Призраки чужого небосвода

Гиблое место

Мне совершенно ясно, что чем необычнее аномальные явления, тем меньше в них верят, а чем они правдоподобнее, теле более слабый вызыва­ют к себе интерес. Тут возникает искушение хоть немного придать достоверности первым и приукрасить вторые. Но тогда все пойдет на­смарку. Читатель получит просто выдумку, сочинять которую не вхо­дит в мои планы.

Так что, связанный чужими свидетельствами, я продолжу повество­вания такими, какими они пришли uз жизни.

Наверное, бывают на свете совсем уж невыносимые вещи, но в будничной жизни ничего хуже ожидания нет. Второй день Осип Макарович проводил в вагоне, а поезд должен был прийти в Ленинг­рад только на следующее утро. Неблизкий путь утомлял бесконечным мельканием за окном убогих складов, грязных заборов, раскисших дорог − словно всю эту убогость нарочно разместили по сторонам тысячекилометрового железнодорожного полотна.

Смотреть в окно не хотелось, в купе делать тоже было нечего. Один из попутчиков все время спал на верхней полке, двое других как ушли с утра в вагон-ресторан, так с тех пор оттуда не возвращались.

Читать было нечего, да Осип Макарович и не любил это занятие. Вопреки заметной при небольшом росте полноте, натуры он был живой, деятельной, и эти качества сохранял в свои 63 года. Любил поговорить, поспорить, причем других не слушал, а когда не слушали его, агрессивно обижался. Беспокойный характер пришелся как раз под стать его профессии − снабженца, но не позволил достичь в ней больших чинов. На пенсию Осип Макарович вышел рядовым инжене­ром материально-технического снабжения номерного завода. Теперь по работе тосковал, а когда сидеть дома становилось невмоготу, ездил в гости к детям − на этот раз к сыну, живущему под Ленинградом.

Подошло обеденное время. Осип Макарович перекусил на столи­ке в купе: ходить в вагон-ресторан он не любил − денег было жалко. После еды, чтобы убить время, проверил чемодан и сумку под полкой, потом просто сел и стал строго смотреть перед собой. Кончилось тем, что от такой изнуряющей бездеятельности он взбеленился и как был в расстегнутой рубашке и спортивных штанах − выскочил в коридор.

Хотя заняться там тоже было нечем и выходил из купе Осип Макарович уже не раз, он озабоченно посмотрел в оба конца − словно выбирал, в какой стороне у него больше дел. При этом обнаружил стоящего в проходе респектабельного, даже при галстуке, пассажира его примерно лет. Расставив острые локти, тот оперся ими о поручень и смотрел в окно. От его дыхания на стекле пульсировало туманное облачко. Почувствовав потенциального собеседника, Осип Макарович деликатно пристроился рядом и предупредительно кашлянул.

Начать разговор для него никогда не составляло труда, и на этот раз он тоже без раздумий произнес:

− Даже чай не разносят.

− Воды, говорят, не залили, − обернулся от окна пассажир и охотно потеснился. − Хорошо, я минералкой на станции запасся.

Контакт, вполне достаточный для дороги, установился, и Осип Макарович, теперь уже обстоятельно, со вкусом, спросил:

− Сами вы из каких мест?

− Из Ленинграда. Домой возвращаюсь, − ответил попутчик и ин­теллигентно представился: − Артур Валентинович. Будем знакомы.

Осип Макарович, ценя культурное обхождение, столь же чинно назвал себя, не забыв присовокупить:

− Будем знакомы.

После чего сразу же сообщил о цели поездки в Ленинград и переключился на пространное изложение своих житейских обстоя­тельств.

− Места у вас замечательные, − опять несколько книжно восхитил­ся Артур Валентинович, когда в противовес предполагаемому зазнай­ству ленинградского жителя Осип Макарович стал торопливо, но с энтузиазмом описывать родные места.

Его собеседник оказался доцентом, заведующим кафедрой эко­номического института − тоже пенсионного возраста, но, как у ученых водится, продолжающим работать. Разговор с ним Осипу Макаровичу был лестен, и он старался вести его на уровне, не роняя себя.

− Да уж, леса, реки, − мечтательно, как и следовало в таких случаях, подтвердил он. − Не то, конечно, что прежде, но все-таки...

Поезд шел ходко, лишь замедляя движение на небольших стан­циях. Тогда вагон подрагивал на рельсовых стыках, в руках дергался скользкий поручень. Это не отвлекало беседующих напротив созда­вало тот устойчивый фон на котором разговор втягивался в желанное Осипом Макаровичем долгое русло. Он уже живописно обрисовал свой северный край, хотя знал его весьма поверхностно − жил в режимном промышленном городке и с природой общался только проездом, будучи в командировках.

Но эпизоды были. И, вспоминая их, Осип Макарович неожиданно для себя создал из собственной персоны образ бывалого таежного охотника и рыбака. Раз уж так получилось, обеднять его он не стал − потому еще, что ленинградец хорошо слушал, а это качество Осип Макарович ценил в людях больше всего. Воодушевляло и то, что, судя по пассивному участию в разговоре, сам Артур Валентинович прожил жизнь бесцветную и скучную − потому с таким вниманием восприни­мал рассказы много повидавшего человека.

− А вот еще был случай, − вспомнил он, прижимаясь животом к холодному поручню и пропуская куда-то отправившегося проводника. − Вот случай, который докажет, что вы были абсолютно правы, назвав наши места удивительными.

И он обратился к истории, которая одна только и сохранилась в памяти Артура Валентиновича из всего услышанного в дороге. Зато ее он потом припоминал не раз и делал это не без пользы.

− Еще при Хрущеве, во времена совнархозов, − начал Осип Мака­рович, − как-то в середине лета меня командировали к геологам, у которых находился на испытании один наш прибор, переделанный для использования в народном хозяйстве. Требовалось заставить их этим прибором пользоваться, а то они наверняка засунули его в какой-нибудь ящик и думать забыли.

Ладно. Лечу я туда вертолетом. Потом еще полдня трясусь в вездеходе. Одним словом, оказался в самой глуши − ни жилья, ни людей. Тайга кругом, и только на краю болота − две палатки геологов. Ничего не найдя в тех местах, они как раз собирались сворачиваться. Значит, и приезд мой − некстати. Но возвращаться ни с чем у нас не полагалось, так что я решил остаться, хотя зачем − сам толком не знал.

Геологи рады были новому человеку и встретили приветливо. Только у них самих вышла какая-то заминка, и они все переговарива­лись по рации со своим начальством, а пока с места не снимались. В экспедиции было человек шесть, все парни крепкие, только малость издерганные. Один начальник у них оказался человеком спокойным, в летах уже, но он как раз простудился и все больше сидел в палатке. Я с ним о нашем приборе потолковал, и он обещал за день-другой составить нужный отзыв.

− А пока, − сказал, − займитесь чем-нибудь, отдохните. Если хотите, винтовку мою возьмите, поохотьтесь.

Получилось, значит, у меня что-то вроде отпуска на природе. Геологам, я уже говорил, после полутора месяцев в тайге все до чертиков надоело, и они или спали в палатках, или обсуждали со мной, что будут делать после возвращения из экспедиции.

Уговорил я все-таки одного из них. Семена, пойти со мной на. охоту. Этот парень, здоровый такой, был в экспедиции новичком и интереса к походному житью еще не потерял. Взяли мы по карабину − патроны к охотничьему ружью у них кончились, еды немного и отправились на промысел. Вышли из лагеря, помню, рано утром, значит, к полудню километров с 15 отшагали. И − ничего. Так, стрель­нули пару раз, но с карабинами − какая охота? В мелкого зверя попасть трудно, а крупного выследить не так-то просто.

По времени пора было возвращаться. Вот сейчас точно скажу, что ничего не подстрелили − обратно налегке шли. Но не это главное. Главное случилось, когда мы сели перекусить. Да, вот еще что: были с нами две собаки. Они-то и навели на место, похожего на которое я никогда больше не видел.

Значит, сидим, ковыряем в консервах ножом и щепкой − ложки забыли. И тут слышим лай. С этого момента все помню в точности, потому что странное, знаете, запоминается. Так вот, вылетают к нам собаки − они до этого где-то стороной бегали − и давай вертеться, заливаться лаем. Мы − за карабины. Подумали − может, медведь, может, черт его знает кто по тайге бродит. В тех местах, понимаете, лагеря были, так что не всякая встреча могла хорошо обернуться.

Встали. Собаки − шасть за деревья. Мы за ними. Прошли сто метров, двести. И видим − собаки дальше не бегут, к нам возвращаются и у ног вертятся.

Семен оказался парнем не из пугливых − затвором лязгнул и тихонько двинулся вперед. Я − все-таки здешних мест житель − тоже не отстаю. Продвигаемся и замечаем, что деревья редеют. За ними видим полянку − зеленую такую, солнечную. Но собаки от нее держатся подальше, тявкают сзади. Тогда и мы остановились, стали осматри­ваться.

Представьте, начали нас без причины охватывать беспокойство и страх. Кругом все спокойно, красиво, а у меня мурашки по спине. Чувствую, колени ослабли − шагу ступить не могу. Семен потом признался, что тоже не в себе был. А чего, казалось бы, беспокоиться? Поляна вся травой заросла, тоненькие деревья по краям стоят. Даль­ше тайга опять стеной смыкается. Не сразу мы сообразили, что окру­жила нас необычная тишина − гнетущая, давящая. Ни шелеста листьев, ни птичьих голосов − только собаки лают. Не соответствовала эта тишина приветливому виду поляны − вот в чем все было дело.

Семен все же прошел несколько шагов вперед и показал стволом карабина на место, где в траве что-то белело. Смотрю − кости большие, лосиные, наверное. Потом пригляделись, а поляна вся костями усеяна − белеют там и тут среди травы, где видно. Местами и звериные шкуры заметили − те, что еще не сопрели. Прямо кладбище какое-то.

Стало к этому моменту у меня голова болеть, разламываться прямо. Глаза словно распухли − двигать мучительно. И Семен все ладонью по лицу проводит − как будто липкую паутину сорвать хочет. Потом поворачивается ко мне и говорит, запинаясь:

− Пошли-ка отсюда к черту.

Только мне идти уже никуда не хотелось. Навалилась усталость, слабость − засыпаю стоя. Но Семен, слышу, зашелестел ногами по траве, и я через силу тронулся за ним. Лишь отойдя подальше, пришел малость в себя.

− Ну и местечко, − качал головой Семен. − Вот так местечко, − повторял он и все ускорял шаг, так что мы уже не шли, а скорее бежали наперегонки со своими собаками.

Потом обменялись впечатлениями. Семен, хоть оказался не гео­логом, в экспедиции числился подсобным рабочим, не хуже меня сообразил, что поляна была сухая, продуваемая ветерком − так что болотные испарения или газовые выделения над ней скапливаться не могли.

− Может, радиация? − гадал он, но тут уж я, немного с этим делом знакомый, объяснил, что радиацию ни собаки, ни люди не чувствуют. Да и какого она должна быть уровня, чтобы убивать все живое на месте!

Пока мы отсутствовали, в лагерь поступило распоряжение поки­нуть район, и геологи сворачивали палатки. Это событие так всех обрадовало, что наше приключение осталось без внимания. Правда, начальник экспедиции пообещал сделать соответствующую запись в полевом журнале, но больше был озабочен, как успеть собрать имущество партии к приходу уже вышедшего за нами вездехода.

Потом, в поселке, мы с Семеном еще раз рассказали ребятам о мертвой поляне, и тогда они этим случаем заинтересовались. Но их начальник, продолжавший ходить с обмотанным вокруг шеи полотен­цем, в журнал наше сообщение занести не решился. Сказал, что в геологоуправлении эту историю расценят как попытку отвести внима­ние от неудачных результатов экспедиции. Зато сдержал слово и написал отзыв о приборе, который я так и не увидел. Бумагу я на завод отвез, а что это было за гиблое место, до сих пор, представьте, не знаю[3].

Такова была поведанная у вагонного окна история, которая, уже в изложении Артура Валентиновича, получила широкую известность на кафедре политэкономии его института. Сам Артур Валентинович долгое время относился к рассказу говорливого попутчика иронично, приписывая его буйному воображению снабженца, и воспроизводил только для оживления лекций − когда затосковавшие над конспектами студенты начинали ерзать на стульях и поглядывать в окна.

Но так было до случая, заставившего его несколько поколебаться в своем снисходительном недоверии.

− Тут к вам насчет вашей байки, − объявил однажды аспирант и комсомольский активист Алферов, бесцеремонно приведя на кафедру какого-то белолицего, веснушчатого первокурсника.

Пришлось Артуру Валентиновичу в присутствии коллег вступать в несерьезную беседу со студентом, который с излишней горячностью стал уверять, что он тоже знает то место, поскольку сам из Сибири, и готов все подтвердить.

− Так вы это, голубчик, на кафедре экономической географии, что ли, расскажите, − сконфуженно избавлялся от визитера Артур Вален­тинович. − Я по этому поводу мнением располагать не вправе. Передал только то, что слышал. Вы уж лучше к специалистам обратитесь, к физикам, например, а?

Досадуя на себя за то, что по собственной непредусмотрительно­сти оказался в неловком положении, Артур Валентинович мягко, обняв за плечи, повел студента к двери и там напоследок выслушал от него разочарованное:

− Почему мы в Сибири верим, что у вас в Ленинграде стоят крылатые сфинксы, хоть сами их не видели, а вы тут ни за что не поверите, что у нас в Сибири может быть что-нибудь необычное?

«И в самом деле», − подумал Артур Валентинович. И допустил, что происшествие с его дорожным знакомым могло иметь место. Но с тех пор рассказывать студентам о гиблой поляне все же перестал.