Позывной «Курсант» — 3

Глава 2 Я слышу знакомые фамилии, но не уверен, что это к добру

— Так что, товарищ Цыганков? По-прежнему есть возражения? Слушатель Реутов не достоин комсомольского билета?

Со стороны можно было подумать, будто Шармазанашвили беседует сам с собой. По крайней мере, это бы выглядело именно так, не назови он фамилию Витюши, который стоял посреди кабинета, словно пыльным мешком пристукнутый. Охреневший и злой. Мне кажется, если ткнуть в него сейчас пальцем, лопнет к чертовой матери, как воздушный шар.

Владимир Харитонович прошел обратно к столу, ровно мимо Цыганкова, буквально в десяти-двадцати сантиметрах от придурка. При этом он на него вообще не смотрел, хотя вопросы, озвученные вслух, были предназначены как раз Цыганкову. Садиться директор уже не спешил. Просто оперся о столешницу задом.

— Кому вы верите? Да она же… — начал было Цыганков, однако его моментально перебил Молодечный.

Причем, заговорил он не с Витюшей, что было бы логично. Наоборот, сержант госбезопасности вообще не смотрел в сторону моего «товарища». Это явно взбесило Цыганкова еще больше. Просто оба чекиста вели себя так, будто он — пустое место. А главное, было заметно, что и Шармазанашвили, и Молодечный делали это специально.

— Товарищ капитан государственной безопасности, раз уж Вас интересует мое мнение, так скажу… — Кривоносый вдруг замолчал на мгновение, отвлёкся от начальства, посмотрел на меня с ухмылкой, а потом снова переключился на начальника Школы.

Хотя, между прочим, Шармазанашвили ни слова не говорил, будто кому-то есть дело до мнения Молодечного. Это было даже как-то странно. Будто в башке у моего инструктора по борьбе все время шел свой диалог, который слышал только он. Как в дурке, честное слово.

Но вот директора Школы такое внезапное вступление ни капли не удивило. Наоборот, он внимательно уставился на Молодечного. Видимо, до моего появления, здесь в разгаре был процесс активного обсуждения нашей с дедом персоны.

— Если бы Реутов напал исподтишка на Цыганкова, уж поверьте, мы бы несомненно наблюдали следы этого нападения. Это я Вам говорю, как человек, занимающийся с Реутовым борьбой. Парень он способный. Не даст соврать товарищ Шипко. При испытательном поединке Реутов смог положить на лопатки меня. Неважно, насколько это было правильно с точки зрения приемов. Он и без отличного знания техники может обойтись. Поэтому… мне кажется, тут все очевидно.

Я в тихом офигевании уставился на Молодечного. И дело было вовсе не в том, что он за меня вроде как заступился. Хотя, врать не буду, тоже момент удивительный. Не ожидал от него поддержи. Просто впервые за несколько недель пребывания в Школе я услышал от Кривоносого столько много слов одновременно. Обычно это — два или три предложения. Он крайне молчалив даже на тренировках. Рявкнет, что нужно исправить, и все, отходит к другому курсанту. А тут — целая речь.

— Что? Что очевидно? — Вскинулся Цыганков.

Я так понимаю, несмотря на то, что Молодечный в Школе значится в первую очередь преподавателем, Витюша не считал его кем-то более значимым, чем он сам. Типа, с капитаном госбезопасности спорить — себе дороже, а обычный сержант — вполне сойдёт.

— Если бы Реутов напал на товарища Цыганкова, то товарищ Цыганков сейчас находился бы не здесь, а в санчасти, — не глядя на Витюшу, отчеканил Молодечный, который продолжал демонстративно общаться только с Шармазанашвили.

От такого хамства и возмутительного пренебрежения Витюшино лицо перекосило окончательно. У него вот-вот могла пойти пена изо рта. От бешенства, само собой.

— Слушатель Реутов в азарте драки увлекается слишком сильно. Он отделал бы товарища Цыганкова как… — Кривоносый не нашел приличных нематерных слов и замолчал. А то, что слова лезли ему в голову только неприличные и матерные стало понятно всем. Особенно Цыганкову.

— Спасибо. А что скажет товарищ Шипко? — Шармазанашвили вопросительно посмотрел на воспитателя, который с каждой минутой становился все более довольным.

— Полностью согласен со сказанным. Будь ситуация, по которой мы тут собрались, правдивой, уж поверьте, нам бы не пришлось искать подтверждения у Ольги Константиновны. Потому что все подтверждения было бы налицо. Вернее, на лице, — отчеканил Панасыч.

Его последний каламбур выглядел форменным издевательством. Особенно из-за того, что Шипко, как и Молодечный, даже на долю секунды не переводил взгляд в сторону Цыганкова, словно тот и правда пустое место. Словно здесь, в кабинете, кроме меня и трех чекистов вообще никого нет.

Вот честно говоря, после слов Панасыча я бы даже растрогался и пустил слезу. Такую настоящую, скупую, мужскую слезу. Ни хрена б себе, двое нкведшников, да еще каких — Шипко и Молодечный — за меня впрягаются. Если бы не одно маленькое, однако весьма цепляющее «но». Панасыч, как и Кривоносый, высказался в мою защиту чуть позже, чем надо бы. То есть, раз уж им пришла в голову подобная блажь и они решили явить миру истинную справедливость, так какого хрена не сделали этого раньше? До моего прихода.

Вряд ли Цыганков сразу притащил с собой на встречу Ольгу Александровну. Он по любому явился сначала один и озвучил свои претензии. Потом, по идее, как раз Шармазанашвили подтянул обоих чекистов. Это — логично. Шипко — воспитатель моей группы. Молодечный — инструктор по борьбе. Уж ему точно известно, в состоянии ли я набить морду Витюше. Но по всему выходит, они уже тогда должны были высказаться. Как только их пригласили в кабинет директора Школы. Сейчас эта показуха зачем?

— Хорошо, — Шармазанашвили кивнул. — Товарищ Цыганков, есть возражения?

— Нет возражений… — процедил Витюша сквозь сцепленные зубы. Мне кажется, я даже услышал, как они, его зубы, трутся друг об друга.

Самое интересное, этому придурку вообще не было стыдно или неудобно. Хотя его так-то за руку на вранье поймали. Нет, я и сам, что уж греха таить, так могу завернуть, если мне выгодно, ни один детектор лжи не определит.

Просто вранье Цыганкова — глупое, тупое и бездарное. Мелко нагадил. Очень мелко. Я бы со стыда сквозь землю провалился из-за такого. Как малолетний дебил сейчас выглядит, честное слово. Взял, запугал женщину, пришел, рассказал херни какой-то, да еще оказалось, что все было наоборот. Уж если срать, так надо с размахом, а это что? Смех один.

— Товарищи, вы свободны. Отправляйтесь в столовую. Мы много времени потратили. Там всё давно готово и ваши подопечные, товарищ Шипко, заждались. — Шармазанашвили решил, видимо, больше тему с посягательством на честь Ольги Константиновны и Витюшину мужественную харизму не мусолить. По крайней мере сейчас.

Правда, когда Цыганков оказался возле двери и собрался вслед за чекистами выйти из кабинета, руководитель Школы его окликнул.

— С Вами, товарищ сержант государственной безопасности, мы еще поговорим о случившемся.

Витюша шумно втянул воздух ноздрями, а потом выскочил в коридор, будто ему жопу припекает.

В общем, все ушли. Все, кроме меня. Мне пришлось задержаться. И причина не в том, что я мандец как не хотел расставаться с товарищем Шармазанашвили. Наоборот. Если прежде я не верил всем чекистам, особо сильно тем, кого знаю ближе остальных — те же Клячин или Бекетов, то теперь к их тесному кругу добавился еще и начальник Школы. Руку даю на отсечение, этот спокойный кавказец что-то задумал.

Понял я это ровно в тот момент, когда чекистам было велено идти в столовую, а мне в спину, едва сделал шаг к выходу, прилетело:

— Реутов, останься.

Я повернулся к Шармазанашвили, попутно соображая, какие ещё неожиданности могут меня сейчас ждать.

— Ты рад, Реутов? — глаза кавказца изучали моё лицо. Он явно пытался уловить малейшие изменения или эмоции.

— Конечно рад, товарищ капитан государственной безопасности, — с выражением восторга ответил я, следуя заветам Петра Первого, между прочим. Вид надо иметь молодцеватый и немного дурковатый. Ну а что ещё можно было ответить? Конечно же, я счастлив, что моя вина так быстро превратилась в мою правоту. Надеюсь, вопрос насчет комсомола тоже отпадёт автоматически. Как ни крути, мне это нужно, если я планирую вырваться рано или поздно за пределы Союза. Лучше, конечно, рано…

— Не надо рвать глотку, — поморщился начальник школы. — Я рад, что ситуация разрешилась благополучно. Да и перед товарищем Бекетовым оправдываться не хотелось бы…

Фамилия моего «благодетеля» прозвучала настолько неожиданно, что я совершенно придурковато, теперь без притворства, несколько раз моргнул, словно пытаясь сфокусировать взгляд. Это что за номера? Почему сейчас в нашем разговоре вдруг начал фигурировать старший майор госбезопасности?

Нет, я помню, конечно, что при первой, не совсем удачной встрече, которая у нас вышла с директором Школы, Клячин очень даже конкретно апеллировал фамилией Игоря Ивановича. Соответственно, Бекетов из факта моего с ним знакомства тайны не делает. Даже наоборот. Конкретно дает понять, что моя судьба ему небезразлична. Но… Что-то мне подсказывает, именно в данную минуту не зря мы вдруг заговорили о «благодетеле». Не зря Шармазанашвили о нем заговорил. Я бы, так и вообще не вспоминал…

— Скажи, Реутов, а вы давно знакомы с Игорем Ивановичем?

Я буквально физически ощутил, как в моем организме напряглись все нервные клетки. Потому что этот вопрос действительно заставил меня напрячься. И что прикажете отвечать? Травить байки про амнезию? Сомневаюсь, что с таким диагнозом меня с огромным восторгом возьмут в комсомол, и уж тем более оставят в спецшколе НКВД. Хорош разведчик! Сегодня себя забыл, а завтра что? Родину? Да и вообще… Опасное это дело… Опасное… Нет, ссылаться на беспамятство точно нельзя.

Сказать давно? Начнутся лишние вопросы, на которых легко можно проколоться. Потому как ни я, ни стоумовый Бекетов данную ситуацию вообще не оговаривали. Вот, кстати, да! Лучше бы он вместо того, чтоб лакать коньяк при нашей крайней встрече, подумал бы, а вдруг кто-то спросит, с какого боку-припеку пацан из детского дома старшему майору госбезопасности. Потому что с Реутовым Бекетова вообще ни черта связывать не может. Уверен, у Игоря Ивановича есть подходящая история, вот только он, чтоб его там приподняло и ударило, не счел нужным обсудить эту легенду со мной.

В любом случае, молчать бесконечно я не могу. Пауза затягивалась, Шармазанашвили начал хмуриться, и я решился:

— Прошу прощения, товарищ капитан государственной безопасности. Я не имею права отвечать на данный вопрос!

Надо было видеть в этот момент лицо Шармазанашвили. Сказать, будто он удивился, это не сказать ничего. Мне кажется, в голове у директора Школы что-то защелкало, застопорилось и поломалось после моего заявления. Надо признать, реакция вполне понятная. Я бы на его месте тоже охренел от такой наглости.

— Почему? Я имею право знать любые подробности о вашей биографии, не указанные в личном деле, — поднял брови вверх Владимир Харитонович. Они у него вообще очень подвижные. Все время с ними что-то происходит. То на лоб лезут, то хмурятся, но просто сами по себе шевелятся.

— У меня приказ, — продолжал я нести околесицу. — Без разрешения товарища Бекетова не имею права рассказывать некоторые подробности своей жизни. Это связано с будущей службой. Так мне сказали. Если есть какие-то недопонимания, это — к товарищу старшему майору государственной безопасности.

Вот так! И пошел Бекетов на хрен! Башкой надо было думать, вдруг начнут задавать вопросы мне. Теперь сам пускай выкручивается. Кстати, по большому счету, Шармазанашвили отвечает за школу, но не за работу всей разведки. Кто он такой? Хозяйственник, не более. Может, меня на самом деле готовят для чего-то важного. Не думаю, что ему бы стали непременно о таком докладывать. Ну, а в остальном… Всё к Бекетову. Я его, конечно, предупрежу… Наверное… Хотя как? До выходного — времени ещё вагон.

— Очень интересно, — Шармазанашвили оторвался от стола и начал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

Есть ощущение, он пытался понять, реально ли всё происходящее. С другой стороны, а ну как и правда нельзя. Все-таки Бекетов повыше званием будет. Да и положением тоже. Но с третьей стороны, какие, к чертовой матери, могут быть секреты от человека, заправляющего школой, где готовят будущих разведчиков? По идее, уж ему точно надо знать все нюансы. А с четвертой стороны, сейчас такие времена, что может оно и лучше, не иметь информации об определенных вещах.

Вот такие мысли метались в голове Шармазанашвили. Ну, или около того. Точнее, конечно, не скажу. Просто по лицу кавказца отчетливо было видно, внутри у него идёт серьёзная борьба.

— А с товарищем Клячиным вы знакомы так же давно, как и с товарищем Бекетовым? — спросил он вдруг, остановившись напротив меня.

Я напрягся еще сильнее. При чем, твою мать, Клячин? Он, конечно, и Бекетов, как бы, сейчас ни при чем. Икает там, наверное, бедолага от наших воспоминаний.

— С товарищем Клячиным мы познакомились в детском доме. Это произошло в тот момент, когда он прибыл сопроводить меня в школу, — вот тут я ответил совершенно искренне и чистую правду.

— Даже так… — задумчиво протянул директор. — А к моменту приезда товарища Клячина, ты уже знал, куда именно он тебя повезет?

— Никак нет, — я продолжал отвечать четко, уверенно.

— Забавно… — усмехнулся Шармазанашвили. — Ну, да ладно… А скажи-ка мне, Реутов… Что ты думаешь о товарище Ежове…

— Млять… — хотелось мне сказать вслух.

Однако я, само собой, не сказал. Ибо это не самое подходящее слово в контексте разговора о народном комиссаре внутренних дел. Но если смотреть на всю ситуацию в целом, точнее не скажешь. Что я могу думать о товарище Ежове? Что скоро товарищу Ежову придет мандец, но я вот, хоть убей, не помню, когда именно и в связи с чем. Надо было учить историю…

— Имею в виду… Не упоминал ли когда-нибудь товарищ Бекетов его в разговорах… — Шармазанашвили продолжал ходить вокруг меня, при этом сильно напоминая лису, которая планирует поохотиться.

Надо ли говорить, что себе я напоминал зайца, которого вот-вот начнут загонять. К чему он ведет? Какая связь между Бекетовым, Ежовым, Клячиным и мной?

С горем пополам, пока Шармазанашвили водил салом по сусалам, растекался по древу и совершал другие подобные действия, категорически не говоря ни черта в лоб, я вспомнил, что Берия, по идее, уже тянет одеяло на себя, а Ежов действительно очень скоро уйдет с политической арены. Но! На кой черт мне все это надо?!

И Бекетов… Неужели тут тоже вляпался в жир ногами? Очень нехороший расклад. Очень! Если мой благодетель, дай бог ему здоровья, как-то замазался с нынешним наркомом, то голова полетит не только Ежова, но и Бекетова, Клячина, а потом — та-дам! Моя. Чего мне сильно не хочется.

К сожалению, ничего более конкретного или детального в памяти не всплывало. Я даже, хоть плачь, не мог сообразить, с какой формулировкой убрали наркома. Или вообще без формулировки… Кого это сейчас волнует?

— И вот я к чему веду… — наконец, подошел к сути Шармазанашвили. — Как видишь, в этой ситуации, я не стал торопиться. Разобрался для начала во всем. Понимаешь, как важно это? Разобраться…

Я несколько раз кивнул, хотя какое на хрен «понимаешь»? Вообще не могу сообразить, с какого перепуга моя, еще даже не начавшаяся, карьера разведчика вдруг оказалась связана с подковерными играми политических шишек Союза. Единственное, что вполне очевидно и предельно ясно, не просто так Шармазанашвили рискнул выступить на моей стороне в ситуации с Цыганковым. Не побоялся его тестя, кем бы тот не был.

— Поэтому, Алексей, сейчас я отдам тебе твой комсомольский билет. Он здесь, у меня. А потом мы с тобой кое о чем договоримся, — закончил с улыбкой на лице директор Школы.