Предел тщетности

Глава 15. Пять дней до смерти

Ночью мне приснился сон — Плотная Лиза, водрузившись на журнальный стол, медленно раздевалась, покачивая необъятными бедрами под задорные возгласы присутствующих, под потолком аэропланом барражировал гриф, осыпая развратницу дождем из купюр. К ноге грифа была привязана длинная развевающаяся лента с надписью «На Берлин!». Стол выл, изогнутые ножки скрипели, шатаясь под весом полуголой Чертопраховой, перламутровыми конфетти носилась в воздухе Дунькина муха, непорочно размножившись в навозную стаю, черт с Василикой плясали в обнимку, шампанское лилось рекой, трам-пам-пам… Лишь один персонаж не принимал участия в пирушке, в дальнем углу комнаты, скорчившись на ковре, положив голову на зеленый пылесос, в ожидании справедливого суда посапывал рейсфюрер Германии Адольф Гитлер. Лица весельчаков закружились оранжевыми пятнами, слившись воедино в огромное, пылающее хохотом, ослепительное солнце, оно приблизилось вплотную, заслонив горизонт и взорвалось, брызнув лучами — я проснулся. Голова трещала, как старый ржавый будильник опущенный в пустое ведро, похмелье было страшное, и это удивляло — вчера я практически не выпил ни грамма.

Еще одно удивление было связано с тем, что я проснулся не за столом, чьи-то заботливые руки перенесли меня на кровать, раздели и укрыли одеялом, чтоб мне так жить до самой смерти!

А до нее осталось всего ничего, пять денечков, сто двадцать часов чистого времени, если не смыкать глаз перед тем, как закрыть их навсегда. На спинке стула у изголовья лежал коричневый велюровый халат, в него я и облачился, чтобы встретить новый день. Перед дверью невольно зажмурился, представляя какой разгром учинила литературная тусовка ловцов Гитлера, не дай бог, придется убираться. Вопреки ожиданиям, в комнате было прибрано, вычищено, ни одна мелочь не напоминала о вчерашнем разгуле. Спокойная тишина воцарилась в утренней квартире, лишь с кухни раздавались еле различимые слабые шорохи. Еще не веря в счастье, я наслаждался покоем, даже голова стала меньше болеть. На кухне беседовали две дамы — крыса что-то увлеченно нашептывала в ухо Василике, сидя у нее на плече. Я успел разобрать лишь последнюю фразу.

— Я ему такая и говорю — Какой же ты фельдмаршал, если у тебя пипка, как у рядового, — Дунька зашлась блудливым смехом, а Василика прыснула, прикрыв рот ладошкой, чтобы не шуметь. Жаль было нарушать женскую идиллию, но делать нечего, я вежливо кашлянул. Крыса спрыгнула с плеча учительницы, демонстрируя недовольство моим появлением, а Василика начала тряпкой протирать чистый стол.

— Доброе утро. Извиняюсь, что помешал, но очень хочется кофе.

— Тебе бы, Никитин, умыться не мешало бы. На лице следы от подушки, будто тебя трактор переехал, — вместо «здрасьте» сказала крыса.

Я сел за стол, а Дунька перебралась на подоконник и отвернулась к окну, мурлыча незнакомый мотив.

Кофе ударил по мозгам, приведя в чувство, я хлебал обжигающий напиток медленными глотками, а учительница кратенько обрисовала события вчерашнего вечера. Стриптиз Чертопрахова не исполняла, но погуляли знатно, как и положено в большой компании. Соавторы к концу вечера налакались до такой зюзи, что согласились на все переделки, получив аванс в сто тысяч, подмахнули контракт, состряпанный Шариком, не глядя. Гриф услужливо протянул перо из собственного крыла для подписи, преварительно макнув в лужицу крови на столе.

— А кровь-то откуда? — поинтересовался я.

— Так братец Виктор несколько раз лицо в стол ронял, — объяснила Василика.

В районе двенадцати им вызвали такси, они рвались со мной попрощаться, но Чертопраховых ласково уговорили выйти вон и они исчезли в водовороте ночного города. В общем, картина более-менее понятная, осталось только выяснить — кто перенес меня в кровать, раздел и укрыл одеялом?

— Я, — зардевшись, призналась Василика, мельком взглянув на крысу.

Я посмотрел на Дуньку, серая жемчужина очей моих пялилась в окно, в притворной задумчивости скребя коготком по стеклу. Василика, словно почувствовав фальшь в ответе, поспешила перевести стрелки в другую сферу — она сообщила, что мне несколько раз звонила жена, сначала на мобильный, но трубка не отвечала, потом на домашний, и нарвалась на учительницу. Вася постаралась успокоить Наташку, как могла, передав в общих чертах историю с начинающими писателями, опустив некоторые детали.

— Сами понимаете, какие, — доверительно, как сообщнику, уточнила она.

— И Наталья вам поверила?

— Вряд ли, — покачала головой Василика, — я уж и так, и эдак трубку ладонью прикрывала, но она все равно услышала музыку и смех.

— Что еще за музыка?

— Так Евдокия Авдотьевна, молдавский танец «Жок» танцевали на пылесосе, — Василика готова была расплакаться, будто она отвечала за все безобразия, случившиеся накануне.

Я представил себе разговор в лицах и у меня затрещало в голове. Что за жизнь — пьешь, с утра маешься, не пьешь, все равно мучения. Только когда пьешь, в процессе, ничего не болит.

— Водки, случаем не осталось? — схватился я за спасительную соломину.

— Сколько угодно, — радушно ответила крыса, будто только и ждала, когда я спрошу про выпивку.

Василика предложила накрыть в гостиной, я молча кивнул и побрел умываться. В зеркале на меня смотрело помятое лицо в красных пятнах, с трехдневной щетиной, я открыл воду и стал с ожесточенностью тереть физиономию руками, будто пытался смыть налет безразличия к тому, что случится через несколько дней. Пришла мысль — может обмануть черта и покончить со всем разом? Почему-то вспомнилась Наталья, если уж кончать жизнь самоубийством, стоило бы в первую очередь подумать о ней. Какая я б ни был свинья, но она моему уходу точно не обрадуется, поэтому черт пускай перебьется. Надо прослушать эту увертюру до конца, пока музыка звучит.

В гостиной меня поджидали дамы — Василика застыла прилежной горничной, а Дунька приземлилась в кресло, где я вчера сидел, лицом к двери, так что свободным оставалось место на диване напротив.

Я заметил в углу стола аккуратную стопку денег, протянул руку и провел по краю пальцем сверху вниз. Ничего внутри не екнуло при виде внушительной суммы, если раньше я не то что бы голову за них готов был положить, но хотя бы радовался их наличию, то сейчас мне было все равно.

— Сколько здесь, — спросил я, скорее просто чтоб нарушить тишину, чем из интереса.

— Без ста тысяч два миллиона, — ответила Василиса, поджав губы, — замучалась, пока все собрала и уложила.

Она замолчала, ожидая реакции, но ее не последовало.

— Может я пойду? Пожелания будут?

— Пожелайте себе счастья, — только и осталось что ответить мне.

Хлопнула дверь, женщина ушла, оставив меня наедине с крысой. Я налил себе выпить, протянул руку, чтобы чокнуться с Дунькой, но не встретил отклика — Евдокия крутила рюмку, поглядывая вдаль, сквозь меня, будто не заметив движения моей души. Надо же, подумалось мне, крыса, а все замашки сугубо женские.

Могла бы и уйти вместе с Василикой, но нет, осталась специально, будет сидеть, изображая памятник, торчать немым укором перед глазами.

— А где Шарик с Варфаламеем? — я попытался разрядить обстановку.

— Понятия не имею. А за всяких чертей с грифами не ответчик. Шляются где-нибудь. Тебе забыли доложить.

— Ну ладно, — я решил пойти на попятную, — некрасиво я поступил, недостойно, не стоило хаять твой танец.

— А ты мне одолжения не делай, — буркнула с вызовом крыса, — обойдусь как-нибудь, без твоих «ну» и «ладно». Не запряг еще, чтобы нукать и в ладушки мы с тобой не играли.

— Дунь, прости христа ради, был не прав. Хочешь на колени встану, чтоб ты мне поверила?

— Хочу, — тотчас же согласилась крыса.

Выйдя из-за стола, я отошел на несколько метров для лучшего обзора и плюхнулся на колени. Хотел еще было ударится челом об пол для пущего эффекта, но передумал — чрезмерное усердие смазывает картинку искренности. Дунька смотрела на меня сверху вниз, не мигая, будто отсчитывала секунды унижения, потом выхватила платок и уткнулась в него серой мордой. Я стоял на коленях, крыса рыдала, не переставая плакать, она махнула в мою сторону рукой, дескать прощаю, достаточно.

Жаль эту сцену не видел живописец, уж он бы запечатлел ее в красках, я бы вставил картину в рамку и повесил на стену в назидание потомкам — Дети мои, никогда не ссорьтесь с крысами!

— Ты думаешь мне не обидно было, — заверещала Дунька, — я к нему всем сердцем, Никитин то, Никитин се, всю ночь костюм для выступления кроила, пальцы исколола в решето, блестки пришивая. А он мне в ответ — красота в безобразном! Да я к Шамаханской царице летала на консультацию, танец показывала, весь двор к экстазе валялся, челядь замертво упала от моих обворожительных па, а он — безобразие в красоте! Говнюк ты, Никитин, больше никто!

Я помолчал немного для приличия, слушая справедливые упреки Дуньки, но потом стал потихоньку раздражаться, сколько можно виноватить, всему есть предел. Крыса меж тем не унималась, распаляясь все больше.

— В моем присутствии Наполеон сусликом дрожал! — подняв руку с платком вещала раскрасневшаяся Евдокия.

— Насколько я помню, он лошадей боялся и белого цвета, — возразил я, только чтобы прервать фонтан ее красноречия.

— Так я и являлась к нему по ночам в облике белой лошади, — угомонилась крыса, как воришка, пойманный за руку, — Неужели трудно догадаться?

— Дуня, где я, а где Бонапарт? Ты мне лучше скажи, зачем так жестоко с ясновидящей обошлась? Краев не видишь. Собралась мне отомстить, но она-то тут причем? Татуировками ее разукрасила, запугала бедную женщину…

— Ничего себе бедная, живет в особняке за городом, шашни крутит с престарелым генералом, голову ему морочит, к денежкам подбирается, аферистка, людям мозги компостирует, шарлатанка. Да я с ней еще по-доброму обошлась. А наколки на пузе уже исчезли, как только ты передо мной повинился, — Дунька отхлебнула из рюмки. — Странный ты человек, Никитин, мы с тобой знакомы, можно сказать, вечность, пуд соли вместе съели, меня оскорбить у тебя рука не дрогнула, но за шалопутную девку, которую позавчера впервые увидел, у него душа, видите ли, болит, прямо рвется в клочья.

— Насчет пуда соли ты загнула, но зерно в твоих утверждениях есть, — согласился я.

— Кто бы спорил, — Дунька осталась довольна моим уничижением и добавила хитро, — Что же ты не спрашиваешь откуда деньги появились? Я же вижу, тебе интересно.

— Да я вообще-то догадываюсь, откуда дровишки. Новости читал. Попали вы в сводку происшествий.

— На глобусе не отыщешь страны, где бы мы в сводке происшествий не засветились, — опять понесло Дуньку, — деньги мы экспроприировали у следователя, которому их дал, твой дружок Макаров, чтобы тебя утопить. А себя, соответственно, отмазать. Как я напророчила, так все и вышло. Варфаламей просил передать, что это твой долгожданный бонус. Ты не рад. Что опять не так?

— Видишь ли, когда я говорил о прикупе, то совсем не имел ввиду материальную сторону.

— А что ж еще? — удивилась Дунька, — деньги и есть мерило всего. Кроме любви и страсти, конечно.

— Ну, не знаю, — я действительно не знал, — может быть воплощение заветной мечты.

— А она у тебя есть? — Дунька всплеснула лапками в возмущении, — Шарик просканировал твой мозг и ничего, кроме желания переспать с Моникой Беллуччи не обнаружил, да и то, еле откопал под ворохом скомканных мыслей, похожих на вырезки из газеты, Естественно, мы, как порядочные, связались с кинозвездой и поинтересовались ее мнением на сей счет. Она ответила, что никакого Никитина знать не знает, спать с ним не собирается даже в страшном сне и видала она тебя в гробу в белых тапочках.

— Подумаешь, как-то раз спьяну представил и забыл. Больно надо. Старая кошелка! Так ей и передайте.

— Зачем нам работать испорченным телефоном? Сам ей и скажешь.

Не успел я глазом моргнуть, как очутился в чем был посреди широкого коридора огромной квартиры, а может быть виллы, сразу не разобрать. Пахло летом, пылью и цитрусовыми. Навстречу мне выплыла шикарная краля лет сорока, с немного припухшим лицом в обрамлении гривы черных волос. Одета она была затрапезно, кстати, тоже в халат. В руке держала высокий стакан с жидкостью, цвета я не рассмотрел, свет от окна бил ей в спину. Увидев меня, она быстро залепетала на птичьем языке, в котором легко угадывался итальянский. Я стал мучительно подбирать слова из скудного запаса английского, но сразу выяснил, что не только ничего не понимаю, но и вымолвить не могу, кроме «Парле ву франсе?». Хотя, какое «франсе», если она итальянка. Дива гневно взмахнула рукой, продолжая тараторить, голос ее достиг высоких нот. Я не хотел, но губы сами произнесли: «Дура ты, Моника! Счастья своего не ведаешь. Вот и все, что я хотел тебе сказать.»

Она залопотала еще громче, запустила в мою сторону стаканом, на ее крик выбежал мужик с плоской, как у камбалы, мордой и бесцветными глазами. Прежде чем я опомнился, он схватил меня за шиворот, развернул лицом к двери, рывком отворив ее, дал пинка под зад. Я вылетел пушечным ядром из квартиры и упал плашмя на стол с мокрой рожей. Поднял глаза, в метре напротив сидела ухмыляющаяся Дунька.

— Ну что, передал? Обменялись верительными грамотами? — ухмыльнулась крыса.

— Предупреждать надо. Я бы хоть побрился перед кратковременной поездкой на Аппенины. У нее муж часом не футболист? — спросил я, потирая ушибленный копчик.

— Нет, актер, красавец мужчина, в моем вкусе.

Можно было съязвить насчет вкусовых пристрастий Дуньки, но я тоже входил в ее список наравне с мужем Беллуччи, актером Лановым, лейтенантом Моро, так что лучше промолчать в свете открывшихся у крысы неожиданных дарований по перемещению тел в пространстве. Начнешь выпендриваться, так Дунька запросто может закатать куда подальше Италии, спросить у чертей почем уголек. Причем, мне подумалось, что и это не самый худший вариант, есть на земле места, почище ада, врагу не пожелаешь попасть в плен к аборигенам, что сьели Кука или на конвейер штамповщиком алюминиевых ложек. Интересно, она может только по нашему времени отправить погулять или, как Костерка Ветрова, закинуть в другой век со всеми его доисторическими прелестями. Был бы помоложе, я бы Древний Рим выбрал, уж больно развратная эпоха, самое оно оттянуться перед смертью, а потом уже принять чашу с ядом цикуты, как Сократ, правда это, кажись, в Греции происходило. Кстати, о разврате.

— Дуня, давно хотел спросить — что там с записью моих кувырканий с ясновидящей? Ты ее в Голливуд уже отправила, «Оскара» получила?

— Вай мэ, — крыса прижала лапки к щекам, — я же диск твоей жене в джип подбросила.

— Евдокия, ты меня удивляешь, на фига?

— Чтобы разоблачить твою кобелиную сучность. Я же предупреждала, что мстя моя будет жуткая, бомбардировка по всем фронтам, без жалости и сострадания, — отрапортовала Дунька, как на ежеквартальном совещании мафии по вопросам текущей вендетты. Посмотрев на мое опустошенное лицо, она смягчилась.

— Я же не рассчитывала, что ты так быстро признаешь свою трагическую ошибку, — крыса засуетилась, приводя себя в порядок, — Ну ничего, сейчас поправим, комар носу не подточит.

— Постой, — наблюдая, как Дунька засобиралась, я решил ее остановить, — там же, по сути, ничего похабного нет. На записи наверняка слышно и видно, как я от домогательств ясновидящей пытаюсь отвертеться.

— Ага. Дураков нет. Я звук убрала и интимную музычку подложила, охи, вздохи всякие, а видео смонтировала из самых пикантных моментов.

— Что, сама? — удивился я ее познаниям в компьютерном монтаже.

— Вот еще, — фыркнула Дунька, и в голосе зазвенел царственный металл, — у меня спецов на все случаи жизни — вагон, в моем распоряжении находятся лучшие умы человечества, да стоит мне только пальцем пошевелить…

— Погоди, говорю, — перебил я крысу. — Ты когда запись Наталье в машину подбросила?

— Вчера утречком, на ветровое стекло изнутри прилепила с записочкой, — Дунька немного охолонула и снова взялась за рюмку, вопросительно глядя на меня.

— Тогда все без толку. Наталья стопудово запись посмотрела, поэтому и названивала вчера вечером. Как она еще не заявилась, ума не приложу. Накрыла бы вас с поличным, тепленькими, зато я был бы в шоколаде, ибо спал, не участвовал, не содействовал, не привлекался.

— А что ж делать? Я прямо плачу от досады и раскаяния, — комкая платок, зашлась в причитаниях Дунька.

— У тебя оригинал записи остался?

— Конечно. В скворечнике у Кончиты лежит, — крыса кивнула на муху, изображавшую брошку, и призналась, будто в оправдание, — Я у нее ночую иногда, там и вещдоки храню. А что, тепло и сухо, мне удобно и мухе прибавка к зарплате за каждую ночевку капает. Деньги на елках не растут, а жрать все хотят. Тем более у Кончиты гастрит, ей все диетическое и свежее надобно, ты цены в магазинах видел? Без слез не взглянешь, я продукты выбираю и вою белугой.

— Тогда не все потеряно, — прервал я поток откровений, — можешь мне притаранить оригинал? Желательно побыстрее.

— Да не вопрос, одна нога здесь, другая там, — охотно согласилась Евдокия. — Мне только в пару мест надо заскочить всенепременно. Ну ничего, если не срастется, Шарику отдам, он принесет, облезлая птичка удачи.

Она допила рюмку залпом и исчезла в стене.

Я закинул руки за голову, потянулся всем телом и глубоко вздохнул с облегчением — пожалуй что впервые за последние десять дней мне посчастливилось остаться одному. Почему жизнь всегда бросает из огня в полымя — оставшись без дела, я постепенно осатанел от одиночества, только привык разговаривать сам с собой, не раскрывая рта, глядя на переливающиеся за окном тягучие дни, как жизнь по мановению чертовой палочки завертелась юлой и обороты не спадают, все убыстряя вращение.

Одиночество прекрасно, не успел подумать я, как сзади зачирикал домофон. В бешенстве вскочив, вылетел в прихожую и схватил трубку.

— Что еще?

— К вам посыльный с пакетом, — ошарашенный моим рыком, пробормотал охранник.

— Пусть оставит внизу, я потом спущусь.

— Не получится, — после некоторого молчания возразил голос, — расписаться надо.

— А это точно ко мне?

— Восемнадцатая, Никитину Василию Ивановичу.

— Запускай.

Дождавшись звонка, я открыл дверь и увидел на пороге Наталью.

— Так это ты представилась посыльным? — от неожиданности я чуть не ахнул.

Наталья не удостоила меня ответом, отодвинув рукой, роем пчел пронеслась мимо в гостиную, бегло осмотрела ее, будто что-то искала, и рванула в кабинет. Давно я не видел жену такой возбужденной, можно сказать, разгневанной.

— Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? — вернувшись в комнату, спросила Наталья, — ты уходишь к следователю и исчезаешь, пропадаешь с глаз долой, как беглый каторжник. Звонит Пертуччо, звонит Татьяна, тебя домогается Бессонов со слезой в голосе, мне названивают мерзкими голосами неизвестные люди, интересуются, скоро ли вернешься. Названивают все, кроме тебя, ты же разговариваешь со мной походя, на бегу, будто стоишь на станции и вот-вот поезд отойдет, обещая потом все объяснить. Вот и объясни, будь так любезен, что здесь вчера приключилось. В каком ты был состоянии, что к трубке не мог подойти? Я себя чувствую вдовой при живом муже.

Наталья попала в точку последним замечанием, обещавшим стать пророчеством. Склонив голову, будто нашкодивший пес, я молчал, выбрав излюбленную тактику пойманных с поличным мужей — дать стороне обвинения выговориться до конца и отрицать все, пока к стенке фактами не припрут.

Снова раздался звонок, Наталья, сверкнув взглядом, воскликнула — Ага! — и со всей дури распахнула дверь.

В проеме стоял унылый мужчина лет сорока, он отошел на шаг назад, еще раз сверившись с табличкой над дверным косяком.

— Так, квартира восемнадцать, вам посылка.

Наталья вырвала у него пакет и захлопнула дверь. Звонок пропел вновь. Мужик протягивал ручку и листок бумаги.

— Расписаться надо.

— Иди распишись, — скомандовала жена.

Я подошел, поставил закорючку на квитанции, приложив листок к стене.

— А от кого посылка?

— Понятия не имею, я курьер, вам надо на фирме узнать, — он полез в карман и достал визитку. Только я успел ее взять, как Наталья снова хлопнула входной дверью, едва не прищемив мне пальцы. На белом картонном прямоугольнике было напечатано «Хронос-Вектор», внизу мелкими буквами реквизиты.

Пока я знакомился с фирмой приславшей посылку, жена с остервенением рвала упаковочную обертку, из вороха бумаги на пол выскользнула потрепанная книга. Мы обступили ее с двух сторон, будто опасались, что книженция оживет, обернувшись мышкой, и убежит. Прочитали на обложке «Основы Марксизма-Шушенизма».

Я не выдержал и захохотал, Наталья посмотрела на меня, как на умалишенного, схватив книжку, пролистала ее, пытаясь найти тайный знак или послание, но ничего не обнаружила. Не удовлетворившись беглым осмотром, она перевернула книгу и стала трясти страницами вниз в надежде, что из нее выпадет черная метка, карта острова сокровищ или что там она хотела найти. Любовное признание, счет за электричество, долговые расписки, компрометирующие снимки?

В этот момент я впервые, как появились гости на принтере, понял, чего хочу. Точнее, чего не хочу.

Бессмысленный карнавал обступил со всех сторон, закружил в водовороте по чьей-то безумной прихоти, кружатся маски, взрываются петарды, я сам верчусь в этой сумасшедшей карусели и вижу чуть в стороне, в ряду недоумевающих зрителей мою жену. Она не понимает, что празднуют, но беснующаяся толпа уже заметила ее интерес и радостно протянула руки, чтобы втянуть Наталью в гибельный хоровод. Мне придется сделать все, чтобы этого не случилось, я обязан оградить, защитить ее от звериной камарильи любыми способами.

Наталья вернулась в гостиную, держа книгу в руке, обессилено села на стул рядом с окном в другом конце комнаты, подчеркивая отчуждение.

— Что творится, Никитин, ты можешь мне сказать?

Подойдя поближе, я присел перед ней на корточки.

— Наташ, я как ты мимо охранника проскользнула?

— Очень просто, — с неохотой откликнулась жена, — сделала морду кирпичом, кивнула, поднимаясь по ступенькам к лифту. Он ничего не спросил, а я докладывать не стала, больно надо.

Я положил голову на ее колени и закрыл глаза, Наташкины пальцы стали ласково перебирать мои волосы, мне показалось, что мы поплыли, обнявшись, в те непутевые, суетные времена молодости и любви, когда были неосознанно счастливы. Пальцы жены замерли, внезапно сжались в кулак, вцепившись в шевелюру, она рывком подняла мою покаянную голову.

— У тебя кто-то есть?

Она смотрела на меня в упор, я отрицательно покачал головой из стороны в сторону с такой силой, что еще чуть-чуть и услышал бы, как хрустнули шейные позвонки. Подключи меня сейчас к детектору лжи, я бы прошел все тесты с недрогнувшим лицом, не кривя душой — не было в моей жизни женщины, способной составить конкуренцию Наталье. Опустив голову, по движению ее пальцев я понял, что мне безоговорочно поверили.

— Никитин, — голос жены вывел из безмятежности, — откуда этот пошлый халат?

— Понятия не имею. Петькин, наверное. На стуле лежал.

Мы снова замолчали — я понимал, Наташке не терпелось узнать, что случилось в последние дни, но в то же время жена нутром чувствовала насколько болезненным может оказаться предстоящий разговор, поэтому она и балансировала на грани, откликаясь на каждую возможность оттянуть приближение неприятностей. По правде сказать, я находился в точно таком же состоянии души, точнее малодушия, страшась окунуть ее в чан собственных нечистот, варившихся внутри. Оправдывает меня, хотя это слабое утешение, что я действительно не знал, как поступить. Уже было собрался с духом, будь что будет, как колени жены вздрогнули, ей стало неудобно сидеть в неловкой позе, моя голова подпрыгнула колобком на ухабе, Наталья встрепенулась, вскочила, схватив за руку, повела за собой в Петькин кабинет.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Наталья достала из сумочки диск, вставила его в ноутбук и запустила видео, развернув экран лицом ко мне, чтобы наблюдать за реакцией в реальном времени, вживую, тепленьким, пока блюдо не остыло.

Надо отдать должное Дунькиному вкусу — никаких «даст ист фантастиш!» вмонтировано не было, музыка достойная, стоны не резали ухо, немного актеры подкачали, особенно герой-любовник. Никогда бы не подумал, что так плохо выгляжу со стороны — не рожа, а лапоть истоптанный. Носкова смотрелась откровенно лучше, особенно в неглиже, хотя на моем фоне и кляча бы скакуном показалась. Я смотрел кино с интересом исследователя — в голове уже выстроилась последовательная цепочка из самых пикантных сцен и теперь оставалось только сличить насколько разнятся наши с Дунькой способы отображения прекрасного таинства. В общем, наши с крысой нераскрытые таланты похоронены близко, если не в одной безымянной могилке, но уж точно на одном кладбище. На экране в приватной обстановке выпивают, улыбаясь, кавалер и дама. Дама кокетливо теребит пуговичку кофточки, камера уходит в сторону, и вот уже двое слились в страстном поцелуе, опять перебивка, пуговица оторвана, любовники чокаются бокалами, их руки встречаются, дама уходит на кухню и раздевается, затем герой переносит ее на диван. Глаза дамы закрыты в предчувствии вожделения, любовник тактичен и нежен. В целом, если не придираться, неплохое кинцо, до Тарантино, конечно же, не дотягивает, но поэтическая нотка чувствуется явственно. Надо узнать у Дуньки — она стихов случаем не пишет?

— Ну, что скажешь, Никитин? — Наталье не терпелось услышать мои объяснения.

Я пододвинул стул к столу и сел рядышком с женой.

— Не вижу ничего криминального в моих действиях, — ответил я, пожав плечами, — Ясновидящая, соседка генерала с его подачи пригласила в гости, непонятно с чего напилась и захотела лечь со мной в постель. Сразу скажу, у нее ничего не вышло, иначе бы тебе обязательно предъявили наглядные доказательства.

В подтверждение своих слов я кивнул в сторону монитора. По глазам жены увидел, что равнодушное спокойствие сыграло в мою пользу — ярость в сердце уступила место простому вопросу — а что, собственно, нам продемонстрировали на экране?

— Уложив буйную колдунью спать, сам прикорнул в кресле напротив, пока не пришел генерал и не выгнал меня взашей, истолковав открывшуюся перед ним картину спящих людей также, как и ты, с обвинительным уклоном. Поверишь, я на него даже зла не держу. Ну выгнал и выгнал, он же меня толком не знает, в отличие от тебя, — я потрепал жену по плечу и притянул к себе.

Она подалась вперед, обмякла в моих объятньях, но уже через секунду вырвалась, будто опомнившись.

— А кто снимал эту мерзость?

— Понятия не имею, — чистосердечно соврал я.

Повернувшись к столу, Наталья порылась в сумочке и протянула мне четвертушку листа.

— Полюбуйся. Кто-то залез ко мне в машину и оставил вместе с диском.

В записке печатными буквами от руки, вероятно, чтобы не узнали подчерк, было начертано: «Мадам, спешу довести до Вашего сведения, как развлекается Ваш супруг в Ваше отсутствие. Со всем к Вам уважением, Ваш Кукацапол Ёпрст».

— Ну что тебе сказать, — я повертел листок бумаги в руках, — Шаря в глубинах памяти, я не нахожу среди своих знакомых ни одного Кукацапола, что с ёпрстом, что без ёпрста. Никаких разумных объяснений по этому поводу мне не приходит в голову, кроме чьей-то гнусной шутки. Вот и все. Пойдем выпьем.

Наталья выдохнула и пошла вслед за мной в гостиную. Я плеснул себе водки, вопрошающе посмотрел на жену, она отрицательно покачала головой, присела за стол и тут ее взгляд наткнулся на деньги сложенные стопкой.

— Сколько здесь? — невзначай спросила Наталья, но голос ее выдал, она снова была взвинчена как пружина.

— Два миллиона, — беззаботно ответил я, собираясь выпить.

Жена вскочила, выбила из руки стакан, схватила меня за грудки и сказала, приблизив лицо вплотную, буквально прошипела, раздельно по слогам.

— Это ты его убил.

В ее голосе было столько злости, отчаяния и разочарования, будто она сама признавалась в чем-то запредельно постыдном. Я настолько опешил, что никак не мог сообразить, кого же еще в довершение ко всем бедам укокошил.

— Кого? — я попытался оторвать ее руки, но они клещами впились в отвороты халата.

— Мишку.

— Кого?!? — тут уже пришла моя очередь, и я заорал, — Да ты белены объелась!

Руки разжались, Наталья рванула в кабинет, принесла сумку, достала из нее небольшой предмет и протянула его на ладони последним аргументом. Я увидел золотую запонку.

— И что? — все еще не понимая, в чем дело, спросил я. Хотя запонку сразу узнал — ее мне всучил капитан на набережной.

Наталья опустилась в кресло и быстро заговорила, словно боялась, что ее перебьют. Мне показалось, что она вмиг постарела.

— Ты знаешь, у меня нет привыкли копаться в чужих вещах, но вчера я положила твои джинсы в стирку, предварительно проверив карманы, и обнаружила вот эту запонку.

— Не пойму, какая связь между запонкой и убийством Мишки? — я был спокоен, потому что не находил за собой вины, — Таких запонок в любом ювелирном навалом.

— Таких, да не таких. Видишь, — жена, взяв украшение, ткнула куда-то пальцем, — тут гравировка.

Я подошел поближе, сел напротив, пытаясь рассмотреть, но перед глазами, как назло, бегали серые мухи.

— Да вот же, 48+, - подсказала жена, — я сама эту гравировку заказывала.

— Зачем?

— Никитин, ты дурак или прикидываешься? — Наталья, казалось, немного успокоилась, — у Мишки в прошлом году был день рождения…

— В прошлом году у всех был день рождения, если мне не изменяет память. Даже у нашего кота.

Я не хотел ее злить, вырвалось само собой, но Наталья, думая о другом, по счастью, пропустила мою реплику мимо ушей.

— Ты уезжал по делам в Питер, попросил купить какой-нибудь подарок, сходить к Мишке и поздравить от нас обоих. Это случилось незадолго до вашей размолвки. Мне приглянулись запонки и я отдала выгравировать на них 48+, с намеком, дескать, сколько прожил, желаем прожить столько же. А теперь ответь, как в твоем кармане оказалась Мишкина запонка, а заодно просвети меня, недалекую, откуда на столе два миллиона? — она откинулась в кресле и посмотрела на меня.

Да уж, крыть действительно нечем. Нет, как ладно сложилось — запонка, Мишкина смерть и два миллиона на столе. Нарочно не придумаешь. Хотя, стоп! — нарочно как раз и придумаешь, а выдумщиков у меня под боком более чем достаточно.

— Мне нужно срочно встретиться со следователем, — выпалил я после небольшой заминки.

— Ты решил во всем сознаться?

Маятник настроения жены качнулся в противоположную сторону — секунду назад она была готова растерзать меня за то, что любимый человек, отец ее детей, вдруг оказался жадной сволочью, убившей друга из-за денег, но стоило гаду сделать добровольный шаг по направлению к тюрьме, как она превратилась из обвинителя в защитника.

— Наташ, не мели ерунды, ну какой из меня убийца? — для убедительности я зачем-то распахнул полы халата, обнажив волосатые ноги, будто с такими ногами не то, что человека, муху не обидишь.

Увидев, что довод не сработал, я подался вперед, взял ее пальцы в свои ладони, наклонился и поцеловал поочередно, потом притянул Наталью к себе и потащил в Петькин кабинет, служивший по совместительству опочивальней. Жена поначалу предпринимала робкие попытки вырваться, но они становились все тише и тише. Конечно — это несколько нестандартный ответ на обвинение в убийстве, но что поделать — у дурака в арсенале только гусли да свисток.

Три часа пролетели незаметно — именно столько времени понадобилось, чтобы окончательно убедить Наталью в нелепой вздорности ее предположений. Я на некоторое время выбросил из головы тяжкие думки о грядущем — в самом деле невозможно одновременно заниматься любовью и думать о смерти — такой будерброд не под силу даже творческим натурам, что уж обо мне говорить. Хотя «занимались любовью» не совсем верное определение происходящего между нами в кабинете-спальне Петруччо — мы любили, если быть совсем точным — любились, любовались друг другом, как после долгой разлуки. В нашем любовании преобладала не неистовость оголодавших любовников, а безмолвная нежность, когда легкие, еле ощутимые касания, поглаживания, поцелуи целиком заменяют слова, как у влюбленных глухонемых. Что это было — сон, дрема или милый ангел висел на нами, поигрывая на флейте, не знаю, не ведаю, даже не хочу задумываться. Давно потерянное ощущение счастья неожиданно вернулось, и мы плыли, слегка покачиваясь, боясь вынырнуть, обнаженные, бесстыжие в своей неожиданной любви.

— А Танька твоя все-таки сучка, кто бы что не говорил, — ни с того, ни с сего произнесла жена, одеваясь.

Можно было возразить — она такая же моя, как и твоя — но мне было не до этого, я все еще наслаждался видом одевающейся Натальи, будто в первый раз, хотя видел подобный стриптиз наоборот практически ежедневно.

— И в чем это выражается? — поинтересовался я, наконец-то отогнав наваждение.

— Она тебе изменяла с Мишкой, — глаза Натальи смотрели на меня сурово.

Я никогда не воспринимал Таньку, как любовницу, ну да, с ней было грех не оскоромиться, что мне и приходилось делать порою, не без удовольствия, прямо скажем, но наши отношения всегда были дружбой отягощенной редким истерическим сексом, а не любовью преобразившейся с годами в дружбу. И в этом наблюдалось существенное различие, никакой ревности к Таньке я не испытывал, мне было совершенно плевать с кем она спит, а кого за нос водит, она мне приходилась лучшей подругой, своей в доску до скончания веков, как бы это глупо не звучало.

— Наташ, тебе не кажется сама постановка вопроса несколько абсурдной? — настроение потихоньку начинало портится, действительность всегда без спроса вторгается в грезы беспардонным ублюдочным катком. — Татьяна мне не жена, как ты догадываешься, — я посмотрел на Наталью, она причесывалась напротив зеркала, не спуская с меня глаз, — у Таньки, если помнишь, только официальных мужей четверо в загашнике, а уж любовников за пазухой не счесть. Даже если допустить, только допустить, что все ее любовные связи можно считать изменой мне, хотя это сущий бред, то у меня рога бы выросли размером с Млечный Путь. Среди этой бесконечной вселенной Мишка видится ничтожно малой величиной.

Конечно, я лукавил, до меня сразу дошло, что имела в виду Наталья, но ее откровение застало меня врасплох.

— Не виляй в сторону, ты прекрасно понимаешь, что я подразумеваю под изменой, — Наталья бросила прихорашиваться и резко обернулась ко мне, — она предала тебя, Никитин.

Я хотел возразить, но Наташка остановила меня упреждающим жестом.

— Не спорь хоть сейчас, прошу тебя, Ник. Я закрывала глаза, стараясь не замечать вашу взбалмошную связь, только потому, что видела — Татьяна всегда стояла, как утес, на твоей стороне в любых ситуациях, даже когда ты был по-свински неправ, оправдывая тебя во всем. Не ведаю, что происходило между вами, Танька иногда отзывалась о тебе достаточно нелицеприятно, но стоило кому-нибудь не то что делом, но хоть полусловом вымолвить нехорошее в твой адрес, как она сразу превращалась в разъяренную тигрицу у которой пытаются украсть детеныша. Извини за сравнение, но со стороны все выглядело именно так. Ее беззаветная преданность примиряла меня с мыслью, что волей-неволей приходится делить тебя с кем-то еще. Едва я узнала, что Татьяна спала с Мишкой — это открылось уже после вашей с ним ссоры, когда ты стал пить не просыхая — моему негодованию не было предела. Видеть ее не могу. Ты не представляешь, какая мука была болтать с ней непринужденно в коридоре, когда ты ее привел недавно, и делать вид, что ничего не произошло.

— А как ты об этом узнала?

— Так Мишка мне сам сказал, лично, — Наталья немного замялась, — я приезжала к нему после того, как вы уже рассорились вдрызг в надежде попробовать помирить вас. Вот тогда-то он и признался, что давно спит с Танькой, да еще набрался наглости предложить мне занять ее место.

— А ты?

— А что я? — она улыбнулась, — Мое место всегда было рядом с тобой — в печали и в радости, в болезни и в здравии.

— Ты забыла добавить — в богатстве и в бедности.

— Болтун.

Я поднялся с кровати, подошел к Наталье, обнял ее и поцеловал в висок.

— Спасибо тебе, мать.

— За что? — удивилась Наташка.

— За то, что никогда не пыталась сделать меня лучше.

— Скажешь тоже. Ты мне в своем первозданном виде нравишься, — она не удержалась от шпильки. — Временами. И потом, что за радость ломать близкого через колено? Да и колени у меня не железные.

Наталья, будто очнувшись, глянула на часы.

— Мне пора, дела, будь они неладны. Тебе денег оставить? А, что я как дура, ты ж теперь миллионэр — Наталья вспомнила пачки на столе.

Когда за женой закрылась дверь, первое, что я сделал — позвонил Петруччо.

Петька, как всегда, балагурил, мне пришлось выдержать пять минут пустопорожнего разговора, прежде чем я подобрался к вопросу, из-за которого звонил. Сапог, как и обещал накануне, связался с Бессоновым и пригласил следователя в ресторан. Самым удивительным было, что Бессонов с радостью согласился, он буквально ухватился за предложение поужинать вместе, хотя по всем раскладам, кабак — не самое подходящее место для беседы со свидетелем по делу об убийстве. С другой стороны, со Славкой Бессонов тоже вел себя, выходя за рамки должностных инструкций — подъехал к дому, взял пакет, непонятно с чем. Учитывая, что Славка имел за плечами срок, то есть в глазах правоохранительной системы, оставался хоть отбывшим наказание и вступившим на путь исправления, но все равно судимым за тяжкое преступление уголовником. Как ни крути, следователь Бессонов, от которого я сейчас скрывался, вел себя достаточно нетривиально — это еще мягко сказано.

В конце разговора Петька сообщил название кабака и время встречи, шутейно пригласил присоединиться к пирушке, но я по голосу понял, что высказанное предложение не более чем дань вежливости. Положив трубку, я стал размышлять, в каком месте мне лучше перехватить Бессонова, застав врасплох, чтобы он не успел вызвать подмогу.

Было уже темно, когда я подъехал к дому, где должен был сиять огнями ресторан — адрес глянул в интернете. Припарковав машину метрах в пятидесяти вниз по переулку с односторонним движением — как ни крути, сотрапезники, отужинав, проедут мимо меня, я вышел на разведку, чтобы осмотреться и размять ноги. После небольшой рекогносцировки мне удалось разглядеть за деревьями еле различимую вывеску. Увиденное слегка озадачило — зная тягу Петруччо пускать пыль в глаза, он должен был пригласить следователя в шикарное заведение. Это никак не вязалось с тем, что я наблюдал перед собой — даже намеком на пафос тут не пахло. Пришлось еще раз укорить себя за глупую самонадеянность — вместо того, чтобы прочитать внимательно про ресторан, посмотреть цены, полистать отзывы, я мазнул взглядом страницу и понадеялся на авось, решив разобраться на месте. Если бы не переливающаяся лиловым светом фонарей парковка рядом с домом, явно для гостей — там стоял охранник — я бы еще долго плутал по переулку, всматриваясь в циферки домов и не веря собственным глазам.

Оглянувшись по сторонам в поисках места для наблюдения, я пересек узкую мостовую, отделявшую цепочку домов от бульвара и приземлился на скамейку, чувствуя себя разведчиком в тылу врага. Недоставало только газеты, чтобы уткнувшись в разворот, одним глазом поглядывать на неприметную дверь, напротив которой я занял скрытый пост. Хотя какие газеты в такую темень, только бы выдал себя, идиот!

Не успел я вдоволь отхлестать себя ушами по щекам за незнание специфики шпионажа, как на парковку вырулил черный мерин, открылась задняя дверь и из нее в лиловом свете прожекторов вышел блистательный Петруччо, одетый с иголочки. Он что-то пробурчал шоферу и направился прямиком к невзрачному входу. Петька позвонил, дверь открылась, мне удалось разглядеть длинный узкий коридор, заканчивающийся лифтом. Я поднял вверх глаза и увидел горящие огни последнего этажа, немудренно, что я не заметил их, находясь непосредственно перед домом.

Ошметками разбитого баркаса всплыли события недавнего прошлого — я вспомнил, что был в этом заведении, кажется, года два назад. Нас с Мишкой тогда пригласил поужинать важный клиент, чтобы отметить завершение одного деликатного дела. В действительности, ничего деликатного там не наблюдалось, история простая, как три копейки — одна финская фирма подрядилась сделать ему ремонт в только что купленной квартире за сумму сопоставимую со стоимостью новоприобретенного жилья. Когда ремонт был закончен — хозяин в это время болтался где-то за бугром, поэтому не мог контролировать процесс — оказалось, что итог отличался от задуманного в худшую сторону не только в мелочах. Хозяин, назовем его для простоты Абдурахман Завалкин, почему-то не хотел обострять, то есть, ни подавать в суд, ни устраивать скандал не входило в его планы. Он намеревался уладить дело без лишнего шума, полюбовно, но разницу между задуманным и воплощенным в жизнь обязательно получить, желательно в валюте и непременно наличными. Кто-то дал ему наш телефон и он обратился за помощью, нет, не в выбивании денег путем неджентльменского наезда, а только для составления реальной сметы ремонта.

Мы быстро выяснили, что контракт хоть и был подписан финской фирмой, его тут же отфутболили российской дочке скандинавской мамаши, пройдя по всей цепочке футболистов мы добрались до бригады гастарбайтеров из Белоруссии, которую нанял чуть ли не за еду и проживание бригадир-фрилансер, человек без чести, совести и юридического адреса. Короче, ничего нового, а про жадность капиталистов еще Маркс предупреждал.

Мы славно поработали, Завалкин получил отступные, ему еще в качестве жеста доброй воли что-то переделали и где-то подлатали, поэтому к приглашению обмыть удачный конец отнеслись с пониманием.

В ресторан можно было попасть только по предварительной записи, русская кухня, все дела, то есть много лепнины, сусального золота, в центре зала переливался фонтан с подсветкой. Что ели-пили толком не помню, одним из блюд проплыли камчатские крабы, вроде бы подавали яйца пашот, но скатерти в красных узорах под хохлому врезались в память намертво. Дунька пришла бы в восторг, заплакав от счастья.

Желтым китайским фонариком притормозило такси, из него вышел Бессонов и застыл в недоумении, точь в точь как я полчаса назад. То ли следователь получил подробные инструкции, то ли котелок у него варил не чета моему, но, потоптавшись с минутку на месте, он уверенной походкой двинул к заветной двери.

Зафиксировал время, как минимум час в запасе есть, на улице зябко, не май месяц, до Пушкинской площади рукой подать, заскочу в Макдональдс, подумал я, перекушу, а заодно погреюсь.

Во всемирно известной забегаловке народу топталось немного, обслужили быстро, получив свой кофе и чизбургер, я вышел на улицу и побрел вниз к машине. Салон немного остыл, но все равно внутри было уютнее, чем снаружи. Наскоро подкрепившись, я вернулся на бульвар, чтобы продолжить работу филера. Присел на скамейку, захотелось курить, полез в карман за пачкой, из него вместе с сигаретами выпал скомканный листок бумаги. Боже мой, какой я дурак — мало того, что мозги окончательно пропил, да еще в той же лохани память утопил — это был листок с адресом и телефоном Бессонова. Выходит я зря торчал битый час на ветру, всматриваясь в силуэты людей, больше похожих на тени. Следовало от дома Петруччо прямиком рвануть по адресу, указанному в листке, и там уже спокойненько перехватить Бессонова аккурат возле подъезда, когда он в расслабленном состоянии будет пересекать двор.

Удивительно, сколько мы времени тратим впустую из-за собственной невнимательности. Только я собрался исправить ошибку, как знакомая дверь распахнулась, из нее вывалилась компания из четырех человек, скорее всего две семейные пары и направились к стоянке, но не они привлекли мое внимание — вслед за ними на волю выпорхнула пичуга ростом с воробья и полетела в мою сторону. По мере приближения птица несколько раз увеличивалась в размерах и на подлете уже больше походила на крупную утку. Ну конечно же, это был шельмец гриф, летел он как-то странно, заваливаясь на одно крыло, как подбитый бомбардировщик, зажав в когтях на манер авиабомбы витую бутылку водки необычного фасона. Гриф виртуозно спикировал на скамейку позади меня, я услышал за спиной Дунькин ядовитый голос.

— Тебя только за смертью посылать.

Я обернулся, мои странствующие пиллитримы расположились полукругом на изогнутом сиденье и, не обращая ни малейшего внимания на прохожих, готовились совершить вечернюю трапезу. Бутылка громоздилась в центре, из под крыла грифа извлекли увесистый сверток, в котором находились тарелки, вилки, ножи, фужеры и многочисленная закуска. Я не успел опомниться, как на скамейке накрыли полноценный ужин со спиртным — Дунька суетилась, Варфаламей посмеивался в усы, а Шарик переминался с ноги на ногу с важным видом. Меня бестиарий в упор не замечал, будто бы они находились в полном одиночестве.

— Все гладко прошло? — спросил черт.

— Без сучка и задоринки, — отрапортовал гриф, — правда шеф повара Святой Кондратий чуть не хватил, у одной официантки месячные внезапно начались, ну и так по мелочи — пару подносов перевернул, когда жратву выбирал, да горку посуды крылом зацепил, уворачиваясь от швабры.

— А швабра откуда взялась? — удивилась Дунька.

— Ее охранник у уборщицы вырвал, когда та кастрюлю с ухой из стерляди на пол опрокинула, да сама же в этой луже навернулась, толстая дура.

— Надо отметить маленькую победу над общепитом, — торжественно произнес черт, поднимая фужер — вдрогнем, дети мои.

— Триумфатор хренов, ты бы меня за провиантом послал, уж я бы там шороху навела, — недовольно пробормотала Дунька, подняв глаза, спросила буднично, словно мы и не расставались вовсе — Никитин, водочки тяпнешь? Чего жмешься с краю, будто неродной?

— Я за рулем, — пить мне совершенно не хотелось.

— Ха, — гаркнул Шарик, опрокинув водку в клюв, — да ты за полгода так проспиртовался, что уже один пес, пьешь или на хлеб мажешь.

— Да уж, раньше ты, мон ами, подобной чепухой не заморачивался, — с ехидцей вставил Варфаламей.

— Здоровье берегу, опасаюсь старческой немощи.

— Не беспокойся, она тебе не грозит, — сверкнул змеиным глазом гриф.

— В самом деле, мон ами, что ты так о смерти печалишься, на том свете весело, — сказал черт таким тоном, как в спину подталкивал.

— Ничего, может у вас там и смешно до колик, я и на этом свете не прочь еще четверть века поскучать. К тому же у меня кредит за велосипед не выплачен, трехколесный, в детстве брал на сто лет с рассрочкой.

— Под какой процент? — деловито заинтересовалась практичная Дунька, — я вот тоже думаю об ипотеке, тесно нам с Кончитой вдвоем в скворечнике, да и что за жизнь в замкадье? До ближайшей аптеки пять верст. А у мухи моей горемычной артрит — на одной мази разоришься, лапок-то шесть и все ноют, спасу нет. Надо бы перебраться в район попрестижнее, чтобы и бутик был в шаговой доступности и аптека за углом. Где-нибудь в Центральном округе, я прикидываю, соответственно положению.

— Тебе по статусу койка в общежитие — предел мечтаний, — поддел крысу Шарик.

— Повтори, что ты сейчас сказал, — угрожающе прошипела Дунька, приподнимаясь на задние лапы.

— С удовольствием, — нисколько не стушевался гриф, — койка в женском общежитие при мужской консерватории.

— Ах ты избушка на курьих ножках, — заорала Дунька и бросилась на Шарика.

Я воспользовался моментом и улизнул, решив, не мешкая, перебазироваться к дому следователя. Не успел сделать и двадцати шагов, как сзади хлопнула дверь, затем послышался знакомый хохоток Петруччо. Обернувшись на ходу, отметил, как Петька со следователем неторопливым шагом удалялись в сторону парковки. Побежал к машине, не снижая темп, еще раз сверившись с записью на листке, быстро завел двигатель и вырулил в сторону Тверской с намерением прибыть по адресу заблаговременно. Признаюсь, гонщик из меня получился никакой, я все-таки слегка заплутал, пришлось пару раз нарушить, имея фору по времени, прибыл с запозданием, глядя как от дома отъезжает Петькин мерседес. Преследовать Бессонова не имело никакого смысла, пока доберусь до двора, следователь уже скроется в подъезде, а в квартиру к нему идти я не хотел по вполне понятным причинам — он может быть не один, да и разговор на чужой территории изначально ставит тебя в невыгодное положение. Ничего не оставалось делать, как позвонить Сапогу.

Петька взял трубку, голос его звучал глухо и расслабленно, на мое трепетное, хорошо ли прошла встреча, ответил утвердительно, но подробностей раскрывать не стал, сославшись на крайнюю усталость, пообещав перезвонить завтра. Вот и все, выходит, что я убил четыре часа жизни на бессмысленные телодвижения по улицам Москвы, не достигнув намеченного результата. Посмотрел на часы — половина десятого. Набрал Наталью, узнал как дела, успокоил чем только мог, пообещав вести себя прилично, то бишь гордо нести звание мужа прекрасной женщины и не запятнать его ничем. Голос мой был трезв, звучал убедительно и Наталья обреченно пожелала мне не свернуть шею раньше времени.

Подъехав через час к Петькиному дому, обратил внимание, что из окон его квартиры льется приглушенный свет. Охранник на мой вопрос ответил, что к Никитину никто не поднимался. Выходя из лифта, с сожалением подумал, что опять придется пьянствовать с бестиарием, а это совсем не входило в мои планы — завтра я собирался встать ни свет ни заря и отправится по уже обкатанному маршруту, чтобы перехватить Бессонова, когда он пойдет на работу.

В квартире было тихо, мягкий свет лампы еле добивал до коридора, без звука скинув куртку и ботинки, я осторожно выглянул в гостиную, замерев на цыпочках.

Трое архангелов были пьяны вдребадан, они сидели за столом и медитировали, прикрыв глаза. Судя по остаткам еды и разбросанным бутылкам, времени они даром не теряли, пока я мотылялся по улицам города. Бочком проскользнув краем гостиной к кабинету, уже закрывая дверь, я услышал заплетающийся голос Варфаламея: «Коллеги, для начала нам следует определиться со ступенями в градации креационизма, отринув ошибочные и малозначимые. Только так и никак иначе.»

Да уж, градация креационизма, подумал я, засыпая, это вам не хухры-мухры.