Привет с того света

Глава 11

Значит, все, что нам преподавали в колледжах, — голимая ложь? — Макс сердито рассматривал ползущие по экрану таблицы.

— Да нет, конечно. Я ведь уже сказал, с пятнадцатого и шестнадцатого веков все более или менее и совпадает, а вот дальше… — Дювуа продолжал маштудировать с клавиатурой. — Дальше начинается то, что и получило название альтернативной истории. Два направления и два учебника — как говорится, выбирай на вкус, кому что нравится. Но одно направление ближе к сказке, второе — к истине.

— Почему же не поступить проще? Перечеркнуть первое и ввести повсеместно второе?

— Потому что самое простое есть всегда самое сложное.

Дювуа хитровато посмотрел на лейтенанта. Макс его понял.

— Как же тогда быть?

— А никак! Искать, думать, сопоставлять! Скажем, про сцену расстрела Мюрата мы знаем практически все, а вот был ли расстрелян маршал Ней, неизвестно. Есть версия, что, тайно переправившись в Соединенные Штаты, он до сорок шестого года жил там и работал учителем. Однако первой версии, как наиболее достоверной, отдается предпочтение. И так — во всем. Сотни исторических трудов, юбилеи городов, даты знаменательных битв — от этого нельзя отмахнуться в одно мгновение. Воспитывать можно ребенка, но никак не взрослого. А мы уже давным-давно взрослые, Макс. И мы привыкли жить в третьем тысячелетии, полагая, что и Шекспир, и Тацит, и Конфуций действительно имели место быть, что великий Цезарь правил в пятидесятые годы до нашей эры, а полководец Ганнибал — и того ранее, аж во втором столетии до нашей эры. Приятно, не правда ли? Такой срок, такие дали! Недаром и мировые религии любят выстраиваться в рост, доказывая свое старшинство, кивая при этом на те или иные древние писания. История, Макс, изначально была предметом темным и неизученным. Потому как эти самые писания — единственная ниточка, связывающая нас с прошлым. И если в эпоху просвещенную, когда письменность и грамота стали общедоступными, еще можно проверить то или иное событие, пролистав с десяток мемуаров и сотенку частных писем, то древнего времени это ни в коей мере не касается. То, что сейчас называется фантастикой, тогда кочевало из уст в уста в виде мифов, легенд, сказок. Что-то с опозданием записывалось, кто-то спешил увязать красивую историю с известным именем. А придворные летописцы и вовсе были лишены какой бы то ни было объективности, ибо являлись слугами, рабами, зависимыми людьми. Вся наша античность — сплошное белое пятно. И ни одного документа, писанного рукой Цицерона или того же Аристотеля, до нас не дошло. Копии, копии, копии… А там, где копии, всегда имеет место эффект испорченного телефона.

— А Пунические войны? А юлианский календарь того же Цезаря?

— Не знаю! Не знаю… — Дювуа картинно развел руками. — Знаю только то, что тот же Платон был совершенно неизвестен миру философов до тысяча четыреста восемьдесят второго года. И только когда некий Фичино опубликовал латинский перевод его диалогов, на него обратили внимание. Однако, несмотря на многочисленные просьбы, Фичино до конца своих дней так и не показал никому греческих оригиналов. Не нашли их и после его смерти. Вот и получается, что Платон — это миф или псевдоним того же Фичино. Но по фрагментам копий, по туманным иносказаниям иных рукописей Платона умудрились оживить и даже поселить в определенный век и в определенный город, сделав учеником Сократа. Более того — его имя стало нарицательным! И это только один-единственный гаример. О любом другом человеке, будь то Светоний, Гомер, Эвклид или Вергилий, мы знаем столь же мало. И та же Троя была сказкой и оставалась бы ею, если бы не раскопки германца Шлимана. Но и они не подтверждают точности дат происшедшего.

— И ты… тебя послали, чтобы проверить все это?

— Не совсем, но… ух прости, это тоже вошло в один из параграфов моих инструкций.

— И много их у тебя — этих параграфов?

— Не очень. Прежде всего по той простой причине, что главный из параграфов — это ты и твое задание. А фотографии великих, нюансы событий, проверка правдивости теории параллелизмов — это все попутно. Пойми, Макс, это тоже важно и нужно!

— Конечно!

Замолчав, они уставились друг на дружку.

— Вижу, что не убедил тебя…

— Точно, не убедил. Дювуа вздохнул:

— Понимаю… И альтернативная история — блажь, и легенды. А нюансы — они всегда нюансы и в целом ни на что не влияют, так?

Макс кивнул:

— Так.

— Хорошо… А когда у нас жил Птолемей, ты знаешь?

— Подозреваю, что давно. Дювуа хмыкнул:

— По официальной версии он жил в Древней Греции во втором веке нашей эры. И в это самое время умудрился создать математическую теорию движения планет вокруг неподвижной Земли. Так называемая «геоцентрическая система мира».

— Ну и молодец! Что не устраивает в этой самой геоцентрической системе тебя и твоих ученых?

— А то, дорогой Макс, что Птолемей создал каталог звезд, указав совершенно точно их местоположение на небосводе, и тем самым изобличил себя. Астрономия — наука точная. Те наблюдения, которые сделал Птолемей, могли вестись только в шестнадцатом веке. В шестнадцатом, а не во втором, понимаешь?

— Ладно, пусть… А эти твои параллелизмы — они что собой представляют?

— Да, по сути, то же самое. Вольно или невольно мы удлиняем сроки, с удовольствием прибавляя столетия любимым городам. Удам — чем моложе, тем лучше, у наций — наоборот. Чем древнее, тем она солиднее и почетнее. И вместо двух тысячелетий основоположники альтернативной истории — Морозов, Фоменко и Носовский — дают нам одно-единственное. Соответственно следует поделить пополам и число героев прошлого, потому что пустоты и паузы надо заполнять — и их заполняли, выдумывая имена и вписывая, по сути, дважды в историю одни и те же события. Великие битвы, великие цари и так далее. И вполне возможно, что тем же Чингисханом был Юрий Долгорукий, а Ярослав Мудрый сливался с ханом Батыем.

— Да почему, черт возьми, ты так уверен в этом?

— Вовсе не уверен. Потому и размышляю. Все это остается на уровне гипотез. Впрочем, как и прежняя официальная история, достоверных подтверждений которой крайне мало. Я упомянул фактор, с которым не поспоришь. Это астрономические феномены, на которые так любили ссылаться древние: затмения, кометы и так далее… И наконец… — Дювуа вздохнул. — Это элементарная логика, также подтверждающая весомость наших скептических выкладок. Об этом я тоже говорил. Бумага! — вот он фактор номер два, шар из кегельбана, сшибающий разом весь строй. Потому что бумага — это грамотность и тиражирование, это элементарная возможность сохранять рукописи и доносить их до потомков хоть в сколь-нибудь малом количестве. Газеты и книги конца девятнадцатого века уже через столетие превращались в раритет.

И это при всем при том, что печатали их десятками и сотнями тысяч. Что же говорить об единичных рукописях прошлого! Пожары, наводнения, войны — все это гигантским ластиком стирало и более долговечное наследие культуры. И глиняные письмена — тоже не выход, тем более что множество иероглифов и криптограмм по сию пору так и не расшифрованы. Ни в Египте, ни у племен майя, ни у древних греков. А те, что были расшифрованы в двадцатом веке, никак не могли обогатить знаниями века более ранние. И посему о какой-либо преемственности, увы, говорить не приходится. Нет бумаги — значит, нет рукописей, нет грамотных людей. Значит, под сомнение попадает все, что дошло до наших дней, тем более что мы знаем собственные слабости — страсть человечества к мистификациям и подделкам.

— И поэтому ты хочешь ехать на эту чертову битву?

— А разве тебе самому не интересно? Макс нахмурился.

— Интересно или нет — это неважно… Я о другом должен думать. Скажем, если этот твой Аустерлиц — событие такое значительное, не может ли случиться так, что и наши друзья захотят поприсут-ствовать там?

Дювуа запрокинул голову и громко расхохотался.

— Чего ты?

— Да так… — Он вытер выступившие на глазах слезы. — Да, разумеется, это возможно, хотя всерьез о такой версии я не думал.

— Но что-то зависело от исхода Аустерлицкой битвы?

— Многое. Очень многое. — Лицо Дювуа вновь стало серьезным. — Это было крайне серьезное сражение. Во всяком случае, для Наполеона. Проиграй он битву, и с ним было бы покончено. Фактически его загнали в ловушку. Разгром флота при Трафальгаре, неспокойный Париж, угроза прусского удара с тыла, спешащие к австрийцам и русским множественные подкрепления… Победа нужна была императору как воздух, и он вырвал ее зубами и когтями.

Макс поднялся. Шагнув к столу, машинально шевельнул конверт с письмом Кассиуса, который сообщал о том, что сканирование валиоровых пазух продолжается, и, увы, пока безрезультатно. Рыжеволосый Кромп по-прежнему ухлестывает за горничными, а филеры префекта по-прежнему топчутся на своих постах…

От стола лейтенант перешел к окну. Штольц расхаживал вдоль привезенного мачтового ствола, измеряя его шагами, покрикивая на помощников, руками указывая, с какого места и каким образом начинать обработку дерева. И конечно же, рядом вертелся вихрастый Лапорт. На капрала он взирал с юношеским обожанием, ожидая команд, ловя каждое слово своего кумира.

— Что ж… — Лейтенант повернулся к Дювуа. — Пожалуй, я составлю тебе компанию. Погляжу на твой Аустерлиц. А заодно и пошарим — вдруг да наткнемся на нашего друга Гершвина.

— Вот он, козлик нарядный! Выходит из кареты… — Бонго, распластавшись на пенопленовом коврике, рассматривал инфанта через оптический прицел своего карабина. — А вон и королек с королевой: дон Фернандо и Изабелла. Старенькая она какая-то, костлявая…

— Ты не на них смотри!

— Отчего же, все-таки какие-никакие, а монархи.

— Обрати внимание, сколько стражи и народу нагнали! Значит, боятся все-таки черных всадников!

— Еще бы не боялись!..

Они расположились на колокольне Святого Мигеля — самой высокой точке Медины-дель-Кампо, ожидая момента, когда угроза, обещанная в последнем письме, будет претворена в реальность.

— Не спеши!.. Только не спеши, Бонго! — Прильнув к биноклю, Рюм с шумом выдохнул воздух через плотно сжатые зубы. — Как только ударят пушки — в этот самый момент и пуляй…

Позади неожиданно очнулся связанный монах. Заерзав, он замотал головой, силясь выплюнуть кляп, громко замычал.

— Вот ведь гад живучий! — Рюм метнулся к нему и оглушил сильным ударом. Голова монаха откинулась назад. С рассеченного лба сбежала тоненькая струйка крови, окропив торчащую изо рта тряпку, пачкая клочкастую встопорщенную бородку. Монах умолк.

И в этот миг вдали грянули пушки. В честь прибытия инфанта давали салют. Рюм оглянулся.

— Ну же, Бонго!..

— Ща-а…

Сноп огня вырвался из ствола винтовки. Эхо слилось с пушечной канонадой. Рюму в бинокль было видно, как тонконогий, разодетый в пух и прах принц зашатался. Его подхватил кто-то из приближенных, но не удержал. Инфант рухнул на колени и завалился лицом вперед. Забегали стражники. Немо раскрылись рты дона Фернандо и доньи Изабеллы. Рюм издевательски захохотал. Уж он-то знал, что они чувствовали в этот момент. Ужас. Так именовалось то, что вместе с роковым выстрелом прилетело на дворцовую площадь. И страшнее всего было, разумеется, тем, кого познакомили с содержимым дьявольского послания. Их предупреждали о смерти инфанта, и она пришла. Именно тогда, когда должна была прийти, — неотвратимо, секунда в секунду с обещанным сроком.

— Бонго! — Рюм хлопнул приятеля по спине. — Скотина ты этакая! Дай же я расцелую тебя! — Он потрепал шевелюру снайпера. — Ну, теперь они у нас попляшут! Именно сегодня мы приговорили их всех! И король, если не дурак, поймет это. И раскошелится, вот увидишь! Потому что в противном случае ему придется иметь дело с нами… Черт возьми, Бонго! С этого дня можешь открывать счет. Через полгода… да что там! — через месяц — уже через месяц мы станем самыми богатыми людьми Мадрида. И все будет так, как я тебе обещал. Финики, виноград на подносах, девочки!.. — Рюм прищелкнул пальцами.

Бонго расслабленно улыбнулся.

— Смотри-ка. — Он кивнул на крыши домов. — Они все-таки пытались нас упредить. Сообразили, что стрелять будут с крыши.

— Что? Ах вот ты о чем… — Качнувшись вперед, Рюм тоже увидел снующих по крышам людей. — Слепцы!.. Да они понятия не имеют, с кем связываются.

Вынув пистолет, он уверенным движением накрутил на ствол глушитель.

— Учти, здесь более ста метров. Из этой пукал-ки не достанешь, — сказал Бонго. Он был снайпером и в таких делах кое-что понимал.

— Если хочешь, поспорим. — Рюм передвинул ползунок на прицельной планке и поднял пистолет. — Десять выстрелов — два трупа, идет?

Бонго скептически улыбнулся.

Рюм встал устойчивее, левую руку подвел под правую. Пистолет дернулся, выкинув первую гильзу.

— Ноль, — с удовольствием прокомментировал Бонго.

По камням со звоном покатилось еще две гильзы. И еще…

— Есть! Ты видел, а?

Рюм потряс в воздухе кулаком. Один из человечков на далекой крыше упал. К нему подбежали находившиеся с ним рядом.

— Так-то оно проще, — пробубнил Бонго. — Их там теперь целая толпа.

— Спор есть спор… — Рюм нажал на спуск, в несколько секунд расстреляв остальные патроны.

— Не попал. — Бонго торжествовал.

— Черта с два! В магазине только девять патронов. — Рюм выщелкнул опустошенную обойму и опять зарядил пистолет. — Вот он — десятый.

— Никаких шансов, амиго!

— Ты думаешь?

— Уверен.

— Тогда смотри.

Рюм поднял пистолет и тут же, с обезьяньей ловкостью развернувшись, ударил выстрелом в лежащего монаха. Пуля впилась несчастному точно в переносицу. Он был убит наповал.

— Это не по правилам!

— Не согласен. Мы говорили о счете, а счет у нас: восемь — два! Как видишь, я выиграл. — Рюм сунул дымящийся пистолет за пояс, наклонившись, поднял карабин Бонго, с любовью погладил по стволу. — Собирайся, амиго. На сегодня мы заслужили хорошенький отдых.

— Они будут нас искать.

— Ничего подобного. Смерть инфанта доконает их, вот увидишь. Сегодня они наложили в штаны, и отныне на нас попросту закроют глаза.

Террористы аккуратно подобрали гильзы. Упаковав оружие в мешковину, стали спускаться с колокольни. Мертвого монаха, предварительно развязав и выдернув изо рта кляп, сбросили вниз.