Предел тщетности

Глава 13. Семь дней до смерти

Утро отсалютовало страшной болью в голове, словно невидимая мельница перемалывала серое вещество в муку. Сказалось ли питие на голодный желудок или звезды так сошлись в сумеречном хороводе — неизвестно. Я с трудом разлепил веки, яркий свет ударил по мозгам, глаза отказывались фокусировать действительность, никак не наводились на резкость, будто разглядываешь мир через запотевшие очки.

Если день не заладился с утра, то непременно продолжит выкидывать коленца и дальше. Вторым неприятным сюрпризом было отсутствие графина с водкой на прикроватной, точнее, придиванной тумбочке. Я не верил глазам, мучительно соображая, как смогу одолеть несколько лестничных пролетов, чтобы спуститься на кухню к спасительному холодильнику. Глянул на часы, восемь утра, все еще спят. Дом застыл в гулкой тишине, поэтому каждый шаг к заветной цели, стучал набатом в башке с такой силой, что мне мерещилось, будто ныли, вздрагивая ступени, умоляя их не трогать, и протяжное эхо улетало в темноту огороженного перилами пространства. Преодолев половину пути, я с ужасом представил, что не увижу на кухне священного грааля. И от одной мысли о тщетности, бесполезности титанических усилий мне стало совсем гадко. Я шел по ступеням вниз, не только в прямом, но и в метафизическом смысле спускался в ад, ведомый водочным промыслом, и в конце провидение все-таки смилостивилось надо мной — графин чудесным образом оказался там, где ему и положено быть. Плеснув немного, выпил, постоял, отдышался, снова выпил, чуток отпустило. Пробежал глазами по кухне, зацепил взглядом плетеную корзинку, покидал в нее, что попалось под руку из еды. Возвращаясь в бильярдную, остановился между этажами и добавил из горлышка. Поднявшись наверх, разложил добычу перед собой и подумал — воистину, дорогу осилит идущий.

Вчера, пока Петька занимался делами, я прибрал со стола, не зная чем себя занять, помыл посуду, крутанулся по дому в надежде столкнуться со зверофермой, в общем болтался без дела, убивая время. Сапог закончил трещать по мобильному, выдавая ценные указания, примерно через час, когда я уже кемарил в кресле напротив него. Он разбудил меня, бесцеремонно тормоша за плечо, и я обнаружил перед собой сервированный на скорую руку журнальный столик на колесиках. Мы выпили, затем Петруччо продолжил прерванную историю про генерала и ворожею Носкову.

Ксюша родилась в семье дипломата, еще в детстве успела побывать в заморских странах, и к моменту окончания школы, свободно изъяснялась на трех языках, бегло понимая пять. Все прочили ей блестящую карьеру на международном поприще и совсем не в качестве жены атташе или посла, но в девушке победило творческое начало — она поступила во ВГИК. Встревоженные было родители, слегка выдохнули. Ксюша успешно училась на режиссера, на третьем курсе сняла нашумевший в узких кругах короткометражный фильм, высоко оцененный придирчивой критикой, но склонность к авантюризму, замешанному на страстной любви, заставили ее бросить учебу. Встревоженные родители застыли в недоумении. Ксюша втрескалась в артиста цирка, влюбилась безумно, без оглядки, как и положено романтическим натурам. Покинув кинематографическую стезю девица Носкова прыгнула с разбега в бурное море цирковых. Человеком, в широкие ладони которого она безрассудно вложила измученное сердце, был эквилибрист Борис Кастаниди, Он прижал Ксюшу к атлетической груди, и они помчались вместе, плечом к плечу, по городам и весям страны. Далее в рассказе Сапога появились овраги и буераки, разбитые дороги и захолустные гостиницы для командировочных, мелкие интриги и высокие отношения, несколько раз промелькнули слова «престидижитатор» и «гиппопотам Эммануил», но какое отношение они имели к основной канве рассказа я спьяну не понял.

Родители Носковой отлеживали перемещения дочери в пространстве благодаря редким звонкам, находились в полном ужасе и уже не выдыхали. Совсем было отчаявшиеся предки хотели махнуть на дочь рукой, но тут произошло событие, вернувшее заблудшее дитя в лоно семьи — на трассе под Новосибирском машину с влюбленными занесло и она, пробив заграждения, ухнула в воду с невысокого моста. Надо отдать должное эквилибристу Кастаниди — не получив практически ни царапины, кроме мелких ушибов, он выбил дверь искореженной машины и вытащил находящуюся без сознания Ксюшу на берег. В больнице, куда доставили потерпевшую, поставили диагноз — перелом позвоночника, лодыжки и что-то там еще мерзопакостное. Ее упаковали в гипс почти что с ног до головы и поместили на койку в палату для неходящих. Поначалу Борис с друзьями часто навещали Ксюшу, приносили цветы и фрукты, но гастроли закончились, цирк уехал, а Носкова осталась наедине с любовью. Борис иногда появлялся, вырываясь буквально на несколько часов, но жизнь брала свое и очень скоро он перестал отвечать даже на звонки. Родители выдохнули и засуетились. Как только позволило состояние здоровья, ее перевезли самолетом в Москву и положили в клинику под присмотр отличного хирурга, знакомого отца. Выйдя из больницы, Ксюша в 25 лет начала жизнь с чистого листа, нет, ее звали восстановиться в институте, но она только покачала головой. Отвергла она и заманчивое предложение семьи прокатится в одну из беззаботных стран Карибского бассейна с пальмами и пляжами, куда отца Ксюши внезапно назначили послом. Родители с шумом набрали воздух в легкие, оставлять без присмотра дочь не входило в их планы, но за ее безопасность поручился старший брат Леонид, ответственный человек и успешный бизнесмен. Родители выдохнули и улетели.

Молодая женщина свободно владеющая несколькими иностранными языками, запросто нашла бы приличную работу в Первопрестольной, но Ксюша не искала легких путей к успеху, к тому же голодная смерть ей не грозила по-любому. Мощна брата была предоставлена в ее пользование без ограничений, хотя и с мелкими оговорками, да и родители до отьезда не шаурмой на рынке торговали, хватало чего положить на хлебушек. Но и тут Носкова проявила ослиное упрямство и денег у брата не взяла, решив во всем полагаться на себя. Помыкавшись пару-тройку лет по различным конторам, перепробовав кучу занятий, потому что работой их назвать язык не поворачивался, она практически потеряла веру в человечество. Ксюша почти созрела, чтобы позвонить брату, но случай привел ее на один сайт с предложением об удаленной работе. Она стала зарабатывать копипастой, начала перелицовывать чужие тексты для продвижения услуг, товаров и прочей лабуды. Денег выходило не ахти как, даже по скромным меркам, но главным достоинством было счастье не видеть ни начальство, ни коллег по работе. Знание языков оказалось нехилым подспорьем, Ксения попутно ухватилась за переводы и расценки на ее услуги уверенно поползли вверх. Однажды ей поступил заказ от спонсора разрекламировать сайт одной начинающей, но подающей надежды колдуньи. Носкова подошла к делу ответственно, решила пробежаться по аналогичным сайтам, чтобы овладеть материалом, да так и зависла, вчитываясь, на пару недель. Спонсор полетел щелчком в урну, прошлое перечеркнуто, проход к нему завален камнями, она вдруг почувствовала такую внутреннюю свободу, какую не ощущала даже под куполом цирка. Только находясь в злополучной машине, в момент полета с моста, она пережила нечто подобное. Во всяком случае, именно такой фразой описал ее тогдашнее состояние ухмыляющийся Петруччо.

Ксюша решила стать колдуньей по двум причинам — во-первых, цирк еще плескался в ее душе игристым вином, хотя и отдавал горечью, во-вторых, колдуны, как и кошки, гуляют сами по себе, и нет на них ни управы, ни профсоюза. Бдительное око в лице государства не желало связываться со всякой мистикой, окучивая другие тучные поляны, в следствие чего в стане экстрасенсов царил его величество рынок — конкуренция дикая, чуть зазевался, сожрут без соли. С другой стороны, для любого новичка есть шанс, а где еще ловить рыбку в мутной воде, как не в огромном мегаполисе. Носкова зарегистрировалась как индивидуальный предприниматель, накупила всякой-всячины для магического действа и на этом сбережения закончились. Дело застопорилось, брать деньги у брата она не хотела. Генерал ворвался в магический круг в самый подходящий момент, когда Ксюша после долгого отсутствия прилетела в родительский дом с целью проветрить мозги и обдумать планы на будущее.

Их дружба, без двусмысленных кавычек, положила начало творческому тандему и ознаменовалась многочисленными победами на ниве экстрасенсорики. Так как они были совершенными профанами во всем, что касалось темной стороны жизни, то и поступали как бог на душу положит, не считаясь с уже признанными канонами и правилами. Прозябавший в одиночестве, ставший было попивать генерал, на глазах преобразился, подтянул живот и начал сыпать идеями, как во времена соавторства с Петруччо. В качестве пробного шага он предложил взять известный магический ритуал, колдовской заговор или что там еще, и внести в него существенные изменения в духе постмодернизма. Ксюша как раз смотрела на мониторе ролик про избавление от порчи. На экране мордатый экстрасенс с дефектом речи, смахивающий на охранника супермаркета, медленно водил яйцом по спине сидевшего на табуретке парня. Вот, закричал Решетов, это то, что нам нужно. Генерал предложил в корне изменить процедуру гадания, переместив испытуемого из сидячего положения в расслаблено-горизонтальное, попросту положить куда-нибудь, совместить полезное с приятным, добавив к катанию яйцом оздоровительный массаж. Ксюше идея понравилась. Они неделю обкатывали процесс выкатывания на спине генерала, оба остались довольны и решили, что пора запустить нововведение в массы. Как ни странно, народу «выкат яйцом с изюминкой «пришелся по душе. Люди потянулись тонким ручейком к уже Ариадне Бубило-Райс, а вошедший во вкус Решетов продолжал креативить, предлагая усовершенствовать обряд. С его подачи Ксюша начала усиленные тренировки по выкатыванию с двух рук, вращая куриные яйца по спине клиента в противоположных направлениях. Тут как раз помогли уроки манипуляции, которые Ксюша брала у известного престидижитатора, упомянутого в начале Петькиного рассказа.

— Погоди, — остановил я Сапога, почувствовав, что сейчас нас понесет в непролазные дебри ясновидения — Заговоры, привороты, выкаты, яйца какие-то… Зачем мне все это? Я же просто спросил — спит генерал с колдуньей или нет?

— А твое какое собачье дело? — неожиданно разозлился Петька.

— Да никакого, интересуюсь и все.

В самом деле, что мне теперь, рассказывать Петьке о встрече с ясновидящей и собственных страхах в связи с ней. Туго варил котелок, хотелось хоть какой-то конкретики, а все будто сговорившись, разноцветными кубиками рассыпают передо мной длиннющие истории без конца, хорошо хоть начинают не от библейских времен.

— Ладно, — Сапог встал из за стола и стал ходить по комнате, из угла в угол, словно писатель потерявший нить повествования. Я с удивлением заметил, что он тоже изрядно наклюкался.

— У них платонический БДСМ, — он остановился передо мной, покачиваясь с мысков на пятки с таким видом, будто вверял в мои руки жизнь и здоровье своих близких.

— О, как. Точнее, это как? Расшифруй, будь любезен. Я не знаток в сексуальных девиациях.

— Да тут как раз ничего сексуального и нет. Подоплека, конечно, угадывается, но… как бы тебе попроще объяснить, — он замялся, подбирая слова.

— Может они энергетические вампиры? — необдуманно брякнул я, и тут же испугался, что мы вконец запутаемся в нагромождении с трудом объяснимых фраз.

— Нет, старичок. С вампирами все проще. Они сосут себе, пока не напитаются и отпускают жертву до лучших времен. А тут сплелись двое, и не поймешь, кто из них жертва, а кто палач. Мельтешат перед глазами, ежесекундно меняясь ролями, пока ты пытаешься угадать, кто же из них кого истязает. Единственное ясно, что все происходит по обоюдному согласию, — Петруччо снова присел напротив меня, доверительно тронув за руку, — Женька моя вдрызг с отцом разругалась, Ксюху на дух не переносит. Ладно бы ревность, но тут нечто другое, глубинное, от мозгов идет, не от души. Если бы на уровне инстинкта, старик, я бы понял. Черт возьми, все хорошие люди по отдельности, но словно черная кошка пробежала. А я болтаюсь между ними и получаю тумаки и упреки со всех сторон. Жену люблю, генерал мне дорог, Ксюха нормальная баба. Она, кстати, действительно дар имеет, если отбросить всю эту чепуху про убывающую Луну в созвездии Козерога.

На этой горестной ноте мы закончили разговор и разошлись баиньки. Из сегодняшнего утра он показался мне никчемным и бесполезным, а главное — он не ответил на мучившие меня вопросы, нагородив новые. Генерала мы вчера не дождались, о зоопарке нечистой силы так и не поговорили, ни на шаг я не продвинулся к пониманию — что делать дальше, а из лукошка оставшихся дней исчез еще один шар.

Я с досады покачал головой и налил рюмку.

— Мон ами, ты такими темпами скоро записным пьяницей станешь, — голос исходил откуда-то из под бильярдного стола.

Из дальней лузы справа, будто из подземелья, покряхтывая, вылез черт. Под мышкой он держал плетеный складной стул, в руке клюшку для гольфа. Я заметил, что он прихрамывает. Вслед за чертом на зеленое сукно явил растрепанный лик гриф, придерживая крылом походный чемоданчик. Дуньки с ними не было. Странно, но я сегодня даже обрадовался появлению Варфаламея, с добродушным нетерпением ждал, пока они рассядутся, вернее, обустаивался только черт, а Шарик то и дело нырял обратно в лузу доставая из нее, как фокусник из шляпы, складной стол, закуску и прочую, нужную для застолья белиберду. Обычно независимый и невозмутимый гриф явно лебезил перед чертом, прислуживая ему в роли вышколенного лакея. Варфаламей же изображал барина, взыскательно поигрывая бровями, въедливо наблюдал за тем, чтобы Шарик, не даг бог, недосолил с подобострастием. Взлетела в воздух, хлопнув, накрахмаленная скатерть, легла покрывалом на стол, поверхость которого Шарик тотчас же заставил всевозможными старинными приборами, отливавшими серебром. Черт сидел, развалившись на стуле, одной рукой опирался на клюшку для гольфа, другой ежесекундно пинал грифа в бок, укоряя за нерасторопность. Наконец приготовления закончились. Последним аккордом Шарик нацедил настойки в гнутый серебрянный кувшин, из кувшина налил в пузатый червленый бокал, который поставил перед чертом, предварительно протерев полотенцем белоснежную скатерть, смахивая невидимые крошки. Варфаламей поднял рюмку и подмигнул.

— Давай, мон ами, выпьем. Веселый денек сегодня намечается, — черт протянул бокал по направлению ко мне.

Мне пришлось встать, перегнуться через бильярдный стол, чтобы чокнуться с Варфаламеем. Гриф застыл в почетном карауле рядом, по левую руку от сидящего.

— За что пьем? — поддерживая дурашливый тон, спросил я.

— За исполнение желаний, — ласково произнес черт, и столько радушного простосердечия сквозило в его словах, что я поневоле насторожился.

— Интересно только чьих?

— Твоих, твоих, мон ами. Не переживай.

— Не ожидал. С чего вдруг такая щедрость? — продолжал допытываться я, держа рюмку перед собой, в то время как Варфаламей уже хлопнул порцию и начал закусывать.

— Удивляюсь я на тебя, Никитин. Сам же позавчера плакался, что жизнь дерьмо, намекал насчет призовых. Я поразмыслил над твоими словами. Проси, что хочешь, пока я добрый, — в подтверждение слов черт милостливо потрепал грифа по голой шее.

— Постой, я что-то не вьезжаю. Значит мне роман ваять не надо?

— Угадал. Нет в тебе писательского дара. Зачем насиловать человека, заставлять его делать то, к чему он совершенно непригоден. Мы ж не изверги, как тебе сдуру почудилось, не душевные изуверы, а всего лишь скромные рыцари удачи, несущие в мир недостающую гармонию. Заказывай. Жизни вечной не проси — сказочные пожелания не обслуживаем, но земных щедрот не чураемся, — черт слегка покачнулся, стул скрипнул, и я понял, что это далеко не первая рюмка Варфаламея сегодня.

Тут что-то не так. Несмотря на благодушное настроение, вид у моих зверушек был довольно таки помятый.

Особенно выделялся Шарик, всегда подтянутый, аккуратный, перышко к перышку, сегодня он был изрядно вскокоченный, напоминая петуха, только что закончившего бой за звание чемпиона курятника. Дунька куда-то запропостилась, неужели настолько обиделась, что видеть меня не желает?

— А где наша мать Тереза, наш Вельзевул в юбке, повелитель мух? — вместо пожелания невпопад поинтересовался я.

— Дунька, Вельзевул в юбке? — разлепил клюв Шарик со всем сарказмом, на который был способен, но черт шикнул, и гриф, проглотив вопрос, снова застыл сфинксом.

— Хворает, мой ами. Мы вчера новоселье у мухи справляли. Кстати, прошу любить и жаловать, — он небрежно махнул клюшкой и я услышал тихий шум, что-то среднее между жужжанием шмеля и комариным писком.

Со стороны окна на скатерть спикировала фиолетовая муха размером с палец и стала бесцельно бродить между приборами. В ее облике было что-то необычное, я еще раз завис над столом, пытаясь рассмотреть насекомое поближе — поперек волосатого брюшка шла перевязь из атласной красной ленты, заканчивающейся пафосным бантом на спине.

— Знакомься, Кончита, испанских кровей, не путать со шпанской мушкой. Именинница, новосельница замкадная, novoselius zamkadus. Вчера прописывали ее в коллективе, перебрали малость, вот Дуня-то и слегла, давление, одышка. Доктор рекомендовал постельный режим.

— Да уж, видимо нагулялись вволю, раз врача пришлось вызывать. Неужто неотложку?

— Вот еще, — засмеялся черт, — чего медиков зря гонять, бензин государственный жечь — Шарик белый халат накинул и поставил диагноз. Три дня не вставать. Зря что ли он чучелом в медицинском техникуме подрабатывал, нахватался за столько лет.

— Погоди, ты же говорил, что он чучелом в церковно-приходской школе на шкафу стоял, причем тут техникум?

— А, — расслабленно икнул черт, — где он только чучелом не прозябал. Посмотри на него, чучело и есть, лупоглазое.

Гриф на эти обидные слова Варфаламея никак не отреагировал, стоял по струнке, только глазами косил на часы стоящие в дальнем углу просторной бильярдной.

— Жаль, что Дуньки нет, — выдохнул я искренне, — Мне хотелось бы извиниться перед ней, зря я ее обидел. И танцует она неплохо, хоть и не Майя Плисецкая. Как только она появится…

— Бинго! — заорал гриф во всю глотку. Часы начали отбивать девять утра, Шарик сорвался с места, подскочил сзади к черту, отвесил тому гулкую затрещину и попытался лапой сквозь плетеные прутья дать пинка сидящему на стуле Варфаламею. После короткой борьбы запутался в переплетениях спинки, взмахнув крыльями, воспарил над бильярдным столом, опрокинув черта, который шлепнулся мордой в сукно. Так со стулом гриф подлетел к столу, подхватил крылом кувшин и стал жадно лакать генеральскую настойку. Утолив жажду, он припустился по бильярду за Варфоломеем, пытаясь ударить того стулом, черт уворачивался довольно-таки удачно, показывая чудеса эквилибристики. Импровизированные скачки с препятствиями по бильярду продолжались минут пять. Наконец, обессиленный Шарик угомонился.

— Скотина, натуральная скотина, — приговаривал гриф, освобождая ногу из прутьев.

— Уговор дороже денег, — слегка остыв от беготни, посмеивался черт, — Проиграл, служи. Какие ко мне претензии? Я тебя за язык не тянул, согласие клещами не вытягивал. Сам предложил. Не умеешь играть, так хоть проигрывай с честью. Взял слово, держи, — черт перешел на издевательски-назидательный тон, — а у тебя обещания, как сыр в вороньем клюве — не успеешь глазом моргнуть, ты уже варежку раззявил и кисломолочный продукт на землю выронил.

— Как же, как же, — гриф после сложных манипуляций наконец-то вырвался из пут, — то-то я погляжу ты обещания клятвенно держишь, ага.

— Не понял, — изумился Варфаламей. Он повернулся ко мне, как бы приглашая удостовериться в вздорности обвинений Шарика, — Мон ами, о чем вещает эта сумасбродная птица?

Я не ответил — не хватало помимо собственных забот взвалить на плечи еще и цеховые разборки между эмиссарами нечистой силы. Закурив, я откинулся на мягкую спинку дивана и стал с неподдельным интересом следить за продолжением представленья, так сказать, непосредственно из партера.

— Ну что ж, выкатил бочку, откупоривай. Не тяни крысу за хвост, — выдал черт.

— С превеликим удовольствием, — парировал гриф. — Не понимаю, в чем причина неоправданной благосклонности по отношению к этому хмырю, — он ткнул крылом в мою сторону, глаз его блеснул гневом. — За то время, что мы видим его перед собой, Никитин только и делал, что бухал, проматывая наши денежки, давал обещания, которые не выполнял, да и не собирался выполнять. При этом он имеет наглость раскрывать пасть и требовать справедливости, опять же в иллюзорных рамках сомнительных представлений об истинной объективности, в то время как сам не имеет о ней никакого понятия. Да еще и бонусов требует, гнида эдакая. Дуньку обидел почем зря — мученицу, не побоюсь этого слова, библейскую.

— Тут ты, Шарик, переборщил, слово «мученица» в обоих заветах встречается 127 раз, но про Дуньку там ни полсловечка. Впрочем продолжай, я подобного красноречия давненько от тебя не слышал, — черт повернулся ко мне и кивнул в сторону грифа, — Видимо наболело.

— Ты ему на меня не кивай, тоже мне, союзничка нашел. Проси, что хочешь, пока я добрый, — передразнил Шарик черта, подражая интонации, — шиш ему с маслом. Сказали, помрет в указанный срок, значит должен копыта отбросить, и никаких сусликов.

— Ты заблуждаешься, мой пернатый друг, как грибник в чаще. Никто похороны Никитина не отменял и даже не переносил на более поздний срок. Все договоренности остаются в силе. Немного поменялись вводные, только-то и делов.

— Постойте, — не удержался я, — давайте еще раз уточним. Варфаламей сам же сказал, что роман писать не надо, нету во мне таланта, и поэтому он освобождает меня от писательской стези. Или я во что-то не врубился?

— Ты, как всегда, не дослушал, мой ами. Спешишь, непонятно куда. Вознаграждение бывает за труды, за бездействие только всеобщее порицание полагается. Раз одну схиму с тебя сняли, жди другой и не возмущай мой слух торопливыми глупостями. А надлежит тебе за оставшийся срок выяснить, кто отправил к праотцам дружка твоего, Мишку.

— Есть у меня одно подозрение.

— Излагай, не медли. Мы замерли в ожидании, — черт, поднял упавший стул и уселся верхом, положив голову на спинку, всем своим видом напоминая печального клоуна.

— Ты его грохнул. Сначала объявил, что я сдохну, Мишку за каким-то бесом сюда приплел, а потом слетал по-быстрому к нему на квартиру и забил молотком. Все сходится по времени.

— И зачем мне устраивать выкрутасы с перелетами по воздуху? — Как-то даже устало спросил черт.

— Для того, чтобы запутать меня окончательно. Вовлечь в свои сети нечистотные. Не удивлюсь, если ты и пальчики мои где-нибудь оставил в квартире, и их непременно найдут со дня на день.

— Боже, с кем мы связались, — буквально простонал гриф, накрыв крыльями цыплячью голову, — да он просто дурак несусветный.

— Никакой он не дурак, — черт потянулся к столу и гриф по старой памяти обслужил его на один бокал, — У Никитина тактика, выражаясь футбольным языком, нападение от обороны, гони врага по полю от собственных ворот. Только одно ты не учел, мой ами, нет у меня лицензии забирать жизнь человека. Ты меня с Джеймсом Бондом спутал. Покалечить куда ни шло, довести до самоубийства — пожалуйста, но вот так, чтобы чик, ножом по горлу или молотком по затылку, не уполномочен.

— Меня от твоего гуманизма, Варфаламей, на слезы умиления прошибает. Мишку он, видите ли не трогал, зато мне сразу повестку на сборы в мир иной предъявил, без церемоний. Но и тут вроде бы не при делах, в книжке дата смерти пропечатана, а ты лишь проводник, оракул, с тебя и взятки гладки. Тупой исполнитель чужой воли. Не так, скажешь?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — черт стал раскачиваться на стуле.

— Очень быстро состаришься, буквально за неделю, — гриф развернул в деталях фразу Варфаламея.

— Один уточняющий вопрос — вы в самом деле считаете, что я в состоянии найти убийцу Мишки, в то время как государственные органы уже девять дней топчутся на месте? Что я вам, Шерлок Холмс на пенсии?

— У тебя мотивация сильнее.

— А как же свобода выбора, о которой ты вещал намедни? — мне действительно стало интересно. — Или окно возможностей уже закрыто?

— Ничуть. Просто видя твое бездействие, я слегка ужесточил условия. Сузил рамки.

— Ладно. Только нет у меня уверенности, что вы не передумаете на полпути и не выставите мне новое невыполнимое задание, например, за три дня выучить язык хинди.

— Могу честное слово дать или побожиться, да ведь ты, мон ами, не поверишь, — черт перестал скрипеть стулом и развел руками с улыбкой.

— Дьяволом поклянись лучше, — мне начал надоедать этот разговор. Я не верил ни единому слову черта.

— Не дьяволохульствуй, сын мой, — укорил гриф, и мне показалось, что он облегченно выдохнул. — Надо скрепить наш договор выпивкой.

— А и правда, — засмеялся черт, — выпьем на посошок, без формальностей.

Гриф быстренько налил в бокалы, заодно шуганув юбилейную муху с банки, опустившую хоботок в жидкость. Я тоже последовал приглашению проказников и наполнил рюмку. На лестнице заскрипели ступени, в комнату заглянул Петруччо, деловитый, при полном параде, в черном костюме, как на похороны, чисто выбритый, бородка ниточкой, с неизменным загаром и улыбкой до ушей. Будто и не пил вчера.

— Здоров, Иван Петров, с кем это ты сейчас беседовал или мне послышалось? — Сапог окинул глазами комнату, задержал взгляд на бильярдном столе. — Банок-то напер у генерала.

Я посмотрел на зеленое поле сукна, черт как ни в чем не бывало обгладывал мясо с косточки, Шарик, стиснув крыльями, наяривал початок вареной кукурузы, муха сидела напротив Варфоломея и смотрела ему в рот. Петька, так же как генерал, не видел моих гостей. Впору было расстроиться, но у меня почему-то отлегло от сердца.

— Ты что, уже уезжаешь? — вместо ответа поинтересовался я.

— Да, старик, пора в Москау, дела, черт бы их побрал. Недоговорили мы с тобой вчера, вечно у нас так — размениваемся по пустякам, а о главном ни слова. Ну, не беда, не последний день живем, помирать пока рановато.

В конце его фразы я мысленно поставил несколько знаков вопроса, подумал и добавил восклицательный знак. Петька подошел к столу, поднял банку к глазам, прочитал название настойки, взвесил в руке и поставил на место, едва не опрокинув стол с закуской, но черт даже ухом не повел, будто в комнате никого, кроме грифа, не было.

— Я звонил Бессонову, — продолжал Петька, подойдя к окну и откинув штору, — пригласил его в ресторан. В ближайшие день-другой встретимся, наведу ему тень на плетень.

— И он не отказался?

— Обижаешь, мне показалось, что он трубку от радости готов слопать. Кстати, — Петруччо полез во внутренний карман пиджака, — я вчера заехал на Митинский рынок по дороге, прикупил там для тебя краденый телефон. Так что пользуйся на здоровье.

— Поощряешь воровство, — укорил я, но телефон взял.

— Воровать нехорошо, — ответил Петруччо безразличным тоном, словно речь шла о том, что надо мыть руки перед едой, — а уж покупать краденое, заранее зная его происхождение — нет более аморального занятия. Но мои нравственные принципы, если ты не забыл, старичок, не распространяется на все общество, ограничиваясь узким кругом друзей.

Он снова полез в карман, достал связку ключей, отцепил пару на отдельном кольце и положил на стол.

— Это ключи от моей квартиры, в которой я иногда работаю, вот адрес, — он достал сложенный вдвое листок бумаги, — охрану я предупредил. Возникнет надобность, не стесняйся, старичок, ключи есть только у меня. Евгения моя в Таиланде, у младшего каникулы, решили отдохнуть. Так что никто тебя там не потревожит, если что.

— Если что? — мне вдруг захотелось уточнить.

— Мало ли, — загадочно произнес Петька, — хватит тут торчать, спускайся вниз. Генерал уже копытом бьет в нетерпении, желая познакомить тебя с Носковой.

Он пожал мне руку, развернулся и поскакал вниз по лестнице. Я услышал, как он насвистывает, безбожно фальшивя, арию Фигаро. Оглянулся на бильярдный стол, а сотоварищей и след простыл, даже банок с настойкой не оставили.

Подражая Петьке, беспечно побежал по ступенькам, перепрыгивая через одну, попробовал засвистеть, изо рта вырвался сип, напоминавший завывания ветра в непогоду. Вылетел с разбегу на первый этаж и чуть не врезался в колонну. Генерал с кухни удивленно наблюдал за моим экстравагантным появлением, приподняв брови домиком.

— Сейчас, быстренько, только душ приму. Буквально пару минут — вместо «здрасьте», поприветствовал я Решетова.

По военному шустро разделся, встал в ванную, открыл воду и капли сверху забарабанили по голове, плечам, выводя из утреннего застоя. Когда вернулся чистый, благоухающий, нахально воспользовавшись бритвенным прибором генерала и его немудреным парфюмом, Решетов, как мне показалось, уже копыта стер до колен, судя по тому, какую зажигательную легзинку исполняли его пальцы на кухонном столе. Наскоро позавтракал тем, что генерал сподобил, не успел толком покурить, а неутомимый Жорж уже тянул меня за рукав к выходу.

— Пойдем, пойдем. У Ксении покуришь, она разрешает. Оставь, не надо куртку надевать, тут рядом, соседний дом, добежим за несколько секунд, — подталкивал к двери генерал, когда я притомозил у вешалки. Выскочили на крыльцо, холодный ветер тут же взъерошил не успевшие высохнуть волосы, разметав их на голове в одном ему ведомом порядке — выходит зря я так старательно причесывался перед зеркалом, наводя последний глянец перед предстоящей встречей с так волнующей меня ясновидящей. Мы гуськом выбежали на дорожку, но потрусили не к воротам, а вбок — между двумя участками маячил проход с красивой резной калиткой. Ветер молотил кулаками в спину, подгоняя нас, генерал бежал впереди, но его шевелюра под порывами холодного воздуха даже не шелохнулась, будтонабросили на волосы невидимую сетку. Мою же гриву мотало на ветру из стороны в сторону и я вспомнил, что посещал парикмахера последний раз полгода назад. Странную парочку мы представляли, если взглянуть со стороны — в авангарде Решетов в зеленом спортивном костюме с изумрудным вставками, высокий, поджарый, напоминавший со спины крокодила, и я, замыкающий цепочку, в клетчатой байковой рубахе, в потертых джинсах и тапочках на босу ногу, с развевающимися вихрами, как у домовенка Кузи из мультика. Ну, ничего, Носкову цирком не удивишь.

Дом соседки тяготел к современности и был вдвое меньше Решетовского монстра, приземистый, на два этажа, с покатой крышей, он был построен в угоду другой эпохе и несомненно человеком с хорошим вкусом. Мы взлетели на крыльцо, ветер стих внезапно и я успел, поплевав для верности, двумя ладонями пригладить волосы по бокам, пока Решетов возился у двери, старательно вытирая ноги. Хозяйка, предупрежденная заранее, ждала нас в прихожей. В облике генеральской пассии не угадывалось ничего, чтобы указывало хоть намеком на связь с потусторонними силами. Молодая женщина, лет тридцати, находившаяся в том счастливом возрасте, когда года можно убавлять смело, не нарываясь на лесть. Ладная, точеная фигурка, пшеничного цвета волосы, стриженные под каре, обрамляли милое, но вполне заурядное лицо. Серые в голубизну глаза, приветливая улыбка, про таких говорят «симпатичная», потому что не на чем задержать взгляд. Черты лица правильные, симметричные, но уж больно мелкие, никакого эффектного облика, присущего колдуньям, которых я видел в телевизоре. С такой фактурой можно не пройти фейс контроль в ночной клуб и понадобится куча свидетелей, чтобы составить фоторобот, настолько незапоминающимся был ее облик. Она поздоровалась, протянула изящную, будто кукольную руку, я смело шагнул навстречу, сделал несколько шагов и вдруг мельком увидел свое отражение в зеркале, раскинувшемся во всю стену прихожей. На меня искоса смотрел приказчик из торговых рядов, промышлявший мануфактурой — приглаженные в разные стороны, слегка влажные, словно набриолиненные волосы рассекал ниточкой строгий пробор посередине, оттого мое лицо приобрело заискивающе — подобострастное выражение — же ву при, мадам. Я не мог оторвать взгляд от того нелепого ужаса, что представлял, в итоге запутался в собственных ногах, споткнулся и упал, рухнул вниз, опрокинув хозяйку на пол. Спасибо не накрыл сверху, как племенной бык, картина первого знакомства была бы еще та. В довершение к существующему позору у меня слетел тапок с левой ноги, обнажив мозолистую белую пятку, хорошо хоть чистую. Я настолько сконфузился от произошедшего, что с бешеной скоростью стал подбирать слова для извинений, чтобы разрядить обстановку, но не нашел ничего умнее, чем сказать: «Надо срочно выпить водки».

Ксения, опершись на локтях, полулежала рядом со мной сантиметрах в тридцати и хохотала в голос, откинув голову назад. Сверху за спиной посмеивался генерал, я болтал ногой без тапка, сверкая пяткой, и думал, что сейчас умру со стыда досрочно, не дождавшись обещаний черта. Мне помогли встать, провели в комнату и усадили в кресло, как маленького ребенка, буквально за ручку, потому что я все еще находился в оцепенелом состоянии. Волосы Ксении приятно ласкали, коснувшись щеки, когда она наклонилась, чтобы усадить гостя поудобнее, нежная, почти фарфоровая рука провела по волосам, успокаивая, и я заметил, что меня бьет легкая дрожь.

Хозяйка мило улыбнулась, подбадривая, и ускользнула на кухню, присоединившись к Решетову, оттуда донесся еле различимый шепот, звон стекла, еще какие-то подозрительные звуки. Я весь обратился в слух и был тотчас же вознагражден за усилия.

— Он не такой придурок, как кажется на первый взгляд, — втолковывал Ксении генерал.

Я сидел в кресле посреди уютной гостиной в мягких тонах, обставленной в классическом английском стиле, вернее, в соответствии с тем, как я понимаю английский стиль. Сквозь плотные шторы еле пробивался свет, укутывая комнату полумраком. Широкие подголовники по бокам спинки кресла ограничивали мне обзор, и я по воровски подался вперед, слегка наклонившись, чтобы получше рассмотреть убранство комнаты. Успел только отметить про себя, что все детали интерьера подбирались не впопыхах, как со стороны кухни послышались шаги — хозяйка принесла поднос с двумя бокалами на тонких ножках, улыбнулась одобряюще и снова исчезла. Оливки, наколотые на деревянную шпажку, примостились лесенкой к стенке бокала с прозрачной жидкостью, я поднес напиток к губам и осторожно отхлебнул — ну конечно же, что еще могут подавать в такой обстановке, напоминающей салон, кроме коктейля в качестве аперитива. Находясь в эпицентре сумасшедшей жизни иногда трудно поверить, что в одном с тобой измерении еще существуют люди, способные не спеша потягивать вермут, разбавленный апельсиновым соком, в уютной викторианской гостиной, рассуждая об оттенках поэзии Перси Буши Шелли какого-нибудь. Вынув оливковые лесенки из коктейлей, я заглотил оба бокала разом, немного приободрился, ощутив приятную теплоту в желудке, и решил продолжить осмотр. На низеньком столике невдалеке от меня стояли пепельница, массивная настольная зажигалка и резная шкатулка из палисандрового дерева в индийских мотивах. Мне пришлось привстать, чтобы дотянуться до шкатулки, шкодливо оглядываясь, я приподнял крышку и увидел внутри сигары, уложенные плотной стопкой. Сигары были последней деталью, указывающей на то, что я попал в гости к человеку, чей мир никогда не входил в соприкосновение с моим. Такое же чувство меня посещало, когда я читал дневники французского сельского священника, воспитанного в иезуитском монастыре. Я не понимал многих вещей не потому, что не хватало ума, а лишь по причине разницы в воспитании, в среде, которая нас сформировала. Согласитесь, московская коммуналка на двенадцать семей в двухэтажном деревянном бараке находится на расстоянии световых лет от монахов иезуитского ордена. Как там у фантастов в книжках? Параллельные, непересекающиеся вселенные.

Подтянул пепельницу поближе к себе, закурил и понял, что совершенно не боюсь ясновидящую Ариадну Бубило — Райс.

В дверях снова послышался шум, я потянулся на звук и увидел в проеме генерала. Носкова стояла чуть сзади.

— Ну, я пошел. Оставляю вас одних, — голос Решетова звучал дружелюбно, но глаза были напряжены, — Никитин, постарайся больше не хулиганить, — он уже было двинулся к выходу, но в последнее мгновение повернулся в пол-оборота и шутливо погрозил мне пальцем, — не обижай хозяйку.

Носкова вплыла в комнату с новым, более объемным подносом, я обратил внимание — помимо коктейлей на нем отсвечивали две бутылки. Хозяйка поставила скромные дары на стол и села в кресло, напротив меня. Она молча разглядывала меня в упор, при этом могу побожиться, еле сдерживала смех. Создавалось впечатление, что женщину мучает икота, но она изо всех сил старается удержать ее в себе, чтобы об этом не догадались окружающие. Я же безмолвствовал, потому что решительным образом не знал, о чем собственно говорить. Такое впечатление, что внезапно остался в купе наедине с прекрасной спутницей, сидишь и мучаешься под стук колес — с какой фразы так начать разговор, чтобы ненароком не испоганить дальнейшую поездку. Пауза затянулась, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я бросил взор за окно, где в прорези штор бесновался ветер, полируя лужи и остатки снега.

— Апрель по моим прикидкам должен быть теплым, — как можно беззаботнее постарался произнести я, подражая Элизе Дулитл.

Женщина не выдержала, прыснула от смеха, попыталась собраться, у нее не получилось, и заливистый хохоток покатился эхом по комнате.

— Вы именно такой, каким вас обрисовал генерал. Никитин, так к вам надо обращаться? — отсмеявшись, забросила наживку Носкова.

— Не знаю уж, что он вам про меня наговорил, но сразу хочу развеять сомнения — я совсем не такой, а гораздо хуже, — пробурчал я. Чтобы как-то сгладить неловкость, подцепил одну поллитровку со стола и принялся разглядывать этикетку.

— Водки у меня нет, только джин и виски. Это из коллекции отца, он ее много лет собирал, привозил со всех концов света, больше для форсу. Повод для воспоминаний. Да не смотрите вы так, будто вас нарочно обидеть хотят.

— Чтоб меня так всю жизнь обижали, — я налил треть граненого приземистого стакана, походя отметив, что и посуда подбиралась с учетом характера напитка, строго в соответствии с ритуалом.

Выпил, перебив устойчивый вкус во рту, завалил полынь — траву вермута ветками можжевельника. Мне явно похорошело, еще пару подходов к бутылке и я почувствую себя в собственной тарелке.

— Давайте я вам дом покажу, — предложила хозяйка, то ли из обычного гостеприимства, то ли опасаясь, что я приложусь к выпивке так, что не оторвать от бутылки войску трезвенников.

Ох, уж мне эти картинки с выставки. Все люди разные, но в одном напоминают попугаев — в какой бы компании ты не находился, обязательно найдется счастливчик, только что отдохнувший в экзотических краях,

побывавший в музее уникальных ювелирных предметов бронзовой эпохи или посетивший премьеру нашумевшего спектакля. Присутствующие просто-таки обязаны прослушать интерпретацию пьесы в его немудреном пересказе. Самый тяжелый случай это просмотр фотографий чужих детей и внуков, с умильными до тошноты комментариями, все тотчас же должны распознать в малолетнем шалопае, голой жопой оседлавшем горшок, вундеркинда с задатками гения.

Осмотр дома занял полчаса — жилище колдуньи оставило равнодушным, лишь одна комната произвела на меня впечатление. Я про себя ее назвал «молельная». Перед входом Носкова замешкалась, даже стушевалась — сейчас моему взору откроют святая святых — спальню, любовных альков, будуар для утех, куда пускают только избранных, но на деле комнатушка оказалась заставленной магическими причиндалами, являясь неким подобием уголка для медитации. Что меня больше всего поразило — в светелке колдуньи по всем стенам были развешаны портреты и плакаты с изображением Носковой, точнее ее сценического двойника Ариадны Бубило-Райс. Неизменным в них оставалось одно — на меня смотрела фееричная женщина с пронизывающим до кишок взглядом. Я невольно скосил глаза, сравнивая портреты с оригиналом, Носкова из плоти и крови проигрывала настенным дубликатам вчистую. В очередной раз я наглядно убедился насколько преображают женщину немудреные штучки дрючки — достаточно черного парика до плеч, умело наложенной косметики, плюс соответствующее выражение глаз и вчерашняя замухрышка превращается в сногсшибательную красавицу с обложки, от одного взгляда которой, табун мужиков готов бросится в пропасть. Что ж, несмотря на простецкий вид без выкрутас, девица Носкова не была лишена ни тщеславия, ни всех других заморочек, присущих людям, уже попробовавшим славу на вкус.

Еще одна вещь привела в замешательство, слегка обескуражила — пока мы бродили по дому, спускаясь и поднимаясь, открывая двери и заглядывая в комнаты, хозяйка то и дело, будто случайно, задевала меня бедром, нечаянно толкала упругой грудью в узком коридоре, где действительно двоим не разойтись, пытаясь внести в наши целомудренные отношения телесный контакт различной степени чувственности. При этом Носкова каждый раз обстоятельно извинялась, потупив взор, таким голосом, будто слезно просила ее больше не насиловать. Я даже начал вести подсчет соприкосновениям, но в итоге сбился и, как только мы вернулись гостиную, уселся в кресло с явным облегчением. И опять случилось преображение, вместо смущенной застенчивой школьницы, умолявшей о пощаде, в кресло напротив меня села уверенная в себе женщина с приятным и мягким взором. Чертовщина какая-то.

— Генерал поведал мне вашу историю, — начала она издалека.

— Кто бы сомневался, хотя никто его об этом не просил. Рассказывая ему о том, что со мной приключилось, я даже не подозревал о вашем существовании. Ей богу, Ксения, не хочу показаться бестактным, но слабо верится, что вы можете мне помочь.

— Тогда зачем вы пришли? — в самом ее вопросе не было ни капли агрессии, она произнесла его мягко, с явной заинтересованностью.

— Так генерал позвал, можно сказать, притащил за шкирку. Неудобно отказываться, пользуясь его гостеприимством. И почему бы не пойти, если все равно делать нечего. Да и любопытство разбирает.

— Вы не похожи на человека, которым запросто можнл рулить без разрешения, — она полезла в карман кофты, достала два серебристых шарика, размером чуть меньше мячика для пинг-понга и начала катать их между пальцев, словно разминаясь перед фокусом.

— Видимо, судьбина такая — производить на людей обманчивое впечатление. Меня почему-то всегда принимают не за того парня. Хочу показаться умным, считают за дурака, убеждаю, что дурак, отказываются верить, усматривая двойное дно в любой банальной фразе.

— Тогда возможно имеет смысл оставаться самим собой, — голос ее звучал проникновенно, серебристые шарики притягивали мое внимание.

— Смысла нет ни в чем. Есть только один критерий — получает человек удовольствие от жизни или нет.

— Несколько эгоистичный подход, вам не кажется?

— Нисколько. Один ловит кайф, имея счет в банке, другой млеет, наблюдая за мухой бесцельно ползающей по стеклу, — я не заметил, как начал злиться.

Зазвонил телефон. Носкова извинилась, встала и вышла из комнаты, продолжая вертеть шарики в руке.

Пока ее не было, я налил еще одну порцию и торопливо выпил. Когда закуривал, вернулась хозяйка, и я кожей ощутил новую метаморфозу произошедшую с ней. Ничего умиротворяющего не было во взгляде женщины, севшей напротив, на меня уставились масляные глаза развратницы. Мне стало не по себе.

— Послушайте, Ксения, — пошел я в атаку буром, — что мы ходим вокруг да около. Давайте сразу обозначим позиции. Решетов считает, что у вас дар. Я в это не сильно верю, но Петька подтверждает его слова. Может быть мы сразу проверим, есть у вас поцелуй от бога или нет. Вы мне ответите на один единственный вопрос, и в зависимости от ответа, мы решим, стоит ли нам продолжать душещипательную беседу или разбежаться в разные стороны, — мне захотелось оставить калиточку приоткрытой, — предварительно допив то, чтовы любезно принесли на подносе. Согласны?

— Вы не оставляете мне выбора, — теребя пуговичку на кофте, заявила Ксения таким тоном, будто ее заставили раздеться перед большой аудиторией.

— Почему? Можем сразу разбежаться, — я опять кинул взгляд на бутылку и смягчил условие, — предварительно допив то, что на столе.

— Она согласна на все, — засмеялась Носкова, тыча себя пальцем в грудь, — предварительно допив то, что на столе.

— Ладно, шутки в сторону. Скажите, когда я умру?

Не знаю почему, но исповедуясь перед Решетовым, я утаил от него несколько мелочей, причем не специально, с дальним, так сказать, прицелом, а просто упустил их, спеша выговориться, посчитав несущественными. Одним из таких пустячков, была дата моей смерти, предсказанная Варфаламеем.

— Ну и вопросы вы задаете? Интересно, какой степени точности вы ожидаете ответ, год, месяц?

— Вам решать. Чем точнее, тем лучше.

Снова зазвонил телефон, мелодия доносилась из кухни. Носкова вздрогнула, как от удара, еще раз излишне многословно извинилась и удалилась вон. Беседа длилась минут пять, Ксения вышагивая по кухне, будто солдат на плацу, причем больше слушала, чем высказывалась. Слов я не разобрал, но разговор получился нервным, в чем-то даже неприятным для хозяйки, судя по голосу Носковой.

И опять в комнату вернулась новая трансформация ясновидящей, перемена декораций была настолько разительной, что я невольно проникся сочуствием к невысказаннрй тоске, плескавшейся в ее глазах.

— Итак, на чем мы остановились? — она стала теребить пуговицу на кофточке с такой силой, что глядишь и оторвать недолго. — Вы перейдете в мир иной через семь дней, точнее, через шесть с половиной, если быть пунктуальной.

— Все вы врете, — не выдержал я, — ничего вы не знаете. Кто вам только что названивал?

— Генерал. Интересовался, как у нас дела.

— Ага, и часа не прошло, как он успел соскучится. Никаких дел у нас с вами нет и быть не может, — я нес околесицу, не понимая, какая муха меня укусила, но остановиться уже не мог, — так и передайте генералу.

— Мне кажется, ваши упреки высказаны не по адресу. Я их никак не заслужила. Успокойтесь, ради бога.

Выпейте, давайте я вам налью, — она потянулась к бутылке, чтобы наполнить мой стакан и я увидел, что верхнюю пуговицу на кофточке Носкова все-таки оторвала. Вид женских прелестей, отрывшийся моему взору, неожиданно успокоил — передо мной не черт в юбке, а обыкновенная женщина. Я взял из протянутой руки стакан, пальцы встретились и мне показалось, что она погладила мою ладонь. Если бы я сочинял роман, обязательно вставил бы фразу «его словно током дернуло». Я, к счастью, не беллетрист, но прикосновение женских пальцев заставило меня поежиться. Кажется, Носкова этого не заметила. Я поднес выпивку к губам и обратил внимание, как дрожит стакан.

— Да вас знобит. Сейчас плед принесу, — она сорвалась с места, хлопнула дверца шкафа, не успел я опомниться, как меня укрыли шерстяным пледом по самую шею, словно непослушного ребенка.

Ее пальцы бегали по мне, как по арфе, она так старательно подтыкала края пледа, будто хотела спеленать с ног до головы, обездвижить, лишить возможности вырваться из чересчур заботливых рук хозяйки. Закончив манипуляции, Носкова оглядела поле боя и воина, попавшего в плен клетчатому шотландскому войску, приблизила лицо ко мне, словно желала рассмотреть в мельчайших деталях, типа «запомните его таким», затем внезапно поцеловала в губы, точнее, метила в губы, но я нырныл головой вниз, так что поцелуй пришелся в лоб — так обычно прощаются с покойником. Нисколько не сконфузившись от неудачи, она предприняла вторую попытку — на этом раз Носкова обеими руками схватила мою голову, как кочан капусты, зажав в ладонях с такой силой, что мне почудилось, будто лицо сплющили, сдавили тисками. Она снайперски прицелилась, прищурив левый глаз, и влепила поцелуй прямо в губы, при этом всем телом придавив меня к креслу. Давненько я не чувствовал себя полностью беспомощным в столь жарких объятиях страстной женщины. Через несколько секунд мне показалось, что Носкова хочет с помощью продолжительного поцелуя высосать весь мой мозг или что там осталось, по утверждению грифа. Я попытался рывком выпростать руки, но хозяйка настолько плотно прижималась ко мне, что финт не удался, тогда мне пришлось действовать ногами, и пятки застучали по полу — так бьют плашмя ладонью по ковру поверженные борцы после болевого приема, не в силах терпеть страдания. Мои пятки выстукивали морзянкой отчаянный «sos», но безумная Ксения не понимала языка телеграфистов и не обращала внимания на молчаливый вопль о помощи. Наконец я смог ужом вытянуть руку из-под пледа и стал аккуратно, но настойчиво просовывать ладонь между слипимися в экстазе телами на манер штыковой лопаты. Как только рука взрыхлила половину грядки, достигнув ложбинки между грудей, я сжал волю вместе с ладонью в кулак и рывком отпихнул Ксению от себя. На долю секунды мне почудилось, что сначала ее ноги оторвались от пола, повиснув в воздухе, как в невесомости, а затем уже губы отшвартовались от меня стыковочным модулем.

Носкова отпрянула, еле удержавшись на ногах, зацепила бедром столик с напитками, едва не опрокинув, бутылки жалобно зазвенели от страха, но все обошлось. Она пошатываясь обогнула стол, села в кресло, поправляя сбившуюся прическу. Мы тяжело дышали, словно долго гоняли в салочки по дому, хотя случайный наблюдатель, глядя на наши раскрасневшиеся лица, мог бы нафантазировать все что угодно — от совместной колки дров до катания по полу в обнимку, судя по сбившемуся ковру.

— Так на чем мы остановились? — отдышавшись, как ни в чем не бывало спросила Носкова.

— В разговоре или в поползновениях к любви? Надо признать, действовали вы в обоих ипостасях синхронно, хотя и противоречиво. Предсказали точную дату моей смерти и тут же начали опровергать собственное пророчество действием — пытались лишить воздуха посредством поцелуя взасос.

— Не выдумывайте, — возразила Носкова и принялась теребить уже среднюю пуговицу на кофте.

Подобными темпами она, пожалуй что до юбки доберется за полчаса и останется в чем мать родила, разрушив последние моральные преграды между нами. Следует как можно быстрее придумать способ вернуть ее к алтарю добродетели. Не скажу, чтобы Ксениямне активно не нравилась, бывали в жизни сюжеты и похлеще, но адюльтер с колдуньей в нынешних реалиях казался неуместным.

В который раз зазвонил телефон. Носкова рванулась на звук, будто скаковая лошадь на гонг ипподрома. Я налил еще на три пальца и опрокинул пойло в себя с желанием потушить огонь возмущения, бушевавший внутри. С кухни послышался странный шелест, я повернулся на звук и волосы на голове у меня зашевелились сами собой — хозяйка стояла в конце коридора спиной ко мне, приложив телефон к уху, молча кивала головой и раздевалась. Подхватив валявшийся рядом плед, я метнулся длинным коридором на кухню, вырвал из руки хозяйки телефон, грохнул его с размаху о мраморную плитку и завернул вконец испуганную Носкову в мягкую шерсть на манер кокона. Притащил онемевшую женщину в комнату, швырнул в кресло и только собрался учинить тщательный допрос с применением пыток и нецензурной брани, повиснув над ясновидящей взбешенным коршуном, как сам ощутил всю нелепость, театрализованность происходящего. Внезапно успокоившись, я присел на краешек стола, поискал глазами второй стакан, не найдя, пододвинул свой, вылил в него остатки джина и протянул Ксении.

— Выпейте, — произнел я тоном сурового учителя. Пяти минут не прошло, а мы уже поменялись ролями — Носкова сидит, вжавшись в кресло, укрытая пледом, я протягиваю ей стакан. Осталось только броситься ее целовать и ситуация зеркально повторится, как в дурном и пошлом анекдоте. Ксения взяла стакан дрожащей рукой и чуть не расплескала, тогда она обхватила его двумя руками и поднесла к губам. Я услышал, как стучали зубы о край стекла. При этом плед с ее плеч скользнул вниз, обнажив красивую грудь, с которой совсем недавно мне посчастливилось познакомиться наощупь, так сказать, вслепую. Отметил про себя, что при иных обстоятельстах вполне можно было бы пойти дальше эстетического удовольствия, от созерцания перейти непосредственно вожделению, но ничто не дрогнуло у меня в душе и кое-где пониже. Видимо, не сезон, хотя и весна за окном.

Не совру, если скажу, что сам удивился той монашеской невозмутимости в шаге от обнаженного тела, той отрешенности, с которой рассматривал женские впадины и выпуклости, будто какой-то шутник воздвиг между нами прозрачную броню. Точно такое же чувство я испытал при последнем разговоре с Татьяной, когда интересовался — не спала ли она случаем с Мишкой, и любой ее возможный ответ не вогнал бы меня в негодующий трепет, оставив равнодушным. Может все они здесь, а я уже по другую сторону реальности, смотрю на привычную мне жизнь холодным взглядом безучастного наблюдателя, уже не способного ни обнять, ни обогреть, ни понять, ни проявить сочувствие? Носкова выпила и заплакала, тихо и безнадежно, как попискивают мыши, попав в мышеловку. Я не стал встревать, хотя первым инстинктивным порывом было нежно погладить ее по плечу. Сходил на кухню, отыскал еще один стакан и вернулся обратно. Подходя к столу, увидел валявшуюся на ковре рядом с креслом недостающую стеклотару и тоже поставил на полированную поверхность. Теперь на столе замерли в ожидании три стакана, словно кто-то неизвестный незримо присутствовал в комнате, мешая нам, отравляя так весело начавшееся знакомство.

Когда женщины плачут, мне всегда становится неловко, словно я и есть причина расстройства, виновник их житейских неудач, начиная от убежавшей петли на чулке, кончая любовной неразберихой в сердце. Интересно, кто ее постоянно отвлекал звонками, подстегивал кнутом, безжалостным дрессировщиком заставляя раз за разом менять поведение, а главное, по какой такой причине Носкова безропотно соглашалась с идиотскими указаниями, поступающими по телефону, на что можно так подцепить молодую неглупую женщину, чтобы вертеть ею, как безмозглой куклой? Генерал явно не тянул на роль сладострастного злодея, упыря, пытающегося непременно подложить под меня свою платоническую любовь, да и зачем ему вся эта катавасия. Петруччо еще мог сотворить нечто похожее, хотя бы ради прикола, но все его шутки носили безобидный характер, не опускаясь до жестокости, а больше никто не был в курсе того, что я пойду в гости к ясновидящей. Бестиарий, больше некому, только они вторгаются в мою жизнь, нарушая привычный ход вещей, меняя череду событий, преврашая их в безумную кавалькаду.

За размышлениями я не заметил, как открыл новую бутылку и стал прихлебывать прямо из горлышка. Ксения немного успокоилась, изредка всхлипывала, посматривая на меня — выходка с битьем телефона произвела на нее впечатление. И тут разбитый вдребезги аппарат, не подлежащий ремонту, только сгрести обломки в ведро и выкинуть, зазвонил снова. Глаза Ксении наполнились ужасом, она замотала головой, пытаясь увернуться от трели спицей вонзавшейся в мозг. Мне захотелось наклониться и поцеловать ее в висок.

— Плюнь, не обращай внимания, — я неожиданно перешел на ты.

— Мне страшно, — призналась женщина.

— Не переживай, они тебя не тронут.

— Вы думаете?

— Уверен.

— Отсыпьте мне щепотку вашей уверенности.

— С превеликим удовольствием.

Сел рядом на подлокотник, она расслабленно подалась вперед. Прижав ее голову к груди, я стал рассказывать сказку, слегка покачиваясь, как убаюкивают маленького ребенка.

— Давным-давно в тридевятом царстве жил королевич, звали его Василий, по батюшке Иванович. Он не то чтобы вырос дураком, но не шибко умным, и ничем примечательным не отличался от остальных жителей волшебной страны. Не вызывал на поединок дракона, не спасал красавицу, взяв приступом каменную башню, даже на печи ни разу не прокатился, не держал в руках скатерть-самобранку, не пил из рек с кисельными берегами.

— Плохая сказка, грустная, — Ксения поерзала у меня на груди, устраиваясь поудобнее.

— Ну уж какая есть, — оправдался я, — Другая сказка не сложилась. В общем, совсем не героем оказался наш герой, так, ни рыба, ни мясо. Женился не на принцессе, а на случайно повстречавшейся девушке, не по внезапно возникшей любви, но и не с расчетом на богатое приданное, которого, как ты понимаешь не было.

— Очень много «не».

— Ничего не попишешь. А перевыдумывать я не буду. Слушай дальше. Работал он только на той делянке, в сторону которой указали пальцем, ходил с плугом за конем и пахал каждый день, не помышляя о том, чтобы даже шагом ступить за ее границы на чужую территорию. Что-то строгал, лепил между делом для души, но что, теперь уже не вспомнить. Как то раз проснулся он поутру, вышел в поле и увидел, что плуг сломался, а конь то ли издох, то ли сбежал. Возвратился он домой и пригорюнился. Три для и три ночи он горевал, а потом полез в подпол, достал бутыль бражки и выпил. Исчезла печаль, пропала кручина, будто пелена упала с глаз, оглянулся он по сторонам и видит — жена из лягушки в принцессу превратилась, дети уже взрослые совсем, красивые и умные.

— А может он жил во сне или его заколдовали? — прелположила Ксения.

— Все возможно, это же небылица. Так вот, поначалу он никак угомониться не мог, каждый день выходил по привычке в поле и смотрел на горизонт, то ли плуг искал, то ли коня звал, а потом сам не заметил, как втянулся потихоньку в новую жизнь, стал бражку попивать, сидя у окошка, и любоваться на закат. Даже задумываться начал, размышлять о том, о сем. Но тут постучалось в дверь чудище триединое, со звериными головами, влезло без спросу в его дом и так ему сказало, усмехаясь: «Засиделся ты брат без дела, выбирай новое поле по вкусу, проси в помощь, чего хочешь. Желаешь плуг новый, пожалуйста, хочешь коня в безраздельное и безвозмездное пользование на веки вечные, получай, ни в чем отказа не встретишь, только иди и паши, как раньше. А не исполнишь мое пожелание, так и голова с плеч долой». Стал он думать думу горькую и не знал, как поступить? Потому что ни умирать, ни пахать ему решительно не хотелось. Совсем он запутался.

Я услышал ровное дыхание Ксении, посмотрел украдкой и увидел, что она уснула. Медленно снял руку с теплого плеча, осторожно высвободился из расслабленных объятий и тихонько поднялся. Ксения уронила голову на подлокотник, где я только что сидел, заворочалась, пытаясь свернуться калачиком. Подхватив ее на руки, стараясь не дышать и ступать мягко, по кошачьи, перенес Носкову на другой конец комнаты и положил на диван.

Едва голова Ксении коснулась подушки, она несколько раз удивленно хлопнула ресницами, но снова провалилась в сон, повернувшись на бок, спиной ко мне. Я порылся в шкафу, отыскал плотное стеганое одеяло и укрыл сверху, вытащив из-под него сбившийся плед.

Сел не в свое, а в нагретое женским телом кресло напротив, чтобы видеть Ксению — вдруг одеяло сползет, не дай бог, еще продрогнет, да и неудобно — у нее из амуниции только золотой кулон на шее. Почувствовал, что меня не бьет, а колотит от озноба.

Видимо за полгода ничегонеделания, я превратился в изнеженное комнатное растение, которому достаточно небольшой пробежки на ветру с мокрыми после душа волосами, чтобы заболеть. В юности, когда хотел сачкануть от уроков на законных основаниях, долго парился в наполненной горячей, обжигающей водой ванне, а после сидел голый на табуретке перед раскрытым окном, надеясь простудиться. И хот бы хны, ни разу не прихватило. Хотя Петруччо божился всеми святыми, что это наивернейший способ получить больничный — работает на сто процентов и ни разу сбоя не давал. Фантазер…

Не знаю, сколько я спал, но проснулся оттого, что кто — то со всей дури тряс меня за плечи, ругаясь непотребно. Голос доносился издалека, будто извне, а я лежал в обитой поролоном комнате, не соображая, что происходит. Сначала мне почудилось, что случилось землетрясение и неизвестный сердобольный гражданин зовет меня покинуть помещение, чтобы один из лучших представителей человечества в моем лице не погиб под обломками рухнувшего здания. Потом мне представилось, что дом окружили силы правопорядка и главный страж кричит, просунув мегафон в окно прямо над моим ухом, требуя, чтоб я сдался немедленно, вышел из дома без оружия с поднятыми руками Наконец удалось разлепить глаза, я увидел склонившееся надо мной разъяренное лицо генерала, почти сизое от бешенства. Губы его извергали проклятия.

— Паразит, — кричал Решетов, брызгая слюной, то вжимая меня в кресло, то пытаясь вытащить из него, синие прожилки на его носу напоминали очертаниями Гренландию, — Пригрел змею на груди!

Испугавшись, я поискал глазами, увидел чуть в стороне от генерала застывшую Ксению и попытался возразить, подумав спросонья, что это по ее поводу Решетов упоминает пресмыкающееся. Я не нашел ничего лучшего, как стал махать перед глазами рукой, оттопырив ладошку, подавая генералу знак, что он ошибается относительно Ксении, что я в корне не согласен с таким определением, и никакая она не змея. Исполнение, скажем так, подкачало. На деле у меня получился издевательский жест, напоминавший приветствие Генсека Брежнева советскому народу с трибуны мавзолея. Чтобы усилить впечатление, наполнить смыслом поток убеждения, я в довершение всего стал отрицательно вертеть головой, стараясь попасть с ладонью в унисон.

Видимо Решетов неправильно меня истолковал, приняв искренность за глумление, что стал с удвоенной силой мотать из стороны в сторону, чтобы вытрясти душу окончательно и бесповоротно.

— Она не змея. Ксения ни в чем не виновата, — пытался возразить я, но слова, будто спотыкаясь на ухабах, выскакивали с задержкой, вместо слитной фразы во все стороны летели обрывки странных звуков.

— Конечно не виновата! — кричал генерал, большой опыт которого при общении с рядовым составом научил разбирать даже нечленораздельную речь. Голос эхом разносился по дому. — Приехал в гости, прикинулся овечкой, плакался в жилетку — помогите, а сам! Как ты мог сотворить с ней такое?

— Да что я такого сделал, объясните толком? — отпихнув генерала, я стал ходить по комнате, прикидывая, как бы мне подобраться поближе к выпивке, оставаясь в безопасной недосягаемости от взбешенного Решетова.

Вспышка гнева закончилась внезапно, генерал будто иссяк, сдулся, обессилено плюхнувшись на диван. Он сидел, опустив голову в пол, словно надеялся в разводах паркета прочитать ответ на мучивший его вопрос.

Не поднимая головы, брезгливо и устало выдохнул.

— Убирайся отсюда. Видеть тебя не желаю.

Если тебе указывают на дверь, лучше промолчать, потому что все аргументы бессмысленны, коли человек находится во взъерошенном состоянии. Я не стал настаивать на продолжении разговора, склока может перерасти в драку, но вряд ли закончится чаепитием в Мытищах. Смущало меня одно — как я уйду в ночь, а за окнами стояла темень, в чужих тапочках на босу ногу? Черт с ним, сдохну, но слова не скажу. На выходе из комнаты меня догнал голос генерала.

— Сумка около двери стоит. Я в нее шмотки побросал, бэху выкатил за ворота, ключи в бардачке. И чтоб духа твоего здесь больше не было.

Ну что ж, и на том спасибо. Я подхватил сумку, задержался в дверях, чувствуя спиной ненависть, все-таки обернулся, но глянув на Ксению. Она стояла, исполненная страдания, прижав руки к груи, в глазах плескалось отчаяние. Не удержался от шпильки.

— Платьице вам очень к лицу, красненькое в горошек.

Не надо было мне открывать рот — генерал сорвался с дивана, подскочил раненым зверем, когда я уже открывал дверь, схватил за грудки и прошипел, отчетливо выговаривая слова.

— Я все наврал, Никитин. Ищут тебя, за покушение на жизнь следователя Бессонова, так что ходи по этой жизни, оглядываясь, — он пихнул меня за порог. — Чтоб ты сдох побыстрей.

Я спустился с крыльца, ночь приняла меня в колючие объятья. Одинокий тусклый фонарь рядом с магазином, напоминая маленькую луну, едва освещал мне путь. Серая БМВ зябко привалилась к обочине метрах в тридцати от генеральских ворот, я побежал, семеня ногами к моей красавице в ржавых подтеках, распахнул дверцу и плюхнулся на водительское сидение. Взяв из бардачка ключи, завел двигатель, включил печку на максимум, пусть салон прогреется, а сам пока решил сходить в магазин, вдруг еще не закрыли, хотя часы высвечивали одинадцатый час. Дверь, как и предполагалось, была закрыта. Я дернул ручку пару раз для верности, но в ответ мне лишь жалобно скрипнул засов. Ничего не попишешь, придется возвращаться не солоно хлебавши. Спустившись с небольшого приступка, я уже было собрался уйти восвояси, как заметил слева от входа ломаную черную стрелку, нарисованную от руки, надпись внизу дополняла композицию — Стучать там! Пошел, следуя указателю, и обнаружил в углу стены небольшое окошко на уровне груди, наклонился и тихо постучал — Спартак чемпион, два длинных, три коротких, больше валяя дурака, чем рассчитывая на реакцию. О счастье, заветное окно отворилось, и даже пароль не спросили. Тетка лет пятидесяти, щелкая семечками, читала толстую книгу. Судя по истрепанному корешку, читала давно и не первый раз, все поняла обо мне по глазам и лишь сказала уточняюще — вина нет, осталась только водка, — что не шло в разрез с моими пожеланиями. Прикупил пару бутылок, на закуску мне вручили нарезку ветчины, после чего измученный странник, прижимая несметные сокровища в груди, побрел в сумрак ночи.

В необъятном бардачке отыскал пластиковый раскладной стакан, пригубил водки, зажевал ветчиной, в салоне было тепло, тихо урчал двигатель, меня тут же сморило. Две мысли пронеслись в голове с пугающей очевидностью, прежде чем смежились веки — я совершенно выбит из колеи и, кажется, у меня подскочила температура.