Программист в Сикстинской Капелле

Глава 37. Таинственное похищение и неожиданная встреча

Не могу описать весь тот страх и ужас, который я ощутил, когда обнаружил себя посреди ночи, в кромешной темноте да ещё и в карете! Первое, что пришло в голову: наверное это Доменика решила преподнести мне оригинальный подарок в честь дебюта, устроив мнимое похищение при помощи дядюшки, любезно предоставившего ей карету и кучера. Или она наконец-то собралась с мыслями и решила по-настоящему меня похитить и отвезти в какое-нибудь протестантское государство, где нас смогли бы беспрепятственно обвенчать по местным обычаям.

Я долго пытался успокоиться и убеждал себя в истинности своего предположения. Но затем смутные сомнения окончательно завладели моим разумом, и я не смог больше теряться в догадках. Напротив меня явно кто-то сидел: в тишине, нарушаемой лишь скрипом кареты и грохотом колёс, я отчётливо слышал чьё-то дыхание.

— Доменика, ты здесь? — наконец осторожно спросил я.

Ответа не последовало, но на смену ровному дыханию пришёл глубокий храп. Тут мне действительно стало страшно. Молодая женщина так храпеть не может. В голову закрались самые жуткие мысли, которые просто вырвались из груди воплем ужаса, когда я в темноте дотронулся до… густой бороды соседа напротив.

— Караул! — не своим голосом заорал я и в панике попытался нащупать дверь.

О, нет! Похоже, самые страшные подозрения подтвердились, и меня прямо с премьеры похитил тот таинственный аристократ. Для каких целей, думаю не надо объяснять. Никогда, никогда нельзя разговаривать, а уж тем более — пить — с незнакомцами! Об этом ещё Булгаков предупреждал. А теперь что… Надеюсь, мне позволят напиться до такого состояния, при котором уже не будет мучительно больно?

— Видать кошмар приснился, — глухим басом проворчал незнакомец. По-русски!

— Вы к-кто? — заикаясь от страха, спросил я.

— Кузьма. Слуга ихний, — всё таким же ворчливым басом отвечал странный соотечественник.

— Чей?! — злобно огрызнулся я: подобная неопределённость меня всегда раздражала.

— Сказал бы, да барин не велел.

— Уважаемый Кузьма, не знаю, как по отчеству, прошу вас, не могли бы вы передать своему хозяину, что человек я весьма болезненный. У меня хронический геморрой и артрит височно-нижнечелюстного сустава. Челюсти сводит. Бывает, засунешь в рот, скажем, огурец, а они раз тебе — и защёлкнулись. Вы понимаете, о чём я? — я изо всех сил пытался сказать как можно мягче, но, по всей видимости, у меня плохо получалось говорить намёками.

— Как не понимать. Горячка у вас, ваш-светлость.

Светлость?! Значит, этот странный мужик каким-то образом узнал о моём происхождении? Но зачем тогда понадобилось меня похищать таким варварским способом?!

— Куда вы меня везёте? — наконец спросил я.

— Не велено говорить, — как робот, запрограммированный на один и тот же ответ, опять отчеканил Кузьма.

Вскоре рассвело. Лучи света робко вползли в закрытую карету, и я наконец смог рассмотреть своего соседа. Кузьма оказался невысоким — примерно метр шестьдесят — коренастым человеком лет тридцати пяти или сорока, с густой тёмно-русой бородой и коротко стриженный. Квадратное лицо и небольшой, вздёрнутый нос, словно говорили о его крестьянском происхождении. Костюм на нём был европейский и добротно сшитый, но сидел как-то странно: по всей видимости, Кузьма не привык к такой одежде и чувствовал себя в ней не комфортно. Должно быть, так же, как и я в платье Филомелы.

Окончательно убедившись в том, что слуга явно не собирается меня насиловать — слишком равнодушным был его взгляд, я немного успокоился и даже согласился разделить с ним нехитрый завтрак, состоявший из хлеба и какого-то странного компота. Вернее, это Кузьма предложил мне позавтракать, а сам подождал, пока я дам на это своё разрешение. Бред какой-то. Сначала варварски похищают, а потом заискивают, как перед дворянином.

— Может отпустите, уважаемый? Меня в Риме учитель ждёт, он весьма огорчится, если узнает, что я пропал.

— Нельзя отпустить. Барин с меня шкуру сдерёт.

— Хорошо. Не будем злить вашего барина, — я попытался пойти на компромисс, что всегда удавалось мне плохо. — Но позвольте мне хотя бы написать письмо своему маэстро, чтобы сообщить о моём местонахождении?

— Только с разрешения барина, — опять за своё!

Ехали мы примерно три-четыре дня, может быть и больше, по дороге останавливаясь в каких-то близлежащих деревушках, где можно было покормить коней и дать отдохнуть кучеру. Меня же из кареты одного не выпускали, выходить я мог только с завязанными руками и глазами под присмотром Кузьмы.

С первым выходом из кареты вообще была комедия. Я очень долго терпел, но понял, что «держаться нету больше сил».

— Уважаемый Кузьма, мне надо выйти, — жёстким тоном сказал я.

— Нельзя. Барин не велел, — опять гнул свою линию лакей.

— Мне в туалет надо, — тут я уже перестал церемониться и сказал прямым текстом.

— Туалет будет когда приедем. Сейчас не время брови рисовать.

Тут до меня дошло, что в восемнадцатом веке это слово обозначало совсем другое. Тогда как, простите, обозначалось то место, куда царь пешком ходит?!

— Я неправильно выразился. Мне… По малой нужде. Понятно?

Кажется, лакей наконец догадался, что имеет в виду странноватый пленник и вытащил из-под сидения ночную вазу. Сервис на высшем уровне, что уж там говорить.

Убедившись, что по более «серьёзным» делам меня тоже выпускать не будут, я все три дня отказывался от пищи и воды, а на четвёртый чуть не сдох от упадка сил и интоксикации организма.

Наконец поздним вечером мы прибыли в пункт назначения, которым оказался шикарный особняк, окружённый парком, в котором росли кипарисы и пальмы. Не иначе, итальянская резиденция каких-то русских аристократов.

Кузьма проводил меня в столь же роскошные покои с огромной кроватью и плотными бархатными занавесками, где я с ужасом дожидался своей горькой участи. Сейчас явится мой мучитель, и бедный сопранист Алессандро пополнит ряды «благородных грешников». О, судьба! Почему ты так несправедлива? Почему бедный больной певец не имеет никакой надежды на счастье и вынужден прогибаться под власть имущими? Об этом разве я мечтал, когда стремился на оперную сцену? Или это плата за успех?

Однако, даже спустя целый час, никакой мучитель не явился. Вместо него пришли какие-то люди в париках и желтоватых камзолах: вероятно, слуги. Они принесли в комнату подносы с какими-то яствами, на которые я даже смотреть не стал, и ушли.

Я метался по комнате, как затравленный олень, и не мог найти себе покоя. В животе урчало от голода, но я не смел даже прикоснуться к той пище, которую мне здесь предлагали. Горек хлеб в доме врага, я это прекрасно понимал. Но странно… я ведь вроде бы не Людмилу пел? За что же меня ты так, злобный Черномор?!

Ближе к ночи те же слуги в париках притащили мне серебряный таз с водой и ночную рубашку из белого шёлка.

— А где белые тапки? — с издёвкой спросил я у лакеев, но те ничего не ответили. Видать, немые.

В любом случае, я не буду это надевать. Хоть убейте. Я им так и передал, отчего слуги варвара тотчас покинули камеру несчастного пленника.

Спать я лёг на ковре перед кроватью, в грязном, пропитанном холодным потом, костюме. Но уснуть не получалось. Так и вставал перед глазами жуткий образ, средний между титаном Кроносом и Франкенштейном.

Необходимо отметить, что все мои опасения были не на пустом месте. Я премного был наслышан о несчастных «виртуозах» и жестоких покровителях, которые издевались над первыми по полной программе. Я читал соответствующую литературу, которая напоминала мне скорее криминальную хронику, но это было ничто по сравнению с тем, что я испытал на собственном опыте.

Мне было лет семнадцать, и я поехал к родственникам в Москву на поезде дальнего следования. Один. Помимо меня в купе находились две девушки и парень. Все трое являлись студентами какого-то иногороднего вуза. К ночи студенты напились и начали куролесить, устроив оргию на троих. А я, будучи образцово-показательным мальчиком, не знал, куда деться. В конце концов, пьяный сумасшедший студент, видимо, пресытившись компанией прекрасных однокурсниц, стащил меня со второй полки и пригласил выйти в тамбур покурить. На тот момент я, к сожалению, покуривал, поэтому согласился. Вскоре раздался такой страшный крик на весь вагон, что в тамбур примчались проводницы обоих вагонов. Я вопил как резаный поросёнок, когда мерзкий студент предпринял попытку поставить меня на колени и уткнуть лицом в своё дрянное восставшее достоинство, при виде которого меня чуть не стошнило. И если бы не подоспевшие вовремя «хранительницы вагона», я бы наверное умер от физической и моральной травмы.

Проснулся я на рассвете. Судя по отсутствию болезненных ощущений в определённом месте, никто не приходил, и я немного успокоился, хотя что и говорить: не сегодня, так завтра придут. Клянусь своим золотым сертификатом — непременно придут!

К полудню явились те самые неразговорчивые слуги. На этот раз — с каким-то безумно дорогим костюмом из бежево-розового атласа с золотыми пуговицами. Вероятно, похититель думал купить меня за тряпки? Нет, ошибаешься, любезный. Я отослал их всех вместе с костюмом и дверь захлопнул. Программист Алессандро так просто не сдастся!

Не знаю, сколько дней продержали меня в этой золотой клетке. Я по-прежнему ничего не ел из того, что приносили эти варвары, я отказывался от еды и одежды, которую мне предлагали. Лучше быть грязным и голодным, чем становиться на колени перед развратной аристократией!

Сегодня приходил Кузьма и сообщил, что через неделю приезжает хозяин. Смутно представляя, что меня ждёт, я окончательно упал духом. Всё. Ты больше не принадлежишь сам себе, Алессандро. За тебя всё решили, и сделать ты ничего не сможешь. Пути назад нет, и жить дальше смысла тоже нет. Но постойте… В какой-то момент я заметил среди принесённых блюд и посуды серебряный нож для фруктов. Вот им и воспользуюсь, подумал я, не надеясь уже ни на что. Лучше быстрая смерть, чем столь длительное и бессмысленное мучение.

Поэтому одним прекрасным утром, на рассвете, я расположился на ковре, ставшем мне кроватью, и со всей дури полоснул по левому запястью ножиком, пуская скупую и пресную слезу сопраниста, оплакивающего самого себя. О, почему так всё закончилось? Я знаю, сам виноват. Сам обидел стольких людей и должен пострадать. Но почему должны страдать они? Что скажет Доменика? Что скажет мама? Мама… Почему твой сын последнее дерьмо? Почему я целый год тебе не звонил? Не спрашивал, как ты? Мама, мне плохо, родная… Прошу, забери меня отсюда, своего недостойного сына!

…Попытка самоубийства снова вылетела с ошибкой. В комнату ни с того ни с сего ворвался Кузьма и с силой выхватил у меня мою последнюю надежду на спасение, ворча про себя: «Совсем страх Божий потеряли с этими басурманами!». Затем приказал младшим слугам вынести из комнаты ковёр и кое-как забинтовал мне запястье какими-то тряпками, после чего заставил выпить красного вина с мёдом — якобы помогает при потере крови.

Прошло около двух недель с момента моего похищения. Я приучился есть то, что мне приносили. Хотя бы только кусок хлеба и стакан воды в день. Помирать вредный Кузьма мне запретил «пока князь-батюшка не вернётся». Да чихал я на его князя-батюшку! Пусть хоть сам царь или Папа Римский, мне всё одно. Не стану я с ними. Хоть на куски меня рвите, не стану!

На третий день четвёртой недели за мной пришли. Всё те же самые слуги. Не спрашивая на то моего разрешения, они раздели меня и вымыли в тазу (вместе с головой). Такого позора я ещё не испытывал за всю свою жизнь! Эти посторонние люди посмели бессовестно взирать на мой изъян! Да ещё и коснулись этого места ненавистной мочалкой! Да я готов был их всех переубивать в тот момент, вот только было бы чем!

После чего эти мучители, несмотря на угрозы с моей стороны, заставили меня надеть дурацкий бежевый (то есть, не пойми какого цвета, ибо я таких цветов не понимаю) костюм, хотя я отчаянно сопротивлялся. Парик на меня они надевать не стали, вместо этого тщательно высушили и расчесали отросшие лохмы: видимо, волосы «виртуоза» представляли собой отдельную ценность!

После чего эти люди отвели меня по коридорам в огромный зал с бархатными занавесками до пола. Стены были украшены барельефами, а посередине зала стоял роскошно накрытый обеденный стол. Но мне было всё равно. Меня здесь нет. Потому что моё сердце осталось биться в Риме. Я сам по нашей тайной VPN[75] передал его маленькими пакетами своей возлюбленной получательнице — маэстро Кассини.

Не обращая внимания на просьбы слуг присесть за стол, я истуканом стоял посреди помещения и не сдвигался с места. Разум был занят другим. Зачем только я согласился на эту злосчастную женскую роль? Зачем ты это сделала, о Доменика? Чего ты хотела, отправляя «любимого мальчика», как ты же и изволила выразиться, на верную смерть?!

Мои мысли были прерваны приближающимся стуком каблуков по коридору. Двери с античными барельефами раскрылись, и в зал вошёл высокий широкоплечий мужчина в богатом костюме из красного бархата. Ну, думаю, всё. Прощай, Санёк, и здравствуйте, бесконечные муки. Однако, когда незнакомый аристократ приблизился ко мне на достаточное для внимательного рассмотрения расстояние, то при одном только взгляде на него мои глаза широко раскрылись, и у меня непроизвольно вырвалось:

— Дедушка?!

Незнакомец был точной копией покойного Ильи Павловича Фосфорина в молодости: тот же узкий прямой нос, те же тонкие черты лица, тот же строгий и вместе с тем — спокойный взгляд тёмно-стальных глаз. И прядь, знаменитая фосфоринская прядь на правом виске, выделяющаяся на фоне вьющихся чёрных волос.

Дед Илья, военный врач, посвятил всю жизнь служению людям и работал до самого последнего дня. И ушёл накануне моего тринадцатилетия. Неужели и ты каким-то таинственным образом оказался в прошлом? Нет, не может быть такого! Зачем, о жизнь, ты надо мною насмехаешься?! Зачем посылаешь мне ложные образы, которые рвут мою душу изнутри?!

Незнакомец кривовато улыбнулся одним краем рта — точно как дед и отец! — и мягким бархатным баритоном промолвил:

— Не дедушка. А батюшка.

До меня кое-что начало доходить. Значит, князь Фосфорин (а это, скорее всего, был он — слишком много совпадений) увидел меня в Риме, подумал, что я — его побочный сын и решил забрать к себе домой. Превосходно. Почти так же в своё время поступил и маэстро Алессандро с маленькой Доменикой. Вот только сказать моему мнимому бате, что я вовсе не сын, а пра-пра-пра… и так далее правнук? И что я вообще программист из двадцать первого века? Нет, это плохая идея. Так они, чего доброго, решат, что сынуля крышей поехал и не позволят встретиться с учителем.

— Прошу меня простить… ваша светлость, — хоть ещё негодуя в душе, я всё-таки изобразил как можно более изящный поклон: после многих часов репетиции пластического номера мне это лучше удавалось.

— Тебе не за что просить прощения, сын мой. Дай-как я тебя обниму! — с этими словами дальний предок сжал меня в крепких отцовских объятиях — у меня даже косточки захрустели.

— Ваша светлость, — начал было я, не зная, что и сказать. Хотя сказать хотелось очень многое. В первую очередь, для чего они устроили весь этот цирк?!

— Называй меня батюшкой. Или хотя бы Петром Ивановичем, — строго сказал князь, выпустив меня из медвежьих объятий, после чего сел за стол и жестом приказал мне последовать его примеру. И я не посмел ослушаться.

Глава 38. В плену у своих

Итак, поздравляю, синьор Фосфоринелли: вы прошли шахматную доску белой пешкой и стали «белым ферзем». Но когда же явится «красная королева» и поставит мне мат?! Что за судьба, хоть бы они нас обоих похитили. Теперь я даже не знаю, что будет с Доменикой. Вдруг она уже стала аббатом Кассини с лёгкой руки зловредного кардинала-афериста?! Нет, я не могу этого допустить. Нужно выбираться из этого «дворянского гнезда» всеми правдами и неправдами, только бы отпустили!

Садясь за стол, князь лишь перекрестился, обратившись лицом на восток. Я последовал его примеру, хотя Доменика и приучила лодыря-меня читать полностью молитву перед трапезой: она читала вслух на латыни, сжав руки в замочек, а я следом про себя повторял на церковно-славянском.

Какое-то время мы сидели за столом молча. Не зная, чем отвлечь себя от дурных мыслей, я решил получше рассмотреть свой новый костюм. В целом он сидел неплохо, только в плечах был великоват. Вскоре явились слуги с серебряной кастрюлей и плеснули старшему и младшему Фосфорину по поварёшке рыбного супа, который я, конечно же есть не стал, поскольку тот не соответствовал вегетарианским стандартам.

— Почему не ешь? — грубовато поинтересовался князь. Похоже, что грубость и нетактичность — наша наследственная черта.

— Это ведь уха? — поинтересовался я.

— Уха — сильно сказано, — усмехнулся Пётр Иванович.

— Я имею в виду, суп… не постный, — осторожно заметил я.

— Великий пост месяц назад закончился, — заметил князь Фосфорин. — А Петров не начинался ещё.

— Спасибо, я это знаю, — мрачно ответил я, опустив глаза в тарелку.

— Ты принял монашество в Риме? — немного удивился мой далёкий предок.

— Ничего я не принимал. И католицизм не принимал. Я обычный православный мирянин.

— Где православие принял? — задал логичный вопрос князь.

— Простите. Не помню.

— Ладно, не хочешь говорить — право твоё. Но с чего же убеждения подобные? — по-прежнему не понимал князь.

Решив, что разговоры о справедливости, морали и нравственности в данном случае не приведут ни к чему, кроме конфликта и обвинения меня в ереси, я на ходу выдумал причину, достаточно правдоподобную и близкую к реальности.

— Лирическое сопрано — самый лёгкий и чистый голос. Тяжёлая пища не способствует сохранению подобных качеств, — жёстко ответил я.

— Ясно. Тарелку унесите и замените другою, — бросил князь слугам, которые всё это время стояли по струнке у дверей, а в глазах его я прочитал следующее: «Правду говорят, что эти римские певцы — капризный народ». Но вслух сказал: — А ты ешь хоть бы маслины флорентийския, понеже помирать беспричинно запрещаю!

Всё это время у меня возникало ощущение, что князь не по-русски говорит, а на какой-то сильно устаревшей версии этого языка. Будто бы после «си-шарпа» вдруг код на «плюсах» приходится читать. Ёлки-палки, да что я, не программист? Любой язык освою, хоть инопланетянский с Альфа-Центавра!

Воцарилась тишина. Пра-пра-…прадед молча хлебал суп, более не задавая мне вопросов, ну, а я, опять же по приказу князя, всё-таки положил какие-то овощи себе в тарелку, но из-за жуткого настроения есть не смог.

Последнее время я чувствовал себя, словно в какой-то гиперреалистичной компьютерной игре. Но только в какую-то безумную игру я попал: первый уровень — солист Сикстинской Капеллы, второй — слуга в доме другого солиста, на третьем открываются дополнительные возможности, четвёртый — дебют в женской роли на римской сцене. Вот теперь ещё и пятый уровень — княжеский сын. Дворянин, ёлки-палки. Щипаный каплун в павлиньих перьях и с замашками попугая.

— А хорош тебе Мишкин костюм, — наконец, нарушил тишину его светлость, оценивающе разглядывая меня в этом нелепом одеянии на полтора размера больше. — Скоро явится. Познакомишься с братом своим.

— Почему вы так уверены, что я ваш сын? — осторожно спросил я. — Тому нет никаких доказательств.

— Внешность. Один и тот же «луч звезды утренней», — он указал на фамильную прядь, которую мы могли видеть из-за того, что оба были без париков. — И, наконец, возраст — двадцать три года.

— Откуда вы знаете, сколько мне лет? — удивился я.

— Помолчи. Узнаешь. Ровно двадцать четыре года назад был я в Риме, наукам разным и архитектуре учиться отправлен был… виноват, тогда же с итальянкою согрешил. Стыдно сказать, я даже имени ея не помню. Спустя годы вновь приехал в Италию, на сей раз — навестить Мишку, сына моего любимаго, которого намеренно отправил сюда искусствам обучаться. Талант архитекторский у него, ничего не скажешь, сам Пётр благословил! Когда же собрался на Родину возвращаться, где ждут сыновья старшие и дочь Настенька, внезапно доходят до меня слухи весьма странные: «На карнавале римском некий нежноголосый певец со внешностью русскою выступал на площади под именем Фосфоринелли. Юноша похож был на Михаила Петровича». Мною завладело любопытство, и отправил я людей своих в Рим, дабы выследить певца загадочного.

— Так вы следили за мной всё это время?! — наконец вспыхнул я.

— Вынужденная мера, — кратко объяснил князь.

— Что вам обо мне наплели? — раздражённо спросил я.

— Всё, всё выяснили: возраст, примерную дату рождения, ту самую белую прядь на правом виске. Когда же донесли мне, что сын мой девку играет на сцене, я в крайнем был возмущении! Негоже дворянину паясничать!

— Осмелюсь сообщить, что вы неправы, — едва сдерживая гнев, ответил я. — Опера — это не паясничанье. Это высокое искусство, для постижения которого требуется много сил, времени и наличие хороших моральных качеств. Если вы считаете, что все певцы — продажные негодяи, смею заверить, что это не так. Те, с кем мне посчастливилось работать — удивительные люди, всецело преданные искусству. Что же касается моего учителя, Доменико, то он вообще почти что святой человек. Он подобрал меня на улице, приютил и обучил пению. А где в это время были вы? Когда я оказался в Риме, один, без копейки в кармане? Где?

— Не моя вина в том, я даже не догадывался о твоём существовании.

Тоже мне, папа Карло нашёлся, со злостью думал я.

— И не считаю, что все до одного певцы негодяи. Но кто бы защитил тебя от развратных взоров местной аристократии? Как я с ужасом узнал, среди римлян весьма распространён грех содомский, от излишней любви мужчин к юношам оскоплённым место имеющий, — по его интонации было видно, что князь действительно переживал за физическое и моральное состояние мнимого сына.

— Хотите я вас обрадую и скажу, что вот это, — я показал князю на свой незаживший шрам на запястье, — было сделано от отчаяния и из-за опасений за свою честь! До того самого момента, как я вас увидел, я думал, что меня забрали те самые аристократы, дабы унизить и окончательно лишить права называться мужчиной!

— Боже правый! Куда только Кузьма смотрел?! — гневно воскликнул князь, поднявшись из-за стола, и схватил меня за руку, с ужасом рассматривая порез.

— Кузьма здесь ни при чём. Я сам отвечаю за свои поступки и считаю, что честь важнее жизни.

— Вот слова истинного дворянина, — удовлетворённо заметил Пётр Иваныч, садясь обратно за стол. — Сразу видно — мой сын, а не какой-нибудь плебей местный.

— Я, конечно, всё понимаю. Но на кой-хрен вам сдался побочный сын, лишённый возможности иметь потомство?! — нечаянно вырвалось у меня.

— Отставить! А ну как влеплю затрещину за слова дерзкие! — прогремел князь.

Ну вот, нахамил аристократу, прямо как Каффарелли.

— Простите. Не сдержался, — угрюмо ответил я. — Но, всё-таки?..

— Какой уж есть. Фосфорины своих не бросают. Насчёт последнего не беспокоюсь: у меня трое сыновей и четверо внуков здоровых да крепких.

Да, в этом он прав. Беспокоиться не о чем: с вероятностью сто процентов хотя бы один из сыновей и внуков князя выживет и продолжит нашу линию — в противном случае, меня бы здесь сейчас не было. Вот только немного грустно от того факта, что Пётр Иванович в данный момент сидит за столом и разговаривает с последним представителем нашего рода. После меня уже не будет князей Фосфориных с белой прядью на правом виске.

— Но зачем вам я? — продолжал гнуть свою линию программист из двадцать первого века. — От меня же вам никакого толку!

— Я намерен увезти тебя на Родину. Подобные голоса не распространены у нас. Ты будешь первой свечой, которая зажжёт сверкающее пламя оперного искусства в стране Российской…

«Да, который сожжёт людские души дотла», — подумал я, прекрасно понимая, какую реакцию у слушателей могут вызвать подобные проявления нездорового искусства.

— Но где я буду выступать? В Италии полно великолепных театров, а в России — пока что, по-видимому, ни одного, — заметил я, смутно припоминая, что основные наши оперные театры — Большой и Мариинский — были основаны, кажется, при Екатерине II.

— Пока что будешь блистать в любой понравившейся роли в нашем домашнем театре. А там, Бог даст, и в Питербурх поедем, порадуешь пением своим государыню.

— Анну Иоанновну? — почему-то уточнил я, вспомнив, что именно при её дворе пели итальянские «виртуозы».

— Господь с тобой, Сашка! Екатерину Алексевну! — не на шутку рассердился князь.

— Простите, перепутал, — оправдывался я, чувствуя, как горят щёки и уши. Что и говорить, я никогда не был силён в истории и других гуманитарных науках.

— Не пугай меня подобными высказываниями, — сурово ответил Пётр Иванович. — Запомни: князья Фосфорины никогда не запятнают своё имя интригами.

— Клянусь, я не виноват. У меня плохо с памятью на имена.

— Э! Одичал, видать, в своём Риме дремучем. Ничего, скоро домой поедем.

— Сочту за честь, Пётр Иванович, — несмотря на злость и досаду, я старался говорить как можно почтительнее, дабы не навлечь на себя гнев предка. Фосфорины народ жёсткий, и разговор у них, как правило, короткий. — Но меня интересует один вопрос. Как же мой учитель? Доменико столько сделал для меня, и чем я ему отплатил? Сбежал и забыл? Да разве это по-христиански?

— Что ж, я буду только рад, если твой учитель согласится поехать с нами, — похоже, у князя действительно серьёзные планы по внедрению итальянской оперы в России. — У Настеньки и племянницы Дашеньки — дивные голоса, а учить их некому. Приезжий француз учит их танцам и изящным манерам, но что касается музыки и пения, то медведь знатно прошёлся по ушам мсье. Попытки пригласить местных музыкантов не увенчались успехом: все они боятся холода и дальних поездок.

— Будьте уверены, мой учитель точно согласится, — я поспешил заверить князя в том, в чём сам сомневался. — Но только я очень прошу — не похищайте его так же, как меня. Доменико очень чувствительный и ранимый человек, он может не вынести такого обращения и в лучшем случае обидится навсегда.

На мои слова князь только рассмеялся:

— Напугал я тебя, да?

— Это тоже, но больше смутили столь безумным и абсурдным поступком. Можно было договориться по-человечески.

— Есть вещи, о которых тебе бы не знать лучше. Считай, что жизнь спасли. Иначе валялся бы сейчас в сточной канаве с ножом в груди.

Меня передёрнуло. Значит, коварный кардинал Фраголини всё-таки предпринял попытку избавиться от меня, как главного свидетеля тайны потенциального кардинала Кассини.

— Не беспокойтесь, Пётр Иванович. Я прекрасно знаю, кто и по какой причине на меня покушался. Но, с вашего позволения, я не буду об этом говорить.

— В любом случае, теперь ты в безопасности, но лишь при условии, что возле тебя охрана находиться будет.

— Зачем? — удивился я. — Всё равно раньше назначенного срока не умру.

— Но ведь пытался, верно? — подколол меня родственник.

— Верно. Только пополнил свою коллекцию шрамов, — горько пошутил я. — Но, всё-таки, вам разве не противно моё общество? Ведь, насколько я знаю, у нас на Родине таких, как я не жалуют.

— Лишь тех, кто сознательно и добровольно сей грех совершил над собою. К тебе не относится, так ведь?

— Так. И я точно в этом не виноват, — горько усмехнулся я.

— Высечь бы плетью до смерти того негодяя, что посмел поднять нож на княжеского сына!

— Здесь я с вами не согласен. Врач был вынужден сделать мне операцию из-за болезни. В противном случае я бы не выжил.

— Бедный мальчик, — тяжело вздохнул Пётр Иванович. — Насколько мне ведомо, в Италии подобным образом поступают со отроками многими. Что за ужасный обычай!

— Согласен на все сто, — угрюмо ответил я. — Но раз уж мы существуем, то не надо приписывать нам всё, что попало. Я уже зрелый человек и за свой моральный облик и свои поступки могу отвечать сам. И выбирать свой жизненный путь тоже сам. А мой путь — это быть певцом. Что поделать, если Господь наградил меня голосом, а люди постарались этот голос сохранить? Не закапывать же свой талант в землю, на радость червякам?

— Я вовсе не призываю тебя закапывать талант. И в какой-то степени горжусь, что мой сын, Александр Петрович Фосфорин, покорил оперную сцену в самом Риме. Хоть и в роли, дворянину неподобающей.

— Почему же, говорят, сам Людовик XIV дебютировал в своём королевском балете в образе старой кухарки, — усмехнулся я.

— Французы, что с них взять! — засмеялся Пётр Иванович.

— Могу ли я задать вопрос: где мы с вами сейчас находимся?

— В нескольких милях к югу от Флоренции. Но разве Кузьма не сказал тебе?

— Нет. Ибо «барин запретил».

— Вот же шельма, Кузьма наш. Понимает всё буквально. Но зато надёжен, как кремень.

Да, как процессор в компьютере, с сарказмом подумал я.

— Флоренция, значит. Это далеко от Рима…

Примерно триста километров, прикинул я в уме, исходя из потраченного на поездку времени.

— Зато и далеко от недоброжелателей. Я не собираюсь более подвергать опасностям своего неожиданно обретённого сына.

Внезапно раздался хлопок дверью, и на пороге возник парень лет восемнадцати, крепкого атлетического телосложения, лицом напоминающий меня — те же «стальные» глаза, те же тонкие черты лица и немного суровый взгляд, кажущийся таковым из-за низких сдвинутых бровей. Однако в отличие от меня предполагаемый «брат» казался более добродушным. Парень был без парика, и я мог разглядеть у него на правом виске нашу фосфоринскую прядь.

— Моё почтение, отец! — звонким юношеским тенором воскликнул мнимый брат и приблизился к князю, целуя ему руку, на двух пальцах которой сверкали драгоценные перстни. Это вызывало ощущение некоторого диссонанса: руки князя были грубые, жилистые, покрытые шрамами, не такие, как у представителей римской аристократии, которых я имел сомнительное счастье созерцать в театре.

Князь перевёл взгляд на меня, видимо, ожидая, когда нас официально представят друг другу.

— Поздоровайся со своим старшим братом, Михал Петрович, — с доброй усмешкой обратился князь к сыну. — Он нашёлся и почтил нас своим присутствием.

— Брат? Здравствуй, родной! — поприветствовал меня Михаил Фосфорин, который был младше меня по возрасту, но старше по внешности.

— Приветствую. Александр Петрович Фосфорин, — представился я тихо и немного понижая голос, дабы не сильно шокировать «брата» нестандартным тембром голоса.

Я протянул руку для рукопожатия и юный князь крепко пожал её.

— Ты поёшь в опере? — воодушевлённо спросил «брат», садясь за стол и с интересом разглядывая меня. Видимо, парень не успел привыкнуть к «виртуозам» за всё время пребывания в Италии.

— Как видите, уже не пою. Меня забрали прямо с премьеры, — угрюмо ответил я.

— Да, отец говорил, ты пел греческую богиню.

— Не богиню, а царевну, — поправил его я, — которую впоследствии превратили в ласточку.

— Правду ли говорят, что в Риме женские роли исполняются лицами мужского пола? — поинтересовался Михаил, повязывая салфетку. Пётр Иванович бросил гневный взгляд на сына, словно хотел сказать: «Нашёл, кому такие вопросы задавать!»

— Да, — «красноречиво» ответил я, грызя стебель сельдерея и не желая углубляться в тему.

— Было бы любопытно посмотреть, — усмехнулся юный князь.

— Сейчас как розгами отхожу! — пригрозил сыну Фосфорин-старший.

— Простите, батюшка, виноват. Когда едем домой? — с какой-то ноткой грусти спросил Михаил Петрович.

— Через две недели. Во вторник, — кратко ответил Пётр Иванович.

— Но… как же? — я вновь не смог сдержать досады. — А как же Кассини?!

Тут Михаил Петрович перевёл на меня изумлённый и возмущённый взгляд.

— Откуда ты знаешь?! — процедил он сквозь зубы.

— О чём? — не понял я.

— О ней! Теперь отец мне точно не позволит!

Я порядком не понимал, что происходит. Значит, князья уже знают, кто такая Доменика? Вполне вероятно, раз уж они каким-то образом осведомлены о непонятном мне заговоре с целью убрать меня как свидетеля её тайны.

— Маэстро Кассини — мой учитель музыки и самый близкий друг. Я поклялся, что никуда без него не поеду.

— Я думал, что ты имеешь в виду… другого, — при этих словах «брат» заметно покраснел.

— Он имеет в виду загадочную скрипачку из венецианского приюта, — с усмешкой сказал Пётр Иваныч.

— Кто за язык тебя тянул?! — гневно воскликнул Михаил, глядя на меня, в ярости вскочив из-за стола и собираясь уйти.

— Сядь. Поговорим, — грубо остановил его Пётр Иваныч.

— Право, я даже не знаю, о чём речь, — попытался оправдываться я. — Что происходит?

— Мой младший сын такой же дурень, как и я в молодости. Зря я два года назад взял его с собой в Венецию. Влюбился в какую-то рыжую скрипачку по имени Елизавета и сходит с ума.

— Не в какую-то! В прекраснейшую из женщин! — пылко воскликнул «брат».

— Постойте… Элизабетта Кассини? — вдруг щёлкнуло у меня в голове.

— Да, она самая! — всё ещё гневно ответил Михаил Петрович.

— Так это же младшая сестра моего маэстро! — уже наплевав на голос, громко воскликнул я.

Ну надо же, насколько мы похожи с этим Мишей — даже амурные предпочтения почти одинаковые. Угораздило же обоих «братьев» Фосфориных влюбиться в обеих «сестёр» Кассини!

— Но, в таком случае, что она делает в сиротском доме? — удивился князь.

— Доменико отдал её в Ла Пьета для получения достойного музыкального образования, которым, к сожалению, обделены юные римлянки.

— Ох и хитёр! — засмеялся Фосфорин-старший.

— Недаром его все называют «поющий лис», — улыбнулся я.

— Раз уж всё встало на свои места, — продолжал князь. — То в ближайшее время поедем в Рим, сватать невесту.

— Отец! Вы серьёзно?! — удивлённо вопросил юный князь.

— Серьёзнее некуда. Тебе уже восемнадцатый год, а всё холостой.

— Но ведь Лизонька моя не из дворянской семьи, — печально заметил юный князь. — Разве вы можете позволить подобное?

— Ежели ты заметил, я слишком многое позволяю детям своим, хотя не следовало бы.

— Кассини хоть и не дворяне по происхождению, но весьма благородные люди. К сожалению, Михаил Петрович, я не имею чести быть знакомым с вашей возлюбленной, но о братьях Элизабетты у меня самое хорошее мнение.

— Что ж, будем рады познакомиться, — ответил Пётр Иванович.

— Когда едем в Рим? — нетерпеливо спросил я, про себя подумав: «Надо будет под шумок заручиться благословением синьоры Кассини, которая месяц назад так страстно желала моей смерти. Но ничего. Уж княжескому сыну она отказать не сможет».

— Точно не сегодня. И не завтра. Поскольку завтра вечером я приглашён на приём к великому герцогу Тосканы. Вы оба едете со мною, и это не обсуждается.

— Как скажете, Пётр Иванович, — ответил я — всё равно выбора у меня здесь не было.

Спасибо, хоть пошли на уступки и позволили повидаться с маэстро Кассини. Но вот когда это будет, и будет ли вообще — я не мог быть уверен.

После обеда князь отправился к себе в кабинет по делам, а нам с Мишкой велел идти на прогулку, дабы не сидели, «как старухи в избе». Мы покинули обеденную залу и вышли в длинный коридор.

— Давно поёшь в опере? — поинтересовался Михаил Петрович.

— Дебютировал две недели назад, — усмехнулся я.

— Что делал ранее? — при этих словах меня накрыло «дежа вю»: я вспомнил стандартный список вопросов с собеседования, к которому так тщательно готовился года три назад. Не удивлюсь, если следующим вопросом будет: «Каким вы видите себя через пять лет?»

— Был помощником инженера в театре. А перед этим пел в Сикстинской Капелле, — я решил перечислять «места работы» в обратном хронологическом порядке, как советовали умные люди проходящим собеседования в IT-фирмы.

— Помощником инженера, говоришь? — удивился Михаил Петрович.

— Да, я на самом деле инженер по образованию, — рискнул сказать я.

— Где учился? — поинтересовался «брат».

— Честно, не помню. Если вспомню, непременно скажу, — не мог же я упомянуть несуществующий на то время технический вуз!

— Странные дела, не помнить место, где учился, но помнить, чему учился. У меня всё наоборот. Колонны университета помню, а что проходили по истории искусств — хоть застрели — не припоминаю!

— Хорошая зрительная память, — констатировал факт я.

— Кораблестроение изучал? — предположил Михаил, видимо, в связи с тем, что в России на тот момент как раз развивалась эта отрасль.

— Нет. Физику, математику, — поверхностно ответил я, дабы не загружать ум будущего скульптора лишними словами.

— Невероятно, этак тебя из науки занесло в оперу! — по-прежнему удивлялся «брат».

Хотел бы я сказать «телепортировался и попал в лапы к великому маэстро», но промолчал.

— А я сюда на выходные приехал, к батюшке. Послезавтра обратно, в университет. Изучаю здесь скульптуру и живопись. Отец говорит, что недостойно дворянину быть неучем.

За разговором я проследовал за «братом» по коридорам особняка, а затем мы вышли во внутренний двор, где находились сараи и, судя по раздавшемуся ржанию, конюшни.

— Прокатимся на вороных? — предложил Мишка в качестве начала «культурной программы».

Вот тут-то мне стало по-настоящему стыдно. Ведь я ни разу в жизни не ездил верхом на коне! Запрягал, чистил — да, под руководством Беппо, но вот чтобы забраться на лошадь и поехать — нет, увольте.

— Мне очень жаль, но я совсем разучился ездить верхом.

— Ясно всё с тобой, — засмеялся Михаил Петрович. — Римские «виртуозы», чай, только в карете ездят. Но из кареты мало что увидишь.

— Согласен.

— Не беспокойся, я не предлагаю тебе сразу садиться на Вихря. Не конь, а ураган! Эй, Кузьма, приведи нам с Сашкой Уголька и Незабудку!

Странные клички для лошадей, подумал я. А Кузьма тут как тут, со всей ответственностью пошёл исполнять поручение. Видимо, тоже как Беппо — мастер на все руки: и коня запрячь, и буйного барского сынулю в бараний рог скрутить.

— Хромает Незабудка, — крикнул из конюшни Кузьма.

— А кто есть из спокойных?

— Из спокойных — Иней, мерин, — ответил исполнительный слуга.

Тут меня разобрал необъяснимый гомерический смех. Поделом тебе, Алессандро: каков всадник, таков и конь!

— Давайте его, — со смехом крикнул я, а Мишка удивлённо посмотрел на меня, пребывая в некотором шоке от неадекватной реакции странного родственника.

Несмотря на негодование «брата», я всё-таки помог Кузьме почистить коней (их всегда чистят перед тем, как седлать, как сообщил мне Беппо), а затем надеть им сбрую, седло и всё остальное. Тот только ворчал, что я, видите ли, путаюсь у него под ногами.

Кони и вправду были шикарны: Незабудка, та самая, что захромала, была породистой серебристо-вороной кобылой — то есть тёмно-серая, с серебристыми прядями в хвосте и гриве, и названа так за потрясающие голубые глаза. Уголёк, тоже породистый жеребец пепельно-вороной масти, как сказал Мишка, отличался в меру вспыльчивым темпераментом. Наконец, Иней, мерин, которого любезно предоставили мне напрокат, был классическим представителем пресловутых «коней в яблоках».

Мишка, как заправский всадник, по его же словам, проведший в седле всё своё детство, мгновенно вскочил на Уголька и теперь ждал, когда же «старший брат»-увалень соизволит взгромоздиться на «товарища по несчастью». Взгромоздился я с пятой попытки, и не без помощи «всемогущего» Кузьмы, послужившего в данном случае точкой опоры.

Надо сказать, поначалу даже сидеть на лошади было страшно — непривычно высоко. И падать, должно быть, больно. Но вскоре я перестал об этом думать.

Некоторое время мы плелись шагом, видимо, «брат» хотел, чтобы я немного освоился.

— Поводья сильно не натягивай. Чтобы уверенно держаться в седле, крепко упрись в бока коленями. А когда поскачем рысью, немного приподнимайся в седле.

Вскоре, когда я немного привык, мы пустили коней рысью. Вот тогда-то у меня душа ушла в пятки.

— Не падать духом! Как втянешься, так не снять с коня будет! — весело крикнул мне Мишка.

Не сказал бы. К концу прогулки я отбил себе весь копчик, а когда мы уже на закате вернулись домой, то просто мешком сполз с коня и на полусогнутых проковылял к себе в спальню, где прямо в костюме упал на кровать и уснул. Вот что значит две недели без тренировки!

Глава 39. Серьёзный разговор, урок фехтования и приём у герцога

Поспать мне как следует после пережитого стресса, однако, не удалось: часов в восемь вечера за мной явились слуги и принесли очередной костюм, на этот раз более привычного тёмно-синего цвета, и сообщили, что уважаемые князья ждут меня на ужин в обеденной зале. Что ж, не буду обижать родственников, подумал я и, переоблачившись в чистый костюм, предварительно выставив из комнаты слуг, я отправился по коридорам туда, где меня ожидали.

За столом мы говорили на нейтральные темы, и я не мог удержаться от восторженного восхваления маэстро Кассини. В частности, я с гордостью рассказал о том, как Доменико за три недели повысил мой уровень вокалиста, как за один вечер научил петь сложнейшую трель с хроматизмами, на которую мы потратили почти пять часов непрерывной работы, наконец, как настоял на том, чтобы на одну из главных ролей взяли меня, а не мальчика из хора. Также я с нескрываемым восхищением отозвался о чарующем голосе своего маэстро, который, тем не менее, из преданности Капелле отказался петь в опере.

— Доменико не только талантливый певец и учитель, но также и великолепный композитор. Его музыка немного необычна для нашего времени, но от этого она не менее прекрасна. Например, во вступлении к первой арии Филомелы, которую я пел, мне отчётливо слышались звуки бушующего моря, а во второй арии, в скрипичной партии, словно птицы чирикали.

— Твой учитель — настоящий талант, — удовлетворённо заметил князь. — Он… как бы это сказать, полноценный мужчина?

«Нет, стопроцентная женщина», — чуть не вырвалось у меня, поскольку подобная нелепость не укладывалась у меня в голове. Ну неужели все вокруг столь слепы, что не могут разглядеть в этом «капелльском монстре» прекрасную даму?

— Доменико — певец-кастрат, если вы это имели в виду, — невозмутимо ответил я, хотя мой внутренний «логический интуит» страшно бунтовал против этого маразматического утверждения.

Пётр Иванович, по всей видимости, немного расстроился, а Михаил Петрович как-то странно усмехнулся.

— Надеюсь, он не столь капризен, как многие из «виртуозов» и согласится поехать с нами. Мы, в свою очередь, предоставим маэстро самые выгодные условия.

Всё это время Михаил Петрович сидел молча и смотрел себе в тарелку. Создалось впечатление, что пока я спал, князь хорошенько поговорил с сыном и, похоже, надрал ему уши за какую-то оплошность. Вскоре юный князь покинул наше общество, и мы остались за столом вдвоём.

Когда Мишка ушёл, Пётр Иванович, по всей видимости, решил серьёзно со мной поговорить, чего я всё это время и боялся. Он задавал мне вопросы о том, что я делал все эти годы, и мне на первое время пришлось придумать следующую легенду.

— Чуть более месяца назад я переехал в Рим из… Венеции, вроде бы, — ну, а что, ведь называют же Питер Северной Венецией, подумал я. — В честь своего отбытия страшно напился в венецианском трактире и здорово приложился головой об подоконник. Очнулся уже в Ватикане, на полу Сикстинской Капеллы.

— Выпороть бы тебя хорошенько, чтобы впредь дров не наломал, — засмеялся Пётр Иванович. — Что ж, допустим, ты какое-то время жил в Венеции. Но меня интересует другой вопрос. Где ты так хорошо научился говорить по-русски?!

Хотелось ответить словами О’Брайана из фильма «Остров сокровищ»: «Не помню хорошенько, сэр». В итоге я лишь пожал плечами.

— То есть, ты не помнишь? Что было до того, как ты вернулся в Рим из Венеции?

— Не помню. Учил где-то точные науки. И всё, — я решил изобразить амнезию, дабы не сказать лишнего и не вызвать раньше времени подозрений в состоянии психического здоровья.

Было из-за чего переживать: уже на тот момент я с прискорбием осознал, что «виртуозы» — народ, в общем-то, не особо адекватный с точки зрения обычного, здорового человека. Поэтому диагноз может быть поставлен с очень большой вероятностью.

— Встань из-за стола. И сними кафтан, камзол и рубашку, — приказал князь.

— Зачем? Вы хотите пройтись плетью по спине? — предположил я, но всё же повиновался и обнажил свой непривлекательный дистрофичный торс в присутствии князя.

— Могу я узнать, откуда у тебя эта дрянь на правом плече? — выйдя из-за стола, Пётр Иванович указал на татуировку. Ну конечно, слуги донесли, чтоб им икалось всю ночь!

— Виноват, пьян был. Сидел в трактире и познакомился с каким-то странным господином, — я решил говорить правду, тщательно адаптируя её к реалиям той эпохи. — Мы разговорились, и он, конечно же, за деньги, предложил нарисовать на теле всё, что я пожелаю.

— Что за сын у меня, видать, ещё и с пиратами связался! — отругал меня князь и наградил хорошим подзатыльником.

— Нет, это не пират был, просто художник, — объяснил я.

— От слова «худо». Негоже христианину так уродовать своё тело. Это же дар Божий!

— Моё тело уже достаточно изуродовано не по моей воле, — вздохнул я.

— Ох, и натерпелся ты на своём веку, — Пётр Иванович переменил гнев на милость и сел обратно за стол. Я же, в свою очередь, надел рубашку и камзол — к вечеру в итальянских домах становилось сыро и холодно.

— Мать-то свою хоть помнишь? — наконец спросил князь.

Я лишь покачал головой. Не мог же я ему сказать, что моя настоящая мать, Елизавета Григорьевна, ещё даже не родилась!

— Ты что-то скрываешь, мой мальчик, — жутковато прищурив глаза, заметил князь.

Ещё бы! Скажи я всё как есть, непременно бы сочли за сумасшедшего. Нет, пока не время раскрывать карты.

— К сожалению, пока что я не могу ничего вам сказать. Как только память ко мне вернётся, обязательно скажу.

Какое-то время мы сидели молча, допивая разбавленное вино и закусывая моцареллой и оливками.

— В чём провинился Михаил Петрович? — наконец поинтересовался я у Фосфорина-старшего. — Неужто из-за той скрипачки? Зря я про неё напомнил.

Князь лишь покачал головой и тяжело вздохнул.

— Ты здесь ни при чём. Мне поступила жалоба, что Мишка повздорил с кем-то из студентов университета и даже подрался с ним на шпагах. Что за дрянной характер!

— Почти как я, — слова князя вызвали у меня усмешку.

— Ты-то что натворил?! — удивился Пётр Иванович.

— Ничего особенного. Набил морду одному певцу в Капелле за то, что тот вздумал обзываться.

— Нет, всё-таки мои дети сведут меня с ума. Неужто не стыдно?

— Стыдно, конечно, — честно признался я. — До такого состояния дошёл, что ни в какие ворота не лезет. Мне бы вот… исповедаться, да не у кого здесь, в Италии.

— Приедешь домой — исповедаешься, — пообещал князь. — А сейчас иди спать, завтра на приём.

К врачу, уже додумал я и скривился при воспоминании о ненавистной больнице. После ужина я вернулся в отведённую мне комнату, где меня уже ждал серебряный тазик с водой и чистая белая рубашка. Я, конечно же, умылся перед сном, но рубашку надевать не стал и лёг спать в одних панталонах, на этот раз даже не на полу и не на заправленной кровати, а как цивилизованный человек — под одеялом.

Долгое время было не уснуть. То ли перебил сон своим «тихим часом» после прогулки, то ли ещё что-то. Но на душе было неспокойно. Казалось, что-то где-то происходит, но вот что и где — я понять не мог. Огромная жёлтая луна вызывающе сияла за окном, бросая тусклые блики на ковёр.

Как ты там без меня, любимая? Среди каменных глыб Вечного города, в окружении людей со столь же каменными сердцами, думающих только о своих амбициях. Ищешь ли меня или оплакиваешь, я не знаю, но чувствую твою душевную боль. Бедняга маэстро, ты сейчас в Риме, одна, в плену кардинальских интриг, а я — в нескольких милях от Родины Галилея, Микеланджело и Леонардо да Винчи, и тоже в плену, только у своих же родственников.

Обуреваемый неясными думами, я наконец уснул. Приснилось мне вот что. Шахматная доска размером с площадь Сан-Пьетро. Красному королю нанесён мат слоном и конём. Король падает с доски, а красная королева превращается в белую пешку. Что за бред?! Какой дурак придумал такие шахматы?

Проснулся я в холодном поту и не понимал, что вообще происходит. Красная королева, красный король… О, нет! Неужто что-то случилось с кардиналом Фраголини?!

Как бы это абсурдно не звучало, но на тот момент я жутко переживал за жизнь и безопасность человека, несколько недель назад предпринявшего попытку меня убить. Ибо именно от этого человека зависела жизнь и безопасность моей возлюбленной. Без Фраголини она самая уязвимая фигура в этой игре, и если я не успею… Нет, успокойся, Санёк. Всё ты успеешь. Прогнозы из «страшного» дома ещё никого не подводили. Но всё-таки надо что-то предпринять, иначе потом будет слишком сложно.

На рассвете меня разбудил Мишка (вот ещё один любитель ранних подъёмов!), бесцеремонно стащив за ногу с кровати, и сказал, что будет ждать меня в фехтовальном зале. Нет, только ещё фехтования мне не хватало!

— Сразимся на шпагах, — предложил «брат», когда я приплёлся в зал, и протянул мне шпагу.

— С превеликим удовольствием, да только я, к своему величайшему стыду, никогда не держал в руке шпаги. Вот врукопашную — это да, знаю и умею.

— Ничего. Я тебя научу. Иначе, какой же ты дворянин, коли не научился обращаться со шпагой?

Урок фехтования под руководством напористого и импульсивного Мишки и со столь же напористым и вредным Сашкой в качестве ученика закончился тем, что в какой-то момент шпага выскользнула у меня из руки и отлетела в угол помещения, где воткнулась остриём в обитое бархатом кресло.

— Ха-ха, ловко ты его проткнул! — смеялся Михаил Петрович. — Думаю, на сегодня хватит с тебя фехтования.

— Пожалуй, да, — вытирая пот со лба, согласился я.

— Чем займёмся? До приёма ещё целый день, а мне скучно одному в своей комнате.

— Могу показать несколько приёмов из… восточной борьбы, — предложил я, имея в виду каратэ, которым занимался в шестом классе.

— Кто научил? — поинтересовался Михаил Петрович.

— Да так, один дед, — отмахнулся я.

Дабы не нанести ученику никаких физических травм, я решил продемонстрировать ему приёмы «борьбы с тенью», то есть боя с воображаемым противником, объяснив, что это необходимо для улучшения собственных моральных качеств.

Вскоре «борьба с тенью» наскучила юному князю, и мы отправились на задний двор метать ножи в стенку сарая, на которой были нарисованы концентрические окружности. Надо сказать, в силе и меткости Мишка немного превосходил меня, хотя данным «видом спорта» мы оба занимались почти одинаковое количество времени — летом, в свободное от занятий и работы время.

За последние пару недель, пообещав себе заняться, наконец, самосовершенствованием, я окончательно избавился от съедавшей меня все эти годы зависти по отношению к полноценным парням. Ну, что поделать, да, они во многом превосходят меня, но у каждого, в конце концов, свой «конёк». В моём случае этим «коньком» были голос и способности к точным наукам.

После состязания в меткости и последовавшего за ним завтрака, состоявшего из оладий с мёдом и разбавленного вина, мы отправились на очередную конную прогулку верхом на Угольке и Инее. Пока мы ехали шагом, Мишка решил, видимо, поговорить «за жизнь».

— Слушай, Сашка, всё хотел спросить тебя, — обратился ко мне «брат». — Отец вроде бы говорил, что ты старше меня, так ли это? Потому как я лично в это не верю.

— Почему же? — равнодушно ответил вопросом на вопрос я.

— Ты выглядишь лет на пятнадцать. Никаких пока даже намёков на усы и бороду, а меня они уже одолевают. Да и голос у тебя ещё не сломался.

«Неужто дошло, наконец?» — мысленно удивился я, но вслух сказал:

— Вот ты о чём. Так поспешу заверить, что у таких, как я, голоса со временем не меняются. Внешность тоже. И усы не растут.

Мишка резко притормозил коня и воззрился на меня с ужасом:

— Так ты… скопец?! — в изумлении воскликнул юный князь.

— Увы, это так. Иначе с какого бодуна меня бы назначили на женскую роль в римской опере?

Мишка ничего не ответил, и обратно мы ехали уже молча, а по возвращении «брат», не говоря ни слова, ушёл в свои покои, оставив меня наедине с ненавистным собой.

Вот почему так всегда? Вроде бы хочешь с парнем подружиться, общаешься, проводишь совместный досуг, а потом — бац! «Давай, до свидания!» Что я теперь, не человек, что ли? Ну, подумаешь, какой-то части тела не хватает? Вон, капитан Сильвер был одноногим, а им в моё время все восхищались как литературным персонажем. Да даже слепой Пью казался достойным героем. А я — так, мусор третьего поколения, то есть тот, о котором даже сборщик мусора забыл.

После обеда, не зная, чем себя занять, я решил пойти исследовать жилище предков. В целом, по сравнению с питерскими дворцами восемнадцатого века, особняк был довольно скромным для эпохи барокко, возможно, он был построен ещё в семнадцатом веке. Впрочем, в архитектуре я полный профан. Единственное, что я отметил из того, что знаю, это дорические колонны в холле и обеденной зале. И, конечно же, я не мог не обратить внимания на античные барельефы в той же зале, автором которых, оказывается, был Михаил Петрович.

Проходя по коридору мимо кабинета пра-пра…прадеда, я услышал оттуда возмущённый голос Мишки. Опять вспыльчивому парню что-то не так!

— …такое можно допустить?! Что скажет дядя, Павел Иванович? Что скажут при дворе? Это же стыд какой — княжеский сын с таким изъяном!

— Ничего не скажут, — грубо перебил сына князь. — Столько лет живёшь в просвещённой стране, а всё, как в глухой деревне рассуждаешь. Здесь таких певцов на руках носят, и у нас будут носить, коли мы таковых предоставим. Главный вопрос в том, поедут ли. Сам знаешь, сколь капризны эти итальянские «виртуозы». Я уже нескольких более-менее приличных певцов приглашал к нам — не едут. Боятся, что смена климата отрицательно скажется на их голосах. Оно и понятно, итальянцы, южное солнце у них в крови. Но наш-то Сашка северных кровей, поэтому легко привыкнет.

— Нет, я понимаю, что вы хотите забрать Сашку в поместье. Но вот предъявить в столице родственника-скопца — это же конец света! Позора не оберёмся!

— Что заладил, вот заберу тебя из университета, всё равно учишься неважно, и заставлю изучать композицию под руководством маэстро Кассини.

— Ну уж нет! С ним я точно не буду иметь дело! — вспылил Мишка. — Вы не знаете, батюшка, что это за человек. И я бы на вашем месте его с собой не брал.

Так, а вот это мне уже не нравится. По всей видимости, сестрёнка уже наплела парню в переписке что-то нелицеприятное о своём якобы брате, а тот поверил.

— Откуда ты знаешь? — строго поинтересовался князь.

— Лизонька жаловалась. Мол, брат её — манерный и женственный до нелепости, злоупотребляет украшениями и пудрой. Но самое ужасное заключается в том, что Доменико — закоренелый содомит и не скрывает этого.

Ну что за дураки, честное слово? Я сдерживался из последних сил, чтобы не вломиться в кабинет и не сообщить, что Доменика никакой не «манерный содомит», а нормальная гетеросексуальная женщина с выдающимися музыкальными способностями.

— Хм… Что ж, даже если всё, что написала твоя скрипачка — правда, я не изменю своего решения. Судя по тому, что я слышал от некоторых влиятельных людей Рима, Кассини действительно талантливый музыкант, а судя по рассказам твоего брата — благородный и великодушный человек. А вся эта итальянская дурь мигом выветрится, когда маэстро познакомится с нашей будущей оперной примой.

Ну уж нет! Они, чего доброго, и жениться её заставят на девушке?! Тоже мне, нашли Василису Микулишну.

— Кто такова? — поинтересовался Михаил Петрович.

— Из крепостных. Степанида Иванова-Малахитова. У графов Сурьминых полгода назад выкупил. Красавица девка, каких свет не видел: сама белокурая, а глаза зелёные, как малахиты. За них я и пожаловал ей вторую фамилию. И голос ангельский, жаль, обучать некому.

— Простите, отец, погорячился. Но, может быть, вы возьмёте в столицу только Кассини, а брата в поместье будете держать? Мало ли, что там при дворе наболтают.

— Я сам решаю, кого куда брать. Сашка поедет в Петербург, и это не обсуждается. Что бы там ни говорили, я горжусь своим сыном.

— Оскоплённым бастардом?! — уже не сдерживая возмущения, воскликнул Михаил Петрович.

— Цыц! Как ты смеешь такое говорить?! — прикрикнул на сына князь. — И не обижай брата. На горох поставлю, если замечу подобное.

— Простите, отец. Но как же я буду теперь с братом разговаривать? Я-то как к человеку, а он…

— Что он тебе сделал? Ничего? Так и вопрос закрыт.

— Смотреть на него не могу, яйца сводит от одной мысли о содеянном с ним, — пожаловался юный князь.

— Ты слишком впечатлителен. Сразу видно, что не служил.

Больше подслушивать я не стал. Конечно, несколько обидно, что я вот так нечаянно разочаровал «брата», который отнёсся ко мне со всей душой, но с другой стороны, я прекрасно его понимал. Ситуация нестандартная и неприятная.

Тем не менее, слова князя о неизменности его решения забрать нас обоих в Россию меня несказанно успокоили. Главное, туда доехать, а там уже будем искать этого квантового Супер-Марио с чертежами квантового суперкомпьютера.

Перед тем, как ехать на приём, Пётр Иванович лично проследил, чтобы я привёл себя в порядок — застегнул все пуговицы на очередном Мишкином костюме, уже светло-сиреневого цвета, насколько я помню, обозначавшегося кодом #BC8F8F, ровно надел парик, а также настоял на том, чтобы я выкинул свои уже дырявые кроссовки с пряжками и надел «нормальную» обувь — вероятно, Мишкины туфли, в которых я испытывал дискомфорт в связи с наличием у них высокого каблука. После чего пра-пра…прадед пригласил меня к себе в кабинет — небольшую комнату с мебелью из красного дерева и широким письменным столом, на котором, как в музейных интерьерах, стоял глобус.

Пётр Иванович достал из ящика письменного стола какую-то шкатулку, а из шкатулки — массивный перстень с аметистом.

— Примерь, — кратко приказал князь, протягивая мне перстень.

— Прошу меня извинить, но я не ношу украшений.

— А я сказал, примерь. Что за непослушание? — возмутился Пётр Иванович.

Ну ладно, думаю, не буду гневить дальнего предка. Перстень оказался мне впору, однако ощущать тяжесть на пальце было непривычно и неудобно.

— Этот перстень подарил мне сам покойный государь Пётр Алексеевич, когда я был в твоём возрасте, за посильный вклад в строительство новой столицы.

Что?! Сам царь подарил? Признаться, всякие камешки я никогда не любил и не понимал, но в данном случае это был уже ценный исторический артефакт.

— Увы, сейчас он мне лишь на мизинец налезет, — продолжал князь. — Да и сыновьям маловат. А у тебя пальцы тонкие, как у девицы, и я подумал, тебе непременно впору будет.

Часа в четыре после полудня мы выехали из тосканской резиденции Фосфориных. Пётр Иванович, в тёмно-красном, цвета #800000, бархатном костюме, сидел в карете рядом со мной, а напротив меня — Михаил Петрович, в светло-бежевом (#DEB887) более простого покроя, опустив глаза в пол и лишь изредка бросая на меня несколько испуганные взгляды, нервно теребя эфес шпаги.

Дабы абстрагироваться от лезущих в голову унылых мыслей, я всю дорогу смотрел в окно. Солнце понемногу клонилось к закату, окрашивая деревья — пальмы и платаны — в рыжеватый цвет. Судя по отсутствию в окрестностях жилых построек, особняк находился где-то в глуши, на отшибе, вдалеке от больших городов.

Когда совсем стемнело, мы въехали в столицу Тосканской области. В целом, в полной мере насладиться красотой города я не смог, поскольку было уже темно. Кое-где горели фонари, и я мог смутно разглядеть местные дома, отличавшиеся более причудливой архитектурой по сравнению с римскими.

Наконец карета подъехала к роскошному дворцу, окружённому позолоченной оградой. Да уж, привезли, что называется, Золушку на бал. Надеюсь, я успею сбежать отсюда до того, как из княжеского сына превращусь в программера из двадцать первого века?

— Слушайте внимательно, — тихо, но строго обратился к нам с Мишкой князь, перед тем, как выйти из кареты. — Не отходите от меня ни на шаг. На провокации и двусмысленные предложения не поддавайтесь. Иначе мало не покажется.

Только потом, вернувшись домой, я узнал, что опасения князя возникли не на пустом месте: герцог тосканский был большим любителем юношей. Но на тот момент я об этом даже не подозревал и чувствовал себя на удивление спокойно, возможно из-за того, что находился под защитой родственника.

Пройдя по длинной галерее дворца, мы, наконец, вошли в огромную парадную залу, ослепляющую своим великолепием. Золотые барельефы, освещённые сотней свечей в хрустальных люстрах и позолоченных канделябрах, сверкали, как палящее южное солнце.

Герцог Джан Гастоне Медичи в богато украшенном костюме и длинной мантии с мехом горностая восседал на своём герцогском троне в дальнем конце залы, окружённый толпами напудренных и высокомерных придворных. Правитель Тосканы был полноватым человеком средних лет, в высоком парике с буклями и с ярко накрашенными полными губами. Стыдно сказать, он внешне чем-то напомнил мне короля из мультфильма «Бременские музыканты».

— Il principe Pietro Fosforini e i suoi figli Alessandro e Michele Fosforini[76], — гнусавым голосом отчеканил престарелый заносчивый мажордом, сильно напоминающий «наиглавнейшего церемониймейстера», представляя только что прибывших гостей.

Надо сказать, приём был ужасно скучным. Я так и не понял, для какой цели его устраивали: герцог всё время беседовал только с каким-то лакеем со смазливой внешностью, прочие гости — друг с другом. Благородные мужи разговаривали, в основном, о политике, в которой я, с учётом больших пробелов в исторических познаниях, на тот момент совершенно не разбирался и поэтому не мог поддержать беседу, лишь поддакивая Петру Ивановичу. Дамы на приёме тоже были, и среди них — даже весьма симпатичные, но по сравнению с моей Доменикой они казались бело-розовыми мышами. Нет, любимая, после того, как ты завладела моим сердцем, оно автоматически заблокировалось для любых других женщин.

Прошло около часа, но ничего интересного по-прежнему не происходило. Даже танцы не были предусмотрены в этом занудном мероприятии.

Вспомнилась одна международная конференция по машинному обучению, на которой я ещё студентом имел честь побывать. Лекции с пленарного заседания прослушал с интересом, выступил со своей весьма посредственной программой на «питоне», получил в подарок футболку с изображением нейронной сети и на этом всё. Оставшееся время я просто слонялся по залу, не зная, чем заняться до торжественного закрытия конференции. Все участники разбрелись по группам и обсуждали всё подряд, начиная формулой Надарая-Ватсона и заканчивая некачественным вином и чипсами на скудном университетском фуршете.

В качестве угощения гостям предлагалось красное вино и пирожные с кремом. «Что ж, надеюсь, они не отравлены и не на касторовом масле», — с мрачной усмешкой подумал я, вспоминая легенды о семействе Медичи. Однако мой внутренний экстрасенс не забил тревогу, ничего не сказав по поводу яда в пирожных, и я счёл это знаком одобрения. По настоянию Петра Ивановича я съел одно, приторно-сладкое и, казалось, состоящее из одного крема. Если честно, я бы предпочёл сейчас горстку картофельных или кукурузных чипсов, по которым стосковался за время моего пребывания в прошлом. Вина я не пил: «отец» не позволил даже притронуться к бокалу.

С учётом того, что наказывал нам князь, ни я, ни Мишка ни на шаг не отходили от него и посему просто плелись следом, куда бы ни пошёл Пётр Иванович. В какой-то момент князь обратился ко мне со следующим:

— Споёшь для собравшейся здесь аристократии? Обещаю, никто тебя не обидит и пальцем не тронет.

Что поделать, я не посмел ослушаться и, предварительно сообщив аккомпаниатору, что я планирую петь, вышел на середину зала.

— Signor Fosforinelli! Aria di Arsace della opera-seria «Artaserse»! — продекламировал старый мажордом.

Клавесинист сыграл первый аккорд, и весь зал словно замер, ожидая чего-то таинственного. Дождавшись своего вступления, я тихо и аккуратно, дабы не «дать петуха», спел начало мелодии. Затем, не смотря на зрителей, я продолжил, и уже на второй части арии исполнил messa di voce. Закончил арию я чуть слышной трелью, постепенно наращивая звук и под конец доведя какую-то даму из зала до высшей степени возбуждения. Впрочем, это она сама себя «накрутила».

— Bravo, Fosforinelli! — слышалось со всех сторон, а я, в холодном поту и с трясущимися от волнения и перенесённого всплеска адреналина руками, поспешил скрыться от зрителей в прохладном холле, прихватив со стола «корзиночку» со взбитыми сливками.

— Моё почтение, синьор Фосфоринелли, — услышал я за спиной мягкую и вкрадчивую итальянскую речь. Оборачиваюсь — передо мной стоит тот самый смазливый размалёванный лакей и прожигает меня нескромным взглядом. «И этот туда же», — отметил про себя я.

— Невероятная редкость — герцогский сын с голосом ангела, — заискивающе промурлыкал лакей.

— Чем могу быть полезен? — холодно спросил я, отметив про себя, что лакей как-то подозрительно фамильярно ведёт себя с представителями аристократии. Наверное, либеральный герцог совсем распустил своих слуг, что те окончательно оборзели.

— Его светлость велели мне передать вам, что весьма довольны вашим выступлением и желали бы видеть вас в своих покоях.

Вот тебе и выступил. Так и захотелось крикнуть: «Караул, батя, спасай!». Но вслух я сказал лишь следующее, по-фосфорински кривовато улыбнувшись одним уголком рта.

— Мне очень жаль, друг мой, но я вынужден огорчить его светлость. Передайте герцогу, что его покорный слуга смертельно болен и старается держаться от всех на расстоянии, дабы не передать свою болезнь окружающим.

— О, как это печально. Какую хворь подхватил уважаемый синьор Фосфоринелли?

— Ах, это ужасное заболевание под названием «соматоформная вегетативная дисфункция» или, по-простому, нейроциркуляторная астения, — я сказал правду, сказав про диагноз, благодаря которому я получил категорию «В» и был признан не подлежащим призыву в армию. Я знал, что о таких болезнях по тем временам не знали, но надо же было запудрить мозги недалёкому лакею.

— Могу ли я поинтересоваться, каков характер вашей болезни? — хитро спросил лакей.

— Головокружения, головная боль, обмороки и одышка. Большой риск сердечного приступа с кровоизлиянием в мозг. Передаётся при непосредственном контакте, — тут я уже наврал, но лакей, кажется, поверил.

— Ах, вот ты где! — услышал я родную речь и до боли знакомый бархатный баритон. — С кем ты разговариваешь? — строго поинтересовался пра-пра…прадед.

— С лакеем милостивого герцога, — с натянутой улыбкой ответил я и, картинно закатив глаза, повалился якобы в обморок на ближайший диван.

Глава 40. Штурм княжеского дворца

Поскольку я всё это время пребывал в сознании, лишь изображая обморок, я отчётливо слышал, как Пётр Иванович выругался матом по-русски, а затем отправил лакея за стаканом воды. Тот мгновенно бросился исполнять поручение, повторяя как попугай исковерканное название моей якобы серьёзной болезни: «nera astenia, nera astenia».

Брызги в лицо, конечно же, не подействовали против вымышленного обморока, посему Пётр Иванович вместе с лакеем поволокли меня по коридорам, вероятно, к чёрному ходу, дабы не вызвать вопросов и подозрений у гостей и хозяина. Последнему, однако, уже донесли, что нежноголосый аристократ точно не придёт к нему в покои в связи со внезапно обострившейся тяжёлой болезнью. Конечно, жаль герцога — такой облом! Но нет, не на того напали: программист из двадцать первого века не сдаётся. Как там в песне пелось? «Чёрный ворон, я не твой!»

Что ж, поздравляю, синьор Фосфоринелли. Сначала блеснули в Риме в образе фурии, теперь во Флоренции успешно справились с ролью «кисейной барышни» из викторианской эпохи, да так, что сам Станиславский крикнул бы из зала: «Верю!»

«Прийти в себя» я осмелился лишь в карете, оглушённый мощной пощёчиной князя Фосфорина. Открыв глаза, я увидел, как его всегда спокойное лицо пылает гневом.

— Что, очнулся наконец? А мы уж испугались, что помирать вздумал!

— Не тревожьтесь, Пётр Иванович, — спокойно сказал я. — Это была вынужденная мера.

— Так ты прикидывался?! — совсем рассердился князь. — Вот мошенник!

— Я не мошенник. Я артист, — картинно приложив руку ко лбу, манерно вздохнул я.

— Хорош паясничать! — строго заметил князь. — Не хватало ещё, чтобы и мой сын подхватил «хворь итальянскую»!

— Да пошутил я, — уже обидевшись, ответил я. — Между прочим, я как раз действовал в целях самозащиты. Вы не представляете, с каким предложением от герцога обратился ко мне тот жеманный лакей.

— Представляю. Сказано было, ни на шаг от меня не отходить. Ослушался — пеняй на себя.

— Виноват. Больше не буду, — искренне раскаялся я.

Почти всю дорогу мы ехали молча. Михаил Петрович, изрядно устав на унылом и бессмысленном приёме и, видимо, втихаря от отца опрокинув пару-тройку бокалов тосканского брунелло-ди-монтальчино, сладко спал, свернувшись калачиком на сидении напротив, а князь пребывал в «тягостных раздумьях». Как же мне хотелось поскорее узнать, когда планируется визит в Рим, к матери княжеской невесты, но я не смел отвлекать пра-пра…прадеда от размышлений.

Наконец Пётр Иванович нарушил молчание и задал мне довольно неожиданный вопрос.

— Значит, ты учился точным наукам, так?

— Да, чистая правда.

— Хотел бы удостовериться в твоих познаниях, — усмехнулся князь. — Решишь одну задачку нехитрую?

Что? Задачу? Прямо сейчас, посреди ночи, в карете? Но вслух ответил:

— Хорошо. Попробую.

— Итак. Чухонский мальчик насыпал на набережной Невы горку песка формы конической. Какова работа, для насыпания сей горки совершаемая?

— Что ж, задача элементарна, хотя и с небольшим подвохом, — с минуту подумав, ответил я. — Нельзя просто взять и посчитать работу как произведение массы, высоты и ускорения свободного падения, так как разные части песка надо поднимать на разную высоту. Разобьём горку на тонкие пластины толщиной, скажем, «дэ аш» и рассмотрим одну из таких пластин. Допустим, что всю массу песка, которую обозначим буквой «дэ эм», такой пластины, мы подняли на одну и ту же высоту «дэ аш».

Всё это время князь с нескрываемым интересом следил за моим ходом мысли. Я почувствовал себя, как года четыре назад на собеседовании в одну компанию, в которую меня в итоге не взяли из-за дурацкой ошибки.

Тогда я за полчаса должен был написать программу построения спирали из середины квадратного массива. Алгоритм я написал верный — по крайней мере, когда я запускал программу уже у себя дома, она решала поставленную задачу. Но на собеседовании я перепутал одну числовую константу, и в итоге результат был неверный. В компанию меня не взяли, ибо, как выяснилось, меня рассматривали на позицию тестировщика!

— Позволите взять вашу записную книжку и набросать в ней решение? — осторожно спросил я.

Пётр Иванович, хоть и с удивлением, протянул мне книжку, а я достал из кармана свой дорогой и любимый карандаш, чем вызвал, скорее всего, очередную волну сомнений.

— Вот, смотрите, — набрасывая чертёж в книжке, объяснял я. — Масса маленького фрагмента, обозначаемая буквой «дэ эм», равна произведению плотности и объёма данного фрагмента. После некоторых преобразований мы видим, что работа по поднятию пластины будет равна произведению плотности, ускорения, высоты, Пи в квадрате и… — я набросал в книжке формулы.

— Из рисунка видно, что заштрихованные треугольники подобны, они имеют общий угол, а высота «дэ аш» изменяется для разных пластин от нуля до высоты всей горки. Для того, чтобы найти полную работу, нужно просуммировать работы для всех пластин. В идеале, высота пластины стремится к нулю, а суммирование превращается в интегрирование.

— Интегрирование? — не на шутку удивился князь. — У кого ты учился? Отвечай!

— Не помню, — честно ответил я, забыв фамилию своего преподавателя по математическому анализу. — Интегрированием и дифференцированием в Риме занимается композитор Альджебри, а также его младшие сыновья — Стефано и Карло. Многое я узнал от них.

— Удивительные познания, — удовлетворённо отметил князь. — Когда приедем в Петербург, непременно поспособствую твоему в Академию Наук зачислению.

Да уж, зря я заикнулся об интегральном исчислении, которое у нас в университете на первом курсе преподавалось! Совсем настроение испортилось от этой дурацкой задачки.

Надо сказать, я был глубоко расстроен герцогским приёмом: дело в том, что я до последнего надеялся, что на нём будет присутствовать Фаринелли, которого я так мечтал услышать. Ведь, по словам Доменики, певец на тот момент находился во Флоренции и, как говорили придворные, чью беседу я случайно подслушал, должен был выступать в тот вечер, однако по каким-то причинам вдруг резко переменил свои планы и рано утром уехал в Милан. Видимо, не вынесла душа поэта любвеобильности великого герцога.

В фосфоринскую резиденцию мы вернулись под утро, и я, наконец сняв эти жуткие жёсткие туфли на каблуках, прямо в чулках поковылял в комнату, где мгновенно вырубился на заправленной кровати.

Проснулся я от жуткого грохота: кто-то нещадно колотил в ворота, а также — лая собак и громких лозунгов на итальянском:

— Именем Папы! Освободите нашего брата! Верните Ватикану его законное детище!

Голос принадлежал, по всей видимости, «виртуозу», но вот только какого лешего он забыл здесь? Неужто решили устроить революцию в отдельно взятой области?!

Сгорая от нетерпения, я вылез прямо через окно в сад и побежал смотреть, что происходит. Пётр Иванович, с недовольным от недосыпа лицом, в красном бархатном халате, стоял на крыльце.

— Открыть ворота! — гневно скомандовал князь. Видимо, за время пребывания в Италии он уже привык к «виртуозам», у которых по определению «не все дома».

Ворота открылись, и взору моему предстала картина, достойная кисти Карла Брюллова. Незнакомая карета, запряжённая парой гнедых лошадей, со скрипом вкатилась в ворота, и оттуда, как джинн из бутылки, распахнув дверь, выскочила… Доменика Мария Кассини, собственной персоной, в чёрном костюме с белым воротничком, шляпе и вуали от солнца.

Что, приехала, свет Василиса Микулишна, певца-бедолагу из княжеского плена освобождать? Спасибо, хоть косу рыжую не отстригла и в татарское платье не вырядилась!

С козел, кряхтя и матюгаясь, сполз Стефано Альджебри с синяком под глазом. Следом из кареты буквально вывалился синьор Меркати в образе примадонны. Да уж, думаю, компания, что надо — красивая женщина в мужском костюме и два «виртуоза» — один в женском платье, а второй исполняет обязанности кучера.

Доменика, увидев меня, резко направилась в мою сторону, а я, в свою очередь, поспешил ей навстречу.

— Алессандро! Негодяй! Ты жив, каналья! — любимая, со слезами ругая меня, бросилась меня обнимать, уткнувшись лицом мне в плечо, а я лишь сжал её в своих крепких объятиях, нежно поглаживая по спине. — Как же ты нас напугал! Как я волновалась, — прошептала она мне в ухо.

— А как я волновался! С тобой всё в порядке? — уже более холодным тоном спросил я, отпуская возлюбленную из объятий и, дабы не вызывать подозрений, по-дружески, но осторожно, похлопал по плечу.

— Вы кто?! — гневно гаркнул по-итальянски с крыльца злой и не выспавшийся князь.

— Маэстро Кассини, к вашим услугам! — резко и пронзительно крикнула Доменика, сняв шляпу и изящно склонив голову.

— О, какая приятная неожиданность! Что вам понадобилось в такую рань в моём доме? — строго поинтересовался Пётр Иванович, подходя к нам поближе и сканируя взглядом Доменику, отчего та немного покраснела, отведя взгляд.

— Я приехал за Алессандро, — взглянув прямо в глаза князю, ответила Доменика. — Ваша светлость, — добавила она затем.

— Неслыханная дерзость, но я вас прощаю. Что ж, а мы как раз собирались нанести визит вам, — усмехнулся Пётр Иванович. — Но вы опередили наши планы.

— Доменико! Забирай уже своего ненаглядного Алессандро, и поехали! — раздалось недовольное сопрано синьора Долорозо, который всё это время наблюдал за нашим воссоединением и мысленно крутил пальцем у виска, в то время как Стефано расплывался в улыбке при виде столь умилительной картины.

— О, а кто эта очаровательная синьора? — поинтересовался князь.

— Примадонна римской оперы! — огрызнулся в ответ Долорозо: по-видимому, среди «виртуозов» хамить аристократии было в порядке вещей.

— Это синьор Сильвио Меркати, — объяснил я. — Мой коллега из театра «Della Valle». А рядом с ним — Стефано Альджебри, талантливый математик и солист Сикстинской Капеллы.

— Уже не солист, — тоже изящно поклонившись, едва слышно, горько усмехнулся Стефано.

— Приятно познакомиться, синьоры, — с кривоватой улыбкой ответил Пётр Иванович.

— Ваша светлость! Примадонна римской оперы будет бесконечно вам признательна, если вы любезно надерёте уши вот этим дрянным мальчишкам, — Сильвио показал пальцем на Доменику и Стефано. — За то, что они нарушили мои планы на позавчерашний вечер!

— Что случилось, Сильвио? — поинтересовался я.

— Что случилось! Земля на Луну свалилась! — передразнил оперный нигилист. — Зря я ему ляпнул, что знаю, куда тебя увезли! Утащил меня прямо со спектакля, я даже переодеться не успел!

— Я вижу, — усмехнулся князь. — В любом случае, прошу всех пройти в дом. Сашка, проводи гостей в обеденную залу. После утренней трапезы всё обсудим, — с этими словами Пётр Иванович поспешно удалился в свои покои.

Делать нечего, под руководством завалящего экскурсовода Алессандро дорогие товарищи «виртуозы» прошествовали в залу с античными барельефами.

— Как вы меня нашли? — удивлённо спросил я. «Разве что по айпишнику?» — пронеслось у меня в голове.

— Сильвио видел, как тебя выволокли из театра и втащили в карету, — ответила Доменика. — Похитители говорили по-русски. Сильвио так сказал, ибо обнаружил в их речи слова, которые слышал в театре от тебя.

«Да, наверное, Кузьма крепко матюгнулся, когда затаскивал меня в карету!» — подумал я.

— Но почему вы решили, что меня забрали именно Фосфорины? — поразился я.

— Кому ещё в Риме может понадобиться русский певец по прозвищу Фосфоринелли? — громко засмеялся певец. — С сединой в самом расцвете лет!

— Это понятно, но как вы узнали про фосфоринскую прядь? — по-прежнему не понимал я.

— А то я не пел в театре и не вращался в высших кругах! — обиделся Сильвио. — Только ты сидел сычом в Вечном городе и ничем не интересовался кроме своих закорючек на бумаге!

Пока мы шли по коридору, Стефано, активно жестикулируя, делился последними новостями из Рима:

— Пока тебя не было, Алессандро, произошло очень многое. Во-первых, и в-главных, моя невестка Аннина родила девочку, её назвали Агостина в честь бабушки. Маленькая вредина Чечилия, столько времени портившая нам и отцу нервы, наконец-то дала положительный ответ Эдуардо, после того, как он исполнил у нас под окнами серенаду на свои стихи и музыку брата. А заносчивый фальцетист Комар пару недель назад обвенчался с сестрой нашего «крысиного короля». На свадьбе присутствовал весь хор Капеллы.

Михаил Петрович, видимо, предчувствуя, что с утра пораньше принесёт очередную партию итальянских musici, давно позавтракал на кухне и ускакал на своём Угольке в столицу. Видать, сегодня «к первой паре», усмехнулся я, вспоминая свои золотые студенческие годы и ранние подъёмы с глубокого похмелья.

Князь явился к завтраку спустя примерно полчаса и уже при полном параде — в светло-бежевом костюме, парике и с тростью из красного дерева. За столом мы с Доменикой сидели молча. Я от волнения ничего есть не мог, Доменика из вежливости положила себе одну оладью и в течении какого-то времени разрезала на маленькие кусочки, стремясь, видимо, получить бесконечно малую величину. Князь с интересом разглядывал необычных гостей. Стефано весьма эмоционально рассказывал, как он пел на венчании Джустино и Клариче, а затем страшно обиделся на весь мир и за столом набил жениху морду. Лишь один Сильвио, не обращая ни на кого внимания, уплетал за двоих оладьи со сливками.

— Бери пример с товарища по сцене, — с усмешкой наставлял меня пра-пра…прадед. — Смотри, он уже шестую прикончил, а ты всё сидишь, ворон считаешь!

Ну уж нет, подумал я. Видел я этого Меркати, как же. Не надо мне таких «форм» и «вьюх», как у него!

— Синьор Меркати, отведайте малинового варенья, — обратился к сопранисту князь.

— Сильвио не варенье нужно, а хорошая пробежка вокруг Колизея, — заметил Стефано. Я засмеялся, но потом смолк, потому что Доменика посмотрела на меня волком.

— Ваша светлость, — наконец обратилась к князю синьорина Кассини. — Я премного наслышан о вашей бесконечной милости к моему ученику, но… Ему пора возвращаться в Рим. Маэстро Альджебри предложил ему роль в своей новой опере.

— Опять принцессу играть? — с сарказмом предположил я.

— Нет. Маэстро желал бы видеть тебя в образе Гиацинта.

— Ещё лучше, — проворчал я, зная, какие шашни у этого товарища были с Аполлоном.

— Не хочу вас расстраивать, синьор Кассини, — как можно более мягко начал князь. — Но мой сын поедет со мной в Россию. И это не обсуждается. Я собираюсь представить его при императорском дворе.

От неожиданности реплики князя Доменика даже выронила вилку.

— Так это всё-таки правда, Алессандро, что ты сын аристократа? А говорил — сказки! — искренне удивился Стефано.

— Да, это так, — ответил я и для убедительности снял парик. После чего, то же самое сделал и князь, чтобы все увидели наш «луч утренней звезды».

— Потрясающе! — воскликнул Альджебри.

— Подумаешь, — хмыкнул Сильвио. — Вот у меня, например, папаша сапожник.

— Очаровательно, — усмехнулся Пётр Иванович.

— Но… как же… — Доменика выглядела не на шутку обеспокоенной и, казалось, слёзы наворачивались на её глаза.

— И мы были бы весьма рады, если бы вы, синьор Кассини, поехали с нами, — продолжал Пётр Иванович.

— О, а меня с собой не возьмёте? — воодушевлённо воскликнул Стефано. — Я… я умею решать интегралы!

— Посмотрим, если пообещаете, что не будете драться за столом, — Пётр Иванович изобразил фосфоринскую улыбку. — В Петербурге нужны ценные кадры в области точных наук.

— Простите, но я не могу, — ответила Доменика и резко поднялась из-за стола. Стоявшие сзади неё лакеи по приказу князя посадили её обратно.

— Поверь, Доменико, так будет лучше для нас обоих, — вмешался я. — Поедем в Петербург, будем блистать в дворцовых залах, петь всё, что захотим, гулять по набережным рек и каналов…

— Каких ещё каналов? — удивился князь. — Ты разве был в Петербурге?

— Так он из города Сан-Пьетро, дон Фосфорини! — внёс свою лепту сидевший до того молча Сильвио. Долго думал? Теперь у меня точно будут проблемы!

— Враньё. Мой сын никогда не был в граде Петровом. Я был лично, корабли строил, но Сашку там не видел.

Ну конечно, а Юрий Гагарин был в космосе, а Бога там не видел. Железная логика. А тем временем, возможно, мы с вами, Пётр Иванович, находились в одном и том же месте, скажем, в районе Адмиралтейских верфей. Только с разницей в почти что триста лет.

— Он перепутал с Венецией, — при последних словах князь громко засмеялся. — Да, хотел, ох, хотел же Пётр Лексеич Венецию на острове Васильевском строить. Каналы вместо улиц проложить…

— Что ж помешало? — с равнодушным видом перебил я рассказ дальнего предка.

— Средств не хватило, — резко ответил Пётр Иванович.

— Спёрли никак? — не смог удержаться от ядовитой шутки я и тотчас же получил от князя подзатыльник.

Доменика смотрела на меня с укоризной, а я лишь опустил глаза в тарелку, не в состоянии на данный момент ничего объяснить.

— Лис, зачем тебе возвращаться в Рим? — продолжил свою речь Стефано. — Ведь у тебя там теперь нет покровителей. А достопочтенный князь сам приглашает тебя.

— Нет покровителей? — удивился я, в то время как князь криво улыбнулся, а Доменика покраснела от смущения. — А кардинал?

— Так ты ничего не знаешь! — с жаром воскликнул Альджебри. — Неделю назад как гром среди ясного неба — кардинала Фраголини разжаловали и арестовали, а его певцов отстранили от пения в Сикстинской Капелле. В итоге, Доменико, Флавио и Микеле оказались, можно сказать, на улице. Я же — сам ушёл, поскольку поссорился с маэстро Фьори.

— Ну и дела! А где сейчас сам кардинал? — удивился я.

— Его высокопреосвященство изволили покинуть нас, — с грустью ответила Доменика. — Кардинал прислал матушке прощальную записку, в которой сообщил, что решил броситься в Тибр. Матушка в отчаянии, обиделась на кардинала и раскаивается в своей… преданности этому человеку.

Что-то здесь не так. Не мог этот заядлый авантюрист взять и просто наложить на себя руки. Должно быть, кардинал заранее подготовил побег и бежал в дальние края. Или ещё лучше — в другое время.

— Успокойся, Доменико, — я попытался утешить возлюбленную. — Я более чем уверен, что кардиналу удалось бежать. Кому хочется за решётку, даже если он отъявленный преступник?

— В любом случае, синьор Кассини, — обратился к Доменике князь. — У вас нет весомых причин отказываться от моего предложения.

— Но как же Эдуардо? И Элиза? — возмутилась синьорина Кассини. — Кто о них позаботится?

— Что ж, об Элизабетте прекрасно позаботится мой младший сын Микеле, если ваша матушка даст своё благословение на брак с иностранным дворянином.

— Вы шутите! — удивилась Доменика.

— Вот это поворот! — присвистнул Стефано. — Слышь, Доменико, твоя сестра станет благородной дамой!

Никаких признаков внимания и интереса не проявлял лишь синьор Меркати, который доел восьмую оладью и вышел из-за стола, расшнуровывая ставший ужасно тесным корсет.

— Куда ты, Сильвио? — поинтересовался я у «виртуоза».

— Домой, конечно, — возмутился певец. — Всем спасибо, а мы поехали, — эти слова были обращены уже к князю, которого явно забавляла «ворчливая примадонна». — Меня заказчик ждёт. Сапог по швам разошёлся, говорит.

— Да подожди ты со своими заказчиками и их сапогами! — огрызнулся на него Стефано. — Тут важный вопрос решается, не до тебя!

— В ближайшее время я планирую нанести визит синьоре Кассини с целью получить её согласие на брак дочери и поездку сына в Россию, — спокойно сообщил Пётр Иванович.

— Прекрасно. Но я никуда не поеду, — упрямилась Доменика. — С моей стороны будет преступлением второй раз сбежать накануне премьеры оперы.

— Премьеры? — удивился я.

— Да. Маэстро с большим запозданием договорился о назначении меня на роль Минервы в его новой опере, которая состоится через месяц. Я не могу подвести его.

— Что же вы раньше не сказали, синьор Кассини. С превеликим удовольствием бы послушал вас. И смею заметить, вам бы очень подошла женская роль, в отличие от… — князь запнулся, покосившись на развалившегося на бархатном диване у двери синьора Меркати. — В отличие от моего сына.

— Но Алессандро был великолепен в образе Филомелы! — воскликнул Стефано. — Столько ярости и огня в глазах! Просто царица амазонок!

Пётр Иванович лишь закатил глаза при этих восторженных и бессмысленных словах. «Итальянец, что с него взять», — прочитал я в глазах князя.

— Позволю себе согласиться с Петром Ивановичем, — возразил я. — Доменико создан для сцены, а его голос подобен лучам солнца, ласкающим золотистую гладь океана.

— Мы были бы крайне счастливы, если бы вы, синьор Кассини, спели нам что-нибудь на ваш выбор.

— Угодно ли вам, чтобы мы спели четырёхголосный канон а-капелла? — предложила Доменика.

— В другой раз. Сейчас я хочу прослушать вас сольно. Клавесин есть в моём кабинете.

После завтрака князь пригласил нас в свой кабинет, где в дальнем углу под синим шёлковым покрывалом стоял небольшой клавишный инструмент из красного дерева.

Князь занял почётное место в кресле, обитом светло-зелёным атласом, гости расположились на диване, а я облюбовал себе табуретку, впрочем, тоже в барочном стиле.

Доменика изящно опустилась за клавесин и сыграла первый аккорд. Я с замиранием сердца предвкушал грядущее волшебство её мягкого контральто. Доменика запела, и меня будто бы унесло на американских горках в соседнюю галактику. Браво, маэстро!

После выступления ребята активно аплодировали и повторяли за мной «Браво, Доменико!». Но вот князь как будто переменился в лице: в его глазах я явно увидел «всплывающее окно об исключительной ситуации». Затем он осторожным движением набросил на себя клавесинное покрывало.

— Это было… великолепно, — тяжело дыша, ответил князь. — А теперь, Сашка, проводи гостей в сад и покажи им наши роскошные лилии.

— А как же вы? — обеспокоенно поинтересовался я. — Вам нехорошо? Позвать Кузьму?

— Я предельно ясно выразился, — гневно взглянул на меня Пётр Иванович, и я решил не перечить, уведя всю компанию в сад, вспомнив про знаменитые «сатирические куплеты» сэра Харриса из повести Джерома.

После прогулки князь позвал меня к себе в кабинет. Предчувствие у меня было не очень хорошее. Казалось, что сейчас меня будут ругать, на чём свет стоит.

— Что ж, я вижу, у моих детей хороший вкус, — наконец произнёс князь.

— Что вы имеете в виду? — осторожно поинтересовался я.

— Хороша твоя «маэстро Кассини». Прекрасная женщина, — удовлетворённо сказал Пётр Иванович, а я совсем упал духом при его словах.

— Прошу прощения… Не понял? — переспросил я.

— А тут и понимать нечего, — криво улыбнулся князь. — У Фосфориных не встаёт на всяких «виртуозов». Проверено.

Тут мне стало всё ясно. Значит, вот почему князь столь резко выпроводил нас из кабинета? Голос Доменики спровоцировал неожиданную реакцию. Теперь понятно, почему Папа запретил женщинам петь в театре: слушатель восемнадцатого века отличался крайней впечатлительностью. Странно одно: почему-то ЧП у князя, а краснею я.

— Любишь её? — наконец поинтересовался Пётр Иванович.

Тут я понял, что скрывать более нет смысла, в отчаянии обхватил голову руками и заплакал. Зачем вы сейчас наступили мне на больную мозоль?! Князь, ничего не говоря, лишь сжал меня в крепких объятиях.

— Да! Люблю! Люблю больше жизни! Умру за неё! — рыдал я, пуская недостойные дворянина нюни в светло-бежевый кафтан князя.

— Будет тебе. Что же ты так, мальчик мой, — успокаивал меня пра-пра…прадед. — Твои чувства взаимны?

— Увы, да, — едва сдерживая слёзы, отвечал я.

— Увы? Кто вам мешает? — строго спросил князь.

— Все, ваша светлость! — сквозь слёзы шептал я. — Синьора Кассини ненавидит меня, но не это самое главное: Папа не разрешает кастратам любить женщин. А без них жизнь бессмысленна! Я без своей Доменики — пустое место, лишь она, подобно греческим богам, вдохнула жизнь в эту каменную глыбу по имени Алессандро!

— Папа не позволяет, так папенька дозволит, — усмехнулся князь, отпуская меня и, жестом приказывая сесть на диван, достал из секретера графин с прозрачной жидкостью и две стопки. — Но, конечно же, заручившись разрешением государыни.

Глава 41. Допрос «партизана» и поездка в Рим

Князь Фосфорин разлил прозрачную жидкость по гранёным хрустальным стопкам. Одну из них он протянул мне, а затем коснулся её со звоном своею.

— За тебя, — с лёгкой усмешкой Пётр Иванович провозгласил краткий тост, а затем мы синхронно влили в себя по пятьдесят грамм «горючего». К моему удивлению и радости это оказалась не итальянская виноградная граппа, а самая обыкновенная русская водка, которую пра-пра…прадед, скорее всего, прихватил с собой из России.

Осушив стопку, Пётр Иванович с грохотом поставил её на письменный стол и занюхал табаком из деревянной табакерки с вырезанными на ней павлинами. Постойте. Где-то я уже видел эту табакерку.

В памяти всплыл один эпизод. Когда я был совсем маленьким, мы с родителями ездили на дачу к дедушке Илье и бабушке Наде. Будучи любопытным ребёнком, я в первый же день исследовал все закоулки в маленьком деревянном домике, даже на чердак залез. Там, в старом пыльном секретере я обнаружил такую же точно табакерку, но на тот момент не заинтересовался и на многие годы о ней забыл.

— Что, нравится? — удовлетворённо спросил Пётр Иванович, заметив мой интерес к артефакту. — Моя работа. Впрочем, как и все табуретки в этом кабинете.

— Вы занимаетесь резьбой по дереву? — я искренне восхитился мастерством дальнего предка.

— Чем ещё заняться от скуки старому корабельному мастеру, — вздохнул князь. — Я в своё время считался одним из лучших. Сам Пётр Алексеич был доволен моей работой.

— Где познакомился со своей ненаглядной? — задал наконец вопрос пра-пра…прадед, наливая нам обоим по второй стопке.

— В Риме, — угрюмо ответил я, не желая распространяться о подробностях биографии своей возлюбленной.

— Понятно, что не в Париже, — с сарказмом ответил князь. — Первый раз вижу девицу со столь крутым характером, да к тому же в мужском костюме.

— Смею заметить, не от хорошей жизни, — заметил я.

— Кому ты это рассказываешь? — усмехнулся Пётр Иванович. — Тем не менее, она прекрасна.

С последним я не мог не согласиться: в какой-то степени я был рад, что достопочтенный предок меня поддерживает и разделяет мои предпочтения. Однако тот факт, что князь узнал правду, меня немного беспокоил.

— За твой превосходный выбор, — с хрустальным звоном князь вновь озвучил тост.

— Пётр Иванович, — наконец, осторожно сказал я. — Ведь вы никому об этом не скажете? Я имею в виду здесь, в Италии.

— Я, по-твоему, кто? Шут гороховый, который мелет всё подряд — что знает и что не знает? — рассердился князь.

— Простите, не хотел вас обидеть. Но не спросить не мог. Это слишком серьёзное дело, и я должен быть уверен в том, что моя возлюбленная будет в безопасности.

— Пока что я могу сказать только одно: в Риме ей оставаться нельзя. Поэтому ты должен убедить её поехать с нами.

— Я сделаю всё, что в моих силах. Но без неё никуда не поеду.

— Кто куда поедет, решаю я, — резко возразил князь и произнёс новый тост: — За воссоединение.

— Вы и правда не против того, чтобы Доменика вышла замуж за… такого, как я? — задал больной вопрос я, морщась от очередной порции обжигающего глотку «эликсира» и судорожно вдыхая терпкий коричневатый порошок с запястья.

— Не вижу здесь ничего предосудительного. Вижу, что эта женщина действительно любит тебя, хотя ты и редкостный болван.

— Но как же… я слышал, что на Руси было такое правило, что, если кто-то из супругов не может иметь детей, то его следует выкинуть из дома?! — вдруг вспомнил я цитату якобы из Домостроя.

— Кто тебе такое наплёл? — грубо спросил князь. — Будь спокоен, никто тебя из твоего же дома не выкинет. А коли посмеют — будут иметь дело со мной. Я знаю, о чём говорю.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — действительно не понял я.

— Что ж, я расскажу тебе, дабы утешить. Лет пятнадцать назад Александр Данилович предложил мне отправить мою Софьюшку в монастырь, а самому жениться на юной фрейлине с немецкими корнями. Но я отказался. Теперь сам как монах, — горько усмехнулся князь.

— Кто такая Софьюшка? И почему в монастырь? — не понял я.

— Софья Васильевна. Мачеха твоя и моя супруга, — отвечал Пётр Иванович. — Рождение Настеньки стало для неё… последним… — при этих словах голос его дрогнул.

— Не продолжайте. Я понял, — тихо сказал я, догадавшись, что произошло с Софией Фосфориной.

— Я сказал светлейшему, что не оставлю супругу, несмотря на то, что она никогда больше не сможет подарить мне наследников и разделить со мной ложе.

В какой-то момент мне стало жаль князя, который искренне любит женщину, по вине всё той же средневековой медицины ставшую бесплодной. Теперь я понял, почему он с таким пониманием отнёсся к Доменике и её чувствам ко мне.

Мы вновь выпили по стопке, после чего Пётр Фосфорин задал мне следующий вопрос:

— Что ты делал в Венеции?

На что я лишь пожал плечами, ответив, что ничего не помню. Мои веки тяжелели от недосыпа и выпитого алкоголя, правое полушарие работало в фоновом режиме, а левое полностью выключилось. Поэтому на построение очередной легенды ни логики, ни фантазии уже не хватило. Тем временем князь, не отрываясь, напряжённо смотрел мне в глаза, словно пытаясь считать оттуда какие бы то ни было данные, но, судя по выражению лица, он находил там лишь новые вопросы, которые рекурсивно вызывали сами себя, и ни одного ответа на них.

После четвёртой стопки я, вызвав в своём подсознании «хэлпер», понял, что Пётр Иванович поставил цель напоить меня и выяснить всю необходимую информацию, которую я, как он уже догадался, тщательно скрывал. Вспомнил неприятный инцидент с римского карнавала, когда я решился применить тот же запрещённый приём в отношении Доменики. А теперь князь пытался воздействовать на меня моими же методами.

— Пётр Иванович, — наконец осмелился я сказать. — Хоть я и кастрат, но не дурак. И я прекрасно понимаю, чего вы хотите добиться. Чтобы я сказал всю правду. Что ж, я готов сказать её и в трезвом состоянии, но не уверен, что после сказанного вы не сочтёте меня душевно больным!

— Выкладывай давай, а там посмотрим, — резко ответил князь.

— Только обещайте, что не посадите меня в погреб и не будете травить всякими лекарствами!

— Слово дворянина.

— Итак, я скажу вам всё, что находится в пределах моего понимания. Во-первых, Пётр Иванович, я хочу сообщить вам, что я вовсе не ваш сын. Хотя, да, я и вправду ваш потомок. А именно, пра-пра… и так далее, правнук.

— Странно слышать подобное признание, будучи всего лишь сорока семи лет отроду, — усмехнулся князь.

— Но это правда. Я ваш потомок из далёкого грядущего и последний представитель династии Фосфориных. Меня зовут Александр Петрович Фосфорин и родился я в Петербурге, в конце двадцатого века.

Князь Фосфорин подозрительно посмотрел на меня, а затем, глубоко вздохнув, ответил:

— Вот говорили же, что у итальянских «виртуозов» с головой плохо… А уж когда выпьют, так совсем разум теряют. Больше ни капли «ржаного вина»[77] не налью. Иди спать, послезавтра в Рим едем, обеих княжеских невест сватать.

Увы, достопочтенный предок мне не поверил. Зато поверил в собственную иллюзию, что якобы я — его сын. Надеюсь, разочарование не нанесёт ему моральную травму, а мне, возможно, и физическую. Вспомнил беднягу Тома Кенти, который чуть ли не со слезами утверждал, что он нищий, а «отец», король Генрих, ему не верил. Но ничего, со временем я найду аргументы и доказательства.

Перед сном я решил проведать Доменику, которой выделили комнату рядом с моей. Синьорина Кассини в белой шёлковой рубашке сидела на ковре у камина и с отрешённым видом допивала тёплое вино.

— Любимая, я пришёл, — с улыбкой приблизился я к Доменике и сел рядом на ковёр, обнимая её за плечи.

— Ах, Алессандро, — моя «поющая лиса» уткнулась острым носиком в моё плечо. — Я так ждала тебя.

— Прости, князь задержал, — шёпотом извинился я.

— Что вы делали? — поморщилась Доменика, видимо, почувствовав запах перегара.

— Пили водку и нюхали табак, — честно ответил я.

— Замечательное занятие, — усмехнулась синьорина Кассини.

— Прости. Мы совсем чуть-чуть выпили. Только за меня и за тебя. Как тебе твоя комната? Я специально попросил, чтобы рядом с моей.

— Не хочу тебя расстраивать, но я намерена ночью бежать отсюда. И если ты меня любишь, то последуешь за мной.

— Бежать? Но зачем? — удивился я. — Мы чем-то тебя обидели?

— Князь. Я боюсь его. Мне не понравился его взгляд.

— Брось, Доменика, — засмеялся я. — Пётр Иванович — замечательный и отзывчивый человек. Тебе незачем его бояться.

— Да, отзывчивый. Даже более, чем следовало бы, — с какой-то странной усмешкой ответила Доменика.

— Что именно тебе не понравилось? — явно не понимал я.

— Буду с тобой откровенна. Он смотрел на меня так, как мужчина смотрит на женщину.

— Это логично, — заметил я. — Что ж, мне есть, что тебе сказать. Князь догадался о твоей истинной сущности. У Фосфориных, похоже, встроенный индикатор, — как мог, объяснил я. — Только мой в связи с некоторыми проблемами сработал не так резко и не так быстро.

— Я поняла это без слов, Алессандро. Думаешь, я ничего не заметила? Думаешь, я не видела, какую реакцию вызвало у него моё пение? Сильвио полчаса назад вынес нам со Стефано последние мозги, в подробностях рассуждая о том, какое счастье для римского «виртуоза» играть принцессу в постели князя Фосфорини!

— Так это Сильвио тебя «накрутил»! — догадался я. — Не обращай внимания на его бессмысленные реплики, лишённые логики и здравого смысла. Князь ничего тебе не сделает. Наоборот, он очень обрадовался, что мы любим друг друга, и заранее дал добро на нашу свадьбу. А ты и вправду станешь принцессой, поскольку выйдешь замуж за меня.

— Ох, что-то не нравится мне всё это, — вздохнула Доменика.

— Перестань. Всё хорошо. Это кардинал запугал тебя до такого состояния, — я как мог, успокаивал возлюбленную, хотя что и говорить — сам пару недель назад бился в истерике, думая, что меня похитили недоброжелатели. Но неужели я мог признаться в подобном любимой женщине? — Тебе нечего бояться, пока я рядом с тобой. И я так давно не говорил… Я люблю тебя.

— Алессандро, — Доменика обняла меня за талию и положила голову мне на плечо. — Мой маленький принц.

— А ты — мой пушистый маленький лисёнок, — улыбаясь, ответил я, вспомнив сказку Сент-Экзюпери.

— Которого ты приручил, — добавила синьорина Кассини, проведя рукой от моего плеча до кисти. — Какой красивый, — улыбнулась она, взглянув на мой перстень, от тяжести которого у меня уже палец отваливался.

— Да, это Петру Ивановичу сам царь подарил. А Пётр Иванович отдал мне, поскольку ему и сыновьям маловат.

В какой-то момент мне бросился в глаза один момент: на руках Доменики не было перстней. Мне показалось это странным, ведь она раньше не снимала их даже на ночь и во время водных процедур. Что-то здесь не так.

— Доменика, а где твои перстни? — осторожно спросил я.

— Какая теперь разница? — вздохнув, ответила она вопросом на вопрос.

— Просто спросил, извини, — прошептал я и обнял Доменику за плечи, нежно целуя в щёки и губы.

В какой-то момент я не удержался и аккуратно помог Доменике лечь на ковёр, скользя рукой вдоль соблазнительных изгибов фигуры, просвечивающих сквозь полупрозрачную ткань сорочки. Потеряв контроль над собой, я судорожно целовал тёплый пушистый треугольник, скрытый под единственным слоем белоснежной ткани, и чувствовал накатывающую волну мурашек.

— Ах… Алессандро… Не надо сейчас…

С большим трудом я, наконец-то, смог остановиться. Действительно, сейчас не надо. Поэтому я просто обнял Доменику за плечи и нежно целовал, прижимая к себе.

— Алессандро, я хотела спросить тебя, — прошептала Доменика. — Почему князь зовёт тебя «Сашка»? Что это значит?

— Почему твой дядя зовёт слугу «Беппо»? — ответил вопросом на вопрос я.

— Беппо это сокращённое от «Джузеппе».

— Ну, а «Сашка» — это сокращённое от «Алессандро». Хотя, как и в итальянском, тут тоже есть варианты. Например, «Сашка» — означает нечто вроде «Сандраччо» — гадкий Алессандро. «Сашище» — это «Сандроне» по-итальянски. А «Сандрино», по-русски, будет «Сашенька», но я не люблю, когда ко мне так обращаются.

— Ясно, Сашище, — усмехнулась Доменика. — Но я буду называть тебя так, как ты захочешь.

— Тогда, зови меня просто «Саша», — улыбнулся я.

— Как скажешь, Сащья, — расплылась в улыбке синьорина Кассини.

По просьбе Доменики я остался на ночь в её комнате и в буквальном смысле разделил с нею широкую кровать. К ночи в помещении похолодало, и синьорина Кассини, всё это время пытавшаяся согреться после водной процедуры с холодной водой, пожаловалась, что замёрзла. Не желая допустить того, чтобы моя фея музыки простудилась, я забрался к ней под одеяло и нежно обнял, прижимаясь к ней, стремясь согреть и успокоить. Вскоре мне это всё-таки удалось. Ладони и ступни стали тёплыми, а дыхание более ровным. Какое-то время мы лежали под одеялом молча и смотрели на догорающий огонь в камине.

— Ты не представляешь, Алессандро, что я испытала, пытаясь найти тебя. Страшно сказать, мне даже пришлось опознать тела нескольких умерших юношей, которые, по словам его высокопреосвященства, были похожи на тебя. О, как я была зла на него! Не имея никаких доказательств, кардинал объявил в Капелле о твоём якобы самоубийстве и призвал молиться об упокоении души «грешного брата».

— Вот же… Слов нет, одни байты! — возмутился я.

— Ты хотел сказать, «буквы»? — поправила меня Доменика.

— Нет, я хотел сказать то, что я сказал. Это ужасно. Бедняга маэстро, что тебе пришлось пережить!

— Воспользовавшись моим временным унынием, кардинал решил поскорее воплотить в жизнь свои планы и через пару недель после твоего исчезновения сообщил о грядущем постриге. Пребывая в полной апатии и отчаянии, я дала согласие. Той же ночью мне приснился сон. Я видела светлого ангела, который плакал и призывал отказаться, пока не поздно. Проснулась я в панике и поспешила сообщить кардиналу о своём решении. Его высокопреосвященство впал в бешенство от моих слов и, схватив меня за волосы, поволок в собор Сан-Пьетро, где должно было свершиться неугодное Богу деяние.

— Вот негодяй! Да как он мог причинить тебе боль! — в ужасе воскликнул я.

— Не перебивай меня. Я молилась о том, чтобы Господь не допустил подобного преступления, и мои молитвы были услышаны: перед самым началом таинства я потеряла сознание, и священники, сочтя это дурным знаком, предложили перенести на другой день. Но в этот момент вдруг ни с того, ни с сего в собор является Карло Альджебри и сообщает, что готов принять монашество. Я очень надеюсь, что он сделал это из личных побуждений, а не только ради меня.

— Карло, великий механик, стал аббатом? — удивился я. — Как ведро воды на голову.

— Теперь уже не Карло, а падре Джероламо. Он добровольно согласился, сказав, что достиг своего предела в точных науках и желает посвятить жизнь Богу.

— Что ж, я надеюсь, он наконец нашёл своё истинное призвание, — заключил я. — Но что было дальше с тобой? Ты пыталась меня найти?

— Да, Алессандро. Отчаявшись, я обратилась за помощью к маркизе, — продолжала Доменика. — Синьора Канторини, к сожалению, не смогла мне помочь в поисках — впоследствии это сделал Сильвио, но зато она несказанно поддержала меня, призывая не падать духом и бороться до конца за свою любовь.

— Джорджия Луиджа потрясающая женщина, да не в обиду тебе будет сказано, — улыбнулся я. — Никогда не забуду, как она подобрала меня на виа Серпенти, когда я совсем отчаялся добраться до Неаполя.

— Знаешь… маркиза Канторини сказала мне, по какой причине подобрала тебя, несмотря на то, что с подозрением относится к незнакомым людям.

— По какой же? — удивился я.

— Маркиза сказала, что ты отдалённо напомнил её первого возлюбленного. Они виделись всего раз в жизни, но Джорджия Луиджа до сих пор вспоминает его пылкие объятия. Вот, что она рассказала мне:

«Ровно двадцать четыре года назад, на торжественном приёме, я увидела незнакомого юношу, красивого, будто ангел. Невинный взгляд, длинные ресницы, приятная скромная улыбка… Он совсем не говорил по-итальянски, и я почему-то приняла его за француза. В какой-то момент наши взгляды встретились и до самого рассвета не расставались. Отругав себя за то, что откровенно залюбовалась незнакомцем, я неожиданно обнаружила на себе его взгляд, который меня не отпускал. Будучи в то время девятнадцатилетней девственной вдовой, окончательно разочаровавшейся в жизни и людях, я вдруг почувствовала что-то до тех пор неизвестное и волшебное. Понимая, что совершаю безумное, я жестом пригласила его проследовать за мной в мои покои. Это была самая лучшая ночь в моей жизни, ночь, оставившая мне в качестве подарка мою прекрасную Паолину…»

Проснулся я, на удивление даже самому себе, на рассвете и, осторожно выбравшись из кровати, дабы не нарушить сон возлюбленной, как был, в одних панталонах и чулках, отправился бродить по особняку. Откуда-то с внутреннего двора слышался стук, и я решил посмотреть, что происходит. Выйдя с чёрного хода на внутренний двор, я с удивлением запечатлел следующую картину: князь Фосфорин, без парика и голый по пояс, с каменным выражением лица, колол дрова.

— Доброе утро, Пётр Иванович! — поприветствовал я князя. — Могу вам помочь?

— А, проснулся, наконец! Вон второй топор, тебя давно дожидается!

Обрадовавшись, я взял топор и с воодушевлением стал помогать дальнему предку с дровами. Когда последние закончились, я, вытирая пот со лба, присел на скамейку отдохнуть. После интенсивной физической работы с утра пораньше меня потянуло в сон.

— Не спать, сейчас будем баню достраивать! — крикнул мне почти в ухо Пётр Иванович, подойдя ко мне вплотную и тряхнув за плечи. — Немного осталось, до отъезда домой надо успеть.

Подняв глаза на князя, я даже вздрогнул, с ужасом обнаружив на его покрытой густой растительностью груди множество шрамов.

— Жуть! — непроизвольно вырвалось у меня.

— Экий ты впечатлительный! Правду говорят: дворянин, который не воевал — хуже девки!

— Спасибо за «комплимент», — обиделся я. — Между прочим, «виртуозы» действительно более чувствительные, чем девушки. Это связано с неустойчивостью психики и низким колеблющимся уровнем тестостерона и эстрогена.

— Хорош бредить, я знаю греческий получше тебя и не позволю коверкать язык предков.

— Каких предков? — удивился я.

— Наших, каких же ещё! Эх, совсем ничего не знает. После трапезы расскажу, коли не забуду.

— Мне было бы весьма интересно о них узнать, — поспешил загладить вину я, всё ещё разглядывая жуткие шрамы. — Где вы так, Пётр Иванович? — наконец спросил я.

— Под Полтавой. Восемнадцать лет назад, — угрюмо ответил князь.

— Вы принимали участие в великой Полтавской битве? — искренне удивился и восхитился я.

— Участие, — усмехнулся Пётр Фосфорин. — Да я в ваши годы шведов рубил на поле, как вот эти дрова! А мои сыновья толком даже саблю в руке не держали! Им бы только в поместье на печи греться — лодыри, каких свет не видел. Что за поколение?! — наконец вспылил всегда спокойный князь. Видимо, совсем разочаровали его сыновья-оболтусы.

— Так чем я лучше их? — усмехнулся я. — Тюфяк в квадрате, да и только.

— У тебя фосфоринский «огонь в глазах», — заметил князь. — Хоть ты чересчур дерзок и дурно воспитан, ещё не всё потеряно. По приезду на Родину я лично за тебя возьмусь.

При этих словах мне стало страшно. Значит, пра-пра…прадед собирается оставить меня навсегда в прошлом? И кем я буду? Первым сопрано Санкт-Петербургской Академии Наук? Или ведущим инженером в Императорской Певческой Капелле?

После почти двух часов стройки я совсем выдохся, и князь отправил меня приводить себя в порядок, а сам без лишних разговоров вылил на себя целое ведро ледяной воды и удалился в свои покои. Да уж, думаю, вот с кого надо брать пример!

Судя по царившей в доме тишине, ребята ещё не проснулись: понятное дело, устали в дороге! Проходя мимо комнаты, выделенной Стефано и Сильвио, я с удивлением обнаружил первого мирно спящим на диване в коридоре.

— Эй, Стефано, проснись! Ты что тут делаешь? — я растормошил сопраниста, а тот, протирая глаза, сел на диване.

— Сильвио достал, — кратко объяснил Стефано. — Весь вечер возмущался, что дон Фосфорини обратил внимание на бывшего хориста Доменико, а не на великого оперного «примо» Меркати!

— Совсем спятил этот «заслуженный сапожник римской оперы», — присвистнул я. — Нашёл, кого ревновать.

— Да ну его. Зажрался в своём театре, иначе не скажешь. Хорошо ещё, что я всю дорогу, хотя и с перерывами, сидел на козлах, а вот Доменико вынужден был выслушивать душераздирающий рассказ Сильвио о том, как от него любовник сбежал посреди ночи.

— Неудивительно, с таким-то характером кто угодно сбежит, — усмехнулся я. — Я с ним час в гримёрке посидел, мне хватило.

— Но не волнуйся, я сегодня же увезу Сильвио в Рим, пока твой отец не придушил его, — засмеялся Стефано. — О, я забыл спросить, как прошла ночь?

— В каком смысле? — не понял я.

— Да ладно тебе, я видел, как ты поздно вечером зашёл в комнату к Доменико. Я чуть позже хотел вас навестить, поговорить «за жизнь», но в коридоре столкнулся лицом к лицу с князем. Так вот он не велел вас беспокоить. Неужели знает?

— Знает, — усмехнулся я. — Но ты лишний раз об этом не упоминай.

— Буду нем, как твоя Филомела, — засмеялся Стефано. — Так ты мне ничего не рассказал. Не хочешь поделиться с другом впечатлениями?

— Если ты об этом, то мы ничего такого не делали, — поспешил заверить я, обнаружив при этих словах тень разочарования на лице сопраниста. — Нам и без этого вместе хорошо, — улыбнулся я.

— Ах, вот что значит, настоящая любовь! — с этими словами эмоциональный сопранист даже прослезился. — Та самая, что «долго терпит и не ищет своего»!

— Ну хватит сопли развешивать, — я по-дружески похлопал парня по плечу. — Лучше расскажи, что такого произошло, что кардинала так внезапно арестовали.

— И смех, и грех, Алессандро. Его высокопреосвященство, по всей видимости, все эти годы служили не Христу, а Меркурию! Разграбил всю папскую казну, я краем уха слышал — там не список, а бесконечная последовательность убытков!

— Вот тебе и раз, — вздохнул я. — Хотя от этого человека всего можно ожидать.

— Узнав о происшедшем, Доменико расстроился до глубины души. Решив, что тоже виноват, он продал все свои украшения и карнавальные платья, а полученные деньги отнёс в Ватикан. Этот поступок спас его от тюрьмы, но в Капеллу его обратно не берут. Не знаю, что кто наплёл новому кардиналу, но он ясно сказал, чтобы Кассини даже на порог Капеллы не пускали.

— Бедный Доменико, как же я его понимаю, — вздохнул я. — Но, тем не менее, я рад, что всё обошлось. Кстати, где сейчас Флавио и Микеле?

— Их отослали в Неаполь, к родителям. Но я считаю, что Флавио бы палкой отходить не помешало! Ведь это он на дядюшку донёс. А в итоге самого выкинули.

— Так ему и надо, — заключил я. — Что ж, как бы то ни было, Доменико теперь в безопасности, а мы сделаем всё возможное, чтобы создать для него благоприятные условия.

— Ты уже спрашивал у князя разрешение для меня поехать с вами? — воодушевлённо спросил Стефано.

— Нет ещё, но я думаю, он с радостью тебя возьмёт, — обнадёживающе ответил я. — Мы бы и Карло с собой взяли, но Доменико сказал, что твой брат принял весьма неожиданное решение стать аббатом.

— Да, это так. Я и сам от него не ожидал, — признался Стефано. — Но тем лучше для него: когда я уезжал, брат гораздо лучше выглядел, чем пару недель назад, когда он, окончательно разочаровавшись в современном состоянии науки, пребывал в глубочайшем унынии. Я посоветовал ему обратиться за советом к падре Лоренцо, и тот благословил его начать духовную карьеру.

— А ты, Стефано? — поинтересовался я. — Не планируешь последовать примеру брата?

— Нет, Алессандро. У меня совсем иные планы на жизнь, — загадочно улыбнулся сопранист.

Часов в восемь утра вся честная компания по традиции собралась в обеденной зале. Сильвио, не выспавшийся и недовольный, присоединился к нам к половине девятого. Уж лучше бы он остался завтракать в гостевой комнате: сидя за столом, синьор Долорозо бросал на князя до того нескромные и вызывающие взгляды, что я даже усомнился в его «виртуозности» и хотел было вывести из-за стола, но Доменика мне не позволила. Что касается Петра Ивановича, то он не воспринимал всерьёз этот нелепый флирт. Но вот меня этот деятель в конце концов достал, поэтому я не придумал ничего лучше, чем предложить ему починить свою туфлю в обмен на хороший костюм. Сильвио согласился, и до конца трапезы мы его не видели и не слышали.

После завтрака Стефано и Сильвио поспешили откланяться и стали собираться в путь. Пётр Иванович любезно предоставил «виртуозам» лакея и кучера, рассудив, что певцу не место на козлах, а также вручил Стефано корзинку с оладьями, с усмешкой намекнув, чтобы они поделили поровну. Крепко обнявшись с другом, я обещал навестить его, как только буду в Риме.

Доменика, несмотря на первоначальные протесты, вскоре поддалась на уговоры с моей стороны и согласилась остаться с нами, дабы на следующий день мы вместе выехали в Рим. После обеда синьорина Кассини выпросила у князя разрешение позаниматься со мной вокалом в его кабинете. Прозанимались мы часа два с половиной, после чего Пётр Иванович вновь позвал меня строить баню, весьма оценив моё рвение к работе, а Доменика осталась в кабинете репетировать свою оперную партию.

К вечеру, когда совсем стемнело, строительство было почти завершено, оставалась лишь самая малость, которую князь решил доделать по приезду из Рима. Пока что мы сидели в кабинете и наслаждались прекрасной игрой Доменики, которая согласилась исполнить для нас свои композиции, а затем и запела, и её голос хотелось слушать вечно. На этот раз со стороны князя не последовало столь бурной реакции, как день назад, вероятно, сказалась усталость после напряжённой физической работы. Что до меня, то с непривычки болели мышцы плеч, но я не обращал на это внимания.

— Пётр Иванович, помните, вы утром обещали рассказать про наших предков, — напомнил я, когда Доменика прекратила играть и, поднявшись из-за клавесина, присоединилась к нашей компании за карточным столиком.

— Завтра расскажу. В дороге. Всё равно заняться нечем будет. А сейчас, дети мои, пора спать. Выезжаем на рассвете, не поторопитесь — останетесь здесь.

Глава 42. Согласие и примирение

Рано утром изящная княжеская карета, запряжённая четвёркой вороных, выехала из ворот тосканской резиденции Фосфориных и вскоре покатилась по Кассиевой дороге на юг Италии. Как утверждала Доменика, эту древнейшую магистраль строили её дальние предки, от которых и произошла фамилия «Кассини», но, к сожалению, никаких доказательств она предъявить не могла.

Ранний выезд и предшествовавшая ему бессонная ночь — по закону подлости, нам обоим в ту ночь было не уснуть — привели к тому, что, едва только отъехав на пару километров от дома, Доменика сладко уснула в моих объятиях, а затем и мои «системные ресурсы» были захвачены Морфеем. Мы так и проспали четыре часа, свернувшись клубком на мягком сидении. «Как два котёнка», — потом смеялся Пётр Иванович.

Надо отдать должное князю, который хоть и поворчал впоследствии и назвал «лодырями и лежебоками», но будить нас не стал, вероятно, из уважения к Доменике. Проснулись мы лишь к полудню, когда лучи солнца бесцеремонно проникли к нам в карету через «открытый порт» — щель в ставнях на окнах кареты — и заставили открыть глаза.

— Сними парик, — приказал князь. — Хочу взглянуть, как светится «луч утренней звезды».

Протерев глаза, я выполнил просьбу родственника. Тот удовлетворённо улыбнулся одним уголком рта.

— Превосходно. Ещё раз убеждаюсь в подлинности твоего происхождения.

Я понял, что он имеет в виду. Ещё вчерашним утром, когда мы кололи дрова во внутреннем дворе, я обратил внимание, что фосфоринская белая прядь на солнце отливает серебром. У себя я такую особенность никогда не обнаруживал лишь потому, что виски сбривал и в зеркало почти не смотрел. Родители тоже мало обращали внимание на подобную мелочь, уделяя внимание в большей степени моей учёбе, нежели внешности. Отец так и вовсе не придавал никакого значения этому фамильному изъяну. Теперь же, по всей вероятности, Пётр Иванович подтвердил наличие данной особенности и у меня.

— А вот у моей ненаглядной невесты волосы на солнце отливают золотом, — заметил я, целуя руку просыпающейся Доменике. Она так и не поняла, о чём был разговор, поскольку мы говорили по-русски.

— Доброе утро, ваша светлость, — потянувшись по-кошачьи, промурлыкала Доменика. — Простите нас за столь непозволительную дерзость — уснуть в вашем присутствии.

— Пустяки, — отмахнулся Пётр Иванович. — Но вам же хуже: ночью будет не уснуть.

— В начале пятнадцатого столетия, — начал свой увлекательный рассказ князь Фосфорин, — некий дворянин Александр Фосфорос (Φωσφόρος) вместе с малолетними племянниками, сыновьями покойного брата, переселился из Константинополя в Новгород и устроился певчим в Софийский собор. Судя по некоторым биографическим источникам, сам Александр был евнухом, а его старший племянник, Анастасий, стал основателем династии Фосфориных, получивших почти триста лет спустя княжеский титул.

«Здравствуй, деда Настя!» — непроизвольно подумал я, впервые слыша такие подробности аж про самый «корень» нашего «бинарного дерева». Ведь в своё «старое» время я абсолютно не имел никакого представления о своих предках дальше прадеда, которого расстреляли. Ни дед Илья, не бабушка Лена не рассказывали моему отцу о нём — боялись, что и за ними «придут». В свою очередь, отец мог поделиться со мной лишь воспоминаниями о своих родителях и их близких друзьях. Единственное, что я знал о своих предках, так это то, что какой-то князь Фосфорин в первой половине девятнадцатого века случайно убил юного грека, но скорее всего — это лишь легенда, не подкреплённая доказательствами.

А теперь я сижу в карете, в восемнадцатом веке и с нескрываемым изумлением слушаю рассказ своего пра-пра…прадеда о первом из династии Фосфориных. Причём, что удивительно: своим существованием я обязан своему тёзке, византийскому певцу-кастрату, который, насколько я знаю, очень вовремя вывез племянников из погибающей империи. Да, чего только не узнаешь, побывав в прошлом!

— Пётр Иванович, разрешите поинтересоваться, где вы почерпнули столь ценную информацию? — наконец задал я вопрос. — Ведь то, что вы описываете, произошло почти что четыреста лет назад.

— Из семейного архива. У нас в семье действует правило, по которому каждый старший сын обязан оставлять потомкам свою автобиографию. Конечно, мало что сохранилось, но рукопись пятнадцатого века всё ещё находится в нашем поместье, в библиотеке.

Жаль, что нельзя отдать эту рукопись историкам или археологам, чтобы они проверили её подлинность. Пока что, уважаемый предок, программист из двадцать первого века вынужден поверить вам на слово. Поскольку и сам не может предоставить никаких доказательств своего истинного происхождения.

— Был бы весьма рад, если бы вы позволили мне почитать эту рукопись, — тяга к знаниям вновь завладела моим разумом.

— Судя по твоему знанию языка, ты вряд ли сможешь это сделать. Она на греческом. И пока что ни у кого не дошли руки её перевести.

— Я могу перевести рукопись на итальянский, — предложила Доменика.

— О, вы тоже владеете языком Платона и Аристотеля? — приятно удивился князь.

— Да, падре Лоренцо меня научил, также как и латыни.

— Ещё Доменика знает английский и французский, — я поспешил похвастаться познаниями своей возлюбленной.

— Вы поистине уникальный человек, синьорина Кассини, — сделал ей комплимент дальний предок, чем вызвал у меня необъяснимую искру ревности.

До Вечного города мы добрались, вопреки нашим ожиданиям, лишь к началу следующей недели, поскольку у моей возлюбленной возникли непредвиденные обстоятельства, в связи с чем мы были вынуждены на целых три дня остаться в гостинице недалеко от Витербо. В первый же день мы с Доменикой страшно разругались из-за того, что я запретил ей принимать опиум в качестве обезболивающего и вылил пузырёк в окно.

— Ты негодяй, Алессандро! Всё испортил! — с рыданиями трясла меня за плечи синьорина Кассини.

— Ты понимаешь, что это опасно? — пытался объяснить я. — Опиум — яд замедленного действия. Лучше давай я попрошу у князя стопку водки, он вроде бы взял с собой.

— Спасибо, с меня той карнавальной граппы хватило. С белым вином и шахматными слониками, — проворчала Доменика.

— Прости, — виновато прошептал я, обнимая возлюбленную. — Я виноват, но давно в этом раскаялся.

Дабы хоть как-то утешить любимую, я купил в близлежащих лавках для неё бутылку красного вина, моцареллу и несколько пирожных, а затем отнёс всё это вместе с бокалом к ней в комнату, поставив поднос на прикроватный столик. Синьорина Кассини в дурном расположении духа возлежала на кровати под одеялом и картинно вздыхала.

— Io sono la persona più malata del mondo[78], — тихо пропел я речитативом на музыку то ли Хассе, то ли ещё кого, пытаясь хоть как-то поднять любимой настроение.

— Иди, спой это князю. Он тебе букет розг подарит, — усмехнулась Доменика.

Как бы то ни было, через три дня мы покинули Витербо и продолжили путь до пункта назначения, останавливаясь на ночь в пригородных гостиницах — с клопами, тараканами и прочими «первичными ключами» в любой гостиничной базе данных того времени.

Рим встретил нас как обычно — песчаным ветром и палящим солнцем. Приём, достойный суровых гостей с Севера. Мы въехали в город в середине дня, примерно в два часа, и сразу же, по настоянию князя, сняли комнату в римской гостинице. К счастью, на этот раз номер оказался гораздо более приличным и предназначенным для какого бы то ни было существования, нежели та каморка, в которой я прожил большую часть Великого поста.

Визит синьоре Кассини было решено нанести поближе к вечеру. Проводив Доменику до калитки её дома, я попросил передать синьоре Кассини, что к вечеру ожидаются гости, но кто именно и с какой целью — пока что секрет. Пока что Пётр Иванович изъявил желание проведать развалины амфитеатра Флавиев, мы отправились туда на карете, а я на этот раз выступил в роли экскурсовода.

После увлекательной экскурсии, испорченной лишь песчаным ветром и улетевшими шляпами, мы вернулись в гостиницу, дабы привести себя в парадный вид. Мишкин костюм из светло-фиолетового атласа, в котором я выступал на приёме у герцога Тосканы, белоснежный парик и густой слой пудры сделали меня похожим на фарфоровую куклу, но я не посмел перечить дальнему предку, хотя на самом деле искренне разделял философские взгляды Вовки из Тридевятого царства с лозунгом: «И так сойдёт!». Сам князь тоже переоблачился, сменив свой чёрный дорожный костюм на парадный, из красного бархата.

— Значит, слушай меня, — перед выходом строго обратился ко мне Пётр Иванович. — Чтобы никаких мнимых обмороков и закатываний глаз. Пусть ты и оперный певец, но в первую очередь ты дворянин, поэтому веди себя соответственно.

— Да понял я, — угрюмо ответил я, обижаясь, что со мной обращаются как с провинившимся двоечником. Что я, виноват, что меня воспитывали простые советские люди, растерявшие свой статус и культуру?!

— Не дерзи. От твоего поведения зависит твоё будущее. Я намерен сватать невесту для юного князя, но не для «капризной римской примадонны».

— Полностью с вами согласен. Сделаю всё, что в моих силах.

Часов в семь вечера в доме Кассини раздался звонок в дверь. Лакей, обученный говорить по-итальянски, пафосно провозгласил, что явился князь дон Пьетро Фосфорини с дружеским визитом. Дверь открыла синьора Катарина. Надо сказать, бедная женщина выглядела неважно: осунувшееся лицо, тёмные круги под глазами, отсутствующее выражение лица… Казалось, что все эти дни она ничего не ест, не пьёт, лишь плачет круглыми сутками. Скорее всего, её страдания были связаны с предательством возлюбленного и изгнанием «сына» из Капеллы. Поэтому, пребывая в глубочайшей депрессии, Катарина мало удивилась визиту высокого гостя из Российской Империи.

Пётр Иванович проследовал за хозяйкой дома в гостиную, а мне жестом велел пока что оставаться у двери. Дабы не шокировать раньше времени донну Катарину, перед выходом из кареты я закрыл лицо вуалью, якобы от яркого солнца, и не снимал её, дожидаясь нужного момента.

— Это большая честь для нас, ваша светлость, — сказала синьора Кассини, приглашая князя присесть на диван в гостиной и наливая вино ему в бокал. — Могу ли я узнать, с какой целью нанесён визит в скромное обиталище римских плебеев?

— Уважаемая синьора, — обратился к ней Пётр Иванович. — Весьма рад, что вы столь радушно принимаете нас в вашем доме. Но явился я не праздного любопытства ради, а по весьма серьёзному делу.

— Я вас внимательно слушаю, — вздохнула донна Катарина.

— Насколько мне известно, ваши дочери — первые красавицы Рима, и при этом весьма умны и талантливы. И я сочту за честь, если вы согласитесь выдать их замуж за моего среднего и младшего сына.

— Мои дочери? — нервно засмеялась синьора Кассини. — Прошу прощения, ваша светлость, но у меня только одна дочь, Элизабетта. Помимо неё у меня только два прекрасных мальчика — Доменико и Эдуардо.

— Вот как, — усмехнулся князь Фосфорин, а я, слыша из гостиной их разговор, в этот момент даже испугался, решив, что Пётр Иванович потребует доказательств. — Не хочу показаться бестактным, но спешу сообщить вам, что мне всё известно.

— Не понимаю, о чём вы, — испуганно ответила донна Катарина.

— Обо мне, матушка, — послышалось с лестницы мягкое контральто тёплого тембра.

Катарина и Пётр Иванович обернулись в сторону лестницы и увидели… о, у меня даже слов нет, чтобы выразить восхищение! Синьорина Доменика Мария Кассини в своём бело-розовом атласном платье (должно быть, единственном, которое у неё рука не поднялась продать) стояла на ступени лестницы и смотрела в мою сторону. Её спокойный, величественный взгляд и идеальная осанка делали её похожей на настоящую принцессу. Или княгиню, что в итальянском переводе, по сути, одно и то же.

Столь захватывающее зрелище на мгновение лишило меня дара речи, а уж какие эмоции испытал князь, о том мне, к счастью, неизвестно. Единственным человеком, кто был недоволен и разочарован, была синьора Кассини, которая просто со стоном опустилась в кресло и заплакала.

— Мама, что с тобой? Успокойся, — Доменика, приблизившись к донне Катарине, обняла её за плечи.

— Вам не о чем беспокоиться, уважаемая синьора, — поспешил утешить Катарину Пётр Иванович. — Я лично позабочусь о том, чтобы ваша прекрасная старшая дочь была в безопасности. Увы, в связи с последними событиями в Ватикане, её будущее в этом городе является неопределённым.

— За что? За что мне все эти испытания? — рыдала в голос синьора Кассини. — Я знаю, это Бог наказывает меня за моё злодеяние!

— Какое ещё злодеяние? — удивился Пётр Иванович.

— По моей вине погиб невинный мальчик, который искренне любил Доменику, а я по греховности своей подозревала его в порочности и корысти. Теперь мне нет прощения.

— О каком мальчике вы говорите? — поинтересовался князь.

— Его звали… — сквозь всхлипы отвечала донна Катарина. — Алессандро Фосфоринелли. Он пел в Капелле, а потом был слугой в моём доме…

— Что?! — прогремел Пётр Иванович. — Неслыханный произвол!

— Я пожаловалась кардиналу, что Алессандро пытается развратить мою дочь, а кардинал…

— Не продолжайте. Я всё знаю, — строго ответил князь. — Вы, я надеюсь, понимаете, что за подобное вас следовало бы казнить?

— Да, я согласна умереть, чтобы смыть свои грехи! — воскликнула синьора Кассини. — Только пощадите моих детей, они ни в чём не повинны!

— Будет вам. Успокойтесь. Достаточно того, что вы признаёте свою вину в содеянном.

— Признаю! И готова принять монашество, дабы в уединении молиться об упокоении души несчастного Алессандро!

— Вам не придётся этого делать, ведь мой сын жив и здравствует, — усмехнулся князь и жестом приказал мне выйти из моего убежища.

— Кастрат Фосфоринелли… ваш сын? — по-настоящему удивилась синьора Кассини.

— Именно так. Сашка, сними тряпку с лица! — эти слова уже по-русски Пётр Иванович адресовал мне.

Выйдя на середину комнаты я, с показным пафосом и изяществом сбросил вуаль и взглянул на синьору Кассини. При виде живого и почти невредимого меня у моей бедной будущей «тёщи», по всей видимости, наступил шок. В течение почти что минуты мы молча смотрели друг на друга, а затем донна Катарина поднялась из кресла и… упала передо мной на колени.

— Простите меня, синьор Фосф… ваша светлость, — сквозь слёзы шептала донна Катарина, а я от смущения не знал, куда провалиться.

«Тут во всём они признались, повинились, разрыдались», — вспомнил я цитату из сказки Пушкина. Честно сказать, я испытывал смешанные чувства: с одной стороны, я был рад торжеству справедливости, ибо, «так ей и надо», но с другой — мне было жаль несчастную женщину, которая, не будучи, в общем-то, плохим человеком, оказалась в столь неприятной ситуации.

Мы с Доменикой помогли донне Катарине подняться с пола и посадили обратно в кресло, вручив ей бокал вина для успокоения нервной системы.

— Итак, теперь, когда всё поставлено на свои места, я вновь озвучу цель своего визита. А именно, согласны ли вы, уважаемая синьора Кассини, выдать своих дочерей — Доменику Марию и Элизабетту Витторию за моих сыновей, Алессандро и Микеле, соответственно?

— Ах, ваша светлость, я с радостью отдам Элизабетту за вашего сына Микеле. Но что касается Доменики… Я, как правоверная католичка, не вправе благословить свою старшую дочь на брак с кастратом. Да не в обиду будет сказано вашему сыну.

— В любом случае, официальное разрешение мы будем просить у государыни Екатерины по приезду в Санкт-Петербург, — с минуту подумав, ответил князь. — Алессандро, судя по его же словам, не имеет отношения к Католической церкви, а посему не является «собственностью Ватикана». Чисто с формальной точки зрения Алессандро — потомственный дворянин и имеет полное право жениться на любой девице благородного происхождения.

— Да, и наш брак никоим образом не нарушит законы Ватикана, ибо будет заключён за пределами Италии, — внёс свою лепту я.

— Ох, не знаю, — вздохнула донна Катарина. — Я не смею противиться вашему решению, но пусть тогда дальнейшее всецело лежит под вашей ответственностью. Иными словами, я не вмешиваюсь в это дело.

— Мама, неужели ты не против? — обрадовалась Доменика, обнимая синьору Кассини.

— Моё мнение здесь ничего не решает. С позволения вашей светлости, я снимаю с себя ответственность за эту девушку, — холодно отвечала донна Катарина.

— Вы отрекаетесь от собственной дочери? — возмутился князь.

— Она не дочь мне, дон Фосфорини. Доменика — внебрачная дочь моего покойного супруга, маэстро Алессандро Кассини. Мы удочерили её в возрасте шести лет. Девочка так хорошо пела, что кардинал велел сделать из неё солиста Капеллы…

— Вот это новость! — засмеялся Пётр Иванович. — Значит, наши «старшенькие» — одного поля ягоды.

— Что вы хотите сказать? — не поняла донна Катарина.

— Отец хотел сказать, что мы с Доменикой — особенные, — ответил вместо князя я, намекая на необычность нашего происхождения и не желая более обсуждать ложные теории.

— Этого я отрицать не буду, — согласился Пётр Иванович. — Итак, я полагаю разумным подписать брачный контракт.

Пока «родители» подписывали все необходимые бумажки, я утащил Доменику из гостиной в прихожую и, не сдержав порыва радости, обхватил её за талию и закружил по комнате.

— Ах, прекрати! Уже почти восемь часов, мне нужно срочно переодеться, — вырывалась Доменика.

— Зачем? Ты прекрасна в этом платье. Ты в любом платье прекрасна, — шептал я, про себя думая: «А без платья — ещё лучше!».

— Пока что я не намерена раскрывать свою сущность всему Риму. Это слишком опасно. Сейчас все приедут, и я не хочу лишних вопросов.

— Кто приедет? — не понял я.

— Я отправила Эдуардо с дядюшкой на карете к Альджебри, чтобы пригласить их к нам. Не знаю, говорила ли я тебе или нет, но на сегодня назначена помолвка Эдуардо и Чечилии. Боюсь, что мы уже не успеем её перенести.

— Тем лучше, — обрадовался я. — Коль отмечать, так всем вместе! Эх, жаль, что шампанского здесь не продают!

— Что это такое? — поинтересовалась синьорина Кассини.

— Это такой шипучий напиток светло-жёлтого цвета, — как мог, объяснил я.

— Ты что-то путаешь. Светло-жёлтый шипучий напиток в моё время назывался «лимонад». В любом случае, у меня ровно пять минут на то, чтобы снять платье и надеть панталоны!

Вскоре на улице послышалось конское ржание и скрип приближающейся старой кареты. Я поспешил открывать, поскольку Доменика убежала к себе наверх переодеваться, а донна Катарина с Петром Ивановичем всё ещё оформляли договор. Неужели без этого никак? Эх, как говорил Маяковский, «я волком бы выгрыз бюрократизм!»

Только я вошёл в прихожую, как в дверь без стука вломился невероятно обрадованный Эдуардо, а следом за ним прошествовали падре Густаво с Беппо и маэстро Альджебри с дочерью и младшими сыновьями.

Увидев Эдуардо, я сначала даже его не узнал: всего лишь за месяц парень значительно вырос и возмужал, ничего теперь в нём не напоминало того доходягу-подростка. По словам Доменики, Эдуардо после моего отъезда каждый день занимался на моих самодельных тренажёрах и стал больше времени проводить на свежем воздухе.

Чечилия за это время не сильно изменилась, но казалась более взрослой и серьёзной. Возможно, метаморфозы, произошедшие с Эдуардо, действительно повлияли на её мнение. Как бы то ни было, дочь композитора-математика и пра-пра…прабабушка моей невесты выглядела по-прежнему потрясающе в светло-бежевом атласном платье, подчёркивающем её нежные розоватые щёки.

Дядюшка Густаво, к моему удивлению, выглядел на редкость хорошо, видимо, окончательно бросил пить и занялся полезной деятельностью — как я позже выяснил, падре Чамбеллини, имея какое-то музыкальное образование, устроился руководителем хора в небольшой церкви неподалёку от Виа Серпенти.

Маэстро Альджебри пребывал в прекрасном расположении духа, несмотря на то, что всё ещё был зол на Стефано за его выходки в Капелле. Впрочем, Стефано не слишком переживал по этому поводу, поскольку все его мысли, скорее всего, были уже в Российской Империи на каком-нибудь придворном балу с очаровательными фрейлинами. Карло по привычке подкалывал брата по этому поводу: «А может всё-таки в монастырь?», на что Стефано лишь ослепительно улыбался и отвечал: «Всё равно нас обоих в одну келью не поселят!»

Позже к нашей дружной компании присоединилась Доменика, уже переодевшаяся в скромный, но элегантный костюм из тёмно-зелёного бархата и, исполняя обязанности «старшего мужчины в доме», пригласила всех гостей за стол.

Таким образом, часов в девять вечера мы все дружно собрались за столом, дабы вместе отметить сразу три помолвки — одну очную, вторую — заочную, а третью — тайную. Атмосфера в доме царила очень тёплая и дружелюбная, судя по улыбкам, шуткам и смеху, у всех было праздничное настроение. «Эх, только шариков и серпантина не хватает для завершённости картины!», — подумал я.

Мы с Петром Ивановичем сидели по разные концы стола и молча обалдевали от весьма эмоциональных разговоров на итальянском. Реплики были многопоточными одновременными и асинхронными, и я вскоре перестал понимать, о чём речь: колебания струны смешались с перьями в сценических костюмах, гармония смешалась с алгеброй, а вино — с граппой (опять!). В конце концов князь Фосфорин не выдержал и, постучав ложкой о бокал, призвал всех к тишине.

— Уважаемые синьоры и дамы, в этот знаменательный день я имею счастье поздравить с помолвкой не только благородного синьора Кассини и его прекрасную избранницу синьорину Альджебри, но также хочу объявить о грядущей свадьбе моего младшего сына Микеле с очаровательной синьориной Элизабеттой Кассини. За светлое будущее подрастающего поколения лучших людей Италии и России!

Не успели все гости поднять бокалы, как раздался звонок в дверь. Эдуардо, как самый молодой из всех присутствующих, мгновенно побежал открывать.

— Подождём вновь прибывших гостей, — предложил князь, и все замерли с поднятыми бокалами в руках.

Глава 43. Напоминание из прошлого

В прихожей послышались мелодичные женские голоса, и спустя пару минут в столовую, шурша юбками, вошли две женщины. К сожалению, я сидел спиной к двери, поэтому сразу не смог увидеть вошедших, но вот Пётр Иванович, который сидел за противоположным концом стола, и услышал, и увидел, и… побледнел, как простыня.

А затем последовала ужасная сцена: Пётр Иванович до того сильно сжал стеклянный бокал в руке, что последний просто-напросто лопнул, и на стол, сквозь манжеты кафтана, потекли струйки крови, смешанной с вином. Но, несмотря на это, князь, будто статуя Командора, не сдвигался с места, уставившись на вошедших, словно на привидения. Или на инопланетян в скафандрах. После моего загадочного перемещения в прошлое я мог ожидать увидеть здесь всё, что угодно.

— Кошмар! — первыми произошедшее заметили мы с Доменикой, поскольку сидели напротив князя, и поспешили на помощь Петру Ивановичу. С трудом разжав ему кулак, я стряхнул осколки в блюдце и высыпал в стоявшую в углу корзину для мусора. В то время как Доменика обработала порезы смоченной в граппе салфеткой и забинтовала чистым носовым платком.

— Вы не сильно поранились, ваша светлость? — обеспокоенно спросил маэстро Альджебри.

— Пустяки, — отмахнулся князь. — Бокала жаль.

— Это к счастью, — прокомментировал Стефано.

Взглянув на синьору Катарину, я увидел, как она закатила глаза, и прочитал в её взгляде следующее: «По всей видимости, у этих князей Фосфорини битьё чужой посуды — наследственная черта». Остальные гости недоумевали по поводу произошедшего и лишь пожимали плечами.

Посмотрев наконец на вошедших, я увидел всего-навсего маркизу Канторини и её воспитанницу, а вернее сказать, дочь, Паолину. Они обе выглядели потрясающе в пышных платьях из светло-голубого атласа. Логическая цепь мгновенно выстроилась в мозгу, и до меня дошло наконец, что тем парнем, «прекрасным, будто ангел» как раз и был много лет назад мой почтенный предок. А Паолина, соответственно, настоящим плодом запретной любви русского князя и итальянской маркизы. Теперь понятно, почему эта девушка так похожа на бабушку Лену в юности.

Впрочем, Джорджия Луиджа, как мне показалось, тоже была весьма удивлена, не ожидая увидеть здесь свою первую любовь. Как бы то ни было, моим долгом было представить новых гостей:

— Её сиятельство маркиза Джорджия Луиджа Канторини и её воспитанница Паолина, — голосом пафосного церемониймейстера объявил я.

— Рада приветствовать вас, дорогие мои, — пытаясь изобразить улыбку, обратилась ко всем маркиза. Всё-таки аристократическое воспитание не пропьёшь.

— С вами всё в порядке, дон Пьетро? — тихо поинтересовалась Доменика, когда маркиза и Паолина заняли предложенные им места за столом.

— Да, друг мой, — с прежней усмешкой заверил её князь, делая вид, что ничего не произошло. Затем он вновь поднял уже небольшой бронзовый кубок, который синьора Кассини, убедившись в нашей семейной страсти к битью посуды, велела Эдуардо принести из гостиной. — Итак, когда мы наконец все в сборе, давайте поднимем бокалы за будущие супружеские пары — Кассини и Фосфорини!

На этот раз уже ничто не помешало всем нам соприкоснуться бокалами с хрустально-металлическим звоном. Праздничная атмосфера вернулась после нарушившего её визита, но всё же я не мог не заметить, что князь и маркиза внимательно изучают друг друга. Что касалось Паолины, то она, скорее всего, ни о чём не подозревала и просто мило общалась с Доменикой, с которой, оказывается, ещё во время моего отсутствия нашла общий язык и интересы. Обе всерьёз интересовались дизайном платьев: Доменика в свободное время часто рисовала эскизы, а Паолина неплохо умела шить. Сейчас же девушки обсуждали проект сценического одеяния Минервы для предстоящей оперы, в которой Доменике предстоит впервые взойти на оперную сцену. Вскоре к их разговору присоединилась и Чечилия, предлагая сделать на платье сложную геометрическую вышивку:

— Смотри, Доменико, ближе к подолу будут циклоиды, а чуть выше — синусоиды с различными периодом и амплитудой. Лиф же будет украшен прекрасной астроидой из золотой ткани…

— О, mamma mia! И здесь математика, что же ты будешь делать? — Доменика театрально заломила руки. — Сделай просто волны, и я буду безмерно тебе благодарен.

За другим концом стола происходил не менее увлекательный разговор, в котором участвовали Стефано с братом и дядюшка Густаво. Последний, зайдя слишком далеко в философских рассуждениях, подкинул братьям довольно необычную для того времени идею о том, что в мире действуют законы троичной логики, тем самым вызвав у обоих математиков жаркий спор на грани скандала:

— Это что же получается, что «виртуозы» — действительно третий пол, не мужчина и не женщина? — возмущался Стефано. — Нет, я не согласен. Ведь вы же не будете каждую мышь, родившуюся с двумя хвостами или приобретшую в течении жизни фиолетовый окрас шерсти, сразу выделять в отдельный вид? Ни к чему плодить лишние сущности, если вполне можно обойтись минимальным их числом.

— Но, согласись, деля мир на две части — на чёрное и белое, на мужчин и женщин, на нули и единицы, мы лишаем своё познание очень многого, закрывая глаза или отрицая вещи, которые в троичном мире кажутся элементарными.

До чего бы ещё договорились уважаемые братья-математики под руководством старого еретика Чамбеллини — неизвестно. Вполне возможно, создали бы механический компьютер с тремя состояниями. Бессмысленный спор свёл на «нет» композитор Альджебри, объявив, что будет говорить тост.

— Дамы и синьоры! — возгласил маэстро. — Пользуясь случаем, хочу поднять этот бокал за поистине замечательного человека — за нашего дорогого Алессандро Фосфоринелли, и пожелать ему всяческих успехов как в оперной карьере, так и в служении математическим наукам. Также, ваша светлость, я хотел бы поднять бокал за вас, ибо именно вам Алессандро обязан своим великолепным образованием и прекрасным лирическим сопрано…

При последних словах я подумал, что сейчас и кубок постигнет незавидная участь — неупругая деформация при сжатии, однако князь сдержался и, ничего не ответив, молча коснулся кубком поднятых бокалов. Затем, осушив коническую ёмкость, с угрюмым видом сел за стол. Вот зачем композитор это сказал? Только настроение нам обоим испортил. Маэстро, скорее всего, думал, что идея сохранить мне голос принадлежала Петру Ивановичу. Для человека той эпохи было обычным делом отправить своих хорошо поющих сыновей под нож хирурга.

— Дорогие друзья, — на этот раз тост решил сказать я, — с позволения моего достопочтенного отца и покровителя, дона Пьетро Фосфорини, я хотел бы поблагодарить всех присутствующих за неоценимую помощь. Дон Фосфорини, если бы не вы, я бы давно покоился с миром неизвестно где. И я безмерно благодарен вам не только за то, что вы дали мне жизнь, но и за то, что вовремя спасли её. Маэстро Альджебри, я сердечно признателен вам за то, что не лишили меня, пожалуй, единственного шанса оказаться на сцене самого театра «Della Valle» и терпеливо отнеслись к моим капризам и недостаточной компетентности. Ваше сиятельство, блистательная маркиза, вам же я хочу выразить свою искреннюю благодарность за то, что, подарили мне возможность увидеть то, о чём я даже не подозревал. И, наконец, особые слова благодарности обращены к моему замечательному учителю, маэстро Доменико Мария Кассини. Единственный человек, который не бросил меня в трудную минуту и не отвернулся от меня, потратив своё драгоценное время на обучение столь посредственного певца, как я. Подобно великому Микеланджело, мой учитель проделал кропотливую работу по высеканию произведения искусства из безжизненного камня. И я говорю не только о вокале. Поистине, Доменико сделал из меня человека, научил жить и чувствовать по-настоящему. Научил любить вопреки всем предрассудкам. Доменико, ты — настоящее чудо…

При этих словах все подняли бокалы и вновь со звоном свели их вместе. Стефано, в порыве эмоций, крикнул: «Ура!», а я, увидев слёзы на глазах Доменики и не сдержав порыва страсти, в присутствии всех нежно поцеловал мнимого «виртуоза» в губы, чем вызвал лишь всеобщее одобрение. В Риме восемнадцатого века считались нормальными романтические отношения между «виртуозом» и его покровителем, коим я теперь являлся в какой-то мере для Доменики. Что же касается Петра Ивановича и синьоры Кассини, то они уже подписали самый важный документ, дающий нам в перспективе право на отношения.

После праздничного банкета все разбрелись кто куда, образуя небольшие компании. Карло Альджебри, он же аббат Джероламо, беседовал с дядюшкой Густаво на религиозные темы, хотя, по правде сказать, последний не особо годился в духовные наставники. Маэстро Альджебри обсуждал с донной Катариной условия брачного контракта между Эдуардо и Чечилией: свадьбу назначили на лето следующего года, когда Эдуардо исполнится шестнадцать лет.

Сам же младший Кассини неожиданно для себя обрёл наставника и собеседника в лице князя Фосфорина, ещё за столом удивив всех своим новым шедевром: в качестве подарка к помолвке Эдуардо собственноручно изготовил и подарил Чечилии миниатюрную деревянную вазу в виде ионической колонны, выполненную из полена и покрытую белым лаком. Пётр Иванович искренне восхитился способностями мальчика и пообещал посодействовать при поступлении во Флорентийский университет на факультет архитектуры.

— Хорошее образование — есть фундамент для развития полноценной личности, так говорил мой учитель по столярному делу. Сам я несколько лет, по указу императора, отучился в Голландии. А спустя годы, заметив, что мой младший сын Микеле хорошо рисует, отправил его во Флоренцию, изучать живопись и скульптуру.

— Если ваш младший сын столь же хорош в изобразительных искусствах, как старший — в искусстве пения, то, с вероятностью девяносто девять из ста, могу поклясться, что Россия вскоре обретёт своего собственного Микеланджело, — с едва заметной усмешкой отметил маэстро Альджебри.

— Маэстро, вы мне льстите, — ответил я. — Вы просто не слышали лучших певцов Италии. Фаринелли, Каффарелли, Джицциэлло…

— Так-так-так, — перебил меня композитор. — О первых двух я слышал от Доменико, который имел честь присутствовать на их выступлениях. Но вот о третьем я понятия не имею.

— Тогда простите, — немного краснея, извинился я, осознав, что этот певец ещё не дебютировал на сцене. — Похоже, я что-то перепутал.

Чечилия с Доменикой и Паолиной продолжали обсуждать сценическое платье и детали его реализации, а Стефано подбирал на клавесине какую-то восточную мелодию, и ему было ни до чего другого.

Вскоре семейство Альджебри засобиралось домой, Эдуардо с дядюшкой вызвались отвезти их на карете. Доменика с Паолиной уговорили синьору Кассини, дабы та позволила им помочь прибирать со стола и помыть посуду. В гостиной остались я, князь Фосфорин и маркиза Канторини. Князь испытующе смотрел на меня и маркизу, и в его взгляде я увидел множество вопросов.

— Уважаемая синьора, — наконец, обратился князь Фосфорин к Джорджии Луидже. — В связи с некоторыми серьёзными вопросами я бы хотел, чтобы вы уделили мне пару минут.

— Что ж, нам и вправду есть, о чём поговорить, — таинственно улыбнулась маркиза. — Синьор Фосфоринелли тоже примет участие в беседе? — поинтересовалась Джорджия Луиджа.

— Нет, это личный разговор, — резко ответил Пётр Иванович. — Алессандро, навести пока синьора Кассини и синьорину Паолину.

— Слушаюсь, ваша светлость, — смиренно ответил я и вышел из гостиной.

Князь закрыл за мной дверь, а я… Что ж, мне не осталось ничего другого, кроме как подслушивать. В очередной раз я почувствовал себя героем шпионских детективов. В данном случае это было не проявление любопытства, а желание узнать жизненно важную информацию.

— А вы неплохо выучили итальянский за эти годы, — с небольшой усмешкой заметила маркиза. — Не ожидала встретить вас снова в Риме.

— Обстоятельства вынудили меня приехать сюда, — после минутной паузы услышал я реплику князя. — Но всё же, это невероятно. Судьба вновь свела нас вместе столь внезапно.

— Да, кто бы мог подумать, — усмехнулась Джорджия Луиджа. — Невероятно и то, что мы сразу узнали друг друга.

— Вы ничуть не изменились с тех пор. Тот же испепеляющий взгляд и грация пантеры.

— Что ж, а вот вы сильно изменились, — ответила маркиза. — Наивный нежный юноша превратился в сурового мужа. Взгляд стал угрюмым, а приятная улыбка несколько циничной.

«Взгляд стал угрюмым и улыбка циничной», — мысленно передразнил я. Чего вы хотите от человека, который пережил войну и в битвах участвовал? И, клянусь, это не какой-нибудь вам Battlefield с компьютерной графикой, а жестокая реальность. Какой будет взгляд и отношение к жизни, когда кругом сабли, кровь и кишки? Когда по-настоящему находишься на волосок от смерти и видишь окровавленные трупы боевых товарищей? Когда понимаешь, что от тебя и только от тебя зависит жизнь и безопасность тех, кто тебе дорог? Такой взгляд был у моего деда, Ильи, который также пережил войну и блокаду, но никогда нам об этом не рассказывал, предпочитая молча курить трубку.

— Что ж, жизнь хорошо меня закалила. Жалок тот дворянин, что прозябает у себя в поместье, вместо того, чтобы служить Отечеству и людям. Лишь испытания и ответственность за ближних делают из мальчика мужчину.

— Вы совершенно правы, дон Пьетро. Я вовсе не хотела вас обидеть. Суровость вам к лицу. К тому же, всё та же искра в глазах… Та же подавляющая сила… Никогда не забуду, как вы подхватили меня на руки и закружили по комнате, шепча какие-то приятные, но незнакомые мне слова.

Вот так совпадение! Похоже, что и методы ухаживания за девушками у всех Фосфориных одинаковы. Сам не раз ловил себя на необъяснимом желании взять Доменику на руки и покружить по комнате.

— Ох, какой же я был дурень, — вздохнул князь. — До сих пор стыдно за содеянное. Ведь я лишил вас невинности, и вы не смогли после этого выйти замуж. Сам же я не мог взять вас в жёны, поскольку на тот момент уже был обвенчан и имел в браке двоих прекрасных сыновей.

— Думаете, я не догадалась об этом, увидев тонкое золотое кольцо на безымянном пальце правой руки? Хотя, это показалось мне весьма странным, ведь священник во время обручения надевает супругам кольца на левую руку.

— У нас в стране многие вещи выглядят по-другому, — объяснил князь. — Тем не менее в том, что произошло, целиком и полностью моя вина. Каждый раз на исповеди каюсь в содеянном.

— Я не жалею о случившемся. Согласитесь, такое бывает лишь раз в жизни, — томно промурлыкала маркиза.

— Не спорю, это было прекрасно. Но я привёл вас сюда не ради приятных воспоминаний. Меня беспокоит совсем другое.

— Я догадываюсь, о ком речь, — догадалась маркиза. — Вы имеете в виду плод нашей тайной любви.

— Вы угадали. И у меня к вам множество вопросов по этому поводу.

«Ну всё, сейчас она продаст меня с потрохами!», — подумал я и мысленно начал готовиться к виселице. Что ж, пора, я достаточно пожил для подозрительной личности в восемнадцатом веке.

— Вопросы? Что ж, я буду рада на них ответить, — невозмутимо ответила синьора Канторини.

— И первый будет не из приятных. Синьора Канторини, вы можете объяснить, зачем вы подвергли наше дитя столь унизительной операции?! — при этих словах я услышал, как голос князя приобрёл гневный оттенок.

— Что? Вы шутите? — возмутилась маркиза. — Да как вы можете высказывать подобные оскорбления в адрес моей прекрасной Паолины?! Смею заметить, она здоровая, полноценная девушка!

— Вы о ком? — не понял Пётр Иванович.

— О нашей дочери. Которая пришла сюда вместе со мной и вынуждена до сих пор верить, что я подобрала её в приюте! В то время, как вы…

— Я ничего не понимаю. Вы говорите о дочери, но я-то имел в виду нашего сына, Алессандро, по прозвищу Фосфоринелли и по фамилии Фосфорини!

— Алессандро? — не на шутку удивилась маркиза, и пришлось бы мне плохо, если бы меня не угораздило громко чихнуть за дверью.

— Кто?! — прогремел князь и открыл дверь.

— Простите, ваша светлость, Доменико интересуется, не хотите ли вы сыграть с нами в карты, — краснея, как помидор оттого, что попался, оправдывался я.

— Нет. У нас серьёзный разговор. Который, между прочим, касается тебя!

— Меня? Но причём тут я? — в который раз я решил прикинуться дураком.

— Ты ведь знаешь эту женщину? — князь задал мне вопрос по-русски, чтобы маркиза не поняла.

— Да, Пётр Иванович. Это маркиза Канторини. А я как раз хотел показать вам презентацию на тему великого тензорного исчисления, — добавил я, в очередной раз выставляя себя сумасшедшим.

— Не время и не место нести чушь. Отвечай, узнаёшь мать или нет?

— Я… не знаю, — выдавил из себя я.

— О чём вы говорите? — поинтересовалась маркиза.

— Хотел выяснить один важный вопрос, но этот дурак опять взялся за своё! Алессандро, выйди за дверь и не мешай! — князь вытолкал меня из гостиной и захлопнул дверь. После чего продолжил допрос маркизы:

— Итак, вы утверждаете, что после того случая у вас родилась дочь, Паолина?

— Да, это так, дон Пьетро.

— Но, в таком случае, от кого же тогда Алессандро? Ведь я за всё своё пребывание в Риме не был ни с кем, кроме вас! — в негодовании воскликнул князь.

— Ах, как это мило! — усмехнулась маркиза. — Мужчины всегда так говорят, желая выглядеть праведниками в глазах женщин!

— Вы мне не верите? Что ж, это правда. И из всего вышесказанного следует, что Алессандро — не мой сын. Ох, и получишь же ты у меня, негодяй! — услышал я грозную реплику князя, и в ту же секунду дверь в гостиную открылась, и оттуда вырвался Пётр Иванович, весь кипящий от бешенства. Не успел я ничего сообразить, как князь железной рукой втащил меня в гостиную и бросил на ковёр, как тряпку.

— Что я сделал? — громко возмущался я по-итальянски.

— Ты — негодный самозванец! Устроил дешёвую комедию с паяцами у меня в доме! Небось, и прядь фосфоринскую подделал, выкрасив в белый цвет!

— Подделал? Что ж, ваше высказывание лишено логики. Ибо, если прядь покрашена, то корни волос при отрастании не будут того же цвета, что и сама прядь. Ну, а что касается внешности, вы правильно обратили внимание на внешнее сходство меня и Мишки. Как вы думаете, почему? Почему на Мишку не похожа Паолина? Почему у неё такие же тонкие губы и прямой нос с небольшой горбинкой, как у вас, а у меня и Мишки — более мягкие черты лица?

— Так это что же… Софьюшка мне изменила?! — вне себя от бешенства, заключил князь.

— Опять же, неверный вывод. Я лишь хотел сказать то, что я прихожусь родственником не только вам, но и ей!

— Это бред! Я не состою в кровном родстве со своей женой! А ты — в любом случае обманщик!

— Да? Что ж, я предупреждал вас, что вы ошибаетесь. Я сказал вам, кто я такой на самом деле, но вы подумали, что я спятил. А теперь на меня же ещё и наезжаете! — с каждым словом я повышал голос и в конце концов перешёл на крик. — Так знайте же, это не я сам себя похищал из театра! Не я держал себя взаперти! Это сделали вы, в то время как я мог бы спокойно помереть в Риме и наконец-то упокоиться с миром! Так ведь нет же, великий «яжбатя» Фосфорин вообразил, что ничтожный огрызок Алессандро — непременно результат его нечестивых похождений налево!

— Да как ты смеешь, плебей?! — взревел князь, со всей силы собираясь врезать мне кулаком по морде.

— Постойте! — остановила его маркиза, схватив за руку. — Зачем делать столь поспешные выводы? Да, я говорю правду, Паолина наша дочь. Но зачем обижать нашего сына Алессандро?

— Что? — в один голос, вернее сказать, дуэтом сопрано с баритоном, воскликнули мы. Похоже, что у нас обоих трансформатор перегорел.

— Да, синьоры. Через девять месяцев после той страстной ночи у меня родились близнецы — мальчик и девочка, — со слезами отвечала маркиза. — Мальчика похитил неизвестный человек, когда я была с дочерью на мессе.

Вот это поворот! Значит, маркиза приняла меня за своего пропавшего сына? Или готова «усыновить» меня лишь с целью сохранить мне жизнь?

— Сколько лет я молилась святому Антонио, чтобы он вернул мне сына, и мои молитвы были услышаны: неожиданно в Рим явились вы и открыли мне глаза на истинное происхождение Алессандро! Ах, мальчик мой, дай мама тебя обнимет!

С этими словами маркиза заключила меня в свои нежные объятия, прижав к своей мягкой и пышной груди, почти до середины выступающей из глубокого декольте. Так, Алессандро, успокойся, это не твой формфактор.

— Я… честно, немного смущён, — ответил я, освобождаясь из объятий мнимой матери.

— Зато теперь всё сходится, — удовлетворённо отметил князь. Ещё один любитель сходимости числовых рядов.

— Алессандро, позови сюда Паолину, — попросила маркиза, и я поспешил исполнить просьбу.

— Ты что такой помятый и взъерошенный? — удивилась Доменика, когда я явился к ним на кухню и застал за весьма интересным занятием.

Оказывается, когда донна Катарина ушла на рынок за фруктами, Доменика втихаря от «матери» попросила Паолину показать мастер-класс по приготовлению булочек с оливками. Неудивительно, что неопытная начинающая хозяюшка оказалась вся в муке.

— Привет от синьора Фаринелли? — пошутил я, намекая на происхождение фамилии Farina.

— Почти, — засмеялась Доменика. — Надо успеть до прихода матушки, иначе мне достанется от неё за то, что посмел притронуться к неприкосновенной посуде.

— Ничего, я постараюсь отвлечь синьору Кассини. Но пришёл я по важному делу. Синьорина Паолина, ваша наставница просит вас подойти к ней, — обратился я к Паолине, которая сосредоточенно замешивала тесто в неглубокой миске. Подождав, пока моя новоявленная родственница помоет руки, я проводил её в гостиную и собрался уйти, но маркиза меня не отпустила.

— Паолина, дитя моё, — обратилась к девушке Джорджия Луиджа. — Я позвала тебя не просто так.

Паолина лишь молча склонила голову, рассматривая оборки на юбке, а я, в свою очередь, решил не мешать и отошёл в угол комнаты.

— Пришло время сказать тебе правду, дорогая. Ты вовсе не сирота из неаполитанского приюта. Ты — дочь моя, рождённая вне брака. Посмотри на этого прекрасного человека, — маркиза указала рукой на Петра Ивановича, который всё это время молчал. — Это твой отец. А синьор Фосфоринелли — твой пропавший брат-близнец.

— Как? — глаза Паолины расширились, по всей видимости, она была удивлена такой новости. — Значит, я не одна из тех несчастных беспризорных детишек, которых вы берёте на воспитание?

— Да, радость моя. И твоё происхождение даже выше моего, — улыбнулась маркиза.

— Но ведь это ужасно! Я рождена в грехе и должна немедленно отправиться в монастырь! — воскликнула Паолина.

— В случившемся нет твоей вины, — тяжело вздохнув, наконец ответил князь. — Виноваты лишь я и твоя мать. Именно поэтому мы сделаем всё возможное, чтобы ты была счастлива.

— Но я и так счастлива, ваша све… то есть, отец, — поправила себя Паолина.

— Что за счастье для девицы до старости сидеть под боком у матери? — возмутилась маркиза. — Пока тебя здесь не было, мы с доном Пьетро посоветовались и решили, что самым лучшим вариантом для тебя будет отправиться с ним и с братом в город Сан-Пьетро, где отец сможет удачно выдать тебя замуж.

— Как скажете, матушка, — воодушевлённо ответила Паолина. Видно было, что девушка готова даже сменить место жительства, дабы наконец-то от неё отстали все эти безумные старикашки с предложением руки и сердца.

— Но не переживай, синьор Доменико тоже с вами поедет. Обучать музыке юные дарования в России, — постаралась утешить Паолину маркиза, зная о нежных дружеских чувствах между дочерью и мнимым «виртуозом».

— Что ж, я рад, что мы наконец прояснили все важные вопросы, — заключил князь. — Время позднее, нам пора возвращаться в гостиницу.

— Нам? — переспросил я. — Но разве я не могу остаться здесь, в доме Кассини?

— Не будь назойливым, Алессандро, — грубо ответил князь. — Синьору Кассини необходимо готовиться к своей роли в опере. Я не желаю, чтобы из-за тебя столь превосходный певец оплошал на сцене. Лёгок на помине! — засмеялся Пётр Иванович, когда в гостиную влетела перепуганная Доменика.

— Ваша светлость, ваше сиятельство, прошу меня простить. Но сюрприз, который был запланирован к вечернему чаепитию, отменяется.

— Что случилось, Доменико? — обеспокоенно спросил я.

— Все булочки… подгорели, — дрожащим голосом ответила Доменика и… горько заплакала.

— Ну, будет тебе, успокойся, — подойдя к возлюбленной, я обнял её и погладил по спине. — Попьём чай с мёдом и черносливом.

— Ах, Доменико, ну что же ты за растяпа! — возмутилась Паолина. — Правильно синьора Кассини не позволяет тебе заниматься стряпнёй. Не «виртуозное» это дело.

— Не делай поспешных выводов, дочь моя, — возразил Пётр Иванович. — Все мы когда-то с чего-либо начинали. Мне поначалу тоже тяжко приходилось в учении. Но ведь выучился и стал корабельным мастером из простого подмастерья.

— Вы сами строили корабли? — удивилась маркиза. — Разве это занятие для аристократа?

— Сам царь строил и нам велел. — отвечал князь. — Вот, помню, как поехали мы на обучение в Голландию…

Дальнейший разговор касался воспоминаний Петра Ивановича о молодости, а я в очередной раз подумал, что всё-таки мне очень повезло, что я имел честь познакомиться с дальними предками.

Глава 44. Дебют Кассини, привет от вредителя и новые открытия

Наступил день премьеры оперы маэстро Альджебри, в которой Доменике досталась долгожданная женская роль — роль Минервы, римской богини справедливости. Надо отдать должное композитору, партия была достаточно сложной, несмотря на малое количество длинных нот и сравнительно небольшой максимальный диапазон — от «си» малой октавы до «соль-диез» второй. Сложность её заключалась в большом количестве мелизмов и скачков через октаву, причём, в двух ариях всё это имело место при довольно быстром темпе. А, насколько я знал, подвижность не являлась сильной стороной моей прекрасной певицы. В связи с этим, будучи гиперответственным человеком, Доменика проводила за репетициями почти двадцать часов в сутки, что заставило беспокоиться о её здоровье не только меня, но и родственников, и даже князя Фосфорина, который проявлял живой интерес к деятельности маэстро Кассини.

О, как же Доменика волновалась перед премьерой, по много раз в день повторяла текст и сложные пассажи в ариях, но всё равно была недовольна результатом.

— Ах, что за «соль-диез»! Не нота, а сущее дерьмо! — ругалась Доменика, репетируя сутками одни и те же арии, да даже не репетируя, а словно проходя отладчиком каждую строку, каждую ноту.

— Любимая, не надо так переживать, все твои ноты прекрасны, — шептал я ей на ухо, протягивая стакан свежевыжатого апельсинового сока для подкрепления, ибо она даже не соизволила спуститься к завтраку!

— Легко тебе говорить после того, как сам дебютировал на сцене и уже ничего не боишься, — вздохнула синьорина Кассини. — Ох, придётся, видимо, отдать мою роль синьору Долорозо!

— Ну уж нет, — усмехнулся я. — Не потерплю этого заносчивого и развратного обжору в столь возвышенной партии! Да и платье твоё ему не влезет.

Трудоёмкий и ресурсоёмкий проект под названием «Платье Минервы» был разработан по чертежам Доменики, с использованием математической модели Чечилии Альджебри, и выполнен лучшими программистами — портными Рима. Князь Фосфорин лично оплатил покупку материала и работу портных.

Что касается меня, то в процесс разработки сценического наряда я не вмешивался и выполнял более важные задачи, например, провожал и встречал каждый раз возлюбленную у гримёрки и каждый раз спрашивал, не обижают ли её артисты — с них станется! Доменика отвечала, что коллеги весьма тепло и с пониманием отнеслись к столь позднему дебюту бывшего капелльского солиста, прославившегося на весь Рим как «сладкоголосый маэстро» и столь неожиданно и неоправданно изгнанного из Капеллы. Как я позже слышал от всезнайки Стефано, новый кардинал, в отличие от старого, афериста Фраголини, оказался ярым гомофобом, поэтому и распорядился, чтобы «великого грешника» Доменико даже в Ватикан не допускали. Бедняга Кассини, опять ты оказалась крайней, ведь этот деятель, сам того не осознавая, выгнал ни в чём не повинную женщину, но при этом оставил многих, кто не соответствовал новым стандартам. Но, как бы то ни было, изгнание из Капеллы послужило хорошим «пинком» для начала оперной карьеры, которой не только никто не препятствовал, но и поддерживали. А заступничество маркизы Канторини и Петра Ивановича ещё более укрепили положение Доменики в театральной среде.

Казалось, жизнь понемногу налаживается: любимая наконец-то получит то, о чём мечтала с детства. Тем не менее у меня было такое чувство, что Доменика не особо в восторге от происходящего. Это казалось странным, ведь ещё пару месяцев назад, перед Пасхой, она столь воодушевлённо делилась со мной своей мечтой — оказаться на сцене в роскошном платье. Сейчас же, когда сценический наряд был готов, я не увидел радости у неё на лице, лишь какое-то вымученное обречённое выражение. Но на любые вопросы вроде: «В чём дело?» или «Может цвет нужно было выбрать другой?» — Доменика отвечала лишь «Всё в порядке. Я просто немного устала».

Дабы не смущать возлюбленную и не вызвать подозрений у артистов, было решено переодеть её в сценическое платье прямо дома, а затем, уже в полной боевой готовности отвезти на карете к началу репетиции перед спектаклем.

Поэтому, часа за три до представления пафосная «иностранная делегация» прибыла в дом Кассини. Пётр Иванович остался в гостиной с Эдуардо, где они вновь говорили о кораблях. Я бы с радостью присоединился к беседе, но сейчас у меня была важная миссия.

Как настоящий артист, благодаря синьору Долорозо обученный завязывать и развязывать шнуровки на корсетах, я с большим рвением отправился помогать маэстро Кассини надевать сценическое платье, преследуя, на самом деле, единственную цель — лишний раз взглянуть на изящные формы своей прекрасной невесты.

Доменика ожидала меня наверху, в своей комнате. В белой шёлковой рубашке до колена, без рукавов и с неглубоким декольте, полупрозрачной и идеально облегающей фигуру, она действительно напоминала античную богиню с полотен итальянских художников. Из прочей одежды на ней были только туфли с пряжками на высоком квадратном каблуке и белые чулки, подвязанные лентами из светло-зелёного атласа.

— Знаешь, а греческий хитон гораздо больше тебе к лицу, чем это массивное громоздкое платье, — улыбнулся я, подойдя ближе и обнимая её за крепкие, но женственные плечи.

Доменика в тот момент казалась мне похожей на балерину, в изящной фигуре которой сочетаются грация и сила. Да, я повторю это ещё раз, теперь уже не имея ни капли сомнений и зная, о чём говорю. Существует мужская сила и женская, и обе из них — неравнозначны и несравнимы, подобно силе тяжести и силе упругости. Мужская сила — подавляющая, женская же — поддерживающая и утешающая. И, Доменика, ты как раз обладаешь этой силой, которая и играет решающую роль в том, чтобы влюблённый в сильную женщину не упал духом и не поехал от тяжёлой жизни всеми молекулами сознания.

— Ах, Алессандро, — вздохнула Доменика, с мученическим выражением лица надевая последовательно три нижних юбки. — Ты даже не знаешь, сколько потратил на это платье дон Фосфорини.

Судя по количеству дорогого материала, серебряной вышивки, жемчуга и кружев, я и так понял, что князь угрохал немалые деньги на этот сомнительный шедевр. Неужели настолько любит своего завалящего «сына»-кастрата, что заботится не только о нём самом, но и о своей будущей «невестке»? Или пытается теперь загладить вину перед «сыном» и его учителем за то, что последнему пришлось взять на себя всю ответственность за обучение и воспитание первого, в то время как сам князь не уделил этому ни минуты своего времени? Или же… Доменика в очередной раз оказалась права, а я ошибочно диагностировал у неё паранойю? Если честно, от подобных мыслей мне стало несколько тоскливо, но я прогнал это чувство. Не до того сейчас.

Поэтому, подавив в себе тоску и непреодолимое желание дальше любоваться на полуобнажённую живую римскую статую, я, закатав рукава, снял с вешалки платье Минервы, которое весило килограмм примерно пять или шесть, и в буквальном смысле помог Доменике забраться в него, как в скафандр. После чего я молча и терпеливо завязал ей шнуровку.

— Ты прекрасна, — прошептал я, когда, отойдя на несколько шагов, взглянул на неё.

— В таком платье любая девушка будет прекрасна, — улыбнулась Доменика.

— Нет. Для меня не существует других девушек, кроме тебя, — тихо ответил я, подойдя близко к возлюбленной и взяв её за руку.

— А это что? — с подозрением спросила синьорина Кассини, наконец обратив внимание на повязку на моём левом запястье, которую я всё это время тщательно скрывал под длинными манжетами Мишкиных костюмов.

— Так, ничего особенного. Поранился гвоздём, когда баню строили, — ничего умнее я придумать не смог.

— Покажи, — попросила Доменика.

— Зачем? Уже почти зажило, — уверял её я.

— Скажи мне правду, — вдруг ни с того, ни с сего сказала она. — Ты сам это сделал. Причём до того, как начал помогать дону Пьетро.

— Откуда ты знаешь? Князь сказал, да? — уже начал злиться я.

— Нет. Когда я приехала, ты выглядел очень плохо. Так люди выглядят при потере крови. Поверь, я знаю, о чём говорю.

— Ошибаешься. Это потому, что я в честь своего варварского похищения устроил голодовку, — объяснил я.

— О, ещё и голодовку! — возмущённо воскликнула Доменика. — Да я с тобой поседею раньше времени!

— Отлично, а потом в петербургских «Ведомостях» напишут: «Доменика Мария Фосфорина, в девичестве Кассини, выйдя замуж за сына князя Фосфорина, взяла от мужа не только фамилию, но и несколько белых прядей».

— Ах ты негодяй! — воскликнула синьорина Кассини.

— Ладно. Скажу. Я упал ночью в коридоре и поранил руку, — мои слова звучали неправдоподобно и неубедительно. — Ну, и как следствие, утекло много крови.

— Это ужасно, — вздохнула Доменика. — Будь осторожнее, Алессандро. Я не хочу потерять тебя раньше времени.

— Кстати, Доменика, — мне внезапно пришла в голову очень странная мысль, и я, уже частично разбираясь в намёках «внутреннего экстрасенса», решил, что нужно её озвучить. — Ты не хочешь надеть панталоны под платье?

— Зачем? — удивилась моя прекрасная римлянка. — Ты намекаешь на то, что раз я, к своему величайшему стыду и сожалению, потеряла невинность до брака, то должна одеваться подобно венецианским куртизанкам? Да как тебе не стыдно!

— Бред, достойный воспитанницы безумного кардинала, — обиделся я, вновь сочтя взгляды Доменики чересчур устаревшими. — Это на случай, если юбка вдруг отвалится.

— С чего вдруг? — засмеялась Доменика. — Ну, а если и отвалится, то под ней есть целых три шёлковых юбки и рубашка. В любом случае никто ничего не заметит. Я всё предусмотрела ещё при кройке платья: даже декольте в нём доходит лишь до ключиц, а жёсткий корсет неплохо скрывает грудь.

— Что-то у меня предчувствие плохое, — честно признался я. — Может, ну её, эту премьеру? Сходим лучше в кафе, мороженого поедим.

— Ты как, на солнце перегрелся? — возмутилась Доменика. — Ещё отговаривать меня будешь перед самым спектаклем, на радость Долорозо, которого не взяли на эту роль по требованию его бывшего покровителя и который теперь каждый день приходит в гримёрку говорить всем нам гадости? Что вот тебе в голову взбрело?

— Не знаю я, спроси что-нибудь попроще, — вздохнул я: на душе почему-то скреблись помойные кошки.

Итак, моя прекрасная принцесса наконец-то готова для выхода на сцену. Признаюсь, это было великолепное зрелище, когда Доменика в расшитом золотом светло-голубом платье с нарисованными на нём волнами, в шлеме с целым букетом зеленоватых перьев и парчовом плаще грациозно прошествовала по дорожке, ведущей из дома к калитке и подошла к карете, запряжённой четвёркой вороных коней.

«Э! — сказали мы с Петром Ивановичем»[79], — так и вспомнилась эта фраза, когда две пары тёмно-стальных фосфоринских глаз изумлённо устремились на шедевр античного искусства в истинно барочном оформлении.

— Нет слов, настоящая княгиня! — искренне восхитился Пётр Иванович, приближаясь к Доменике. — Вы позволите вам помочь?

— Простите, позвольте мне? — как можно более вежливо спросил я, подходя к ней ближе.

— Прощу, но не позволю, — усмехнулся князь, протягивая ей руку.

— Тогда я ещё раз попрошу позволить, — гнул свою линию я, подходя ещё более близко к Доменике.

В конце концов мы с моим достопочтенным предком чуть не подрались, устроив настоящий «дэдлок» в отдельно взятой программе — ситуацию, когда два потока бьются за один ресурс, но в итоге лишь блокируют друг друга, и, тем самым, ни один не получает к нему доступа. Заходя немного вперёд, признаюсь, что это были «первые ласточки» грядущей «фосфоринской весны».

Вопрос был решён самым неожиданным образом, когда синьорина Кассини, посмотрев на нас с укоризной, сама забралась в карету, а мы лишь успели подобрать шлейф от плаща и последовать за ней. Расположившись на сидении напротив Доменики, князь втащил меня за руку в карету и крикнул кучеру: «Трогай!»

Проводив Доменику до дверей гримёрки и искренне пожелав ей успешного выступления, мы с Петром Ивановичем поднялись в боковую ложу, откуда и предполагалось смотреть спектакль. Надо сказать, расположение точки наблюдения нам обоим не понравилось, и мы, как два старых деда, до самой увертюры ворчали, что сидеть с повёрнутой головой неудобно. Но ничего не попишешь: центральные ложи занимало многочисленное духовенство и высшая римская аристократия. И если первые ещё как-то держали себя в руках, сохраняя лицо, то вот последние, если честно, вели себя не лучше питерских гопников, разговаривая в голос, щёлкая тыквенные семечки и кидая очистки в партер.

— Что за народ! — возмутился Пётр Иванович. — Где едят, там и мусорят!

— Согласен, — усмехнулся я, невольно сравнив мусорящих зрителей с безответственными «си-плюс-плюс»-разработчиками, которые выделяют память под объекты, но не удаляют их после использования, тем самым вызывая утечки памяти.

Вскоре в зале погасили свечи, и оркестр заиграл торжественную увертюру. Честно, после почти что месяца непрерывных выстраданных репетиций и до сих пор не утихшего адреналина с моего триумфального дебюта, непривычно было сейчас сидеть в ложе с аристократией и лишь нетерпеливо созерцать увлекательнейшее действо. Это было подобно тому, как после увлекательной 3D-гонки ты сидишь на диване и наблюдаешь за игрой соседа. Да, это звучит парадоксально, но даже несмотря на утомительные многочасовые репетиции, оскорбления со стороны коллег и унижения со стороны хореографа, мне вновь захотелось вернуться.

Меня тянуло на сцену, словно шуруп к намагниченной отвёртке. Хотелось вновь выйти туда, чтобы поделиться со всеми пришедшими единственным, что оправдывает моё существование — своим голосом, льющимся бесконечным потоком в сердца людей. Но что ж, как говорится, хорошенького понемножку. Выступил, получил свою порцию лавров с яблочным привкусом и ладно. Я всё равно благодарен Господу и своей благодетельнице Доменике за тот незабываемый вечер.

Оркестр заиграл вступление к первой арии Минервы, и под всеобщие аплодисменты и одобрительный свист, на серебряной ладье, нос которой был украшен серебряной головой совы, выплыла моя мечта, ослепительная Доменика, единственная и неповторимая женщина на римской сцене, своей красотой и гармоничностью затмившая роскошно одетых, но безнадёжно неуклюжих и нескладных «виртуозов».

Когда Доменика допела свою первую арию, зал взорвался овациями. На сцену летели цветы и кружевные шарфики — похоже, что присутствующие в зале дамы неожиданно для себя сменили ориентацию. Народ кричал: «Bravo, ragazzo rosso!», а синьорина Кассини лучезарно улыбалась, подняв правую руку и проведя ею в воздухе горизонтальную линию, словно фея невидимой волшебной палочкой рассыпала волшебство по залу. Из бенуара, лож и партера слышались восторженные возгласы вроде: «Вот это идеальный кастрат!» или: «Он рождён, чтобы играть женщину!», а мы с Петром Ивановичем лишь криво улыбались при этих словах, про себя посмеиваясь над наивной публикой, и как малые дети искренне радовались столь головокружительному успеху прекрасной Доменики.

Вдруг откуда-то из партера послышалось: «Bravo, Volpinella!». При этих словах меня словно кипятком обдало. Браво, Вольпинелла? Я не ослышался? Вроде нет, тем более, что это прозвище как нельзя кстати подходило синьорине Кассини, в переводе с итальянского означающее «маленькая лиса». Но в то же время, для меня это слово имело ещё одно значение. «Volpinella» — так назывался наш долгосрочный и безнадёжный проект с громоздкой реализацией, неудобным интерфейсом и целой библиотекой поисковых алгоритмов на основе нейронной сети. Вот только что или кого они искали?! Проект разрабатывался для частного заказчика — директора архитектурной компании. Но это значит… о, нет!

В голове внезапно щёлкнуло: что, если весь этот поисковый сыр-бор был затеян с целью найти тебя, о моя прекрасная современница? Это значит, что мы были связаны невидимой и непостижимой связью ещё до знакомства! Подобное заключение оказалось до того неожиданным для меня, что я, возможно, из-за шока, возможно, из-за царившей в зале духоты, вновь потерял сознание.

— Слава Богу, очнулся, — смутно услышал я бархатный баритон пра-пра…прадеда.

— Простите, Пётр Иванович, но тут такое дело, — извинялся я, поднимаясь с кресла.

— Как тебя везти так далеко, в Россию-матушку, если ты такой… — князь даже слова подходящего не нашёл, а вот я нашёл: это было слово «дрищ».

— Знаю. Но я не от духоты. В моём сознании возникла одна идея, поразившая меня до глубины души. Верите вы мне или нет, но только сейчас я догадался о том, что я и Доменика были связаны незримой нитью ещё в прошлом нашем существовании…

— Надо тебя в монастырь свозить. Ум и душу на место поставить, — заключил Пётр Иванович.

Сейчас только до меня дошло, что мои слова дальний предок воспринимает как реплики того бедняги из повести Гоголя, который то с собаками разговаривал, то бредил испанским престолом.

— Знаете, я бы съездил. На душе, если честно, так себе. Но вот с умом у меня всё в порядке. Иначе я бы не был способен интегралы решать, — усмехнулся я. — Сейчас антракт? — я решил сменить тему на более нейтральную.

— Да. Сходи в гримёрку, проведай свою ненаглядную, — вдруг посоветовал князь, несколько переменившись в лице. — Мне кажется, нужна твоя помощь.

Я удивился таким словам, но послушался и отправился в гримёрку. Доменика сидела в кресле и сосредоточенно повторяла следующую арию, не обращая внимания ни на коллег, ни на меня. Остальные ребята просто болтали и слонялись без дела по гримёрке.

— Всем привет! — с улыбкой поздоровался я с бывшими коллегами, войдя в гримёрку.

— О, салют, Алессандро! — поприветствовали меня Диаманте и парни из хора.

Синьор Диаманте, один из самых вредных и заносчивых певцов Рима, надо сказать, после моего дебюта и последующего банкета, где мы с ним выпили «на брудершафт», сменил гнев на милость и даже начал воспринимать как человека. А вот Долорозо, прекрасный певец с декадансными взглядами, после посещения фосфоринского дворца, говорят, в последнее время стал абсолютно невыносим, на всех обиделся и перестал общаться с Доменикой. Артисты говорили, что это из-за несовпадения взглядов, но лишь я и Стефано знали, в чём дело. «Виртуоз», по всей видимости, не смог смириться с тем, что ему так изящно и неявно отказали.

— Если бы вы знали, как я соскучился по вам! — воодушевлённо отвечал я, пожимая руки всем подряд.

— Повезло же старому дебютанту Кассини с покровителями. Сильвио уже всем рассказал, кто ты на самом деле, — усмехнулся Диаманте.

— Что ты имеешь в виду? — на мгновение испугался я, подумав, что этот негодяй каким-то образом узнал о моём перемещении из будущего.

— Не прикидывайся ветошью, — засмеялся оперный «старик». — Все уже знают о твоём благородном происхождении. Неужто и правда княжеский сын?

— Да, это кажется необычным, но разве дворянин с хорошим голосом не имеет права петь в опере? — задал риторический вопрос я.

— Имеет, как же, — отвечал Диаманте. — Но я удивляюсь не этому, а безумию и безрассудству князя Фосфорини, у которого хватило ума отправить под нож хирурга собственного отпрыска!

— Всё нормально, мой отец просвещённый человек и считает, что наука и образование превыше всего. А поскольку я с детства хорошо пел, то было решено принести меня в жертву искусству. Да к тому же, у него помимо меня трое сыновей и четверо внуков. Но лишь я один такой уникальный, — засмеялся я, непринуждённо развалившись в свободном кресле.

— Но всё-таки, это весьма странно. Я слышал, что даже синьор Сальваторе Броски до последнего не желал подвергать операции своего маленького ангела Карло, но у них не было другого выхода. Нищета приравнивает аристократов и плебеев, вынуждая действовать одинаково, — с сочувствием Диаманте высказал свою версию произошедшего. — Но насколько я знаю, князь Фосфорини довольно обеспеченный человек, а какие связи…

— Давайте не будем обсуждать столь личные темы, — я решил пресечь на корню подобные сплетни, к которым был так неравнодушен Диаманте. — Скоро начало второго действия, разрешите откланяться, дабы не мешать всем собираться с мыслями.

Тем не менее, в ложу возвращаться я не стал, а почему-то остался сидеть на табуретке около гримёрки. Какая-то странная тревога закралась в моё подсознание, но я не мог понять, с чем она связана.

Не желая больше терзаться сомнениями, я высунул нос в кулису, откуда хорошо было видно происходящее на сцене. Доменика пела дуэт с Диаманте, и в какой-то момент мне бросилось в глаза, будто её свела судорога. Тем не менее, она благополучно допела до конца и с ослепительной улыбкой уехала на ладье в кулису… где, лишь увидев меня, бросилась в мои объятия и вцепилась мне в руку, пряча лицо в моём плече.

— Доменико! Алё, гараж! — в ужасе крикнул я ей в ухо этот бред. — Что с тобой?!

— Пауки… — с этими словами Доменика закатила глаза и упала в обморок.

— Срочно принесите воды! — проорал я первому попавшемуся на глаза «виртуозу». Тот поспешил выполнять поручение «покровителя великого контральтиста».

— Что значит «алё-гараж»? — поинтересовался незнакомый мне юный сопранист, играющий принцессу Ариадну.

— Французское ругательство, — вынужденно соврал я.

Вскоре Доменика, слава Богу, пришла в себя и открыла глаза, в которых я сразу прочитал ужас.

— Нет! — в голос завопила синьорина Кассини.

— В чём дело? Что происходит? — пребывая в шоке, спрашивал я, не обращая уже внимания на то, что целовал возлюбленную в декольте на глазах у всех собравшихся здесь оперных деятелей. Да ну их на фиг! Пусть смотрят!

— Пауки… под платьем, — тихо, но дрожащим голосом шепнула мне Доменика.

Тут я всё понял. Кто-то «добрый» решил испортить моей возлюбленной дебют и подсунул ей пауков. А поскольку под платьем ничего существенного не было, то «недостойные поползновения» были восприняты очень ярко.

Тем не менее, я, с каменным лицом, стараясь казаться равнодушным, залез рукой под эллипсоидный кринолин и, словно заправский тестировщик, наощупь начал искать «ненавистные баги». Я скользил обеими руками вдоль и поперёк желанных выпуклостей и впадин, стараясь не терять лицо за эмоциями и вспоминая ничего не выражающие лица таможенников из аэропорта. Но, миллион не освобождённых ресурсов мне в неуправляемый код! За эти пять минут я успел осязать всё то, о чём мечтал, предвкушая грядущую ночь после долгожданного бракосочетания. Чувственные изгибы, гладкие, как шёлк, стройные ноги, мягкие и бархатистые половинки и, конечно, сводящий с ума «бермудский треугольник».

Несмотря на страх и мурашки, мои прикосновения всё-таки оказали предсказуемый эффект: когда я аккуратно коснулся внутренней части бедра своей возлюбленной, снимая оттуда очередного паука, по её телу пробежала волна дрожи, а из груди вырвался вздох. О, нет, потерпи немного, только не сейчас! Только не на глазах у любопытной публики! Двое из окруживших нас «виртуозов» восхищённо воскликнули: «Какой чувствительный!» и «Наверное, в России так принято — неожиданно и при всех?», но я бросил на обоих столь гневный взгляд, что те мгновенно заткнулись и покраснели сквозь густой слой пудры. Сам я давно уже покраснел, как синьор Помидор, чувствуя себя посмешищем в столь курьёзной ситуации. Доказывай потом, что ты всего лишь собирал пауков, а не грязно приставал к артисту!

В конце концов, я убрал со всей поверхности всех до единого «синьоров Паутинычей», сложив их в какую-то попавшуюся под руку шкатулку.

— Кто?! — несмотря на высокий голос, грозно прогремел я, высоко поднимая коробку с пауками, чтобы все видели.

Никто не отвечал. Все лишь молча и испуганно переглядывались, а юные «виртуозы», играющие женские роли, в панике принялись исследовать свои юбки на наличие насекомых. По лицам видно было, что все пребывали в шоке.

— Значит, никто не хочет признаться? — я сверлил взглядом каждого, кто проявлял хоть какие-то признаки эмоций.

Согласен, я, возможно, перегибал палку, пытался выглядеть могущественным аристократом в глазах собратьев по сцене, отчего мне было несколько неловко, но… Но я был готов на всё, чтобы защитить свою возлюбленную!

— Э… князь Алессандро Фосфорини, — услышал я вдруг знакомый мужской голос откуда-то из дверей. Человек протиснулся сквозь толпу, и я увидел, что это хореограф Сальтарелли.

— Что случилось, синьор Сальтарелли? — спросил я.

— Мне неудобно это говорить, — хореограф отвёл меня в сторону и шепнул на ухо. — Но перед тем, как артисты начали собираться на спектакль, здесь побывал синьор Долорозо… Прошу прощения…

— Всё ясно. Негодяй умом поехал, — я просто закатил глаза от раскрывшегося мне нелепого факта.

Но, право, пауки — это уже слишком. Надо бы найти этого оперного деятеля и надавать по первое число. Подобное хулиганство не должно оставаться безнаказанным.

Впрочем, после этого случая в гримёрке, несомненно, поползут различные слухи и сплетни, касающиеся меня, Доменики и князя. Так и представил, как утром весь Рим будет говорить о том, как выхолощенный сынуля безумного дона Пьетро вломился в гримёрку и у всех на глазах шарил под юбкой у своего «фаворита». О, какой ужас! Надо срочно сматываться всем троим, пока не стали всеобщим посмешищем.

— Что за безумный дебют! Вот говорил же я тебе, так нет! Не послушалась! — ругал я Доменику, выходя вместе с нею из театра. — Только всё настроение себе испортила.

Дабы сохранять конспирацию и не вызывать подозрений, мы говорили довольно тихо и по-английски. Мы теперь всегда так делали, когда нужно было срочно обсудить что-то важное в людном месте. Нам повезло в том, что язык Шекспира не пользовался в Риме того времени популярностью, и знали его лишь единицы.

— Ах, Алессандро! — вздохнула синьорина Кассини. — Это здесь не при чём. Бог наказывает меня за то, что, будучи женщиной, посмела взойти на сцену Римской оперы!

— Что за ерунда, — возмутился я. — С каких это пор развлекательная площадка, на которой творится полный беспредел, стала святым местом, подобным алтарю в церкви?

— Но ведь Папа… — возразила было Доменика, но я не дал ей договорить.

— Папа издал закон, дабы препятствовать распространению разврата на сцене. Старик Консолоне как-то раз мне рассказывал, что в старые времена бывали случаи, что певицы раздевались прямо на сцене и совращали зрителей. Так что достопочтенный Папа принял вполне действенные, хотя и жестокие меры. Другое дело, он даже не представлял, что некоторые «виртуозы» окажутся ещё хуже и порочнее, — добавил я, имея в виду Долорозо. — Что касается тебя, то твоё появление на сцене несёт лишь радость и свет людям.

— Но всё же, моя вина тут есть. Ведь я думала только о спектакле и своей роли и не замечала никого вокруг.

— В следующий раз будь внимательна к моим словам, — тихо сказал я. — Кстати, я могу задать тебе один вопрос?

— Да, конечно. Отвечу, если знаю.

— Почему ты взяла сценическое прозвище «Вольпинелла»? — осторожно спросил я.

— В благодарность своему настоящему отцу, который первым обнаружил мой талант и распорядился отдать меня в музыкальную школу. Папа… часто называл меня так и говорил, что самое прекрасное в мире — это его маленький лисёночек, — при этих словах голос Доменики дрогнул, и она заплакала.

— Ну что ты, любимая, успокойся, — я вновь обнял Доменику за плечи. — Всё в порядке, мы скоро поедем в Россию, там найдём Марио, и он поможет нам вернуться домой.

— Хотелось бы так думать, — тихо отвечала Доменика.

— Однако это весьма странно, — продолжал рассуждать я. — Так назывался проект, в котором я участвовал ещё в своём времени. Заказчиком проекта был директор римской архитектурной компании, а сам проект представлял собой своеобразную поисковую систему.

— О, Алессандро, неужели… — Доменика даже ахнула от изумления.

— Да, я подозреваю, что заказчиком как раз-таки и был синьор Алессандро Кассини.

— Скажи, Алессандро, у тебя есть ещё какие-нибудь сведения о том… проекте? О заказчике? — нетерпеливо спросила Доменика.

— Прости, но я мало интересовался тем, над чем работал. Мне достался уже готовый код, который нужно было оптимизировать. Единственное, что я помню, так это то, что наш директор Цветаев часто разговаривал насчёт этого проекта по ска… в смысле, по телефону — помнишь же, что такое телефон?

— Конечно. Это такая трубка, которую прикладываешь к уху и говоришь: «Pronto!»

— Так вот, Цветаев часто обсуждал проект с менеджером с какой-то дурацкой фамилией… Кажется, Грандескарпа. Да, точно, Дарио Грандескарпа. Я помню, страшно угорал от этого невообразимого сочетания, за глаза называя менеджера «дядя Даша Великий Ботинок», — вспомнил я и засмеялся.

— Да как ты смеешь?! — гневно воскликнула синьорина Кассини. — Дарио был лучшим другом моего отца! Можно сказать, правая рука директора!

— Прости, — виновато шепнул я, вновь обнимая Доменику. — Я ведь не знал. Но теперь у нас гораздо больше доказательств того, что… Что я все эти годы бессовестно пропивал деньги твоего отца, — опустив голову, с грустью ответил я.

— Ты же не знал, — успокоила меня возлюбленная. — Теперь вот твой далёкий предок тратит на меня столь огромные деньги, что мне даже становится не по себе.

— Однако пойдём в карету. Поздно уже, и дон Пьетро беспокоится.

— Вы в порядке, маэстро? — с участием поинтересовался князь, когда мы с Доменикой сели в карету и захлопнули дверь.

— Да, ваша светлость. Благодарю, — вежливо ответила Доменика.

— Мне показалось, вы чем-то напуганы, — заметил Пётр Иванович.

— Это так, — ответил я вместо синьорины Кассини. — Какой-то дурак принёс целую коробку пауков в гримёрку, зная, что Доменика их боится.

— Ох и не зря же мне сегодня кошки снились! — вздохнул князь. — Хорошо, что я вовремя отправил тебя в гримёрку.

— У вас потрясающая интуиция, дон Пьетро, — отметила Доменика.

«Но всё же не настолько, чтобы распознать в подозрительном Алессандро и его возлюбленной гостей из другой эпохи, — додумал за неё я. — Хотя, признал же во мне родственника. А что касается прочего, то в это действительно трудно поверить».

Глава 45. Начало конфликта

Княжеская карета медленно катилась по узким улочкам Вечного города, настолько узким, что до стен домов из окна можно достать рукой и написать на них мелом: «Здесь был Саня». Право же, у кучера была довольно ответственная задача: как можно более аккуратно проехать, не задев стоящие вплотную здания. Вспомнил одну передачу о путешествиях, которую смотрел в детстве, в ней показывали, как громадный танкер осторожно скользит по Панамскому каналу, который проектировали исходя из размеров морских судов.

— Скажите, Пётр Иванович, — обратился я к князю. — Линкор «Луч», о котором вы сегодня рассказывали Эдуардо, смог бы пройти по каналам Венеции?

— Линкор? — удивился князь, и я понял, что опять сел в лужу и всё перепутал.

— Простите, фрегат, — исправился я. — К сожалению, не силён в корабельной терминологии.

— Зато силён в не имеющей смысла болтовне, — резко ответил Пётр Иванович. — Но я всё же отвечу. Фосфоринский «Луч» пройдёт по любому каналу, — усмехнулся князь.

«Эх, да вот только по каналу беспроводной связи он не пройдёт», — с грустью подумал я, имея в виду то, что на этом корабле нам не вернуться в будущее.

По дороге Доменика немного успокоилась и даже улыбнулась, когда я, дабы немного развеселить её, от отчаяния начал пересказывать ей свой любимый рассказ Хармса про Математика и Андрея Семёновича.

Математик: Я вынул из головы шар! Я вынул из головы шар! Я вынул из головы шар!

Андреа: Положь его обратно!

Математик: Нет, не положу!

Андреа: Ну и не клади.

Математик: Вот и не положу!

Меняя голоса, я изображал диалог двух не совсем нормальных героев.

Синьорина Кассини звонко смеялась и даже захлопала в ладоши, когда я пафосно провозгласил фразу из кульминации. Вот только князь был явно не в восторге от очередного бреда в исполнении «великого артиста» Алессандро: я явно видел целые строки матюгов в тёмно-стальных глазах.

— Довольно, — наконец, прервал меня Пётр Иванович, когда я собирался сказать очередную реплику: «Ну победил и успокойся!» — Скажите, маэстро Кассини. Этому тоже вы его научили?

— Нет, что вы, — засмеялась Доменика. — Первый раз слышу столь забавную пьесу! В сто раз смешнее, чем комедии Шекспира и Маккиавелли.

— Если тебе понравилось, то я подарю тебе книжку, когда вернёмся, — пообещал я Доменике. На английском, которого Пётр Иванович не знал и был в некотором замешательстве, не зная, как интерпретировать услышанное.

— Это цитата из монолога Ромео, — вновь соврал я, — когда он говорит Джульетте, что подарит ей книгу.

В глазах Доменики я прочитал, что такой реплики в пьесе не было, но она, по-видимому, решила не акцентировать на этом внимание.

— Где ты изучал английский? — прозвучал очередной логичный вопрос.

— Там же, где и русский, — усмехнулся я.

— Отвечай! — гневно приказал князь.

— Ваша светлость, прошу, не сердитесь на Алессандро, — вмешалась в неприятный диалог Доменика. — У него проблемы с памятью…

Да, переполнение буфера, как бы ни так! Или ещё лучше, утечка памяти в неуправляемом коде. В последние две недели я всерьёз занялся программированием на бумажке, после того, как не смог вспомнить алгоритм обхода в ширину и испугался. Даже если я не вернусь в своё время, хотя я чётко знал, что когда-нибудь это произойдёт, но когда именно — понятия не имел, всё равно не хотелось терять квалификацию. Казалось, что мой мозг немного заржавел за тот период, что прошёл с момента моего похищения, ведь всё это время я не решил ни одной задачки. Нет, дорогой синьор мозг, надо срочно тебя спасать, пока тебя не сожрала толпа воображаемых зомби!

Поздно вечером мы, наконец, доехали до дома Кассини. Выбравшись из кареты, мы с Петром Ивановичем одновременно подали руку Доменике, и она протянула нам обе. Бросив гневный взгляд на князя, я, впрочем, не обнаружил ни тени эмоций в его холодных стальных глазах. Ничего не выражающий взгляд — наша фамильная черта. Тем не менее, сколь безразличным ни старался казаться Пётр Иванович, некоторых его действий было вполне достаточно, чтобы начать бить тревогу.

Так, за пару недель до спектакля в гостиничном номере имела место следующая сцена. Собравшись с мыслями и заранее отвесив себе подзатыльник за попрошайничество, я попросил у дальнего предка немного денег, пообещав отработать на стройке.

— Тебе для чего? — строго спросил князь.

— Хочу купить Доменике подарок, — честно ответил я. — Какую-нибудь вещицу с зелёным муранским стеклом. Она очень любит это стекло, а поскольку мы скоро уедем, то у меня больше не будет возможности купить подобную вещь.

— Так вот в чём дело, — усмехнулся Пётр Иванович. — Что ж, тебе не следует беспокоиться. Я сам его куплю.

— Это очень любезно с вашей стороны, — вежливо ответил я, однако настроение у меня испортилось. «Вы что же, и конфеты за меня есть будете?», — с досадой вспомнил я цитату всё того же Вовки из Тридевятого царства, не догадываясь, что нахожусь недалеко от истины.

Князь сдержал своё слово и тем же вечером показал мне коробку, в которой находились (по всей видимости, безумно дорогие) серьги со стеклом какого-то грязно-фиолетового цвета. Если честно, выглядели они несколько вульгарно, что я бы не хотел видеть это убожество на своей ненаглядной.

— Пётр Иванович, — осторожно сказал я. — Простите за дерзость, но почему такой цвет? Я ведь собирался купить ей что-то зелёное.

— Этот цвет ей идёт больше, — сказал как отрезал Пётр Иванович.

— Да и к тому же, вы не заметили, что у Доменики не проколоты уши? — вспомнил я достаточную причину, чтобы поскорее сдать этот немыслимый ужас обратно.

— Значит проколем, — невозмутимо отвечал князь, чем просто вывел меня из себя.

— Вы издеваетесь? Зачем уродовать столь нежные ушки и причинять боль? Значит, татуировку делать нельзя, а уши портить можно? Где логика?

— Успокойся и не зли меня. Я всё-таки старше тебя и лучше знаю, как должна выглядеть будущая княгиня Фосфорина.

«Всё-то вы знаете лучше, куда не сунься!», — со злостью думал я.

Положение у меня было незавидное. Почти что на правах крепостного: никаких личных сбережений, никакой свободы, но при этом ещё и делай пафосное лицо и пляши под дудку князя. Вот теперь ещё и все обязанности по ухаживанию за моей невестой взял на себя. Но я не мог ничего с этим сделать. От этого человека зависела наша с Доменикой дальнейшая судьба и возможное возвращение домой.

Надо сказать, подарок князя Доменика приняла, но уши прокалывать не стала и убрала коробку с серьгами в ящик, благополучно забыв о них.

Я, конечно, убеждал себя, что подобные проявления внимания к Доменике со стороны князя — всего лишь результат аристократического воспитания, но в последнее время меня начали раздражать чересчур навязчивые ухаживания за моей возлюбленной. Как бы она не поддалась на них и не охладела ко мне! Поэтому я старался не отставать и всеми силами переключал её внимание на себя. Дойдя до крайней степени отчаяния, я не придумал ничего лучше, кроме как продать на рынке запонки с одного из Мишкиных костюмов, а также свою синюю рубашку из двадцать первого века — в то время качественный текстиль стоил недёшево — и на полученные деньги всё-таки купил возлюбленной тот перстень со стёклышком.

Высадив нас у дома Кассини, Пётр Иванович не стал задерживаться у них и уехал к себе в гостиницу, чем несказанно меня обрадовал: в последнее время всё это горячее участие князя в моей личной жизни стало меня напрягать. Ему до всего было дело: как я разговариваю, как веду за столом, почему так поздно ложусь спать и поздно встаю. Именно по последней причине я уже через неделю проживания с дальним предком в гостиничном номере сбежал к Кассини. Хотя достал он меня уже на второй день.

Князь очень рано ложился и так же рано вставал, но эти ранние подъёмы оказались гораздо хуже, чем когда Доменика будила меня репетировать посреди ночи. Сначала я не мог уснуть из-за того, что не привык к столь раннему времени посещения Морфея. Потом я не мог уснуть из-за жуткого княжеского храпа в другом конце комнаты. Хотелось запустить подушкой, но побоялся: ещё чего доброго разозлится, и выслушивай потом «комплименты» в адрес «современной» молодёжи. Приходилось терпеть и считать в уме пределы по правилу Лопиталя, поскольку все остальные методы я благополучно забыл. Приведя свой ум в порядок, к пяти утра я всё-же начинал засыпать, но не тут-то было. Пётр Иванович в это время как раз просыпался и принимался за работу: от скуки он занялся изготовлением табуреток из дерева, в связи с чем через полчаса я просыпался от педантичного стука молотком. Вскоре я решил начать действовать своими методами, и лишь только князь уснул, стал распеваться до третьей октавы. Однако мой план провалился, и уже через несколько минут меня выставили в коридор в одних панталонах, где я и проспал до обеда.

Поэтому неудивительно, что через неделю этого постоянного издевательства я, получив разрешение и объяснив свой уход желанием репетировать по ночам, словно вольная чайка, летел по улицам Рима и орал во всю глотку песни из мультиков. Тем не менее, назойливый родственник и здесь меня достал, приходя каждый день заниматься с Эдуардо основами кораблестроения и, как сейчас его называют, сопромата. Я, конечно же, продолжал уроки математики с младшим Кассини, он делал большие успехи, но, как мне показалось, интерес к теоретическим знаниям у него немного угас, а его место заняло увлечение рисунком и черчением, которые парень изучал под руководством Никколо Альджебри.

Итак, закрыв за собой дверь, мы, дабы не разбудить уже спавших донну Катарину и Эдуардо, тихо поднялись на второй этаж, в комнату Доменики, где я помог возлюбленной освободиться, наконец, от громоздкого платья Минервы. Недолго я наслаждался идеальными линиями обнажённой женской фигуры: скинув свой «античный хитон», Доменика мгновенно переоблачилась в длинное просторное одеяние из тёмно-синего шёлка.

— О, так ты тоже похожа на Минерву, — с улыбкой заметил я. — Только не на римскую богиню, а на профессора трансфигурации[80].

— Ведь и правда, — заметила синьорина Кассини. — Это платье очень напоминает мантию. Когда вернёмся в наше время, непременно стану профессором!

«Эх, тебе бы вначале хоть школу закончить», — с грустью подумал я, прекрасно представляя, что Доменике по возвращении придётся получать среднее образование и изучать нелюбимую ею математику. И даже если ей удастся изучить школьный курс за более короткое время, аттестат она получит минимум лет в тридцать пять, а потом ещё пять лет в высшем учебном заведении, два года в аспирантуре, лет пять на написание диссертации и… здравствуй, старый злой маэстро Кассини! Подобные мысли привели меня в уныние и я страшно жалел, что пять лет в Неаполитанской Консерватории восемнадцатого века не будут засчитаны в нашем времени и придётся начинать образование с нуля. Хотя, что и говорить, навыков и знаний у выпускницы музыкального учебного заведения прошлых лет в сто раз больше, чем у среднестатистического аспиранта двадцать первого века.

— Что за наука такая — трансфигурация? Ты изучал её в университете? — поинтересовалась Доменика.

— Это не наука, это волшебство. Когда вернёмся домой, подарю тебе книгу о школе волшебников. Тебе обязательно понравится.

— Чувствую, к моменту возвращения ты пообещаешь мне библиотеку Болонского университета, — засмеялась Доменика. — А теперь немного перекусим и приступим к занятиям. Прости, что столько времени не уделяла этому внимания, даже боюсь представить, в каком состоянии твой голосовой аппарат.

— В нормальном. Я в гостинице распевался ночью. Собственно, по этой причине мне и позволили вернуться сюда.

— Ах, бедный дон Пьетро! — с долей иронии вздохнула синьорина Кассини. — Ещё не представляет, с кем он связался!

— Это не самое плохое, гораздо ужаснее то, что с лёгкой руки Сильвио о нас теперь такая «слава» поползёт, что впору будет прятаться за венецианскими масками, — заметил я.

— Брось, Алессандро. В театре чего только не случается. Синьор Диаманте рассказывал, что ему много лет назад, в день дебюта вообще платье насквозь прожгли горящей головнёй, и ему пришлось дебютировать в платье своей бабушки! Благо, он тогда был довольно изящным.

— Это я всё понимаю. Помню, подруга моей мамы, балерина, рассказывала жуткие истории об осколках и гвоздях в пуантах. Так что пауки — это вообще цветочки.

— Цветочки, говоришь? Да уж лучше стекло в туфлях, чем эти ужасные создания! Ты даже не представляешь, как я испугалась. Я думала, что умру от страха!

— Ну всё же хорошо закончилось, супергерой Алессандро пришёл на помощь и избавил прекрасную принцессу от жутких чудовищ, — прошептал я на ухо Доменике, прижимая её к себе и обнимая за талию.

О, это незабываемое ощущение, когда сквозь единственный слой шёлка чувствуешь тепло мягкой поверхности!

Стараясь утешить возлюбленную, я тем временем думал о том, как бы проучить этого вредителя Сильвио. Да, я, следуя клятве, данной в Колизее, старался не осуждать его, но тем не менее оставлять всё как есть был не намерен. Где гарантия, что Сильвио не пойдёт дальше и не начнёт пакостить по-крупному? Поэтому я должен был придумать для него какое-нибудь поучительное наказание.

После лёгкого ужина мы вновь занимались вокалом в комнате Доменики, и я вновь испытал это невероятно прекрасное чувство полного единения с возлюбленной, единения на более высоком уровне.

Следующим утром было решено собрать консилиум по поводу установления приемлемого наказания для вчерашнего хулигана, в связи с чем я и Стефано собрались в «переговорной», коей являлся сарай на заднем дворе дома Альджебри. Позднее к нам присоединился и аббат Джероламо, которого брат уже успел ввести в курс дела.

Об инциденте в гримёрке знал маэстро Альджебри, но, будучи человеком воспитанным, никому об этом не сообщил. Поэтому я вкратце и без подробностей рассказал, что произошло, чем вызвал целый букет не самых пристойных вопросов от Стефано, которому вдруг стало интересно, что было под юбкой, но его вовремя поставил на место брат, который теперь являлся главным блюстителем морали в доме.

— Надо что-то делать, синьоры, — продолжил я свой монолог. — Иначе этого деятеля может занести слишком далеко.

— Но что мы можем с ним сделать? — развёл руками Стефано. — Решение, найденное для задачи о капелльских вредителях, в данном случае не подействует. Сильвио фактически свободный «художник», он нигде не числится, и на него некому повлиять. Придётся самим как-то на него воздействовать.

— Может тебе поговорить с ним, падре Джероламо? — обратился я к контральтисту. — Как-то объяснить, что то, что он делает, недостойно праведного католика?

— Если бы он был католиком, — усмехнулся аббат. — Сильвио — человек с весьма странным мировоззрением. Он материалист, с весьма конкретным, утилитарным мышлением и считает, что такие вещи, как религия, искусство и даже теоретические научные исследования — бессмысленны и не имеют права на существование. Единственные ценности для него — материальные вещи и низменные удовольствия.

— В которых он поистине не знает меры, — продолжил за брата Стефано. — Я давно живу в Риме и прекрасно знаю, чем прославился этот деятель.

— Подсовывал пауков другим артистам? — предположил я.

— Нет, подобная выходка это что-то новенькое, — сообщил падре Джероламо.

— Сильвио переспал почти со всей римской аристократией, вернее, с сильной её половиной, — продолжил Стефано. — Никто не выдерживает его общества более одной ночи.

— Вот ведь! — возмутился я. — Пожалел, что спросил. Но, в таком случае, я не вполне понимаю мотивов Меркати, — честно признался я. — Почему он не пакостил другим артистам? Почему пакостит моему Доменико?

— Из ревности. Увидел твоего папашу и влюбился, — объяснил Стефано. — Никогда за ним такого не припомню. Он же всегда отрицал любые чувства.

— Здравствуйте — приехали, — закатил глаза я. — Похоже, этот синьор Долорозо перебрал с опиумом, раз уже старый князь кажется ему прекрасным принцем на белом коне!

— Ты прав. Но, возможно, это и есть наказание Сильвио за его чёрствость и неотзывчивость? — предположил аббат-математик. — Ведь страдает теперь, бедняга.

— Согласен, но почему страдать вместе с ним должны ни в чём не виновные люди? Почему опять Доменико достаётся? Нет, ребята, я этого так не оставлю. Надо действовать.

Однако действовать нам не пришлось. Меркати впоследствии сам выкопал себе яму и сам же в неё угодил. Но не будем забегать вперёд.

После собрания в сарае я вернулся в дом Кассини, где с удивлением обнаружил, что в гостиной собрались Доменика с Эдуардо, а также Пётр Иванович, который казался чем-то обеспокоен.

— Что случилось? — спросил я.

— Обсуждаем утренний «подарок» от недоброжелателя, — с мрачной усмешкой ответил князь.

— Что? Опять пауки? — я был немало удивлён: похоже, что Долорозо решил действовать по-серьёзному.

— Гадюка в коробочке для «сладкого маэстро», как говорилось в записке, — отвечал Пётр Иванович.

— Гадюка?! Нет! Только не это! Доменико, ты в порядке? — я подскочил к сидевшей в кресле Доменике и судорожно схватил за руку.

— Да, в порядке. Благодаря дону Пьетро, — с грустной улыбкой ответила синьорина Кассини. — Он перехватил подозрительный подарок и сам его открыл.

— С вами всё в порядке? — на этот раз вопрос был задан Петру Ивановичу.

— В полнейшем, мальчик мой, — усмехнулся князь.

— Куда вы её дели? Выкинули на улицу? — обеспокоенно спросил я, шутка ли, ведь змея могла вползти обратно.

— Вовсе нет, я засунул её в бутылку с граппой. Неплохое будет лекарство от отёков. Можешь попробовать, — как ни в чём не бывало отвечал князь.

— Нет уж, дудки, — возмутился я. — Да и сомнительное это лекарство. Только хороший напиток испортили.

— Ты, что же, и в медицине разбираешься? — удивился Пётр Иванович.

— Немного. Мой учитель по латыни кое-чему меня научил, — соврал я, имея в виду всего лишь школьные уроки ОБЖ. — Но это чисто базовые знания по безопасности жизнедеятельности.

— Отлично, они пригодятся нам в пути.

— Когда выезжаем? — спросил я.

— Послезавтра, на рассвете, — как всегда кратко ответил князь. — Нужно поскорее выбираться из этого рассадника насекомых и змей, пока они кого-нибудь не покусали.

К вечеру, после занятий алгеброй с Эдуардо и урока музыки с Доменикой, Пётр Иванович отправил меня на карете к маркизе, чтобы я проведал Паолину и сообщил о предстоящем отъезде из Рима. Но у меня лично были несколько другие мотивы. Мне хотелось узнать, «а был ли мальчик?» или она соврала ради спасения моей жизни и чести.

— Рада тебя видеть, Алессандро, — с улыбкой поприветствовала меня маркиза. — Спешу сообщить, что Паолина вполне готова к отъезду.

— Прекрасно, ваше сиятельство, — отвечал я. — Но я хотел бы прояснить один важный вопрос. Что стало с вашим сыном? Почему вы приняли меня за него?

— Что ж, Алессандро, скажу всё как есть. Мой мальчик умер сразу после рождения, мы лишь успели крестить его под именем Алессандро. А потом спустя двадцать три года вдруг появляешься ты. Когда я увидела тебя, то подумала, что так бы мог выглядеть мой сын, если бы выжил. У тебя такой же взгляд, как у отца. Холодный и проникновенный.

— Понятно, — единственное, что я смог сказать. — Что ж, будем считать, что Господь послал вам утешение в виде завалящего сопраниста Алессандро.

— В свою очередь, я хочу задать тебе вопрос, — как-то подозрительно посмотрела на меня маркиза. — Кто твоя настоящая мать?

— Пожалуй, я не смогу вам ответить, — вздохнул я. — Вы примете меня за сумасшедшего.

— Почему же? Я приму любую правду, сколь бы абсурдной и нелепой она не оказалась. Она служанка дона Пьетро? Или куртизанка?

— Нет. Преподаватель истории из Санкт-Петербурга, — честно признался я. — А дон Пьетро — мой пра-пра-пра… и так далее прадед. Я пришелец из будущего, милостивая синьора.

— Неожиданно, — наконец, после некоторой паузы, ответила Джорджия Луиджа. — Полагаю, о таких вещах не стоит говорить отцу.

— Я говорил. Он не поверил, — вздохнул я. — Думает, что я спятил. Но это не так.

— Конечно, это не так, мой мальчик, — успокоила меня маркиза. — Знаешь, со мной тоже происходят иногда странные вещи. Вчера, например, ко мне ночью прилетала фея, такая маленькая, с крылышками как у стрекозы. Она постоянно смеялась и болтала по-французски. А потом улетела.

Всё понятно. Кажется, маркиза тоже мне не поверила, но не захотела расстраивать, поэтому и выдумала эту историю. Похоже, что она подумала, будто я тот ещё фантазёр и сказочник.

— Когда приедешь в Россию, обязательно напиши книгу, — посоветовала мне маркиза. — У тебя настоящий талант.

Глава 46. Тайные визиты, ночное покушение и прощание с Римом

Пригласив маркизу с Паолиной на прощальный банкет, который планировался на следующий день, накануне выезда, я поспешил откланяться и, никого об этом не предупредив, сообщил кучеру другой адрес, где я обязан был побывать, прежде чем бесследно скрыться из этого города. На сегодня были запланированы две неофициальные и никому не известные встречи, поэтому нужно было торопиться.

Для начала я решил нанести прощальный визит семейству Спинози, в надежде выяснить хоть какую-то информацию о таинственном исчезновении сестры сопраниста и попытаться в очередной и последний раз помочь бедняге Антонино, который якобы спятил, а на самом деле, судя по всему, просто не мог справиться с информацией, поступившей из «страшного дома».

Вскоре княжеская карета подъехала к небольшому тёмно-оранжевому дому Спинози, заросшему плющом. Я постучал в дверь, и мне открыла приятная пожилая женщина лет шестидесяти пяти, с мягкими чертами лица, должно быть мама той самой Антонины Юзефовны и капелльского колючки Антонино.

— Здравствуйте, синьора Спинози, — поздоровался я. — Простите за беспокойство, но я хотел бы поговорить с вами.

— Добрый день, синьор Фосфоринелли. По какому поводу разговор? — поинтересовалась мама пропавшей девушки, жестом приглашая проследовать за ней в гостиную и расположиться в кресле.

— Не хочу показаться бестактным, но мне бы хотелось подробнее узнать о вашей дочери, которая исчезла двадцать четыре года назад.

— Ох, синьор. Она не исчезла, а утонула в Тибре, — вздохнула синьора Спинози. — В этом году будет двадцать пятая годовщина смерти нашей бедняжки.

— У вас есть доказательства того, что Антонина погибла? — осторожно спросил я, пытаясь не казаться назойливым.

— Да, мы узнали об этом от кардинала Фраголини.

— Я надеюсь, вы понимаете, что никому нельзя верить на слово? Тем более, всего один свидетель. Это слишком мало.

— Но свидетель достаточно влиятельный и авторитетный, — возразила синьора.

— Не спорю. Но это не доказывает его честность. Последние события показали истинное лицо кардинала.

— Что вы имеете в виду? — не поняла синьора Спинози.

— Следует рассмотреть другие варианты исчезновения вашей дочери. Нельзя оставлять это просто так. Может быть мы ещё успеем спасти Антонину и её брата, который, как сообщил мне маэстро Кассини, всё это время одержим идеей найти её.

— Что ж, синьор, скажу вам всё как есть. Тонино вовсе не приходится нам с Джузеппе сыном, а Тонине — братом.

— Теперь я не совсем понимаю, — честно признался я.

— Когда Антонине было пятнадцать лет, она сообщила мне, что ждёт ребёнка. Но не сказала, от кого. Дабы не подвергать насмешкам нашего мальчика, мы решили усыновить его, а Антонину считать его сестрой. А она, честная дурочка, решила в какой-то момент сказать всем правду. На следующий день кардинал сообщил нам ужасную новость…

«Ужас какой-то происходит, — подумал я. — Не иначе, как своим появлением на свет Антонино обязан кардиналу! Но что касается поведения Антонины — ох, узнаю нашу злюку-преподавательницу! Это ещё та была политическая и общественная активистка в отдельно взятом вузе».

— Что ж, я думаю, что со временем всё станет известно. Я почти уверен, что ваша дочь жива и здорова, только… далеко отсюда, — я имел в виду то, что догадывался о перемещении синьорины Спинози в будущее.

Судя по моим предположениям, если нам с Доменикой удастся вернуться в наше время, то, скорее всего, Антонина и Алессандро Прести автоматически вернутся в восемнадцатый век.

— Вы внушили нам надежду, синьор Фосфоринелли, — отвечала синьора Спинози, промокнув глаза краешком платка.

— Могу я поговорить с Антонино? — спросил я.

— Попробуйте. Если он опять не принял опиум.

Со свечой в руках я поднялся на второй этаж в комнату сопраниста. Антонино лежал на кровати, обнимая какую-то картину. И я подозревал, какую.

— Тонино, прости, что побеспокоил, — осторожно обратился я к нему.

— Что тебе надо, балалайка в камзоле? — раздражённо спросил певец.

— Разговор есть. Я пришёл сказать, что я, возможно, знаю, где находится сейчас… Антонина Спинози.

— Ну знаешь, и вали отсюда! — огрызнулся Спинози.

— Ты был там же, где и я, и поэтому обязательно мне поверишь, — попытался достучаться я до него.

— С какой стати? Тут в Риме все врут, начиная Папой и заканчивая чайкой!

— Но не я. Я буду честен с тобой. Ведь ты знаешь, откуда меня принесло. Что, если туда же унесло и твою… сестру?

— Бред. Всё бред. И ты бредовая механическая машина. Убирайся, пока цел.

Увы, бедняга Антонино вновь послал меня подальше, несмотря на то, что я искренне хотел помочь. Но ничего, когда его мать вернётся к нему, он ещё вспомнит добрым словом завалящего сопраниста Алессандро!

По дороге я вновь погрузился в думы. Что ждёт нас впереди? Какие испытания готовит предстоящая поездка? Какие цели по-настоящему преследует Пётр Иванович?

В последнее время картина происходящего немного прояснилась, и очередная иллюзия растаяла в моём сознании, как сосулька под лучами весеннего солнца. Моя искренняя привязанность к князю была обусловлена тем, что подсознательно я, общаясь с ним, представлял своего дедушку. Но со временем я понял, что кроме внешности, мимики и любви к физическому труду у них с дедом абсолютно ничего общего: Илья Фосфорин был довольно мягким и бесконфликтным человеком, который никогда и никому не навязывал своего мнения. Да и отец, Пётр Ильич, несмотря на импульсивность, всё же давал нам в детстве достаточно свободы и мало вмешивался в наши дела, занимаясь по большей части исследованиями: они с мамой тогда были увлечены переводом с греческого каких-то византийских рукописей, которые были интересны с точки зрения истории и философии.

Здесь же я столкнулся с полной противоположностью. Если сравнивать со всеми моими родственниками, то князь Пётр напоминал разве что… меня. Такой же упёртый и вредный. Но не только в характере было дело. Ко всему прочему примешивалась ещё и неуёмная энергия и перфекционизм, такие, с которыми я никогда не сталкивался в своём времени. Таким мог быть только человек определённой эпохи, когда рушилась старая система и создавалась новая. Человек, который начал своё дело и, вопреки всему, доведёт его до конца. Человек, который вызывал своей деятельностью смешанные чувства — одновременно уважение, восхищение, зависть и раздражение. И несмотря на то, что я тоже — дитя переломной эпохи, в моём случае это была перестройка, когда на смену сломанной старой системе пришёл истинный хаос. Потому что не осталось в России людей, которые своей энергией способны рушить старые и создавать новые миры. Лучшие представители были уничтожены революцией, войнами и блокадой, а те, кто остался… Что ж, спасибо, что хоть остались.

Из мрачных раздумий меня вырвал громкий голос кучера, который объявил, что мы на месте. Выйдя из кареты, я увидел перед глазами довольно богатый, но странный дом: вокруг не было ни сада, ни лужайки, лишь кое-как уложенная плитка из красного мрамора, а в окнах — ни занавесок, ни цветов, но зато оконные рамы были позолочены и украшены драгоценными камнями. «Как пафосно и не рационально. Странно, что его до сих пор ещё не ограбили», — подумал я, но вслух ничего не сказал, жестом приказав лакею следовать за мной. На всякий случай.

Я осторожно постучал в дверь. Послышались шаркающие шаги, и вскоре дверь мне открыл тощий растрёпанный парень в лохмотьях. Неужто дворецкий?

— Входите, — буркнул бомж-дворецкий, и я вошёл в дом, с первого же взгляда поразивший меня своим великолепием и вызывающей вульгарностью.

«Ну дворец! Ну хорош: с лебедями, с чучелами! Ох, как я всё это богатство люблю и уважаю! Маловато будет!», — вспомнилась мне цитата из одного известного мультика. От такого нагромождения криво висящих картин, невообразимых скульптур — в основном это были обнажённые фигуры юношей, роскошной мебели, поставленной друг на друга, глаза не просто разбегались, но начинали болеть. Если честно, жилище оперной «примадонны» напоминало скорее гнездо сороки — всё, что блестит, свалено в кучу. Довершали картину разбросанные повсюду дырявые сапоги и башмаки. Мне уже на тот момент было известно, насколько «гениальным» был этот потомственный сапожник. Он брал заказы у всех, но редко возвращал их обратно, чаще всего либо портя, либо просто забывая о них. Это и не удивительно: люди и их интересы не входили в круг ценностей синьора Меркати.

— О, кого я вижу! Ваша наивиртуознейшая светлость! — послышался насмешливый высокий голос с лестницы, ведущей, скорее всего, в спальню.

По лестнице спускался синьор Меркати в каком-то невообразимом костюме, перегруженном бантами и рюшами. Какая-то безвкусная пародия на барокко, честное слово.

— Привет, Сильвио, — без тени улыбки поздоровался я, сжимая в кулаке эфес шпаги — «яждворянин» теперь, как же без неё!

— Что принесло достопочтенного княжеского отпрыска в мою скромную лачугу? — заламывая руки, вопросил Сильвио.

— Не прикидывайся. Ты знаешь, — жёстко ответил я. — Пришёл поговорить с тобой на эту тему.

— Прости, не понимаю? — изобразил удивление певец, но я видел искру лжи в его хитрых глазах.

— Не ври. Что тебе надо от моего отца? — раздражённо спросил я.

— Ах, ты об этом. То же, что и твоему любимому маэстро, — усмехнулся Меркати.

— Доменико — мой маэстро и мой фаворит! — наконец вспылил я. — И я не позволю…

— Не смеши меня, Алессандро, — как-то странно улыбнулся Сильвио. — Я прекрасно знаю, в каком состоянии твой жалкий отросток. Ты не сможешь им удовлетворить своего маэстро. Ты всего лишь жалкая тряпка, о которую вытирают сапоги.

— Думаешь, я обиделся на этот бред? — усмехнулся я, с трудом подавляя вспыхивающий в душе гнев.

— Все знают, кроме тебя, кто сыграет первую скрипку в жизни синьора Кассини. Хотя этот сластолюбивый кретин не достоин внимания со стороны князя. И голос посредственный, и внешностью природа обделила… Подумать только! Итальянец — и с рыжими волосами! Да это же комедия дель арте!

Не выдержав, я мгновенно взбежал на лестницу и вцепился Сильвио в воротник. Нет, я ещё мог смириться с оскорблениями в свой адрес, но вот когда оскорбляли мою возлюбленную!.. Можно подумать, у великого Вивальди волосы другого цвета? Хотя, что для тебя Вивальди, ты ведь ненавидишь искусство, Сильвио!

— Ты всё сказал?! Да за то, что ты сделал, тебя повесить мало!

— Может быть, я это не отрицаю. Только приготовься, тебя ждёт очень большой сюрприз, — засмеялся Меркати. — Я так и вижу, как эта сладкая парочка обнимается в каких-нибудь потаённых покоях…

— Ты гнида, — сквозь зубы процедил я. — Об тебя даже руки вытереть противно. Слушай меня внимательно. Ещё одна подобная выходка, и будешь до старости созерцать небо в клетку!

— Напугал. У меня связи по всему Риму.

— Скажешь тоже. И где они все? Где был твой покровитель, когда тебя сняли с роли Минервы?

Сильвио молчал.

— Вот и я о том же. Сильвио, пойми, я вовсе не желаю тебе зла. Я лишь не хочу, чтобы ты раньше времени погубил свою душу и тело.

— Душу? — засмеялся Меркати, хотя я по-прежнему держал его за воротник. — Что-то не припомню, чтобы в человеческом организме наблюдалась подобная субстанция. Это всё выдумки лицемерного духовенства, которое пытается отвлечь простых людей от собственных нелепых деяний. Что касается тела, то оно не вечно, а в нашем случае ещё и не имеет никакой пользы. Человек рождается для размножения, если он на это не способен, то пусть умрёт.

— Вот убил бы тебя с радостью, да не хочется себе нервы портить, — наконец я отпустил Сильвио. Похоже, этот человек слишком уверен в своём мировоззрении, и повлиять на него будет невозможно. — Но скажи мне такую вещь. Зачем ты прислал гадюку моему учителю? Что тебе это даст?

— Доменико мой главный конкурент, а конкурентов следует убирать, — с равнодушным видом сказал Меркати.

— Ты ему не конкурент! — вновь вскипел я. — И даже в подмётки не годишься! Если утверждаешь обратное, пожалуйста, докажи. Покажи, на что ты способен!

— Я докажу. Клянусь. Ибо Сильвио Меркати больше достоин благородного и грешного удовольствия, чем кто-либо из певцов Рима!

— Не городи чушь. Никому ты не нужен, — жёстко ответил я, зная, что никто не собирается оказывать услугу этому негодяю.

— В общем, так. Передай князю, что сегодня же синьор Долорозо, грустный ангел Рима, намерен подарить ему самую убийственную ночь в его жизни, — вновь странно усмехнулся Меркати.

«Ты не ангел, ты сущий демон! Троянский конь[81] во плоти!», — ругался я про себя. Честно, я даже не подозревал, чем закончится этот визит, но предчувствие у меня было нехорошее, и я решил остаться сегодня на ночь в гостинице.

— Что, соскучился по старому ворчливому предку? — с горькой усмешкой спросил князь, когда я постучался поздно вечером в гостиничный номер. Пётр Иванович, судя по всему, уже собирался отойти ко сну: он был без парика, в простой холщовой рубахе и старом затёртом на локтях халате.

— Скорее, я хотел предупредить вас. Ночью собирался прийти тот хмырь Меркати, и я не ручаюсь за его действия.

— Нашёл, кем пугать, — усмехнулся князь. — Лучше бы помог своей ненаглядной собрать вещи.

— С этим она без меня справится. А вот от Сильвио можно ожидать что угодно. У меня предчувствие плохое.

— Что ж, раз враг не дремлет, — немного подумав, ответил Пётр Иванович. — Будем всю ночь на посту.

Лишь только часы пробили двенадцать, в дверь номера тихо постучали. Я на всякий случай спрятался за занавеской и наблюдал оттуда за происходящим. Пётр Иванович открыл дверь, и на пороге возник Сильвио в чёрном плаще, сняв который, предстал пред нами в роскошном светло-голубом костюме.

— Что вам угодно, синьор? — низким бархатным голосом спросил князь.

— Я пришёл к вам, — с вызовом ответил Меркати.

— Что ж, присаживайтесь, — Пётр Иванович жестом показал на диван. — Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, благодарю, — дрожащим голосом отказался Меркати, бросая нервные взгляды на диван.

На какое-то время воцарилась пауза. Сильвио застыл около дивана, а князь молча сидел на краю кровати в дальнем углу комнаты, достаточно далеко от непрошеного гостя и курил трубку.

— Рассказывайте. Для чего пришли в столь поздний час.

— Я хочу… самых незабываемых ощущений, — задыхаясь от эмоций, отвечал Сильвио. Казалось, сопранист сошёл с ума и бредил. — Вы… у вас… о, клянусь сапогом Папы, я давно не видел в Риме столь внушительных… Я надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю! Так вы… окажете мне… милость?

— Конечно, мой мальчик, — с горькой усмешкой отвечал князь, поднимаясь с кровати и приближаясь к сопранисту.

— О, прекрасно! — с каким-то болезненным воодушевлением воскликнул Меркати и, мгновенно сняв и выкинув подальше панталоны, опустился на четвереньки, прогибаясь, как мартовский кот.

Вот что за человек? Почему, будучи внешне красивым, ты умеешь вызвать у людей отвращение?!

Следующая сцена заслуживает особого внимания, потому что через мгновение Сильвио летел через всю комнату, испытав на себе ускорение, которое придал ему князь мощным пинком под зад.

— Надеюсь, вы испытали всё, что хотели, — холодно заметил князь, скинув халат и укладываясь на свою кровать в дальнем углу комнаты, накрывшись простынёй. — Доброй ночи.

При этих словах Сильвио словно озверел. Он вскочил с пола и, потирая ушиб, долго смотрел на якобы уже спящего князя.

— Что ж, раз не оценили моих стараний, раз они были тщетны… То у меня для вас другой сюрприз! — с этими словами певец вытащил из кармана пистолет и…

Я вовремя успел выскочить из-за штор и со всей силы схватил и поднял вверх руку Сильвио, в которой было оружие. Пистолет выстрелил, пробив дыру в потолке. Меркати с гневными ругательствами вырывался, моя хватка слабела, но Пётр Иванович вовремя выскочил из кровати и успел перехватить его руку, пытаясь выдернуть из неё пистолет.

Что нашло на Меркати, я не понимал: мы даже вдвоём не могли вырвать опасное оружие из его руки. Он походил на пациента из палаты буйно-помешанных в сумасшедшем доме.

— Я вас обоих пристрелю! Варвары неотёсанные! — в истерике вопил Меркати, извиваясь как уж на сковородке.

В итоге, последняя неудачная попытка выстрела привела к необратимому: Сильвио, целясь мне в висок, из-за очередного резкого поворота его руки моею, выстрелил себе куда-то в лицо и с воплем упал на пол. Пистолет выпал из рук, сопранист скорчился от боли на полу. У меня сердце ёкнуло, и я был на грани обморока.

— Не падать! Живо беги за лекарем, а я обработаю рану! — скомандовал Пётр Иванович, пряча пистолет куда подальше и набрасывая халат.

«Что за кошмарная ночь! Поистине, убийственная!», — думал я, выбежав из гостиницы и помчавшись в соседний дом, где, насколько я слышал, жил местный врач.

Ещё ведь утром придётся обращаться к властям и констатировать покушение на иностранных аристократов. Похоже, что из Рима мы ещё не скоро уедем.

Когда мы — перепуганный программист и пожилой доктор в пенсне — ввалились в гостиничный номер, Меркати, с повязкой на глазу, бледный, как простыня, полулежал на диване и, морщась, пил какую-то настойку. Взглянув на стоявшую рядом с диваном тумбочку, я увидел бутылку, и меня передёрнуло: это и была та самая фосфоринская гадюковка.

— Что я могу сказать? Изуродовал себя знатно, но жить будет, — покачал головой лекарь, доставая из своего чемоданчика инструменты, при виде которых я чуть не потерял сознание.

Этот дурак выстрелил себе в глаз, в связи с чем, во избежание жутких последствий, врачу пришлось его полностью удалить и наложить швы.

— Весьма странный случай. Как так получилось?

— Спросите у пострадавшего, — мрачно ответил князь, который, несмотря на каменное лицо, по всей видимости тоже соболезновал бедолаге.

Бедный Сильвио! Как он теперь будет петь на сцене? Кому нужен одноглазый сопранист? Ведь вся его карьера держалась не столько на голосе, сколько на внешней красоте. Но ведь… сам виноват, негодяй несчастный. Не мы же в него стреляли!

Меркати, злой на весь мир, лежал на диване и, задыхаясь от слёз и боли, игнорировал любые вопросы.

— Хорошо, я скажу, — вмешался я. — Этот человек пытался выстрелить в нас из пистолета, но попал в себя.

— Это правда, синьор? — поинтересовался врач у Сильвио.

— Да! Я не отрицаю! А теперь оставьте меня умирать. До того, как суд вынесет мне приговор, меня уже не будет на этой постылой земле!

— Хватит придумывать. Врач запретил помирать. Но всё-таки объясни. Зачем ты это сделал? — спросил я.

— Я никогда никому об этом не скажу, — сквозь зубы процедил Меркати, кривясь от боли. — Не хочу вас больше видеть. Вы всё сделали, чтобы мне было плохо до конца жизни.

Утром мы отвезли пострадавшего от собственной глупости Сильвио домой вместе с лекарем, взяв с первого клятву взаимного молчания. Сопранист, которому было уже не до чего, кроме своей травмы, пообещал молчать и впредь не беспокоить семейство Кассини. Моё сердце разрывало смешанное чувство: с одной стороны я испытывал чувство справедливости, но с другой — мне было до жгучей боли жаль Сильвио, который, наплевав на всех, пошёл на поводу у своих низменных желаний и в итоге лишь подорвал своё здоровье.

— Что случилось, Алессандро? Дон Пьетро? — обеспокоенно спросила Доменика, когда мы на рассвете, после бессонной ночи, бледные, как зомби, явились в дом Кассини.

— Ничего особенного, — ответил я. — Потом тебе всё скажем. Когда начнём приготовление к банкету и отъезду? — сменил я тему, хотя настроение было на нуле.

Ну не отменять же праздник и отъезд из-за нелепого случая, подстроенного посторонним человеком?

— Мама уже вчера приготовила миндальный торт, а сегодня мы продолжим подготовку, — сообщила Доменика, непринуждённо попивая кофе, сидя в тёмно-зелёном халате на диване в гостиной. — Паолина обещала помочь.

— Прекрасно, синьорина, — отвечал князь, очень странно взглянув на Доменику, чем вновь вызвал у меня беспокойство. Всё-таки надо будет поговорить и расставить все точки над «u».

Тем же утром я, в сопровождении падре Джероламо, в последний раз решил посетить Сикстинскую Капеллу — капеллу «виртуозов». Как же я соскучился по этим ярким фрескам и старинным сводам! Запреты кардинала Фраголини больше не действовали, и мне было позволено подняться на хоры и даже принять участие в богослужении.

Из тех, кого я знал, в Капелле остались лишь маэстро Фьори, органист Аццури, а из певцов — старик Ардженти, нервный сопранист Франческо и трогательный жабчик Роспини. В последний раз я пою с вами, ребята, а затем — ухожу белым журавлём в небеса. Простите.

Как истосковался я по этим мощным и мелодичным голосам, соединявшимися в единую песнь. В последний раз я присоединился к ним и растаял в общей песне, направленной в небеса. В последний раз почувствовал себя одним из них… одним из тех, чьих голосов больше не услышат стены Ватикана. Одним из тех, кто принёс в жертву музыке часть себя. Когда я возвращался оттуда после мессы, я ощутил, будто клок сердца оторвался и магнитом притянулся к стенам Капеллы. Той Капеллы. Которой уже не будет в моём времени.

Прощальный банкет состоялся тем же вечером, в семь часов, и представлял собой одновременно радостное и грустное мероприятие. И было не понятно, чего больше — радости или грусти. Одно я мог точно сказать: наша с Доменикой миссия здесь выполнена, и мы можем со спокойной совестью вернуться домой.

Гости были всё те же — Альджебри, маркиза, родственники маэстро Кассини. Композитор-математик, по моей просьбе, благословил среднего сына на переезд в Россию и даже не препятствовал желанию Стефано принять православие, будучи довольно либеральным в этом отношении. К тому же, маэстро признался, что Стефано, изучая рукописи из Восточной Римской империи, до того вдохновился идеологией, что его опасно было выпускать в Ватикан. «Мыслит не так, как католик. Но и еретиком не назвать», — так охарактеризовал сына маэстро Альджебри.

Особенно грустно было прощаться с Эдуардо, ведь за эти всего несколько месяцев мы стали поистине друзьями: угрюмый парень нашёл поддержку в столь же угрюмом «виртуозе», и наоборот. Поэтому, когда гости разошлись, я, чувствуя в этом потребность, пригласил Эдуардо в свою комнату, которая уже завтра опустеет до появления здесь новых лиц и, собравшись с мыслями, начал разговор.

— Ты знаешь, Эдуардо, мы с Доменико уезжаем. Возможно, ты не хочешь этого. Возможно, ты хотел бы, чтобы мы остались с тобой навсегда. Но это невозможно. Эдуардо, то, что я тебе скажу, заслуживает внимания, хотя ты, скорее всего, в силу возраста этого не поймёшь. Мы уезжаем и, с вероятностью девяносто девять процентов, никогда больше не вернёмся. Это довольно трудно объяснить, ты пока не веришь мне, но, возможно, наступит день, когда тебе станет всё ясно. Возможно этот день наступит не при нашей жизни. Но главное, что я хотел сказать тебе. Никогда не сдавайся. У тебя и твоих потомков впереди великое будущее, о котором я знаю, но не могу сказать сейчас. Поэтому, ради тех, кто тебе дорог, ради своих потомков, помни то, что я сказал тебе.

— Я буду скучать по тебе, Алессандро, — грустно пробасил Эдуардо. — И, как ни странно, по Доменико тоже. В конце концов ты открыл мне глаза на брата. Я научился принимать его таким, как есть. Возможно, это лучшее, чему ты научил меня. Лучше, чем математика и другие захватывающие вещи.

Этой ночью я, в последний раз оставаясь ночевать в доме Кассини, закрыв дверь и убедившись, что никто не подслушивает, снял с сердца блокировку и как безумный рыдал в подушку. Несчастный случай с Сильвио окончательно подорвал мою и так нестабильную психику, и я никак не мог успокоиться. Последняя ночь в Риме восемнадцатого века… Последний глоток «свежего воздуха» — пения «виртуозов», с которыми я представлял словно одно целое. Да? Нет. Это иллюзия. Они — это не ты, Алессандро. У каждого своя судьба, своя жизнь, которую каждый должен прожить по-своему. И ты тоже, товарищ программист. Но всё-таки… почему так невыносимо больно? Почему?..

Мои душераздирающие вопросы были сведены на «нет» лишь одним действием. В какой-то момент я почувствовал тёплый и мягкий поцелуй, который словно был призван успокоить мою боль. Доменика, не говоря ни слова, дабы не разбудить меня, лишь нежно целовала меня сквозь якобы тяжёлый сон, забирая и отдавая в никуда мои терзания. Я не спал и чувствовал всё это, но не смел реагировать, дабы не нарушить волшебное действие. Ты со мной. Ты — моя. Это главное.

Из Рима выехали около пяти утра, по дороге заехав в дом Альджебри, чтобы забрать Стефано, а затем — к маркизе, за Паолиной. Зная, что в Тоскану теперь едет на два человека больше, а также прикупив в Риме целый сундук музыкальных инструментов и сувениров, князь выписал из резиденции вторую карету под многочисленное барахло.

Глядя в окно, я с грустью прощался с залитыми солнцем римскими улочками, древними руинами и раскидистыми пиниями, вспоминая все приключения, которые выпали на мою долю в этом городе и эпохе. Когда-нибудь мы снова вернёмся в этот город, но это будет очень не скоро. Я никогда уже не увижу бывших коллег из Капеллы, никогда не выслушаю эмоциональную ругань донны Катарины и нелепые философские реплики чудака дядюшки Густаво. Никогда не увижу солнечной улыбки юной Чечилии. Никогда больше не проведу урок математики с любознательным Эдуардо. В какой-то момент захотелось вылезти из кареты и убежать, подсознательно я понимал, что моё место — здесь, в Риме восемнадцатого века, что я был рождён и кастрирован для того, чтобы блистать на римской сцене, но…

Доменика. Ей нельзя здесь оставаться. Я понимал это и ради неё был готов на всё. Готов был всё бросить и уехать с ней куда угодно, лишь бы она была в безопасности. Потому что моё счастье — не римская сцена и не оперная слава. Моё счастье — это ты. Лишь ты одна.

Глава 47. Гроза надвигается

К середине дня погода испортилась, небо заволокло тучами, дело шло к дождю. Восточный ветер завывал за окнами кареты, навевая такую необъяснимую тоску, что хотелось высунуться из окна и ответить ему тем же. Сильвио своим безумным поступком окончательно испортил мне настроение на всю дальнейшую поездку. Как будто специально, честное слово! Но как бы то ни было, я испытывал чувство вины. Зачем позволил ему прийти в гостиницу? Почему не поговорил с ним, не убедил, что он не прав? Не знаю. Хотел проучить негодяя, отомстить за подлые поступки по отношению к моей Доменике. Отомстил. Теперь хоть в петлю полезай, как представишь его вечно унылое, печальное и теперь уже изуродованное лицо, а также — кровь и слёзы обиды на пухлых щеках. Господи, за что же так его? Сильвио же просто дурак, он не заслужил! Очередной приступ раскаяния и безысходности душил меня и подступал горьким комом к глотке, вызывая ощущение, словно с глубокого похмелья тошнит желчью…

В целом атмосфера в карете царила весьма противоречивая, с нотками безумия и маниакально-депрессивного синдрома. Так, Стефано, ответственно исполняющий обязанности «дорожного радио», всю дорогу без умолку разговаривал, размахивая руками, как шут, изредка прерываясь на вокальные концерты по заявкам. В итоге поток его мыслей стал фоновым, и я перестал воспринимать сумбурную речь сопраниста-математика. По всей вероятности, сопранисту окончательно крышу снесло от радости, что якобы наконец-то позади все запреты и неудачи, а впереди — свобода, слава, любовь и приключения.

Сначала он около часа пересказывал трактат Лейбница о символической логике, а затем агитировал нас порешать задачки. Кстати, весьма неплохая идея для любителей экстрима — проводить математические олимпиады в карете, которая едет по ухабам и колдобинам, сразу все мыслительные процессы активизируются. К сожалению, никто кроме меня не поддержал увлекательное занятие, и Стефано мгновенно переключился на другие темы. Он говорил обо всём сразу, с интегрального исчисления резко переходя на подробные описания воображаемых русских девушек с длинными косами и пухлыми губками, девушек, которых он видел во сне, но почему-то ни одну так и не поцеловал.

— Да ведь это русалки, тени утопленниц, что приходят по невинные души добрых молодцев, — наконец прервал эмоциональную тираду сопраниста князь. — Ежели поцелуешь таковую во сне — не проснёшься.

— О, тогда я вовсе не буду спать! — воскликнул впечатлительный Стефано.

— Не тревожьтесь вы так, синьор Альджебри, — усмехнулся князь. — Как увидите во сне русалку, плюньте ей в лицо трижды, она исчезнет.

Да-а-а, и это диалог просвещённого аристократа и представителя итальянской научной элиты? Сейчас, чего доброго, начнут обсуждать маэстро Прести и его якобы спиритические сеансы. Вот это как раз нам будет на руку: если князь поверит, то можно будет хоть как-то обосновать наше с Доменикой предстоящее перемещение в будущее.

Наши прекрасные итальянки давно не слушали Стефано — им было некогда: Паолина вышивала платок, а Доменика, вооружившись пером, чернилами и разлинованной нотной бумагой, сосредоточенно строчила ноты для своей новой оперы, название и сюжет которой пока держала в секрете. Известно было только одно: либретто к опере написал князь Пётр. Я даже не представляю, что за тексты будут в ариях, поскольку мне один раз посчастливилось прочесть одно стихотворение князя, и этого мне хватило, чтобы выпасть в осадок:

«Ну и стихи у достопочтенного предка», — присвистнул я про себя. «Рэп какой-то, а не стихи! Хорошо, что он их не публикует, и они не дойдут до нашего времени. А то ведь это позор русской литературы!»

Сам же «достопочтенный родственник» тоже всю дорогу был занят: как я позже выяснил, Пётр Иванович, как старший в семье, по традиции, вёл дневник, в который подробно записывал всё, что происходит вокруг. Прямо как один мой коллега по любительскому проекту с открытым исходным кодом: каждый чих, каждую исправленную букву коммитил[82]. Потом ему, правда, всё надоело, и проект заглох.

— Пётр Иванович, — наконец, я решил в очередной раз достать старого зануду. — Хотите я для вашей совместной оперы выпишу балет из Америки? Мне кажется, американские… арапы неплохо бы исполнили нараспев ваши стихи, да ещё бы и станцевали под ударные инструменты!

— Опять ты со своим бредом! Думаешь, сказал что-то оригинальное или смешное? — рассердился князь. — Делом бы, наконец, занялся! Сидишь, ворон считаешь!

— Кар-р-р! Кар-р-р! Консоль-райтлайн-крауз-каунт[83]! — громко каркая, огрызнулся я, изображая вывод на консоль количества ворон в коллекции.

— Ах-ах-ах! Брависсимо! — заливаясь смехом, аплодировал Стефано. — Похоже, что у индейцев племени Си-Шарп тотемная птица — ворона!

— Маэстро Кассини, куда это годится? Ваш ученик совсем распоясался! — воскликнул Пётр Иванович.

— Простите Алессандро, — с грустью ответила Доменика, подняв голову от партитуры. — Вы ведь тоже христианин, прошу, проявите милосердие к тем, кому в жизни повезло меньше, чем вам.

— Ох, маэстро, я бы рад, но он порой выводит меня из себя! К слову сказать, я немного исправил текст арии на итальянском, сегодня вечером, когда будем в гостинице, заглянете ко мне в комнату? Я передам вам исправленную партитуру.

Прекрасно. Вот прямо в моём присутствии говорить такие вещи? Да что происходит, в конце концов? Или Сильвио был прав, и князь меня за барахло считает?!

— Э… с вашего позволения, и я приду. К вашему сведению, я тоже писатель, а вы, насколько я помню, иногда путаетесь в спряжениях итальянских глаголов. Артистам неприятно будет такое читать.

— Что ты понимаешь! Писатель! Да если бы то, что ты говоришь, записать и издать в газете, то тебя бы на следующий же день отправили в Сибирь! Эх, а там жизнь не сахар!

— Напугали, тоже, — со злостью усмехнулся я. — Сибирь так Сибирь. Мало ли великих политических деятелей туда поедут!

— Молчать! — прогремел князь, а я подумал: «Наверное, вот почему он так запал на мою Доменику, ведь она тоже в приступе гнева цитирует Червонную Даму!»

— Молчу. Потом, вечером, отрубите мне на лестнице голову! — добавил я свои «пять копеек».

— Сам не знаешь, что говоришь. Тебе в подробностях рассказать как я саблей рассёк шею шведскому офицеру?!

— Не надо! — дуэтом взмолились Паолина и Доменика, а Стефано даже не знал, кого поддерживать, с непониманием оглядываясь на всех.

— Ладно уж, в присутствии… дамы и маэстро, не буду.

«Да уж, — подумал я, и меня передёрнуло. — А ведь и правда, достану князя, и «секир-башка» бедняге-программеру!»

— Знаете, если бы я был последователем индийской философии, то с большой вероятностью предположил бы, что в прошлой жизни вы были испанским принцем Филиппом.

— С чего вдруг? — не понял Пётр Иванович.

— Ну он тоже любил пытки и жестоких женщин, — усмехнулся я. — Машеньку Тюдор, например…

— Негодяй. Да тебя не то, что на исповедь, отчитывать пора! Поедешь у меня в монастырь, как миленький!

— Ага, хотите меня в монастырь сдать, чтобы не мешал вашим планам по захвату мира? Что ж, и какое же мне имя взять? Акакий или Аксентий? Нет, дудки, а кто тогда будет петь соловьём при дворе? Кто будет услаждать царственные уши императрицы?

— Стефано и Доменико, как более вменяемые, — усмехнулся князь. — Да шучу я. А ты, как девка, поверил на слово!

— Вам на слово верить, что запросы на сервер на ассемблере писать! А лучше на машинном коде! Даёшь кошерные нули и единицы, на хрен слова, если можно ограничиться двумя состояниями напряжения! — совсем разозлился я, наплевав, что говорю для них бред.

— Как остроумно! Право же, замшелая латынь не лучший язык для выражения мыслей! — по-русски, чтобы не обидеть Доменику, прошипел князь.

Мы так и обменивались гадостями всю дорогу, князь каждый раз обещал дать мне затрещину, когда приедем в гостиницу, но Доменика изо всех сил старалась гасить конфликт. В последнее время мои отношения с предком заметно испортились, а за несколько часов, с редкими перерывами, в замкнутом пространстве так и вовсе обострились все негативные эмоции. Грустно и неприятно осознавать, что родной и близкий человек медленно превращается в весьма опасного конкурента и вот-вот дорвётся до того, за что я боролся всё это время. Более того, было видно, что моё упрямство и чувство собственника на фоне неадекватного с точки зрения нормального человека того времени поведения, явно раздражали Петра Ивановича, который, по всей видимости, уже пожалел, что связался с «нашим братом».

Вечером мы подъехали к мелкому населённому пункту, в котором планировалось остаться на ночь. К этому моменту напряжение в карете возросло до предела и, если бы не великий дипломат Кассини, то дело бы закончилось гражданской войной.

Небольшая сельская гостиница, в которой нам предстояло остаться на ночь, оказалась тем ещё «генератором багов», то есть обыкновенным клоповником. Но уж какая есть, главное, что нашлись целых четыре комнаты — три для «пассажиров» и одна — для «экипажа», а также место для лошадей в конюшне. Отдельный vip-номер с одной кроватью и окнами на помойку оприходовал себе князь, меня же заселили со Стефано, поскольку за весь день мы оба вынесли всем мозг — как сказал Пётр Иванович: «Один говорит много и не по делу, а второй — редко, но такое скажет, что хоть святых выноси». Комната с камином и окнами на улицу досталась нашим девушкам, и они не были против. Хоть Паолина пока не была в курсе истинной сущности Доменики, но зато знала о предпочтениях мнимого «виртуоза», поэтому могла не беспокоиться за свою девичью честь.

Мы по-быстрому поужинали в столовой, находившейся на первом этаже, после чего князь закрылся у себя в апартаментах, я остался в комнате читать очередной учебник из сундука Стефано, сам же Стефано отправился в комнату к девушкам играть в фанты. Вскоре в дверь робко постучали, и я почему-то сразу догадался, кто.

— Ты уже была у дона Пьетро? Или всё-таки снизошла до меня, дабы мы вместе к нему наведались?

— Прошу, Алессандро, Сащья, — со слезами обратилась ко мне Доменика, пришедшая навестить своего вредного и ревнивого жениха. — Не надо так, я всё понимаю, ты всю жизнь прожил в другом мире. Но я знаю. Знаю это общество изнутри. Эти иерархии, которые тебе, о мой наивный друг, неизвестны!

— Скажи честно, — строго спросил я. — Кого ты хочешь — меня или князя? Скажи, я ничего не сделаю, но я умру если меня обманут!

— Ты дурак! Идиот! Кретин, Алессандро! — воскликнула Доменика, набросившись на меня с кулаками. — Да как ты мог подумать, что меня можно купить за красивые платья и украшения?! Ты… считаешь меня продажной? Да? Одной из… тех? И поэтому, о, как я не догадалась, предложил надеть панталоны под платье? Да ты просто дерьмо, Алессандро!

— Доменика, ты что? — тут я совсем испугался и лишь нежно обнял возлюбленную. Она ещё полчаса назад, собираясь ко сну, вновь надела тёмно-синее платье на голое тело и тем самым соблазняла меня на… На что? Я даже представить не мог. Но мои надежды были далеко впереди. — Пойми, я не хотел тебя обидеть. Но мне больно наблюдать за тем, как мою возлюбленную пытаются увести прямо у меня из-под носа! И кто! Человек, которому я обязан своим появлением на свет! А учитывая этот мощнейший напор, свойственный человеку Петровской эпохи, мне поистине становится страшно, что он просто возьмёт тебя штурмом, как несколько лет назад наши взяли крепость «Орешек»…

— Не беспокойся. С таким «орешком» справится, разве что, Щелкунчик, — усмехнулась Доменика.

— Откуда ты знаешь, как меня называли в детстве? — удивился я. — Ведь это прозвище дала мне мама, намекая на то, что я — детище Петра Ильича, тёзки великого композитора.

— Прости, я не знала. Вот это совпадение. Просто когда я была маленькая, мне очень нравился этот балет. Особенно, «Вальс цветов».

— Да, это классика, меня тоже в детстве водили на балет. Но только я там ничего не понял…

— Надо восполнять пробелы, — усмехнулась синьорина Кассини. — Вернёмся в наше время, обязательно сходим.

— Доменика, — с грустной улыбкой я вновь обхватил её за плечи и нежно прижал её к себе. — Ты даже представить себе не можешь, как я люблю тебя. И как… хочу, хоть это и звучит странно в моём исполнении.

— Я знаю, Алессандро. Поверь, тебе не надо ничего доказывать. Я представляю, на что способны «виртуозы». А ты ещё прекраснее. Не такой женственный и манерный, как они, и не такой грубый мужлан, как твой достопочтенный предок. Ты… настоящий мужчина.

— Перестань. Я ничтожество. Князь тебе это докажет, во время вашей первой ночи после нашей с тобой свадьбы, — с горькой усмешкой ответил я.

— Теперь ты понял, почему я хотела сбежать? — с укором посмотрела на меня Доменика.

— Похоже, я понял это слишком поздно. На тот момент я пребывал в эйфории и даже подумать такого не мог. Но побег — не лучший выход. Надо стоять до последнего, а если уж проигрывать войну, то с честью. В конце концов, даже если придётся сдаться…

— Сдаться? — возмутилась Доменика. — Так вот, что я скажу. Ни за что. Я не хочу этого. Не желаю, ненавижу. У меня в юности был опыт с полноценным мужчиной, который ничего не дал мне! Ничего, он просто удовлетворил свои низменные потребности за мой счёт, даже не спросив, хочу я этого или нет! Я не хотела говорить об этом тебе, чтобы не огорчать и не разочаровать. Прости, Алессандро.

— Всякое в жизни бывает. Я ведь тоже мало на что способен, не уверен, что смогу стать для тебя хорошим мужем.

— Алессандро, — Доменика поднялась с кровати и положила руку мне на плечо. — Пойми, я ведь не требую многого. Поверь, ведь я люблю тебя. Только тебя!

— Наверное, как сестра любит брата, — вновь с болью в голосе отозвался я.

— Нет. Не может братское чувство вызвать столь недостойные и грешные помыслы, с коими я борюсь до сих пор. Или ты не слышал тех слов смятения, которые нечаянно вырвались из моих уст, когда я увидела тебя обнажённым? Поверь, этого вполне хватило, чтобы потом ты каждую ночь являлся во сне и… после чего я по несколько часов, в одной рубашке, босиком, стояла на каменном полу на коленях, со слезами читая молитву раскаяния.

— Что ты такое говоришь?! — опешил я. — На холодном полу несколько часов! А потом — здравствуй, цистит и прочие проблемы с почками? Ну зачем?

— Затем, что я страдаю от запретного чувства. Но я принимаю эти страдания, ибо Господь так наказывает меня за моё недостойное поведение.

— Любимая, не надо страдать. Ведь скоро наши чувства перестанут быть запретными. Мы обвенчаемся и будем всецело принадлежать друг другу.

— Если позволят, — с каким-то странным выражением лица заметила Доменика.

— В каком смысле? — не понял я. — Уж не думаешь ли ты… — тут меня внезапно осенило. — Оставайся пока здесь, а я пойду проясню некоторые вопросы, которые уже давно меня интересуют.

— Прошу, Алессандро! Только не сейчас! — взмолилась синьорина Кассини. — Князь в дурном расположении духа, да и ты не отстаёшь. Сейчас не время для серьёзных разговоров. Все устали в дороге, и спать давно пора. Вот приедем в тосканский дворец, отдохнёте и тогда уже спокойно поговорите под бокал хорошего вина, — Доменика подошла ко мне и, успокаивая, провела рукой по моей спине.

— Ладно, как скажешь, — проворчал я, оборачиваясь и обнимая возлюбленную. — Может останешься здесь, со мной? На второй кровати.

— Ну нет. А как же Стефано? Не оставаться же ему на ночь с Паолиной. Он хоть и кастрат, но иногда ему в голову всякое приходит, — как могла, объяснила Доменика.

— Согласен. Перепад гормонов никто не отменял, — вздохнул я, вспоминая позавчерашний инцидент с Сильвио, который, скорее всего, и был вызван гормональным сбоем. — Иногда сам от себя не ожидаешь… Особенно когда устал и в депрессии.

— Вот поэтому сейчас не лучшее время для разговора. Пойду спать. Завтра перед выездом позанимаемся вокалом, если смогу найти свой спинеттино в сундуке с музыкальными инструментами. Он где-то на самом дне лежит.

— О, я буду с нетерпением ждать всю ночь, — улыбнулся я. — Ну если не найдём спинеттино, попросим Стефано, чтобы аккомпанировал нам на лютне, а мы будем петь дуэт. Доменика, — я остановил возлюбленную, когда она уже вышла за дверь. — Возьми вот коврик, нам он не нужен, а ты хоть положишь себе под колени, когда будешь читать молитву, — с этими словами я скрутил коврик и отдал возлюбленной.

— Я люблю тебя, Алессандро, — улыбнулась Доменика и, поцеловав меня в щёку, поспешно удалилась в свою комнату.

Глава 48. Концерт в карете, итальянская партия и брачный приговор

Поздно вечером, когда я уже погасил свечи, лёг в кровать и начал уже засыпать, устав от утомительной дороги, в комнату с нервным смехом вломился Стефано и меня разбудил.

— Эй, совсем совесть потерял! — проворчал я, зажигая подсвечник на прикроватном столике.

— Прости, Алессандро, но меня просто распирает от переполняющей меня радости! — тихо воскликнул сопранист, резкими движениями расстёгивая пуговицы на одежде и доставая из своего сундука ночную сорочку. — Твой отец сказал, что одобряет моё желание жениться, и завтра я попрошу у него благословение на брак с твоей сестрой!

— Поздравляю, — усмехнулся я. — Ещё уехать не успели, а ты уже невесту себе нашёл. Ты и правда любишь Паолину?

— Она хорошенькая и добродетельная, — улыбнулся Стефано. — И потом, она ведь всю жизнь прожила в Риме и прекрасно знает «виртуозов». А кто из русских девушек согласится выйти за такого как мы?

— То есть, брак по расчёту, — отметил я. — Но что сказала Паолина? Она согласна?

— Князь сказал, что это дело десятое, — как попугай, тараторил Стефано, разглядывая себя любимого в зеркале.

— То есть, тебе наплевать на чувства твоей будущей жены? — предположил я.

— Почему? Но ведь… — Стефано хотел возразить, но, видимо, «тригонометрическое уравнение не имело решений» — не нашёл аргументов. — Слушай, не знаю.

— А вот я знаю. Так нельзя делать, Стефано. Поговори сначала с Паолиной, и только тогда, когда убедишься, что она не против, уже проси разрешения на брак с ней. Потому что если ты ей не нравишься, то мучиться потом будете оба.

— Что-то я тебя не узнаю, — заметил Стефано, надевая рубашку и с обеспокоенным лицом приближаясь ко мне. — Ты какой-то странный. Что случилось? Не хочу никого обидеть, но ты и твой отец всю дорогу вели себя как…

— Как кто? — с горькой усмешкой поинтересовался я.

— Как два горных барана во время брачного сезона. Думал, подерётесь в карете, — Стефано опустился на корточки у моей кровати и взял меня за руку. — Прости.

— Эх, старина, — вздохнул я, приподнимаясь на локтях. — А ведь ты прав. Так и есть.

— Но это весьма странно для тебя. Такое поведение несвойственно «виртуозу».

— Это неудивительно. Меня ведь воспитывали не как «виртуоза» — женственным и манерным, а как простого парня.

— Дело не в воспитании, а в физических отличиях. Ты реагировал как мужчина. Очень ревнивый и агрессивный мужчина.

— Думаю, это из-за того, что я впечатлителен: я впитываю эмоции других людей, как морская губка.

— Может быть. Просто я не понимаю причины. Из-за кого конфликт? Паолина ведь ваша общая родственница, твоя сестра и дочь князя. А больше ни о ком я не знаю.

— Ты сам не видишь? Перемотай в голове всю сегодняшнюю поездку, и у тебя не останется вопросов.

— Так это правда? — удивился Стефано, укладываясь на соседнюю кровать. — Дон Пьетро влюблён в твоего Доменико? О, но это так неожиданно! Я думал, это Сильвио придумал! Что ж, я не удивлён: Доменико поистине прекрасен, не то, что мы с тобой, — усмехнулся певец.

— Ох, Стефано, я и сам пребываю в ужасе, но это так. И я не знаю, что теперь делать. Ведь я пешка в его игре.

— Пешка вполне может стать ферзём, если пройдёт всю доску до конца, — напомнил мне великий математик. — Ещё не всё потеряно. К тому же, Доменико любит тебя. А это не тот человек, кто разменивается по мелочам.

Очень долго я не мог уснуть. К середине ночи я решил выйти на улицу и подышать свежим воздухом, хотя последний вряд ли можно было назвать таковым из-за загрязнённости помоями.

Когда я вернулся, Луна на полную мощность освещала комнату, а дорогой друг Стефано во сне обнимал подушку. Одеяло валялось на полу, рубашка задралась до талии, а сам «виртуоз» в отчаянии и со слезами умолял мнимую возлюбленную о согласии.

— Стефано! Алё! — крикнул я, тряхнув сопраниста за плечи. — Просыпайся, тебе, кажется, опять русалки приснились!

— А? Да? Просыпаюсь! — певец испугался и вскочил с кровати.

Под моим чутким руководством сопранист прочитал перед сном «Отче наш» по-русски. Что делать, я плохо знал молитвы на латыни, а Стефано уже давно собирался переходить в православие, поэтому я посодействовал его скорейшей адаптации.

— Это ужасно, я не смог плюнуть ей в лицо, она была так прекрасна! — всё ещё всхлипывая, жаловался Стефано.

— Слушай дальше князя, он тебе ещё не то расскажет, — усмехнулся я. — Разве не понял, что это он пошутил?

— Ну и шутки у вас, господа хорошие, — проворчал Стефано. — Одни твои рассказы про индейцев Си-Шарп чего стоят! Теперь понятно, в кого ты такой сказочник. Слушай, может создадим свой собственный язык? Я тут учебник по лингвистике на прошлой неделе прочитал — интересно!

— Знаешь, я думаю, что мне вскоре понадобится твоя помощь. У меня давно уже созрел один план, но пока я не могу тебе о нём рассказать. Единственное, что я тебе скажу, так это то, что нам предстоит довольно трудоёмкая расчётная работа, и нам в этом поможет один неаполитанский инженер, который сбежал в Россию.

— Марио Дури? — вдруг предположил Стефано.

— Откуда ты знаешь? — опешил я, не ожидая такого поворота событий. Или Доменика ему рассказала?

— Пару недель назад к нам приезжала его сестра, Виттория, и передала Карло какие-то чертежи. Сказала, что не желает иметь с этим дело.

— Что? Где? Где чертежи! — от волнения у меня даже дыхание перехватило.

— Нигде, Карло их сжёг, — как ни в чём не бывало ответил Стефано.

— Как сжёг?! Нет! — в отчаянии воскликнул я. — Почему?!

— Алессандро, ты, по-видимому, перегрелся, — заключил певец. — Так переживать из-за каких-то бумажек с расчётами.

— О, Стефано, ты даже не представляешь, насколько ценны для меня эти расчёты, — вздохнул я. — Но ничего. Я найду этого Марио и вытрясу из него всю информацию.

Проснулся я достаточно поздно, примерно за полчаса до выезда: должно быть, Доменика пожалела меня и не стала будить, чтобы позаниматься. А может быть, дело в том, что сундук с инструментами, представлявшими для нас наибольшую ценность, князь втащил к себе в комнату, дабы никто не украл из кареты.

Как бы то ни было, поспешно приведя себя в порядок и наспех перекусив хлебом с моцареллой и помидорами, оставшимся с завтрака, я наконец-то присоединился к компании, и часов в шесть утра мы продолжили свой путь.

Вчерашняя дорога была долгой и утомительной, всего за один день совместного путешествия мы все чуть не переругались. Что же будет, когда мы в Россию-то поедем? Надо будет попросить Паолину, чтобы сшила нам смирительные рубашки и соорудила по кляпу из каких-нибудь тряпок.

Доменика, не желая повторения вчерашней перепалки, придумала, как отвлечь всех друг от друга и от лишних разговоров: она предложила наконец-то достать сундук с инструментами и нотами и устроить прямо в карете небольшой концерт. Идею единодушно поддержали все, даже князь согласился поучаствовать в качестве «концертмейстера».

Что ты будешь делать, даже здесь возник конфликт на пустом месте, причём в данном случае мы конкурировали за другой ресурс — спинеттино, который оказался единственным клавишным инструментом в сундуке. По иронии судьбы, ни я, ни Пётр Иванович, не умели играть ни на чём, кроме клавишных (вот почему в кабинете князя стоял клавесин). Пришлось мне уступить инструмент старшему, а самому удовольствоваться ролью вокалиста.

Как выяснилось, Паолина, в тайне ото всех, тоже получила элементарное музыкальное образование и неплохо играла на лютне. Доменика, в очередной раз приятно удивив нас, сообщила, что будет играть на скрипке, чем вызвала у меня восторженную улыбку и искру огня в ледяных глазах князя. «Надо бы ему заземлиться, хоть о стенку кареты, а то чего доброго током кого-нибудь дёрнет!», — с усмешкой подумал я.

— О, флейта! — несказанно обрадовался Стефано, обнаружив в сундуке бархатный футляр с инструментом. — Дон Пьетро, позволите мне на ней сыграть?

— Сожалею, но нет, — ответил Пётр Иванович. — Это подарок для Анастасии, моей младшей дочери.

— Ты разве умеешь играть на флейте? — поинтересовался я у Стефано.

— Нет, но хотел попробовать. Дело в том, что я очень быстро обучаюсь, в этом моё основное достоинство.

— Весьма похвальное стремление к знаниям, — отметил князь. — Я лично поспособствую тому, чтобы вас приняли в Академию Наук.

— Буду благодарен вам до конца своей жизни! Я знал, что вы весьма щедрый и великодушный человек и не оставите бедного певца своей милостью! — воскликнул сопранист. — Скажите, дон Пьетро, как выглядит ваша младшая дочь? Она так же красива как старшая?

— Красива, — ответил князь. Затем с усмешкой прибавил: — И помолвлена.

— Тогда… В России ведь ещё есть красивые девушки? — воодушевлённо спросил сопранист, а Паолина лишь закатила глаза.

— Стефано, — с усмешкой одёрнула его Доменика. — Тебя послушать, готов жениться на всех девушках сразу. Так тебе не в Россию надо ехать, а на Восток, где существуют гаремы.

— Ну конечно, в качестве смотрителя разве что, — обиделся Стефано. — Простите, дон Пьетро, я вовсе не хотел показаться бестактным. Но… Должен же я был что-то сказать?

— Вовсе нет. Необязательно вообще что-либо говорить, особенно, когда не знаешь, что и зачем.

— Но… я ведь могу рассчитывать на вашу помощь? — уже серьёзным тоном обеспокоенно поинтересовался Стефано.

— Разумеется, синьор Альджебри. Несмотря на ваш невыносимый характер, вы, как талантливый учёный и музыкант, заслуживаете достойной награды.

— Если только девушка согласится, — осторожно ответил сопранист: видимо, вчерашние мои слова на него подействовали.

— Согласие невесты — не ваша забота, а моя и её родителей, — возразил Пётр Иванович. — Главное, чтобы она нравилась вам, и вы впоследствии не пожалели.

Когда с разбором инструментов было покончено, Доменика достала из сундука и раздала нам ноты какого-то дуэта для двух сопрано, в котором в инструментальной строке были прописаны партии скрипки, лютни и basso continuo, то есть клавишного аккомпанемента. Позже выяснилось, что дуэт она написала сама, сегодня ночью, и посвящён он был аллегорической победе Разума над Гневом. Спокойную и ровную партию Разума моя «поющая лисица» отдала Стефано, а вредный и ревнивый сопранист Алессандро вновь был вынужден изображать «мисс фурию», чья мелодия была просто перегружена мелизмами, фиоритурами и скачками через октаву.

— Поистине ангельские голоса, — с улыбкой отметил Пётр Иванович. — Никогда бы не подумал, что мой сын будет петь как соловей. Но и вы, синьор Альджебри, ничуть не уступаете Алессандро. Государыня оценит.

Часа через два все благополучно разобрали и выучили свою партию. Правда, Стефано и Доменика, благодаря многим годам пения в Капелле, прекрасно читали с листа, и могли сразу играть то, что написано. Я тоже довольно быстро выучил свою нотную строку и теперь, после распевки, под руководством Доменики работал отдельно над каждым тактом, проводя «сглаживающий полином» через каждую «точку», превращая набор нот в мелодию.

Хуже всех с заданием справился Пётр Иванович, который, даже несмотря на помощь и подсказки со стороны Доменики, после двух часов разбора партии через раз попадал на нужную клавишу. Это и понятно, ведь играть он учился сам, без посторонней помощи, хотя и занимался уже давно, почти два года.

— Нет, боюсь, что это не для меня, — наконец, после очередного смазанного аккорда, заключил князь. — Вот выпилить из дерева инструмент — пожалуйста, я вам хоть десять таких спинеттино на досуге сделаю. Но учиться музыке в моём возрасте…

— В вашем возрасте? — удивился я. — Знавал я одного деятеля, который в шестьдесят лет освоил… Сложный иностранный язык, — вновь пришлось находить нужные слова, не мог же я рассказать всю правду о том, как один коллега моего отца с кафедры в преклонном возрасте выучил «джаву» и стал на пенсии писать игрушки под «андроид»! — Но если вас утомила игра на инструменте, я готов его забрать.

Тем не менее, спинеттино он мне так и не отдал, видимо из вредности, педантично продолжая играть мимо нот и делая вид, что всё нормально.

Через четыре дня мы, наконец, со скандалом и с музыкой прибыли в княжескую резиденцию в Тоскане. Наш приезд выпал на выходные, и Мишка в это время как раз был дома, когда прибыла наша безумная компания. Юный князь сначала обрадовался, что отец вернулся, да ещё и незнакомую девушку привёз, но потом на его лице прочиталась досада, когда из кареты выскочили аж целых два сопраниста — я и Стефано. Должно быть, бедняга Михаил Петрович до последнего надеялся, что меня всё же оставят в Риме, но не тут-то было. Встречай непрошенных гостей, дорогой «братец»! Впрочем, настоящий ужас запечатлелся на лице парня, когда из кареты изящно вылез пресловутый маэстро Кассини, которому князь почему-то любезно подал руку.

Убедившись, что все в сборе, князь отдал приказ слугам отнести вещи в дом, а кучеру — поставить карету в «гараж». После чего пригласил всех проследовать в дом.

Церемония торжественного и трогательного знакомства настоящих, правда, лишь единокровных, брата и сестры состоялась в гостиной, где Мишка и Паолина нежно обнялись, а последняя подарила первому вышитый золотыми нитками носовой платок для утирания княжеской сопли. После чего мы все отправились в обеденную залу, где уже был накрыт роскошный стол, и до вечера праздновали очередное воссоединение и скорое возвращение на Родину.

Поздно вечером, когда младшие Фосфорины разошлись по спальням, а Стефано с Доменикой в её комнате разучивали какой-то дуэт для альта и сопрано, ко мне в комнату явился слуга и передал, что Пётр Иванович ожидает меня в кабинете. Отлично, думаю, не придётся навязываться, сам позвал. Не знаю, правда, по какому поводу. Должно быть, опять «по маленькой» сообразить на двоих. Вот как раз выпьет, алкоголь уменьшит коэффициент вредности, и тогда можно будет задать интересующие меня вопросы.

— Вы звали меня, Пётр Иванович? — предварительно постучавшись, я вошёл в кабинет и увидел, что князь сидит за письменным столом и в задумчивости курит трубку. — По какому поводу?

— Что ты как не родной, — строго ответил князь, указывая на кресло напротив, чем опять напомнил мне о великих и ужасных собеседованиях в IT-компаниях. — Садись, сыграем партию в шахматы.

— Ночью? — удивился я. — После всего выпитого за вечер кьянти и монтепульчиано? Боюсь, что у меня в голове сейчас мусор.

— У тебя всегда в голове мусор, — отрезал Пётр Иванович, ставя на стол шахматную доску. — Удивительно, как в этой помойке находится место точным наукам! Сядь, я сказал!

— Не надо на меня кричать. Шахматы — так шахматы, — огрызнулся я, но, тем не менее, сел в кресло, рассматривая фигурки из красного дерева и слоновой кости.

Партию начали итальянским дебютом, или как его ещё называют — «тихое начало». «Как бы к середине партии тихое начало не переросло в напряжённый миттельшпиль и не кончилось бурным эндшпилем, во время которого я получу доской по голове!», — подумал я с опаской.

— В последнее время ты стал весьма дерзким и язвительным. И я отчасти понимаю причину подобного поведения, — князь стремительно захватывал центр доски, тем самым создав угрозу слабой клетке f7.

«Ну ничего, я сейчас соберусь с мыслями и разгромлю эту крепость за пару ходов!», — подумал я, хотя голова уже не работала как следует.

— Рад это слышать. Я думал, вы уже и забыли о моём существовании, — усмехнулся я. — Ход «итальянским слоном».

— Не дерзи. Ты сам не понимаешь своей выгоды, — ответил Пётр Иванович, ставя своего слона на место моего коня. — Можешь попрощаться со своим конём.

«Куда уж мой конь против твоего слона, ёлки-палки!» — ругался я про себя. — «Однако же… Нормально? Где я ошибся? Ну вот, конечно. По-пьяни забыл поставить защиту. Надо как-то выкручиваться».

— Что вы имеете в виду? — не понимал я, хотя необъяснимая тревога закралась в мою душу.

— Не прикидывайся. Ты сам сказал, что любишь Доменику больше жизни.

— Да, говорил! — воскликнул я. — И бесконечное число раз повторю.

Тем временем моя партия вышла из-под контроля, и я просто с ужасом созерцал целенаправленное наступление белых на беднягу красного короля. Всё-таки зря я согласился играть после банкета!

— На что ты готов ради неё? — князь продолжал добивать меня намёками.

— На что угодно, хоть таблицу интегралов на музыку Хассе исполню! Хоть хрустальные туфельки самой императрицы для неё достану! — меня уже начало заносить.

— То, что ты говоришь, бессмысленно. Ещё ход, и твой король забьётся в угол.

— Что вы предлагаете? — уже раздражённо спросил я. «Похоже, я скоро сам буду как этот король — зажатым в углу!»

— Ничего, что бы выходило за рамки вашего брачного контракта, — невозмутимо отвечал князь.

— Может скажете уже прямо, что вам нужно? Я как машина, понимаю то, что мне говорят, а не то, что имеют в виду!

— Будь ты более здравомыслящим человеком, то хотя бы поверхностно изучил его.

— Разве контракт это не просто бессмысленная бумажка, которая нужна для формальности? — удивился я.

— Какой же ты наивный. В наше время всё решают именно «бессмысленные бумажки». А твоё равнодушие к этому документу лишь подтверждает твою безучастность.

— Хорошо, я могу сейчас с ним ознакомиться? Ведь контракт должен быть в двух копиях — одна у вас, вторая — у Кассини.

— Да, пожалуйста, — спокойно отвечал Пётр Иванович, доставая из ящика письменного стола папку с договором и вручая её мне, а затем поставил своего ферзя в решающую позицию. — Шах и мат.

Но мне было уже не до шахмат. С каким-то болезненным нетерпением я принялся читать. Поначалу это были и вправду бессмысленные наборы правил, словно какие-нибудь условия пользовательского соглашения, и я уже немного успокоился и подумал, что князь меня попросту решил подколоть. Но потом я наткнулся на следующее:

«Пункт 10.1. В случае не достижения женихом зрелости или же неспособности к подобающему исполнению супружеского долга, единственным предназначением которого является продолжение рода и рождение наследников, обязанности по обеспечению последнего берёт на себя законный представитель жениха, в лице Петра Ивановича Фосфорина…»

Дальше я не читал. В глазах потемнело, и я едва не задохнулся от внезапно накатившей на меня волны ярости, боли и обиды. Как?! За что?! За что ты так со мной? С Доменикой?

— Пётр Иванович, — наконец, положив этот злополучный договор на стол и немного успокоившись, стараясь сохранять хладнокровие, обратился я к князю. — Как прикажете понимать Пункт 10.1? Это шутка?

— Вовсе нет, мой мальчик, — вздохнул князь, поднимаясь из-за стола. — Это вынужденные меры, к которым я ни за что бы в жизни не прибег, если бы не столь удручающая и плачевная ситуация, в которой оказался мой сын.

— Какая ещё плачевная ситуация?! — возмутился я. — Да вы… Вы знаете, кто? Старый крокодил из болота, вот вы кто! Да я… я убью вас!

Злоба застилала мне глаза, и я, не отдавая себе отчёт в действиях, подскочил к князю и набросился на него с кулаками. Пётр Иванович, с ничего не выражающим взглядом, мгновенно схватил меня за руки и опустил их вниз. Я предпринял вторую попытку нападения, но её вновь предупредили: князь заломил мне руки за спиной. Я чуть не взвыл от боли и обиды, с криком и матюгами вырываясь из железной хватки.

Тогда Пётр Иванович схватил меня за шкирку и фактически выбросил в коридор, напоследок ещё и пнув под зад коленом, после чего захлопнул дверь прямо у меня перед носом.

«Ну уж нет! Я так просто не сдамся!», — совсем разозлился я и как сумасшедший начал колотить по красному резному дереву.

— Успокоишься, придёшь в себя, тогда поговорим, — услышал я спокойный голос из-за двери.

В полном отчаянии, задыхаясь от горьких слёз, я сполз вниз и, с трудом подавляя рыдания, сел на холодный каменный пол. О, что за злую шутку вы сыграли со мной! Как я сразу этого не понял? Почему не поверил Доменике и не согласился бежать с ней? Теперь я даже не знаю, что и делать. Из жуткого оцепенения меня вывели брызги ледяной воды. Подняв голову, я увидел монументальную фигуру князя с серебряным кубком в руке.

— Вы убили меня, уничтожили, — сквозь слёзы шептал я, сидя на полу и отказавшись принять из рук оскорбителя кубок с водой.

— Ты слишком изнеженный и впечатлительный. Словно не в Италии жил, а в Эллизиуме или Аркадии. В то же время, в мире не всё так просто, и ты должен принять это. Ежели тебя утешит, то я готов сказать тебе, что сам прошёл через подобное.

— Вы о чём? — угрюмо спросил я.

— Когда нас поженили, мне было пятнадцать, а Софьюшке — двенадцать лет. Она была ещё девочкой, поэтому первую брачную ночь я провёл с тёщей, Агриппиной Афанасьевной.

— Превосходно, — закатил глаза я. — Добро пожаловать в мир двойных стандартов. Что ж, я полагаю, вам не понравилось, и вы решили отыграться на нас? Ведь вы прекрасно знали о том, что я не могу иметь детей, когда дали согласие на мой брак с Доменикой. Зачем тогда вы это сделали, если сами претендуете на неё? Вы поступили бы более честно, если бы сразу во всём признались и открыто сделали ей предложение, предварительно отправив меня и Софию в монастыри! К чему весь этот спектакль?!

— Ты мало что смыслишь в жизни, Сашка, — ответил князь. — Если бы я сделал предложение синьорине Кассини, она бы с большой вероятностью отказала, поскольку любит тебя. В данном же случае я поступаю согласно нашим общим интересам. Я не могу допустить, чтобы мой сын остался без наследника и умер бездетным, а столь прекрасная женщина, как Доменика, по твоей вине бы не испытала радости материнства.

— Но почему вы сразу не огласили условия?! Ей-то хоть сказали? — обеспокоенно спросил я.

— Как раз об этом должен будешь сказать ей ты, — ответил Пётр Иванович. — И твоя задача — любым способом убедить будущую супругу в целесообразности нашего плана.

— А если я не буду этого делать? — вновь огрызнулся я. — Если я наоборот настрою её против вас?!

— Только посмей: я засолю тебя в бочке с килькой!

— Подумаешь, как страшно! — со злостью воскликнул я. — Каплун пряного посола, да? Неплохая будет закуска к свадьбе Петра Ивановича и вдовы Кассини-Фосфориной!

— А Доменику я отправлю домой, в Италию, — спокойно продолжал князь. — Где она тотчас же попадёт в руки враждебно настроенных властей. Ты этого хочешь?

— Нет! — испугался я, побледнев, как Луна. — Но что скажет Доменика? Вы о ней не подумали? Ведь ей скорее всего будет неприятна физическая близость с нелюбимым человеком!

— Это естественно, — невозмутимо отвечал Пётр Иванович. — Для любой порядочной женщины связь с мужчиной противна. И не спорь, я старше тебя и имею опыт общения с лицами женского пола.

— Судя по всему, вы не очень-то умеете обращаться с женщинами, — заметил я.

— Заткнись, мальчишка! — прикрикнул на меня Пётр Иванович. — Да что ты себе позволяешь?

— По-вашему, я уже не могу позволить себе ничего, — вздохнул я. — Пётр Иванович, простите за нескромный вопрос, но… Мне будет позволено хоть изредка вступать в близкую связь с моей женой? — последние слова были сказаны дрожащим голосом, в котором теплилась хоть капля надежды.

— Зачем тебе? — удивился князь.

— То есть, как зачем? — возмутился я. — Зачем вы переспали с маркизой?

— Нашёл, с чем сравнивать, — усмехнулся Пётр Иванович. — В моём случае это было постыдной необходимостью. К тому же, я был немного пьян и толком не отдавал себе отчёта в происходящем.

— Необходимостью, значит. Что ж, а мы с Доменикой просто любим и хотим друг друга. И я сделаю для неё всё, чтобы иметь право называться хорошим мужем.

— Ха-ха-ха! Потрясающая шутка, — громко засмеялся Пётр Иванович. — Каким же образом?

— Что значит, каким образом?! — вспылил я. — Я же не Сильвио Меркати, я почти полноценный мужчина, и у меня есть чем порадовать свою возлюбленную.

— «Порадовать», нашёл же слово, — усмехнулся князь.

— Так вы не ответили на мой вопрос, — кипя от злости, повторил я. — Мне. Будет. Позволено?

— Что ж, раз ты такой упёртый, давай проверим. Давай-давай. Снимай штаны! — приказал вредный родственник.

— Это ещё для чего? — возмущённо воскликнул я.

— Проверю, в каком состоянии твоя потенция, — невозмутимо отвечал князь, умывая руки в серебряном тазике.

— Это… это моё личное дело! — прошипел я сквозь зубы. — В нормальном!

— Нечего ломаться. Не девица, чай, — строго заметил Пётр Иванович. — Или ты стыдишься мужеского пола?

— Ещё чего! — огрызнулся я. — Мне нечего стыдиться. Нате, смотрите, — я спустил бриджи до колена и испытующе воззрился на князя, который, если честно, при виде шва и пустой мошонки немного расстроился, словно подсознательно не был готов к такому зрелищу и до последнего надеялся, что я — здоровый парень.

— Что ж, на самом деле, не всё так печально, — наконец, изрёк этот «специалист», приближаясь ко мне и с умным видом собираясь дотронуться до моего «бедного товарища».

— Вы что делаете?! — в ярости воскликнул я. — Уберите руки!

— Успокойся. Мишке было пятнадцать, когда я его обследовал, и он так не орал.

— Так что вы в итоге хотите сделать? — по-прежнему злился я.

— Хочу проверить реакцию на прикосновение, — с каменным лицом отвечал князь.

«Уролог хренов!», — выругался про себя я. Сейчас чего доброго ещё и кровопускание сделает или пиявки поставит! Дуремар!

— Знаете, Пётр Иванович, может вы и правда хотите мне помочь, но, увы, не выйдет. Поскольку от ваших прикосновений и комментариев не только ничего не поднимется, а наоборот — отвалится! Но даже без этого дурацкого ненужного достоинства я найду способы, как осчастливить мою, слышали, мою будущую жену! — я резко отдёрнул руку «специалиста» и, мгновенно застегнув бриджи, поспешно направился к двери. — Спокойной ночи, доктор Каллимах[84]! — со злой усмешкой бросил я опешившему князю и ушёл, хлопнув дверью.

Глава 49. Неожиданный поворот и временное перемирие

Хлопнув со всей дури дверью, я, не видя от злости ничего вокруг, столкнулся плечом к плечу с Мишкой, который направлялся в кабинет. Юный князь ничего мне не сказал, лишь тихо выругался себе под нос, обозвав «скопцом окаянным». Но мне было всё равно. Кипя, как чайник, от ярости, я, громко стуча каблуками по мраморному полу, направился в отведённую мне комнату, на чём свет стоит ругая Петра Ивановича. Это надо же, до чего додумался, старый хрен: исполнить мои супружеские обязанности по отношению к моей же будущей жене! Тоже мне, «исполнитель-черепашка» нашёлся: мастер поползновений! И ведь возразить нечего, никто не осудит, а наоборот — поддержат. Но самое ужасное не это, а то, что я не смог предъявить никаких доказательств своей мужской состоятельности, и это окончательно меня добило и унизило в глазах предка. Ну не мог же я сказать, что не способен к полноценному, стандартному соитию! Меня же за это всемогущий Домострой в лице князя проклянёт и выбросит на помойку! А я тоже человек, я тоже хочу любви!

Нет. Побег, однозначно, без вариантов. Плевать, что не на чем и не на что, ничего: доберёмся пешком до какого-нибудь посёлка, устроимся там петь в сельской церквушке — туда-то уж точно возьмут двух непризнанных оперных «примо»! Или, ещё лучше, примкнём к какой-нибудь бродячей труппе и будем выступать по городам Северной Италии, доберёмся до Альп, а там и до Швейцарии рукой подать. А потом, Бог даст, и до Германии доберёмся, где нас с Доменикой смогут обвенчать без лишних вопросов. Да, будет нелегко, да, возможно, придётся первое время снимать угол с клопами, но это лучше, чем жить в неволе, в плену у собственного же предка-самодура! Интересно, куда бы он нас заселил после свадьбы? Случаем, не в ледяной дворец, где мы бы дружно дали дуба на следующее же утро?!

Нет, только не это. Надо срочно будить Доменику, собирать вещи и сматываться, пока весь дом не проснулся. Жаль, конечно, Стефано — опять мы его подставили. Но ничего, со временем поймёт. А может быть, и сам испытает на себе подобный произвол, когда будет со слезами укладывать свою невесту на брачное ложе к другому, полноценному мужчине. Что я могу поделать, ты сам вызвался ехать с князем в Россию. А мы не поедем. Ни за что не поедем!

С трудом подавляя злость и негодование, я осторожно постучался в комнату к Доменике. О, как же ты будешь меня ругать, какой же я был болван, что не поверил тебе тогда! Но… сейчас ведь ещё не всё потеряно?

— Алессандро? — с удивлением воззрилась на меня заспанными глазами моя «поющая лисичка», моя единственная радость в этой унылой жизни. — Что случилось?

— Это конец света, — простонал я. — Собирай вещи, бежим.

— Ты как? Окончательно свихнулся? — вдруг возмутилась Доменика. — А кто всё это время убеждал меня поехать в Империю? Кто клялся, что создаст все условия для моего комфорта? Не ты ли, Алессандро? Где твоя хвалёная логика, великий инженер?

— Моя логика только что была уничтожена кое-кем, — с горечью ответил я. — Прости. Я был слеп. Я был туп, как бревно. Прости.

— Заладил, как попугай, — закатила глаза Доменика. — Что на тебя сейчас нашло? Какая муха тебя укусила?

— Нет времени объяснять, потом расскажу, — бормотал я, нервно запихивая костюмы своей возлюбленной в сундук. Руки тряслись, в горле был ком горечи, а в глазах — туман.

— Да что ты делаешь! Варвар! — воскликнула синьорина Кассини, отобрав у меня свои вещи, которые я помял. — Ты не в себе, в таком виде из дома нельзя выходить, не то что бежать.

— Не зли меня, ты ведь не хочешь, чтобы я второй раз вскрыл себе вены! — со злостью огрызнулся я, не понимая, что делаю и говорю.

— Ах, вот как ты поранился в коридоре! — рассердилась Доменика и, резко приблизившись ко мне, влепила пощёчину. — Да как ты мог!

— Да чтоб ты сдох! — послышался в дверях разъярённый юношеский тенор, и через мгновение мне в плечи мёртвой хваткой вцепился Михаил Петрович. — Ты до чего отца довёл!

Тут я с ужасом обнаружил, что Мишка чем-то встревожен до глубины души и вот-вот заплачет. Неужели что-то серьёзное?

— Что случилось, ваша светлость? — обеспокоенно спросила Доменика, набросив предварительно халат, дабы ничего не просвечивало сквозь рубашку.

— А ты заткнись, содомское отродье! — прикрикнул на неё Мишка, с трудом сдерживая слёзы.

— Не смей обзывать моего маэстро! — прошипел я, глядя прямо в глаза «брату». — Можешь уже сказать, что произошло?!

— Отцу плохо, говорит, дышать тяжело, я позвал Кузьму, мы помогли добраться до кровати… Я не знаю, что делать! Помоги, Сашка! — в отчаянии юный князь начал трясти меня за плечи.

При этих словах меня будто током дёрнуло. Как плохо?! Неужели из-за меня? Нет, как бы то ни было, надо срочно спасать родственника, какой бы он ни был вредный и жестокий. А для этого… для этого надо самим успокоиться.

— Без паники! — тихо, но чётко скомандовал я. — Мишка, садись в карету и отправляйся в город за лекарем, мы с Доменико окажем посильную помощь.

Михаил Петрович покинул нас и отправился собираться в дорогу, а мы с Доменикой поспешили в покои Петра Ивановича, но перед этим синьорина Кассини вытащила из сундука шкатулку и достала оттуда какой-то пузырёк.

— Это настойка на кошачьей траве с перечной мятой, — пояснила Доменика, едва поспевая за мной по коридору, что в длинной рубашке и халате было неудобно. — Падре Лоренцо дал мне её с собой на всякий случай, она хорошо снимает тяжесть и боль в сердце.

— То, что нужно, — задыхаясь от быстрого бега и волнения, отвечал я. — Падре прекрасный человек, ведь его снадобье — почти что корвалол.

Осторожно постучавшись, мы вошли в просторную комнату с верандой, выходящей во внутренний двор. Тёмно-рыжее пламя свечей в подсвечниках слабо освещало помещение.

Князь Пётр, в костюме и чулках, полулежал на кровати с множеством подушек, судя по тяжёлому и неровному дыханию, он ещё не пришёл в себя. Рядом сидел Кузьма в лакейской ливрее и сосредоточенно развязывал ему воротник.

— Вовремя вы, ваш-светлость, — пробубнил Кузьма, расстёгивая пуговицы, что при его неуклюжих пальцах было весьма затруднительно. — Батюшка ваш совсем плох был. С трудом заставил его стопку пустырника выпить.

— Как вас так угораздило, Пётр Иванович, — с тревогой в голосе спросил я, поспешно открывая все окна, а затем помог Кузьме освободить князя от тесного камзола, затруднявшего дыхание и расстегнул плотный пояс бриджей. Тот ничего не отвечал, по-прежнему судорожно хватаясь за воздух.

Предприняв первичные меры, я отправил Кузьму за грелкой, которая в те времена представляла собой просто кожаный мешок, наполняемый горячей водой. Тем временем Доменика накапала настойки из пузырька в ложку и подала её князю.

— Прошу, выпейте, дон Пьетро, — ласково попросила синьорина Кассини. — Это чудесное лекарство, хотя и горькое, мне его дал святой отец.

Пётр Иванович, выпив предложенное снадобье, немного поморщился, но всё же нашёл в себе силы ответить:

— Благодарю, дочь моя. А теперь ступай, в свою комнату, ты уже оказала мне неоценимую помощь.

— Моя помощь ничто, дон Пьетро, — опустив глаза, отвечала Доменика. — Пойду помолюсь Деве Марии, чтобы она защитила вас и послала исцеление.

— Мой ангел, — тихо прошептал Пётр Иванович, когда Доменика скрылась за дверью его комнаты, но я уже не уделил внимания этим словам: сейчас не до глупой ревности, сейчас бы только помочь прийти в себя. По просьбе князя я помог ему освободиться от оставшейся одежды и накрыл одеялом.

— Вы не представляете, как всех нас напугали, — вздохнул я, вытирая манжетом пот со лба. — Не ожидали от вас…

— Думаешь, я ожидал? — горько усмехнулся Пётр Иванович. — Сердце тот ещё злой шутник, никогда не знаешь, какую шалость в следующий раз выкинет.

— Пётр Иванович, — наконец, собрался я с мыслями и сказал то, что час назад бы и не подумал говорить. — Простите меня. Погорячился.

— Бог простит. Да и я, старый дурак, виноват, — вздохнул князь. — Перегнул палку. Не привык я с такими, как ты.

— Я такой, как все, — возразил я. — Такой же обычный парень.

— Нет. Не обычный. И не спорь. — Пётр Иванович как-то странно на меня посмотрел, но продолжать тему не стал.

Тем временем Кузьма принёс грелку и положил хозяину на ноги — хорошее средство против спазмов. Я хотел было уйти, дабы не мешать, но князь не отпустил меня. Он так и уснул, крепко сжимая мою хрупкую кисть в своей железной руке, а я всю ночь провёл, сидя на краю широкой кровати. Дыхание постепенно выравнивалось, и вскоре раздался храп на всю комнату. Похоже, что сегодня мне вновь не суждено поспать.

Сердце по-прежнему колотилось с высокой частотой: шутка ли, так напугать! Подобный случай был лет пять назад, когда Петру Ильичу стало нехорошо на заседании кафедры, и ему вызвали скорую. Тогда мы с сестрой страшно испугались, побросали учёбу и рванули в больницу. К счастью, всё обошлось, но только я до сих пор вздрагиваю. А здесь что? Глушь, восемнадцатый век, никаких тебе «скорых», никаких капельниц. Только сомнительные лекари и народная медицина.

Сидя на краю княжеской кровати и смотря на звёзды за окном, я, словно в бесконечном цикле, прокручивал в голове сегодняшнюю сцену в кабинете. Боже, что на меня нашло? Как псих себя повёл, а ведь можно было договориться и расставить всё точки над i. Почти уверен, что мы могли бы найти хоть какое-то оптимальное решение. Но нет, я предпочёл обидеться, устроить скандал, хлопнуть дверью, наплевав на чувства предка, который, несмотря на своих «тараканов в голове», всё же, должен признать, переживал за меня и пытался сделать как лучше.

Только час назад я кипел от гнева, всей душой мечтая о побеге. Но какой сейчас побег, когда Пётр Иванович в таком состоянии? Ещё, чего доброго, помрёт, если узнает. Нет, я не мог так поступить. Поедем в Россию, а там, возможно, что-нибудь да и придумаем с этим дурацким брачным договором. Всё равно сейчас не до этого. В самом деле, о каких «обязанностях» можно говорить, когда сам предполагаемый «исполнитель» развалился в хлам?

Когда я к середине ночи покинул княжеские покои и решил проведать возлюбленную, то, войдя в её комнату, я обнаружил её мирно спящей на ковре перед тумбочкой, на которой стояли свечи и фарфоровая статуэтка Девы Марии. Нет сомнений, Доменика молилась всю ночь, пока сон и усталость не взяли своё. Удивительная женщина.

Как бы ни хотелось мне не нарушать сон моей «поющей лисички», я всё же не мог допустить, чтобы она простудилась на каменном полу, поэтому я осторожно коснулся её плеча и тихо шепнул:

— Проснись, любимая. Всё хорошо. Вставай, на полу холодно, простудишься.

— Алессандро… сокровище моё, — с грустной улыбкой Доменика провела рукой по моей щеке, приподнимаясь с пола. — Ты в порядке?

— Да, — отвечал я, хотя, судя по усталости в голосе и интонации, этого сказать было нельзя.

— Всё ещё хочешь сбежать? — осторожно спросила Доменика, поднимаясь с пола.

— Какое там, — с грустью вздохнул я, подходя к кровати. — От своей судьбы не убежишь. Я надеюсь, ты понимаешь, о чём я говорю.

— Понимаю, — опустив глаза, отвечала синьорина Кассини, забираясь под одеяло и ёжась от холода: видать, всё-таки замёрзла на полу, в сыром помещении.

Ничего не говоря, я просто разделся и лёг рядом с ней, стараясь согреть, передать ей частицу своего тепла, обнимая за талию. Я прижимал её к себе и не хотел отпускать, и лишь в этих прикосновениях я находил утешение и успокоение той боли, которая раздирала моё сознание. Ты — моя, и всегда ею будешь, с кем бы ни пришлось тебе разделить ложе, знай, не ты мне, но я принадлежу тебе. Всецело твой.

— Ты такой тёплый, Алессандро, — шептала Доменика, глядя в окно. — А Луна — нет. Луна холодная, хоть и светит. Посмотри, какое у неё несчастное лицо…

— Это не лицо, это лунные моря и океаны. Океан Бурь, море Ясности, море Дождей… Да их много, и я все не помню, — также тихо шептал я ей на ухо. — Но эти моря необычные, в них нет воды. Однако, они имеют право называться морями.

— Вот и я о том же тебе говорила. Можно светить и не согревать, а можно быть морем, и не омывать водой берег… Желание без любви ничто, Алессандро. А любовь и без желания самодостаточна.

— Но я… испытываю его, Доменика, — прошептал я. — Послушай, как колотится моё сердце. Разве не оно источник желания? Или ты… не веришь мне?

— Я верю тебе, моя радость. И таю под твоими прикосновениями.

— Доменика, — осторожно шепнул я. — Можно я поцелую твою грудь?

— Нет, прошу. Не сейчас, — прерывисто отвечала синьорина Кассини. — Надо подождать.

— Боюсь, что ждать придётся слишком долго, — вздохнул я. — Возможно, все двести восемьдесят семь лет…

Когда я проснулся, Доменика уже одевалась и приводила себя в порядок за ширмой, и я решил не мешать ей. Одевшись и выйдя из комнаты, я увидел Стефано, который, как безумный Паутиныч, нёсся по коридору и махал руками.

— Ах, Алессандро! Ты не представляешь, как я испугался! Только вышел я утром из своей комнаты, дабы вынести ночную вазу, вдруг слышу крики на вашем языке! Это был князь Микеле, а с ним ещё доктор приехал! Они направлялись в комнату дона Пьетро! Я поставил вазу на пол и побежал за ними, но меня не впустили и захлопнули перед носом дверь! До меня дошло, что князь плохо себя чувствует! Я разбудил Паолину и всё ей сказал, она сейчас в комнате вашего отца, вместе с Микеле и доктором!

Я в очередной раз удивился, с какой скоростью работает мозг этого научного деятеля, раз он за одну секунду успевает выдать целое предложение! Тем не менее, не желая терять время, мы вдвоём отправились в княжеские покои.

— Стефано, успокойся. Мы уже приняли все необходимые меры. Дальнейшее лечение пусть прописывает врач, — спокойно ответил я.

— Но что произошло? Я ночью слышал вопли и рыдания из кабинета, и, да не изменит мне музыкальный слух, голос был твой. Судя по всему, вы всё-таки подрались из-за Доменико?

— Какой ты любопытный. Нет, мы просто играли в шахматы, и князь поставил мне мат. Ну, я обиделся и устроил истерику, — как мог, объяснил я.

— А, ясно, — понимающе кивнул сопранист. — Дело обычное. Я тоже не люблю проигрывать.

«Кто же любит?», — с горькой усмешкой подумал я. Но потом мне в голову пришла одна мысль: я решил всё-таки выяснить у товарища по несчастью один уже наболевший вопрос.

— Слушай, Стефано. Давно хотел спросить, но как-то всё не решался. У тебя… да вообще, у «виртуозов», может происходить реакция на возбуждающий фактор? И если да, то при каких условиях?

— Понял, что ты имеешь в виду. Что ж, буду с тобой откровенен. Реакция возможна, но вот условия тебе не понравятся.

— Я согласен на любые, только чтобы спасти свою репутацию и не ударить в грязь лицом перед… Доменико.

— Любые? — усмехнулся сопранист. — Ладно, я тебе скажу, что ты должен сделать.

Он сказал. На ухо, шёпотом. После чего мне как-то расхотелось даже заикаться на эту тему.

— Ну нет. Обойдутся, — наконец изрёк я. — Ещё не хватало.

— Напрасно возмущаешься. Поверь, подобная процедура не сделает тебя «дамой в постели». Наоборот, тебе откроются новые горизонты.

— Всё равно не буду. И точка, — наотрез отказался я. — Был девственником и умру девственником. А остальные пусть думают, что я импотент.

— Каждый выбирает для себя своё оптимальное решение, — заключил Стефано.

Когда мы вошли в покои Петра Ивановича, то узрели трогательную картину: Паолина, в светло-зелёном утреннем пеньюаре сидела на краю княжеской кровати и заботливо, правда, на итальянском, пыталась уговорить отца, чтобы тот съел ложку овсянки: «Вот, а теперь ложечку за Микеле, ложечку за Алессандро, ложечку за мою маму, ложечку за донну Софию…»

«Ну прямо сцена из «Собаки Баскервилей»!», — вдруг подумал я, созерцая семейную идиллию.

Князь за ночь окончательно пришёл в себя, хотя и выглядел неважно: позже Кузьма сказал, что врач всё-таки сделал ему кровопускание, но в данном случае оно было на пользу.

Чуть позже к нашей компании присоединилась Доменика, опять с пузырьком горького лекарства, вызвавшего у князя горькую усмешку. Бледный, осунувшийся, в «дурацком ночном балахоне», он страшно напомнил мне призрака отца Гамлета. Впрочем, я даже предпринял попытку примерить на себя роль последнего, схватив с тумбочки огромную морскую раковину и картинно воскликнув: «Бедный Йорик!». Все дружно засмеялись, кроме Кузьмы: он сидел в кресле и сосредоточенно толок в ступке какое-то снадобье по народному рецепту.

Вскоре пожилой маэстро откланялся, выдав мне, как старшему отпрыску, список лекарств и расписание их приёма, Мишка вновь вызвался отвезти его на карете в город. Бедный Михаил Петрович: приехал, называется, студент на выходные!

Найдя в себе силы и собравшись с мыслями, я попросил «брата» выйти со мной в коридор на пару минут.

— Что сказал врач? Надеюсь, всё не так серьёзно?

— Ну как, серьёзно, — вздохнул Мишка. — Сказал, избегать сильных потрясений. А ты тут… Приехал и балаган устроил.

— Знаю, виноват, сорвался. Но дело было неприятное. Скажи, до этого подобные приступы были?

— Были, — угрюмо ответил мнимый брат. — Первый раз, когда Ваньку хоронили, второй, как Настасья родилась.

«Значит, не симулировал, — с грустью заключил я. — Значит, и вправду всё серьёзно, и нам нельзя его тревожить сейчас. Главное, впоследствии как можно более аккуратно убедить, что нам необходимо вернуться в наше время».

— Кто такой Ванька? — осторожно спросил я.

— Брат наш, — отвечал Мишка. — В пять лет от скарлатины скончался, Царствие ему Небесное. Ну, а с Настей тоже что-то не так было, отец сказал, после неё уже детей не будет. Ну, разве что Гришка. Но он не то, он от дворовой девки, — с долей презрения добавил юный князь.

«Ну, Пётр Иваныч, ну, погоди! — мысленно процитировал я беднягу волка из известного мультика. — Всё-таки, что за нравы у этой аристократии!»

— Слушай, ты уже устал взад-вперёд кататься, да и на учёбу завтра. Оставайся с отцом, а доктора я сам отвезу во Флоренцию, — вдруг предложил я.

— Неплохо бы, — заметил Мишка. — И учителя своего забирай, а то я за себя не ручаюсь, — добавил чуть погодя.

— Эх, дурак вы, Михаил Петрович, — вздохнул я. — Ведь это благодаря Доменико и его настойке его светлость пришли в себя. Да и тебе он ничего плохого не сделал.

— Не сделал?! — возмутился Мишка. — Да ты глянь, как отец на него смотрел вчера за столом! Я как заметил, сразу почувствовал неладное.

— Так в этом не Доменико виноват. Он вообще не при чём. Тихо сидит в углу, пишет музыку. «Виртуозы» не виноваты в том, что своим голосом и внешностью невольно вызывают нечестивые помыслы у мужчин и женщин. Мы лишь музыкальный инструмент, а реакция слушателя зависит от восприятия и степени испорченности самого слушателя.

— Верно говоришь. Вот я страсть как люблю скрипку, а мой друг из университета её терпеть не может. Даже на шпагах из-за этого подрались!

— Нашли из-за чего драться, — присвистнул я. — Почти как я в Капелле.

Незаметно для нас обоих, мы с Мишкой разговорились и во время разговора обнаружили много общего: черты характера, интересы и даже музыкальные предпочтения.

Когда я было уже собрался в дорогу и внимательно изучал у себя в комнате карту местности, чтобы выступить в качестве навигатора для кучера, ко мне в дверь постучали. Открыв, я увидел Паолину, которая, как всегда, мило улыбалась.

— Чем могу помочь? — поинтересовался я.

— Отец просил позвать тебя. Говорит, серьёзный личный разговор.

— Опять? — вырвалось у меня стоном разочарования.

Ну вот, думал, хоть на экскурсию поеду, город посмотрю, так нет же. Вновь придётся разговаривать, да ещё знать бы, о чём на этот раз.

— Он очень просил, — с пониманием ответила мнимая сестра.

— Хорошо, а кто отвезёт маэстро? Ведь у него есть и другие пациенты, которые, вероятно, его ждут.

— А с маэстро поедет Стефано, он, как сам же и сказал, уже был во Флоренции и представляет, как туда добраться.

Делать нечего, пришлось отдать неугомонному сопранисту карту и проводить до кареты, после чего я поспешил в покои князя на очередное «собеседование на должность младшего аристократа».

Глава 50. Метаморфоза в коридоре

Погружённый в свои мысли, я шёл по коридору в сторону княжеских покоев. Стук каблуков сливался со стуком сердца, я просто сгорал от волнения, чувствуя себя так, как много лет назад, когда шёл по коридорам клиники, дабы узнать результаты анализов. Ожидал диагноз, а получил приговор. Ответил за нераскаянные грехи всех князей Фосфориных вместе взятых. Мне теперь было страшно представить, каким бы я стал, если бы не тот роковой случай. Похлеще старого развратного предка. Что ж, может, так нам всем и надо за наше патологическое помешательство на женщинах? Может, месть «титана Кроноса» была оправданной? О, нет, зачем я об этом сейчас вспомнил?.. Во рту пересохло, я почувствовал как наяву отвратительный запах медицинского спирта и резиновых перчаток. И почему-то вкус собственной крови… кажется, я прикусил губу. Слишком длинный коридор, будто туннель с ярким огоньком в конце, огоньком слабо теплящейся надежды. Или уничтожающим пламенем безысходности?..

В какой-то момент мне показалось, что я опять теряю сознание, а в следующее мгновение на меня вновь «снизошло», если это можно так назвать. Что ж, давненько такого не было, я уже и забыл про эти состояния — да и не до них было, когда столько событий и впечатлений: сначала изматывающие до обморока репетиции, затем стресс, связанный с премьерой, стресс и безумный страх перед неизвестностью, когда меня похитили, наконец навязчивая идея ревности и собственничества, будто язва, рванувшая скандалом в коридоре и неожиданным сердечным приступом у князя. Только успел прийти в себя, только успокоился, как опять: здравствуйте, дорогие глюки.

Маленькая, хорошенькая девочка в белом платьице, с чёрными вьющимися волосами и тёмно-стальными глазами, похожая на ту, которую я видел в последнем видении в «страшном доме», только помладше, лет пяти или шести. Она долго смотрела мне в глаза, а потом насупила брови и возмущённо воскликнула:

— Старый ты крокодил из болота! Я не хочу здесь оставаться! Я хочу мультик!..

Очнулся я в панике, в холодном поту, явно не соображая, где я нахожусь. Хорошо, что в коридоре не было Мишки или Паолины, они не были в курсе моих «глючных» состояний и наверняка испугались бы.

Не знаю, что тогда со мной произошло, но уважаемый синьор мозг, кажется, дал не хилый сбой и начал работать в каком-то другом режиме. И первой мыслью, сгенерированной этим серым извилистым другом, было: эх, «тыжпрограммист» Алессандро, какой же ты дурак, отказываешься от, возможно, лучшего подарка в своей жизни.

Что? Подарка? О, как же я раньше об этом не подумал! Не я ли с детства мечтал построить дерево и вырастить сына? Не я ли, ничтожный кретин, все эти годы страдал от невозможности иметь детей? Вспомни, Саня, легендарного папу Карло: он даже куклу из полена усыновил, а здесь мне предлагают живого ребёнка, и совершенно безвозмездно! Да, ребёнка, которого я получу и воспитаю, как своего собственного. Разве это не проявление милосердия и великодушия со стороны князя?

Прекрасно помню странную сцену в доме Альджебри, когда Доменика, играя с маленьким крестником Челлино, сокрушалась о том, что не имеет возможности стать матерью, но, судя по некоторым фактам, я понял, что эта невозможность не физической природы. Просто она готова была отказаться от этого ради меня. Так почему бы, опять же ради меня, тебе не согласиться на эту безумную афёру?..

Надо сказать, я давно уже задумывался о том, что неплохо бы по возвращении в наше время всё-таки построить полноценную семью. Я ничего не имел против усыновления и даже рассматривал идею воспользоваться помощью донора. Но меня при этом не покидала тревожная мысль: а вдруг я не смогу привыкнуть и полюбить чужого ребёнка? Да дело здесь даже не в неприятии, а в непонимании: трудно понять человека, которого знаешь лишь наполовину. А как я смогу узнать, кто таков этот анонимный донор? Чувство неизвестности всегда меня пугало, и эта мысль сильно омрачала мои светлые планы. В данном же случае ситуация совсем иная: ребёнок не будет мне чужим, поскольку в его венах будет течь фосфоринская кровь. Он станет мне как брат, как Мишка, которого я успел искренне полюбить, несмотря на его вспыльчивый характер. В самом деле, это поистине прекрасно, если моя Доменика родит мне сына с фосфоринскими корнями…

Вот с этой-то мыслью я и постучался в комнату князя, поднимая виртуальный белый флаг. Что ж, поздравляю, дорогой Пётр Иванович, вы победили: вам неплохо удалось промыть мне мозги. До вас это никому не удавалось.

Войдя в покои, я увидел, что Пётр Иванович, в бархатном халате, сидит в кресле и курит трубку. «Куда только Кузьма смотрит? — возмутился я. — Ведь при таких проблемах с сердцем категорически нельзя курить!»

— А, явился, наконец, — с усмешкой сказал Пётр Иванович, впрочем, не вынимая трубки изо рта.

Если честно, меня это страшно раздражало ещё во время проживания в римской гостинице. Хоть князь, надо отдать ему должное, ни разу за всё время не напился, но зато частенько укуривался до состояния полной бессознательности, когда разговаривать становилось уже невозможно.

— Пётр Иванович, — с небольшим укором осторожно ответил я. — Почему вы курите? Доктор ведь…

— Больно он много понимает, этот ваш доктор, — перебил меня князь.

Нет, это бесполезно. В самом деле, кто я такой, чтобы давать советы человеку, для которого никто не являлся авторитетом? За исключением, может быть, Петра Первого, но он на тот момент, к сожалению, уже умер и не мог повлиять.

— Может, доктор и недостаточно компетентен, но я обладаю достаточными знаниями, чтобы утверждать, что табак не просто вреден, но даже опасен при подобных проблемах с сердечно-сосудистой системой, которая, надо заметить, является нашей фамильной «ахиллесовой пятой».

— Ну опасен, тебе-то что? — вновь горько усмехнулся Пётр Иванович.

— Не издевайтесь надо мной, — холодно ответил я. — Ведь я прекрасно к вам отношусь. Тем более, я извинился перед вами и признал свою вину. И испытываю благодарность за всё, что вы для меня сделали… и собираетесь сделать, — последнюю фразу я сказал тихо, и мой голос дрогнул.

— О чём ты говоришь? — не понял князь, всё-таки поднявшись с кресла и положив трубку на тумбочку из резного красного дерева — не иначе, как собственный шедевр.

— Я согласен, — тихо ответил я, смотря предку прямо в глаза, в которых в тот же момент обнаружил удивление. — Я долго думал на эту тему и пришёл к выводу, что ваше решение… оптимально.

— Поверить не могу, и это говоришь ты, после того, как посмел повысить голос и поднять руку на отца? — с упрёком задал риторический вопрос Пётр Иванович.

— Простите, я был не в себе. И потом, я был глубоко оскорблён. Кому приятно чувствовать себя побеждённым?

— Ты прав. Но я именно поэтому тебя и позвал, чтобы сказать, что готов пойти вам навстречу, — невозмутимо ответил князь, доставая из секретера стакан и полупустую бутылку с тёмно-золотистой жидкостью.

— Вы бы лучше шиповника выпили, — с раздражением заметил я. — Какое тут будет здоровье с лекарствами вроде табака и алкоголя?

— Всё в порядке, — уверял меня Пётр Иванович, наливая ром в стакан. — Это не какая-нибудь бормотуха, а настоящий австрийский ром, — князь поднёс ёмкость к лицу и закатил глаза, вдыхая аромат «романтики и приключений», а затем расслабленным прокуренным голосом спросил: — Хочешь?

— Нет, благодарю. Не имею привычки пить с утра пораньше, — ответил я, про себя подумав: «Вам только попугая не хватает и Джона Сильвера к нему впридачу. Хотя, какое там, ваши придворные сопранисты по характеру и болтовне вполне сойдут за обоих, я — за Сильвера, а Стефано — за попугая». — Так вы говорили, что готовы пойти навстречу? Каким образом?

— Таким, что я лишь исполню свой долг, прописанный в договоре. Остальное — на вашей совести. Я не буду вмешиваться в ваши дела. Но и ответственность за супругу и наследника будет полностью на тебе.

При этих словах мне захотелось обнять предка, а затем высунуться из окна и крикнуть: «Ура!». Но я не стал этого делать — дурак я, что ли?

— Вы даже не представляете той радости, которую вызвали у меня ваши слова, — наконец ответил я. — Пётр Иванович, я буду благодарен вам до конца моих дней.

— Не стоит благодарности. Хотя, признаю, память потомков — лучшая награда и утешение, — последние слова прозвучали как-то странно, от чего мне стало немного не по себе: появилось ощущение, что князь что-то знает, но тщательно скрывает ото всех.

— Но у нас всё же осталась одна проблема, — осторожно напомнил я. — Как убедить Доменику? Понимаете, у неё была весьма серьёзная моральная травма в ранней юности, — я решил скрыть подробности, никому не нужно знать о том, что моя невеста не является девственницей. — После которой она, честно говоря, побаивается мужчин.

— Это потому, что всю жизнь прожила в Риме, где мужчины предпочитают вашего брата и презирают женщин, — вновь возразил князь.

— Нет, не поэтому. А потому, что один неаполитанец повёл себя слишком грубо по отношению к ней. Но его, правда, потом отравили или застрелили, я точно не помню. Он узнал её тайну и угрожал ей.

— Поделом разбойнику, — заключил князь. — Но в данном случае твоей ненаглядной бояться нечего. Я подавно её не обижу и другим не позволю. Да никто и не посмеет. Софьюшка — женщина редкой доброты и милосердия. Брат мой младший — человек добродушный и мягкий, а если кто-то из сыновей… что ж, отведают берёзовой каши, мало не покажется.

— Сколько у вас сыновей, Пётр Иванович? — почему-то вдруг спросил я.

— Верно твоя «маэстро» говорит, с памятью у тебя неважно, — усмехнулся Пётр Иванович. — Я тебе говорил уже — трое, помимо тебя.

— Гришка кем вам приходится? — тут я уже не знаю, что со мной случилось, но мне почему-то страсть как захотелось докопаться до истины.

— Племянником, — ледяным голосом отвечал князь, хотя в глазах опять проскользнула искра. — Он сын моего брата.

— А вот это неправда, — заметил я. — Поскольку в нашем роду мальчики рождаются только у старших сыновей.

Этот факт мне был известен ещё со слов деда Ильи. И именно поэтому я не переживал по поводу грядущей свадьбы Мишки и Элизы: их ветвь будет тупиковой для Фосфориных, зато с большой вероятностью у нас с Доменикой не будет общих корней.

— Откуда ты это знаешь? — опешил Пётр Иванович, но быстро взял себя в руки и холодно ответил. — Впрочем, ты сам не знаешь, что говоришь. Григорий Павлович, мой племянник, сейчас в Голландии, учится корабельному делу. Способный парень.

— Простите, я перепутал его с кем-то из своих… братьев. Я лишь хотел узнать побольше о них, — поспешил извиниться я. — Как их зовут, сколько лет, чем занимаются.

— Что ж, рад, что наконец-то начал проявлять интерес к родственникам. Старшему, Даниилу Петровичу тридцать второй год, лодырь страшный, каких свет не видел. Ничего хорошего за всю жизнь не совершил, разве что четверых сыновей своей бедняжке-супруге заделал. Сидит в поместье, стишки пописывает. Средний, Гаврила, тоже недалеко от него ушёл, в Петербурге пропивает мои деньги.

— Подождите, — прервал я рассказ Петра Ивановича. — Вы говорите, тридцать второй год? Вы не ошиблись?

— Не задавай лишних вопросов, — сурово ответил князь.

— Простите, не буду, — я решил не вдаваться в подробности, но информация не укладывалась в голове.

Потому что, по моим расчётам, если София Васильевна младше Петра Ивановича на три года, то ей сейчас примерно сорок четыре. То есть, когда родился Даня, ей было двенадцать. В то же время, мне было известно, что в этом возрасте мнимая мачеха была девочкой, не достигшей половой зрелости. Отсюда напрашивался очередной неприятный вывод: мой прямой предок, Даня Фосфорин, приходился Софии единоутробным братом, а Петру Ивановичу — внебрачным сыном.

— Так-то лучше, — одобрительно заметил Пётр Иванович. — Приедешь в Россию, сам познакомишься с братьями. Хотя они мало чему тебя смогут научить. Да и дядя, Павел Иваныч, не лучший образец для подражания. И так в юности был странный, а теперь увлёкся какой-то дурью и окончательно умом поехал, — вздохнул князь.

— Чем же таким увлекается дядя? — поинтересовался я.

— У него спросишь, я столь тонких материй не разумею. Только вот не советую я тебе с ним дело иметь. Ты парень талантливый, но… — Пётр Иванович вновь не нашёл подходящего слова.

— Псих, — договорил за него я. — Что ж, знаю. Спасибо, что предупредили. А сейчас я откланяюсь, меня Доменика ждёт на урок. Будем изучать арию на ваши стихи.

— Да, и не забудь передать ей! — крикнул мне вслед князь, когда я уже вышел из комнаты. И я понял, что он имел в виду.

Проходя мимо кабинета Петра Ивановича, я услышал пение, причём голос показался одновременно знакомым и незнакомым. Когда я, предварительно постучавшись в дверь, вошёл в кабинет, то обнаружил, что моя возлюбленная сидит за клавесином и играет арпеджио, а рядом с инструментом, с нотами в руках, стоит Паолина и старательно повторяет ноты голосом. Признаюсь, что, несмотря на недостаточно развитую технику в пении Паолины, я был приятно удивлён красотой тембра своей пра-пра…сестрёнки. Он был довольно крепким и плотным, но при этом с холодным металлическим оттенком. Прекрасное меццо-сопрано для героических партий.

— О, Алессандро! — с сарказмом воскликнула Доменика, прервав игру. — Года не прошло, мы уже битый час поём распевку в ожидании, когда достопочтенный князь-сопранист соизволит присоединиться к дуэту!

Нет, только не это. Я уже прекрасно знал, когда наступает превращение прекрасной Доменики в ворчливого маэстро. Похоже, что через пару дней я опять буду выслушивать «арию самого больного в мире человека» и отбирать пузырёк с опиумом. Право же, в такие моменты я даже жалел, что моя возлюбленная — не «виртуоз». Но ведь за всё хорошее надо платить, так ведь?

— Всё в порядке, Доменико, — Паолина с улыбкой обняла маэстро за плечи. — Это хорошо, что мы подольше позанимались, мне будет не так страшно петь дуэт с сопрано.

— Да разве я такой страшный? — засмеялся я. — Но, если честно, я удивлён. Доменико, как давно ты занимаешься музыкой с Паолиной?

— С тех самых пор, как тебя похитили и увезли, — проворчала синьорина Кассини. — Так, мы долго будем отвлекаться на пустяки? За работу, дамы и синьоры!

«Вот уж поистине злой гений!», — с усмешкой вспомнил я цитату из «Покровских ворот».

В тот день я решил не портить Доменике и так плохое настроение своими планами, а решил терпеливо дождаться благоприятного периода. Но всё равно мне было стыдно сообщать возлюбленной о подобных вещах. Не будет ли это предательством по отношению к ней, к той, кого люблю больше жизни?..

Поздно вечером из Флоренции вернулся Стефано. Он был совсем подавлен и расстроен, поскольку, как я позже узнал от него же, потратил там все деньги, которые дал ему отец, на всякую ерунду — украшения, косметику и какие-то дорогущие индийские специи. Совсем с ума сошёл, «от радости в зобу дыханье спёрло».

— Прости, я теперь не знаю, что и делать. На один только шафран ушла треть моих сбережений!

— Да, шафран — дорогая штука, — согласился я. — Зачем ты его купил?

— Не знаю, — печально отвечал Стефано. — Торговец уговорил. А что теперь с этой травой делать, я ума не приложу.

— Я кажется знаю, — внезапно мне в голову пришла идея. — Пока ничего с ним не делай, будет какое-нибудь торжество, я заправку для салата сделаю.

— О, я верю в тебя! — воодушевлённо воскликнул Стефано. — У тебя прекрасные кулинарные способности.

— Брось. Я не умею готовить, — усмехнулся я. — Да и не люблю. Тот случай был исключением. Чего не сделаешь ради вредной синьоры?

— Согласен. Да, как здоровье твоего отца? — побеспокоился сопранист-математик.

— Вроде налаживается. Если пойдёшь к нему, намекни, чтобы бросал курить. Приведи математические доводы и доказательства. Уверен, у тебя получится, это меня только всерьёз не воспринимают.

— Математические доводы против курения? — удивился Стефано. — Что ж, я попробую. Кстати, я тебе не говорил, что дон Пьетро предложил обучать меня вашему языку в обмен на то, чтобы я поделился с ним основами дифференциального и интегрального исчисления?

— Нет, не говорил, но я рад это слышать, — я ободряюще похлопал Стефано по плечу. — Удачи вам в этом нелёгком деле.

Прошло несколько дней, я абсолютно потерял связь с внешним миром и заблудился в пространстве и времени. Из полной прострации меня вывела Доменика, разбудив меня как-то раз посреди ночи и возмущённо сообщив следующее:

— Проснись, Алессандро! Ты разве не помнишь, какой сегодня день?

— Нет, бедняга Робинзон Крузо уже вообще ничего не помнит, о мой верный друг Воскресенье! — улыбнулся я, закутываясь в простыню.

— Прекрасно, — закатила глаза Доменика. — Так вот я напомню. Сегодня день святых Пьетро и Паоло, и именины у дона Пьетро и его дочери Паолины.

— О, точно. Как я мог забыть! — вдруг вспомнил я. — Надо срочно придумать для них какой-то подарок.

— Донна Катарина всегда говорила, что лучший подарок на именины и день рождения — это праздничный торт. И нам надо успеть приготовить его, пока наши именинники не проснулись.

— Отличная идея, — поддержал я. — Предлагаю поиграть в Джона Сильвера и захватить кухню!

Впрочем, поскольку ни я, ни Доменика, толком не разбирались в этом сложном процессе, то перед захватом кухни мы всё же попросили разрешения и помощи у Осипа — главного повара, угрюмого веснушчатого парня, которого князь тоже привёз с собой из России. После небольшого совещания и исходя из имеющихся в погребе продуктов, было решено приготовить торт со взбитыми сливками, вишней и черносливом. Как успела за это время заметить проницательная Доменика, Паолина очень любила сухофрукты, а Пётр Иванович отдавал предпочтение вишнёвому варенью и настойкам.

Реализация сложного алгоритма по созданию сладкого шедевра, несмотря на то, что была распределена по трём «потокам», заняла около четырёх часов, которые мы бессовестно украли у старика Морфея, затеяв приготовление торта поздней ночью. Тем не менее, к утру наш «Вишнёвый лес» был готов, и мы аккуратно отнесли его в обеденную залу.

— Что ж, весьма благодарен вам, дети мои, — удовлетворённо ответил Пётр Иванович, войдя в залу, где всё уже было готово для праздничного чаепития. — Я и не ожидал.

— Да мы сами от себя не ожидали, — с лёгкой усмешкой ответил я. — Но мы старались.

После трапезы все разбрелись, кто куда: Стефано с Паолиной остались в гостиной с учебником русской грамматики, который им выдал князь (видимо, в этом и заключалось всё обучение), а мы с Доменикой решили провести урок музыки на свежем воздухе и, прихватив спинеттино, отправились в беседку в саду. Прозанимались мы около часа, а потом Амур, или проникновенное пение соловья, или просто банальный окситоцин, взяли своё, и всё оставшееся время мы просто целовались на скамье, нежно обнимая друг друга.

— Я вас не побеспокою, маэстро? — услышал я за спиной голос князя, который спустя пару часов нашёл нас в беседке.

— Нет, что вы, — мило улыбнулась Доменика, немного покраснев. — Мы как раз уже закончили и… простите за недостойное поведение.

— Что вы, я наоборот хотел порадоваться, что у вас всё хорошо. Но я пришёл не по этому поводу. Завтра утром я уезжаю в Милан, на очередной приём. И я намерен взять Алессандро с собой.

— На приём? Опять? — усмехнулся я. — Надеюсь, меня там не будет домогаться какой-нибудь герцог?

— Нет, думаю, что нет. Приём устраивает одна пожилая графиня, — при этих словах князь закатил глаза, было видно, что он не особо в восторге от предстоящего визита.

— Тогда, я попрошу вас, дон Пьетро, проследить за графиней, — засмеялась Доменика.

— Но я не понимаю, — с тоской в голосе возразил я. — Зачем я понадобился на приёме? Что я там забыл?

— Ты аристократ. Привыкай, — усмехнулся Пётр Иванович.

— Так бы и сказали, что нужен шут, дабы не умереть от скуки. Знаю я эти приёмы. Но почему бы вам Стефано с собой не взять?

— Долго препираться будешь? — раздражённо вопросил князь.

— Не сердитесь на Алессандро, ваша светлость, — Доменика вновь выступила в роли дипломата между враждебными сторонами в «гражданской войне». — А ты, Алессандро, не сопротивляйся и слушай, что говорит отец. Непослушание не красит певца, запомни это.

— Любимая, — прошептал я на ухо Доменике, когда мы вечером остались одни в моей комнате. — Знаешь, мне пришла в голову одна мысль.

— Опять что-то абсурдное вроде говорящих пней и брёвен? — усмехнулась синьорина Кассини. — Маркиза обмолвилась о твоих «сказочках», когда я была у неё. Сказала, что подобного абсурда за всю свою жизнь не слышала. Синьор Морская Губка, да ещё в квадратных панталонах! Это же надо выдумать подобную нелепость!

— Вовсе не я это выдумал. Вернёмся домой, покажу тебе этот мультик. Но сейчас я не намерен шутить. У меня очень важный разговор, — шептал я, укладываясь вместе с любимой на кровать. Она была в одной лишь мужской рубашке с кружевным воротником и манжетами, едва прикрывающей бёдра, а я — в одних только атласных панталонах. — Ты даже не представляешь, любовь моя, как бы я хотел иметь от тебя детей.

— Алессандро… Мальчик мой бедный… Ты ведь сам знаешь, что это невозможно, — с грустью ответила Доменика.

— Но почему? Да, я знаю, что сам не могу тебе дать этого, но… Представь себе, моя сестра Ольга рассказывала, будто её подруга из университета уехала в Швецию. Ты знаешь, что такое Швеция? — уточнил я.

— Да уж наверное знаю, — усмехнулась синьорина Кассини. — Ну и что, уехала, и?..

— Так вот она вышла замуж. За женщину, — я, честно сказать, немного покраснел при этих словах, мне было совестно говорить об этом. — Понимаешь?

— Да, понимаю. Подруга твоей сестры — большая грешница. Ей нужно совершать двадцать пять земных поклонов каждый день.

— Я не берусь судить. Но главный факт в том, что вскоре у этой странной пары родился сын.

— Каким образом? Не иначе, как одна из девушек — переодетый фальцетист, — засмеялась Доменика.

— Нет. Вовсе нет. Просто супруга той девушки родила ребёнка от донора. Некий юноша пожертвовал им своё семя, и…

— Не хочу слушать. Это ужасно! — воскликнула Доменика, пытаясь подняться с кровати, но я не пустил её.

— Не спорю, ужасно. Но всё-таки наталкивает на какие-то мысли.

— Какие? Что ты опять задумал?

— Ничего особенного. Ничего, что не пришло бы тебе в голову задолго до моих предложений.

— Объясни? Я не понимаю!

— Доменика, — я, наконец, собрался с мыслями, чтобы донести до неё основную мысль. — Я хочу, чтобы ты родила мне ребёнка… от князя Пьетро.

На какое-то время воцарилась тишина, Доменика изумлённо смотрела на меня, как на сумасшедшего, а я готов был провалиться от стыда и угрызений совести.

— Ах, Алессандро, — наконец ответила Доменика. — Его светлость окончательно сломал твой и без того хрупкий рассудок.

— Увы, я не спятил. Я долго думал об этом и я не нахожу более оптимального решения. Если ты любишь меня, пойми… Это важно для меня.

— Ты истинный мужчина, Алессандро, — вздохнула Доменика. — Думаешь только о себе, также как и твой предок. И вам обоим даже в голову не придёт, что в этом случае буду вынуждена испытать я.

— Но князь обещал, что не обидит тебя, — как мог, я утешал возлюбленную, хотя и понимал, что моё утешение и гроша не стоит. — Мы оба сделаем всё возможное, чтобы создать тебе все самые благоприятные условия. Да, нам всем будет какое-то время нелегко, но взамен мы получим прекрасную награду.

— Как бы то ни было, — отвечала Доменика. — Это твоё решение. И я, как только стану твоей женой, обязана буду тебе повиноваться.

— Тебе не надо будет никому повиноваться. Мы смиренно будем ждать твоего решения. Да и тем более. Дон Пьетро лишь окажет нам милость и далее не будет вмешиваться в наши отношения. Он обещал.

— Вы оба вводите меня в грех, — вздохнула синьорина Кассини.

— Вовсе нет. Представь, что это просто неприятная медицинская процедура. Тебе ведь делали уколы в детстве? Это неприятно, но необходимо.

— Хорошо, Алессандро. Я… подумаю.

Глава 51. Поездка в Милан и невероятный сюрприз

Той ночью мой сон был очень чутким. Я просыпался тогда, когда просыпалась моя возлюбленная, и потом долго не мог уснуть. Меня грызли с двух сторон: совесть и жгучее желание. Я на тот момент окончательно понял, что хочу иметь наследника, ребёнка, из которого мог бы получиться хороший программист или музыкант, хороший, не такой, как я. Ведь я прекрасно понимал, что в обоих направлениях являюсь посредственностью. Ведь в том, что я получил должность разработчика, виновата моя болезнь и сочувствие тимлида, а в том, что я таки дебютировал на сцене самой Римской оперы, заслуга лишь Доменики и маэстро Альджебри, который проникся ко мне симпатией из-за хороших для того времени математических знаний — знаний среднестатистического студента технического вуза из двадцать первого века.

Окончательно убедившись, что уснуть уже не смогу, я стал размышлять о генетике и её влиянии на человека и общество. Нечего скрывать, это общеизвестный факт, что, как правило, аристократические династии со временем деградируют, вот и Фосфорины не исключение. И, может быть, хорошо, что я стал последним представителем, поскольку за три столетия общая одарённость снизилась, а проблемы с сердечно-сосудистой и нервной системой достигли своего апофеоза. Если уже отца не взяли в армию из-за всё той же НЦА, то в моём случае к ней примешались ещё и сколиоз, остеохондроз и проблемы с суставами. Да ещё и, судя по мнению окружающих, с головой не в порядке. Просто шикарный букет. Неужели я бы передал такой «подарочный набор» своему сыну?

Рано утром я, поцеловав возлюбленную в щёчку, хотя безумно хотелось поцеловать её в «сладкие половинки персика», скрытые под одеялом (о нет, о чём я опять думаю!), покинул её спальню, дабы привести себя в порядок перед длительной дорогой. Опять ехать за тридевять земель в экстремальном виде транспорта. Вот зачем я там понадобился? Разве что в качестве клоуна? Прекрасно. Князь заказывает «Асисяй» из двадцать первого века, он его получит. Надеюсь, это не будет моё последнее выступление.

Милан… Об этом городе у меня были знания на уровне заурядного футбольного болельщика. Признаюсь, я все годы с момента появления у нас в доме телевизора и приобщения меня к нему дедом Гришей, смотрел вместе с ним все матчи подряд, не болея ни за одну из команд. Интересен был процесс, а не результат. Хотя, когда в две тысячи восьмом наша сборная проиграла испанской, я плакал горькими слезами. Мне было тогда лет… восемнадцать, вроде? Но вернёмся в теперешний, злосчастный восемнадцатый век.

За это время я хорошенько вызубрил карту Италии, которую позаимствовал у Стефано вместе с учебниками по матанализу, и примерно представлял, какое расстояние от Флоренции до Милана. Почти столько же, сколько до Венеции, только к северо-западу. Примерно сорок часов в пути. Я искренне надеялся, что Пётр Иванович не возьмёт с собой оружие в «салон» и не прикончит меня за очередное моё высказывание.

Почти что весь день мы с Петром Ивановичем провели в карете. На этот раз, слава Богу, обошлось без ругани и обмена гадостями. Не желая создавать конфликт, я решил поговорить на нейтральные темы.

— Вы уже были в Милане? — поинтересовался я.

— Нет. Пожалуй, это единственный значимый город северной Италии, где я не успел ещё побывать.

— Значимый? — усмехнулся я. — Хорошо, что не ссылочный[85].

— Дождёшься у меня, что сам в ссылку поедешь!

— Простите, виноват. Не буду об этом. Кстати, вам понравился наш праздничный торт? — наконец задал я вопрос.

— Понравился. Но на самом деле я не очень люблю сладкое. Вот ежели бы вы кулебяку состряпали…

— Какую ещё «бяку»? — возмутился я, не имея понятия, что это такое и решив, что князь опять надо мной издевается.

— Да ты ничего не знаешь, — махнул рукой князь.

В дальнейшем рассказе я узнал, что «кулебяка» — это такой пирог из нескольких несовместимых друг с другом слоёв, в одном из которых может быть рыба, в другом — мясо, а в третьем — ещё какая-то ерунда. Как всё это готовить, ни он, ни я понятия не имели, поэтому было решено по приезду обратиться с разъяснениями к Осипу.

В какой-то момент я заметил, что в глазах князя погас его азартный огонёк, а в интонации послышались тоскливые ноты. В конце концов он замолчал и вновь закурил трубку. Видимо, напоминание о деликатесах русской кухни повлекло за собой тоску по родным краям. Как же мне было знакомо это чувство!

— Вы тоже скучаете по Родине? — осторожно спросил я.

— Ты ещё спрашиваешь, — горько усмехнулся Пётр Иванович.

— Я тоже, — вздохнул я, имея в виду то же самое пространство, однако совсем другое время.

— Сразу видно, наш человек, — одобрительно похлопал меня по плечу князь. — Стремится на Родину, даже ни разу не побывав там. Ничего, скоро поедем. Задержались прилично, но это из-за тебя.

— Ну не только, — возразил я, а сам подумал: «Как что, так всё из-за меня, вечно во всём виноват «тыжпрограммист»!»

Вечером мы остановились в какой-то пригородной гостинице, где вновь разделили один номер на двоих, и я уже мысленно готовился к предстоящему кошмару. Надо сказать, я ещё в детстве часто ездил отдыхать со своими родственниками, особенно с дедом Гришей, заядлым путешественником, но вот только в Риме, оставаясь на ночь в комнате с дальним предком, я впервые обратил внимание на некоторые вещи, которые послужили поводом к переоценке ценностей.

Так, ещё в римской гостинице, посреди ночи, маясь бессонницей, я стал невольным свидетелем самой настоящей эрекции во всём её проявлении, такой, которой сам никогда не испытывал и которая повергла меня в ужас. И если раньше я завидовал здоровым парням, у которых «всё в порядке», то сейчас я был даже рад, что со мной ничего подобного не происходит. Ведь это как всемогущий «сборщик мусора» в CLR, который приходит за объектом, вообще говоря, неизвестно когда.

Той ночью, когда мы остались в гостинице, в посёлке между Флоренцией и Миланом, я, возвращаясь с ночной прогулки, благотворно влияющей на сон, в наш номер, вновь обнаружил подобное явление. Только на этот раз Пётр Иванович ещё и бормотал что-то во сне.

Наутро, когда я уже кое-как привёл себя в порядок и надел свой помятый синий костюм, достопочтенный предок возмутился, что я выгляжу как пьяный лакей, после чего достал из сундука и выдал мне совершенно новый костюм из белоснежного атласа.

— Издеваетесь? Я в этом одеянии — как девственник, предназначенный в жертву морскому змею! — театрально заламывая руки, воскликнул я. — Или ещё лучше — зелёному!

— И что? Все до свадьбы — девственники. Не знаю правда, как ты собираешься с будущей супругой…, но это твоё дело, — заключил Пётр Иванович, явно не понимая, каким образом я могу доставить удовольствие женщине.

— Не беспокойтесь, Пётр Иванович, — я поспешил убедить предка. — Я не настолько безумен, чтобы строить иллюзии и прекрасно знаю, что нужно делать.

— Откуда знаешь? Был уже с женщиной? — подозрительно вопросил князь.

— Увы, нет. Мои познания чисто теоретические, почерпнутые из… — тут я осёкся. Не буду же я говорить, что ещё перед той первой, злосчастной свадьбой, был завсегдатаем одного интернет-форума для лесбиянок! — В общем, из старой книги на латыни, автора которой не помню.

— Чему вас здесь в Италии учат! Страна извращенцев! — возмутился Пётр Иванович. — Да, ты мне так и не сказал, как твои успехи в искусстве убеждения. Поговорил с ней?

— Да, — глухо отозвался я, не желая сейчас обсуждать эту тему.

— Что она сказала? Отвечай! — грубо приказал Пётр Иванович.

— Не кричите на меня. Сказала, что подумает.

— Значит, ты плохо старался, — заключил князь.

— А что она должна была сказать? — вспыхнул я. — Что «ваша навеки»? Что «долой Саню и да здравствует Пётр Иванович»? Нет, дудки! Доменика — честная и добродетельная женщина, и если она снизойдёт до того, чтобы согласиться, то только из послушания будущему мужу.

— Ясно. Значит, я сам по приезду с ней поговорю, — принял очередное брутфорсное[86] решение князь.

— Скажите, Пётр Иванович, вам тоже снились бескрайние русские поля и широкие реки? — язвительно спросил я за завтраком в гостиничной столовой.

По какой-то странной иронии судьбы князь был в чёрном, а я — в белом атласном костюме. В самый раз вновь сыграть в шахматы, вот только сейчас, на трезвую голову, я бы точно его обыграл!

— Не только они, — как-то странно улыбнулся Пётр Иванович.

— Что же? — с любопытством поинтересовался я, рассчитывая услышать очередной рассказ о природе.

— Тебе всё знать надо. Софьюшка, голубка моя ненаглядная, снилась, — при этих словах князь, похоже, совсем впал в тоску.

— Вы любите её? — осторожно спросил я.

— Так же, как Доменика любит тебя.

Я понимал, что он имеет в виду. Увы, мне не дано было понять, что испытывает в таких случаях полноценный, здоровый мужчина, не мог оценить всю полноту этого чувства.

— Но для чего вам тогда Доменика? Ведь невозможно, чтобы одно сердце принадлежало двум женщинам.

— Невозможно. Но ей уже принадлежит одно сердце. Твоё.

— Тогда я не понимаю ваших мотивов, — окончательно запутался я.

— А не всё тебе и понимать надо, — резко ответил князь, и я понял, что всё равно ничего не узнаю.

Дня через два, рано утром, мы въехали в город. Если честно, я не особо впечатлился архитектурой Милана, она как-то странно напоминала питерскую и даже московскую. Впрочем, в какой-то момент и вовсе возник апофеоз дежа-вю:

— Что? Кремль? — вырвалось у меня спросонья, когда мы проезжали крепость Сфорца.

— Глаза протри. Какой тебе Кремль! — проворчал князь.

Как потом выяснилось, замок Сфорца и московский Кремль строили, по сути, одни и те же архитекторы. И, пожалуй, это было единственное, что впечатлило меня в архитектуре этого города.

Надо сказать, миланский приём оказался ещё скучнее флорентийского. Если на последнем присутствовала хоть какая-то молодёжь и симпатичные дамы среднего возраста, то сейчас у меня возникло ощущение, будто мы с Петром Ивановичем приехали в дом престарелых. Самой хозяйке, довольно приятной пожилой синьоре в светло-сиреневом платье, на вид было лет семьдесят, судя по мелкой сетке морщин на лице, возраст остальных гостей колебался в пределах примерно от шестидесяти пяти и старше. Мажордом тоже был сгорбленный старик со скрипучим трясущимся голосом.

Мероприятие, ко всему прочему, было очень плохо организовано: никакой культурной программы, все словно приклеились к креслам и вели монотонную беседу небольшими группами по два-три человека, временами попивая вино из хрустальных бокалов, которые на серебряном подносе разносили слуги. Тем не менее, когда я осторожно высказал князю своё мнение, он не поддержал меня, заявив, что «зато здесь присутствуют нужные люди». Насколько «нужные», я даже представить не мог, поскольку то, что произошло далее, не вписывается ни в какие рамки реальности и ожиданий.

К середине приёма стало настолько скучно, что я невольно сравнил себя с Евгением Онегиным. Может кого-нибудь достать, хоть на дуэль вызовут?.. Хотя, с кем стреляться? Не с тем же древним стариком в роскошном кафтане, и не с престарелым простуженным французом, которого привезли в кресле и который постоянно сморкался в шёлковый платок.

В правом дальнем углу зала на бархатном кресле восседала хозяйка дома, а чуть далее, через два ряда кресел — мы с Петром Ивановичем, который в это время как раз хвастался какому-то старому аристократу моими вокальными и математическими способностями, промолчав, конечно же, о мнимом безумии своего отпрыска-«виртуоза».

В северной части залы располагалась низкая и широкая сцена, на которой, должно быть, удобно было петь и танцевать. Хотя, кому бы из присутствующих пришла в голову столь безумная идея?

Когда я уже начал клевать носом, вдруг послышался едва слышный скрипучий голосок мажордома:

— Синьор Риккардо Броски и его брат, синьор Карло Броски!

Броски. Броски?! При этих словах у меня сердце чуть не выпрыгнуло из грудной клетки. Боже, неужели я не ослышался?! Может быть, я сошёл с ума?

Как бы то ни было, я нашёл в себе силы повернуть голову в сторону парадных дверей и увидел его… Ангела во плоти, несравненного Фаринелли. Его огромные, почти чёрные глаза излучали такую волну какой-то невероятной светлой энергии, что её вполне хватило бы, чтобы оживить это сонное царство и вдохнуть в него жизнь. Я был удивлён, с насколько искренней и приятной улыбкой великий Мастер приветствует этих надменных и пафосных стариков, словно он действительно рад их видеть.

Рядом с Карло я увидел коренастого и невысокого по сравнению с ним молодого человека с целым ворохом партитуры в руках — очевидно, это и был композитор Риккардо. Композитор показался мне несколько суетливым человеком, он постоянно отвечал на вопросы, которые задавали брату и не упускал ни одной возможности обмолвиться о своей новой опере. Оба музыканта были одеты весьма скромно, но изысканно, что сразу говорило об их благородном, дворянском происхождении. Карло был в тёмно-красном (примерно #800000), а Риккардо — в тёмно-синем костюме (#191970).

— Споёшь для её сиятельства? — тихо, по-русски задал мне вопрос князь, на что я резко замотал головой, объяснив, что немного простыл и не в голосе.

Нет, когда говорят пушки, винтовкам лучше помалкивать. Когда в зале присутствует сам Фаринелли, живое воплощение идеального певца, то какие тут, к лешему, выступления?! Ведь я по сравнению с ним был просто вокальным чайником, свистящим и сипящим, я был клопом по сравнению с этим поистине благородным орлом итальянской оперной сцены.

Теперь я понял, ради чего преодолел столько часов в карете и на унылом приёме. Поистине, награда превзошла все ожидания. Увидеть вживую своего супергероя, не об этом ли я мечтал все годы? После такого подарка хотелось поставить Петру Ивановичу памятник при жизни, или потом, посмертно, по возвращению в будущее.

— Что уставился на новых гостей, будто привидение увидел? — вновь вырвал меня из плена моих мыслей князь.

— Это не просто гости. Это посланники Господа на нашу грешную землю… — словно в бреду лепетал я. — Вы не представляете, как я благодарен вам за то, что вы дали возможность увидеть их.

— Хватит бредить, — вновь резко оборвал меня Пётр Иванович, внимательно рассматривая прибывших через лорнет и прислушиваясь к их речи. — Ничего особенного, подумаешь, аристократы из Неаполя.

«Да! Подумаешь, бином Ньютона?!», — с досадой процитировал я мысленно. Ну неужели этот старый болван не понимает, кого принесло на замшелый приём в этот оплот герантократии? Надо сказать, от волнения и обиды я окончательно наплевал на все свои установки по созданию в глазах предка образа адекватного человека — всё равно он меня таковым уже не считал, и я тихо, но всё же возмущённо, по-русски ответил следующее:

— Карло Броски не просто музыкант из Неаполя. Карло — величайший из певцов, которые существовали, существуют и будут существовать в мире, он станет эталоном бельканто, образцом для многих «виртуозов» и не только. Он станет известным во всей Европе, и ещё многие века имя Фаринелли с благоговением будут произносить музыканты со всего света…

— Постой, — остановил меня князь. — Ты столь уверенно об этом говоришь. Откуда у тебя все эти знания? Или ты…

Пётр Иванович с минуту прожигал меня взглядом. Кажется, до него начало доходить, кто я на самом деле. Однако я ошибся и потом пожалел, что заикнулся о будущем.

— Вы наконец мне поверили? — с каплей надежды спросил я.

— Обсудим этот вопрос позже. С такими вещами не шутят, — заключил князь, но я на тот момент не понял, что он имеет в виду. Затем он обратился к своему собеседнику, престарелому маркизу. — Разрешите поинтересоваться, ваше сиятельство, кто таков этот несравненный Карло Броски?

— О, это жемчужина всей итальянской оперы! Настоящее сокровище! Мне про него рассказывал синьор Кванц[87], флейтист из Пруссии, весьма талантливый молодой человек. Так вот, он слышал Броски и был в невыразимом восторге. По его словам, «интонация его чиста, дыхательный контроль необычайный, а глотка весьма подвижна, так что он выполняет самые широкие интервалы быстро и с максимальной легкостью и уверенностью. Пассажи и всевозможные мелизмы ему не представляют труда».

Когда высокие гости направились в нашу сторону, дабы поприветствовать графиню, мне показалось, что сердце сейчас наберёт нужную скорость для выхода на орбиту. Я испытывал невыразимую смесь эмоций: волнение, восхищение, страх, обожание, ещё что-то непонятное. Что же будет, когда Мастер начнёт петь? Наверное, я после первой же ноты умру от сердечного приступа, и бедной моей Доменике не придётся вступать в брак с унизительными для неё условиями.

Тем временем Карло Броски подошёл к графине, которая до того обрадовалась, что промокнула уголки глаз платком, и, легко и изящно поклонившись, поцеловал её сморщенную кисть.

— О, синьор Фаринелли! Как мы рады вас видеть! — воскликнула её сиятельство. — Для нас будет большой радостью услышать ваш небесный голос. Чем вы порадуете нас сегодня?

— Благодарю вас, милостивая госпожа. Это большая честь для нас обоих — меня и моего брата, вновь иметь счастье выступать пред вами, — услышал я мягкий голос кристально чистого, словно платина, тембра, и меня затрясло, как самолёт, попавший в зону турбулентности.

Я сидел на диване, в нескольких метрах от настоящей звезды оперной музыки, величайшего из певцов и своего давнего супергероя, и дрожал, как тыквенное желе. Мне просто хотелось провалиться от стыда, хотелось вскочить и броситься перед ним на колени… Но, всё-таки, скомпилировав свои последние здравые мысли, я просто встал и изобразил пусть не особо изящный, но всё же глубокий поклон, чем вызвал недоумение Мастера и волну негодования среди гостей.

Не обращая внимания на экзальтированных аристократов и прочих гостей «с приветом», синьор Фаринелли прошествовал в гримёрную комнату, где планировал, вероятно, загримироваться к предстоящему действу.

Послышались аплодисменты, и на сцену вышел величайший певец всех времён и народов, великолепный Фаринелли. О, только бы сейчас не помереть от восторга! Только бы не лишиться чувств, разума и всех знаний вместе взятых!

Фаринелли, король музыки, повелитель оперы, начал петь. И это поистине было фантастически невероятно. Пожалуй, я никогда не смогу описать того чувства, которое возникло при прослушивании этого нереального голоса. Он пел арию, сочинённую своим братом, которую я имел счастье знать наизусть и слышал в различном исполнении. Но только сейчас я услышал её в том виде, в котором она должна была звучать.

— Son qual na-a-a-ave! Son qual nave ch’aggitata!

Da più scogli in mezzo all’onde

Si confonde! Si confonde! E spaventa-a-a-a-a-ata

Va solcando in alto mar!..

Он пел, что подобен кораблю. Но при первых же нотах я почувствовал, что тоже подобен кораблю, только космическому, который преодолел гравитацию и вышел в космос. Я тоже вышел на орбиту, да, мой Мастер! Мой корабль — в твоих руках, о капитан!

Позже, после приёма, когда гости уже разъезжались по домам, я незаметно прокрался к дверям гримёрки, где певец снимал грим и переодевался, и вот, что я услышал оттуда:

— Видишь, как тебя любят в Милане, мой малыш Карло? — услышал я низкий и глуховатый голос Риккардо. — Уже князья тебе в ноги кланяются, что же дальше, когда мы будем известны за пределами Италии? Лучшие представители аристократии на руках тебя будут носить!

— Ты как всегда преувеличиваешь, Риккардо, — тихо и сдержанно засмеялся Карло. — Тот мальчик, что склонился предо мной, такой же бедняга, как и все мы. Надеюсь, этот русский князь, его покровитель, не очень жесток с ним. Он производит впечатление деспота. Да, Риккардо. Будь добр, принеси из зала мои часы, я забыл их на каминной полке.

Осознание того, что композитор сейчас откроет дверь, мгновенно вынесло меня из моего бредового состояния, и я поспешил удалиться от двери в гримёрку и убежать подальше оттуда.

Что за дурак? Нет бы проявить наглость и автограф попросить, а ещё лучше — какую-нибудь арию, из тех, что не пользовались популярностью у публики и не особо нравились великому Карло. Но нет. Я просто сбежал, как крыса с корабля, о чём ещё долго жалел и ругал себя.

Глава 52. Торжественная клятва и посещение Венеции

Услышанное сегодня на приёме словно разделило мою жизнь на «до» и «после». Внимая пению Фаринелли, я жадно впитывал, будто губка, в свою душу каждую ноту, каждую последовательность, каждый пассаж. Записывал их в свою долговременную память, стремясь сохранить навсегда. После такого и умереть не жаль.

«Космический корабль, бороздящий просторы театра», — вспомнилась мне казавшаяся ранее нелепой цитата из известного фильма. Но только сейчас до меня дошёл истинный смысл этой фразы; только сейчас я увидел, как невероятный голос под управлением капитана Броски отрывается от земли и воспаряет над зрительным залом, забирая каждого добровольца с собой в космос…

Да, за несколько месяцев до этого я слышал второго из величайших — Каффарелли, и его пение не вызвало у меня отклика. Его вокал был безупречен, но он не тронул мою искалеченную циничную душу: он пел, словно идеально спроектированный и запрограммированный робот.

С другой же стороны, я слышал, как поёт моя Доменика. Признаюсь, с точки зрения техники и мощности, она, конечно, сильно проигрывала обоим. Но, тем не менее, в её голосе я видел то наполнение, которого не было в голосах кастратов и которое было столь ценно для меня. И в какой-то момент мне пришло в голову безумное сравнение. Если совместить технику Каффарелли и наполненность тембра Доменики, вычтя лишь теплоту и женственность, то, с большой вероятностью, это будет приблизительно напоминать голос Фаринелли. Ибо последний поистине роскошен по количеству обертонов и охватывает довольно обширный диапазон. Признаюсь, у меня в голове словно вылетели пробки, когда после «ми» третьей октавы синьор Броски как ни в чём не бывало взял «фа-диез» малой — ноту, простите, из тенорового регистра! И всё с такой… «лёгкостью необыкновенной».

Клянусь, Карло, всеми нейронами своего мозга и всеми клетками голосового аппарата, я, твой недостойный последователь, хоть и никогда не достигну твоего уровня, но буду стремиться к нему до конца своих дней. Только теперь я услышал во всей красе настоящий голос «виртуоза», такой, каким он должен быть. И хотя бы ради такого прекрасного «предела» и стоит жить.

Погрузившись в свои мысли и совсем потерявшись в пространстве и времени, в одном из коридоров дворца я буквально налетел на лакея, который уносил из парадного зала поднос с бокалами. Некоторые из них были наполнены, поэтому не стоило удивляться, когда всё оставшееся в них красное вино «украсило» пятнами мой костюм из белого атласа. Вот теперь пра-пра…прадед меня точно убьёт!

К счастью, почти все бокалы удалось спасти, треснул только один — видимо, они были не из хрусталя, а из довольно плотного стекла. Извинившись за содеянное и искренне надеясь, что хозяйка не будет пересчитывать все бокалы, я поспешил откланяться и спустился по дворцовой лестнице в холл.

Пётр Иванович был уже в плаще и собирался к выходу. Увидев, что случилось с камзолом, он лишь глаза закатил, но сказал следующее:

— Сядем в карету — поговорим, — как всегда чётко и ясно сообщил он мне.

— Насчёт костюма? Клянусь, сегодня же в гостинице выстираю! — пообещал я.

— Нет. Разговор гораздо более серьёзный. Будешь врать или паясничать — мало не покажется.

Опять. Что за день такой? Только ведь хотел спеть оду в честь предка, который дал мне возможность услышать собственными ушами самого Фаринелли, а князь только всё настроение испортил. Но я всё-таки выскажу слова благодарности.

— Пётр Иванович, я всё хотел сказать вам спасибо за сегодняшний подарок. Признаюсь, это было ни с чем не сравнимо.

— Что ж, маркиз был прав. Этот ваш Броски действительно выдающийся певец. Однако это не повод делать из него кумира.

— Да, вы правы. Но всё же, его голос — самое прекрасное, что я когда-либо слышал.

— Тебе есть, к чему стремиться. Ты слышал Броски, так считай, что его голос — «terminum»[88], или как там говорил синьор Альджебри? — Пётр Иванович, видимо, не на шутку проникся основами математического анализа.

Как только мы сели в карету и захлопнули дверь, князь, крепко сжав набалдашник трости, с подозрением взглянул на меня и тихо, но вкрадчиво спросил:

— Скажи честно. Тебе являлись во сне ангелы или святые старцы?

Признаюсь, вот чего-чего, а подобного вопроса я точно не ожидал, и не знал, что и ответить. Вдруг здесь какой-то подвох?

— Нет, только Фаринелли являлся, когда я был пьян, — брякнул я, о чём пожалел.

— Правду говори! — рявкнул на меня предок, резко схватив меня рукой за подбородок.

— Б…, больно же! — с матюгами дёрнулся я. — Никто не приходил! Зачем вы вообще это спрашиваете? Ваш вопрос не имеет смысла!

— Ещё как имеет. Я должен знать, что представляют собой твои… твоё… — князь опять пытался подобрать слова.

— Моё — что? — с раздражением спросил я.

— Ты знаешь слишком много для бедного мальчика из Венеции. И ведёшь себя слишком странно — как для русского, так и для итальянца. Хочу понять, какой природы твои способности: от Бога или от лукавого.

— Вот вы о чём. Хорошо, я буду предельно серьёзен. Я не имею отношения к высшим структурам. Либо вы признаёте, что я — гость из будущего, либо считайте меня сумасшедшим. Хотя, возможно, последнее тоже верно, — вздохнул я, вспоминая свои глюки с прошлой недели.

— Что ж, допустим, что ты из будущего, как ты говоришь. Но тогда каким образом ты оказался здесь?

— Да я сам толком не понимаю. Это сложно объяснить. Особенно вам.

— Ты на что намекаешь?! — возмутился князь.

— Ни на что. С вашего позволения, я воздержусь от объяснений.

— Нет, ты сейчас же всё расскажешь! — прогремел князь. — Какой из тебя учёный, раз не можешь обосновать свои же слова!

Надо сказать, мне в моём прошлом существовании никогда не было так страшно при общении с родственниками. Самое большее, что они могли сделать — это выдрать ремнём, да и до такого никогда не доходило. Сейчас же я по-настоящему боялся за свою жизнь. Шутка ли, человек рубил головы на поле битвы и считал это нормальным. Это уже совсем другой тип мышления, непонятный современному мне человеку. Что стоило Петру Ивановичу отрубить голову своему бестолковому сыну и засолить в бочке?!

— Отлично. Но помните о данном вами же обещании — не запирать меня в подвале и не пичкать лекарствами, — осторожно напомнил я.

— Помню. Обещаю.

— Тогда я скажу вам всё. Я последний представитель нашей династии, родился в Санкт-Петербурге, в конце двадцатого века. Мой отец, Пётр Ильич Фосфорин, также ваш дальний потомок, профессор одного из университетов Санкт-Петербурга. Сам же я, до того, как оказаться в прошлом, работал инженером в одной… Впрочем, это уже неважно.

— Ты уже не первый раз утверждаешь, что являешься последним представителем династии, — заметил князь.

— Это так, я единственный сын своих родителей и, как видите, не могу иметь наследников. У отца нет братьев и других родственников мужского пола. Дед Илья ушёл, когда мне было двенадцать лет, за месяц до того, как я узнал о своей болезни и за полгода до того, как я подвергся операции, — от волнения меня начало заносить, и я говорил всё, что считал нужным. — Его отца, моего прадеда, князя Павла Петровича… казнили пришедшие к власти узурпаторы, а его братья и дядя по мужской линии погибли на войне с немцами…

— Со шведами, ты хотел сказать? — не понял князь, а я вспомнил, что в те времена «немцами» могли называть любых европейцев. — Мы ведь разбили их ещё в двадцать первом году.

— Нет. С Германией. Или как называется сейчас государство, в котором находятся такие города, как Дрезден, Мюнхен?

— Я понял тебя. Что ж, это весьма странно. До чего докатится Священная Римская Империя к двадцатому веку, — усмехнулся князь, по-своему интерпретируя произошедшее в будущем, но я не стал его поправлять.

— То есть, вы верите мне? — с каплей надежды искренне спросил я.

— Верю, что ты виртуоз среди сказочников, — этой фразой Пётр Иванович нанёс мне удар прямо в сердце. — На юродивого не тянешь, слишком хитёр. Но я раскусил твои шуточки от нечего делать. Старшие мои, бездельники, тоже попусту болтать горазды. Но ничего, в Россию-матушку приедем, я быстро всю дурь из твоей башки вытряхну. Будешь у меня корабли строить.

— Ничего вы не поняли, — огорчённо заключил я и отвернулся в сторону окна.

На второй день путешествия я обнаружил, что местность мне не знакома, и с опаской поинтересовался, куда мы направляемся. На что Пётр Иванович сообщил, что планирует заехать по делам в Венецию, а затем — прямиком в Тоскану, где уже будем готовиться к предстоящему отъезду.

— Могу ли я поинтересоваться, с какой целью вы хотите посетить Венецию? — спросил я.

— Ты это и сам знаешь. Проведать будущую невестку в La Pieta. Должен же я знать, кого отдаю за младшего сына! Заодно проверим, насколько хорошо ты ориентируешься в городе, в котором, по твоим же словам, провёл значительную часть жизни, — вот этой репликой Пётр Иванович окончательно испортил мне настроение.

Что ж, придётся вспоминать фрагменты из передачи о путешествиях, иначе никак.

— Логично, — согласился я. — Когда планируется их свадьба?

— В сентябре следующего года. Как раз Мишка свой университет окончит, а Лизавета — школу. К тому времени я надеюсь выписать из Новгорода отца Тимофея, своего давнего друга. Он окрестит невестку и обвенчает молодых.

— Элизабетта согласна менять конфессию? — осторожно поинтересовался я, так как сам несколько месяцев назад был в подобной ситуации.

— Как же иначе, если она выходит замуж за русского князя!

— То есть, вы не оставите ей выбора? — с волнением спросил я. — Но, а как быть с Доменикой?

Этот вопрос мучил меня с того момента, как Пётр Иванович дал благословение на нашу свадьбу. В те времена не существовало понятия гражданского брака, данная церемония совершалась исключительно в церкви, где жених и невеста проходили таинство венчания. Всё бы ничего, если бы не одна проблема: синьорина Кассини, являясь ревностной католичкой, наотрез отказалась принимать православие. Слишком дороги для неё были молитвы на латыни и средневековые песнопения. Слишком сильна в ней была привязанность к Италии, к Риму, к Ватикану, который её использовал и в итоге предал. Она искренне любила своих мучителей, она искренне молилась за своих недоброжелателей, считая себя последней грешницей. Скажите, не это ли высшее проявление христианской добродетели?..

— С Доменикой поговорю я, — невозмутимо ответил князь.

— Понимаете, тут такое дело. Я спрашивал, и она категорически против. Боюсь, что нам не позволят.

— Будь спокоен. Государыня наша, Екатерина Алексеевна, милостивая и великодушная правительница. Уверен, что она даст добро на твой брак с католичкой.

«Кругом двойные стандарты!», — мысленно заключил я.

Меня разбудили посреди ночи и с грубым: «Давай, пошевеливайся!» — схватили за руку и куда-то потащили. Кругом была кромешная тьма, и я немного испугался, когда, сделав шаг, почувствовал, что поверхность шатается под ногами. Тут только до меня дошло, куда мы прибыли. Осторожно забравшись вслед за предком в водное транспортное средство, я наконец осознал всю необычность и волшебство происходящего.

Венеция. Город на воде. Я даже и не думал, что ты так прекрасна. Несмотря на то, что была ночь, и на чёрном небе горели далёкие звёзды, я всё же мог рассмотреть силуэты дворцов, уходящих под воду и серебристую гладь каналов. Обстановка мне казалась волшебной. О, как бы я хотел оказаться здесь вместе с Доменикой! Как бы хотел разделить с ней радость! Почему я опять посещаю столь романтичные места не с моей возлюбленной, а с вредным родственником?!

Сказочную атмосферу портил лишь тяжёлый запах гнилой травы и тины, но и в этом была какая-то своя, депрессивная романтика: я вспомнил свою родную Петроградку, где царили сырость и плесень, а рекой вдоль улицы лилось далеко не вино.

«Слышал, что венецианцы называют свои водные транспортные сети «Каналаццо», от двух слов — «канал» и «palazzo», то есть, «дворец», — размышлял я, стараясь не вдыхать этих ароматов Венеции. — Вот только мне кажется, что больше бы подошло название «Канализаццо», иначе и не скажешь. Почему до сих пор не изобрели противогаз?»

Совсем скоро рассвело, взошедшее солнце окрасило водную гладь в золотисто-зелёный. Гондольер, высокий квадратный мужик с угрюмым, небритым лицом, «вырулил» на центральный проспект города — Гранд-канал, сплющенной дугой интеграла охватывающий город. Впечатление было незабываемое, и я поймал себя на мысли, словно плыву по Неве вдоль Английской набережной, с той лишь разницей, что вода подходит вплотную к стоящим на набережной зданиям.

«Интересно, а как жители попадают к себе в дома? Наверное, так: подплывают на лодке к воротам, набирают код… О, нет, это же восемнадцатый век! Значит, так. Подплывают к воротам, звонят в колокольчик, швейцар им открывает, после чего они на лодке вплывают во двор и причаливают прямо к подъезду».

Дома и дворцы на Гранд-канале тоже напоминали по своей архитектуре наши питерские, только в несколько раз более древние и причудливые. Посреди водной глади каналов также можно было увидеть разнообразные статуи и скульптуры.

— Нет слов, — восхищённо прошептал я. Детский восторг окончательно завладел моим разумом, когда мы, наконец, выехали к широкой площади, покрытой тонким слоем воды и на которой возвышался величественный собор. — О, а это площадь святого Марка! — воскликнул я, свесившись с борта хлипкой лодки, и… сам не заметил, как свалился в воду.

Здесь уже я мог благодарить лишь Бога и Доменику, которая, скорее всего, молилась за меня, поскольку в следующий момент ко мне вернулось сознание, и я, отплёвываясь, вскарабкался на борт гондолы.

— Ты, дурак! — прогремел князь, втаскивая меня в лодку и наградив очередным подзатыльником. — Не можешь, как люди!

Да уж, куда там священному Гангу, в котором вода давно смешалась с помоями! Рвотный рефлекс взял власть над разумом, и я, не в силах себя сдерживать, излился фонтаном прямо в воду, свесившись с борта лодки. После венецианских каналов восемнадцатого века наш, Обводный, покажется озером Байкал по чистоте воды.

— Теперь ещё очередной костюм стирать после этого вонючего болота! Что за мальчишка, с виду ангел, а по манерам хуже поросёнка!

— Да знаю я, — проворчал я. — Такой город увидел, крышу унесло.

— Это тебе от зловония «крышу унесло». Ежели и впредь так будет продолжаться, то по возвращении в Тоскану придётся запереть тебя в погребе.

— Что ж, это логично. Каплунам пряного посола там самое место, — в очередной раз пошутил я по-английски.

По прибытии в гостиницу князь лично проследил, чтобы я после своего утреннего «заплыва» как следует вымылся в тазике и надел чистый костюм, после чего, отвесив непременный подзатыльник, жестом приказал следовать за ним. Мы сели в лодку и направились по каналу в какой-то трактир, обедать.

В какой-то момент меня начала покусывать совесть. Нет, это нормально? Взрослый парень, программист, с высшим образованием и золотым сертификатом, прилично зарабатывавший в своё время, а в итоге что? За всё платит «батя порядка эн» (так теперь я называл своего предка, по аналогии с терминами из математического анализа), всюду водит меня за ручку и наказывает, как пятилетнего, за капризы и непослушание.

Последний раз что-то подобное было примерно в девяносто пятом году, когда мы поехали с дедом Ильёй в Петергоф, на «метеоре» — это такой теплоход. До сих пор стыдно вспоминать, как я всю дорогу пытался куда-то убежать, а потом свалился в «крякающий» фонтан. Дед меня тогда единственный раз в жизни выдрал ремнём.

Да, у деда был крутой характер, но его сильно сглаживали деликатность и бесконфликтность. Пётр Иванович был более резким, грубым и, как мне казалось, более раскрепощённым, что ли? Я не знаю, но почему-то в последнее время начал уважать этого человека, у которого тоже многому можно было поучиться.

В очередной раз я невольно сравнил Петра Ивановича со своим дедушкой, и в душе моей проснулась тоска. По Питеру, по светлым пасмурным дням, по безнадёжно утёкшему детству. Но, как бы то ни было, надо жить дальше и принимать то, что есть на данный момент.

В трактире я заказал себе помидоры с моцареллой, а вот князь решил отведать местной экзотики и выбрал… ризотто с чёрной каракатицей. Меня так и скрючило от смеха, и я долго не мог успокоиться, вспоминая один из любимых мультфильмов.

— Не обращайте внимания, с ним бывает, — закатив глаза, Пётр Иванович объяснил официанту, который понимающе покивал, видимо, привык к неадекватности «виртуозов». Потом князь уже обратился ко мне. — Что тебя так рассмешило?

— Ничего, Пётр Иванович, — отвечал я сквозь слёзы от смеха. — Просто вспомнил сказку про одноногого пирата, который назвал свой корабль «Чёрная каракатица». Ха-ха-ха-ха!

— Двадцать пятый год, а всё одни сказочки на уме, — проворчал князь.

— Так я же виртуоз среди сказочников, — огрызнулся я в ответ.

Дальнейшие полтора часа мы сидели молча, ожидая, когда, наконец, официант соизволит обслужить гостей с далёкого севера.

— Значит, слушай меня, — уже во время трапезы строго сказал Пётр Иванович. — В третьем часу после полудня я отправляюсь в La Pieta, поговорить с наставниками будущей невестки.

— А я? — с волнением спросил я, даже выронив вилку с вяленым помидором. — Мне тоже можно с вами?

— Тебе зачем? — угрюмо вопросил князь, педантично пытаясь подцепить в тарелке эту самую чёрную каракатицу.

— Понимаете… вдруг я увижу там великого маэстро Вивальди, — с надеждой ответил я.

— Это кто? — похоже, Пётр Иванович не очень-то разбирался в музыке своего же времени.

— Величайший композитор, правда, я не смею врать! — воскликнул я. — Доменика… Она мне рассказывала. Она знает его лично. Прошу, Пётр Иванович, возьмите меня с собой!

— Эх, что тут попишешь. Ладно, — хлопнув меня по плечу, князь дал добро последовать за ним в La Pieta.

Где-то в районе полудня мы выехали, всё также, на местном речном транспорте, из гостиницы в самый знаменитый интернат не только Венеции, но и всей Италии. La Pieta, школа для одарённых девочек.

Когда мы прибыли в учебное заведение, юные дарования как раз были в церкви, на репетиции школьного оркестра, под руководством… о, неужели я всё-таки увижу его, композитора, чьи всего лишь двенадцать произведений — хотя он написал гораздо больше — помогли мне выжить в том кошмаре и вернули к жизни?..

Вивальди. Времена года. Казалось бы, затёртая до дыр классика, которая всем надоела. Но не мне. Двенадцать скрипичных концертов, словно двенадцать апостолов, открыли мои рыбьи глаза на жизнь, я переслушивал их с начала до конца, когда лежал в больнице и не находил больше никакого утешения. Потому что, когда приходили родители, их эмоции застилали всё, они до такой степени меня жалели, что хотелось повеситься. Мне не хотелось казаться больным, не хотелось падать в глазах родственников, поэтому я старался держаться в их присутствии и только ночью давал волю чувствам.

Я слушал только «Времена года» и на время забывал о том, что случилось со мной, о том, что происходит. Эта музыка, словно волшебный бальзам, проникая сквозь уши, залечивала болезненные шрамы и швы, и, слушая её, хотелось жить. Да, жить, хотя бы ради того, чтобы вновь слушать музыку Вивальди.

А теперь мне предстоит встреча с моим давним кумиром, не побоюсь этого слова, хотя и прекрасно понимаю все приоритеты. В данном случае я не преклонялся, но лишь уважал и почитал великого Мастера, и это не казалось мне зазорным.

Мы вошли в небольшую церковь, в которой возвышался орган, и я увидел то, что и хотел увидеть. Великий маэстро, изящно дирижируя смычком, руководил игрой многочисленного скрипичного ансамбля, состоявшего лишь из юных и прекрасных девушек-подростков в скромных чёрно-белых платьях. Среди смуглых и черноволосых девочек я не мог не заметить рыженькую — маленькую, изящную девчушку с озорным взглядом, которая сосредоточенно выводила свою нотную строчку, не обращая ни на кого внимания. Должно быть, это и есть та самая Элизабетта Виттория Кассини, сестра прямого предка моей Доменики.

Спустя какое-то время оркестр разделился на две части: первые остались за своими пюпитрами, а вторые заняли места на хорах, где, словно под воздействием волшебной палочки маэстро Вивальди, грянули хор из Gloria:

— Domine fili unigenite Jesu Christe!

О, это произведение не сравнить ни с чем! Я и сам пел его, вместе с хором мальчиков много лет назад, я знал его наизусть, но никогда ещё не слышал в столь прекрасном исполнении. Или это девушки так проникновенно поют? Не может быть, басовую партию тоже поют девушки! Кажется, я схожу с ума…

— Пётр Иванович, послушайте, — затаив дыхание обратился я к предку. — Это чудо света!

— Согласен. Люблю, когда девицы поют, — удовлетворённо отметил князь.

— Я это знаю, — усмехнулся я, вспомнив инцидент во время выступления Доменики в тосканском дворце.

Вскоре репетиция закончилась, а мне так и не хватило наглости подойти к великому маэстро и хотя бы попросить автограф. Я вновь скрылся в коридорах, но на этот раз — в коридорах La Pieta. Нет, я не испытывал страх. Я испытывал нечто другое.

Зато Пётр Иванович после репетиции подошёл к маэстро и попросил позвать синьорину Кассини. Как выяснилось, Элизабетта сегодня впервые играла первую скрипку в концерте, и маэстро похвалил её за это, сказав, что по своему таланту девочка ничуть не уступает старшему брату.

О чём дальше говорил достопочтенный предок с великим маэстро, я уже не слушал. В моей душе играла музыка, которую хотелось слушать вечно.

Вскоре маэстро Вивальди покинул помещение, сославшись на плохое самочувствие, отчего мне стало невыносимо горько. Элизабетта осталась наедине со своим будущим свёкром и его завалящим потомком.

— Синьорина Кассини, познакомьтесь с Алессандро Фосфорини, братом своего будущего супруга, — с усмешкой представил нас друг другу Пётр Иванович.

По выражению лица девушки можно было понять, что она весьма удивилась, увидев «виртуоза», как две капли воды похожего на её возлюбленного пару лет назад.

— Я оставлю вас наедине, поговорите. Сам же я пойду проведаю вашего воспитателя и поговорю насчёт грядущей свадьбы.

— Невероятно, — наконец, промолвила Элизабетта. — Простите за вопрос, но сколько вам лет, ваша светлость?

— Двадцать четыре, — ничуть не стесняясь, ответил я. — Я певец-сопрано, ученик вашего брата.

В чистых зелёных глазах скрипачки вспыхнул огонь негодования. Надо сказать, юная синьорина Кассини чем-то напомнила мне девочек-подростков из моей же школы, агрессивных и язвительных.

— Так вы и есть тот самый Алессандро, нечестивый любовник моего брата, которого я ненавижу?!

— Синьорина, не горячитесь, — попытался успокоить её я. — Это только слухи.

— Слухи? Да мне стыдно за брата с момента моего рождения! — воскликнула Элизабетта. — Я готова даже навсегда остаться в монастыре, чтобы до старости молиться за него, грешника!

— Простите, синьорина, но так нельзя. Доменико — замечательный человек, а то, что или кто ему нравится — так это дело десятое, — попытался объяснить я.

— Всё равно. Простите, ваша светлость, Алессандро, — Элизабетта склонилась в реверансе. — Но у меня есть повод не считать Доменико своим братом.

— Возможно, потому, что Доменика — ваша сестра? — вдруг вырвалось у меня.

— А вот это не смешно. Так почти и есть. И, да, ваша светлость, я говорю то, что думаю. Мой брат вызывает у меня лишь презрение и отвращение.

— Но почему? За что вы его презираете? — искренне не понимал я. — Почему так относитесь к человеку, который, фактически, заменил вам отца? Ведь он бросил карьеру ради вас с Эдуардо! — покраснев от гнева, воскликнул я.

— Так ему и надо, за его грехи. Вы, конечно, будучи таким же как он, не можете понять всё моё отвращение. Но мне, как чистой и порядочной девушке, противно иметь дело с мужчиной, осквернившим свою мужественность, частенько выходя из дома в женском платье, без бриджей, и удовлетворяющим себя при помощи «подарка Алессандро Прести». Какая мерзость!

— Какого ещё подарка? — не понял я.

— Как? Вы не знаете, что я имею в виду? Вроде бы из нас двоих «виртуоз» не я, а вы, — язвительно произнесла Элизабетта.

— Ваше негодование лишено объективности. В вас говорят стереотипы. Вы предвзято относитесь к «виртуозам», приписывая всем одинаковые взгляды и поведение. К вашему сведению, я девственник. И люблю женщин, — честно ответил я. — Но это не даёт мне право презирать таких, как Доменико.

— Вы все врёте, — возмущённо воскликнула Элизабетта. — Все «виртуозы» пытаются казаться невинными и праведными, когда это выгодно им. Но как только Папа отвернётся, то сразу же начинается полное беззаконие.

— Что лично вам сделали «виртуозы», что вы столь агрессивно к нам относитесь? — по-прежнему не понимал я.

— Вы отобрали у римских женщин сцену. И не только сцену. Любую возможность заниматься творчеством. Если бы не падре Антонио, я бы сейчас сидела дома, на кухне, не смея даже заикнуться о музыке!

— Это так, маэстро Вивальди великий, святой человек. Но вспомните, что вас отдал сюда именно Доменико.

— Только по благословению падре Антонио, — вредная девчонка напрочь отказывалась признавать заслуги «брата».

— Похоже, что вас не переубедить, — закатил глаза я. — Но не беспокойтесь, мы скоро уезжаем в Россию. Навсегда. И Доменико забираем с собой.

— О, это будет наилучший подарок к нашей свадьбе с Микеле! Ваша светлость, искренне благодарю вас за это.

— Всего доброго, возможно, когда-либо вы прозреете, — поспешил откланяться я, про себя думая: «Вот мелкая стерва! Эх, бедный Мишка! Чувствую, она ему ещё покажет, где раки зимуют».

Глава 53. Приключения в Венеции и борьба со страстями

Тем же вечером нам предстояло посетить оперу в Венеции, чего я жаждал всем сердцем. Увы, по злой иронии судьбы, мне не суждено было на неё попасть. Мутная вода из Гранд-канала, которой я всё-таки успел наглотаться, упав за борт, сделала своё дело: я страшно отравился и весь вечер провёл за ширмой в компании «белого приятеля» и с медным тазом в руках, превратив гостиничный номер в филиал Боткинской больницы[90]. Желудок словно выворачивало наизнанку, меня будто бы разрывало изнутри, казалось, что сейчас все мои внутренности вылезут наружу и я умру, не выдержав мучений.

Князь тоже был не особо рад подобному происшествию, ворча, что я сорвал ему планы на вечер. Но окончательно он рассердился, когда я наотрез отказался пить гадюковку, по его словам — универсальное средство при отравлениях. Пётр Иванович вспылил, обозвал меня клопом и, хлопнув дверью, вышел из номера, сказав, что направляется в столовую, хоть я и испортил весь аппетит.

Не долго я радовался, если так можно было назвать моё унизительное и неприятное времяпрепровождение. Пётр Иванович вернулся из гостиничной столовой с керамической кружкой в руках и молча протянул её мне.

— Что это? — с подозрением спросил я.

— Пей, — грубо приказал предок.

— Но это же молоко! Я терпеть его не могу! — воскликнул я в возмущении.

— Пей, я сказал! — прикрикнул на меня Пётр Иванович, резко вручив мне кружку и расплескав часть содержимого.

— Не кричите на меня. Сейчас выпью, — проворчал я и, поморщившись, осушил кружку. Что вновь спровоцировало запуск фонтана «Тритон».

Не знаю, каким образом я выжил, легче стало лишь на третий день. Меня шатало от слабости, но я всё же нашёл силы привести себя в порядок, а затем спуститься по лестнице на первый этаж и бросить свои больные кости в гондолу.

— Возвращаемся в Тоскану? — предположил я.

— Завтра утром. Сейчас направляемся в «обитель милосердия», — возразил князь, и я уже знал, что он имел в виду Ospedale della Pietà.

— Зачем? Вы ведь уже договорились с руководством по поводу Элизабетты.

— Экий ты зануда! Не для того едем. Отец Антоний на концерт пригласил. Надо быть.

— О, неужели сам маэстро Вивальди пригласил на концерт! — восторженно воскликнул я, хоть и был еле жив после жуткого отравления.

— Сиди молча. А не то опять свалишься за борт, — вновь вернул меня с небес на землю мой дальний предок.

Не могу выразить всех эмоций, которые я испытал на концерте, меня просто унесло волной необъяснимого восторга, когда целый хор юных и прекрасных девичьих голосов грянул первые ноты торжественного песнопения: Gloria, gloria in excelcis Deo!

После более спокойной и таинственной второй части подошла очередь дуэта для двух сопрано — «Laudamus te». К моему удивлению, партию первого сопрано пела никто иная, как Элизабетта Кассини, а второго — незнакомая смуглянка с вьющимися каштановыми волосами и выразительными чёрными бровями — должно быть, неаполитанка.

Должен отметить, что пра-пра…тётушка моей возлюбленной в свои всего лишь четырнадцать с половиной лет обладала уже довольно крепким и поставленным голосом — высоким сопрано светлого, но тёплого тембра, очень редкое сочетание в женском вокале. Скорее всего, решающую роль здесь сыграли как хорошие данные, так невероятная удача — обучаться у самого маэстро Вивальди. Голос же предполагаемой неаполитанки был менее сильным, но тоже довольно мягким и приятным. Как бы странно это ни звучало, но за время, проведённое в Риме, сначала в Сикстинской Капелле, затем — на театральных репетициях, я почти отвык от женских голосов, моей душе их не хватало, и если бы не Доменика, моя фея музыки, то я бы, наверное, сейчас заплакал от счастья.

К слову, я и правда заплакал, только уже во время исполнения шестой части концерта — «Domine Deus, Agnus Dei, Filius Patris», тихого и печального дуэта контральто и виолончели (или виолы-да-гамба, увы, я всё ещё плохо разбирался в инструментах того времени). В связи с чем сидевший рядом со мной на скамье предок вновь наградил меня подзатыльником. Впрочем, это был не последний подзатыльник за весь концерт, следующего я удостоился, когда на заключительной, торжественной и радостной части пытался вскочить с места и аплодировать стоя.

Когда мы уходили, вернее, уплывали на лодке из Ла Пьета, я мысленно благодарил Бога за этот потрясающий вечер. Право же, много лет назад я даже не смел вообразить, что когда-нибудь прослушаю музыку любимого композитора под руководством самого маэстро и в исполнении его прекрасных учениц.

Мою эйфорию портило лишь ворчание Петра Ивановича, который всю дорогу до гостиницы читал мне нотации и возмущался моим недостойным поведением. Но я давно перестал обращать на это внимание, считая лишь необходимой платой за оказанную мне милость. На самом деле, мне по-настоящему повезло с покровителем: несмотря на всякого рода поучения и подзатыльники, этот человек внушал мне доверие, и я мог быть уверен в том, что он и сам меня не тронет, и другим не позволит.

Рано утром мы выехали из гостиницы и, добравшись по каналам до пересадочной станции, отправились на карете в Тоскану. Я мысленно прощался с Венецией восемнадцатого века, с Ла Пьета, её ангельскими голосами и божественной музыкой, с великим Маэстро, пытаясь сохранить в своей душе частицу сказки…

Через несколько дней, поздней ночью, мы прибыли в фосфоринскую резиденцию, где нас дожидались наши соловьи в золотой клетке — Доменика и Стефано. Каково же было наше удивление, когда мы услышали доносящиеся из беседки звуки спинеттино. Не иначе, как моей любимой не спится? Неужели тебе тоже теперь не уснуть без моих тёплых объятий? Если бы ты только знала, как мне было тоскливо и одиноко, когда я унылыми ночами оставался в гостиничном номере, без тебя, в компании лишь старого ворчливого предка! Почему только он тебя с собою не взял?

С этими мыслями я, позабыв обо всём на свете, поспешил в сторону беседки. Впрочем, звуки клавишного инструмента уже стихли, должно быть, Доменика услышала лай сторожевых собак и поняла, что вернулись оба её поклонника — старый дурак и молодой дурак.

Приблизившись к беседке с фонарём, я наконец увидел свою желанную. Она, словно Полярная звезда в ночи, выплыла из тени, и я вновь невольно восхитился чувственными изгибами её фигуры, скрытыми под просторным тёмно-синим одеянием.

— Доменика! — крикнул я и, поставив фонарь на крыльцо беседки, бросился обнимать возлюбленную. Я судорожно сжимал её в объятиях и не хотел отпускать, я просто тонул в медном потоке рыжих волос, вдыхая их запах — запах песка и солнца.

— Ах, Алессандро, — нежно шептала Доменика, гладя меня по моей кривой спине. — Любовь моя…

— Моё почтение, маэстро, — послышался за спиной вездесущий прокуренный баритон.

Увы, мне пришлось отпустить Доменику и, краснея от стыда за явные ласки в присутствии посторонних, воззриться на нашего благотворителя.

— Простите, ваша светлость, — Доменика изобразила изящный реверанс. — Благодарю вас за то, что показали Алессандро Милан и вернули его в целости и сохранности. Я очень беспокоилась за него.

— Ваши переживания были не лишние, — со странной усмешкой заметил князь. — Ладно, оставляю вас. Ложитесь спать пораньше, завтра утром все едем на прогулку. И ты тоже, — последние слова адресовались мне.

«Наконец-то свалил», — подумал я, когда князь покинул нас и направился в дом.

— Любимая, ты даже не представляешь, что случилось со мною в Милане, — возбуждённо начал я своё повествование. — Там был он, Фаринелли! Я слышал его! Я впечатлён до глубины души!

— Я рада за тебя, Алессандро, — улыбнулась Доменика. — Этот небесный голос действительно стоит услышать хотя бы раз в жизни.

— А потом мы поехали в Венецию, и я видел собственными глазами самого маэстро Вивальди, — от нервного перевозбуждения я не заметил, как начал заикаться.

— Успокойся, любимый, — засмеялась синьорина Кассини. — Не хватало, чтобы ты уподобился пономарю Сесто из Ватикана.

— Будь уверена, не уподоблюсь, — усмехнулся я. — Но всё же, ради этого стоило проехать столько километров в карете и проплыть на лодке по зловонным каналам.

— Пойдём в дом, Алессандро, — предложила Доменика. — Воздушные ванны полезны, но не в течение почти двух часов, — с усмешкой добавила она, видимо, имея в виду то, что под лёгким свободным платьем была полностью обнажена, и холодные потоки воздуха беспрепятственно ласкали её изящные формы.

— Как скажешь, пойдём, — шепнул я ей на ухо и, приобняв за плечи, проводил в её комнату.

— Останься со мной, — тихо попросила Доменика, аккуратно коснувшись моего плеча.

— Останусь. Навсегда, — улыбнулся я, стоя на пороге комнаты. — Только приведу себя в порядок и вернусь.

— Буду тебя ждать, Алессандро.

Спустя некоторое время мы вновь лежали под одеялом, плотно прижавшись друг к другу и словно тая от накрывающей нас волны нежности и мягкого желания.

— Доменика, ты не представляешь, как я тосковал по тебе, — шептал я на ухо Доменике, обнимая её. — Ты снилась мне каждую ночь…

— Ты тоже, Алессандро, — отвечала синьорина Кассини. — Мне очень не хватало тебя.

— Как бы мне хотелось поехать в Венецию с тобой! — воодушевлённо прошептал я.

— Не в этом времени, — мрачно усмехнулась Доменика. — Сейчас мне уже нечего там делать.

— Ты разве не хочешь навестить Элизабетту? — удивился я. — Не скучаешь по ней?

— Я не нужна ей, Алессандро. Я выполнила свою миссию по отношению к ней и не в праве требовать ничего взамен.

Ледяная луна заглянула в комнату, залив её тусклым серебряным светом. Отчего-то я вдруг почувствовал печаль в голосе Доменики, и мне во что бы то ни стало захотелось помочь ей, оказать посильную поддержку, но я толком не знал, как.

— Но это несправедливо. Ты же так много для неё сделала. Почему она так тебя ненавидит?

— Возможно, есть, за что, — вздохнула Доменика. — В некоторых вещах приходится каяться всю жизнь.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь. За что можно ненавидеть столь прекрасного человека, как ты?

— Я не буду тебе об этом говорить, — ледяным тоном ответила Доменика.

— Опять какие-то секреты. Не хочешь говорить — не надо. Но, можно я задам тебе один вопрос?

— Какой, Алессандро? — рассеянным тоном спросила синьорина Кассини.

— Что тебе подарил младший Прести? — вдруг вырвалось у меня, хотя я собирался спросить другое, более щадящего характера.

Доменика резко приподнялась на кровати и бросила на меня гневный взгляд:

— Это Беттина тебе наплела? — раздражённо спросила она.

— Прости, да. Но я, если честно, ей не верю. Сестра твоего предка — маленькая злюка и врунишка.

— Увы, она лишь слишком доверчивая и впечатлительная, — с грустью ответила Доменика.

— Знаешь, даже если она и не врёт, — осторожно начал я, — мне всё равно. Ты ведь не «виртуоз». Тебе хочется… сильных ощущений…

— Не смей так говорить! — воскликнула Доменика. — Раз такой любопытный, то вот, что я скажу тебе. Да будет тебе известно, что я не опустилась до того, чтобы… доставлять нечестивое удовольствие самой себе, — на глаза её навернулись слёзы. — А ту дрянь я выбросила в Тибр, когда узнала, для чего используют это некоторые из «виртуозов». Но было уже поздно, Элизабетта, слишком умная для своего возраста, нашла этот предмет в моей комнате и сразу же сделала выводы. И Эдуардо настроила против меня. Клянусь, Алессандро! Я не делала этого!

— Успокойся. Всё в порядке, — прошептал я ей на ухо и нежно обнял за плечи. — Хорошо, что она не нашла твою пластиковую заколку, иначе проблем было бы больше.

— Я спрятала её в надёжном месте. Никто не найдёт, — заверила меня Доменика.

— Вот и отлично. А в данном случае, ты вообще не при чём. Виноват лишь тот хмырь, Прести.

— Они втроём испортили мне всю жизнь, — вздохнула Доменика, и я понимал, о чём речь.

Альберто Прести создал опасную машину времени, его старший сын, Федерико, лишил Доменику невинности, а младший, Алессандро, решил продолжить дело старшего, только своими методами. Вот так семейка, поделом им всем!

— Как прошли эти две недели? — спросил я уже под утро. — Тебе, должно быть, было невыносимо скучно в этой золотой клетке?

— Нет, не совсем так. Я наконец-то дописала оперу, — с улыбкой похвасталась Доменика. — Завтра начнём репетировать.

— Ты так и не сказала мне, о чём твоя опера, — напомнил я. — Не иначе, как о приключениях Алессандро в Индии, — усмехнулся я.

— Что? — не на шутку удивилась и возмутилась Доменика. — Ты что же, подглядывал в партитуру? Как не стыдно, я же просила не смотреть, пока не будет дописано!

— Ничего я не подсматривал. Сюжет настолько популярный, что на него пишут все подряд. Вон, даже Хассе и Гендель использовали эту тему в своих операх.

— Я не знаю, кто такой Гендель. Что касается Джованни Хассе, то он такой оперы не писал. Я слишком хорошо знакома с его творчеством, чтобы утверждать обратное, — ответила Доменика.

— Что ж, значит ещё не написал… Или я что-то перепутал. Но ничего, когда вернёмся в наше время, выясним этот вопрос.

— Сначала поставим оперу, а потом можно будет говорить о возвращении. Стефано и Паолина уже выучили любовный дуэт Пора и Клеофиды. Я написала эти партии для мужского сопрано и женского контральто.

— Они будут очень гармонично смотреться в дуэте, — заметил я. — Да и не только на сцене.

— Только, — с каким-то странным выражением лица возразила Доменика. — Стефано уже пожаловался мне, что Паолина его отвергла, сказав, что не видит в нём никого, кроме друга. Он очень огорчился.

— Ясно, завтра с ним поговорю, — решил я. — В любом случае, любовь в браке должна быть взаимной.

— Это так, Алессандро. И желание — тоже, — недвусмысленно ответила Доменика, и я понял, что она имеет в виду.

— Прости, я ни за что не хочу заставлять тебя страдать. Но прошу, пойми и прими это, как горькое лекарство. Решение, предложенное князем — оптимально.

— Да, я понимаю это разумом. Но не могу принять сердцем, — с грустью ответила синьорина Кассини.

Следующим утром Пётр Иванович собрался на очередное мероприятие — охоту на фазанов, и пригласил нас поехать с ним. Я, конечно же, отказался, в итоге вместо меня взяли Паолину. Пока мы с князем были в отъезде, его старшая дочь под руководством Мишки училась верховой езде на всё том же Инее, и для этой цели Доменика одолжила ей один из своих повседневных костюмов. Сама же Доменика, по её же словам, имевшая с детства хорошую подготовку в области конного спорта, любовь к которому ей привил мнимый дедушка, маэстро Доменико, с лёгкостью и изяществом держалась в седле и быстро нашла подход к капризной Незабудке.

Надо сказать, Стефано не очень обрадовался моему отказу в пользу мнимой сестры участвовать в мероприятии, поскольку, как я уже знал, обиделся на Паолину, которая нарушила все его планы на дальнейшую личную жизнь. Но, может быть, так будет лучше для них обоих — я не видел в этом браке ничего, кроме чистой математики и рационализма. Но я поговорю с ним позже на эту тему, сейчас мы оба были не готовы.

— Почему не хочешь поехать с нами? — удивился Стефано, который давно уже рвался куда-либо выехать.

— Спасибо, я как-то не любитель охоты, — честно ответил я. — А князю передайте, что у меня кости болят.

— Жаль, что ты не составишь мне компанию, — с грустью прошептала Доменика, обнимая меня на крыльце дома.

— Я буду ждать вас здесь, друзья, — утешил друга и возлюбленную я, нежно обняв первую и похлопав второго по плечу. — Как раз выучу новую арию из оперы Доменико.

— Только не у меня в кабинете, — послышался голос Петра Ивановича. Мы обернулись, и увидели сцену, которую хоть сейчас фотографируй для памятника: грозный князь верхом на вороном коне, который встал на дыбы. Это и был тот самый неуправляемый Вихрь, с которым никто больше не рисковал связываться — видимо, справиться с ним мог лишь такой «специалист по небезопасному коду», как Пётр Иванович. — Хотя, ты туда и не попадёшь, он заперт, — князь торжествующе вытащил ключ из кармана и показал всем его.

— Больно мне надо в ваш кабинет, — буркнул я. — Позанимаюсь на свежем воздухе, благо у нас есть портативное устройство.

Просидев около трёх часов, как и полагалось, в беседке за спинеттино, я в конце концов обнаружил, что толком ничего не выучил. Мои мысли были в другом месте, в кабинете князя, а именно — в ящике письменного стола.

«Пока все не приехали, надо найти и перечитать этот договор, — думал я, забравшись через окно, как маленький воришка, в кабинет Петра Ивановича. — Вдруг я не всё дочитал, вдруг ещё какие-нибудь сюрпризы найду?»

Перерыв все ящики — не только стола, но и всевозможных тумбочек, я, увы, ничего не нашёл и совсем упал духом. Но это ещё не самое страшное. Вдалеке послышался собачий лай, топот копыт и ржание наших вороных коней. Так быстро вернулись?! Стало быть, в лесах Тосканы охотиться не на кого, разве что, может, чаек настреляли.

Вскоре послышались шаги в сторону кабинета, и голоса, судя по которым я понял, что принадлежат они Доменике и Петру Ивановичу.

Услышав шаги, я не придумал ничего лучше, как спрятаться под клавесином, на который было наброшено синее покрывало. Дверь открылась, и в кабинет вошли двое — Пётр Иванович и Доменика. Чёрный дорожный костюм подчёркивал её силу и женственность, а в глазах её я видел твёрдость и решительность. Нет слов, настоящая аристократка!

— Прошу, маэстро, — князь отодвинул стул из красного дерева и жестом пригласил Доменику присесть в кресло, стоящее спинкой к клавесину. Сам же он сел напротив. — Итак, я готов выслушать любые ваши пожелания.

— Ваша светлость, — обратилась к князю Доменика. — Я всего лишь бедная женщина из Рима. И я смиренно преклоняю голову пред столь великодушным и благородным человеком, как вы. Вы очень милосердны по отношению к Алессандро, которого я люблю до потери памяти…

— Не нужно терять память, — с кривой улыбкой ответил Пётр Иванович. — Мой сын — очень чувствительный и отзывчивый мальчик, но, как вы сами прекрасно знаете, прожив всю жизнь в Италии, в обществе таких как он… — князь немного помолчал. — Алессандро безнадёжен в постели.

Так! Это он что, будет теперь моей возлюбленной «очки втирать»? Да что он себе позволяет!

— Прошу прощения, ваша светлость, — с трудом сдерживая гнев — я это понимал по интонации — ответила Доменика. — Но, осмелюсь сообщить вам, что это не так. Поверьте, я достаточное время прожила среди «виртуозов» и прекрасно знаю, на что они способны.

— Вы были с «виртуозом»? — невозмутимо вопросил Пётр Иванович.

— Нет. Но таковых много среди моих друзей, и они часто делились со мной впечатлениями. И не только они. Девушки, которые имели счастье побывать в объятиях «виртуоза», по их же словам, были в невероятном восторге. Поверьте, «виртуозы» способны гораздо на большее, чем вы думаете.

— Но, всё же, это не может сравниться с тем, что вы испытаете при соитии с полноценным мужчиной, — возразил князь, откинувшись в кресле.

— Простите, но я не могу с вами согласиться, — спокойно ответила Доменика. — Если ваша воля и желание Алессандро таковы, то я лишь смиренно приму их и постараюсь стать хорошей матерью вашему будущему сыну. Но на взаимные чувства, увы, не рассчитывайте. Я люблю Алессандро, только его и никого более.

— Не хочу принуждать вас. Ваше желание должно быть добровольным. Но вы ведь прекрасно понимаете, что ваша страсть к моему сыну — бессмысленна. Я знаю, о чём говорю. Мой сын, Алессандро — импотент…

При этих словах голос князя дрогнул, а я едва себя сдерживал от того, чтобы не выскочить из-под клавесина и не броситься вновь на него с кулаками. Но я из последних сил пытался держать себя в руках.

— Прошу вас, не говорите так! — уже не сдерживая слёз, воскликнула Доменика. — Алессандро способен на многое, а главное — он способен дарить женщине нежность и ласку. Но вам этого не понять! — совсем разозлившись, крикнула Доменика, и я понимал, что она перешагнула границу дозволенного.

— Успокойтесь. Я вас понял. Тем не менее, подумайте над тем, что я сказал. И, ещё раз говорю, принуждать вас я не намерен. Ибо подчинение мужчине — добровольная жертва со стороны женщины.

— Вы не оставляете мне выбора. Я покорно выполню свой долг. Но кто ответит за последствия?

— За них ответит Алессандро. Раз вы оба настаиваете на его абсолютной мужественности, — усмехнулся князь, поднимаясь с кресла и подойдя сзади к Доменике. — Жаль, что вы не хотите испытать лучшего.

С этими словами Пётр Иванович обнял Доменику сзади за плечи и поцеловал в ушко… Моё ушко! Эй! Ты что делаешь, старый хрыч!

— Я хочу вас, маэстро, — низким прокуренным голосом пробормотал князь. — Прямо сейчас.

— Простите, но вы, кажется, потеряли совесть! — вспыхнула от гнева синьорина Кассини, резко вырвавшись из объятий князя.

— Да. Потерял. Но это выше моего понимания. Вы думаете, что я негодяй? Возможно, это так и есть. Но всё же… Прикоснитесь к нему. Вы никогда не почувствуете подобного с Алессандро, — князь подошёл вплотную к моей возлюбленной и взял её руку, коснувшись ею своего достоинства.

— Простите, ваша светлость, — Доменика резко поднялась из-за стола. — Но это вовсе не то, что мне нужно, — и с этими словами стремительно удалилась из кабинета, хлопнув дверью.

«Вот и поговорил, — отметил про себя я. — Да, Пётр Иванович, дипломатия — это вам не шашкой на поле махать!»

— Я — старый болван, — вот было первое, что я услышал, когда Доменика покинула кабинет. — Господи! Прости меня, грешного!

О том, что происходило далее, я мог лишь догадываться и старался не обращать внимания, ожидая момента, когда князь закончит и уйдёт из кабинета. Видимо, и вправду всё настолько серьёзно: человек совсем запутался и потерял контроль над своими чувствами. В какой-то момент мне даже стало жаль Петра Ивановича, который совсем дошёл до ручки вдали от своей благоверной. Он просто разрывался между своей преданной любовью к Софии Фосфориной и естественным и непреодолимым желанием к моей возлюбленной. И в последнем случае это была не влюблённость и не страсть, а всего лишь низменные инстинкты.

— Кузьма! — отдышавшись после утомительного занятия и вытерев руку шёлковым платком, скомандовал князь, позвонив в колокольчик.

Через некоторое время послышался грохот башмаков, и на пороге возник Кузьма в опрятной оранжевой ливрее:

— Что изволите, ваш-светлость?

— Вынеси это… — приказал Пётр Иванович, вручив слуге вазу из горного хрусталя.

— Опять вы, батюшка, согрешили, — понимающе вздохнул слуга.

— Сам знаю, — грубо ответил князь. — Не маленький. Иди, полей клумбу с лилиями. Хоть какая польза будет.

Кузьма молча удалился, но вот князь, по-видимому, и не собирался. На некоторое время воцарилась тишина, и я осторожно высунулся из-под клавесинного покрывала, чтобы посмотреть, что происходит. Каково же было моё удивление, когда я увидел, что Пётр Иванович с маленькой книжкой в руках стоит на коленях перед иконами, которые висели на восточной стене кабинета и периодически совершает земные поклоны. Зрелище до того впечатлило меня, что я весь последующий день молчал, лишь изредка отвечая на вопросы.

Спустя почти что час, князь наконец-то дочитал покаянный канон и вышел из кабинета, заперев на ключ дверь, не предоставив мне другого выхода, кроме как через окно.

Глава 54. Признания и терзания

Выбравшись через окно из кабинета, я быстро прошмыгнул через двор и, опять же через окно, влез к себе в комнату. То, что я увидел, можно было сравнить разве что с битвой, борьбой порядочного, верующего человека с низменной страстью. Увы, сам я не мог в полной мере осознать и прочувствовать этого, но тем не менее пытался проявить понимание.

Напрасно я надеялся закрыться в своей комнате на весь день, чтобы хоть как-то успокоиться: пришли слуги и сообщили, что меня ждут в обеденном зале. Пришлось идти, хоть от увиденного аппетит пропал напрочь.

Когда я сел за стол, у меня невольно возникло ощущение, что я словно отсюда и не вылезал и всё время, проведённое в тосканской фосфоринской резиденции, либо сидел за столом, либо помогал с дровами и стройкой во внутреннем дворе. Меня посадили, конечно же, рядом с Доменикой, и я в какой-то момент заметил странные взгляды Стефано, Паолины и даже самого Петра Ивановича, прекрасно понимая, что они думают о нас обоих. Впрочем, Пётр Иванович смотрел в основном на Доменику, просто прожигая её взглядом, и я смутно осознавал, что происходит сейчас у него в душе. Невольно вспомнилась фраза из уже забытой песни или стихотворения: «Я буду дышать за нас обоих». Казалось, сейчас происходит примерно то же самое: страстное желание князя к Доменике словно дополняло мою нежную любовь к ней же, любовь, лишённую физической составляющей…

На обед подавали фазанов, которых, к сожалению, всё-таки нашли в лесах Тосканской области. Надеюсь, что бедные птицы недолго мучились и, ещё более надеюсь, что в этом убийстве не принимала участия моя Доменика. Тем не менее, мне было больно смотреть, как моя возлюбленная с аппетитом уплетает бедную птичку. Утешил я себя только тем, что вспомнил старую кошку Мурзилку, которая жила у деда на даче, и которую я искренне любил… А она мне дохлую мышь принесла на кровать, безо всякой дурной мысли — хотела ведь, как лучше. Успокойся, Саня, не осуждай людей, кто ты, чтобы давать другим оценку?

К моему счастью, в качестве холодной закуски подали запечённые овощи с оливковым маслом и специями. Такими, как я люблю — шафраном и кориандром. Признаюсь, мне впервые понравилось то, что приготовили в этой тюрьме в княжеском дворце, и я даже вслух высказал благодарность шеф-повару Осипу. При этих словах Доменика улыбнулась, но я тогда не понял, по какому поводу.

Стефано, вновь обиженный на весь мир в лице, на этот раз, Паолины, в кои-то веки не болтал без умолку и сидел за столом молча, смотря лишь в свою тарелку. Бедняга Альджебри, ну почему тебе так не везёт?

Посмотрев в сторону Паолины, сидевшей по диагонали от меня, рядом со Стефано, я обратил внимание, что мнимая сестра ничего не ест, а на её устах играет едва заметная таинственная улыбка, на щеках — пылает румянец. Дочь князя и маркизы, тихая и неприметная девушка, словно расцвела за время пребывания в тосканской резиденции и теперь казалась настоящей красавицей, что ещё более подчёркивало её новое платье из светло-голубого атласа, которое Пётр Иванович заказал у лучших портных Флоренции. Паолина тоже сидела за столом молча, и я предпринял попытку заговорить с ней первым:

— А что это ярко-розовое в хрустальном графине? Лимонад? — поинтересовался я у мнимой сестры.

— Нет, это старинный русский напиток, «la morsa», — объяснила Паолина, чем вызвала у отца лёгкую кривоватую улыбку.

Надо сказать, наш язык давался ей гораздо труднее, чем Стефано, который уже вовсю, хотя и с жутким акцентом, болтал по-русски и мог спокойно поддержать нашу с князем беседу на родном языке. Паолина периодически путала падежи, склонения и род существительных, а также по привычке ставила перед русскими словами итальянские артикли.

Вечером я всё-таки решил поговорить со Стефано, уж больно он был расстроен и подавлен. Для этого дела мы уединились в беседке, куда никто не собирался приходить. Сопранист-математик уже ждал меня, что-то сосредоточенно записывая на листке, а на деревянном круглом столе я увидел целый ворох каких-то листков, исписанных вдоль и поперёк… русскими словами и фразами. Похоже, что он всерьёз решил выучить русский. На одном из листков я увидел настоящую блок-схему для алгоритма изучения нового языка. «Вот вам, готовый программист!» — подумал я, искренне восхищаясь методами Стефано.

— Зэдравиа джелайо! — с натянутой улыбкой и жутким акцентом поприветствовал меня Стефано.

— Привет, — с лёгкой усмешкой ответил я. — Как даётся обучение?

— Легко, — уже перейдя на итальянский, отвечал Стефано. — Арабский и санскрит гораздо труднее было изучать.

— Ничего себе, ты сколько языков знаешь? — от удивления присвистнул я, а сам подумал: «Эх, жаль, что ты не застанешь си-плюс-плюс, вот где раздолье для извращённого математического ума!»

— Не считая итальянского? Пять с половиной: испанский, арабский, латынь, персидский, греческий, и частично санскрит.

— Да уж, в твоей коллекции разве что китайских иероглифов не хватает, — усмехнулся я. — А почему именно эти языки?

— Смотри, первым двум научил меня отец, ибо это языки наших предков. Следующие же я выучил сам, чтобы иметь возможность читать рукописи известных математиков. Менелао из Александрии, Аль-Кваризми, Омара Хайяма, Брамагупты… О, а ещё недавно я прочитал «Ключ арифметики» Гияс-ад-дин Джамшида ибн Масуда аль-Каши. Знаешь такого?

— Нет, только стихи Омара Хайяма читал, — честно признался я, мысленно краснея за свою серость в области математических работ древности.

— О, у меня есть «Ключ», переведённый на латынь. Мы с Карло переводили, — похвастался Стефано. — Я с собой взял все свои любимые книги. Непременно тебе дам почитать!

— Мне будет очень интересно, — признался я. Однако я всё-таки решился начать неприятную тему. — Стефано, скажи, почему ты так переживаешь из-за Паолины? Ты ведь её не любишь?

— Я люблю её, как друга и хорошую девушку. Этого было бы вполне достаточно, — со вздохом ответил Стефано.

— Но это совсем не то, это не любовь. Не то чувство, которого ты так жаждал.

— Подозреваю, что кастрат не может испытать большего, — вздохнул сопранист-математик. — Раз до сих пор не испытал.

— Это не так. Смотря что ты считаешь за большее. Стефано, пойми, любовь это не механические колебания, это… нечто большее. Понимаешь?

— Да, понимаю. Но всё же, не имею права ни на что. Алессандро, кому я нужен? Тем более у вас, в России. Я же даже не знаю, какие там девушки. Вдруг такие же, как во Франции? О, а они, говорят, кастратов на дух не переносят!

— Успокойся. Если девушка нормальная, то она примет таким, как есть, — отвечал я, вновь имея в виду мою Доменику, которая по своей доброте и великодушии снизошла до такого, как я.

— Похоже, что единственная нормальная девушка — это наш Доменико, — проворчал Стефано.

Признаюсь, от его слов у меня под париком волосы встали дыбом. Как! Неужели он что-то заподозрил?

— Что ты болтаешь, Стефано? — раздражённо спросил я.

— Да ничего. Ты ещё сам не понял, как тебе повезло. Я не встречал юношей более чутких и заботливых, чем Доменико. Знаешь, Алессандро… Когда нам с Карло было по десять лет, наша мать, донна Агостина, покинула наш мир. Клянусь, я готов был тогда ещё утопиться в Тибре, если бы не Доменико. Он приходил заниматься с нами вокалом, оставался до вечера в нашей комнате, утешал, как мог, вытирал нам слёзы… Он тогда словно заменил нам мать, которой так не хватало. Гладил по голове… Пел колыбельные и обнимал. Как нежно обращался с новорождённой Чечилией, словно она была ему родной… А ведь у него как раз в это время появились брат и сестра, близнецы, которым он уделял всё своё время, даже из Капеллы иногда отпрашивался. О, Доменико, добрый ангел-хранитель нашей семьи, посланный Богом…

Последние слова дались Стефано с трудом, он едва сдерживал слёзы, что для таких, как мы, весьма сложно. В конце концов, бедняга-сопранист просто разрыдался мне в плечо. Если честно, его слова относительно Доменики и меня растрогали, так что я чуть было не составил компанию сентиментальному математику, но вовремя удержался. Перед глазами возник образ Петра Ивановича, показывающего крепкий кулак и призывающего сохранять серьёзное лицо. Что ж, раз аристократ, держи морду ящиком.

— Эх, Стефано, ну ты что, великий математик? Не надо вспоминать прошлое, живи настоящим и будущим. Ты ещё молод и красив, у тебя всё впереди. А Доменико, да, действительно прекрасен. Среди «виртуозов» нет таких, как он.

— Может это потому, что он не «виртуоз»? — осторожно предположил Стефано.

— Ты о чём? — не на шутку испугался я, решив, что сопранист уже всё знает и всем разболтал.

— Ты знаешь это лучше меня, — с таинственной улыбкой ответил Альджебри. — Поверь, есть вещи, о которых знают, но не говорят.

— Извини, мой мозг слишком примитивен, чтобы понимать намёки, — раздражённо буркнул я.

— Хорошо, скажу прямым текстом. Я давно понял, что наш «поющий лис» — на самом деле очаровательная «лисичка» (la volpinella). Примерно тогда, когда к нам в Капеллу принесло тебя. Вот тогда-то я и увидел его истинное лицо.

— Так ты знал всё это время и мне не сказал? А я должен был догадываться! Почему ты мне не сказал?

— Капелльские «виртуозы» своих не сдают. Откуда я мог знать, что ты не жулик? С чего мы должны были тебе доверять?

— Но… как так получилось, что все знали и ничего не предпринимали? Получается, все закрывали глаза на то, что ведущий альт — женщина?

— Во-первых, далеко не все. Только я и Карло. Ну ещё Антонино. Ну, а во-вторых, Кассини покровительствовал сам кардинал Фраголини, а с ним связываться, что самому в петлю влезть. Мы видели, что кардинал управлял им… ей как марионеткой. И ничего не могли сделать.

— Ясно. Интриги, — кратко заключил я, а про себя подумал: «Какой я всё-таки идиот. Ведь сама Доменика мне ещё в первый день знакомства намекнула, что кто-то в Капелле мутит воду. Но я даже не догадывался, что этим «кем-то» был сам кардинал!» — Но ты ведь никому не скажешь, правда? Не сдашь властям?

— Можешь быть уверен, — обнадёжил меня Стефано. — Для меня женщина — это святое. Да я даже втайне рад этому: и так слишком много трудностей выпало на долю столь добродетельного человека.

— Не думаю, что быть кастратом более ужасно, чем стать женой такого как мы, — вздохнул я, искренне сожалея, что Доменике достанется такое барахло в мужья.

— Теперь я тебя не понимаю, — развёл руками Стефано.

— Что тут понимать, мы помолвлены с Доменикой. Сам князь благословил нас на брак.

— О, но ведь это чудесно! — воскликнул Альджебри. — Разве ты не рад этому? Почему говоришь об этом с такой грустью?

— У меня есть для этого причины, — кратко ответил я, не желая объяснять всю плачевность ситуации, в которой оказалась моя возлюбленная.

В это время уже совсем стемнело, тёмно-розовый закат сменился кромешной тьмой, в которой кое-где поблёскивал точечный рисунок далёких звёзд.

— Поверь, тебе не о чем беспокоиться. Ведь главное не инструмент, а область воздействия, — философски заметил Стефано.

— Опять ты о своём! — раздражённо воскликнул я. — Нет, всё гораздо хуже. Я потом тебе всё объясню. Время позднее, спать пора.

— В общем, Алессандро, я решил, — твёрдым голосом сказал Стефано. — В ближайшее время пойду сватать Паолину. Твой отец сказал, что мнение невесты — дело десятое! — Альджебри поднялся со скамьи и, хлопнув меня по плечу, поспешил откланяться.

«Да уж, математический гений, а такой дурак в вопросах отношений! Сразу видно, не изучал ты реляционные базы данных!»

Тем же вечером Доменика с обеспокоенным выражением лица пришла ко мне в комнату. На ней было лишь очень странное одеяние, напоминающее греческий или римский хитон — как выяснилось, синьорина Кассини давно уже увлеклась античной модой и попросила Паолину сшить ей нечто подобное. Признаюсь, эти драпировки из лёгкой зелёно-голубой ткани, прекрасно оттеняющей медный цвет волос, несказанно подчёркивали её хрупкость и женственность… Но о чём это я? Как оказалось, Доменика навестила меня по важному делу.

— Алессандро, — обратилась она ко мне, присаживаясь рядом на кровать. — Ты не заметил, что твоя мнимая сестра слишком много времени проводит на кухне?

— Ну и что? — не понял я. — Паолина хорошо готовит, уж получше, чем Осип, как мне показалось.

— Хорошо, поясню, — объяснила мне Доменика. — Они вместе готовят. Каждый день. Каждый, с того момента, как вы с князем уехали в Милан.

— Я заметил, — с усмешкой ответил я. — Признаюсь, сегодняшние запеченные баклажаны — лучшее из того, что я пробовал за последнее время.

— Надо же, я не ожидала, что тебе понравится это бездарное творчество твоего бедного маэстро… — усмехнулась синьорина Кассини.

— О, Доменика! — до меня только сейчас дошло, и я нежно обнял любимую за плечи. — Ты не шутишь? Это твоих рук дело? Но раз так, то я готов до конца своих дней есть запечённые баклажаны!

— Не смущай меня. Я ничего больше не умею, кроме этого. Разве что только мясо жарить на сковородке, но ты всё равно его не ешь. Вернёмся же к нашей проблеме. Паолина начала пропускать занятия музыкой, раньше такого за ней не наблюдалось. Ничего не приходит в голову?

— Прости, нет, — развёл руками я.

— Приглядись к ним повнимательнее. Мне не нравится всё это.

— Ты хочешь сказать, что между ними что-то происходит? — не без удивления предположил я.

Кто бы мог подумать! Осип, или как его называли итальянцы — Джузеппе или сокращённо — Беппино, приземистый, белобрысый веснушчатый парень с небольшим вздёрнутым носом и угрюмым лицом? Даже я по сравнению с ним казался писаным красавцем! А тут — нате вам! Значит, высокий и изящный Стефано, сопранист с модельной внешностью, её не привлёк, зато понравился этот невзрачный повар? Всё-таки, какие загадочные существа женщины, их выбор невозможно объяснить и обосновать логически. Хотя, если по правде сказать, то главный повар был в общем-то неплохим парнем, хоть и неразговорчивым. Ведь это он помог нам с приготовлением вишнёвого торта, да и в целом был очень отзывчивым.

Князь рассказывал, что подобрал его ещё мальчишкой на набережной Невы. Мальчик был из коренного населения и не говорил по-русски. Это потом только Пётр Иванович крестил его в православную веру и впоследствии учил крестника языку. Когда же Осип подрос, его назначили поварёнком, вот с тех пор так и служил на кухне.

— Да, Алессандро. Пока вас не было, я успела заметить это. Паолина и Беппино слишком много времени проводят вдвоём, они так радуются, когда видят друг друга. Алессандро, это очень плохо, твой предок будет недоволен.

— Успокойся, любимая. Пётр Иванович весьма великодушный человек, он непременно позволит им быть вместе.

— Что-то я в этом сомневаюсь, — вздохнула Доменика. — Всё-таки одно дело — женить сыновей на простолюдинках, а совсем другое — выдать дочь за слугу. Понижение статуса, понимаешь? Кем станет простая девушка, если выйдет замуж за князя? Княгиней. А если аристократка выйдет замуж за повара, то она станет разве что поварихой.

«Хорошо, не сватьей бабой Бабарихой!» — промелькнуло у меня в голове.

— Так, а об этом я не подумал. Но не переживай. Я попробую поговорить с князем и убедить…

— Ты уже убедил, — с сарказмом ответила Доменика. — Так убедил, что скоро превратишься в единорога.

— Хорошо, не в ядовито-розового пони! — с таким же сарказмом ответил я. — Любимая, я прекрасно всё понимаю. Прости.

— Поздно уже. Надеюсь, что у твоего предка хватит ума не войти «на сухую», без предупреждения и подготовки…

— Что ты, я ему не позволю! Будь уверена, за подготовку я лично отвечу. Да и сам князь не такой монстр, как ты думаешь. Мне кажется, он не способен причинить боль и страдание женщине.

«Это он только сыновей и дальних потомков колотит, да и то не со злости, а в воспитательных целях. Как там говорила мачеха Золушки? «А вот тебя, Золушка, я воспитываю с утра до вечера! А где благодарность?» Но вот меня всё равно это достало. Сколько можно уже?»

— Скажешь тоже. Да я даже боюсь представить его без одежды, не то, что в постели.

— Чего там бояться? — удивился я. — Чего особенного? Подумаешь, мужской орган в три раза больше, чем мой.

При этих словах на меня посмотрели так, что вообще расхотелось продолжать этот разговор. Всё равно до свадьбы ещё далеко, а за это время мы постараемся доказать Доменике целесообразность нашего плана.

На следующий день я опять стал невольным свидетелем неприятной сцены: я как раз колол дрова во внутреннем дворе, когда услышал эмоциональные реплики Стефано из кабинета Петра Ивановича. Желая понять, что происходит, я подкрался к полуоткрытому окну и вот, что я услышал:

— Ваша светлость, ну не может же ваша дочь быть настолько жестокой! Да я… я буду обращаться с ней, как с королевой. Даже лучше, чем с королевой — как с богиней! Я готов исполнить любые её капризы! Ваша светлость, прошу, благословите меня на брак с Паолиной!

— Успокойтесь, синьор Альджебри, — как всегда холодным тоном ответил князь. — Присаживайтесь в кресло, поговорим. Насколько мне известно, я не могу дать вам благословение на брак до тех пор, пока вы католик и являетесь собственностью Ватикана.

— Но я давно готов перейти в православие! Только чтобы освободиться от этого ужасного запрета для «виртуозов»!

— Только ради этого? — с усмешкой спросил князь. — Но этот вопрос мы рассмотрим позже. Поговорим о вас. Поскольку речь идёт о возможном замужестве моей дочери, — на слово «моей» Пётр Иванович сделал акцент. — То я хочу убедиться в соответствии её будущего супруга необходимым требованиям.

— Клянусь, буду честным, расскажу всё, что вы хотите знать!

— Прекрасно. Итак, у вас был опыт с другими женщинами?

— У меня? — переспросил Стефано. — Ну да… Но только один раз.

— Это неважно. Каким образом вы оказывали на неё воздействие?

— Простите, ваша светлость, но это очень нескромный вопрос, — замялся Стефано.

— Вы поклялись рассказать всё. Я слушаю.

— Я… это… языком и руками… простите, — по интонации и заиканию было понятно, что сопранист жутко стесняется говорить такие вещи постороннему, взрослому человеку.

— Ох уж эти итальянские нравы! — вздохнул Пётр Иванович. — Но, по всей видимости, «виртуозы» иначе и не мо… простите, если обидел.

— Не обидели. Так оно и есть, — проворчал Стефано. — Так вы не дадите мне согласие после этого?

— Посмотрю. Но перед этим задам ещё вопрос, — из окна послышался запах табака, видимо князь на нервной почве опять закурил трубку. — Вы были с мужчиной?

На этот раз воцарилась пауза, казалось, что бедняга Альджебри разрывается между одержимостью стать мужем княжны Фосфориной и в то же время данным князю словом говорить правду.

— Да, ваша светлость, — наконец, послышался еле-слышный, робкий ответ. — Но это было очень давно. Прошу меня извинить.

— Что ж, вы, по крайней мере, честный человек, что характеризует вас с самой положительной стороны. Мы подумаем насчёт свадьбы с Паолиной. Если князь фон Гольдберг, бывший претендент на руку Анастасии и потенциальный жених Паолины, откажется от нашего предложения, то первой кандидатурой, которую я буду рассматривать, будете вы. Всё-таки Паолина уже недостаточно молода, и будет лучше для неё выйти замуж за кастрата, чем остаться старой девой.

Вечером мы с Альджебри вновь собрались в беседке, где я всячески отговаривал его от этой затеи с Паолиной. Но сопранист был упрям, как стадо баранов.

— Зачем ты меня отговариваешь? Всё равно у меня нет других шансов! — с грустью отвечал Стефано.

— Подожди, дружище, ещё не время, — я пытался донести до него то, что нашептал мне тогда на набережной мой внутренний экстрасенс. — Поверь, твоё счастье, возможно, не здесь и не сейчас…

Глава 55. Новые увлечения, скандал в коридоре и «день Нептуна»

Достопочтенный князь сдержал своё слово и все последующие недели усиленно занимался моим физическим воспитанием: помимо строительных работ я теперь по несколько часов, в промежутке между занятиями вокалом, упражнялся в фехтовании, подтягивался на турнике и на брусьях. Сам Пётр Иванович посвящал всё свободное время физическим нагрузкам и нам с Мишкой спуску не давал, помимо всего прочего заставляя рано вставать и закаляться ледяной водой из бочки.

Когда Мишка был в университете, я садился на Инея, а Пётр Иванович — на Вихря и гонял меня галопом вокруг ограды. Не знаю, то ли правильно подобранный комплекс упражнений, то ли занятия на свежем воздухе и отсутствие вредных пищевых добавок привели к тому, что к началу августа я был просто в шикарной для «виртуоза» физической форме: подтянутый, загорелый и даже с неким подобием мускулов на руках и груди, что не могло не понравиться моей Доменике.

— Вот теперь хоть на парня стал похож, — удовлетворённо отмечал Пётр Иванович, чувствуя себя по меньшей мере Пигмалионом, или хотя бы папой Карло.

Даже Стефано отметил, что я стал лучше выглядеть, и впоследствии сам присоединился к тренировкам, составив мне компанию. Но самым приятным результатом для меня было то, что благодаря ежедневным тренировкам и длительным распевкам я стал гораздо лучше петь, что очень радовало как меня, так и моего прекрасного маэстро.

Впрочем, Доменике несказанно нравилось и то, что за несколько месяцев мои волосы отрасли почти что до плеч — да, у «виртуозов» они растут быстрее, чем у мужчин, и она была категорически против, чтобы я вновь сбривал волосы на висках, хотя, если честно, мешали они мне страшно и лезли в глаза. Но тем не менее я, чувствуя себя виноватым перед любимой, теперь был вынужден уступать многим её капризам. Ещё мне очень хотелось сделать для неё какой-либо подарок, но отсутствие личных сбережений и нежелание занимать деньги у предка поспособствовали тому, что я начал осваивать новый для себя вид творчества.

По моей же просьбе князь соизволил обучать меня столярному мастерству и искусству резьбы по дереву. К концу первой недели обучения я даже смог самостоятельно вырезать из бревна безыскусную скульптуру, а именно это была модель ноутбука — с кнопками и экраном. Впрочем, все, кроме Доменики, которой я уже успел рассказать о некоторых новых технологиях, которые появились после середины восьмидесятых, решили, что это просто деревянная книга с непонятными картинками и, как всегда, покрутили пальцем у виска.

В другой раз я за несколько часов непрерывной работы выпилил из бревна модель автомобиля «Феррари» (хотя получился, скорее, старый «Запорожец») и подарил его Доменике, которая даже всплакнула по транспорту из её детства.

Третьим же «шедевром» древесной скульптуры был обыкновенный смартфон, простой брусок дерева, который я, с позволения мнимого брата Мишки, покрасил чёрной краской и нарисовал другими красками кнопки интерфейса, после чего покрыл «шедевр» лаком. Таким образом, у меня к концу нашего пребывания в Тоскане был свой, правда не работающий и декоративный, но всё же ноутбук и точно такой же смартфон.

Ну, а когда я уже немного усвоил основы, то решил сразу же воплотить в реальность давно возникшую у меня идею. Дело в том, что единственный имевшийся в резиденции деревянный ушат давно уже разбух и сгнил от сырости, и всем приходилось мыться в тазике. Доменика же невероятно тосковала по своей любимой деревянной ванне, и я, видя её тоску, решил сделать ей подарок. И вот одним вечером я приступил к созданию небольшой, изящной деревянной ванны в виде древнегреческой галеры. В этом мне несказанно помог Пётр Иванович, без помощи которого я бы ни за что не справился. Когда «ванна-корабль» была построена, я, вспомнив один из любимых мультфильмов на мифологическую тематику о путешествии аргонавтов, вновь позаимствовал у Мишки краски и нарисовал по бокам «галеры» недалеко от носа пару глаз. Правда, благодаря неумелому художнику, они оказались косыми, но это ничуть не портило общего впечатления.

В целом, за последние две-три недели особо ничего не произошло, за исключением страшного скандала в дворцовом коридоре, который разразился одним прекрасным субботним утром, когда Мишка, уставший после учебной недели, приехал на выходные. Что произошло — я узнал лишь со слов Доменики:

«На часах было примерно пять утра, я вышла из комнаты в своём тёмно-синем платье, дабы проверить, высох ли мой изумрудный костюм, выстиранный накануне и развешенный во внутреннем дворе на верёвке. Но лишь только вышла в коридор, как почувствовала, что кто-то крепко схватил меня за руку. Обернувшись, я увидела гневное лицо князя Микеле.

— Что вам угодно, ваша светлость? — обратилась я к нему и получила в ответ пощёчину.

— У тебя будут неприятности, если и дальше будешь соблазнять моего отца! — злобно прошипел Микеле, больно вцепившись мне в плечи.

На глаза мои навернулись слёзы, и я горько заплакала, потирая горящую от боли щёку…»

Ужас! Этот тупица Мишка, наверное, продолжил бы избивать мою возлюбленную, но к счастью, я в нужное время оказался в коридоре.

Кипя от злости, я подскочил к обидчику и со всей дури врезал по морде так, что от неожиданности он подался назад, отпустив Доменику. Мгновенно придя в себя, Мишка набросился на меня, наградив отменным синяком под глаз. Драка вспыхнула мгновенно, хорошо, любимая успела сбегать в комнату Стефано, чтобы тот помог нас разнять, сама же она не рискнула этого делать. Надо сказать, я значительно уступал Мишке в силе и ловкости и уже готов был попрощаться с жизнью, но в это время послышалось грозное сопрано синьора Альджебри:

— Что вы сделали, дон Микеле! Как вы смели дать пощёчину даме?! — вне себя от бешенства воскликнул Стефано, оттаскивая Мишку от меня за плечи.

— Когда? — по-прежнему не понимал Мишка. — Я женщин никогда не бил. Да и «виртуозов», признаться, тоже. Но как иначе можно поступить с «виртуозом», который в нашем доме позволяет себе одеваться в женское платье и тем самым вызывать у мужчин нечестивые помыслы?!

— Полагаю, женщина, одетая в мужское платье, вас больше устраивает? — язвительно спросила Доменика.

— Нет. Всё должно быть как положено и на своих местах, — высказал своё мнение Мишка.

— Вот и отлично, — подытожил я. — Поэтому не мешай своей будущей невестке одеваться здесь так, как полагается её полу, — с этими словами я впервые публично поцеловал Доменике руку, отчего та немного покраснела.

— Да что здесь происходит?! — схватился за голову Мишка.

— Ничего такого, что не вписывается в окружность, — с сарказмом ответил Стефано.

— Синьорина Доменика Мария Кассини — моя невеста, — спокойно ответил я, смотря прямо в глаза опешившему от удивления Мишке. — Ещё раз хоть пальцем тронешь — убью и закопаю в клумбу. Пойдём отсюда, любимая, — обратился я к Доменике, взяв её под руку.

— Стойте! Я… я ошибся! — крикнул нам вслед юный князь. — Сашка, прости, я… не того… бес попутал.

— Прощение проси не у меня, а у неё, — холодным тоном ответил я, хоть мне и было несказанно жаль бедного Мишку, который не смог справиться с приступом юношеского максимализма.

— Простите, синьора Доменика, — опустив глаза в пол, сказал Мишка. — Я виноват.

— Господь простит, ваша светлость, — с этими словами Доменика подошла к младшему Фосфорину и нежно обняла за плечи. — Мне очень жаль, что вовремя не сказала вам правды. Боялась, что вы расскажете об этом во Флоренции.

— Делать мне больше нечего, — проворчал Мишка, освобождаясь из объятий будущей невестки. — Но только вы… это… отцу не говорите. Он розгами больно дерёт.

— Честное «виртуозное», — с улыбкой ответил я, после чего все дружно отправились пить чай в беседку, где мы с Доменикой поведали Михаилу Петровичу обо всех злоключениях синьорины Кассини и интригах коварного кардинала Фраголини.

Отъезд на Родину запланировали на середину августа. К тому времени наш архитектурный шедевр под названием «баня», совместными усилиями старшего и младших князей Фосфориных, был полностью достроен и готов к дальнейшей эксплуатации.

— Наконец-то нормально можно помыться будет, а то всё в тазу, как цыгане! — прокомментировал ситуацию Пётр Иванович. — К концу недели баню растопим. И чтобы все были, без исключения. Кто не придёт — лично окуну в бочку!

— Как страшно! — с сарказмом ответил я, вспоминая день Нептуна в одном известном мультике. — Не волнуйтесь, гидрофобов здесь вроде бы нет. Вон, Стефано даже собирался искупаться в Тибре, но ваш вредный сынуля ему не позволил!

— Отлично. Вымоешь, наконец, своего товарища-математика. Такие роскошные волосы, а от грязи словно сосульки свисают!

— Непременно, — пообещал я, а сам подумал: «Это вы ещё не видели моего однокурсника Даню, который с лёгкой подачи Майи Генриховны получил кличку «Боб Марли», потому что целый год ходил с дредами. Правда, потом благополучно их сбрил».

«День Нептуна» планировался в воскресенье вечером. По словам Петра Ивановича, всё было готово, не хватало только обязательных для мероприятия берёзовых веников. Но, поскольку берёзы в окрестности не росли, то было решено использовать то, что есть. В итоге, за пару дней до мероприятия Кузьма явился в резиденцию с целыми букетами из листьев… платана.

— Что ж, и это неплохо, — заметил князь. — Платановые листья немногим отличаются от берёзовых, хоть это и не совсем то.

Но вот дальше действительно возникли проблемы. Дело в том, что до девятнадцатого века в банях не было разделения на мужскую и женскую. А в Италии того времени и подобных вещей не было, поэтому мне пришлось в очередной раз выступить посредником между обеими сторонами: князем с его старыми взглядами и нашими итальянками, которые стеснялись всего и вся.

— Так и быть. Сначала их очередь будет, потом — наша.

Но как оказалось, проблему решили не до конца. На этот раз вопли возмущения посыпались от Мишки, который наотрез отказывался делить баню с «виртуозами» — мной и Стефано. В связи с чем князь отвесил сыну свой фирменный подзатыльник и пригрозил розгами. Мне было жалко парня, который и так до смерти боялся кастратов, а теперь ещё ему предстояло лицезреть все изъяны собственными глазами. Но в то же время я понимал и Петра Ивановича, который стремился выработать у Мишки иммунитет на таких, как я.

— С подобными взглядами тебе в Италии делать нечего. А жить тебе здесь придётся, — аргументировал свою позицию Пётр Иванович.

На тот момент князь как раз договорился насчёт Мишки и Элизабетты, приняв в очередной раз оптимальное решение: оставить младшего сына и невестку в Италии. Как я недавно узнал, этот старинный особняк принадлежал покойной тёте Петра Ивановича, Агафьи Алексеевне (или как её называли в Италии — донна Агата), которую ещё в прошлом веке, пятнадцатилетней девушкой, выдали замуж за какого-то местного престарелого князя. Детей у семейной пары не было, родственники мужа давно умерли, поэтому Агафья завещала дом старшему племяннику, а тот, в свою очередь, переписал его на своего младшего сына.

Часов в семь или восемь вечера Кузьма сообщил, что баня уже растоплена. Надо сказать, что по тем временам посещение бани было не просто обыкновенной процедурой, но настоящим мероприятием с обязательным застольем в предбаннике. Поэтому к нашему приходу там уже был накрыт роскошный стол, за который планировалось сесть сразу же после банной процедуры.

Доменика, надо сказать, отказалась от посещения парилки, сославшись на плохое самочувствие. На самом деле она просто не хотела раздеваться в присутствии Паолины: несмотря на то, что на тот момент княжна Фосфорина уже знала об истинной сущности маэстро Кассини, Доменика, вследствие строгого консерваторского воспитания, считала неприемлемым показывать своё тело посторонним. Исключением был разве что я, которому, как будущему супругу, она позволяла многое.

Поэтому мы со Стефано приготовили для неё ванну в её комнате. О, моя возлюбленная ещё не знала, что в спальне её ждёт небольшой сюрприз в виде той самой греческой галеры, наполненной тёплой водой с маслом чайной розы и гвоздики, которые Стефано по просьбе Доменики привёз из столицы. Меня всегда удивляло пристрастие синьорины Кассини к разного рода эфирным маслам, которые она так любила добавлять в ванну. По её словам, они помогают расслабиться и снять напряжение.

— Спасибо, Алессандро, — промурлыкала мне на ухо Доменика, когда я зашёл её навестить. — Ты просто чудо.

— В этом не только моя заслуга, но и дона Пьетро, — напомнил я ей, осторожно касаясь под водой горячими ладонями мягкой и выпуклой груди Доменики. — Без его помощи и советов я бы ничего не смог построить. И, конечно же, Стефано, который привёз из Флоренции пузырьки с маслом.

— Тогда — вы трое, — улыбнулась Доменика и, обняв меня мокрыми руками за плечи, нежно поцеловала в щёку, отчего я, одурманенный запахом розы и гвоздики, просто утонул в её глубоких серо-зелёных глазах…

Оставив возлюбленную ещё какое-то время нежиться в тёплой воде, я поспешил в баню, где меня уже ждали родственники и товарищ. Паолина, завернувшись в полотенце, вышла из парилки, после чего настала наша очередь. Стефано, по настоятельной просьбе Петра Ивановича, всё-таки вымыл свою густую шевелюру так, что она стала шелковистой и блестящей — хоть сейчас же в рекламе какого-нибудь американского шампуня снимай! После чего ему вручили веник, но он явно не понимал, что с ним надо делать. Пётр Иванович изъявил желание ему помочь:

— Синьор Альджебри, прошу вас лечь на скамью, повернувшись на живот, — обратился князь к Стефано.

— Как? Прямо здесь? — опешил Альджебри. — При Алессандро и Микеле?..

До Петра Ивановича дошло только через несколько минут, в то время как я уже хотел надавать сопранисту по башке за его порочные мысли. В итоге, Стефано по-быстрому помылся, и мы выставили его в предбанник, оставшись чисто в фосфоринской компании — я, Мишка и Пётр Иванович.

На самом деле, это был тот ещё кошмар: князь так отдубасил меня платановым веником, что с меня будто бы вся кожа слезла. Потом, правда, князь и Мишку отдубасил, а затем они поменялись, и мнимый брат, уже менее уверенно, отшлёпал батьку веником по спине. Но я это созерцал уже со скамьи, с трудом приходя в себя. Голова кружилась, было трудно дышать. Кажется, у меня опять «поехали» сосуды. Ох, хоть бы не помереть раньше времени, причём, в столь нелепых обстоятельствах!

Вскоре вся наша компания собралась за столом в предбаннике. Надо сказать, только у меня хватило ума надеть рубашку и панталоны, дабы не смущать девушек. У остальных же вид был не очень-то пристойный: князья Фосфорины и «виртуоз» Стефано лишь в простынях, обёрнутых вокруг талии и перекинутых через плечо, Паолина — тоже в простыне, которую обернула так, что большая часть декольте выступала наружу, а сама ткань предательски прилипла к чувственным изгибам женской фигуры. Все четверо в таких одеяниях напоминали античные скульптуры. Так, Петра Ивановича я сравнил с самим грозным Нептуном, главным виновником торжества, Паолину — с изящной и девственной Дианой, Мишку — с юным героем Персеем, а Стефано… э… ну, пусть будет Адонисом.

Этот римский «Адонис» будто специально повязал простыню пониже на бёдрах и сел за стол рядом с Паолиной, предприняв тем самым неудачную попытку соблазнить невинную девушку. Однако её сердце уже было занято, и она лишь отодвинулась и принялась за закуску, с особым наслаждением попробовав то, что приготовил её возлюбленный.

Не хватало только моей прекрасной Минервы, но вскоре и она присоединилась к нашей компании. Однако я напрасно надеялся увидеть свою сказочную фею в античном одеянии: Доменика проявила истинное целомудрие, облачившись после ванны в свой старенький зелёный халат, который до такой степени скрывал всё, что можно и нельзя, что было непонятно, кем является его обладатель: женщиной, мужчиной или «виртуозом». Доменика сидела напротив меня и на протяжении всего застолья ворчала по поводу нашего физического и морального облика, аргументируя это тем, что «а вот в Неаполитанской Консерватории за обнажение в присутствии других наказывали розгами».

Было, наверное, уже часов десять вечера, а мы всё сидели за столом. Доменика и Паолина поспешили нас покинуть, дабы пораньше лечь спать. Всё-таки впереди ранний выезд и долгая дорога. Мишка тоже вскоре откланялся, сообщив, что ему рано вставать в университет и очень трогательно попрощавшись с нами. За столом остались я, Пётр Иванович и Стефано. Также периодически появлялся Кузьма с очередной бутылкой, всё подливая и подливая нам в стаканы.

— Всё же, синьор Альджебри, я искренне рад, что смог проникнуться всею сутью интегрального исчисления, — промолвил вконец захмелевший князь. — За достопочтенного господина Лейбница!

— Ну нет, сколько можно пить… — у меня уже язык не ворочался, но я всеми силами пытался контролировать ситуацию, как почётный кавалер ордена «всем бочкам затычка». — Ребят, я, конечно, всё понимаю, но… Кто-то из нас летит в Ленинград…

— Сейчас как пинка хорошего дам, и полетишь, хоть в Ленин, хоть в Настин, хоть в Машин — град! — грубо засмеялся Пётр Иванович.

— Ах, ваша светлость, не ругайте Алессандро, он же великий математик и лингвист, — промямлил Стефано. Он тоже был уже изрядно пьян. — Он изобрёл язык для вымышленных индейцев…

— Заткнись! — воскликнул я. — Это ты несёшь бред! Слушай, Вась… блин… сорри, амико, — я перепутал все языки и с трудом понимал, что говорю. — Да, тебе пора уже «спокойной ночи, спят усталые игрушки, книжки спят»…

— Алессандро! Что ты пристал? — возмутился Стефано. — Не мешай мне развлекаться!

— Да? Сейчас как твоему брату позвоню! — пригрозил я и, нащупав в кармане свой деревянный псевдо-смартфон, который по-пьяни принял за настоящий, якобы набрал на нём несуществующий номер. — Эй! Алё! — крикнул я в мнимую трубку.

Князь и Стефано чуть не надорвались от смеха при виде столь неадекватной для них картины. Ну и что? Подумаешь, в деревяшку звоню? Сами-то напились больше меня!

— Позвоню? В колокольчик? Это же какого диаметра колокол должен быть, чтобы из Тосканы до Рима звук долетел! — чуть не плакал от смеха синьор Альджебри.

Мне тоже уже хотелось плакать, но только от злости и обиды. Самое ужасное при общении с людьми, которые тебя не понимают — это казаться в их глазах придурком. Таким я и казался сейчас. Слёзы выступили на глазах, и уронил голову на стол.

— Что с тобой? — всё ещё не отойдя от бурного смеха, с участием спросил Стефано.

— Ничего. Домой хочу. К маме, — сквозь слёзы проворчал я.

— Что, в Рим обратно захотел? — вновь подколол меня князь. — Не выйдет. Там своих певцов хватает, а ты нужен на Родине.

— Какой, к лешему, Рим! — выругался я по-русски. — В Питер хочу! На свой диван за компьютером! И бутылку «Фанты»!

— Да он не в себе. Вот вы послушайте, синьор. До чего шикарный корабль я построил пару лет назад. Эх, жаль, его пустили на щепки. А всё почему? Да народ у нас… неблагодарный!

— Точно говорите. Ваши как приедут, так лишь возмущаются. И даже никак не проникнутся духом Италии… А дух, конечно, весьма грандиозный, плесенью так и сшибает…

— Смеётесь? Что тут особенного кроме вас, «виртуозов»?

— А вам мало? «Виртуозы» — наше всё. Да я больше скажу, дон Пьетро. Это преступление — съездить в Италию и не переспать с «виртуозом»… Ах-ах-ах-ах! — при этих словах Стефано разобрал истерический смех.

— Ты в своём уме? — возмутился я. — Так я сейчас всем торжественно и объявлю: «виртуоз» в постели — дрянь, как говорил достопочтенный дон Пьетро! И ваш покорный слуга дрянь, как говорил всё тот же дон Пьетро! Да и вино у вас дрянь, как говорил… Заратустра? Э… нет, доктор кукольных наук, достопочтенный синьор Карабас Барабас! — тут меня уже стало заносить, и я начал путать свои мысли и мысли героев из сказок, всплывшие из далёкого детства.

— Эй! Я бы попросил! У нас в Италии самое лучшее вино! — воскликнул Стефано.

— Ну, тихо, — буркнул Пётр Иванович. — Скажете тоже. А вот я вс… я св… тьфу, я, в своё время, да-а-а… — красноречиво объяснил он, откинувшись на скамье.

Простыня, криво завязанная на поясе, развязалась и белоснежной волной упала на пол, обнажив князя на все сто процентов. Но поскольку наши девушки давно ушли спать, то никто ничего не сказал. Всем было наплевать, все свои, можно и расслабиться.

— Что — да? — хлопал осоловевшими глазами Стефано, которого уже вырубало.

— Да ничего. «Эх, да, желанная, знай, я всегда готов. Ох, твою чашу я наполню до краёв!», — вдруг ни с того, ни с сего запел Пётр Иванович на неизвестную мелодию, а я просто вытаращил глаза.

— Э… ваша как там его, — я уже толком не соображал. — Вы что поёте? Что за пошлость?

— Тебе какое дело? Ты искусства не разумеешь, только соловьём чирикаешь! — буркнул Пётр Иванович, смахнув рукой со стола бокал и разбив его вдребезги.

— О, дон Пьетро, у вас просто великолепный бас! Вам бы непременно подошла роль главного злодея в опере-seria! — посоветовал Стефано.

— Э, нет. Я свои пределы знаю… — возразил Пётр Иванович, тщетно пытаясь подобрать с пола простыню.

— Смотря какие пределы, — усмехнулся сопранист-математик. — Если те, что при стремлении аргумента к нулю…

Застолье стало страшно смахивать на безумный пир из «Алисы в Зазеркалье». Осталось им ещё начать знакомить меня с панна-коттой и дохлым фазаном с трюфелями!

— Ну нет, вы как хотите, а я — спать! — высказался я и свернулся калачиком на свободной скамье, лишь смутно, сквозь вуаль пьяного бреда созерцая, как князь Пётр и Стефано «домиком» покинули предбанник, держась друг за друга. После чего я мгновенно вырубился и проспал до самого…

Глава 56. Нелепая ситуация и долгожданный отъезд на Родину

…Морфей мгновенно завладел основным потоком моего сознания, а заодно и всеми фоновыми, вновь бросив меня в лапы вопиющего сюрреализма.

Открываю глаза и вижу прямо по курсу, как на меня с криком: «В атаку!» — размахивая саблей, в развевающемся красном плаще и рыцарских доспехах, верхом на коне несётся разъярённый кардинал Фраголини. Сам я почему-то тоже в седле, наверное верхом на Вихре, тоже в доспехах, на голове — шлем с перьями, а в руке — копьё. Первым ударом копьё внезапно выбито из моей руки, вторым, под победоносный возглас кардинала: «Это не твои доспехи!», — я выбит из седла, и в следующий момент лечу с коня на землю, а следом летят латы и шлем. Ну, думаю, всё, конец мне пришёл.

Но на моё счастье меня столь же внезапно подхватили на руки и с грозной репликой: «Слушай ты, дурак, ты опять упал?!» — закинули на заднее сидение внедорожника «Хаммер Н1». Незнакомец в байкерском шлеме сел за руль, и я увидел, что это Пётр Иванович (или дед Илья, я не мог понять). Однако я даже удивиться не успел: предок вручил мне М4 и нажал на газ.

На огромной скорости мы неслись по ухабам и колдобинам, внедорожник временами срывался с холмов и переворачивался в воздухе, тем не менее каждый раз, благодаря точной посадке, благополучно приземляясь на мощные колёса. Я выглянул в окно и увидел, что едем по болотистой местности, а за нами гонится толпа обезумевших зомби ядовито-зелёного цвета. В какой-то момент князь приказал мне надеть шлем и открыть огонь по «мозгоедам окаянным». Я отреагировал мгновенно и, высунув из окна автомат, начал пальбу по наступающей зелёной волне. Вскоре мы всё-таки стали отставать, патроны закончились, и вся эта лавина воющих, как миллион волков в лесу, окровавленных зомби хлынула на нас, полностью поглотив внедорожник… Последним, что я слышал, было: «Позвони Доменике!»

Потом всё резко исчезло, и я увидел знакомое лицо незнакомого «виртуоза» из больницы, того, кто приснился мне в «страшном доме». Он был одет в белую рубашку и синие джинсы и смотрел новости по телевизору. В этот момент в широко раскрытое окно влетела… ступа, а из неё со шваброй вылезла Антонина Юзефовна в открытом купальнике леопардовой окраски. Увидев меня, она накинулась на меня с кулаками, крича дурным голосом: «Где креды?! Пришли мне креды!» Я от испуга долго не мог ничего ответить, но потом всё-таки сообщил ей имя пользователя и пароль от того злосчастного хоста, на котором я зарегистрировал свои отпечатки… Она ответила: «Жди отклика» — и исчезла…

Проснулся я в холодном поту оттого, что меня тормошили за плечи. В глазах всё расплывалось, и я не сразу смог разглядеть обеспокоенное лицо Доменики, а также осознать то, что… лежу на земле, во внутреннем дворе, около бани.

— Слава Всевышнему! Ты жив! — облегчённо вздохнула моя фея музыки. — Как я волновалась!

— Доброе утро, любимая, — сонным голосом ответил я, невольно улыбнувшись: Доменика была одета в тёмно-зелёное платье с неглубоким декольте, небольшим кринолином и плотным корсетом, который подчёркивал её изящный изгиб талии.

Теперь, когда все в доме знали о её истинной сущности, Доменика могла одеваться так, как ей хотелось.

— Ты знаешь, сколько времени? — возмущённо спросила она.

— Нет, — честно ответил я.

Пошевелившись, я поморщился от боли: шея затекла, плечи болели, голова казалась чугунной и отказывалась что-либо соображать. Видимо, сказалась ночь на жёсткой поверхности после неизвестного количества выпитого накануне алкоголя.

— Полпервого дня, — то ли с сарказмом, то ли с возмущением ответила Доменика. — Хорошо вчера погуляли, нечего сказать. Фу, от тебя до сих пор перегаром несёт!

— Что, без нас уехали? — предположил я, будучи уверенным в граничащей с маразмом пунктуальности князя.

— Уехали? — усмехнулась Доменика. — Интересно, на чём. Разве что на вертолёте из будущего. Обе кареты давно запряжены и стоят у ограды.

— Ничего не понимаю, — признался я. — Слушай, мне сейчас такое приснилось, что я до сих пор в шоке.

— Потом расскажешь. Сперва надо разыскать Стефано. Его нет нигде, я уже начала беспокоиться, не утопился ли он в колодце.

— О, нет! С него станется, — испугался я, потирая шею и поднимаясь с земли. — Но не делай пока поспешных выводов. Дворец достаточно большой, ты искала его в левом крыле, где живёт прислуга?

— Да, представь себе! В конюшне даже искали! — воскликнула Доменика. — Более того, никто из слуг его не видел со вчерашнего вечера.

— А что сказал князь? — спросил я наконец.

— Его светлость до сих пор не изволили выйти из своих покоев. Хотя дворецкий Козимо утверждает, что слышал храп из-за дверей, но войти не смог, так как дверь заперта изнутри. Он стучал, но ему не открыли.

— Странные вещи происходят, — ответил я. — Вдруг князю опять стало нехорошо, поэтому он не открывает? Всё-таки вчера выпили немало, а это очень большая нагрузка на сердце. Знаешь что, я попробую забраться через веранду и проверю, в каком состоянии дон Пьетро, заодно спрошу, где Стефано.

— Хорошо, Алессандро. Только будь осторожен, не поранься об оконную раму.

Окна веранды были закрыты, поэтому мне, к сожалению, пришлось разбить стекло массивным каблуком туфли, чтобы попасть в княжеские покои. Лучше бы я этого не делал. То, что я увидел сегодня во сне, ни в какое сравнение не шло с картиной, которая предстала мне в реальности.

Пётр Иванович, раскинув руки, лежал на спине поперёк кровати, а рядом, тоже поперёк, но только на животе и в противоположном направлении — наш друг-математик. Почему-то в голове вдруг возникла ассоциация с векторной алгеброй: надо же, если взглянуть на них с потолка, то прямо как два вектора — приблизительно одинаковы по модулю (оба где-то метр восемьдесят пять) и противоположно направлены. Хорошо ещё, что коллинеарны, и векторное произведение равно нулю! Да-а-а… Вот до чего доводят программиста алкоголь и склонность к абстракции!

На обоих из одежды не было ровным счётом ничего, а банные полотенца и стоптанные домашние туфли разбросаны по комнате. Рядом с кроватью лежал опрокинутый канделябр. Ёкарный бабай, теперь я всё видел в этом безумном восемнадцатом веке!

Вне себя от негодования я, стараясь не разбудить предка, начал трясти Стефано за плечи. Тот что-то промямлил и опять уснул. Ну нет, это уже ни в какие рамки не годится!

— Стефано! Алё! Проснись, я сказал! — ещё раз тряхнул я певца за плечи. — Знаешь, сколько времени?!

— Scusi, amico, я спать хочу, — пробормотал Стефано и предпринял попытку натянуть на себя одеяло. Значит, не хочешь по-хорошему? Набрав в рот воды из серебряного тазика — мне было плевать, мыли в нём руки или нет — я распылил ему в лицо. Только после этого сопранист начал приходить в себя. — Что происходит?

— Это я тебя должен спросить, — со злобной усмешкой спросил я. — Ты как, окончательно с катушек съехал? Ты что себе позволяешь, вообще?! Как ты посмел?

— Что посмел? Где посмел? — не понимал Стефано, приподняв голову и посмотрев в противоположную мне сторону. — О, Святая Мадонна! — в ужасе воскликнул сопранист, увидев спящего князя.

— Тише ты! — прошипел я. — После твоей вчерашней реплики я уже могу ожидать от тебя всё, что угодно. Говори правду, у вас что-то было?!

— Алессандро, ты что! Как можно! — чуть не плача, отвечал Стефано. — Если не веришь, можешь меня осмотреть. Но я, по крайней мере, ничего не чувствую.

— Может, просто уже привык? — со злостью и негодованием предположил я.

— Не оскорбляй меня. Я тебе не Сильвио Меркати, чтобы отдаваться всем подряд, — холодно ответил Альджебри.

— Тогда можешь мне сказать, что забыл в княжеских покоях?

— Знаешь, я скорее отвечу, возможно ли степень, большую квадрата, разложить на две степени с тем же показателем, — усмехнулся сопранист-математик, но до меня только к вечеру дошло, что он имел в виду недоказанную на то время теорему Ферма. — Помню, мы вышли из предбанника, дошли до веранды… А дальше ничего не помню.

— Пить надо меньше! — прошипел я. — Выглядишь, как старый шимпанзе, а ещё сопранист, называется!

На самом деле, Стефано с похмелья выглядел примерно как Каффарелли на карикатуре, на которой он с дурацким выражением лица восседает на пне.

— На себя посмотри. Тебя вырубило ещё раньше нас, — заметил Альджебри.

— Ну, тихо там! Что за базар?! — я вздрогнул, услышав хоть и хриплый с похмелья, но всё-же грозный голос князя.

Час от часу не легче! Сейчас, по-видимому, достанется всем.

— Добрый день, Пётр Иванович, — с сарказмом, подчёркивая слово «день», поприветствовал я дальнего предка, но тот не ответил.

Приподнявшись на локтях, князь с недоумением уставился на Стефано, который от страха просто вжался в матрас, потеряв дар речи.

— Синьор Альджебри, — строго обратился к математику князь. — Могу я узнать, что вы делаете на моей кровати?! — в этих словах уже было заметно явное возмущение.

— Простите, ваша светлость, — заикаясь от страха и не понимая, что дальше делать, ответил Стефано, слезая с кровати и заворачиваясь в полотенце. — Я сам не знаю, как здесь оказался.

Воцарилась пауза. Казалось, что голова перестала работать не только у меня. Похоже, что вчерашнее вино и вправду оказалось дрянью. Потому что у меня лично болела не только голова, но и желудок, а также и печень, судя по горечи и подступающей к горлу тошноте.

— Вон отсюда! — даже не думая подниматься, прогремел Пётр Иванович. — Оба! И чтоб никаких домыслов и сплетен, узнаю — убью!

Не помня себя от ужаса, мы со Стефано бросились бежать из комнаты, только пятки сверкали. Какие шутки могут быть с человеком, который на наших же глазах гнул в баранку чугунные стержни?! Пришли в себя только в комнате Альджебри.

— Ох, как я испугался! — отдышавшись, сказал Стефано.

— Да уж, от тебя не ожидали, — усмехнулся я.

— Но всё же, Алессандро, скажи, почему ты так взъелся? — наконец спросил Стефано. — Только из-за того, что я — «виртуоз»?

— Поверь, друг мой, будь ты женского пола, я точно так же отругал бы тебя. Разве что, чуть помягче. Потому что это не дело — просить руки девушки, а потом заваливаться в постель к её родственнику. Определись уже, чего ты хочешь. Стефано, ты прекрасный певец и математик, но, извини, в сфере чувств у тебя — помойка. Надеюсь, что ты всё же был честен со мной, когда сказал, что ничего не было.

— Даже если бы у нас что-то было, то какое дело до этого тебе? У тебя есть Доменика, а вот у твоего бедного математика — никого. Я никому не нужен. Мне уже, честно, всё равно, с кем быть, главное, чтобы хоть кто-то проявил ко мне внимание.

— Послушай, с такими убеждениями ты никогда не найдёшь своё счастье. Что для тебя главное — любить или быть любимым? Если последнее, то мне тебя очень жаль. Поверь, когда я полюбил Доменику, я даже не надеялся на взаимность. Мне лишь хотелось, чтобы она была счастлива. Только вот я ничего для этого не сделал… — с понурым видом добавил я.

— Как же не сделал! Внушил надежду на счастье, стал предметом гордости, выступив с арией авторства Доменики на сцене римской оперы. Да даже более того. Спас из паучьих лап кардинала, который измывался над ней, как мог. Я знаю, что говорю: его высокопреосвященство сорвал ей почти все спектакли, на которые приглашали и требовал, чтобы вместо этого она пела в его кабинете. А кто знает, что он там с ней делал…

— Замолчи! — прервал его я. — Ничего не делал, Доменика честная и благодетельная женщина. Не смей оскорблять её и думать о ней плохо.

— Ты что? Я вовсе и не думал её осуждать! Но кардинал… прости, тот ещё негодяй был. В Капелле все перекрестились после его ухода.

— Как бы то ни было, моей заслуги во всём вышеперечисленном нет. Только одни проблемы из-за меня.

— Не говори так. Доменике повезло несказанно, ведь она скоро станет княгиней, будет блистать при дворе в роскошных платьях. Знал бы ты, как они ей нравятся!

«Эх, Стефано, знал бы ты, при каких условиях, — с горечью подумал я, ничего не сказав в ответ. — Да я просто последний негодяй, безрассудный деспот, для которого наследник оказался важнее интересов любимой. О, Доменика, прости меня за этот поступок! Я до конца жизни буду виноват перед тобой!»

— Кстати, Алессандро, — вдруг перевёл тему Стефано. — А кто такой Шимпанзе? Француз какой-то, да?

Пожалуй, это была единственная смешная реплика не то, что за весь день, но за всё время пребывания в Тоскане, где меня давно уже заела «зелёная» тоска.

Дальнейший день был посвящён восстановлению после вчерашнего мероприятия. Пётр Иванович только один раз вышел во двор, где вылил на себя ведро ледяной воды, а заодно сделал выговор Кузьме за то, что тот купил во Флоренции по дешёвке некачественное вино, от которого «в голове шумит», после чего до самого обеда закрылся у себя в комнате. Наверное, читал покаянный канон. Всё-таки, интересный человек, ничего не скажешь.

Стефано тоже долго приходил в себя, дрожащей рукой вливая в себя один за другим стаканы с ягодным морсом, а я хлебал прямо из чайника холодный травяной чай, пытаясь погасить пожар в желудке, что удавалось плохо.

Паолина что-то стряпала на кухне вместе с Осипом, и мы не стали им мешать. Хотя, по правде сказать, я уже начал беспокоиться за мнимую сестру и её возлюбленного. Как бы их отношения не закончились семейной драмой. Я отчасти предполагал, чем бы всё закончилось, узнай Пётр Иванович об отношениях дочери с парнем из прислуги. В лучшем случае высек бы прутьями, а в худшем — поступил, как двадцать лет назад с назойливым поклонником своей жены, вздёрнув беднягу на высоком тополе. Об этом мне как-то раз брякнул Кузьма, когда я осторожно уточнил у него, насколько серьёзным является угроза засолить меня в бочке. После рассказанного я окончательно потерял весь интерес перечить и огрызаться.

Доменика же в своей комнате распевалась за спинеттино, а затем, скорее всего, занималась правкой партитуры, и я решил не мешать ей. Репетиция оперы с замечательным названием «Алессандро» (нет, это не про меня, а про Александра Македонского) шла полным ходом уже около месяца. Стефано и Паолина прекрасно справлялись с партиями индийского царя и царицы, хотя и немного комплексовали, поскольку первый считал себя чисто хоровым певцом, а в случае второй роль сыграли римские стереотипы. Роль Александра досталась, конечно же завалящему тёзке, то есть мне. Признаюсь, партия была для меня очень сложная, и я, с вероятностью сто процентов, не справился бы с ней, если бы не ежедневные репетиции под руководством Доменики — самого вредного и дотошного педагога, с которым я когда-либо имел дело.

Часам к трём после полудня мы собрались в обеденной зале. Никто из девушек не задавал нам вопросов, должно быть, они всё понимали и не хотели показаться бестактными. За столом Доменика обсуждала с Паолиной театральные костюмы к своей будущей опере, Пётр Иванович — вот, что значит железная выдержка! — как ни в чём не бывало, словно ничего не произошло, с каменным лицом рассказывал что-то на отвлечённую тему. Нет, не потому, что ему нечего было сказать, а по той причине, что многое из того, что он поведал мне по дороге из Милана и Венеции, не предназначено для нежных девичьих ушей. Поэтому вместо красочных и поистине жестоких и страшных рассказов о Полтавской битве пришлось слушать не менее увлекательную лекцию о различных видах кораблей. Мы же со Стефано были совершенно не в состоянии поддержать разговор: похмелье временно забрало у программиста и математика последние мозги. Надо сказать, вид у нас троих был ещё тот — красные носы, мешки под глазами, отёкшие веки и нависшие брови. Даже тройной слой пудры не помог.

Когда я немного пришёл в себя, моя возлюбленная пришла ко мне в комнату заниматься музыкой. Я сидел в кресле, тупо уставившись в стенку, когда Доменика молча подошла ко мне и, поставив спинеттино на письменный стол, обняла меня за плечи, а я с наслаждением поцеловал пушистую прядь её медно-золотистых волос.

— Почему ты не спрашиваешь, где в итоге я нашёл Стефано? — ничего не выражающим голосом спросил я.

— Какая теперь разница. Нашёлся, и слава Богу, — отвечала Доменика. — Давай заниматься, надо поддерживать себя в форме.

Голос с похмелья звучал тускло, настроение было плохое — шутка ли, такой удар по печени! Поэтому я почти полурока проворчал, будучи недовольным то одним, то другим:

— Доменика, почему мы каждый раз поём разные произведения? Таким образом я никогда не научусь петь! Известно же из курса машинного обучения, что нейронная сеть обучается на некоторой заданной выборке данных.

— Так, ты меня учить собираешься? — вспыхнула от негодования Доменика. — Ты собираешься учить преподаванию музыки человека, окончившего одну из лучших консерваторий Италии? Если знаешь, как лучше, то учись и дальше сам.

— Прости, Доменика, я вовсе не хотел тебя обидеть. Да, я не учился в консерватории, но я изучал нейронные сети и методы их обучения. Вот и хочу поделиться с тобой знаниями. Мне кажется, что процесс нашего обучения несколько спонтанный, лишённый структурированности. Смотри, ведь даже у нас, в программировании, проще один раз создать структуру, например, построить дерево, а потом уже не мучиться и использовать то, что есть.

— Знаешь, я чувствую, что всё кончится тем, что я просто тресну тебя этим деревом по голове. А потом ещё и пинком с лестницы, — усмехнулась Доменика.

Но на этом наш конфликт был исчерпан: я просто подошёл к ней сзади и нежно обнял, целуя в ушки и щёчки и шепча, что больше не буду.

— Любимая, я тоже буду скучать по Италии, — тихо сказал ей я, заметив, наконец, грусть в её чистых серо-зелёных глазах.

— Меня не столько огорчает разлука с Родиной, сколько страх перед неизвестностью, — вздохнула Доменика. — Ведь я понятия не имею о стране, в которой мне предстоит жить какое-то время.

— Если тебя это утешит, то я и сам плохо представляю, каковы условия существования в моей стране почти триста лет назад до моего появления на свет, — с горькой усмешкой ответил я. — Но не стоит бояться неизвестности. Мы ведь путешественники, мы должны смотреть в глаза приключениям.

— Алессандро, если ты заметил, то во всех приключенческих книгах, что я прочитала за своё короткое детство в двадцатом веке, героями являются мужчины. Каково в таких условиях будет беззащитной хрупкой женщине, пусть и изображавшей столько лет «виртуоза» в Капелле?

— Так вот, что тебя беспокоит, — улыбнулся я. — Так я поспешу тебя заверить в обратном. Во-первых, пока я с тобой, тебе нечего бояться. Да и Пётр Иванович пообещал защитить тебя. Ну, а во-вторых, в качестве опровержения твоего высказывания, я могу рассказать тебе историю о приключениях Анны Леонуэнс.

— Кто это? — поинтересовалась Доменика, закрывая спинеттино и складывая аккуратно ноты. — Не припомню такой фамилии.

— О, это известная британская путешественница и писательница девятнадцатого века. Она много путешествовала и была очень эрудированной и интересной женщиной, — воодушевлённо начал свой краткий рассказ я. — Сам король Сиама пригласил её на придворную службу, дабы она обучала грамоте и европейской культуре королевских жён и детей.

— Что-то мне это напоминает, — с лёгкой усмешкой ответила Доменика, и я, кажется, понял, что она имела в виду.

Следующим утром, часов в пять, мы всё-таки выехали из фосфоринского дворца. Надо сказать, я был невероятно рад этому, поскольку в последнее время не знал, чем заняться от скуки. Шутка ли, столько времени в отрыве от внешнего мира, практически на необитаемом острове. Я так и представлял, что бы ожидало нас всех, если бы мы навсегда остались в этой забытой Богом тосканской резиденции Фосфориных: должно быть, я бы так и занимался резьбой по дереву под руководством Петра Ивановича, Стефано бы по-прежнему боролся за руку Паолины, Доменика дописывала бы очередную оперу. Потом бы приехали Мишка с Элизабеттой, чтобы окончательно обосноваться здесь. Плюс ко всему, мы бы все дружно воспитывали многочисленных милых девочек и мальчиков — детей Мишки и Беттины, Доменики и Петра Ивановича, Паолины и Осипа… А мы со Стефано обучали бы их математике и физике. Но нет, о чём это я?

Было очень грустно прощаться со ставшим уже родным домом, с прислугой, которую здесь уважали и считали за людей, особенно с дворецким Кузьмой. Да, как выяснилось, Кузьма давно уже жил в Италии, прислуживая в основном Мишке, хотя и являлся преданным слугой Петру Ивановичу. Вообще, справедливости ради, я хотел бы сказать, что Пётр Иванович на удивление хорошо обращался с прислугой, хотя эти взаимоотношения сильно напоминали взаимоотношения в армии. В штате прислуги были только мужчины, и к ним князь относился, как к младшим по чину солдатам. Именно поэтому во дворце были столь строгая дисциплина и порядок.

Из прислуги с нами поехали только двое лакеев, двое парней из охраны и ещё какие-то люди, специализацию которых я так и не смог толком узнать. Осип, любимый повар Петра Ивановича, к несчастью Паолины, тоже остался в Тоскане чтобы бедного Мишеньку понос не пробрал от местной кухни, мне было больно от осознания того, что влюблённые вынуждены расстаться, и я всячески надеялся на то… чтобы парень и девушка разлюбили друг друга. Увы, я не мог помочь им, и тем более не мог желать им несчастья, на которое они оба обрекали себя в случае сохранения любовных отношений. Мы уже смирились с тем, что все решения принимал Пётр Иванович, и спорить с ним было бесполезно.

— Поедем не по кратчайшему пути, через Дрезден. Пригласили на приём, — объяснил Пётр Иванович. — На приёме будут присутствовать некоторые нужные мне люди, в том числе Иоганн Кристиан фон Гольдберг, мой старый друг.

Старый, говорите? Бедная Паолина! Ну почему тебе так не повезло? Хотелось бы узнать, кто таков этот князь, её потенциальный жених. Казалось, я где-то уже слышал эту фамилию, и я не имею в виду произведение «Goldberg-Variationen» Баха. Так, кажется, звали того самого папиного друга из Дрездена, к которому я должен был прослушиваться в театр. Да, точно. Николай Фридрихович Гольдберг, кандидат исторических наук и специалист в области исторической реконструкции, страстный поклонник барочной оперы. Единственное, что я знал о нём, это то, что его мать русская, а отец — из Восточной Германии. Но на тот момент мне это ни о чём не говорило.