Предательство высшей пробы

Причина

— Позволь сказать мне одну вещь, Таллис, — попросил Макмейн. — Сделал бы ты всё, что в твоей власти, чтобы спасти Керот от уничтожения? Всё, что угодно, неважно, хорошее или плохое, чтобы только дать Кероту спастись?

— Глупый вопрос. Разумеется. Я бы отдал свою жизнь для этого.

— Жизнь? Это ничто. Ерунда. Любой может отдать свою жизнь. Согласился бы ты вечно жить во имя Керота?

Таллис удивлённо покачал головой.

— Жить вечно? Уже два или три раза ты повторяешь одно и то же. Я тебя не понимаю.

— Согласился бы ты жить вечно как проклятье на устах любого керотийца, который только научился говорить? Согласился бы ты стать негодяем, человеком-монстром, чей неумирающий дух будет веками витать, как миазм, над твоей родиной и чьё имя будет вызывать вспышку ненависти в уме любого, кто услышит его?

— У тебя очень эмоциональный способ изложения мыслей, — сказал керотиец, — но мне кажется, что я понял, что ты хочешь сказать. Да, я бы согласился на это ради спасения Керота.

— Смог бы ты пожертвовать беспомощными миллионами своих соотечественников, чтобы остальные смогли жить? Смог бы ты безжалостно разрушить всю систему правления и весь образ жизни своего народа, если бы это был единственный путь к его спасению?

— Я начинаю понимать, к чему ты клонишь, — медленно произнёс Таллис. — И если правда то, что я подумал, мне бы хотелось убить тебя — медленно и мучительно.

— Знаю, знаю. Но ты не ответил на мой вопрос. Поступил бы ты так ради спасения своего народа?

— Да, — холодно ответил Таллис. — Но не вводи меня в заблуждение. Я ненавижу тебя за то зло, что ты причинил моему народу. Я презираю тебя за то, что ты сделал со мной.

— Этого и следовало ожидать, — признал Макмейн. В голове у него совсем прояснилось. Он понял, что его слова могли поначалу показаться дикостью. Может, он и вправду нездоров? Не был ли он сумасшедшим с самого начала? Нет. Теперь он понимал, что каждый его шаг был хладнокровно обдуман, рассчитан, взвешен; он был жесток, но совершенно здоров.

Неожиданно он пожалел, что не пристрелил Таллиса, а разбудил его. Если бы получше соображал после удара, он бы так и поступил. Не было необходимости так издеваться над человеком перед смертью.

— Продолжай, — неожиданно бесстрастно прозвучал голос Таллиса. — Будь откровенен до конца.

— Земля падала в пропасть, — сказал Макмейн, вновь удивляясь звуку своего голоса. Ему уже не хотелось говорить. Но теперь он не мог остановиться. — Ты сам видел, как это было. Все эталоны потеряли значение, поскольку ни один не мог быть лучше другого. Не было красоты, поскольку красота превосходила уродство, а мы не могли позволить, чтобы кто-то почувствовал себя выше другого. Не было любви, поскольку для того, чтобы любить кого-либо или что-либо, следовало понять, что этот предмет чем-то лучше тех, что вы не любите. Я даже не уверен, что знаю, что означают эти слова, так как вряд ли я думал о красоте или любил. Я только читал об этом в книгах. Но я всегда чувствовал пустоту в душе там, где эти чувства должны были быть. Морали у нас тоже не было. Но люди не крали совсем не потому, что это плохо, а лишь потому, что красть незачем — тебе и так дадут то, что ты попросишь. Не существовало понятия «плохой» или «хороший». У нас была форма социального контракта, называемая «брак», но это был не такой брак, как в старые добрые времена. В нём не было любви. Когда-то было преступление, называемое «адюльтер», но даже само слово вышло из употребления на той Земле, что я знал. Женщину обвинили бы в антисоциальном поведении, если бы она отказала кому-нибудь из мужчин; этот поступок означал бы, что она считает себя или своего мужа лучше других мужчин. То же касалось и мужчин по отношению к женщинам или другим жёнам. Брак стал социальным контрактом, который можно расторгнуть по прихоти любого из супругов. В нём не было смысла, поскольку он не служил никакой цели и ни одна из сторон не получала по контракту ничего, что бы она не имела без контракта. Но свадьба служила предлогом для представления, в котором эта пара находилась в центре внимания. Люди заключали контракт, чтобы повеселиться, затем расторгали его, чтобы ещё раз сыграть в эту игру с кем-либо другим — игра «музыкальная спальня».

Макмейн остановился и опустил взгляд на беспомощного керотийца.

— Тебя всё это мало волнует, не правда ли? В вашем обществе женщина всего лишь имущество, которое можно приобрести или продать. Если тебе понравилась женщина, предлагаешь цену её отцу, брату или мужу — тому, кому она принадлежит. Потом она находится в твоей собственности, пока ты её не продашь другому. Адюльтер — серьёзное преступление на Кероте, но только потому, что он нарушает имущественные права владельца. Во всём этом не так уж много любви, не так ли? Хотел бы я знать, Таллис, знаешь ли ты, что такое любовь?

— Я люблю свой народ, — угрюмо произнёс Таллис.

Макмейн опешил на мгновение. Он никогда не думал о любви с этой точки зрения.

— Ты прав, Таллис, — наконец выговорил он. — Ты прав. Мы оба любим свой народ. Именно потому, что я люблю человеческую расу со всеми её недостатками и всеобщей усреднённостью, я сделал то, что был обязан сделать.

— Прости меня, — сказал Таллис с едва заметной ноткой горечи, — но я не совсем себе представляю, что же ты сделал. — Затем его голос смягчился. — Подожди. Кажется, я знаю. Да, я понял.

— Ты думаешь, ты всё понял? — глаза Макмейна сузились.

— Да. Я сказал, что я не психбольной, и то, что я на тебя разозлился, доказывает это. Ты честно сражался на стороне Керота, Себастиан, и, поступая так, ты уничтожил множество землян. Нелегко человеку так поступить, какие бы причины ни толкали его на это. И теперь, перед лицом смерти, начались угрызения совести. Я не совсем понимаю, как действует мозг землян, но я…

— Именно так, ты не понимаешь, — прервал его Макмейн. — Спасибо, что ты попробовал меня оправдать, Таллис, но, боюсь, что ты всё-таки ошибаешься. Слушай же.

Мне надо было найти нечто такое, что вывело бы Землю из спячки. Я прекрасно понимал, что произойдёт, когда Керот победит. Вы бы поработили нас всех до единого. Очутившись на Кероте, я только убедился в этом. Поэтому я отправил на Землю послание, которое разбудило их, пока ещё не было поздно. Как только они осознали, что им грозит, они отреагировали мгновенно, как и всегда поступали перед лицом опасности. Они стали бороться. Они освободили до сих пор скованный разум нескольких гениальных землян, дух борьбы охватил каждого обычного землянина. И они победили!

Таллис покачал головой.

— Ты ничего не отправлял, Себастиан. За тобой постоянно следили. Ты просто не мог отправить послание.

— Ты сам видел, как я послал его, — сказал Макмейн. — Так же как и все остальные офицеры флота. Хокотан помог мне отправить его — выполнил все мои приказания. Но именно потому, что вы не понимаете, как действует разум землян, вы не восприняли это как послание.

Таллис, как бы поступил твой народ, если бы враждебная сила, уже доказавшая, что может полностью уничтожить Керот, сделала бы с одной из ваших планет то же, что мы сделали с Миром Хьюстона?

— Если бы противник доказал нам, что может легко нас разбить, а затем повесить всё население оказавшей сопротивление планеты? Мы бы воспользовались секретным оружием, как это сделала Земля.

— Нет, Таллис, нет. Именно здесь ты ошибаешься. У Земли не было нового оружия до этой бойни на Мире Хьюстона. Позволь мне задать тебе один вопрос: устроил бы кто-либо из керотийцев подобную бойню?

— Сомневаюсь, — медленно отозвался Таллис. — Убить такое множество потенциальных рабов было бы расточительно и дорого. Мы бойцы, а не мясники. Мы убиваем только когда это необходимо для победы; оставшиеся в живых враги расцениваются как законная собственность победителя.

— Точно. Пленные являются частью добычи, и было бы глупо наносить себе убытки. Я заметил это, читая ваши книги по истории. Я также заметил, что пленные признают право завоевателя поработить их, и на этом дело кончается. Так что, когда силы Земли захватят Керот, не думаю, что у них будет с вами много мороки.

— Если только они не поступят с нами, как мы с Миром Хьюстона, — заметил Таллис, — и докажут, что сопротивление бесполезно. Но я не понял, что с посланием. Что это за послание и как ты умудрился отправить его?

— Посланием была бойня на Мире Хьюстона, Таллис. Я даже сказал об этом штабу, когда предлагал эту меру. Я сказал, что подобный акт пробудит страх и ужас в умах землян. Так и случилось, Таллис, именно так. Но этот ужас стал толчком, побудившим землян начать борьбу. Они были вынуждены осознать, что происходит. Если бы Керот просто захватывал планету за планетой, как и планировалось сначала, керотийцы победили бы. Население других планет полагало бы, что с ними ничего не случится. Так как они не признавали превосходства других, они были совершенно уверены, что их победить нельзя. Разумеется, могло случиться и так, что Земле удалось бы одолеть Керот; но это только доказало бы, что превосходства не существует.

Но гибель Мира Хьюстона заставила их содрогнуться. Так и должно было случиться. «Ад делает больше, чем Небо, чтобы пробудить в человеке страх Господа». Они не знали, что такое красота, но я показал им уродство; они не знали любви и дружбы, но я дал им ненависть и страх.

История Земли учит, что агрессоры, совершая чудовищные преступления, допускали большую ошибку. Военный клич бесчисленных войн заставил людей помнить преступления. Ничто так не поражает землянина, как жестокость, насилие, бессмысленные убийства. Я разжёг этот огонь, Таллис. Это и стало моим посланием.

Таллис смотрел на него расширенными от ужаса глазами.

— Ты болен.

— Нет. Это сработало. За шесть месяцев они смогли создать нечто такое, что позволило им стереть проклятых керотийцев с небес. Не знаю, каким стало теперь общество на Земле. Я никогда этого не узнаю. Но я по крайней мере понял, что человеку опять позволили думать. И я знаю, что они выживут.

Неожиданно он осознал, что прошло довольно много времени. Он не мог больше позволить себе заниматься пустыми разговорами. Вокруг по-прежнему сновали патрульные корабли землян в поисках остатков керотийского флота, которые могли прятаться в безмолвии космоса, не включая двигателей.

— Мне ещё кое-что осталось сделать, Таллис, — сказал он, медленно вставая. — Тебе хотелось бы узнать что-нибудь ещё?

Таллис слегка нахмурился, словно пытаясь что-то вспомнить, но затем закрыл глаза и расслабился.

— Нет, Себастиан, ничего. Делай то, что считаешь нужным.

— Таллис, — позвал Макмейн. Таллис не открыл глаза, и Макмейн этому даже обрадовался. — Таллис, я хотел бы, чтобы ты знал, что за всю мою жизнь ты был единственным моим другом.

Ярко-зелёные глаза остались закрытыми.

— Может быть, и так. Да, Себастиан, я надеюсь, что ты искренне в это веришь.

— Верю, — сказал Макмейн и выстрелил керотийцу прямо в голову.