Позывной «Курсант» — 3

Глава 3 Я открываю в себе новые качества, но лучше бы они закрылись обратно

— Реутов… эй… Реутов… П-с-с…

Я поднял голову, пытаясь в темноте рассмотреть того, кому не спалось, и кому, видимо, хочется, чтоб я тоже бодрствовал. Судя по голосу, это был Бернес. Опять Бернес…

— Слышишь меня? — Марк сидел на кровати, в майке и кальсонах, пялясь в мою сторону.

Какое же смешное слово «кальсоны»… И как же сильно я скучаю по нормальным трусам… Никогда бы не подумал, что наличие или отсутствие нижнего белья может вызывать подобные эмоции.

— Слышу. По-твоему башкой, как филин, просто так верчу? — огрызнулся я шепотом.

Настроение было гаже некуда и, если честно, вообще не имелось желания с кем-то говорить. Особенно с Бернесом. Пока что он — кандидат номер один на роль крысы. И я пока что не придумал способа этот момент прояснить. Просто все шло совсем не так, как мне нужно. Это изрядно бесит.

Ко всем проблемам, которые и без того грузили мою голову по полной программе — Бекетов с его таинственными целями, Клячин с его желанием вхерачить босса, стукач среди детдомовцев и сны, которые выглядят подсказками, но хрен поймешь к чему — теперь добавилась еще одна.

Товарищ капитан государственной безопасности, он же директор школы, он же — чей-то передатчик. Если можно, конечно, так выразиться. Впрочем, я даже подозреваю, чей именно. И данный факт меня не радует совсем. Весь наш разговор на самом деле не был инициативой Шармазанашвили. Руку могу дать на отсечение. Да, он делал вид, словно все это надо ему, лично ему, но ни черта подобного.

— Ты ведь знаешь, что в нынешнее тяжелое время наша Родина нуждается в людях, исключительно ей преданных, — заявил Владимир Харитонович после того, как началась основная часть нашей беседы.

Подготовительная сводилась к вопросам о моем знакомстве с Бекетовым и к весьма непрозрачным намекам, что только благодаря бдительности директора Школы ситуация с Цыганковым разрешилась в мою пользу. Факт признаний Ольги Константиновны как-то ненавязчиво из этой истории исчез. Я так понимаю, она сильно помешала своим появлением Шармазанашвили. Скорее всего, меня мариновали бы гораздо дольше, заставляя думать, будто я вишу на волоске. Из-за сознательности учительницы чекистам пришлось переиграть уже расписанный сценарий.

— Знаю… — я кивнул в подтверждение своих слов.

— Вот! — директор поднял указательный палец вверх, а потом ткнул им в меня. — Ты! Ты можешь стать таким человеком. И ты обязан им стать. Это — твой долг. Перед партией, перед товарищем Сталиным, который радеет за благополучие всех нас. Сейчас мы поговорим с тобой откровенно. Я, заметь, предельно честен. Цыганков… Врать не буду, человек он не самых высоких принципов и качеств. Однако, нареканий по службе у него не имеется. Он успел доказать свою преданность делу революции и товарищу Сталину не только словами, но и поступками. Если ты понимаешь, о чем идет речь…

Ну, я не совсем, конечно, понимал. Мало ли как Цыганков это доказывал. Хотя, предполагал. Видимо, Витюша принимал непосредственное участие в каких-то делах, связанных с чистками и «большим террором». Так, кажется, значительно позже назовут два последних года. Имею в виду, нынешний и предыдущий. И, кстати, Витюше очень даже подходит роль палача. Она ему прямо к лицу. И палача, и стукача и хрен еще знает кого. Гнилой он тип.

— Да… — Шармазанашвили остался доволен моей реакцией, несмотря на то, что она была молчаливой. Я просто снова кивнул, но с очень глубокомысленным видом. — К тому же тесть Цыганкова… Он — достаточно близок к товарищу Ежову…

Я немного напрягся. Опять Ежов? Дался он директору Школы! Мужику осталось всего-ничего. Отцепились бы уже от бедолаги. Впрочем, по совести говоря, из Ежова бедолага, как из меня — балерина. Тоже тот еще гад. Но не суть. Не в этом дело. Мне просто не нравится, что за последние пятнадцать минут эта фамилия прозвучала несколько раз. А еще мне не нравятся намеки Владимира Харитоновича на то, что ситуация с Цыганковым не такая радужная, как выглядит.

— Сейчас наша Родина в опасности. Враг подбирается отовсюду. Ты в курсе, что происходит? — Шармазанашвили уставился на меня, ожидая ответа.

Я снова кивнул. Голова скоро отвалится к чертовой матери от этих кивков. Хотя на самом деле мне очень сильно хотелось сказать:

— Да, твою мать! Да! Я в курсе! Вот я-то как раз просто охеренно в курсе. Что вы, придурки, вот-вот подпишете свой дурацкий пакт с Германией о ненападении. Потом полезете в одну маленькую войну, а потом в другую войну полезут ваши, блин, «друзья». Которым вы этим пактом развяжете руки. И вот уже после этого маленькие войны закончатся. Начнутся четыре адских года. Сейчас 1938. И если вы включите голову и перестанете параноить там, где не надо, то, возможно, ухитритесь избежать колоссальных жертв. И я, в отличие от вас, это знаю точно!

Но… само собой, мои мысли остались там, где им и положено быть. В моей же голове. Потому что говорить такие вещи директору Школы — бессмысленно и глупо, а говорить их тому, кто сидит на самом верху — опасно и невозможно. Кто меня туда допустит? А потом — обратная ситуация. Кто меня оттуда выпустит? Короче со всех сторон — засада.

Кроме того, может я и не великий историк, может, я не супер профи в делах внешнеполитических процессов, особенно этого времени, но единственное, что мне известно наверняка, избежать Второй Мировой войны невозможно. Она случилась не по щелчку пальцев, не в один день. Двадцать лет все шло к тому. Однако…

Я сначала завис секунду на десять, а потом быстро моргнул несколько раз. Наверное, со стороны это выглядело как очередной признак тупизма. Шармазанашвили даже осекся, прервав свою пламенную речь. Судя по словам «долг», «честь», «советский человек», он как раз должен был переходить к своей главной мысли — к конкретным задачам, которые мне сейчас будут озвучены.

Просто меня вдруг осенило. Я не могу предотвратить Вторую Мировую войну, да. Она неизбежно случится. Но… Хрен с ними, со всеми. Пусть грызутся, сколько хотят. Гораздо важнее, есть ли шанс изменить ситуацию с Великой Отечественной? Ведь большой вопрос — кто и на чьей стороне воюет.

Про Сталина можно говорить что угодно и сколько угодно, однако он далеко не дурак. Вот прямо совсем не дурак. Что, если мы оказались не готовы к июню 1941, потому что все это время планировали выступить на стороне Германии. Воевать не против Гитлера, а вместе с ним, заодно. Причем не просто в общих каких-то фантазиях, а реально. Что если на данный момент и на ближайшие два года Сталин на самом деле готовился совсем к другому развитию событий. Например, Великобритания. Она — наш давний и, можно сказать, основной враг. Плюс, колониальная держава… Советский Союз в коалиции с Германией выступает против англичан и меняет ситуацию в Европе в свою пользу… Мог ли вождь мыслить подобным образом? Почему бы и нет. Должно же быть разумное объяснение его нежеланию готовиться к удару со стороны немцев.

И что у нас получается в итоге… По сути, если бы, к примеру, удалось доказать, что планы Германии совсем не те, какими они видятся руководству Союза, то вполне возможно, Великой Отечественной не случится. Да, наша страна один черт окажется замешана в мировой конфликт, но совсем на других условиях.

А теперь еще один вопрос. Самый важный. Если бы я, к примеру, ухитрился оказаться в Берлине, смог бы я добыть что-то, какие-то документы, подтверждающие вероломную подлость Гитлера? Хрен его знает. Но с другой стороны, попытка не пытка. В отличие от всех остальных я точно знаю, какие доказательства искать. В том плане, что я знаю на сто процентов, к чему именно готовится Гитлер. Ни один современный разведчик, ни один шпион не понимает этого. Они если и добывают информацию, то наугад. Вслепую. Ищут черную кошку в темной комнате. А я… Я точно знаю, как эта кошка выглядит…

— Реутов, ты слушаешь? — недовольный голос Шармазанашвили буквально выдернул меня из размышлений. Будто ледяной водой окатили. Настолько сильно я увлекся своей теорией.

— Конечно! Очень внимательно, — я попытался взять себя в руки, хотя получалось у меня с трудом.

Просто в моей голове вдруг появилась безумная мысль. А вдруг? Вдруг именно я смогу сделать это, лишь по той причине, что мне известно больше, чем кому-либо. По той причине, что я, пусть приблизительно, но наверняка понимаю, что именно надо искать. Всего лишь дело за малым. Мне нужно попасть в Германию в роли резидента. В восемнадцать лет. Твою мать…

По окончанию Школы мне будет всего лишь восемнадцать. Уже понятно, чекисты нашей особой группе отводят какую-то свою роль. Вряд ли нас спокойно отправят за границу полноценными разведчиками. По крайней мере, так быстро. Слишком молод. А мне надо. Мне необходимо непременно этого добиться. Это хоть и маленький, крохотный, но всё-таки шанс.

Я должен попасть в долбаный Берлин! И не только потому, что подобное развитие событий позволит оказаться в стороне от основной мясорубки. Оно даст возможность хотя бы попробовать избежать того ада, который предстоит пережить моей стране.

— Так вот… — продолжил Шармазанашвили. — В этот тяжёлый момент, к сожалению, некоторые из наших товарищей утратили правильные ориентиры. Сбились с пути. Товарищ Ежов, который, как ты знаешь, верой и правдой нес врученное ему знамя борьбы с предателями и врагами… Его поведение, его действия сейчас вызывают много вопросов. А он, между прочим, народный комиссар внутренних дел! Он, как никто другой, должен быть крепок в своих убеждениях и точен в своих поступках…

Директор замолчал, нахмурившись. Видимо, ему никак не давало покоя выражение моего лица. А я, хоть убейся, не мог сосредоточиться и взять себя в руки. Те мысли, которые внезапно сформировались в моей голове с одной стороны меня пугали, а с другой — вдохновляли. И это просто выбивало почву из-под ног.

Я же не герой ни разу. Я не долбаный спаситель. Не супермен. Меня всегда в первую очередь интересовала только своя жизнь. Чтоб мне было хорошо и спокойно. Какого же черта я на полном серьезе стою и обдумываю перспективу спасения целой страны, блин.

Но при этом, одна только мысль: «А вдруг получится?» вызывает в моей душе неимоверно сильное желание действовать. С хрена ли я вдруг стал таким патриотом? Готов пожертвовать жизнью, что ли? Я попытался осознать свои внутренние ощущения. Реально готов? И с ужасом понял, да!

Поэтому Шармазанашвили я, конечно, слушал, но не особо вникал в смысл его слов. Черт с ним, с Ежовым, с чекистами, со всей этой братией… У меня тут крыша поехала!

— Реутов, такое чувство, будто ты витаешь где-то в облаках… — директор школы не скрывал своего недовольства.

— Ни в коем случае, товарищ капитан государственной безопасности! — гаркнул я и вытянулся в струнку.

Черт… надеюсь этот припадок любви к Родине у меня пройдет. Надеюсь, я начну мыслить адекватно… Иначе, хрен его знает, к чему все приведет… Может, это у меня дедушка где-то в глубине подсознания ерундой мается? Может, это его желания я принимаю за свои? Хоть бы, хоть бы… Тьфу-тьфу-тьфу…

— О чем я сейчас говорил? — Шармазанашвили прищурил один глаз.

— О товарище Ежове и о том, что он уронил вверенное ему знамя!

— Ну… — директор Школы поморщился. — Ты, конечно, слишком буквально все понял, однако, если в общем, то да. Тогда давай перейдем непосредственно к самому главному. Мне нужно, чтоб кто-то приближенный к наркому рассказал подробности о каких-то его деяниях. Понимаешь? Кто-то значимый, имеющий вес не только в глазах товарища Сталина, но и заслуживший доверие всей партии.

Видимо мой вид из задумчивого превратился в удивлённый, потому что директор Школы тут же кинулся пояснять свои слова.

— Товарищ Сталин все видит, но он верит, что нарком одумается. Остепенится, так сказать, возьмет себя в руки. Однако есть люди, которые прекрасно понимают, если яблоко сгнило, его не сделаешь снова свежим и съедобным. Заместитель наркома…

Шармазанашвили еще не успел договорить, а я уже понял, чью фамилию сейчас услышу. Ну, конечно! Это же было понятно с самого начала. Лаврентий Павлович… Король умер, да здравствует король! В данном случае — король чекистов.

Просто Берии нужно, чтоб Сталин получил нечто конкретное. Нечто доказывающее, что Ежову пора на покой, причем, скорее всего, на вечный. Ну… или даже самому Сталину так нужно… Не суть. А Бекетов — один из немногих чекистов при высоком звании, кто до сих пор жив, здоров и прекрасно себя чувствует. Кстати, да… Херову тучу его коллег отправили к праотцам, а Игорь Иванович столько лет держится… Он ведь, получается, пережил их всех. И того, кто был до Ежова… Ягода, что ли… Вот почему Шармазанашвили говорит так свободно со мной. За его спиной просто маячит тень Лаврентия Павловича.

Директор совершенно не боится, что я кинусь докладывать Бекетову о нашем разговоре. Вернее, он рассчитывает как раз на это. Тем более сейчас такие времена, когда родные по крови люди спокойно сливают друг друга, лишь бы уберечься самим. Мало кто рискнет ценой собственной жизни спасать одних чекистов от других. А я так тем более не собираюсь делать ничего подобного. Меня просто по началу удивило, с хрена это Владимир Харитонович совершенно без стеснений говорит бывшему детдомовцу о планах, связанных с наркомом.

Дело в том, что директор вообще ни черта не боится. Ситуацией с Цыганковым он меня пугает, дабы я сделал правильные выводы, с кем полезно дружить, а с кем нет. Вот с Шармазанашвили, читай между строк Берия, полезно. Бекетов — отличная кандидатура для доносчика. Именно то, что надо. А я — отличная кандидатура, чтоб озвучить эту мысль Бекетову.

В общем, все, что сказал Шармазанашвили после, мои догадки подтвердило. Мне весьма конкретно дали понять, мол, было бы очень неплохо, если бы Бекетов настрочил донос на Ежова. Уж не знаю, зачем им нужны доказательства вины наркома, если честно. Сейчас такое время, что и без доказательств все нормально. Однако именно в данном случае, выходит, необходима информация. И мне, как человеку, приближенному к Бекетову настолько, что он даже взял под контроль мою судьбу, нужно доложить своему благодетелю, так, мол, и так. Включите голову, Игорь Иванович. Поспособствуйте интересам Берии. Видимо, напрямую озвучить подобное предложение Игорю Ивановичу у чекистов возможности нет. Не могут они в лоб сказать, сдай Ежова и живи с миром. Хотя… В последнем я сильно неуверен. Как правило, те, кто принимали участие в судьбе своего начальства, в плохом смысле, конечно, рано или поздно шли по той же самой дороге.

— Ты хорошо понял? — спросил Шармазанашвили напоследок, протягивая мне комсомольский билет.

— Конечно, товарищ капитан государственной безопасности! Все понял. Более того, имею огромное желание служить Родине лично. Очень надеюсь, что мое обучение пройдёт успешно. Я бы хотел стать настоящим разведчиком.

Директор Школы остался доволен моим ответом. А я был доволен, что мы, наконец, закончили беседу. Поэтому схватил билет и рванул в столовую.

Торжественная часть уже закончилась и детдомовцы сидели за столами, уплетая ужин, который сегодня оказался особенно вкусным. Правда лично мне кусок в горло не лез. С одной стороны, «дружба» с Шармазанашвили нам с дедулей на руку. Кроме того, если я смогу донести Бекетову мысль, будто Ежова надо слить, велика вероятность, что достаточно быстро Игорь Иванович из моей жизни исчезнет. Вернее даже не так. Велика вероятность, что он вообще из жизни как таковой исчезнет. Плюс, пользуясь поддержкой Шармазанашвили, я может, всё-таки стану тем, кем мне надо стать. И окажусь там, где должен оказаться. А еще я пришел к выводу, что мне не мешало бы переговорить с Клячиным. По сути, он ведь тоже к этому стремится. Хочет нагадить шефу. Единственное, что смущает, и очень сильно, любая возня пауков в банке заканчивается тем, что они просто уничтожают друг друга. Поэтому мне надо ухитриться не оказаться среди них.

В общем, голова пухла от мыслей. Конечно, я бы предпочёл обойтись без всей этой срани. Тихо-мирно отучиться и свалить в Германию. Тем более теперь, когда в моей башке появилась пугающая своей внезапностью мысль о спасении Родины, когда я вдруг захотел сделать что-то по-настоящему правильное. Но… Как говорится, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. Раз меня втягивают в подковёрные игры, я должен повернуть все так, чтоб мои карты оказались самыми фартовыми.

Соответственно, и во время ужина я ни с кем особо не говорил, и после него. Детдомовцы мне не досаждали, к счастью. У всех было приподнятое настроение. А тот факт, что я получил комсомольский билет отдельно от остальных, никому не показался странным. Пацаны сочли это закономерным. Типа, я же кто-то навроде лидера. Вот чекисты и выделили меня своим вниманием.

А теперь, когда все заснули, оказалось вдруг, что у Бернеса, например, вопросы все-таки имеются.

— Чего ты хотел? — поинтересовался я у Марка.

Мне пришлось тоже принять сидячее положение, чтоб разговаривать с ним нормально.

— Слушай, тревожно мне… — выдал Бернес.

— Не понял… Почему тревожно? В смысле… Что тебя напрягает?

— Не могу понять, зачем мы здесь, — он покачал головой. — Ты же не такой, как остальные, ты умнее. Сам понимаешь, мы не можем быть разведчиками. Кто нам доверит важное дело? Парни радовались сегодня. Знаешь… Даже Подкидыш проникся. Но… У меня сильное предчувствие чего-то нехорошего.

— Бернес… Ложись спать, а? — я подтянул одеяло, утрамбовав его по бокам. — Вот честное слово, не хватало только твоих предсказаний. Нашелся мне вещун.

— Хорошо, — Марк вздохнул и послушно улегся на свое место.

Однако, в ближайшие пару часов я слышал, как он ворочается с боку на бок, сопит и кряхтит. Но главное, я сам ни черта не спал. Потому что был полностью с ним согласен. У меня тоже какое-то хреновое предчувствие.