Престидижитатор Сталина

Очередное лирическое отступление

В котором Герой рассуждает о сияющих перспективах и о том, как не просрать все полимеры.

Отставной поручик в своем завещании указал еще один мелкий пункт, на который я внимания вообще поначалу не обратил. То есть я прочитал его, но счел слишком незначительным: Александр Григорьевич отпустил на волю всех своих детишек, их матерей и нынешние семьи упомянутых крестьянок, причем всех отпущенных записал в «мещане Одоевского уезда». Ну, позаботился мужик о своих подругах — молодец. Однако чуть позже до меня дошло, что в поместье Свиньино крепостных крестьян осталось ровно два человека: дед Михей и его жена, старая Марфа, которая занимала должность «ключницы» у покойного поручика.

По факту положение этих «мещан» не изменилось, все как в деревушке жили, так и продолжили жить — просто потому что больше жить им было негде, да и делать они, по большому счету, ничего, кроме привычной работы в полях, хлевах и огородах, не умели. Для меня же проблемой — хотя и мелкой — было теперь то, что юридически я за этих крестьян никакой ответственности больше не нес, а сами они эту самую ответственность нести не умели. Просто не знали, как это делается, и обучить их было некому. Я в какой-то степени чувствовал за них ответственность моральную, только вот точно не мог их научить жить в новом статусе — потому что и сам не знал что они теперь делать обязаны и на что имеют право. Поэтому, собрав всех «вольных мещан», я предложил им «пока жить как прежде», а там что-нибудь, да придумаем, и народ согласился.

Но это было мелочью, в Свиньино вместе с грудными младенцами и убеленных… нет, убеленных не было, младенцев было много, так вот всех вместе насчитывалось чуть больше восьмидесяти человек. А с Псковщины приехало уже четыре с половиной тысячи человеко-рыл, и возник вопрос: а что с ними делать? В смысле, для получения от них максимальной выгоды. Нет, я заранее всё продумал, вот только выяснилось, что продумал я далеко не всё. Поселить в домах тысячу семей — дело не очень дорогое (если заставить их самим себе дома строить), но возникает вопрос: а где? Все мои поместья — это примерно сто тридцать тысяч десятин, из которых «пахотными землями», то есть пригодными для любых посевов, было процентов десять. На самом деле больше, но вся земля была давно выпахана, истощена — так что половина хоть как-то пригодных для сельского хозяйства земель всегда стояла под залежью (то есть лет на пять минимум выбывала из оборота), а половина оставшейся — под парами. А при нынешней урожайности на прокорм человека (причем любого пола и возраста) требовалась десятина посевов. А если иметь в виду и использование в рационах хоть какого-нибудь мяса, то уже минимум две десятины. До закупок на Псковщине у меня уже собралось около тысячи семей, прокорму подлежащих, так что из примерно двенадцати тысяч десятин земли восемь можно вычитать. А еще четыре тысячи можно вычитать потому что там подсолнух растет…

А еще ведь следует учитывать и такую «мелочь», что одна лошадка, без которой поля не вспахать, за сезон потребляет тридцать два центнера хотя бы овса — то есть урожай с двух десятин в хороший год. У меня уже было больше трех сотен лошадей, так я еще тысячу прикупил… Даже если я половину лошадок продам — ну хотя бы на мясо — то земли на всё не хватит даже если все залежи распахать. То есть хватит если пахать новыми плугами на глубину в четыре вершка да еще в поля удобрений натаскать откуда-то, причем плуги (стальные литые) у меня уже имелись в количествах вполне достаточных — но такой плуг даже по уже распаханному ранее полю мог тащить лишь першерон или две обычных савраски, а уж после вырубки кустов и деревцев на залежи его и четверка першеронов хрен протащит по корням…

Насчет першеронов у меня все тоже несколько неожиданно вышло. Рязанский уездный город Михайлов был, вообще-то, центром гужевого тракта их Воронежа в Коломну, а потому там насчет лошадей народ понимал конкретно. И неподалеку от города отставной капитан-артиллерист Арсеньев, из числа бравших Париж, держал небольшой конный заводик, на котором он как раз першеронов и разводил. Заводик был небольшой совсем, а лошадки у него очень недешевые получались и особым спросом не пользовались — так что еще в двадцать четвертом году он мне продал и поместье, и конный завод. Продать-то продал, но от дел не отошел: за полторы сотни рублей в месяц он с удовольствием остался заниматься у себя же в (бывшем) поместье любимым делом. С огромным удовольствием, поскольку я (и тоже с радостью) выделил денег на закупку им сотни кобыл-битюгов, которые должны были принести очень неплохих рабочих лошадок от его десятка жеребцов породы «большой першерон». Он, правда, думал, что я таких лошадей собираюсь в армию продавать пушки таскать, но те лошадки, которых он раньше вырастить успел, намекали, что в роли тракторов эти звери больше выгоды мне принесут. Правда, если их правильно кормить: каждый такой «русский першерон» жрал примерно втрое больше крестьянской савраски, причем корм ему требовался высококачественный. Однако в любом случае могучие лошади в моё народное хозяйство начнут массово поступать года через два, а проблемы с прокормом требовалось решать уже сейчас.

Вариантов решения проблем я видел ровно два. Первый — срочно прикупить земли, на которой этих крестьян (хотя бы частично) с их хилыми лошадками можно будет расселить. Второй — это уже того же порядка, что и «прилетят пришельцы с Альдебарана и всё сделают» — почву удобрять. Мысль, без сомнения, неплохая, вот только с удобрениями в России было не очень хорошо. Навоз — это, конечно, тоже удобрение, однако лошадки с коровками просто «возвращают» часть съеденных веществ, причем далеко не всё возвращают, а удобрений химических — о них никто еще вообще не слышал. Так что выбора практически и не остается…

Кстати, об удобрениях. Азот в почве, как нам в школе на уроках биологии рассказывали, восстанавливают микробы, живущие на корнях гороха и клевера. Не очень быстро, но пара лет под клевером — и азота уже хватит. С фосфором хуже, но его много в шлаке, который у меня в изобилии из конвертеров лезет (я стенки доломитом в них выкладывать велел), так что тоже есть определенные варианты. А вот по поводу калия, который из почвы буквально выносят свекла, тыквы и тот же подсолнух — то тут все вообще странно. Ведь калий — пятый по количеству металл в Земле, его всего процентов на десять меньше чем натрия. Но натрия — полные океаны, а вот с калием что?

Калий и натрий тоже — они из недр появились. Точнее — из полевого шпата. Но шпаты с натрием быстро разрушаются, натрий вымывается и стекает в моря и океаны, делая их солеными. А шпаты с калием — они покрепче будут, калий оттуда плохо достается. Но если подумать, то в обычном красном граните на тонну приходится калия от тридцати кил и больше, так что для удобрения полей на гектар нужно всего лишь пару тонн гранита раскидать. В виде пыли, чтобы калий все же доступным был. Немного выходит, слой в одну десятую миллиметра пыли — и все счастливы два-три года подряд.

Однако, раз уж молоть в пыль килотонны гранита у меня в планы не входило, можно и проще поступать. Ведь растения — они калий из почвы выносят, а почва у нас что? Тонкий слой поверх земли. И если пахать поглубже, то невынесенный в предыдущую посевную корнями калий снова появляется в прямом доступе к корням. Временно, до следующего «выноса» — но хоть что-то. В древесной золе калий как раз и появляется, когда корни деревьев его из глубины земли достают… Правда, чтобы «глубоко пахать» нужно сначала получить то, что можно пахать, но это проблема решается все же попроще.

Петр Петрович (который Игнатьев), выслушав мои пожелания, тут же начал «просветительскую работу среди помещиков», главным образом в той же Тульской губернии. И добился определенных успехов. Но именно что «определенных»: пару поместий прикупил по разумной цене, но там уже крестьяне имелись, причем в количествах, определяемых «производственной мощностью» приобретаемой земли. Конечно, «старожилов» и потеснить можно, в особенности, если использовать «прогрессивную сельскохозяйственную технику». Глубокая вспашка с оборотом пласта сама по себе увеличивала урожаи процентов до двадцати… на некоторое время увеличивала, но тем не менее. А с плугами у меня уже совсем все хорошо стало, настолько хорошо, что изрядная часть финансовой подпорки у меня возникала от продажи этих нехитрых девайсов на сторону. Причем плуги мои вовсе не были для пользователей «золотыми». И даже «серебряными» не были, а продавались эти нехитрые устройства весом в три пуда всего-то за двадцать рублей.

Охренеть как дешево, ведь пуд ржи на рынке стоил в пределах двадцати-двадцати пяти копеек, пшеницы — на треть дороже. Одним плугом (причем с парой не самых хилых лошадей) можно было вспахать в посевную максимум шесть десятин, с каждой собрать пудов до тридцати зерна — а с плугом и до тридцати пяти! То есть за год плуг приносил выгоду в пять рублей максимум! И при этом в полную негодность придет лет за десять…

Самое забавное, что за этот плуг я получил премию от Вольного экономического общества в размере аж ста двадцати рублей в золоте. Буквально в золоте, а не золотыми пятерками: это была медаль диаметром в три дюйма. Которую я мог, конечно, обменять на равную по весу кучку золотых денежек — но что-то мне не захотелось с такой медалькой расставаться. Денежек-то много, а медалька — она одна. Хотя может скоро и две будет: мне еще такую же пообещали если я «придумаю, как такой плуг в иных заводах изготавливать». Ага, щяз! У меня плуг был стальной литой, причем в единой отливке объединялись подошва, лемех и отвал. Как сделать форму для отливки этой конструкции, я, конечно, мог кому угодно рассказать и даже показать. А вот как сталь расплавить до такого состояния, чтобы она в эту форму залиться могла — хренушки. Поскольку это было, с моей неискушенной точки зрения, сугубо стратегическим ноу-хау. Быстро и дешево делать из расплавленного (и хреноватого) чугуна перегретую (и высококачественную, по крайней мере по нынешним временам) сталь — это знание зарубежцам явно лишним будет…

Однако несмотря на легко просчитываемый «невыдающийся финансовый результат» плуги у меня тоже покупали довольно шустро, и причину этого мне Игнатьев изложил, на «собственном опыте» причем исследованную:

— Если с августа поля распахивать, сразу после сбора урожая новую пахоту учинять, то на плуг можно до двадцати десятин полей добавить. Потому как с осени распаханное поле по весне можно и с вашей же сеялкой пройти без повторной вспашки, так что деньги потраченные плуг за год вернет. А если его с сеялкой брать, то третий год уже с изрядной выгодой выйдет.

Сеялки я тоже делал, пятирядные — и их толкал уже по тридцатнику. Исходя из простого расчета: каждый сельхоздевайс должен мне прибыли давать рубликов по пятнадцати — а сеялка в производстве заметно дороже обходилась. И в сумме стальное литье приносило мне по шесть сотен в сутки — вот только чугун на тульском рынке начал дорожать, уж слишком активно я его скупать стал. И это меня несколько напрягало — ровно до тех пор, пока тот же Игнатьев не пришел ко мне с «благой вестью»:

— Никита Алексеевич, вы давеча говорили, что неплохо бы было на Дону поместье присмотреть, так узнал я, что князья Волконские имеют намерение поместье Студенец свое продать. Неплохое, восемь тысяч десятин, из них семь с половиной — земли удобные.

— А это где?

— Тридцать верст от Ельца, сорок от Липецка. На середине пути из Ельца в Липецк.

— И что князья хотят?

Игнатьев уже привык к моей манере речи, поэтому переспрашивать не стал, лишь усмехнулся, но скорее не над вопросом, а над своим ответом:

— Хотят по сто рубликов за десятину. Но это воронежские Волконские, им и триста тысяч довольно будет. Если вы не спешите, то, думаю, и за четверть миллиона сторговать выйдет.

— Не спешу, потому что у меня сейчас и трехсот тысяч нет. То есть погоди, Липецк, говоришь?

— И я о том же. Казенный завод чугунный там уж лет тридцать как остановлен, а император, я слышал, деловым людям изрядно потакает. Если вы возжелаете там железное дело возродить…

Возродить «железное дело» в Липецке — дело хорошее. Вроде и руда там имеется, вот только с углем что-то делать надо. Леса там еще при Екатерине свели, до донецкого угля из Липецка далековато. Впрочем, реки в России пока еще не обмелели, можно, наверное, и по Дону уголька навозить. Мысль мне эта очень понравилась, тем более что в себя в поместье я испытывал больше проблем с рудой, чем с углем. Хотя и с углем было не все понятно.

Вообще-то самым удивительным в тульской металлургии было то, что большую часть дерева в Тулу возили из Московской губернии. То есть не очень удивительно, потому что в губернии уже Тульской все березовые леса практически вывели, но меня удивляло то, что в Московской березы не кончались никак. Возили дрова главным образом зимой, так как по снегу лошадка может тянуть гораздо больше груза — ну а я возил круглый год, просто потому что круглый год лошадки таскали в Москву кучу тяжелого металла, так не возвращаться же им порожняком! Однако дрова эти были именно бревнами, то есть толстыми — а вот кучи веток, очевидно, просто гнили на подмосковным лесосеках. И мне это было очень обидно — в особенности обидно потому, что внезапно выяснилось, что этот «мусор» для меня является очень востребованным топливом. Не для чугуна, конечно, а для парового котла.

Котел я сделал довольно простой, паротрубный. С перегревом пара само собой (я же «железнодорожник», зачем перегрев для паровозов нужен, понятие имел). И зачем перегрев нужен для паровых турбин, тоже сообразил — а для вращения своего генератора я как раз турбину и построил. Не очень-то и большую, но уже после того, как начал ее испытывать, понял, что генератор мой для этой турбины маловат будет. То есть если в котле держать давление в районе атмосфер примерно четырех, то в самый раз — но котел-то я проектировал атмосфер на двадцать. И вот, глядя на то, как котел поглощает специально для него нарубленные мелкие деревяшки, я с грустью думал о простых древесных пеллетах — которые из всякого «мусора» и делаются. То есть делались. В будущем делались…

Радовал одно: вопрос с электричеством я — в глобальном плане — вроде как решил, осталось лишь накопленный опыт масштабировать. Но за этим не заржавеет, нужны только металлы подходящие (турбину я бронзовую сделал, из третьей пушки) и… и деньги. Много денег, которые очень-очень нужны чтобы делать еще больше денег. Одна проблема, причем огромная: чтобы все это обеспечить, мне нужно скататься в столицу. В город под названием Санкт-Петербург. В город, где довольно много народу в лицо знали некоего канадского подполковника…