здесь Атлантида?

Павел Петрович оторвался от чтения и допил почти остывший кофе. В голове роились мысли, а их нужно было разложить по полочкам. «Я — ученый, исследователь, и потому должен опираться только на проверенные факты! Или — на личные наблюдения… А здесь — что за чушь? «Изумится весь мир! Я открыл Атлантиду!» — ну и выскочка этот Павел Шлиман! Надо ж такое написать!».

И тут подумал Арбенин о другом Павле, тоже не лишенном амбиций. «Эх, Кондратьев, Кондратьев… Наверное, и ты будешь вот так же хвастаться перед читателями какой-нибудь газетешки! А кто его знает, может, и научного журнала…».

Глава 7

На следующий день Вера и Лиза встретились в опере. Шел «Борис Годунов», то самое произведение, которое три месяца назад впервые исполнили целиком в «Метрополитен Опера» в Нью-Йорке. В партии Бориса выступил там Адамо Дидур. Интересно, как его восприняли те, кто слышал голос нашего незабвенного Шаляпина? Кстати, Федор Иванович пел Бориса не только на российской сцене, но и на зарубежной: в прошлом месяце в Театре Елисейских полей в Париже, а несколько дней назад — в королевском театре Друри Лейн в Лондоне.

После премьеры в Нью-Йорке в мировой прессе появились многочисленные публикации, правда, с большей охотой расхваливающие не талант композитора Модеста Петровича Мусоргского, родившегося и почившего в Российской империи, а игру и певческие способности американских исполнителей. Поэтому девушкам не терпелось воочию увидеть и услышать это лицедейство, чтобы потом сравнить его с заокеанской версией.

Лиза Карамод, считавшаяся натурой экстравагантной как в одежде, так и в манерах, явилась в лиловом наряде. На передней полочке корсетного платья красовалась ручная вышивка с изображением фиолетовых ирисов, на пару тонов темнее платья. И окантовку им создавали небольшие белые бусинки из жемчуга. Но самыми важными были, конечно, аксессуары: эсклаваж с крупной жемчужиной (от автора: украшение на бархатной ленте на шее), веер в японском стиле, тоже с ирисами, и шляпка. Средняя по размерам, она создавала эффект невесомости, едва касаясь прически, и казалось совершенно невозможным, что сбоку с таким же ощущением воздушности крепилась птичка, вот-вот готовая взлететь в небо.

— Ты, как всегда, в стиле модерн, — не преминула отметить Вера. — А жемчуг гармонирует с цветом глаз и волос…

— Комплимент принимаю… но пришла не за этим…Пока… не прозвенел звонок, послушай главное… Что я увидела… вчера… в госпитале!.. — зашептала ей на ушко Лиза, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться в том, что нет никого из знакомых.

Она мягко положила свою руку на скрещенные запястья Веры, поддерживающие маленький розовый ридикуль из бархата, в тон такому же платью. Как в знак доверительности, а может, и желания выглядеть искренней на все сто процентов.

— Я ведь только вчера смогла проведать Полину… Знаешь, такая круговерть!

Лиза сделала паузу, собираясь с мыслями, и на ее открытом лбу стала еще заметнее глубокая морщина между бровей.

— Что? Что, Лизанька, не тяни…

— Ох, Верусик… Полина потеряла… свое лицо…

— Как это — потеряла?

— Ну, она упала лицом… вниз… Нет, кажется, после того как упала, на нее наехала… карета… Короче, лежит… перевязанная, только два… сапфира светятся меж бинтами…

Ошарашенная такой новостью, Вера вздрогнула. «Почему мы лишаемся того, что особенно боимся потерять? — подумала она. — Вот Полина только и делала, что любовалась своей внешностью…».

— Уверена, что это Олег Королев виноват… — Может, он — колдун? Причем, черный… — продолжала разгоряченная страстным рассказом Лиза. — Помнишь, спросила она у него про лицо, когда о квадратах рассказывал…. Помнишь? И сдались ему эти черные квадраты… один там был с Плутоном, другой… с Венерой…

Вспомнить об этом — значит, восстановить в памяти весь вечер, в том числе и то, что произошло между ней и Павлом…

— Да… Конечно… — еле выдавила из себя Вера и словно испугавшись, что подруга прочитает ее мысли, плавно убрала пальцы из-под ее ладони и перевесила сумочку на подлокотник кресла.

— А впрочем, — добавила Вера, уже почувствовав внутреннюю защищенность, — насчет черных квадратов… Может, ты и права. Я прочитала на прошлой неделе о том, что восьмого июня умерла Эмили Дэвидсон…

— Та самая? Что борется за права женщин?

— Да! Она бросилась под копыта лошади королевы Виктории и… погибла!

— И что?

— А то! Подумай, зачем такой сильной, уверенной в себе женщине идти на самоубийство? В это время как раз и соединились Венера с Марсом, а потом сделали… тот самый, напряженный квадрат к Юпитеру… Поняла?

— Вот и я тебе о том же говорю! А ты — не веришь! А Олег, к тому же…

К счастью, в этот момент прозвенел третий звонок и почти сразу заиграл оркестр, создавая атмосферу подлинных исторических событий середины шестнадцатого и начала семнадцатого веков, перед тяжелейшим периодом для страны и народа — «Смутным временем». Без традиционной увертюры, как это и задумал новатор Мусоргский… С самым крохотным вступлением, когда фагот и английский рожок начали печальную, щемящую и очень русскую по характеру мелодию, которая постепенно вовлекала все новые и новые музыкальные инструменты.

Вера, поглощенная действием музыкальной драмы, старалась не думать о несчастье с Полиной, но это ей не удавалось. Во время самых напряженных сцен, связанных со смертью маленького царевича или когда появлялся его призрак, перед глазами Веры стояло окровавленное лицо Полины. Может быть, Лиза и сгустила краски, когда сказала, что кровь от ран на лице видела она на Троицком мосту уже после того, как уехала карета скорой помощи… Но эта картинка оставалась словно впечатанной в сознание Веры на протяжении всего спектакля.

— Лиза, — завела она разговор в первом же антракте, — а ведь Полина была невестой Павла?

— Ну да! А что ты имеешь в виду?

— Думаешь, он женится на ней… когда-нибудь?

— Что ты? Не знаешь Павла? Зачем ему жена без лица?

— Ты, однако, заладила: «без лица, без лица»! Может, какую-нибудь операцию сделает! — не унималась Вера.

— Может… Сказала тоже! Второй раз сделать такое лицо невозможно! Да и вообще… Нет таких операций! Да если бы были… кое-кто давно бы грудь себе нарастил! И не мучился бы с разными там массажами да припарками…

— А я думаю — можно! — не сдавала позиции Вера. — Ведь зашивают же ткани…

— Конечно! Но шрам-то видно! Так что, дорогая… Подожди, а что это тебя так зацепил этот вопрос? У тебя есть свой жених… А, Верусик?

Лиза остановилась на ступеньке лестницы — по ней они спускались в дамскую комнату и, резко развернувшись, оказалась так близко к Вере, которая шла сзади, что та от неожиданности слегка отпрянула назад, из-за чего венецианское кружево на лифе колыхнулось белой волной.

— Эй! Верусик! — повторила Лиза и слегка обняла подругу за открытые плечи.

— Да, у меня есть Николя! — прозвучала запоздалая фраза. — Только вот пока даже не знаю, когда состоится помолвка… Он так занят…

До экспедиции оставалось пять дней, когда Вере Арзамасцевой позвонил Павел Кондратьев:

— Верочка, мне нужно срочно увидеть тебя!

— Что-то случилось?

— Нет, все очень хорошо! И даже отлично!

Павел встретил ее возле Женского педагогического института. Здесь Вера вместе с другими молодыми одаренными преподавательницами, тоже выпускницами вуза, занималась подготовкой большого праздника — десятилетия со дня его образования. Вот ведь как летит время: кажется, только вчера пятнадцатилетняя барышня рыдала, раскрывая своему единственному молчаливому слушателю — дневнику — самые страшные тайны… И с ней ли было все это? А теперь вот… И где-то он еще завалялся — с потертыми, чуть пожелтевшими страницами, но в той же самой, очень яркой розовой обложке, которой, видимо, не страшно время.

Странные воспоминания лезли в голову. Видимо, вот так всегда: когда встречаешься с теми, кто напоминает о событиях десятилетней давности, именно они и заполонят сердце. Эх, отмотать бы немного пленки, да подрисовать новые кадры…

— Верочка! Ау! Ты меня слышишь?

Павел почти вплотную подошел к ней и даже слегка дотронулся до плеча.

— А-а-а…. Ты?

Она произнесла еще что-то невнятное, так что было непонятно, удивление или разочарование овладели ею.

— Верочка!

— Да здесь я, здесь! — и словно в подтверждение своего присутствия, задорно тряхнула головой, так что каштановые локоны, выбившиеся из-под шляпки, задели его теплую ладонь. — Я просто задумалась…

Июньский ветерок играл ее локонами, а те извивались, словно не хотели подчиняться мужской силе. Наконец, его уверенные пальцы подцепили волнистую прядь волос да так и замерли со своей добычей.

— Вера! То, что я сейчас скажу — очень важно! — начал Павел. — Просто… Вижу, ты меня не слушаешь… Можешь не так понять…

— Не слушаю? Я все прекрасно слышу… — проговорила она с какой-то странной, блуждающей улыбкой, больше похожей на усмешку.

— Хорошо… хорошо… — Павел замолчал, но продолжал держать в руке ее каштановые пряди волос. — Ты знаешь о том, что скоро уеду в экспедицию, причем, надолго… Так вот, Верочка, я о нашей предстоящей свадьбе…

— Подожди, Павел! Ты еще не сделал мне предложение…

— Да? — теперь немного смутился он, и на мужественном лице самоуверенного человека появилась растерянность. — Ну, если не сделал… Делаю сейчас! Ты выйдешь за меня замуж?

— Павел, так нельзя! — начала было она. — Всему свое время…

— Как раз о времени! Его у меня нет! Через неделю уезжаю…

— Нет, Павел, подожди! — пыталась она остановить его какой-то совершенно мальчишеский азарт. — Ты ведь не навсегда уезжаешь? Да и нельзя так быстро решать!

— Можно, Вера, можно! Если свою жизнь хочешь поделить на две части: до тебя и с тобой! А я очень хочу многое забыть из того, что было как раз до тебя… Что скажешь?

Вера молчала. Но ее мысли судорожно бегали, словно в лабиринте, в поисках выхода. И Павел не стал настаивать на конкретном ответе.

Они молча перешли через Малую Посадскую, затем свернули на Малую Дворянскую и ступили на набережную Императора Петра Великого. Там, правее, ближе к Кронверкскому проливу, и стоял Троицкий мост. Тот самый… И Вере так захотелось спросить о Полине! Но как? Мол, у тебя же была невеста… Но разве он сам говорил об этом? Нет… Это она так думала…

Слегка повернув голову вправо, Вера словно пыталась разглядеть там, на мосту, неведомые знаки. Но их не было… Разве только какой-то оголтелый извозчик так дернул вожжи, что лошади едва не встали на дыбы и громко заржали.

Вечером Вера открыла сборник Давида Бурлюка «Пощечина общественному вкусу». Ей несказанно повезло: эту книжицу она купила почти сразу после того, как та вышла в свет и вот уже почти год гордится тем, что имеет столь бесценное сокровище.

В голове перемешались ассоциации: белые брюки Николя, как белая радость, залитая красным вином, мерцающие среди бинтов рубины Полины, ведь именно так сказала о ее глазах Лиза Карамод, и назвала ее вообще «потерявшей свое лицо»… А у Давида Давидовича еще и полуночные лики с красными флагами… И тут она вспомнила о новой картине «Роза на кинжале» какого-то Бирюгина, которую она все же решилась повесить… Вера неслышно прошла в восточных мягких туфлях в спальню и замерла перед полотном. В разбросанных по холсту кубах проглядывал алый цветок, на котором застыли капельки росы, нет, скорее, крови… Явно, от кинжала…

Глава 8

На последнем заседании Русского антропологического общества с Арбениным случился конфуз. Впрочем, ничего катастрофического не произошло, но Николай Петрович вышел из аудитории с камнем на сердце.

Как обычно, профессор геологии Иностранцев открыл заседание и приветствовал собравшихся.

— Подготовка к экспедиции завершена, — отметил он, — назначен руководитель в лице Павла Ильича Кондратьева… Так что нет нужды много глагольствовать на эту тему. Но вот хотелось бы обратить внимание на некоторые детали…

Его цепкий взгляд заскользил по лицам и… остановился на Арбенине:

— Вот вы, Николай Петрович, ссылались на личную занятость. Не поэтому ли последнее время очень напряжены или вот как сейчас — рассеянны? А уверены ли в том, что столь частая смена настроения не помешает в экспедиции? Может быть, пока не поздно, лучше вообще отказаться от участия? Чтобы не подводить коллег… Мало ли что может случиться в дороге…

Арбенин вздрогнул. Как? Он, опытный специалист по физической географии и ландшафтному планированию, стал уже… «деталью»? И это после того, как проделал немыслимую подготовку к поездке, собрал внушительный материал по теме? Да как профессор Иностранцев может сомневаться в его профессиональной пригодности?

— Я чувствую себя отлично! — уверенно ответил он на каверзный вопрос. — Позвольте заверить уважаемых членов общества, что буду использовать в экспедиции весь свой потенциал…

— Хорошо-хорошо, — приостановил его профессор. — Я не о профессиональных качествах… Просто показалось, что чувствуете себя неважно…

Арбенин бросил взгляд на Кондратьева. Уж не того ли это рук дело? Может, какую-то информацию выпустил на волю о нем? А если и надуманную? Ведь в глазах Иностранцева читалось, что он знает нечто такое…

— От того, с каким настроем мы начнем экспедицию, и зависят ее результаты, — перевел разговор в нужное русло профессор Иностранцев. — Вот, например, о каких последних поисках следов Атлантиды вы знаете?

— О поездке в Африку немецкого путешественника Лео Фробениуса! — уверенно произнес Арбенин.

— Да! Об этом много писали газеты… Но скажите мне как на духу: вы уверены в том, что за те пять лет, которые прошли после этой поездки, так никто больше и не заинтересовался темой Атлантиды? Никто не отправился в дорогу?

— Нет, об этом мы утверждать не можем! — вступил в разговор Кондратьев. — Скорее всего, о других путешественниках просто мало было написано…

— Вот-вот… — Иностранцев сделал многозначительную паузу. — Никто не перекрыл «рекорд» Фробениуса — целых четыре тома! Но о чем же эта его «И Африка говорила!»? О раскопках, небольших находках… О том, о сем… А где сама Атлантида, я спрашиваю? Где? В Африке? Не думаю… Но ведь где-то есть она! Почти ничего не написал об Атлантиде, а труды этого немца мы помним! Отсюда вывод…

— Об экспедиции нужно рассказывать много, и — хорошо… — произнес Кондратьев, потому что профессор смотрел именно на него.

— Вот-вот! И чтобы не посрамили не только Императорский Санкт-Петербургский университет, но и… всю Российскую империю! — произнес Иностранцев с пафосом, будто уже сейчас держал речь на научном симпозиуме где-нибудь в Швейцарии.

Затем выступил Кондратьев. Он зачитал список из шести участников экспедиции и еще раз напомнил об обязанностях каждого. Группу он разбил на пары, чтобы легче было преодолевать тяжелые участки, например, крутые склоны, да и в в дороге наблюдать друг за другом и в случае чего — оказать первую помощь. Самым близким партнером Арбенина назначили преподавателя геоморфологии Ивана Сибирцева. С этим чуть полноватым молодым специалистом в очках с большими линзами он был незнаком, разве только на кафедре виделись, да вот на заседаниях Русского антропологического общества… Поэтому после заседания подошел к нему и протянул руку:

— Рад познакомиться! Николай Петрович!

— Иван Викторович! — его ладонь показалась Арбенину очень мягкой и доверчивой. — Вы такой начитанный! Тут же о Фробениусе вспомнили… А я, признаться, немного подзабыл о нем… Больше ведь в зарубежных газетах писали…

Арбенина так и подмывало сказать: «Да, я слежу за немецкими и французскими изданиями… В первую очередь… Ну, а там и американскими, итальянскими…» Но он сдержался и промолчал.

— Правда, в остальном вы немного отличаетесь…

— От кого? — заинтересовался Николай Петрович.

— От того, каким я вас представлял…

— И каким же?

— Ну, немного несдержанным, горячным…

— Несдержанным?

И тут Арбенина осенило: да это же слухи о нем гуляют по аудиториям! Вот почему и Иностранцев так настороженно к нему относится. Мол, чем черти не шутят, возьмет этот псих да сморозит в поездке какой-нибудь выкрутон, а может, и непристойность. Странно, на чем же держатся такие домыслы? Почва у них, должно быть есть, и очень благодатная…

Попрощавшись с Сибирцевым, он поспешил домой. Нужно было проверить вещевой мешок, ничего ли не забыл из списка, который сегодня зачитал Кондратьев. Такое ощущение, что вроде бы и все взял, а самое главное — не положил.

Вера спешила на занятия по персидскому языку с четырнадцатилетним Володей Каменским, весьма успешным ее подопечным, показавшим блестящие результаты на прошлогодней олимпиаде по восточным языкам среди сверстников. Но не только поэтому он был одним из ее любимчиков. Ей импонировал легкий, общительный характер подростка, который не был испорчен домашним воспитанием, как это бывает у некоторых детей, растущих в атмосфере вседозволенности из-за чрезмерной любви родителей к своим чадам.

Так вот. В три часа пополудни Верочка Арзамасцева торопливой походкой шла от Большой Пушкарской по Татарскому переулку. Стоял теплый июньский день, безоблачный и безветренный, если не считать легкого бриза со стороны Кронверкского пролива. Правой рукой девушка весело крутила ручку в виде цапли от бежевого шелкового зонтика — в тон своему легкому платью из муслина, а левой придерживала небольшую дамскую сумочку. Она совсем не обращала внимания на прохожих — настолько задумчивым казалось ее лицо, а взгляд — рассеянным и даже безмолвным. Однако… В какие-то доли секунды в глазах вспыхнули искорки интереса.

Со стороны Зоологического сада навстречу ей шла мило воркующая парочка: Он — в летнем хлопчатобумажном костюме с укороченными широкими рукавами — бережно поддерживал Ее — в веселенькой оранжевой юбке с воланами и в эффектной шляпке из итальянской соломки, украшенной бархатом. Шляпка явно новая! И явно выходная! А это неспроста!

От удивления Вера перестала крутить «цаплю» и едва не потеряла равновесие, зацепившись тонким каблучком за булыжник.

— Леночка? — выдохнула она, не сводя глаз с ее кавалера. Рядом с этой скромницей Леной Протасовой, которая почти не привлекала внимание к себе ни у князя Горелова, ни у Павла Кондратьева, шел никто иной как сам Олег Королев, светило астрологии.

— А я думаю, где же видела такую изумительную омбрельку! — весело рассмеялась та в ответ и еще крепче сжала руку своего партнера, словно пытаясь получить от него дополнительную защиту. — А это Верочкина, из Парижа!

— Вы здесь, наверное, случайно… — молча «проглотив» комплимент, изменила тему Вера, в надежде выудить ценную информацию от Олега.

— Нет, почему же… — парировал он провокационный вопрос. — Вот… прогуливались с Леночкой по Зоологическому саду…

— И как там?

— Все в порядке. У жирафа шея еще больше выросла…

Вера оказалась почти в тупике. «С чего бы это им разгуливать средь бела дня, — размышляла она, — когда сегодня не красное число?» И словно отвечая на ее мысли, Олег добавил:

— Мы сегодня решили… связать себя узами… брака!

В этих помпезных словах Вера не увидела никакого подвоха. С одной стороны — да, такой союз ее удивлял, казалось, что может быть общего у столь видной общественной фигуры, публициста с несколько скандальной репутацией и скромницы-девицы. Ну, а с другой — какое ей дело до связи, которая не противоречит ее интересам?

— А разве сейчас благоприятное время для этого? Помнишь, Олег, ты утверждал у Павла о каких-то черных квадратах… — наконец-то уцепилась за нужную ей тему Вера.

— А-а-а, да… Я говорил о хаосе, который могут создать Венера и Марс, когда их соединение сделает угол в девяносто градусов к Юпитеру…

— Да-да, что-то такое ты и говорил… Девяносто градусов — это ведь и есть черный квадрат?

— Ты права, Вера! Я утверждаю и сейчас, что такое положение планет нарушает гармонию, особенно — в личных отношениях…

— Ой, Олежек! — насторожилась Лена. — А нам это не страшно?

— Нам — нет! Уверенно ответил он. — Потому что мы разнополюсные…

— А-а-а… Полина? — наконец-то сумела задать самый интересующий ее вопрос Вера. — Ты говорил тогда о возможной катастрофе до свадьбы, и вот… И лицо… самое главное — лицо, почему она спросила тебя о внешности?

— Почему спросила — не знаю, скорее всего, очень боялась лишиться когда-нибудь своей красоты! А ты ведь знаешь, что человек в первую очередь теряет то, что ему особенно дорого, точнее, что он особенно боится потерять.

— Я была в госпитале, — задумчиво произнесла Леночка, — и видела ее…

— И… как? — выдавила из себя Вера, ожидая услышать опровержение Лизачкиных страшилок.

— Ужасно! Лицо до сих пор в бинтах…

— Понятно… — У Веры в горле появился тугой комок, и ей больших усилий стоило обратиться к астрологу Королеву еще с одним вопросом:

— А как ты думаешь, Олег, Николя меня тоже боится потерять?

Он посмотрел на нее с удивлением и заметил:

— Странно, что ты сомневаешься в обратном… если ставишь такой вопрос…

— Ой, я уже опаздываю на урок! — Вере ничего не оставалось, как сделать вид, что очень спешит, хотя до начала занятий с Володей Каменским оставалось еще минут пять-семь.

Вечером, когда Вера Арзамасцева вернулась домой, еще с порога Любовь Ильинична заявила:

— Тебе звонил Павел! Причем, два раза!

— Павел? — переспросила Вера. — Ты ничего не перепутала, мамочка?

— Верунчик, мне до старческого маразма еще далеко, — шутливо ответила та.

— Хорошо-хорошо! Если что-то важное — сам перезвонит!

Она прошла в свою комнату и села в кресло-качалку. Рука потянулась за свежей газетой, с утра взяла ее из газетницы да так и не дочитала. «В большой глиняной урне, найденной в местечке Эберсвальд в Германии, оказалось около восьмидесяти золотых предметов — кубков, браслетов, колец, брошей… не менее шести фунтов. По заключению ученых археологов, все эти предметы попали в страну через обмен с приморскими жителями…»

По картине «Роза на кинжале» пробежали последние лучи уходящего солнца. Полотно висело как раз напротив кресла, и Вера не могла не заметить, как один из лучей задержался на кончике кинжала, а точнее, на узком кубе, имитирующем это острие. Капли крови на розе, а это была она — кровь, явственно выступили в виде трех маленьких и более выпуклых геометрических фигур. И они на глазах увеличивались в размере!

«Тринадцатого июня Хадсон Стак и Гарри Карстенс впервые покорили высочайшую вершину Северной Америки — гору Мак-Кинли на Аляске…». «Странные новости попадаются мне на глаза… Только про экспедиции…». Вера оторвала взгляд от газетной полосы и вновь перевела его на картину. А там происходило то же самое, что и в прошлый раз: кубики, словно игральные кости, выброшенные на стол, разбежались по полотну, вновь перемешались, а потом выстроились в отвесную скалу. Еще минута — и эта махина кого угодно могла бы накрыть с головой.

Она понимала, что не может сосредоточиться на газетных текстах, потому что в виски бьется совершенно другая мысль: «Что он хотел? Что он хотел?» В вечерней тишине скрипнуло кресло. И тут же что-то рухнуло: Вера вновь услышала шум низвергающихся с вершины камней. Она встала и, не оглядываясь, решительно пошла в гостиную: «Позвоню ему! Позвоню…».