Проект «Тревожные Небеса»

Глава 3

– Имя?

– Вадим.

– Фамилия?

– Мохов.

– Где кем работаете?

– Начальник отдела поддержки пользователей. В Телекоммуникационной компании.

– В какой телекоммуникационной компании?

– Называется так: ООО «Телекоммуникационная компания».

– А. Понял. Почему в машине оружие?

– Потому что имею право его перевозить.

– Что? – майор поднимает на меня взгляд в котором читается всё: и три класса образования, и криминальное прошлое, и непонимание, припудренное агрессией.

– Есть разрешение на хранение оружия. Значит имею право перевозить это оружие в своём автомобиле.

– Ты чо такой дерзкий? Права чтоль свои знаешь?

– Знаю.

– Зачем тебе столько оружия?

– На стрельбище ехал.

– Да мне насрать, куда ты там ехал? – он начинает повышать голос, – Я другое спросил. Зачем тебе столько оружия?

– У меня было три единицы оружия. Разрешено перевозить до пяти. Я ничего не нарушил.

– Разрешение есть?

– Лицензия есть. Документы на всё оружие есть.

– Разрешение есть? – он снова повышает голос и начинает вставать, нависая надо мной.

– До пяти единиц разрешение на перевозку не требуется.

– Не требуется? – он орёт мне прямо в лицо, – Это мы сейчас разберёмся!

Майор багровый и задыхающийся с грохотом отодвигает свой стул и идёт к выходу. Стальная дверь гулко хлопает. С обратной стороны гремит замок. Я остаюсь один.

Черная дверь. Тишина.

Меня зовут Вадим Мохов. Тридцать восемь лет. Рост метр девяносто три. Вес около ста двадцати килограмм. Я вообще не эталон современного мужчины – не ношу бороду, не хожу в барбершоп и спортзал, не играю в приставку. Жена говорит, что я старше своего возраста лет на сто. Мне кажется, что она приуменьшает. Откуда в машине оружие?

Я смотрю на чёрную дверь.

Зачем мне столько оружия?

Когда долго смотришь на чёрный предмет, он может изменить свой цвет…

Что значит зачем? Я болен оружием. Я влюблён в оружие. В общем, оружие моё хобби. Только в тысячу раз больше, чем хобби. Люблю ли я что-то больше чем оружие?

Да. Свою семью. Я помню, что оставил в машине шоколад для дочери, а потом…

Я опускаю глаза и смотрю на кольцо на своей руке. Силюсь вспомнить – где они сейчас? В животе просыпается тревожный червячок. Кажется им нужна помощь? Берусь за кольцо указательным и безымянным пальцами и начинаю его крутить – ощущения туманные и далёкие. Я нужен им, но почему я здесь? Тревога нарастает. Поднимаю глаза, но… черной двери нет. Нет всей стены. Вместо этого я вижу закатное небо. Окрашенные красным облака, тёмные силуэты деревьев. А из-за горизонта прямо ко мне летит вертолёт. Сейчас его ещё еле слышно, однако время не подчиняется мне и вот он всё ближе и ближе. Вместе с его гулом нарастает уже не просто тревога, но страх. Он захватывает меня всего. Я открываю рот, что бы кричать от этого страха и… делаю вдох.

С моего лица поднимается муха, я слышу её жужжание вокруг моей головы, она делает круг и снова садится мне на щёку. Я в омерзении хочу дёрнуть головой. Но не могу – шея жутко затекла. Пытаюсь поднять руку и перевернуться и тут острая боль пронзает меня от правой ноги до самого затылка.

– Чё-ё-ё-ёр-р-р-рт… – от боли у меня перехватывает дыхание.

– Тихо… тихо… – слышу рядом.

Текут секунды. В голове вскипает земля, рвутся к небу вулканы. Их лава стекает по безвольным складкам мозга в океаны под моей головой и, охлаждаясь, смиряет боль. Её острота спадает и я медленно делаю вдох…

– Тише… Я перетянула ногу… чтобы не было такой кровопотери…

– Медсестра? – я пытаюсь говорить, но сухое горло выдавливает только беззвучный шёпот.

– Училась полтора года… и бросила.

– Жгут… умеешь накладывать?

– Умею.

– Как з… звать как?

– Александра.

– Шура.

Наверное она кивает. Я этого не вижу. Несколько секунд я прислушиваюсь к темноте.

– Шура… где мы?

– В подъезде. Крюкова пять.

– Какие… интригующие подробности… Как мы сюда…

– Я привезла… вас…

– Вадим… зови меня Вадим… – несколько секунд молчу, пытаясь найти в недрах организма хоть немного слюны, чтобы смочить горло, – Есть вода?

– Нету. Но я знаю, где можно достать.

– Нет. Давай отложим это. Крюкова пять. Это где вообще?

– За супермаркетом, если после школы направо…

– Да… я понял. Как ты меня… допёрла?

– Взяла тележку для разгрузки. В супермаркете. Там мой молодой человек работал. Довезла.

– Отважная ты. Могла бросить меня.

– Вы меня не бросили.

Молчу. Стыдно сказать, что хотел бросить, но представил, как другой такой пузатый увалень вроде меня в сложной ситуации не помогает моей дочери и… Я не бросил. И вот теперь тут.

– Твой парень в этом подъезде жил? – она молчит. Слышу – всхлипывает.

– Моя бабушка тут жила.

– Бабушка? Так ты отсюда? Как тебя занесло то… туда, на заправку?

Привыкающие к темноте глаза уже видят, как её личико кривиться гримасой беззвучного плача.

– За парнем своим что-ли поехала?

Кивает.

– Пошла…

– Пешком? За несколько часов до карантина и вирусной атаки? Ты с…

Хочу спросить больная ли она? В своём ли уме? Дура ли набитая? Вовремя осекаюсь. Это мне больше ста лет – всё просчитываю, многое знаю, до фига умею… и то дырку в ноге схватил. А она девчонка.

– Одна ходила?

– С подругой, – по голосу слышно, что взяла себя в руки.

– Подруга жива?

– Не знаю… – шумный вдох. Умница. Старается. Выдох, – Наверное уже нет.

– Ясно. Ты это… молодец. Держись.

Какое-то время в звенящей тишине слушаю её сдавленные всхлипы.

– Шура. Скажи: люди – военные… или те мародёры. Они видели нас?

– Не знаю. Пока было светло, кроме военных никого не было. Я оттащила вас за машину…

– Давай на ты… тебя…

– Тебя…

– Продолжай.

– … ну а потом стемнело.

– И тогда ты всё это провернула.

– Да…

– Парня своего нашла? Не зря хоть пёрлась, жизнью рисковала?

– Нет. Не нашла.

– Не нашла. А если бы не гормоны, могла бы сейчас в убежище чай пить с бабушкой, – я все же не удержался от едких упрёков.

– Меня не взяли туда. Военные сказали, что прививки какой-то нет…

– Прививки? Не смеши меня. От чего прививка? Нет пока никакой инфекции. Но скоро будет. И тогда жопа…

Она опять начинает плакать. Серое лицо морщиться. Видно – сдерживается, чтобы совсем не разреветься.

– Вадим…

– Да, Шура.

– Я не хочу умирать…

– Никто не хочет. Ты думаешь, я лежу в этом подъезде, а не в тёплой кровати потому что мне так веселее? Думаешь те парни, что остались на площади… они так сильно хотели там на тротуарной плитке переночевать в луже крови и потому к нам вышли?

Плачет. А я уже не могу остановиться:

– Мы все живём поневоле. И умираем так же. Поневоле. Вот слышала фразу «добрая воля»? Наверняка слышала. А есть такое: «добрая неволя». Это когда вроде не по твоей воле случается жизнь… А ты принимаешь это. Говоришь: а будь по-твоему! И через время оказывается, что это всё к добру было для тебя. Сколько раз это было уже в моей жизни? Да сотни. Тысячи, наверное. Вот назвал это «добрая неволя». Что молчишь? Добрая неволя с нами приключилась.

Слушаю. Серое лицо напротив меня больше не кривится.

– Не мы выбирали, случится с нами то, что случилось или нет. Не мы выбирали. Но мы выбираем, что и как нам делать с тем, что приключилось. И то, что мы выберем, то и будет. Так?

Молчит. Но тишина перестаёт быть холодной. Темнота перестаёт быть злой.

– На третьем этаже моя бабушка жила. У меня ключи есть.

– Прекрасно, милая моя. Замечательно, Шура. Мне бы только вползти туда.

Почему-то я начинаю смеяться. Мне смешно.

Мне. Я не попал в убежище. Ворота закрыты уже часов шесть, а я снаружи. Нога прострелена, лекарств нет. Антидотов нет. А я хрипло ржу.

– Третий этаж…

Вижу, что она тоже улыбается.