Пророк из 8-го «б», или Вчера ошибок не будет

Глава тринадцатая Не забывай включать повороты

Профессия шофера, если разобраться, конечно, тоже далеко не компот. Есть в ней что-то сродни сантехнику. Там чуть прохлопал, и уже капает, уже караул на всех этажах вопят. Однако за баранкой в сто раз почище, одним караулом тут не отделаешься. Если жильцу чуток на макушку натечет, он от этого не помрет. Хоть целая ванна ему за шиворот выльется, ничего с ним в конце концов не станет. А тут на миг зазевался, пешеход уже к тебе под колеса спать укладывается. Норовит, чтобы ты ему непременно по ноге или животу проехал. Пешеходу, конечно, может, это и в удовольствие, может, он жизнь свою застраховал и теперь подработать хочет. А отвечать за него мне. За одну его какую-то паршивую ногу мне могут запросто пять лет припаять. А то и больше.

А в какой другой специальности бывает, чтобы для присмотра за тобой на каждом углу контролеры-ревизоры торчали? Даже в такой неприятной специальности, как продавец, где каждую минуту можно ненароком обсчитать покупателя или обвесить, и то контролеры раз в год по обещанию. А тут стоят, с мотоциклами и без, в синих фуражках с красными околышами, с полосатыми палочками-жезлами, дуют в свистки с переливчатой трелью. Чистые соловьи-разбойники, гаишники — ни дна им ни покрышки. Глаза у этих гаишников и на обычном месте, как у всех нормальных людей, и еще на затылке.

ГАИ — самая неприятная и тяжелая сторона в работе шофера. Сантехник или, скажем, штукатур, они, разумеется, тоже под богом ходят. Ошибаться им не след. Но шоферу — ему не то что ошибаться, ему вообще ничего нельзя.

Ну, допустим, переехал ты какого-нибудь гражданина или гражданку. Это, разумеется, недозволенная ошибка. Нельзя по гражданам ездить, хотя они и сами к тебе под колеса кидаются. Тут все правильно. Тут гаишник на месте, и ты к ним никаких претензий не имеешь. Разбирайся на здоровье, составляй акт, отправляй пострадавшего в больницу или еще куда. За то тебе и деньги платят.

Но ведь работник ГАИ тут как тут не только когда ты на пешехода наткнулся или трамвай протаранил. Гаишник обязательно поинтересуется, что у тебя в кузове, куда ты держишь путь, что ты пил вчера вечером и сегодня утром, кто сидит рядом с тобой в кабине и не стучит ли у тебя рулевое управление. Его все интересует — соловья-разбойника в кожаной куртке и в форменной фуражке с красным околышем. Руку ехидно-вежливо к козырьку приложит, деликатно представится:

— Младший сержант Пупкин.

И тут же вопросики:

— Откуда у вас в кузове кирпичи? Почему они не указаны в путевом листе?

«Почему?» «Откуда?» От горбатого верблюда! Подумаешь, преступление, если ты какой-нибудь бедной бабушке на дачу кирпичей для печки подбросишь. Но гаишникам это не по нутру, твоя помощь бедным бабушкам.

А кому, например, какое дело, если сантехник или штукатур «для сугреву» сто граммчиков пропустит? Никому никакого до того дела. Но у ГАИ в этом вопросе какое-то вообще совершенное умопомешательство. В ГАИ считают, коль ты стал водителем, то сразу беги записываться в общество трезвенников. Если ты за рулем и, продрогнув, грешным делом, опрокинул рюмашку, лучше уж на глаза соловью-разбойнику не попадайся.

Каторга какая-то, а не специальность — эта шоферская доля.

Вообще-то я особого пристрастия к вину-водке никогда не испытывал. Однако гаишник, на которого я наскочил десять лет назад, этого не знал.

— Почему сигнал поворота не включили? — остановил он меня.

Началось-то с сигнала поворота, а кончилось тем, что я остался без водительских прав.

На улице Жуковского поставили на капитальный ремонт дом. А когда дом ставят на капитальный ремонт, то у него перво-наперво выламывают все нутро — потолки, стены, окна, двери. Из этого лома некоторые себе дачи грохают. Только дачу здесь же, на улице Жуковского, не приткнешь. Доски с потолков-стен за город нужно везти, на лоно, так сказать, природы. Но на трамвае их не увезешь и на «волге» тоже. Тут в самый раз мой ЗИЛ.

Тип со стальными зубами сначала предлагал мне двадцать пять рублей. Однако я сказал, что за четвертак он пускай другого дурака поищет. Тип оказался ушлым, вытащил из бокового кармана «маленькую». Стакан у него тоже был припасен с собой. И еще кусок колбасы.

— За удачу, — блеснул он стальными зубами, протягивая мне стакан и колбасу.

Ехать было не очень далеко, в Лисий Нос. Поторговавшись, мы сошлись с ним на тридцати рублях.

Нагрузили машину. Тип со стальными зубами сел в кабину рядом со мной. И только я свернул на улицу Маяковского, свисток. Старшина ГАИ.

— Почему сигнал поворота не включили?

От сигнала — к доскам в кузове, от досок — к трубке, в которую мне предложили «дыхнуть». Тут-то, думаю, я и дал промашку: сунул старшине в карман кителя десять рублей. А совать, наверное, нужно было не меньше двадцати пяти. В таких передрягах на десятке не прокатишься.

— Ясно, — сказал старшина, извлекая из кармана десятку. — Попытка дать должностному лицу взятку. Так и зафиксируем. А десять рублей приложим к акту в качестве вещественного доказательства.

Он разгладил на планшете розовую купюру и хотел приколоть ее к бумаге металлической скрепкой. Но я живо сообразил, чем это пахнет, и не дал ее приколоть.

— Какую взятку?! — воскликнул я, выхватывая у старшины десять рублей и мгновенно пряча их. — Вы что? А еще в ГАИ работаете. Как вам не стыдно! Ну, выпил я немного. Так теперь на меня всех собак вешать? Да? Привыкли, понимаешь, нашего брата зажимать! Знаю я вас, гаишников! Но на этот раз не на того напал. Хы-хы-хы-ы!

— Ясно, — тихо проговорил старшина. — Кто у вас сидит в кабине? Если можно, попросите его, пожалуйста, выйти. Я сяду за руль. Поедете со мной.

Так я прошлый раз остался без прав и попал на станцию технического обслуживания. На своей автобазе я не захотел оставаться. Противно было смотреть на ухмыляющиеся рожи ребят, к которым меня приставили готовить машины. Если уж возиться в масле да солидоле, то только не здесь, где я сам сидел за баранкой.

На станции обслуживания я сначала помогал механику — набивал из пистолета масленки, менял фильтры тонкой очистки да заливал в моторы масло. Один прохиндей попался жуть какой принципиальный и умный. А на самом деле дурак дураком, хотя и в тирольской шляпе с маленькими полями. Видит же, что давление масла на нуле. Нет, жмет, болван. Ну и запорол мотор.

Я в его «волге» масло слил, а залить забыл. Сколько их за день, этих «волг», проходит! Вот и заморочили мне голову. Сливную горловину закрыл, фильтр сменил, а про масло забыл.

Часа через два тот прохиндей в тирольской шляпе на такси примчался. На своей он уже не мог примчаться. Его «волга» где-то под Карташевкой скисла.

Меня к директору. Но я сказал:

— Не может того быть, чтобы я не залил масла. Врет он. Сам запорол мотор, а теперь хочет свалить на нас. Чтобы мы ему задарма моторчик перебрали. Масло где-нибудь в лесочке спустил, а теперь на нас.

Прохиндей в раж.

— В суд, — вопит, — подам!

— Но если даже, допустим, я забыл залить вам масло, — сказал я. — Ну, допустим. На приборы-то нужно смотреть?

— Не работает у меня показатель давления масла! — разошелся тиролец.

Вот так: у прохиндея не работает, а меня из-за него на мойку. Мыть с шампунем и без чужие «запорожцы» и «москвичи». Но если вникнуть, то все, конечно, началось тогда со старшины-гаишника, которому я сунул вместо двадцати пяти рублей десятку. По мне, так в шоферском деле самое главное — уметь найти общий язык с ГАИ. На этот раз, мне казалось, я знал, сколько нужно в случае чего совать. И где ездить. Когда нагрузили старыми досками машину, я на улицу Маяковского заворачивать не стал, поехал другой дорогой. И сигнал поворота не забывал включать.

Сердце, правда, у меня все равно было не на месте. Недобрым предчувствием щемило у меня сердце. Но что-то очень важное так и так все равно рухнуло в моей жизни. Пропала у меня вера в жизнь, в людей, в свет и чистоту. Вижу я, все в конце концов одинаковые, каждый прикидывается умником, мудрит, выгадывает, врет. На что уж Таня Каприччиоза, ради которой я даже начал разные ученые книжки читать! Ромена Роллана что-то там прочел, Экзюпери, Грина. А ботинки я как надраивал! И что в результате?

Сначала сама же меня первая поцеловала. После балета «Спартак», у подъезда своего дома. Шепнула «милый» и поцеловала. Правда, в щеку. А на другой день я ее тоже поцеловал. И сказал:

— Ты у меня будешь как королева. Я все с тобой вытерплю, Танюша. Даже твою скрипку. И по театрам с тобой буду все время ходить, раз тебе хочется. Я тебя не знаю как люблю, Каприччиоза.

А она отстранилась от меня и холодно спросила:

— Ты что, с большим трудом выносишь мою скрипку?

— Да брось ты, — возразил я. — Я же не о твоей игре. Играй на здоровье. Хы-хы-хы-ы! Я вообще о скрипке. Мы же теперь свои люди, Танюша. Чего нам ваньку валять. Пусть академики выламываются друг перед другом, будто улавливают какие-то мысли в разных симфониях. Мы же с тобой прекрасно понимаем, что это чушь.

— Помнится, когда мы познакомились, ты думал иначе, — проговорила она.

— Ну, хватит тебе, Танька! — радостно закричал я. — Хы-хы-хы-ы! Зачем нам обманывать друг друга? Пускай другие прикидываются. Я не хочу. Я человек честный. Я люблю тебя, Танюша! И все снесу. Хоть ты на скрипке пиликай, хоть на дуде дуди, хоть на барабане бухай. Всё!

Я говорил ей про свои чувства, про то, какая она чудесная, моя Таня, как я разодену ее. Между прочим, спросил:

— А вы, когда на сцену выходите, вы в своем платье или вам выдают?

— Не нужно, Слава, — отозвалась она.

— Чего не нужно? — разошелся я. — Теперь для нас с тобой, Танюша, все важно. А зарплата у скрипачей хорошая? Скрипачам как платят, за каждый концерт, или у них определенная ставка?

Но Таня, как дошло до конкретных вещей, сразу показала себя во всем блеске. Про то, выдают им платья или нет, и какая у скрипачей зарплата, предпочла с самого начала скрыть.

— Чего ты? — обиделся я. — Я ведь от тебя ничего не скрываю.

И ведь правильно обиделся. Нельзя же все время на небесах витать. Как про воздушные музыкальные замки, она вон какая восторженная, до полуночи готова болтать. Однако люди не в воздушных музыкальных замках живут, на земле. И не баховскими фугами кормятся, а котлетами.

— Я тебя обязан честно предупредить, — признался я. — Жить у меня негде. И не потому, что одна комната в коммунальной квартире. Мать у меня… ну… В общем, не очень у меня мать. Ты с ней не уживешься.

Горькая проза жизни — она всегда нелегка. Тут я Таню понял. Понял, почему она заплакала. Наверное, у нее дома тоже было не все в порядке. И с жилплощадью, наверное, тоже было не очень жирно. Надеялась, по всей вероятности, на мою.

Однако смелости сказать об этом прямо у Тани не хватило. В тот вечер она вообще только тихо плакала и молчала. И уговаривала не провожать ее до дому.

А после стала крутить. Недели две крутила. Холодно отвечала по телефону, что очень занята и никак не может со мной встретиться.

Тогда я подловил ее вечером у парадной. Часа четыре стоял на карауле. И скараулил себе на голову.

— Ты, может быть, неплохой парень, Слава, — точь-в-точь теми же словами, что и в прошлый раз, сказала Таня. — Я тебе очень благодарна за спасенную скрипку. Но, ты прости меня, мы с тобой совершенно непохожие, чужие, будто с разных планет. Мне попросту страшно с тобой и невыразимо скучно. Мы больше не будем встречаться.

Помня, как получилось в тот раз, я взял себя в руки и не стал плакать и умолять ее не торопиться. Во мне все бушевало, но я спокойно ответил:

— Хорошо, я уйду. И ты поймешь, что ошиблась.

— Нет, — горько улыбнулась она, — я уже не пойму иначе. В человеке, Карпухин, должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. А ты, прости, как все равно ботинки, у которых некоторые почему-то начищают одни носы.

И сдались же ей эти ботинки! Как мне тут было не взорваться? Уж про что-что, а про ботинки она бы лучше помалкивала. Я их вон как наяривал перед каждым свиданием. Словно псих какой-нибудь.

— Кто — некоторые?! — выйдя из себя, заорал я. — Дура стоеросовая! Скрипачка фиговая! Посмотри, какие у меня ботинки. Только и умеешь на своей скрипочке пиликать под щенячий вой. По театрам тебя водил, по филармониям. Самые дорогие билеты тебе покупал. Ничего не жалел, пирожные-морожные, лимонады всякие. Дура! Какие тебе еще нужны ботинки? Шоферюга тебя не устраивает, вот какие ботинки! И то, что у меня жить негде. Так чего ты перепугалась? Комнату снимем. А шофера стыдишься, так я сменю специальность. Чистеньким буду ходить.

Она ничего не ответила про ботинки. Дура и есть дура. Выкатила свои синие шары и в сумочке стала шарить.

— Я тебе верну деньги, верну, — бормочет.

А у самой пальцы дергаются, как у паралитика. Мне ее до слез жалко стало. Тут бы самого себя пожалеть, а я ее жалею. В сумочке она, разумеется, не нашла ничего. Рублевку какую-то изжеванную вытащила. Откуда у нее деньги-то? Их у нее отродясь не водилось.

Я с глубокой жалостью смотрел на Таню, и почему-то мне вдруг вспомнился Веня Сипатый. Веня правильно презирал умников, «академиков», как он их называл. Видно же, что эти академики хотят поставить себя выше остальных, показать, что они знают такое, чего тебе никогда не понять. А сами-то они понимают? Только делают вид, чтобы над другими возвыситься. Во всем они, видите ли, смысл улавливают. В пиликанье на скрипке мысли читают. Вот мы, дескать, какие: читаем, а ты нет. Значит, ты дурак. А мы умные. На том все у них и держится.

Таня была тоже из этих, из «академиков». И я от всей души ненавидел ее. Ненавидел и в то же время любил. Я будто сошел с ума от этой ненормальной любви. Во всех девушках я видел одну Таню. Я постоянно слышал ее голос, смотрел в ее синие глаза.

Больше месяца я звонил Тане по телефону, поджидал ее вечерами у парадной. Несколько раз пытался заговорить с ней. Но она убегала. Молча. Испуганно. И я готов был и убить ее, и упасть перед ней на колени.

Я не убил. И не упал. Раз так, нужно было жить дальше. Жить на полную катушку. Таня думала, если я простой шофер, то получаю от жизни меньше, чем пиликальщик на скрипке. Дудки! За рулем тоже можно сорвать солидный куш.

Я срывал. Направо и налево. Но с головой. Не забывая включать указатель поворотов.

На этот раз тип со стальными зубами опять предложил двадцать пять рублей.

— Умен ты шибко, — сказал я ему. — Если меня гаишник остановит, сколько я ему, как ты думаешь, должен сунуть? Не меньше чем твои же двадцать пять. То-то. А мне что останется?

Тип вытащил «маленькую» с закуской. Но «маленькая» ему не помогла. Я наотрез отказался пить и меньше, чем за сорок рублей, ехать не соглашался. Я превосходно помнил, что получилось в прошлый раз, когда я по глупости согласился на тридцатку.

— Молодой ты, а рвач уже что надо, — с оттенком уважения сказал тип со стальными зубами. — Далеко, видать, пойдешь.

— А ты? — засмеялся я. — Дачку сгрохаешь, почем станешь клетушки сдавать? Хы-хы-хы-ы! Не боись, все свое назад воротишь, с лихвой.

— Дьявол с тобой, — согласился будущий дачевладелец. — Тридцать пять. А если ГАИ остановит и откупаться придется, половина с меня. Идет?

Мы поехали по улице Восстания и благополучно выскочили через Литейный мост на Пироговскую набережную. А сердце у меня все щемило и щемило недобрым предчувствием. И оно не обмануло меня, мое сердце.

У поста ГАИ перед Лахтой нас остановил младший лейтенант. Поднял полосатую палочку, молча указал на обочину.

— Вот так, — буркнул я, притормаживая и заранее готовя документы. — Как знал, дядя, что влипну с тобой. Не забудь про уговор.

В водительское удостоверение я сунул двадцатипятирублевую бумажку. Так и протянул гаишнику удостоверение вместе с бумажкой.

— А это что? — спросил младший лейтенант. — Заберите-ка свои деньги.

— Да чего там, — подмигнул я ему. — Какие деньги? Не было никаких денег, младшой. Не было, понимаете?

— Купить меня, выходит, хотите? — поинтересовался младший лейтенант.

Мы были вдвоем на безлюдном шоссе — я и младший лейтенант ГАИ, этакий белобрысенький хлюпик с маленькой серебряной звездочкой на малиновой полоске синих погон. Снять с него форму, так вообще больше чем на банщика он не тянул. Ну, в крайнем случае на дворника.

— Бери, бери, не кочевряжься, — сказал я ему. — И я тебе ничего не давал, ты меня в глаза не видел. Смотри трезво на вещи, младшой. Свидетелей у тебя все равно нету. Даже если захочешь на меня капнуть, я в два счета отопрусь. И еще скажу, что ты с меня сам взятку вымогал. А я не дал, поэтому, дескать, ты и озлился. Бери лучше, младшой, без хлопот, и я с богом поехал. Ну?

— Нет, — улыбнулся младший лейтенант, — не возьму. Вам ведь и невдомек, наверное, что у людей бывает совесть и что не все на свете продается?

— А как ты докажешь, что я хотел тебя купить? — в свою очередь улыбнулся я. — Хы-хы-хы-ы!

— Я помогу! — неожиданно раздался за моей спиной голос.

Я вздрогнул и оглянулся. Оказывается, нас было не двое на шоссе. Нас было трое. Сзади стоял тот самый тип со стальными зубами.

— Я! — рыкнул он. — Дьявол с ними, с этими досками и деньгами. Все к дьяволу! Но если тебя, подлеца, сейчас за жабры не взять, я же себе потом весь век этого не прощу. Весь век! Пиши меня, младший лейтенант, в свидетели.