Повесть о кольце

САУРОН — Темный Владыка — правитель Мордора.

ГАНДАЛЬФ (х) — кудесник из Ордена добрых волшебников.

САРУМАН — Белый — глава Ордена.

ГОЛЛУМ, он же СМЕАГОЛ — чудовище, ранее бывшее Коротышом.

БИЛЬБО — Коротыш из Шира.

ФРОДО (х) — его родич и приемный сын.

МЕРРИ (Мериадок)(х)

— родичи и друзья Фродо, Коротыши.

ПИППИН (Перегрин) (х)

СЭМ (СЭМВИЗ) (х) — сосед и друг Фродо, Коротыш.

ЭЛЬРОНД — правитель Ривенделля, Эльф.

ЭЛЬРОХИР

— его сыновья

ЭЛЛАДАН

АРВЕН — его дочь.

ЛЕГОЛАС — (х) — Эльф из Чернолеса.

КЕЛЕБОРН — правитель Лориена, Эльф.

ГАЛАДРИЭЛЬ — его супруга.

ГЛОИН — Карлик.

ГИМЛИ (х) — его сын.

АРАГОРН, он же СТРАННИК (х) — предводитель Бродяг Севера, Человек.

ДЕНЕТОР — правитель Гондора, Человек.

БОРОМИР (х)

— его сыновья

ФАРАМИР

ТЕОДЕН — правитель Рохана, Человек.

ЭОМЕР — его племянник.

ЭОВИН — сестра Эомера.

ФАНГОРН — старейший из Энтов.

-----------------

Знаком (х) отмечены члены Отряда.

ГЛАВА I МИНАС ТИРИТ

Пиппин выглянул из-под cкладок Гандальфова плаща.

Он никак не мог понять, проснулся ли он или еще спит и видит быстроменяющиеся сны, начавшиеся для него вместе с этой скачкой. Ветер, черный, как ночь, шумел у него в ушах, и он не видел ничего, кроме звезд в небе, кроме зубчатой тени гор далеко справа. Сейчас он пытался вспомнить все, случившееся за время пути, но его воспоминания были неясными и отрывочными.

Сначала они мчались головокружительно быстро, без остановок, и на рассвете он увидел золотистый блеск, я они прибыли в белокаменный город, в большой пустой дворец на холме. И едва они достигли укрытия, как грозная тень снова пронеслась в небе, и люди вокруг побледнели от ужаса. Но Гандальф успокоил его, и он спал в углу, усталый, и встревоженный, смутно сознавая, как люди ходят и переговариваются вокруг него и как Гаадальф отдает им распоряжения. И потом снова скачка, скачка сквозь ночь. Это вторая, нет, третья ночь с тех пор, как он поглядел в Палантир. И с этим ужасным воспоминанием он проснулся окончательно, и шум ветра словно наполнился угрожающими голосами.

В темном небе загорелся яркий желтый огонь. Пиппин съежился от страха.

В какую ужасную страяу Гандальф везет его? Он протер глаза и увидел, что над восточной тенью восходит луна, уже почти полная. Значит, ночь началась еще недавно, и бешеная скачка будет продолжаться еще много часов. Он заволновался.

— Где мы, Гандальф? — спросил он.

— В пределах Гондора, — ответил кудесник. — Это область называется Анориен.

Пиппин притих, но вдруг вцепился в его плащ. — Что там? — вскрикнул он. — Смотрите! Огонь, красный огонь! Не дракон ли это? Смотрите, вот еще один…

Гандальф, едва взглянув, закричал, обращаясь к коню: — Вперед, Быстрокрыл! Нам нужно спешить. Смотри, это горят, зовя на помощь, маяки Гондора! Война началась. Смотри, вот огонь на Амон Дине, и пламя на Эйленахе, и они бегут все дальше на запад, до самого Рохана. Вперед!

Но Быстрокрыл сдержался, перейдя на шаг, а тогда поднял голову и заржал. Из темноты ему ответили ржанием другие кони, и трое всадников промелькнули мимо них, как тени, летящие на запад. Тогда белый конь встрепенулся и сделал скачок, и ночь снова зашумела ветром вокруг иего.

Пиппин снова задремал и почти не слышал, как Гандальф рассказывал ему о Гондорских правителях и о маяках, устроенных для быстрой передачи новостей из конца в конец страны. — Но в прежние времена в них не было надобности, ибо у правителей были Семь Камней, — сказал он.

Пиппин беспокойно шевельнулся. — Спи и не бойся, — сказал кудесник, — ты едешь не в Мордор, как Фродо и Сэм, а в Минас Тирит; там ты будешь в безопасности, насколько это возможно сейчас. Но если Гондор падет, или если Кольцо вернется к Врагу, то и Шир перестанет быть убежищем. "Это не утешение", — подумал Пиппин, засыпая снова. Последним, что он видел, был отблеск луны на высоких снежных вершинах. Он подумал о том, где сейчас Фродо, и попал ли он уже в Мордор и жив ли он; он не знал, что Фродо в Итилиене смотрит на эту же луну, заходящую над Гондором незадолго до рассвета.

Пиппина разбудили голоса. Прошел еще один день в укрытии и еще одна ночь в скачке. Были холодные предрассветные сумерки, окутан. ные туманом.

Быстрокрыл стоял, весь дымясь, но не выказывал утомления. Вокруг стояло несколько рослых людей, закутанных в плащи, а за ними в тумане виднелась каменная стена. Она казалась полуразрушенной, но сейчас там шла работа: стучали молотки, лязгало железо, скрипели колеса, в тумане тускло светились факелы. Гандальф говорил с людьми, преграждавшими ему дорогу, и Пиппин понял, что речь идет о нем самом.

— Да, мы вас знаем, Митрандир, — говорил один из Людей, — и вам известны пропуска через все семь ворот, и вы можете ехать свободно. Но вашего спутника мы не знаем, кто он? Карлик из Северных гор? Мы не хотим впускать к себе никаких чужестранцев. Разве что могучих воинов, на чью отвагу и верность можно положиться.

— Я поручусь за него перед Денетором, — ответил Гандальф, — а что до храбрости, то не судите о ней по росту. У него на счету больше битв и больше опасностей, чем у вас, Ингольд, хотя ростом он уступает вам; и сейчас он едет из битвы под Изенгардом, о которой мы принесли вести, и он очень устал, иначе я разбудил бы его; он зовется Перегрином, и это отважный человек.

— Человек? — повторил недоверчиво Ингольд, и остальные засмеялись.

— Человек! — возразил Пиппин, окончательно проснувшись. — Человек! Ну, вот еще! Я Хоббит, и называть меня Человеком — все равно, что назвать отважным. Я бываю смелым только иногда, по необходимости. Пусть Гандальф не вводит вас в заблуждение.

— Так могли сказать о себе все из доблестных героев, — ответил Ингольд. — Хоббит? Это название мне знакомо…

— Да, — сказал Гандальф. — Но это не тот, о котором говорится в хронике: это его родич.

— Да, и его спутник, — дополнил Пиппин. — И с нами был еще Боромир из вашего города, и он спас меня в снегах Севера, и в конце концов был убит, защищая нас от врагов…

— Молчите! — прервал его Гандальф. — Эту печальную весть лучше бы сообщить сначала его отцу.

— Мы уже догадались о ней, — произнес Ингольд, — ибо видели недавно страшные знамения. Но вы можете ехать. Правитель Минас Тирита непременно захочет видеть того, кто принес ему вести о сыне, будь то Человек или…

— Или Хоббит, — докончил Пиппин. — Немногое могу я предложить вашему правителю, но что могу сделать — сделаю в память отважного Боромира.

— Проезжайте! — сказал Ингольд, и его люди посторонились, чтобы пропустить белого коня. — Пусть все мы найдем у вас помощь и совет, Митрандир! Но вы приходите лишь с дурными вестями.

— Это потому, что я всегда прихожу туда, где нужда моя помощь, — ответил Гандальф.

Он посоветовал Ингольду и его людям не думать больше о восстановлении стены, а вооружаться и готовиться отразить врага, а на вопрос о том, придут ли к ним на помощь Всадники Рохана, он ответил, что между Роханом и Анориеном лежит много опасностей и что произойдет много битв, прежде чем Всадники придут сюда.

Они поскакали дальше по чудесной, плодородной стране, простиравшейся от стены Пелленора до стен Минас Тирита, спускающейся длинными, отлогими склонами к долине Андуина. Здесь было много полей, садов и огородов, и здесь жили Люди смешанной крови, потомки тех, кто населял эту страну до прибытия Пришельцев. Они отличались внешностью от потомков Пришельцев, но жили в дружбе с ними, и любили свою страну, и готовы были защищать ее от всякого врага.

На восходе солнца Гандальф со своим спутником приблизился к Минас Тириту, и Пиппин увидел, как стены Города светлеют и постепенно розовеют в блеске зари; и он воскликнул от восторга, когда первый луч солнца упал на Белую Башню на вершине холма, и она засверкала, как серебро, и на стенах Города развеялись белые знамена, и отовсюду раздался звонкий голос серебряных труб.

Они въехали в ворота Города, и Люди вокруг закричали: — Митрандир!

Митрандир! Теперь мы видим, что гроза близка!

— Да, — ответил Гэндальф, — и я прилетел на ее крыльях. Пропусти меня!

Я должен видеть Денетора, пока он еще правит Городом и страной. Что бы ни случилось далее — это конец тому Гондору, какой вы знали. Пропустите меня!

И они пропустили его, не расспрашивая, хотя удивлялись при виде его спутника и его коня, так как в самом Городе коней было мало. И они поняли, что видят коня из Рохана, и в них пробудилась надежда на то, что Рохиррим придут на помощь Гондору.

Быстрокрыл медленно ступал по каменным мостовым, поднимаясь все выше по мере того, как они переходили из одного яруса Города в другой. Город состоял из семи ярусов, поднимавшихся уступами от подошвы горы к вершине, и каждый ярус был обнесен каменной стеной, и в каждой стене были ворота; но никогда эти ворота не стояли друг против друга, и это было сделано для того, чтобы затруднить врагу путь к центральной Цитадели. Пиппин озирался кругом, пока они ехали, и не мог опомниться от изумления при виде этого строгого и великолепного каменного города. Но он заметил здесь признаки запустения и упадка: во многих прекрасных каменных домах двери были закрыты, и внутри не слышалось ни голосов, ни шагов, и ничье лицо не выглядывало из пустых окон.

Наконец они поднялись на седьмой ярус, и теплое солнце, под которым Фродо шел через рощи Итилиена, озаряло здесь гладкие стены, резные колонны и белую — сводчатую арку входа. Гандальф спешился, ибо коней в Цитадель не пускали, тихо сказал что — то Быстрокрылу, и белый конь позволил, чтобы его увели.

Стражи у входа в Цитадель были одеты в черное, и на груди у них было вышито серебряное дерево, осенеяное семью звездами, а шлемы были высокие, с крыльями морской чайки по бокам. Увидев Гандальфа, стражи молча пропустили его. За аркой входа был двор, вымощенный белым камнем, а посреди него — фонтан, играющий алмазами на утреннем солнце и окруженный полосой зеленой травы; но рядом с ним, наклонясь над его чашей, стояло мертвое, засохшее дерево, и капли, которыми осыпал его фонтан, сбегали и обегали с его высохших голых ветвей, как слезы. Пиппин изумился, увидев это печальное дерево в таком чистом и красивом дворе, и тут ему вспомнился отрывок старой песни, услышанной от Гандальфа, — песни, в которой говорилось о семи звездах и семи желтых и одном белом дереве.

Он хотел обратиться к кудеснику с вопросом, но они уже миновали двор, вступили в высокое каменное здание и шли по длинному, — гулкому коридору. И здесь Гандальф тихо заговорил с Пиппином.

— Будь осторожнее в словах, добрый Перегрин, — сказал он. — Ваша Хоббитовая бойкость здесь неуместна. Теоден был кротким и ласковым, но Денетор — совсем другой, он человек гордый и проницательный, и гораздо более сильный и властный, чем Теоден, хотя и не называет себя королем. Он будет говорить больше всего с тобой, и будет расспрашивать тебя о Боромире, своем сыне. Он очень любил Боромира, быть может, слишком сильно, тем более, что они были непохожи друг на друга. Но он думает, что под предлогом этой любви ему легче будет расспрашивать тебя. а не меня. Не говори ему больше, чем нужно, и не упоминай о Фродо и его Миссии. Я сам скажу ему об этом, когда придет время. И не говори ничего об Арагорне, если можешь.

— Почему? Разве со Странником что — нибудь не так? — спросил Пиппин. — Разве он сам не хотел прибыть сюда? Разве он не придет, и скоро?

— Может быть, может быть, — ответил Гандальф. — Но если он придет сюда, то это будет неожиданностью даже для Денетора. Так будет лучше. Мы, во всяком случае, не должны предупреждать о нем.

Они подошли к высокой двери из полированного металла, и Гандальф приостановился. — Послушай, добрый Пиппин, мне некогда посвящать тебя в историю Гондора, хотя лучше бы ты познакомился с ней в те годы, когда еще бродяжил по лугам и разорял птичьи гнезда. Делай так, как я велю! Неразумно будет принести могучему вождю весть о гибели его наследника, а потом еще говорить о прибытии того, кто придет, чтобы потребовать себе власть.

Довольно с тебя?

— Власть? — ошеломленно переспросил Пиппин.

— Да, — ответил кудесник. — Причем по собственному праву, а не только по праву рождения. Если уши у тебя до сих пор были закрыты, а разум спал, то ему пора проснуться. — И он постучал в дверь.

Зал, в который они вошли, был обширен и высок: огромные колонны из черного мрамора с верхушками, искусно изваянными в виде странных животных и листьев, поддерживали высокий сводчатый потолок, сплошь расписанный разноцветными узорами по золотому полю. Колонны шли рядами, справа и слева от входа, а между ними высились каменные изваяния; при виде их Пиппин задрожал, так как они напомнили ему каменных Стражей Реки у Аргоната.

В дальнем конце зала, на возвышении во много ступеней, стоял мраморный трон, а на стене позади него мерцало выложенное из драгоценных камней изображение цветущего дерева. Но трон был пуст. На самой нижней и самой широкой ступеньке возвышения сидел в простом кресле из черного мрамора старик, а в руке у него был короткий белый жезл с золотой головкой. Он смотрел на что — то, лежавшее, у него на коленях, и не поднял головы, когда они подошли и остановились в трех шагах перед ним. Потом Гандальф заговорил.

— Приветствую Денетора, сына Эктелиона! — сказал он. — Я пришел в этот мрачный час с вестями и советами.

Старик поднял голову: его лицо, бледное и гордое, с резкими чертами и глубокими, темными глазами, напомнило Пиппину не столько Боромира, сколько Арагорна. — Мрачен этот час, — произнес он, — и вы всегда приходите в такие часы, Митрандир. Все знаки говорят о том, что гибель Гондора близка.

Горько знать это, но для меня еще горше — моя собственная скорбь. Мне сказали, что с вами придет некто, видевший, как погиб мой сын. Это и есть он?

— Да, — ответил кудесник. — Один из двух. Другой остался с Теоденом Роханским и может прибыть позже. Оба они — Хоббиты, как вы видите, но не те, о ком сказано в Хронике.

— Но все-таки Хоббиты, — мрачно возразил Денетор. — Я не люблю этого названия с тех пор, как оно смутило наш совет и увлекло сына на погибель.

О, мой Боромир! Как мы нуждаемся в нем сейчас, лучше бы Фарамир поехал вместо него!

— Он и поехал бы, — возразил Гандальф. — Не будьте несправедливы в своей скорби. Боромир сам захотел поехать и не потерпел бы никакой замены себе. Он был властным человеком и всегда получал то, чего хотел. Я прошел с ним долгий путь и узнал многое о его нраве. Но вы говорите о его смерти.

Как вы узнали о ней до моего прибытия?

— Я получил вот это, — произнес Денетор и показал то, на что смотрел все это время: то были две половинки большого окованного серебром рога, разрубленного пополам.

— Это рог Боромира! — вскричал Пиппин, не сумев удержаться.

— Да, — ответил Денетор. — А до того его носил я и каждый старший сын в нашем роду, до самого отдаленного предка. Я слышал звук рога с севера тринадцать дней назад, и Река принесла мне его разрубленным. Он не будет звучать больше. — Он помолчал и вдруг обратил свой темный взгляд на Пиппина. — Что вы скажете об этом, Перегрин?

— Тринадцать дней? — повторил неуверенно Пиппин. — Да, кажется, так и есть. Да, я стоял с ним рядом, когда он затрубил в этот рог. Но никакая помощь не пришла. Только Орки.

— Так, — произнес Денетор, пронзительно глядя Пиппину в лицо. — Вы были там? Говорите! Почему не пришла помощь? И почему вы спаслись, а он — нет, хотя он был могучим воином, а против его — только Орки. — Пиппин вспыхнул. — Самого могучего воина можно убить одной стрелой, — возразил он, забывая о страхе, — а Боромир был пронзен множеством их. — В коротких словах он рассказал о битве с Орками, о гибели Боромира, о своем пленении.

- Я чту его память, — закончил он, — ибо он был доблестным воином. Он погиб, защищая нас — моего родича Мериадока и меня — от рабов Темного Владыки; и хотя он был побежден ими, моя благодарность не становится оттого меньше.

Взволнованный воспоминаниями о павшем спутнике, отбрасывая и страх, и осторожность, Пиппин обнажил меч и положил его к ногам Денетора. — Невелика помощь, которую я могу оказать вам, повелитель, — сказал он, — но я предлагаю ее вам в уплату моего долга доблестному Боромиру.

В чертах у старика проступила слабая улыбка, словно отблеск холодного солнца зимним вечером; отважная и учтивая речь Коротыша пришлась ему по сердцу. — Я принимаю ваше предложение, — сказал он. По его знаку Пиппин преклонил колено, положил руку на лезвие меча и вслед за Денетором произнес клятву в верности и повиновении правителю, городу и стране; и Гандальф был свидетелем клятвы.

— А теперь, — сказал Денетор, когда обряд был окончен, — вот мое первое приказание тебе. Расскажи мне свою историю и вспомни все, что можешь, о Боромире, моем сыне. Садись и говори.

Он ударил маленьким молоточком по серебряному кругу возле своего кресла и приказал появившимся слугам принести табуреты и угощение для гостей. — Я могу уделить вам только один час, — сказал он Гандальфу, — но вечером, быть может, мы поговорим еще раз.

— Может быть, и ранее того, — ответил Гандальф. — Не затем я примчался сюда из Изенгарда, чтобы доставить вам одного воина, как бы учтив и отважен он ни был. Разве для вас ничего не значит, что Теоден выиграл большую битву, что Изенгард разрушен и что я сломал жезл Сарумана?

— Это значит для меня многое. Но я уже знаю об этом достаточно, чтобы бороться самому с угрозой с Востока… — Он устремил свой темный взгляд на Гандальфа, и тут Пиппин увидел, что они похожи друг на друга, и ощутил между ними напряжение, словно из глаз в глаза протянулась огненная нить, готовая вдруг вспыхнуть пламенем. Денетор первым отвел глаза.

— Да, — произнес он, — хотя, как говорят, камни исчезли, но правитель Гондора видит зорче прочих людей и знает больше, чем они. Но садитесь.

Слуги принесли табуреты, потом столик и поднос с вином в серебряном кувшине, кубками и печеньем. Пиппин сел. Он еще был в смятении: показалось ему или же Денетор, говоря о Камнях, действительно бросил на него быстрый странный взгляд?

Беседа продолжалась ровно час, и Пиппин никогда больше не мог забыть этого часа: ни пронзительного взгляда Гондорского правителя, ни его быстрых, ошеломляющих вопросов, ни присутствия Гандальфа, внимательно слушающего, сдерживающего свой гнев и нетерпение. Когда беседа окончилась, Пиппин чувствовал себя обессиленным. "Наконец — то! — подумал он. — Теперь я мог бы позавтракать за троих".

Отпуская своих гостей, Денетор предупредил Гандальфа, что хочет видеть его на совете своих начальников, в третьем часу по восходе солнца. — Вы можете приходить ко мне, когда хотите, благородный Митрандир, — сказал он.

— Не сердитесь долго на глупого старика и приходите.

— Глупого? — повторял Гандальф. — Нет, благородный Денетор, разум покинет вас только вместе с жизнью. Вы думаете, я не понял, почему вы расспрашиваете того, кто всех меньше знает, когда я сам сижу с ним рядом?

— Если вы поняли, тем лучше, — ответил Денетор. — Неразумно было бы отвергать совет и помощь в час нужды, но вы подаете их оо своими тайными целями. А правитель Гондора никогда не станет орудием в чужих руках. Дело Гондора — только мое, и ничье больше, пока никто другой не имеет на него большего права.

— Так сохраните страну до прихода того, кто имет это право, — возразил Гандальф. — В этом я окажу вам всю помощь, какую вы потребуете. Но вот что я скажу вам: я не хочу никого делать своим орудием, ни в Гондоре, ни в какой другой стране, большой или малой. Но когда все доброе в мире находится под угрозой, — это МОЕ дело. И пусть даже Гондор погибнет, я не буду считать себя побежденным, если что — нибудь переживет надвигающуюся ноч! л станет цвести и плодоносить в будущем. Вы называете себя Хранителем Цитадели, но я — тоже хранитель. Разве вы не знали этого?

На пути из дворца он не обращал к Пиппину ни слова, ни взгляда, и Хоббит был огорчен и испуган этим. Слуга Денетора привел их в дом у северной стены: там для них была приготовлена комната, большая и светлая, с окнами, смотревшими на излучину Андуина и дальше — в сторону Эмин Мюиля.

Пиппин сел на подоконник, чтобы смотреть туда.

— Вы сердитесь на меня, Гандальф? — спросил он, когда проводник скрылся за дверью. — А я сделал все, что мог…

— Ну, разумеется! — ответил Гандальф. Подойдя к Пиппину, он стал рядом с ним и обнял его за плечи; и Пиппин очень удивился, услышав его веселый смех и почувствовав в нем какую-то радость, прорывающуюся сквозь все его тревоги и утомление.

— Конечно, вы сделали все, что могли, — подтвердил кудесник, — и я надеюсь, что вам еще долго придется ждать, чтобы два старика снова загнали вас в такой тесный угол. Но правитель Гондора все — таки узнал от вас больше, чем вы думаете. Вы не могли скрыть от него, что Боромир был вождем Отряда после Мориа; что среди вас был некто, принадлежащий к высокому роду; что он намеревался придти в Минас Тирит, у него был прославленный меч. А с тех пор, как Боромир уехал, Денетор часто размышлял о прошлом Гондора и о записи в старой Хронике. Он непохож на других, Пиппин. Какова бы ни была его родословная, он каким — то образом унаследовал кровь Вестернессе почти во всей ее чистоте. И таков же его второй сын, Фарамир, но не Боромир, которого он любил больше. Он зорок, и если он приложит волю, то может читать в мыслях у людей, даже находящихся далеко от него. Обмануть его трудно, пытаться обмануть — опасно. Помните об этом, ибо вы принесли ему клятву. Не знаю, как это пришло вам в голову или в сердце, но это было хорошо, и вам удалось растрогать Денетора, так что я не стал мешать вам. И теперь вы, по крайней мере, в свободное время сможете свободно ходить по Городу. Но теперь вы на службе и ваш господин не забудет о вас. Так что — будьте осторожны!

Он долго молчал, размышляя, потом сказал: — Мне пора, Пиппин, пора идти на совет к правителю, чтобы узнать все, что можно. Прошу вас об одном: разыщите Быстрокрыла и узнайте, как его устроили. Здешние люди ласковы с животными, но о конях знают, кажется, недостаточно.

Гандальф ушел, и почти тотчас же раздались три звучных удара колокола: это был третий час по восходе солнца.

Посидев немного в одиночестве, Пиппин вышел на улицу и огляделся.

Солнце было яркое и теплое, и от домов и башен падали длинные синие тени, и Миндоллуин вздымал высоко в синий воздух свою снежную вершину. По улице сновали во все стороны вооруженные люди, словно это был час смены боевых постов.

— По Широкому времени это девять часов, — сказал Пиппин сам себе вслух. — Самое подходяще время для хорошего завтрака у открытого окна, под весенним солнцем! Интересно, завтракали ли уже все эти люди, и когда они будут обедать, и где?

Тут к нему подошел человек, одетый в черное с серебряным шитьем.

— Вы Перегрин? — спросил он, протягивая Пиппину руку. — Я слышал, вы приняты на службу нашим правителем? Добро пожаловать! Меня зовут Берегонд, и я послан, чтобы рассказать вам все, что вы захотите знать, и чтобы научить вас некоторым условным знакам. Я буду рад узнать что — нибудь и от вас. Вы в дружбе с Митрандиром? И вы, кажется, прибыли сюда очень издалека?

- Он осыпал Пиппина вопросами, но вдруг прервал себя. — Но я забыл, что сначала должен ответить на ваши вопросы, доблестный Перегрин. Что вы хотите узнать прежде всего?

— Насчет завтрака, — ответил, поколебавшись, Пиппин. — То есть о времени трапезы. И где у вас трапезная, если она есть? А где харчевни? Я ни одной здесь не видел.

Берегонд покачал головой. — Так вы ничего не если сегодня? — спросил он.

— Честно говоря, ел, — ответил Пиппин. — Немного вина и печенья, вместе с вашим правителем. Но за это он терзал меня расспросами целый час, а отвечать ему — тяжелая работа!

Узнав, что в Городе военное положение и что трапезы бывают редко, он понурился, но Берегонд утешил его, сказав, что после тяжелой работы людям полагается добавочное подкрепление, и что они могут пойти в кладовую и получить кое-какую еду. Пиппин обрадовался, но сначала решил навестить коня, к которому чувствовал искреннее уважение и любовь.

Быстрокрыл заржал, увидев входящего к нему в конюшню Пиппина, и потянулся к нему головой.

— Доброе утро! — сказал ему Пиппин. — Гандальф придет, как только освободится, сейчас он занят, но посылает тебе привет со мной. Надеюсь, тебе хорошо здесь. Надеюсь, ты уже отдохнул после своих долгих трудов.

Конь потряс гривой и застучал копытами. Когда представил ему Берегонда, конь позволил воину погладить себя по шее. Потом Пиппин простился с ним, и они ушли, не забыв проверить, хорошо ли наполнена кормушка.

— А теперь к нашей кормушке, — сказал Берегонд и повел Пиппина в Цитадель, где в нижнем ярусе башни находились кладовые для различных отрядов. Берегонд нашел свою, и там они получили хлеб, масло, сыр, яблоки позднего сбора и кувшин пива; со всеми этими припасами они поднялись на вершину одного из восточных бастинов.

Они долго сидели там, ели, пили, беседовали о Гондоре и обо всех странах, в которых Пиппину довелось побывать с Отрядом, и Берегонд проникался к Хоббиту все большим уважением. Берегонд называл местности, видимые кругом, и рассказывал о них. На дорогах вокруг Города движения было мало, но на юг двигались сплошным потоком повозки, запряженные лошадьми или быками; женщины, дети и старики покидали Город и уходили как можно дальше на юг, в горы.

— Это последние повозки, — оказал Берегонд. — Немногие из тех, которые расстались, свидятся снова. В Городе всегда было мало детей, а теперь их почти не осталось. Только несколько мальчиков, которые не захотели уехать и для которых тут может найтись дело. И один из них — мой сын.

Пиппин тревожно глядел на восток, словно оттуда каждую минуту могли нагрянуть тысячи Орков. — Что это такое? — спросил он, указывая на Реку. — Еще один Город?

— Это остатки Осгилиата, прежней нашей столицы, — ответил Берегонд. — Враги давно уже захватили и сожгли его, но потом пришли Черные Всадники из Минас Моргула…

— Черные Всадники? — переспросил Пиппин, и глаза у него расширились и потемнели от воскресшего страха.

— Я вижу, вы о них знаете, — заметил Берегоид, — хотя до сих пор и не говорили.

— Знаю, — тихо ответил Пиппин, — но не буду говорить о них так близко от… от… Он взглянул на длинную зубчатую тень за Рекой, и ему показалось, что она с каждой минутой становится все выше и темнее.

— От Мордора, — так же тихо закончил Берегонд. — Мы редко называем его по имени, но мы всегда жили в его тени. Теперь она растет и темнеет, а с нею растут и наши тревоги. Близится новая битва. Может быть, самая жестокая битва в этой войне.

— Я видел маяки прошлой ночью, — сказал Пиппин, — и нам повстречались гонцы. Гандальф говорит, что война уже началась.

Берегонд задумчиво покачал головой. — Это так. Но мы еще не знаем, что решат правитель и его военачальники. Благородный Денетор видит дальше, чем все люди. Говорят, что по ночам он сидит один на самом верху башни, заглядывает в будущее и борется с Врагом; и оттого он состарился раньше времени.

Он прибавил, что близ устья Андуина появился Черный флот морских разбойников из Умбара; возможно, что они стали союзниками Врага. Тогда они отвлекут на себя часть помощи, которую могли бы предложить южные области Гондора. Есть известия и о том, что силы Врага движутся на востоке в Руне, на севере — в Чернолесе, на юге — в Хараде. Гондор окружен со всех сторон.

Кто может устоять, если он падет? И есть ли у него надежда устоять?

Пиппин не ответил. Он оглядел высокие, крепкие стены Города, башни и бастионы, и солнце в небе, а потом взглянул на мрак на востоке, подумал обо всех силах Врага: об Орках в лесах и горах, о предательстве Изенгарда, о зловещих птицах, о Черных Всадниках в самом Шире, и о Назтулах, этом крылатом ужасе. Он задрожал, и надежды его потускнели. И в этот самый миг солнце затмилось, словно мимо него прошла черная тень, а издали, с высоты неба, донесся вопль, — слабый, но свирепый и грозный. Пиппин побледнел и прижался к стене.

— Что это? — тревожно спросил Берегонд. — Вы тоже слышали?

— Да, — ответил, дрожа, Пиппин, — это знак гибели, тень смерти. Черный Всадник в воздухе!

— Да, знак гибели, — произнес Берегонд. — Мрак смерти. Вся кровь застыла у меня в жилая.

Но тень прошла, и они ободрились. — Нет, я не хочу отчаиваться, — сказал Пиппин, встрепенувшись. — Гандальф погиб, но вернулся. Мы тоже можем устоять, хотя бы на одной ноге. Но тяжелее всего сидеть и ждать и не сметь нанести первого удара.

— Это верно, — ответил Берегоид. — Но может быть, когда вернется Фарамир, все пойдет иначе. Он смел в бою и проницателен в совете, он владеет великим знанием и умеет решаться. И все же, что он может сделать?

Мы не в силах напасть на… на эти горы! Мы можем только ответить ударом на удар. Но тогда наш удар будет тяжелым! — И он воинственно стукнул мечом.

Пиппин посмотрел на него и отвернулся. "А мои руки легче пера", — подумал он, но не сказал ничего.

В полдень прозвучал колокол, и в Цитадели началось движение: все, кроме сторожей на постах, направлялись обедать.

— Хотите, пойдем со мной? — сказал Берегонд. — Сегодня вы будете обедать с нами. Я не знаю, к какому отряду вы будете приписаны, а может быть, правитель оставит вас при себе. Но все мы будем рады вас видеть, а для вас будет хорошо, если вы заведете себе новых друзей, пока еще есть время.

— Я пойду с удовольствием, — сказал Пиппин. — Сказать правду, я чувствую себя одиноко. Лучший мой друг остался в Рохане, и мне не с кем поговорить и посмеяться. Может быть, мне и вправду остаться в вашем отряде?

Или хоть похлопочите за меня.

— Нет, — засмеялся Берегонд, — я не начальник, и у меня нет никакого звания; я — простой воин из Третьего отряда Цитадели. Но и быть простым воином при Цитадели — это высокая честь, и таких воинов в Городе уважают.

— Значит, мне далеко до этого, — вздохнул Пиппин. — Отведите меня в мою комнату, а если Гэндальфа там нет, то я пойду с вами, куда вы захотите.

Но Гандальфа не было, и не было даже записки от него. Берегонд повел Хоббита в свой отряд и познакомил его со всеми своими товарищами, принявшими Пиппина с большим уважением. В крепости уже было много разговоров о его длительной, глаз на глаз, беседе с правителем и о дружбе с Гандальфом, и уже пошел слух о чужеземном принце, прибывшем с севера и предложившем Гондору союз и войско из пяти тысяч воинов. А некоторые говорили, что каждый из Всадников Рохана привезет с собою Хоббита, отважного и искусного в обращении с оружием. Пиппину пришлось, хотя и с сожалением, рассеять эти слухи. Но ему не удалось избавиться от княжеского титула — единственного, как думали все, приличествующего тому, кто был другом Боромира и беседовал с правителем; и они благодарили его за прибытие и ловили каждое слово его рассказов о далеких странах и удивительных приключениях; а ему было очень трудно вести себя "осторожно", как советовал Гандальф, и не давать воли языку, как это принято у Хоббитов в дружеской компании.

После этого Берегонд ушел на свой пост, но посоветовал Пиппину разыскать в нижяем ярусе Города его сына Бергиля. — Вы можете побродить с "им по Городу и поглядеть с Больших Ворот, прежде чем они закроются, — оказал он.

Бергиль оказался хорошим товарищем: это был живой, веселый подросток, и они с Пиппином очень понравились друг другу (хотя в первую минуту встречи Бергиль предложил Пиппину подраться, приняв его за своего сверстника). А потом они много бродили по улицам, болтали и смеялись и очутились среди толпы, спешащей к Большим Воротам. И тут Пиппин очень поднялся в глазах Бергиля, так как, когда он назвал свое имя и сказал пропуск, то страж приветствовал и пропустил его, и даже позволил пройти его спутнику.

— Это хорошо, — сказал восхищенный Бергиль. — Нам, мальчикам, не разрешают больше выходить за Ворота без взрослых. Теперь нам будет виднее!

- Они пробрались в первые ряды собравшихся перед Воротами на вымощенной камнем площадке, где сходились все дороги, ведущие в Город. Вдруг издали послышались звуки труб и приветственные возгласы, и Пиппин увидел коренастого, широкоплечего человека с длинным тяжелым копьем в руке: он ехал на большом толстоногом коне, а за ним шагали воины, ряд за рядом, в панцирях, с тяжелыми боевыми топорами.

Все собравшиеся приветствовали их, но когда они прошли — стали шептаться: — Так мало! Только двести человек! Мы ожидали вдесятеро больше.

После Форноста, вождя одной из южных областей Гондора, прибыли другие

- с гор, с морского побережья, из западных областей: лучники, латники, конные и пешие. Последним прошел со своими рыцарями Имрахиль, правитель области в устьях Андуина, родич Денетора, на его голубом знамени был изображен белый корабль с белым лебедем на носу.

Войска союзников вступили в Город, их было около трех тысяч — пехоты и конницы. Их топот, крики и пение постепенно затихли, удаляясь. Пыль висела неподвижно в безветренном воздухе. Час закрытия Ворот близился; солнце заходило за Миндоллуии, и длинная тень ложилась на Город.

Пиппин взглянул на небо, и оно показалось ему пепельно серым, словно его затянуло дымом. Заходящее солнце зажгло этот дым огнем, и Миндоллуин грозно чернел на этом пламенном фоне. — День был прекрасен, но кончается гневом, — произнес Пиппин, забыв о мальчике, стоявшем с ним рядом.

— Так это и будет, если я не вернусь вовремя, — отозвался Бергиль. — Идемте! Уже дают сигнал закрывать Ворота.

Они последними покинуля Ворота, закрывшиеся вслед за ними, и вернулись в Город, когда в окнах уже зажигались огни. — До свидания, — сказал Бергиль. — Передайте моему отцу привет и благодарность за нового друга. И приходите опять поскорее.

Они расстались, и Пиппин заспешил в Цитадель. Он устал и проголодался, а ночь темнела быстро, и в небе не было ни звездочки. Он немного опоздал к ужину, но Берегонд обрадовался ему, усадил рядом с собою, поделился своим пайком и расспросил о сыне. После ужина Пиппин отправился домой; на сердце у него было смутно, и ему хотелось повидаться с Гандальфом.

— Найдете ли вы дорогу? — спросил Берегонд, когда они вышли из помещения отряда на улицу. — Ночь темная, и нам приказано погасить огни в домах и на стенах. А для вас есть еще одна новость: завтра утром правитель Денетор призовет вас к себе. Боюсь, что в Третий отряд вы не попадете. Но я постараюсь и надеюсь — мы с вами будем друзьями. Прощайте, доброй ночи.

Когда Пиппин вошел в отведенную им комнату, там было темно и только на столе горел фонарик. Гандальфа не было. Пиппину стало еще грустнее и тревожнее. Он взглянул в окно, но это было все равно, что заглядывать в чернильницу. Тогда он закрыл ставни и лег. Некоторое время он прислушивался, не идет ли Гандальф, но потом уснул.

Среди ночи он проснулся и увидел, что Гэндальф вернулся и ходит по комнате взад и вперед. На столе горела свеча и лежали свитки пергамента.

Пиппин услышал, как кудесник бормочет про себя: — Когда же вернется Фарамир?

— А вот и вы! — сказал Хоббит, приподнимаясь. — Я уже боялся, что вы забыли обо мне. Я ряд, что вы вернулись. Нынешний день был длинным.

— А ночь будет короткой, — ответил Гэндальф. — Я вернулся потому, что должен побыть немного один и в покое. Спите, пока вам можно спать в постели. На рассвете я снова поведу вас к Денетору. Нет, по сигналу, а не на рассвете. Начался Великий Мрак, и рассвета не будет.

ГЛАВА II ВЫБОР АРАГОРНА

Гандальф ускакал, и топот его коня затих во мраке, когда Мерри вернулся к Арагорну. У него был лишь небольшой сверток, так как свою сумку он потерял в Парт Галене и с тех пор собрал лишь кое — какие мелочи в развалинах Изенгарда. Все было готово, и Леголас и Гимли ждали знака, чтобы вскочить в седло.

— Итак, от первоначального Отряда остались только четверо, — сказал Арагорн. — Мы поедем вместе, и с нами хочет ехать Теоден. С той минуты, как пролетела крылатая тень, он намерен возвратиться к холмам ночью.

— А потом куда? — спросил Леголас.

— Еще не знаю, — ответил Арагорн. — Правитель назначил сбор своих сил в Эдорасе, на четвертую ночь после этой; а тогда, вероятно. Всадники Рохана направятся в Минас Тирит. Но я с ними не поеду: мне предстоит другой путь.

— Я с вами! — быстро вскричал Леголас, а Гимли добавил: — И я!

— Но мой путь еще темен для меня, — продолжал Арагорн. — Я тоже должен ехать в Минас Тирит, но еще не знаю — как. Приближается час, к которому я долго готовился.

— Не бросайте меня! — попросил Мерри. — До сих пор я приносил мало пользы, но не хочу, чтобы меня откладывали в сторону, как ненужную поклажу.

А Всадники едва ли захотят возиться со мною, хотя их правитель говорил, что, когда он вернется к себе во дворец, то я буду сидеть с ним и рассказывать о Шире.

— Да, — ответил Арагорн, — но я думаю, Мерри, что ваш путь лежит вместе с ним. Но не ждите от этого радости. Боюсь, что еще не скоро Теодену придется спокойно сидеть в своем дворце. В этой холодной весне многие надежды погибнут.

Они поскакали в темноте: Гимли с Леголасом, Мерри с Арагорном, а вокруг них и позади — еще двадцать два всадника. Переправа через Изен осталась уже позади, когда они услышали, что их догоняет конный отряд.

Теоден тотчас же велел остановиться. Арагорн спрыгнул с коня и, обнажив меч, встал у его стремени; Эомер со своим оруженосцем ускакал в тыл, а Мерри, острее прежнего чувствуя себя ненужной поклажей, стоял рядом с конем Арагорна, не зная, что будет делать, если отряд Теодена будет истреблен, а ему почему — либо удастся ускользнуть. Он тоже обнажил меч и поправил пояс, решив принять участие в битве, если она начнется.

Но битвы не было. Когда чужой отряд нагнал их, Эомер окликнул его: — Кто вы и чего ищете?

— Я Хальбарад, Бродяга с Севера, — ответил чужой предводитель, — и мы ищем Арагорна, сына Арагорна, так как слышали, что он в Рохане.

— Хальбарад! — вскричал Арагорн. Отдав Мерри поводья своего коня, он кинулся к прибывшему и обнял его. — Хальбарад! Из всех неожиданностей — это самая лучшая!

Мерри облегченно вздохнул: значит, сейчас еще не время умирать, защищая правителя Рохана. Он вложил меч в ножны.

— Все в порядке, — оказал Арагорн, возвращаясь к своим. — Это люди моего племени, из моей далекой страны. Но почему они явились и сколько их — это скажет Хальбарад.

— Я привел тридцать человек, — ответил тот, — сколько мог собрать за короткое время; и с нами прибыли Элладан и Эльрохир, сыновья Эльронда. Мы выступили со всею скоростью, как только услышали призыв.

— Но я не эвал вас, — возразил Арагорн, — разве только мысленно. Моя мысль часто обращалась к вам, особенно нынче ночью, но я не посылал вестей.

Но довольно об этом. Сейчас мы спешим, и мы в опасности. Вы поедете с нами, если Теоден позволит.

Теоден обрадовался прибывшим. — Это хорошо, — сказал он, — если ваши сородичи хоть немного похожи на вас, благородный Арагорн, то тридцать таких рыцарей — это гораздо больше, чем просто тридцать человек.

Они двинулись снова, и Арагорн скакал теперь со своими сородичами; когда он спросил о новостях с севера и с юга, Эльрохир ответил ему:

— Мой отец велит передать вам: "Срок близок. Если ты спешишь, вспомни о Пути Мрака".

— Все сроки всегда казались мне слишком долгими, — произнес Арагорн. — Но я действителыно опешу, и я изберу этот путь.

Потом он обратился к Хальбараду: — Что ты несешь, родич? — Ибо увидел у него вместо копья длинное древко, словно от знамени, плотно закутанное в черный чехол и стянутое ремнями.

— Это подарок вам от владетельницы Ривенделля, — ответил Хальбарад. — Она делала его долго, втайне от всех. И она велела мне передать вам ее слова: "Сроки истекают. Либо наша надежда исполнится, либо всякой надежде конец. Поэтому я посылаю тебе то, что сделала для тебя, Доброго пути Эльфениту".

И Арагорн сказал: — Теперь я знаю, что ты несешь. Сохрани это у себя на время. — И, обернувшись, посмотрел на север под крупными звездами и не говорил больше ни слова, пока отряд скакал сквозь ночь.

Светало, когда они прибыли в замок Хорне. Здесь решено было отдыхать, а потом собраться на совет.

Мерри проснулся только около полудня, когда Леголас и Гимли разбудили его. Они перекидывались словами о битве, в которой участвовали, о пещерах необычайной красоты, которые видел Гимли; но Мерри по — прежнему чувствовал себя никому не нужной помехой, и ему очень не хватало Пиппина. К тому же он не выспался, и усталость у него не прошла.

— Где Арагорн? — спросил он.

— Наверху, в башне, — ответил Леголас. — Он, кажется, не спал и не отдыхал вовсе. Он пошел туда несколько часов назад, чтобы подумать, как он сказал, и с ним пошел только его родич Хальбарад. И мне кажется, его гнетет какая — то забота или тревога.

— Удивительные люди — эти Бродяги! — заметил Карлик. — Всадники Рохана рядом с ними кажутся беспечными мальчиками, — так они мрачны и молчаливы.

Арагорн тоже бывает таким.

— Но они и учтивы так же, как он, когда заговорят, — добавил Леголас.

— Жаль только, что это бывает редко.

— А почему они прибыли? — спросил Мерри. Он уже оделся и накинул на плечи серый плащ, и теперь все трое направлялись к разрушенным воротам крепости.

— Из Ривенделля пришла весть, — ответил Гимли. — Они узнали, что Арагорну нужна их помощь. Но кто мог послать эту весть? Гандальф?

— Нет, Галадриэль, — отозвался Леголас. — Не забудьте о ее Зеркале.

— Да, это верно, — произнес Гимли. — Волшебница Золотого Леса! Она читает многие сердца и желания. Но почему мы не пожелали вызвать своих родичей, Леголас?

Эльф стоял перед воротами; он вгляделся в сторону севера и востока, и его прекрасное лицо омрачилось.

— Им не нужно идти на войну, — ответил он. — Она сама уже пришла к ним.

Трое друзей бродили еще некоторое время по долине, — для двоих из них странно тихой после той бури, которую они так хорошо помнили, потом вернулись в крепость. Теоден уже был там и, узнав об их приходе, тотчас же подозвал к себе Мерри и усадил его рядом с собою.

— Это не то, чего я хотел бы, — сказал он, — и мало похоже на мой дворец в Эдорасе; и с нами нет нашего друга, а я был бы рад его видеть. Но нам, быть может, еще долго не придется пировать в моем дворце, и пока я не вернусь туда, нам будет не до пиршеств. Но садитесь со миой, и поговорим за едой, пока можем. А потом вы поедете со иною.

— Да неужели? — воскликнул Мерри, удивленный и обрадованный. Никогда еще он не был так благодарен за ласковое слово. — Боюсь, что я только мешаю всем, — сказал он, запинаясь, — но хотел бы сделать, что смогу.

— Не сомневаюсь, — ответил старый правитель. — Я велел приготовить для вас подходящую лошадку, и она не уступит никакому другому коню. Я хочу ехать в Эдорас горными дорогами, а не по равнине, и побывать в Северной лощине, где меня ждет Эовин. Вы будете моим оруженосцем, если захотите.

Есть здесь какое — нибудь вооружение, Эомер, которое подошло бы для моего спутника?

— Здесь нет больших складов, — ответил Эомер. — Может быть, легкий шлем для него найдется, но ни меча, ни кольчуги.

— Меч у меня есть, — сказал Мерри и обнажил свой кли — нок. Повинуясь внезапному порыву, он преклонил колено перед Теоденом и произнес взволнованно: — Могу я положить меч Мериадока из Шира к вашим ногам, великий Теоден? Примите меня на службу к себе!

— Охотно принимаю, — ответил старый правитель, кладя руку на его темные волосы. — Встань, Мериадок, Щитоносец Рохана! Возьми свой меч, и да сопутствует ему счастье.

— Как отец будете вы для меня! — вскричал Мерри.

— Хотя и ненадолго, — ответил Теоден.

После этого они сидели и ели и разговаривали, пока Эомер не сказал: — Близится час, назначенный для нашего отъезда. Я велю подать сигнал. Но где же Арагорн? Его место за столам пустует, и он не ел с нами.

— Будем готовиться ехать, — сказал Теоден, — известите же благородного Арагорна, что время пришло.

Вместе с Мерри и со всей свитой он вышел из крепости и направился туда, где собрались его Всадники. Их было много: в крепости оставался лишь небольшой гарнизон, а все прочие, числом около пятисот, должны были сопровождать правителя на сбор в Эдорасе.

Поодаль от них держались Бродяги, молчаливые, вооруженные копьями, луками, стрелами, закутанные в темно-серые плащи. Ни у коней на сбруе, ни у всадников на одежде не было никаких украшений; только плащ у каждого был застегнут на левом плече серебряной звездой о многих лучах.

Теоден был уже в седле, и рядом с ним сидел на маленькой лошадке Мерри, когда из ворот вышел Эомер, а с ним — Арагорн и Хальбарад с древком в черном чехле, и сыновья Эльронда, неразличимо похожие друг на друга: оба высокие, темноволосые, сероглазые, оба в блестящих кольчугах и серебристых плащах. Позади них шли Леголас и Гимли. Но Мерри мог смотреть только на Арагорна: за одну ночь Странник переменился так, словно тяжесть многих лет свалилась ему на плечи. Оя выглядел измученным и мрачным.

— Я смущен духом, благородный Теоден, — произнес он, подойдя к правителю Рохана. — Я услышал странные слова и увидел впереди новые опасности. Я долго размышлял и вижу, что должен изменить свои планы. Вы едете в Северную лощину, скажите, когда вы там будете?

— Полдень миновал час назад, — ответил Эомер. — Если мы выступим сейчас, то к вечеру третьего дня будем в Северной лощине. Сбор войска состоится на следующий день после того. Быстрее мы не можем быть, если хотим собрать все силы Рохана.

Арагорн помолчал немного. — Три дня, — повторил он, — и войско только начнет собираться… Но я вижу, что ускорить этого нельзя. — Он выпрямился и, видимо, принял какое-то решение, так как чело у него несколько прояснилось. — С вашего разрешения, повелитель, я должен принять новый план, за себя и своих. Мы должны будем пойти собственным путем и не скрываться больше. Время скрываться прошло для меня. Я поеду на восток кратчайшим путем — Путем Мрака.

— Путем Мрака? — повторил Теоден и вздрогнул. — Зачем вы говорите о нем? — Эомер поражение взглянул на Странника, и Мерри показалось, что Всадники, слышавшие его, побледнели при этих словах, — Если и есть такой путь, — добавил Теоден, — то он начинается в Северной лощине, но никто из живых еще не проходил его.

— Увы! Арагорн, друг мой! — произнес Эомер. — Я надеялся, что мы пойдем на битву вместе, но если вы избираете Путь Мрака, то час разлуки пришел для нас, и мы едва ли встретимся снова под солнцем.

— И все-таки я избираю этот путь, — ответил Арагорн. — Но в битве мы с вами встретимся, Эомер, хотя бы все полчища Мордора разделяли нас.

— Вы вольны поступать, как хотите, благородный Арагорн, — произнес Теоден. — Быть может, такова ваша судьба: проходить теми путями, на которые никто не смеет ступить. Эта разлука огорчает меня, и наши силы после нее уменьшатся; но теперь я должен отправиться горными дорогами и не медлить больше. Прощайте!

— Прощайте, повелитель, — сказал Арагорн. — Да приведет ваш путь к славе! Прощайте, Мерри. Я оставляю вас в хороших руках; это лучше, чем то, на что я надеялся, когда мы гнались за Орками до леса Фангорна. Леголас и Гимли пойдут со мной, я надеюсь, но вас мы не забудем.

— Прощайте, — сказал Мерри, не находя больше слов. Он чувствовал себя очень маленьким, и все эти мрачные речи пугали и озадачивали его. Больше, чем когда — либо ему недоставало неистощимо веселого Пиппина. Всадники Рохана были готовы двинуться, и кони у них плясали на месте; и ему хотелось, чтобы они были уже в пути и чтобы тяжелая минута прощания миновала.

И вот Теоден сказал что — то Эомеру, тот поднял руку и громко отдал приказ, и тотчас же весь отряд Всадников пришел в движение. Они поскакали по дороге, ведущей вдоль холмов, и вскоре скрылись за поворотом. Арагорн долго глядел им вслед, поднявшись на вершину холма, потом обратился к Хальбараду.

— Вот уехали трое, кого я люблю, — сказал он, — и меньшего из них — не меньше. Он не знает, что суждено ему в конце пути; но если бы и знал, то все же поехал бы.

— Я вижу, народ Шира смел и отважен, — сказал Хальбарад. — Мало они знают о наших трудах по охране их границ, но теперь я не сержусь на них за это.

— И вот наши судьбы переплелись, — добавил Арагорн, — а мы — увы! — должны были расстаться. Ну, сейчас мне нужно подкрепиться, а тогда мы тоже выступим. Идемте, Леголас и Гимли! Я должен за едой поговорить с вами.

Они вместе вернулись в крепость, но за столом Арагорн долго молчал, и остальные двое молча ждали. — Ну, вот, — сказал, наконец, Леголас. — Говорите и успокойтесь, и стряхните с себя тень. Что случилось с тех пор, как мы прибыли сюда на рассвете?

— Битва, еще страшнее той, в которой я участвовал здесь, — ответил Арагорн. — Я смотрел в Камень Ортанка, друзья мои!

— В этот проклятый колдовской камень? — с ужасом и удивлением вскричал Гимли. — Но даже Гандальф боялся этой встречи! И вы сказали что — нибудь…

Врагу?

— Вы забываете, с кем говорите, — возразил сурово Арагорн, и глаза у него сверкнули. — Что, по — вашему, я должен был сказать Ему? Что у меня здесь есть дерзкий Карлик, которого я охотно обменяю на послушного Орка?

Нет, Гимли, — добавил он мягче, и лицо у него тоже смягчилось, хотя и осталось серым и измученным. — Нет, друзья мои, я по праву владею Камнем, я имею право и силу применить его. Мое право — бесспорно, моей силы едва хватило для этого.

Он глубоко перевел дыхание. — Жестокой была борьба, и не скоро пройдет усталость. Я не сказал Ему ни слова и, в конце концов, вырвал Камень из — под его власти. Это одно Ему трудно будет перенести. И Он видел меня, Гимли, видел, хотя и не таким, каким видите меня вы. Если это Ему поможет, то я поступил плохо. Но я не думаю этого. Мне кажется, для Него было тяжелым ударом узнать, что я существую, ибо до сих пор Он об этом не знал.

Но Он не забыл об Изильдуре и о мече Изильдура; и вот, в трудный для Него час. Он увидел потомка Изильдура и Возрожденный Меч. А Он не настолько могуч, чтобы стоять выше страха; нет. Его вечно грызут тревоги.

— Но все — таки Он очень силен, — заметил Гимли, — а теперь ударит еще быстрее.

— Кто бьет быстро, тот может промахнуться, — возразил Арагорн. — Мы должны сами теснить Врага, а не ждать, пока Он ударит. Видите ли, друзья мои, покорив Камень своей воле, я узнал многое. Я увидел, что на Гондор надвигается с юга нежданная опасность, могущая отвлечь на себя силы многих защитников Минас Тирита. Если ее не отразить сейчас же, то не минет и десяти дней, как Город падет.

— Значит, так и будет, — произнес Гимли. — Ибо какую помощь можно послать туда и как сделать, чтобы она пришла вовремя?

— Я не могу послать помощь, так что должен идти сам, — ответил Арагорн. — Но через горы есть только один путь, который может привести меня на побережье, пока не поздно: это Путь Мрака.

— Путь Мрака! — повторил Карлик. — Плохое имя, и я видел, что Людям Рохана оно не по душе. Может ли человек пройти этим путем и не погибнуть? И если даже вы пройдете, то хватит ли ваших сил, чтобы противостоять Мордору?

— Люди и не пользовались этим путем: он для них запретен, — ответил Арагорн. — Это мрачный путь, и там во мраке обитают многие странные силы, враждебные разуму человека и всему миру живых. Но я вырвал у Врага Камень Ортанка, и я вижу теперь, что смогу победить эти силы.

Он встал я положил руку на рукоять меча. — Я пойду Путем Мрака! — сказал он. — Пусть идет со мной, кто захочет.

Леголас и Гимли не сказали ни слова, но встали и последовали за ним из крепости. Перед воротами молча ждали Бродяги в своих серых плащах. Арагорн вскочил в седло, Леголас взял с собой на седло Карлика; Хальбарад поднял к губам большой рог и громко затрубил, и весь отряд исчез в облаке пыли, поднятой копытами коней.

На следующий день после полудня они были уже в Эдорасе, но пробыли там недолго и в сумерках уже прибыли в Северную лощину, где стоял Северный лагерь Теодена.

Эовин приветствовала их и обрадовалась их прибытию; она с удовольствием смотрела на Бродяг Севера и на сыновей Эльронда, но больше всего — на Арагорна. За ужином он рассказывал ей обо всем, что произошло после отъезда Теодена, и глаза у нее блестели, когда она слушала рассказ о великой битве.

Потом она сказала: — Вы устали, конечно, но ваши ложа сегодня сделаны наспех и недостойны вас. Завтра для вас будут устроены более красивые жилища.

Но Арагорн ответил: — Нет, прекрасная дама, не беспокойтесь из — за нас. Если мы сможем переночевать здесь я подкрепиться завтра утром, то этого довольно. Я спешу по крайне важному делу, и на рассвете мы уедем.

Она улыбнулась ему и оказала: — Вы очень любезны, рыцарь, если проехали столько миль, чтобы принести Эовин известия и поговорить с нею в ее изгнании.

— Нет человека, который счел бы такое путешествие напрасным, — ответил Арагорн, — но все же я не был бы здесь, если бы не путь, который я вынужден избрать.

На это она возразила, и видно было, что ее речь ей самой не по сердцу:

- Но, рыцарь, отсюда нет дорог ни к югу, ни к востоку, и вам лучше бы вернуться туда, откуда вы прибыли.

— Дорога есть, — ответил он, — и эту дорогу я должен избрать. Завтра я вступлю на Путь Мрака.

Она подняла на него глаза, побледнела и долго молчала. — Но разве ваша цель — искать смерти, благородный Арагорн? — спросила она, наконец. — Ибо только ее вы и найдете на этом Пути. Силы, обитающие там, не пропустят никого из живых. — так я слышала много раз.

— Может быть, меня они пропустят, — ответил он. — По крайней мере, я должен попытаться. Другого пути нет.

Она стала просить его остаться хотя бы до возвращения Эомера, но он отказался, говоря, что должен спешить. — Мои спутники идут со мной по доброй воле, — сказал он. — Они могут остаться здесь и идти вместе с Рохиррим, если захотят. Но я — я должен пройти Путем Мрака, и я пойду один, если понадобится.

После ужина трое друзей отправились в отведенный им шатер. Леголас и Гимли вошли первыми, но Арагорн задержался и вдруг увидел, что к нему приближается Эовин. Она была одета в белое, и глаза у нее странно блестели.

— Арагорн, — сказала она, подойдя, — почему вы хотите идти Путем Мрака?

— Потому что должен, — ответил он. — Только на нем я надеюсь внести свою долю в дело борьбы с Сауроном. Не по своей воле я избираю свои пути, Эовин. Если бы я шел, куда влечет меня сердце, я бы блуждал сейчас в прекрасных долинах Ривенделла.

Она помолчала немного, словно обдумывая ответ, потом вдруг положила руку ему на рукав. — Вы отважны и решительны, — сказала она, — а такие люди добиваются славы. Но если вы должны ехать, то позвольте и мне ехать с вами.

Мне надоело уже прятаться среди холмов, и я хочу идти навстречу битвам и опасностям.

Но он возразил, что она должна оставаться и охранять народ, ибо эта обязанность возложена на нее Теоденом, и она приняла ее. Эовин горько сетовала на то, что она женщина и что должна сидеть у очага, пока мужчины сражаются. — А я умею ездить верхом и владею оружием, — сказала она, — и не боюсь ни ран, ни смерти.

— Чего же вы боитесь? — спросил Арагорн.

— Клетки, — ответила она. — Боюсь оставаться за решеткой, пока старость не примирит меня с ней, и пока не исчезнет всякая надежда совершить подвиг.

— А мне вы советуете отказаться от пути, который считаете опасным, — заметил он.

— Я не советую вам бежать от опасности, — возразила она, — советую только спешить на битву, где ваш меч может снискать вам победу и славу. Я не хочу, чтобы доблесть была отброшена, как ненужная.

— Я тоже, — ответил он. — Поэтому я говорю вам: оставайтесь здесь, ибо у вас нет дел на юге.

— Нет их и у тех, кто идет с тобою. Они только потому идут, что не хотят с тобой расставаться, потому, что тоже любят тебя. — И с этими словами она повернулась и исчезла в темноте.

Небо было уже светлое, но солнце еще не поднялось над горами на востоке. Отряд Бродяг уже приготовился выступать, и Арагорн был готов вскочить в седло, когда Эовин пришла проститься с ними. Она была одета, как Всадник, и опоясана мечом. В руках у нее был кубок, она отпила из него немного, желая Всадникам удачи в пути, и подала Арагорну; а он выпил и пожелал счастья ей и всем ее родичам и ее народу.

Леголасу и Гимли, стоявшим близ нее, показалось, что она плакала, и это было тем тяжелее видеть, что она всегда была такой гордой и холодной. И она спросила: — Так ты идешь, Арагорн?

— Иду, — ответил он.

— И не примешь меня в свой отряд, как я просила?

— Нет, — ответил он. — Я не могу сделать этого без разрешения правителя или вашего брата, а они приедут сюда только завтра. А у меня на счету каждый час и каждая минута. Прощайте!

Тогда она упала на колени и воскликнула: — Прошу тебя!

— Нет, благородная дева, — ответил он и поднял ее. Потом он поцеловал ей руку, вскочил в седло и поскакал во главе своего отряда, не оглядываясь; но те, кто хорошо знал его, видели, как тяжело ему в эту минуту.

Эовин стояла, словно окаменев, и долго смотрела им вслед; а когда отряд скрылся из виду, она повернулась и, спотыкаясь, как слепая, ушла в свой шатер.

Но никто из обитателей лагеря не видел этого прощания; и уэнав, что странные всадники исчезли, люди говорили: — Это Эльфы или родичи Эльфов.

Пусть они уходят, куда хотят, и не возвращаются больше. Времена и без того слишком опасны.

ГЛАВА III РОХИРРИМ ИДУТ

Теперь все дороги вели на восток, навстречу Мраку. А в тот самый час, когда Пиппин стоял перед воротами Города и любовался вступающими в них войсками, правитель Рохана со своими Всадниками спускался с холмов.

Вечерело. В последних лучах солнца от Всадников падали длинные тени, а под деревьями на склонах уже сгущался сумрак. Горы теснились кругом, а далеко в верховьях долины высился могучий пик, одетый вечным снегом, голубоватый в тени с восточной стороны, озаренный красным огнем — с западной.

Мерри с изумлением разглядывал эту незнакомую, непривычную ему страну.

Сквозь туманную дымку он видел только крутые склоны, скалистые стены, хмурые пропасти, над которыми висел туман; но здесь "е было ни просторов, ни даже неба. Задумавшись, он слушал шум водопадов кругом, шорох деревьев, стук копыт по камням и тишину позади всех этих звуков. Он любил горы, вернее, любил думать о них, слушая рассказы о дальних странах; но теперь они угнетали его своим величием. Ему очень хотелось уйти от всей этой необъятности в уютную комнатку, к пламени очага.

Он очень устал, так как путешествие, хотя и неспешное, тянулось уже три дня, и почти без отдыха. Иногда, когда тропа расширялась, он ехал рядом с правителем Рохана, рассказывая ему о своем родном Шире или слушая рассказы о Рохане. Но чаще бывало, что он следовал за конем Теодена, одиноко и молча, и прислушивался к медленной и звучной речи людей вокруг.

Многие слова их языка казались ему знакомыми, хотя звучали иначе, чем в Шире, но связать их ему не удавалось. Иногда кто — нибудь из Всадников затягивал звонкую песню, и тогда сердце у Мерри вздрагивало, хотя он не понимал ее.

Он часто чувствовал себя одиноким, но в этот вечер — особенно остро.

Он размышлял о том, куда в этом незнакомом мире мог скрыться Пиппин, и что случилось с Арагорном, Леголасом и Гимли. И вдруг, словно холодное лезвие, коснулась его сердца мысль о Фродо и Сэме. — Я начал забывать о них! — упрекнул он себя самого. — А они значат больше, чем все мы остальные. Я послан им на помощь, но теперь они в сотнях миль от меня, если еще живы. — Он вздрогнул.

В сумерках они спустились в Северную лощину, где собралось много Людей Рохана; их предводитель Дунхир приветствовал Теодена и сказал, что Гандальф рассказал им о победе при Хорне. — Гандальф велел, от вашего имени, ускорить сбор войск, — добавил он. — А потом здесь была крылатая тень.

— Крылатая тень? — переспросил Теоден. — Но мы видели ее до того, как Гандальф покинул нас.

— Может быть, — ответил Дунхир. — Но та же тень или другая — похожая на нее — пролетела нынче утром над Эдорасом и спустилась почти к самой кровле дворца, и от ее крика мы все оцепенели от ужаса. Тогда Гандальф посоветовал нам собраться здесь, в долине, и не зажигать огня без крайней необходимости. — И Теоден похвалил их за это и велел всем военачальникам как можно скорее собраться в Северном лагере, где он будет совещаться с ними.

Они достигли Лагеря на следующий день. Навстречу правителю прискакал Всадник, и Мерри, присмотревшись, увидел, что это молодая женщина: длинные волосы у нее были заплетены в косы, и она была одета в кольчугу, с мечом у пояса.

— Приветствую повелителя! — вскричала она, приблизившись. — Сердце мое радуется вашему возвращению.

— Я рад видеть тебя, Эовин, — сказал правитель. — Все ли хорошо у тебя?

— Все хорошо, — ответила она, но Мерри показалось, что голос у нее дрогнул. — Для вас уже все готово, так как я знала, когда вы приедете.

— Значит, Арагорн здесь? — спросил Эомер.

— Нет, — ответила Эовин, отворачиваясь, чтобы взглянуть на горы на юге и на востоке. — Он прибыл ночью и уехал вчера на рассвете.

— Ты опечалена, дочь моя, — произнес Теоден. — Что случилось? Скажи, говорил ли он о… о Пути Мрака?

— Да, — ответила Эовин. — И он ушел в ту тень, из которой никто не возвращается. Его нет больше.

— Тогда наши пути разошлись, — сказал Эомер. — Нам придется ехать без него, и наши надежды гаснут.

Теоден и его свита разошлись по приготовленным для них шатрам. Мерри тоже не был забыт: для него была поставлена палатка рядом с шатром Теодена, и он сидел там один, глядя, как воины снуют туда н сюда, я размышлял обо всем, что видел и слышал за последнее время.

— Путь Мрака, — пробормотал он. — Путь Мрака! Что это может значить?

Все мои друзья покинули меня, все ушли навстречу опасностям: Гандальф с Пиппином — на воину на востоке, Фродо с Сэмом — а Мордор, Странник с Леголасом и Гимли — на Путь Мрака. А скоро придет, наверно, и моя очередь.

Тут зазвучала труба, и его позвали к столу в шатер правителя. Теоден встретил его ласково и не дозволил служить, как оруженосцу, а усадил рядом с собою. Вместе с ним сидели Эомер, его сестра Эовин и военачальник Дунхир.

Они говорили о войне, о Пути Мрака, и сердце у Мерри сжималось от этих невеселых речей.

Но вдруг в шатер вошел старший из стражей: — Прибыл гонец из Гондора, — сказал он, — и желает видеть правителя немедленно.

— Пусть войдет, — приказал Теоден.

Гонец вошел, и Мерри зажал себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть: в первый момент ему показалось, что он видит ожившего Боромира, Гонец был в зеленом плаще поверх серебряной кольчуги, а на плече у него блестела серебряная звездочка. Преклонив колено, он подал Теодену стрелу с черным оперением и красным наконечником. — Приветствую повелителя Рохиррнм, друга Гондора! — сказал он. — Денетор, наш правитель, призывает на помощь вашу силу и быстроту, иначе Гондор погибнет.

— Красная Стрела! — произнес Теоден, и рука у него дрогнула, когда он принимал ее. — Никогда в мое время ее не видели в Рохане. Какой же помощи ждет от меня могучий Денетор?

— Не мне знать, о чем знает или думает наш правитель, — ответил гонец.

- Он не приказывает вам, но просит только вспомнить прежнюю дружбу и прежние клятвы. Война надвигается на нас отовсюду — с юга, с востока, с севера. Торопитесь! Судьбы нашего мира будут решаться у стен нашего Города, и если силы Врага не будут там остановлены, то они зальют весь Рохан, и эта долина перестанет быть убежищем.

— Мы придем, — произнес Теоден. — Сбор начнется завтра. Скажи Денетору Гондорскому, что правитель Рохана сам поведет свое войско, хотя может и не вернуться с поля битвы. Но путь между вами и нами далекий, и пройдет неделя, прежде чем вы услышите наш боевой клич. Отдохни здесь эту ночь, а завтра ты увидишь сбор наших войск и укрепишься духом для возвращения в Гондор.

Он встал, а за ним и остальные. — Ступайте на отдых, все, — сказал он.

- Ты, добрый Мериадок, больше не понадобишься мне сегодня, но с восходом солнца я призову тебя.

— Меня не бросят здесь, не бросят! — повторил себе Мерри, засыпая в своей палатке. Ему показалось, что он едва успел закрыть глаза, когда его уже разбудили. — Но еще совсем темно! — сказал он тому, кто поднял его с постели. — Солнце не взошло еще.

— Нет, и не взойдет сегодня, — ответил воин. — Может быть, оно не взойдет никогда, но все же время не ждет. Поскорее!

Мерри торопливо оделся и вышел. Было темно, самый воздух потемнел и стоял неподвижно. Небо превратилось в мрачный свод, на котором не было ни огонька, ни движения. Люди тревожно поглядывали вверх и перешептывались; все они были бледны, а некоторые казались испуганными.

В шатре у Теодена Мерри увидел еще одного гонца из Гондора и узнал, что тьма поднялась из Мордора в небо накануне, с заходом солнца, и что она висит сейчас над всей страной, от самого Эфель Дуата, и все сгущается.

Теоден некоторое время обдумывал это известие, а потом приказал, чтобы все его Всадники выступили немедленно, а остальные войска следовали за ними по мере того, как будут собираться. Он дал знак Эомеру, и тот вышел; тотчас же зазвучали трубы, но в этом мрачном воздухе их голос казался хриплым и надтреснутым.

Потом правитель обратился к Хоббиту. — Я еду на битву, добрый Мериадок, — сказал он. — Я освобождаю тебя от службы, хотя ты останешься моим другом. Ты будешь жить здесь и, если захочешь, будешь служить Эовин, моей наместнице.

— Но, повелитель, — возразил несмело Мерри, — я предложил вам свой меч и не хочу расставаться с вами. Все мои друзья ушли на эту войну, и мне стыдно будет остаться.

— Но ты не сможешь ехать на наших конях, — сказал Теоден. — Они не по твоему росту и силе.

— Тогда привяжите меня к седлу или хоть к стремени, — взмолился Мерри.

- А если мне нельзя ехать, я готов побежать пешком, хоть оы мне пришлось стереть себе ноги до колен!

Теоден улыбнулся. — Скорее я готов взять тебя к себе на седло, — сказал он. — Но ты, по крайней мере, можешь сопровождать меня в Эдорас: оттуда двинется все наше войско.

Мерри опечалился, но тут Эовин взяла его за руку. — Пойдемте, Мериадок, — сказала она. — Я покажу вам вооружение, которое приготовила для вас по просьбе Арагорна. — Она привела его в шатер свиты Теодена, и оружейник принес туда шлем, круглый щит и другое снаряжение, сделанное по росту Мерри.

— Здесь яе нашлось для вас ни кольчуги, ни панциря, — сказала Эовин, — но возьмите вот эту кожаную куртку, пояс и кинжал; а меч у вас есть.

Мерри низко поклонился ей, и она вручила ему щит с белым конем на зеленом поле. — Возьмите, — сказала она, — и пусть они принесут вам удачу.

Прощайте, добрый Мериадок! Может быть, мы с вами еще свидимся.

Они прибыли в Эдорас около полудня, но казалось — это были сумерки.

Здесь Теоден задержался, чтобы присоединить к своему войску еще сотни полторы Всадников. Потом он ласково простился со своим оруженосцем, хотя Мерри умолял не оставлять его здесь.

— Тебе не под силу этот поход, — сказал ему Теоден. — Да и что ты будешь делать, добрый Мериадок, в такой битве, какая ждет нас на полях Гондора?

— Кто может это знать? — возразил Мерри. — Но разве не для того и вы назвали меня своим оруженосцем, чтобы я всегда был с вами? И я не хочу, чтобы обо мне потом рассказывали, что я всегда был, как ненужная вещь, от которой все стремятся избавиться.

— Я взял тебя, чтобы уберечь, — ответил Теоден, — и чтобы ты повиновался мне. Никто из моих Всадников не сможет взять тебя с собою. Если бы сражение шло перед моими воротами, то о твоих подвигах сложили бы песни.

Но отсюда до Гондора — сто двадцать лиг. Я не скажу ничего больше.

Мерри поклонился и ушел, огорченный. Ему оставалось только смотреть на строящиеся ряды Всадников. Люди хлопотали: кто седлал коня, кто прилаживал [вооружение, а некоторые тревожно поглядывали на низко нависшее небо. Вдруг кто-то подошел сбоку вплотную к Хоббиту; он взглянул и увидел молодого Всадника и вспомнил, что еще утром видел его и поразился затаенной скорби в его чертах и взгляде.

— "Где воля тверда, там нет преград", — такова у нас поговорка, — прошептал ему Всадник, — и я знаю, что это правда. Вы хотите идти туда, куда идет наш правитель: я вижу это по вашему лицу.

— Да, очень хочу этого, — ответил Мерри.

— Так вы можете поехать со мндой, — сказал Всадник. — Я посажу вас впереди себя и закрою плащом, и никто не увидит вас в этом мраке. Нельзя отказывать тому, кто так стремятся помочь. Не говорите никому ни слова, но приходите ко мне.

— Очень вам благодарен! — радостно ответил Мерри, а потом прибавил: — Но, простите, я не знаю, как вас зовут.

— Неужели? — тихо произнес Всадник. — Ну, так зовите меня Дерихельмом.

Так и случилось, что когда Рохиррим выступили, то Мерри сидел в седле впереди Дерихелыма, и серый конь ничуть не замечал этого, ибо молодой Всадник был легче всякого другого, хотя силен и ловок.

Они остановились на ночлег в ивовых зарослях над рекой, в двенадцати милях от Эдораса, а когда тьма чуть посветлела, продолжили путь. Когда они были близ болот, питаемых рекой Энтов, к ним стали прибывать люди с вестями о нападении врагов на восточные границы, о стаях Орков, скитающихся близ Роханского прохода.

— Вперед, вперед! — вскричал Эомер — Сворачивать в сторону уже поздно!

Болота Энтов — наша защита сбоку, но мы должны спешить. Вперед, вперед!

И Теоден покинул пределы Рохана; и его путь, миля за милей, вился

вдоль горной гряды с маяками на вершинах. Но их огви погасли. Страна лежала вокруг холодная и мрачная; а тень все сгущалась впереди, и надежды угасали в каждом сердце.

На пятые сутки похода, ночью, войско расположилось на ночлег в сосновой роще у подножья холмов Эйленаха; за этой грядой начинался обширный и мрачный лес Друадая, по ту сторону которого лежала дорога в Анориен.

Мерри лежал на земле, закутавшись в одеяло; он очень устал, но не мог уснуть, и на душе было очень тяжело. Теперь он спрашивал себя, зачем ему понадобилось так рваться в этот поход, когда у него была не только возможность, но и прямой приказ оставаться в Эдорасе или в Северной лощине.

Теоден был очень недоволен, узнав о его присутствии в войске, а от Дерихельма было мало радости: за все это время он не сказал почти ни слова.

Мерри закрыл глаза, потом открыл, но почти не заметил разницы. Под деревьями было темно и душно, и он знал, что в невидимом небе нет ни звездочки. Это угнетало его; а еще больше угнетало сознание, что они окружены опасностями и что враги находятся где — то совсем близко. Орки шныряли по лесу и среди холмов; некоторые из посланных в разведку Всадников не вернулись. Мерри прислушался и снова — как уже не раз в эту ночь — услышал отдаленный гул барабанов. Ему стало не по себе.

Ему очень хотелось поговорить с кем — нибудь, и он подумал о Пиппине, но от этой мысли стало еще тревожнее. Бедный Пиппин, запертый в каменном городе, одинокий, испуганный… Но тут звук барабанов раздался совсем близко; между деревьями замелькали прикрытые фонари, задвигались какие — то темные фигуры. Мерри приподнялся и сел, и почти тотчас же кто-то споткнулся об него, вполголоса проклиная древесные корни. Хоббит узнал Эльфхельма, начальника того отряда, с которым ехал.

— Я не корень, — сказал он. — Я Мериадок, Хоббит. Что случилось?

— Все, что может случиться в такой тьме, — ответил Эльфхельм. — Мы должны быть наготове: нам могут приказать двинуться немедленно.

— Враги идут? — тревожаю спросил Мерри. — Я слышал барабаны, или это мне только показалось…

— Враги не решаются сойти с дороги, — ответил Эльфхельм, — а барабаны — это речь Лесных людей, живущих в лесу Друадан.

— Лесных людей? — переспросил Мерри. — Разве в этом лесу живет кто-нибудь? Я никого не видел.

— Нелегко увидеть кого — нибудь в такой темноте, — возразил Эльфхельм. — А Лесных людей немного, и они осторожны и умеют прятаться, как никто. Хорошо еще, что они не воюют с нами: они меткие стрелки, а стрелы у них отравленные. Они никогда не были союзниками ми нам, ни Гондору, но этой тьмы они боятся и сейчас предложили нашему правителю свою помощь. Они вон там, где фонари. — Он махнул рукой в ту сторону и исчез. Мерри встревожился еще больше, узнав о Лесных людях с отравленными стрелами, и ему захотелось узнать о них побольше; поэтому он тотчас же вскочил и заторопился, спотыкаясь, вслед за фонарями, мелькающими среди деревьев.

Крадучись, он вышел на полянку, где с ветки большого дерева свисал фонарь, отбрасывая круг неяркого света. Под этим деревом сидели Теоден и Эомер, а перед ними присело на корточки странное существо: человек, но такой низкорослый и коренастый, что он походил больше "на старый, узловатый пень или на неуклюжую каменную глыбу. Ноги и руки у него были толстые, короткие, узловатые, борода клочковатая, как высохший мох, я он был одет в травяную юбку и травяную же накидку. Он говорил низким, гортанным голосом, и говорил, к изумлению, на Общем языке, хотя с трудом подбирал слова и иногда сбивался на свое собственное непонятное наречие.

Это был вождь Лесных людей, и его звали Гхан-бури-Гхан; он предложил правителю Рохана провести его войско по древней дороге, некогда проложенной Людьми Гондора через холмы, но уже давно заброшенной и никому, кроме Лесных людей, неизвестной. — Лесные люди покажут вам этот путь, — сказал он. — Вы истребите Орков, прогоните тьму блестящей сталью, и Лесные люди смогут спокойно вернуться в свой лес. — В награду он просил только, чтобы Люди Рохана оставили Лесных людей в покое и не преследовали их, как диких зверей. В доказательство своей искренности он сказал, что сам поведет передовой отряд Рохиррим и что они могут убить его, если увидят в нем измену.

— Да будет так, — произнес Теоден.

— Поспешите, — добавил Лесной вождь. — Мы чуем солнце, даже когда оно невидимо. Оно уже восходит над горами на востоке. День начинается.

— Мы поспешим, как можем, — сказал Эомер, — но едва ли успеем прийти вовремя: до Минас Тирита еще далеко.

Мерри поспешил вернуться к своему месту, чтобы быть готовым выступить по приказу. Это был последний бросок перед битвой, и ему пришлось подумать о Пиппине и о горящем Городе, чтобы подавить свой страх.

Они выступили под охраной Лесных людей, не позволявших ни одному Орку сойти с дороги в Анориен. Всадники разбились на небольшие отряды, и во главе каждого отряда шел Лесной человек; но старый вождь шел с Теоденом.

Древняя дорога, давно покинутая и заросшая кустарником, проходила недалеко от стоянки, но без проводников найти ее было бы невозможно. Пользуясь ею, можно было приблизиться к Городу скрытно; этой возможности не давали ни главная дорога, ни крутые голые склоны, поднимавшиеся все выше и выше — к вершине Миндоллуина.

Когда последний отряд Всадников вступил на древнюю дорогу, из зарослей вокруг выскользнуло несколько стоанных созданий, так похожих на старика Гхана и друг на друга, что Мерри не мог различить их между собою. Это были разведчики; поговорив с ними, Гхан сказал Теодену, что путь свободен до самого Минас Тирита, что враги сокрушают стены Города огнем и железом, но не ждут нападения с тыла, ибо считают все пути на запад перерезанными.

— Добрые вести! — вскричал Эомер. — Самый мрак, посланный Врагом, помогает нам; а его слуги так занялись разгромом, что забыли обо всем остальном. Теперь мы можем ударить по ним, когда они не ждут.

Теоден дружески простился с вождем Лесных людей, и тот уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился, взглянул вверх и принюхался. Глаза у него заблестели.

— Ветер меняется! — вскричал он и вместе со своими сородичами мгновенно исчез в темноте. Барабаны вскоре послышались снова, — очень далеко и слабо. Но никто из Всадников Рохана не усомнился в том, что Лесные люди, такие дикие и безобразные с виду, оказались верными товарищами.

Теперь Теоден торопился еще больше, и после недолгого отдыха войско двинулось в путь, уже не останавливаясь. Далеко впереди и почти прямо перед собою оно видело красные отсветы, на фоне которых вырисовывались склоны холмов.

Отряд Эльфхельма шел вслед за Теоденом и его свитой, и теперь Мерри заметил, что Дерихельм в темноте пробирается все дальше вперед, пока не очутился позади свиты правителя. Но никто не заметал этого.

Эомер послал вперед нескольких разведчиков, и те, вернувшись, рассказали, что Город объят пламенем и что под его стенами собрались большие вражеские силы, но что их тылы не охраняются. А ветер поворачивает к югу, и к рассвету мрак в небе может рассеяться.

Теоден ободрился, услышав эти вести. Он обратился ко всему войску, призывая к битве и к победе над врагами; он отдал распоряжения и указал каждому из военачальников место в бою. — Вперед, без страха! — вскричал он и устремился по дороге, и все последовали за ним, хотя было еще совсем темно.

Это было в Анориене, среди полей Пеленнора, близ той самой каменной стены, у которой Люди Гондора остановили недавно Гандальфа с его белым конем.

Передний отряд мчался со всею скоростью. Дерихельм держался позади всех, а за спиной у него сидел Мерри, крепко вцепившись в него левой рукой, а правой стараясь извлечь клинок из ножен. Только теперь он мог в полной мере оценить истину слов Теодена: "Что ты будешь делать, Мериадок, в такой битве?"

"Только одно, — мрачно подумал он. — Мешать Всаднику и надеяться, что не упаду с седла, и не буду затоптан копытами скачущих коней".

До каменной стены было не больше лиги, и они достигли ее быстрее, чем хотелось бы Мерри. Раздались крики, лязг оружия, потом все утихло: Всадники расправились с небольшим отрядом Орков, разрушавшим стену.

Когда стена осталась позади, Теоден дал знак осталовиться. Дерихельм держался поближе к правителю, хотя его отряд шел далеко справа; выглянув из-за его спины, Мерри увидел милях в десяти впереди зарево большого пожара, а между заревом и войском Рохана — широкий полумесяц из огней, ближайший из которых был не дальше чем в лиге. Он ничего не мог разглядеть на темной равнине и не замечал ии признаков зари, ни признаков перемены ветра.

Теперь войско двигалось медленно, бесшумно, безостановочно, как вода, просачивающаяся сквозь трещины в плотине. Теоден повел его так, чтобы встать между огнями осады и равниной. Потом он дал знак, и асе остановились. Город был близко. В воздухе пахло гарью, и кони беспокоились.

Правитель Рохана сидел неподвижно, сдерживая коня, глядя на гибнущий Город; Мерри показалось, что он согнулся и съежился в седле. Хоббит и сам ощутил гнет ужаса и сомнений. Сердце у него остановилось, и время словно застыло на месте. Они опоздали! Вот сейчас Теоден застонет, опустит свою седую голову и повернет обратно, чтобы скрыться среди холмов…

Но вдруг Мерри ощутил что-то — какую-то несомненную перемену. Ветер дул ему в лицо! Забрезжил свет. Далеко — далеко на юге тучи стали подвижны, как набухшие, движущиеся тени; а за ними поднималось утро.

Но в тот миг блеснула вспышка, словно молния, грянувшая над Городом от земли до неба. На мгновение самая высокая башня Цитадели сверкнула ослепительной белизной, потом тьма снова сомкнулась над нею, и в воздухе пронесся глухой рокот.

При этом звуке старый правитель вдруг выпрямился и, приподнявшись на стременах, звучным голосом издал боевой клич Рохана. Выхватив у своего знаменосца большой рог, он затрубил с такой силой, что рог лопнул. Тотчас же ему ответили другие рога, и этот звук был, как буря над равниной и как гром в горах.

Теоден крикнул своему коню, и тот рванулся вперед. За ним ринулся весь отряд, потом отряд Эомера, но никто не мог обогнать старого правителя: он все время оставался впереди. Он поднял свой золотой щит, и щит сверкнул на солнце, и трава под копытами его коня вспыхнула зеленым светом. Ибо утро пришло — утро и ветер с моря; и тьма отступила, и полчища Мордора дрогнули, ужас охватил их, и они бежали. А Всадники Рохана запели боевую песнь и пели, и убивали врагов; и их песнь, прекрасная и грозная, была слышна даже в Минас Тирите.

ГЛАВА IV ОСАДА ГОНДОРА

Гэндальф разбудил Пиппина. В комнате горели свечи, так как за окнами было сумеречно, воздух был душный, как перед грозой.

— Который час? — спросил он, зевая.

— Начало третьего, — ответил кудесник. — Время вставать и одеваться.

Правитель Города вызывает нас, чтобы мы приступили к своим обязанностям.

— И он даст нам позавтракать?

— Нет. Завтрак для нас уже готов: это все, что вы получите до полудня.

Есть приказ беречь провизию.

Пиппин с неудовольствием взглянул на небольшую краюху хлеба, на очень (как ему показалось) скудную порцию масла и чашку жидкого молока.

— Зачем вы привезли меня сюда? — спросил он хмуро.

— Вы сами хорошо знаете, — ответил Гэндальф. — Чтобы помешать вам делать глупости. А если вам здесь не нравится, то вспомните, что вы сами в этом виноваты.

Пиппин насупился и не сказал больше ни слова.

Гэндальф снова привел его в зал со статуями и колоннами, где сидел в сумраке Денетор, похожий, по мнению Пиппина, на старого паука, и словно не двинувшийся с места с тех пор, как они расстались с ним накануне. Правитель дал Гэндальфу знак сесть, потом обратился к Пиппину:

— Ну, мой добрый Перегрин, я надеюсь, вчерашний день прошел для вас приятно и полезно? Боюсь только, что угощение могло показаться тебе слишком скудным.

Пиппин покраснел: у него было такое впечатление, словно правителю каким — то образом известно все, что он говорил, и делал, и даже думал. Он промолчал.

— Что же ты будешь делать у меня на службе? — продолжал Денетор.

— Я думал, повелитель, что вы укажите мне мои обязанности.

— Укажу, когда узнаю, что ты можешь делать, — сказал Денетор. — Но я узнаю это всего скорее, если оставлю тебя при себе. Ты будешь прислуживать мне, выполнять мои поручения, беседовать со мною, если у меня будет время для этого. Умеешь ли ты петь?

— Умею, — ответил Пиппин. — И даже довольно хорошо, как говорили у нас. Но у нас в Шире нет песен, пригодных для больших дворцов или для тяжелых времен. Мы редко поем о чем — нибудь более страшном, чем ветер или дождь, чаще всего о чем — нибудь смешном или о пирушках.

— А почему тебе кажется, что эти песни не подходят для моего дворца или для таких времен, как эти? — возразил Денетор. — Мы, прожившие так долго под Тенью, будем рады услышать отголоски из стран, не смущаемых ею.

Тогда нам будет казаться, что наши труды не были бесцельными, хотя и не получали благодарности.

Сердце Пиппина упало при мысли о том, что ему, может быть, придется петь в этом великолепном зале чересчур простые и простодушные Широкие песенки; но это испытание миновало его. Денетор обратился к Гандальфу и заговорил с ним о Рохане, о намерениях Рохиррим, о поведении Эомера, племянника тамошнего правителя; и Пиппин про себя подивился тому, как много он знает об этом далеком народе, хотя, вероятно, уже много лет не выезжал никуда.

Потом Денетор снова вспомнил и махнул ему рукой. — Иди в арсенал Цитадели, — сказал он, — и возьми там одежду и снаряжение, которое я велел приготовить для тебя. Когда оденешься, возвращайся сюда.

В арсенале Пиппина одели во все черное с серебром: черной была его кольчуга, черным — шлем с двумя вороновыми крыльями по бокам и с серебряной звездочкой на лбу, черной — короткая епанча с серебряным шитьем на груди, изображающим цветущее дерево. Его прежнюю одежду свернули и спрятали, но разрешили ему сохранить серый плащ из Лориена, чтобы носить только в свободные от службы часы. В новом своем наряде он выглядел по — княжески, но чувствовал себя неудобно; и сумрак уже начал угнетать его.

Сумрак держался весь день, от бессолнечного рассвета до вечера, и сгущался с каждым часом. Высоко в небе наползала с востока на запад мрачная туча из Страны Мрака, несомая ветром войны; но внизу воздух был душным и неподвижным, словно вся долина Андуина затаилась в ожидании бури.

К вечеру, отпущенный, наконец, со службы, Пиппин отправился на поиски обеда. В столовой он встретил Берегонда, только что вернувшегося после какого-то поручения; они поели вместе, а потом вышли на стены крепости, туда, где сидели накануне.

Был час захода солнца, но мрачный саван простирался уже до самого запада, и лишь перед тем, как закатиться в Море, солнце блеснуло в небе короткими прощальными лучами. Это был тот миг, когда Фродо на Перекрестке увидел поверженную голову каменного Стража. Но на полях Пелениора, в тени Миндоллуина, не было никакого проблеска: они оставались холодными и темными.

Пиппину казалось, что целые годы прошли со вчерашнего дня, когда он еще был простым Хоббитам, беспечным скитальцем, мало встревоженным всеми перенесенными им опасностями. Теперь он был воином в городе, готовящемся к жестокой битве, и носил пышное и мрачное одеяние, принятое в Цитадели. В другом месте и в другое время он порадовался бы своей новой одежде, как веселой игре, но теперь он знал, что это не игра: он действительно был на службе у надменного и мрачного правителя, в городе, которому угрожала страшная опасность. Кольчуга, шлем, плащ — все казалось ему гнетуще тяжелым. Он устало вздохнул.

— Вы устали сегодня? — участливо спросил Берегонд.

— Да, — ответил Пиппин. — Устал ничего не делать и ждать. Я несколько часов простоял у двери, пока мой господин совещался с Гандальфом, Имрахилем и прочими вождями. И я не привык служить другим натощак, когда они едят.

Для Хоббита это — тяжелое испытание. Конечно, я должен бы сознавать, что это высокая честь, но какая от нее польза? Какая польза даже от еды и питья под этой тенью? И что это за тень? Самый воздух кажется бурым. Часто ли у вас так темно, когда ветер дует с востока?

— Нет, — сказал Берегонд. — Это не простая туча: это какие — то чары Врага. Он насылает этот мрак, чтобы смущать сердца и мысли, и это ему удается. Я хотел бы, чтобы Фарамир уже вернулся; но неизвестно, вернется ли он из — за Реки.

— Гандальф тоже встревожен, — заметил Пиппин. — Кажется, отсутствие Фарамира беспокоит и его. Но где же сейчас он сам? Он ушел с совещания еще до полудня, и ушел, кажется, недовольный. Похоже, что он ожидает дурных вестей.

И вдруг дыхание у обоих прервалось, и оба оцепенели от ужаса. Пиппин согнулся, зажимая уши ладонями; Берегонд, выглядывавший в этот момент из бойницы, застыл на месте, и глаза у него расширились и остановились.

Пиппину был уже знаком леденящий вопль, раздавшийся над ними: тот самый, который они слышали когда — то в Шире; но теперь этот вопль усилился, наполнился злобой, пронизывающей сердце отчаянием.

Наконец, Берегонд с усилием заговорил. — Это они! — произнес он. — Возьмите себя в руки и выгляните. Там, внизу, делается что — то плохое.

Пиппин неохотно подошел и выглянул. Внизу лежал туманный Пеленнор, исчезая в дымке у едва угадываемой черты Андуина. А над ним, невысоко в воздухе, носились какие — то огромные, страшные тени, похожие на коршунов, но крупнее всякого орла и грознее самой смерти. Они то снижались, приближаясь к стенам на расстояние выстрела, то отдалялись, взмывая кверху.

— Черные Всадники! — пробормотал Пиппин. — Черные Всадники в воздухе!

Смотрите, Берегонд! — вдруг закричал он. — Они охотятся на что — то!

Видите, как они кружатся и падают асе на одно и то же место? Видите, там на земле двигается что — то, какие — то черные пятнышки? Да, это люди, это всадники, их четверо или пятеро… О, я не могу этого видеть! Гандальф!

Гандальф! На помощь!

Поднялся и упал еще один длительный вопль, а сквозь него, словно издали, послышался звук рога, закончившийся высокой, протяжной нотой.

— Фарамир! Это его рог! — вскричал Берегонд. — Отважное сердце! Но успеет ли он достигнуть Ворот, если у этих коршунов есть другое оружие, кроме страха?

Они смотрели, не смея вздохнуть. Кони у всадников внизу обезумели от ужаса, сбросили всадников, но один остался в седле и вернулся, чтобы собрать своих людей. — Это Фарамир, — сказал Берегонд. — Он умеет приказывать людям и животным. Ах! Коршун налетает прямо на него! На помощь!

Неужели никто не поможет ему? Фарамир!

С этим возгласом Берегонд кинулся со стены и побежал к Воротам.

Устыдясь своего страха, Пиппин выглянул снова и увидел, что по темной равнине мчится словно яркая серебряная звездочка, сближаясь с четырьмя воинами, спешившими к Городу. Вокруг нее разливалось слабое сияние, и мрачные тени отступали.

— Гандальф! — вскричал Пиппин, узнав его. — Гэндальф! Он всегда появляется там, где опасность всего больше. Вперед, вперед, Белый Всадник!

Лети! — Он кричал и махал руками, как зритель на скачках, подбодряющий своего избранника.

Но темные тени вверху тоже заметили кудесника. Одна из них ринулась прямо на него, но он поднял руку, и из руки вырвался яркий белый луч.

Крылатая тень отпрянула с жалобным криком; остальные четыре тени приостановились, а потом быстрыми кругами понеслись на восток и исчезли в нависших тучах; и на Пеленнорокой равнине стало словно немного светлей.

Пиппин увидел, что оба всадника — Белый и спасенный им — остановились и ждут пеших воинов. Из Ворот к ним выбежала целая толпа; когда все они скрылись из виду под стенами, Пиппин понял, что они входят в Ворота, и заторопился к Цитадели сквозь толпу тех, которые смотрели на поединок со стен.

Вскоре он услышал приближающиеся из нижних ярусов возгласы, в которых повторялись имена Фарамира и Митрандира. Потом появились факелы, потом — среди теснящейся толпы — два медленно едущих всадника: один был белый, но не сияющий больше, словно огонь его истощился или затмился, другой — одетый в зеленое, с поникшей головой. Они спешились, отдали коней слугам и направились к воротам Цитадели: Гандальф ступал твердо, распахнув плащ и блестя глазами, а его спутник шел медленно и слегка пошатывался, словно изнемогая от боли или усталости.

Когда они проходили под фонарем в арке ворот, Пиппин протиснулся вперед и взглянул в бледное лицо Фарамира, и дух у него захватило от этого.

Фарамир выглядел, как человек, который испытал великий страх и ужас, но уже справился с ними и успокоился. Он приостановился, чтобы сказать стражам несколько слов, и Пиппин, присмотревшись, увидел, как он похож на своего брата Боромира, — а Боромира Пиппин всегда любил, восхищаясь его гордыми и учтивыми манерами. Но при виде Фарамира сердце у Хоббита странно вздрогнуло

- не так, как для его брата. В этом человеке было величие, наподобие того, какое иногда проявлялось в Арагорне, но не столь высокое, не столь непонятное и далекое, словно менее явственный, чем в Страннике, отблеск древней и мудрой крови. Пиппин понимал теперь, почему Берегонд всегда говорил о своем начальнике с такой любовью: Фарамир был вождем, за которым всякий, включая Пиппина, последовал бы куда угодно, даже под тень черных крыльев.

— Фарамир! — вскричал он вместе с остальными. — Фарамир! — И Фарамир, уловив среди голосов толпы незнакомый голос, обернулся, увидел его и изумился.

— Откуда вы? — спросил он. — Хоббит, и в одежде воинов Цитадели!

Откуда…

Но Гандальф, приблизясь, прервал его. — Он прибыл вместе со мною, — сказал он. — Но не будем медлить здесь! Многое нужно сказать и сделать, а вы устали. Идемте! Вы, Пиппин, тоже пойдете с нами.

Они вошли в комнату правителя Города. Вокруг жаровни с горящими угольями было поставлено три кресла; принесли вино; и, стоя за креслом Дэнетора, Пиппин забыл о своей усталости, жадно вслушиваясь во все, что говорилось здесь.

Фарамир подкрепился вином и хлебом и сел по левую руку от своего отца.

По другую его сторону сидел Гандальф; и сначала он казался спящим, так как Фарамир говорил о том, как десять дней назад был послан в Итилиен, и о передвижении сил Врага, и о стычке с Людьми из Харада: мелочи пограничной войяы, потерявшие свое значение пред лицом более важных событий.

Потом вдруг Фарамир взглянул на Пиппина. — А теперь я буду говорить о необычном, — сказал он. — Ибо этот Хоббит — не первый, которого я встречаю.

При этих словах Гандальф выпрямился, и руки у него сжались на ручках кресла; но он не сказал ничего и взглядом остановил возглас, готовый вырваться у Пиппина. Денетор окинул всех троих беглым взглядом и кивнул, словно наперед зная то, о чем услышит сейчас! Медленно, в тишине и молчании. Фарамир рассказал свою повесть и смотрел больше всего на Гэндальфа, хотя время от времени взглядывал и на Пиппина, словно тот напоминал ему о тех, кого он встретил.

Пока он рассказывал о своей встрече с Фродо и Сэмом и о том, что произошло в пещере Хеннет Аннуа, Пиппин заметил, что руки у Гандальфа дрожат, сжимая резное дерево кресла. Они казались теперь очень белыми и очень старыми, и при виде их Пиппин понял вдруг, похолодев от страха, что Гандальф — сам Гандальф! — встревожен и даже испуган. В комнате было тихо и душно. Наконец Фарамир рассказал о своем прощании путниками, об их решении идти в Кирит Унгол; голос у него упал, он покачал головой и вздохнул.

Но тут Гандальф вскочил с кресла. — Кирит Унгол? Долина Морууна? — повторил он. — Время, Фарамир, время? Когда вы расстались с ними? Когда они должны были достичь этой проклятой долины?

— Я простился с ними два дня назад, — ответил Фарамир. — Оттуда до Моргулдуина пятнадцать лиг по прямой, и тогда они будут милях в пяти к западу от проклятой крепости. Они не могли бы попасть к ней раньше сегодняшнего дня; может быть, они еще и не попали. Да, я вижу, чего вы боитесь. Но этот мрак не связан с их путешествием. Он начался позавчера, и прошлой ночью весь Итилиен уже был под его тенью. Очевидно, Враг давно уже задумал напасть на нас, и час нападения был назначен еще до того, как путвики расстались со мною.

Гандальф расхаживал по комнате взад и вперед. — Позавчера утром, почти три дня лути! Далеко ли находится то место, где вы простились с ними?

— Лиг двадцать пять по прямой, — ответил Фарамир. — Но я не мог прибыть быстрее. Позавчера я был на острове Кеир Андрос, а наши кони оставались на том берегу. Увидя мрак, я понял, что нужно опешить, и помчался сюда с тремя спутниками, у которых были кони; остальных своих людей я послал усилить охрану постов в Осгилиате. Надеюсь, я не поступил плохо? — Он взглянул на отца.

— Плохо? — вскричал Денетор, сверкнув на него глазами. — Зачем вы спрашиваете об этом? Разве ваши воины не были вам подчинены? Разве вы спрашиваете моего мнения обо всех ваших поступках? В моем присутствии вы ведете себя смиренно, но вы давно уже отказались от моих советов. Да, вы говорите искусно, как всегда, но разве я не видел, что вы смотрели только на Митрандира, что только у него вы спрашивали, хорошо ли и не слишком ли много вы говорили? Он давно уже завладел вашим сердцем.

Сын мой, ваш отец стар, но еще не лишился разума. Я вижу и слышу, как всегда; и немногое из того, о чем вы хотели или старались умолчать, осталось от меня скрытым. Я знаю ответы на многие загадки. Увы! как жаль, что Боромира нет больше!

— Если то, что я сделал, не нравится вам, отец, — сдержанно произнес Фарамир, — то я хотел бы услышать ваш совет до того, как на меня был возложена ответственность за столь важное решение.

— А разве тогда вы изменили бы решение? — возразил Денетор. — Нет, вы и тогда поступили бы также. Я хорошо знаю вас. Вы всегда хотите казаться благородным, и великодушным, и милостивым, как древние короли. Но это хорошо только для тех, кто царит в могуществе и мире. В часы опасности за доброту можно поплатиться жизнью!

— Да будет так! — твердо ответил Фарамир.

— Да будет так! — вскричал Денетор. — Но не только вашей жизнью, доблестный Фарамир: жизнью и вашего отца, и всего вашего народа, который вы должны защищать теперь, когда Боромира нет.

— Значит, вы хотели бы, чтобы мы с ним поменялись местами? — опросил Фарамир.

— Да, я этого хотел бы, — ответил Денетор. — Ибо ваш брат был верен мне, а не своему учителю — кудеснику. Он вспомнил бы, в чем я нуждаюсь, и не упустил бы того, что судьба послала ему. Он привез бы мне могучий дар!

На мгновение сдержанность покинула Фарамира. — Я бы попросил вас, отец, вспомнить, почему в Итилиен был послан я, а не он. На совете тогда возобладала ваша воля. Поручение Боромиру было дано правителем Города.

— Не поднимайте горечи в чаше, которую я сам приготовил себе, — произнес Денетор. — Разве я не вкушал из нее много ночей подряд, предчувствуя, что на дне таится нечто еще горчее? И это так и есть! О, если бы это было не так! Если бы эта вещь попала ко мне!

— Успокойтесь, — сказал Гандальф. — Боромир никак не мог бы принести ее вам. Он умер, и умер доблестно: да почиет он в мире! Но не обманывайте себя. Он протянул бы руку за этим сокровищем и пал бы, взяв его. Он сохранил бы его для себя, и по возвращении вы не узнали бы своего сына.

Лицо у Денетора сделалось холодным и неприязненным. — Вы нашли Боромира не столь покорным вашей воле? — мягко произнес он. — Но я, его отец, говорю, что он принес бы мне его! Вы можете быть мудрым, Митрандир, но ваша мудрость — неполная. Можно найти решение, в котором нет ни хитрости кудесников, ни торопливости глупцов. В этом отношении моя мудрость полнее вашей.

— И что же она говорит вам? — спросил Гандальф.

— Что нужно избегать и той и другой крайности. Применять эту вещь — опасно. Но в этот час посылать ее рукой неразумного Коротыша, прямо в страну Врага, как сделали вы и вот этот мой сын, — это безумие!

— Что же сделал бы на вашем месте могучий Денетор?

— Ни того, ни другого. Он никогда не сделал бы эту вещь ставкой в безумной игре, рискуя погубить весь наш мир, если Враг вернет себе свою потерю. Нет, он сохранил бы ее, спрятав глубоко и неприступно. Не применял бы, кроме самой крайней необходимости, но сохранил для самой последней победы, после которой ему было бы безразлично, что будет дальше.

— Вы думаете только о Гондоре, как всегда, — заметил Гэндальф. — А есть еще и другие страны, и другие люди, и другие времена.

— А у кого эти другие будут искать помощи, если Гондор падет? — возразил Денетор. — Если бы эта вещь лежала сейчас в подземельях Цитадели, мы не трепетали бы от ужаса в этом мраке, опасаясь еще худшего, и наши мысли были бы спокойны. Если вы боитесь, что я не устою в этом испытании, то вы еще не знаете меня.

— И все — таки я не доверяю вам в этом, — произнес Гэндальф. — Если бы доверял, то давно уже отослал бы вам ее на хранение и избавил себя и других от многих трудов и опасностей. А теперь, услыхав ваши речи, я доверяю вам не больше, чем Боромиру. Нет, сдержите свой гнев! Я не доверяю и себе самому, и я отказался от этой вещи, даже как от подарка. Вы сильны, Денетор, и во многом вы еще можете владеть собою; но если бы эта вещь была здесь, она овладела бы вами. И будь она даже погребена под всею толщей Миндоллуина, — она все же выжгла бы разум, и тогда нас ждало бы что — нибудь еще более страшное, чем то, что ждет сейчас.

На мгновение глаза у Денетора запылали, встретясь с глазами кудесника, и Пиппин снова ощутил напряженную борьбу двух воль; эти взгляды были как клинки, скрестившиеся, рассыпая искры. Пиппин задрожал, боясь смертельного удара. Но Денетор вдруг отвел глаза и овладел собою.

— Если бы! Если бы! — произнес он, пожав плечами. — Все это — пустые слова. Она ушла во Мрак, и только время покажет, что суждено ей и нам. И это будет скоро. А пока — все враги Одного Врага должны быть заодно, и сохранять надежду, пока возможно, и сохранять твердость, чтобы умереть свободными, когда надежды не станет. — Он повернулся к Фарамиру. — Что вы думаете о защите Осгилиата?

— Она невелика, — ответил Фарами? — но я послал туда свой отряд из Итилиена.

— Этого недостаточно, — сказал Денетор. — Первый удар Врага будет нанесен там, и там понадобится отважный военачальник.

— Как и во многих других местах, — ответил Фарамир и встал, — Разрешите мне удалиться, отец. — И тут он пошатнулся и схватился за спинку кресла.

— Вы устали, я вижу, — произнес Денетор. — Вы скакали долго и быстро, как я слышал, и под злою тенью с неба?

— Не будем говорить об этом, — сказал Фарамир.

— Не будем, — согласился Денетор. — Идите же и отдыхайте, пока можете.

Завтра вам понадобится вся ваша сила.

Правитель отпустил всех на отдых, и Пиппин, с факелом в руке, сопровождал Гандальфа по темной улице домой. Оба молчали, пока дверь их комнаты не закрылась за ними. Только тогда Пиппин тронул кудесника за руку.

— Скажите, — попросил он, — есть ли еще надежда? Для Фродо, я хочу сказать, да и не только для него.

Гандальф положил руку ему на голову. — Надежды никогда не было много, — сказал он. — Только надежда на чудо. А когда я услышал имя Кирит Унгол…

- Он прервал себя и подошел к окну, словно желая увидеть что — нибудь в темноте. — Хотел бы я знать, почему именно туда?

Но при этом названии, Пиппин, сердце у меня упало. И все — таки мне кажется, что в известиях, принесенных Фарамиром, таится какая — то надежда.

Мне кажется. Враг начал войну и сделал первый шаг, пока Фродо был еще на свободе. Отныне и на много дней его Око будет обращаться то туда, то сюда, но не в его собственную страну. И я издали чувствую, Пиппин, как он боится и торопится. Он начал скорее, чем хотел. Что-то заставило его поспешить, но что?

Он задумался на минуту. — Может быть, помогла даже твоя глупость, мой мальчик. Посмотри: дней пять назад Враг узнал, что мы низложили Сарумана и взяли Камень. Ну, так что же? Мы ведь не можем использовать Палантир для своих целей или без Его ведома… — 0,н снова подумал. — А, вот что!

Арагорн! Его срок приближается; а он силен и тверд, Пиппин, он смел и решителен и умеет рисковать, если нужно. Да, это так! Должно быть, он посмотрел в Камень и показал себя Врагу, именно для того, чтобы… Но мы узнаем это, только когда придут Всадники Рохана, если они не придут слишком поздно. Тяжелые дни нам предстоят! Итак, ляжем спать, пока можно.

— Но… — начал было Пиппин.

— Но что? — спросил Гандальф. — Сегодня я позволил задать только один

вопрос.

— Голлум, — сказал Пиппин. — Почему они идут с ним, почему позволяют, чтобы он их вел? И я видел, что то место, куда он ведет их, не нравится Фарамиру так же, как и вам.

— Не знаю, — ответил кудесник. — Но я угадал: Фродо и Голлум встретятся еще раз, прежде чем все это кончится. Встретятся к добру или к худу. Но о Кирит Унгол я сейчас не буду говорить. Предательства — вот чего я боюсь предательства со стороны этой жалкой твари. Но будь, что будет!

Вспомни, что предатель может предать сам себя и сделать добро, кото — рого не намеревался делать. Так бывает иногда. Доброй ночи!

Утро следующего дня было похоже на сумерки, и бодрость, вернувшаяся было к людям с возвращением Фарамира, снова покинула их.

Рано утром Денетор созвал свой совет. Все его военачальники считали, что вследствие угрозы с юга их силы слишком малы для первого удара; могут помочь только Всадники Рохана, если они придут вовремя, а до тех пор нужно укрепиться на стенах и ждать. Но Денетор возразил, что нельзя оставлять без боя ни стен у Пеленнора, ни мостов на Реке. — Если Враг решит перейти Реку, то лишь у Оогилиата, — сказал он, — как и раньше, когда Боромир преграждал ему путь.

— Это бывало раньше, — сказал Фарамир. — А теперь он скорей решится потерять там целое войско, чем мы — один отряд. И если он перейдет Реку, то трудно будет отступать тем, кого мы выдвинем так далеко.

Имрахиль напомнил, что Враг может попытаться перейти Реку во многих местах и что нельзя направлять все силы только к Осгилиату.

— Может быть, — ответил Денетор. — Но я не отдам без боя ни Псленнор, ни Осгилиат, только бы там нашелся вождь, достаточно отважный, чтобы выполнить мою волю.

Тогда Фарамир сказал: — Я не противлюсь вашей воле, отец. Так как нет Боромира, то вместо него пойду я, если таково ваше приказание.

— Я так приказываю, — сказал Денетор, — Прощайте же! — произнес Фарамир. — Но если я вернусь, думайте обо мне лучше.

— Смотря по тому, как вы вернетесь, — ответил Денетор.

Последним, кто говорил с Фарамиром, когда он уезжал на восток, был Гандальф. — Не старайтесь погубить свою жизнь, — сказал он. — Вы еще будете нужны здесь, и для других дел, кроме войны. Ваш отец любит вас, Фарамир, и он еще вспомнит об этом. Прощайте!

Когда свечерело, со стороны Андуина примчался гонец. Он сообщил, что из Минас Моргула вышло большое войско, что оно уже приближается к Осгилиату, а к нему присоединяются большие отряды свирепых Людей из Харада.

- И мы узнали, — добавил он, — что их ведет Король — Призрак, и ужас, им внушаемый, пересек Реку раньше, чем он.

Этими зловещими словами закончился для Пиппина третий день пребывания в Минас Тирите. Немногие спали в эту ночь, ибо мало было надежды на то, что даже Фарамиру удастся долго удерживать мосты на Андуине.

А следующий день был еще темнее, и гонцы сообщили, что Враг перешел Реку и что Фарамир отступает к стенам Пеленнора, а силы Врага вдесятеро превышают его силы.

— Если ему удастся отойти через весь Пеленнор, то враги будут на плечах у него, — сказал вестник. — Они заплатили за переправу дорого, но не так дорого, как мы надеялись. Они, видимо, давно уже готовились к переправе, давно строили мосты и лодки для нее. Но страшнее всего — Король

- Призрак. Немногие могут устоять, услышав, что он приближается. А его собственные воины стонут под его рукой, но перебьют друг друга по его приказу.

— Значит, там я нужнее, чем здесь, — сказал Гандальф и тотчас же поскакал туда, и его отблеск быстро исчез вдали. И всю эту ночь Пиппин стоял один на стене и, не смыкая глаз, смотрел на восток.

На рассвете, невидимом в темноте, вдали, в стороне Пеленнора, стали видимы вспышки красного огня и слышался глухой рокот. Тревожный сигнал призвал всех воинов к оружию.

— Стена взята! — кричали воины. — Они идут! Потом прискакал с несколькими всадниками Гандальф, сопровождая целую вереницу повозок, в которых стонали раненые. Кудесник тотчас же кинулся к Денетору. Правитель Города сидел в своей верхней комнате Белой башни, и с ним был Пиппин, но он словно вовсе забыл о нем, и смотрел поочередно во все окна, особенно в северное, и иногда он прислушивался, словно стараясь уловить топот копыт из далеких равнин в Гондоре.

— Вернулся Фарамир? — спросил он.

— Нет, — ответил Гандальф, — но он был еще жив, когда я расстался с ним. Он сдерживает своих людей, чтобы отступление не превратилось в бегство. Но ему очень трудно, ибо пришел и тот, кого я боялся.

— Темный Всадник? — вскричал Пиппин, от ужаса забывая свое место.

Денетор горько засмеялся. — Нет еще, мой добрый Перегрин. Он появится только в миг последней победы. А до тех пор он воюет руками других.

— И самый страшный из его вождей уже овладел нашими дальними укреплениями, — сказал Гандальф. — Это тот, что был когда — то королем Ангмара, великим колдуном, а теперь стал Предводителем Рабов Кольца я мечом ужаса в руке Саурона.

— Вот достойный противник для вас, Митрандир, — произнес Денетор. — Что до меня, то я давно знал, кто ведет войска Черной Крепости. Это все, что вы принесли оттуда? Или вы хотите сказать, что отступаете перед натиском врагов?

Пиппин задрожал, боясь, что Гандальф вспыхнет гневом, но этого не случилось. — Может быть и так, — мягко проговорил кудесник. — Но час испытания нашей силы еще не настал. А если правда то, что говорилось об этом вожде, то не от руки человека ждет его гибель, и никто, даже самый мудрый, не знает, что ему суждено. Однако Вождь Ужаса еще не спешит вперед, а высылает только своих рабов, как и его Владыка. Я прибыл сюда, охраняя раненых, которых еще можно исцелить, но стена Пеленнора проломлена, и вскоре полчища Моргула войдут туда. Коир Андрес пал, и беглецы оттуда спе — шат сюда. А из Мораинона вышло еще одно войско, и оно уже переходит Реку.

Вот все, что я хотел вам сказать.

— О вас говорят, Митрандир, что вы радуетесь, принося дурные вести, — произнес Денетор, — но для меня и это не новость: я знаю то, что знаю.

Пойдемте вниз и посмотрим, что можно сделать сейчас для зашиты Города.

К вечеру стали появляться первые группы отступающих, — усталые беглецы, из которых многие были ранены; следом за ними появились красные огоньки, сначала отдельные, потом сливающиеся в ручейки; эти ручейки, извиваясь по темной равнине, стекались к широкой дороге, ведущей из Минас Тирита в Осгилиат. Их становилось все больше и больше, и в конце концов они превратились в огненную реку.

В это время в сумраке, довольно далеко от стен Города, появился последний отряд отступающих. Он остановился, обернулся к надвигающемуся потоку огня. Вдруг раздались хриплые возгласы и Орки с факелами кинулись на отряд, а за ними — Люди с юга, потрясая копьями, стараясь отрезать отступление. А сверху с пронзительными воплями упали крылатые Назгулы, готовые убивать.

Тогда отступление стало бегством. Люди разбегались во все стороны, бросая оружие, крича от страха. Но со стен Цитадели прозвучала труба, из Ворот вылетел давно таившийся там отряд всадников и с громким кличем ударил по врагам. И со стен им ответил другой клич, ибо все увидели, что впереди мчатся рацыри Дол Амрота под предводительством Имрахиля. А один всадник был быстрее всех, весь белый и сияющий, и из его воздетой руки вырывался луч яркого света.

Назгулы с воплем поднялись и улетели, ибо их Предводителя не было с ними, чтобы встретить этот белый огонь. Войско Моргула, захваченное врасплох, разбегалось; преследователи стали преследуемыми. Поле усеялось убитыми Орками и Людьми, и факелы задымились, угасая.

Но вот снова запела труба, призывая к отходу. Конница Гондора остановилась. Под ее прикрытием отступавшие отряды соединились, построились и вошли в Город. Все приветствовали их, но все видели, что от войска Фарамира осталась едва третья часть. И где же он сам?

Наконец появился и он. Вслед за его людьми и за всадниками Дол Амрота ехал военачальник Имрахиль, и в объятиях у него было безжизненное тело его родича, Фарамира, сына Денетора. Ибо в тот самый миг, когда Назгулы отступили перед Белым Всадником, случайное копье сразило Фарамира, бившегося с конниками Харада, и только натиск рыцарей Дол Амрота спас его от мечей, готовившихся изрубить его на месте.

Имрахиль принес Фарамира в Белую башню и сказал: — Ваш сын вернулся, повелитель. — И рассказал о происшедшем. И Денетор встал и долго, молча, смотрел на своего сына; а потом приказал устроить в комнате ложе, положить на него Фарамира и уйти. А сам он поднялся один в верхнюю комнату Башни; и многие видели, что в ее окнах долго мелькали бледные огни, а потом погасли.

И когда Денетор спустился оттуда и молча сел у ложа своего сына, то лицо у него было еще более мертвенным, чем лицо раненого.

Итак, Город был теперь осажден, окружен отовсюду вражескими полчищами, и равнина Пеленнора занята врагом. Об этом сообщили последние беглецы, которым удалось достичь ворот Города; они пришли со стороны северной дороги, и их привел Ингольд. — тот самый, что впустил Гандальфа и Пиппина пять дней назад, когда солнце еще сияло в небе, а надежда не угасла. Он сообщил также, что с востока надвигаются новые полчища Орков и Людей и что все дороги на север и запад перерезаны. Рохиррим больше не смогут подойти.

Ворота Города были закрыты. Со стены было видно, что вся равнина, до самой Реки, почернела от вражеских войск и покрылась их шатрами, черными или багрово — красными. Деятельно, как муравьи. Орки рыли несчетное множество канав и ям, которых нельзя было достать выстрелом из Города; и каждая такая яма тотчас же наполнялась огнем. А под защитой этого огня к Городу стягивались большие катапульты. Но на стенах Города не было ничего, чтобы бороться с ними, и защитники надеялись на прочность и высоту самих стен, возведенных в те дни, когда сила и искусство Нуменора еще не были забыты в Гондоре.

Но машины не стали тратить выстрелов на несокрушимые стены Минас Тирита. С воплями, со скрипом блоков Орки привели их в действие, и они начали швырять снаряды словно прямо в небо; и эти снаряды стали падать внутри стен, в нижнем ярусе Города, и многие при этом разлетались и извергали огонь. Начались пожары. А потом полетели и еще более ужасные снаряды: головы тех, что пали у Осгилиата, или у стены Пеленнора, или на равнине; все они были заклеймены нечистым знаком Ока, многие изуродованы, а на других было видно, что эти люди погибли в мучениях. И весь Город наполнился плачем и рыданиями, и люди проклинали гнусных врагов, но напрасно, ибо те не понимали их языка.

Но у Темного Владыки было и другое оружие, кроме огня и катапульт: голод, страх и отчаяние.

Город был в кольце врагов. И все время над ними кружились Назгулы, и в их воплях была такая свирепая злоба, что самые отважные, слыша их, падали наземь; а если они и оставались на ногах, то выпускали из обессилевших рук оружие, и мысли у них туманились, и они думали не о борьбе, а только о бегстве и смерти.

Весь этот страшный день Фарамир лежал в комнате Белой башни, и горел, и бредил в лихорадке, и все стали думать, что он умрет. И Денетор молча сидел рядом и смотрел на него, забыв об осаде и защите Города.

Никогда еще Пиппин не знал таких мрачных часов, даже когда был в плену у Орков. Правитель не отпускал его, и он стоял у двери, подавляя страх по мере сил. Он смотрел на Денетора, и ему казалось, что тот стареет на глазах, словно что-то сломило его гордую волю и подточило разум. Скорбь или отчаяние? Пиппин увидел у него на лице слезы, и это было еще непереносимее, чем гнев.

— Не плачьте, повелитель, — пролепетал он, запинаясь. — Может быть, он выздоровеет. Вы советовались с Гандальфом?

— Не говори мне о колдунах, — горько ответил Денетор. — Безумной была надежда, и она обманула нас, а сила Врага возросла. Он видит все наши мысли; и все, что мы делаем, только губит нас.

Я послал своего сына без благодарности, без напутствия, навстречу бесцельной гибели, и вот он лежит с ядом болезни в жилах, и с ним мой род.

Чем бы ни кончилась война, кровь Денетора иссякла, и это — конец всему.

Тут из-за двери раздались голоса людей, призывавших правителя, но он ответил: — Нет, я не выйду. Я должен остаться со своим сыном: может быть, перед смертью он скажет что-нибудь. Поставьте над собой, кого хотите, хотя бы Серого Безумца с его безумной надеждой. Я останусь здесь.

Так Гандальф встал во главе защитников Города. Где он появлялся, там надежда возвращалась к людям, и страх перед крылатыми тенями исчезал.

Неутомимо переходил он от Цитадели к Воротам, от северных стен к южным, и всюду с ним ходил Имрахиль в своей блестящей кольчуге. И люди, видя их, говорили: — Это вожди древних племен, это родичи Эльфов! — Но вот они ушли, и тень снова легла на людей, и все сердца похолодели. Тусклый день страха перешел в темную ночь отчаяния, озаренную только огнями врагов у внешней стены.

Гонцы снова пришли к двери Денетора, и Пиппину пришлось впустить их, ибо они были настойчивы. Денетор медленно обернулся и молча взглянул на них.

— Нижний ярус Города горит, — сказали они. — Что вы прикажете нам? Вы еще правитель Города. Не все хотят повиноваться Митрандиру. Люди бегут со стен и оставляют их без защиты.

— Зачем? — произнес Денетор. — Лучше сгореть раньше, чем позже, ибо сгореть мы обречены. Вернитесь в свой костер, а я пойду в свой. В костер!

Не будет могилы для Денетора и Фарамира! Не будет бальзамирования и долгого сна смерти! Мы сгорим, словно древние короли, до того, как первый корабль пришел сюда с Запада. Запад погиб. Идите в костер!

Гонцы, не поклонившись, молча повернулись и убежали. Денетор встал и выпустил из рук горячую руку Фарамира, которую держал все время. — Он горит, он уже горит! — произнес он скорбно, потом, тихо ступая, подошел к Пиппину и долго глядел на него.

— Прощай! — произнес он. — Прощай, Перегрин, сын Паладина! Коротка была твоя служба мне. Я отпускаю тебя; ступай и умри так, как найдешь нужным. Умри, с кем хочешь, пусть даже с тем другом, чье неразумие привело тебя к гибели. Пришли сюда моих слуг и уходи. Прощай!

— Я не прощаюсь с вами, повелитель, — сказал Пиппин, преклоняя колено.

И вдруг, снова превратившись в простого Хоббита, он вскочил и взглянул прямо в глаза повелителю. — Я расстанусь с вами, — сказал он, — потому что мне очень хочется повидать Гандальфа. Но не называйте его неразумным; а я не стану думать о смерти, пока не увижу, что он отчаялся. Но от моей клятвы и от службы вам я не хочу быть свободным, пока вы живы. А если враги проникнут в Цитадель, то я надеюсь быть здесь, рядом с вами, и заслужить оружие, полученное от вас.

— Поступай, как хочешь, Перегрин, — ответил Денетор. — Но моя жизнь кончена. Пришли сюда слуг. — И он вернулся к ложу Фарамира.

Пиппин пошел и позвал его слуг, и они пришли; шестеро их было, и все они были сильные люди, но затрепетали, войдя к своему господину. Денетор кротко попросил их тепло укрыть Фарамира, поднять вместе с ложем и нести.

Они повиновались и понесли его, ступая медленно, чтобы не потревожить раненого, а за ними шел Денетор, согнувшись и опираясь на посох, а за Денетором — Пиппин.

Медленно, как погребальное шествие, вышли они из Белой башни в темноту, озаряемую тускло-багровыми отсветами, медленно пересекли большой двор и по знаку Денетора остановились у Засохшего Дерева. В тишине слышно было, как печально капает вода с мертвых ветвей в бассейн. Потом шествие миновало ворота Цитадели и направилось к двери в западной стене Шестого яруса: то была дверь в Ограду Успокоения, где в узкой лощине, в тени крутых склонов Миндоллуина, стояли усыпальницы королей и правителей Гондора.

По слову правителя привратник отпер дверь, и они миновали ее, взяв у него фонарь, и долго шли по извилистой дороге, пока не достигли усыпальницы; и там они сложили свою ношу.

При свете фонаря Пиппин увидел большое сводчатое помещение, уставленное рядами каменных столов; на каждом столе покоилась словно спящая фигура со сложенными на груди руками, с каменной подушкой под головой.

Ближайший к входу стол был пуст, и по знаку Денетора слуги уложили на нем Фарамира, а рядом — его самого и покрыли их одним покрывалом, склонив головы, словно у могилы. Потом Денетор заговорил.

— Здесь мы будем ждать, — тихо произнес он. — Но не зовите бальзамировщиков. Принесите побольше сухих дров и положите вокруг нас и под нами и полейте маслом; а когда я прикажу, бросьте на нас факел. Сделайте это и не говорите ей мной больше. Прощайте! — Прощайте, повелитель! — ответил Пиппин и в ужасе выбежал из обители смерти. — Бедный Фарамир! — говорил он себе. — Я должен найти Гандальфа. Бедный Фарамир! Его нужно лечить, а не оплакивать. Но где же искать Гандальфа? В самой гуще, конечно; и у него не будет времени ни для умирающих, ни для сумасшедших.

За поворотом он обернулся к слугам, принесшим Фарамира. — Ваш господин не в себе, — сказал он. — Не спешите! Не приносите сюда огня, пока Фарамир жив! Не делайте ничего, пока не придет Гандальф.

— Кто приказывает в Минас Тирите? — возразил один из них. — Правитель Денетор или Серый Скиталец?

— Серый Скиталец или никто, — ответил Пиппин и со всех ног помчался по дороге, и в дверь, и все дальше, пока не достиг Цитадели. Стражем у ворот был Берегонд; он окликнул Хоббита и стал расспрашивать о случившемся; и, узнав, что правитель велел отнести своего сына в усыпальницу, он низко опустил голову, чтобы скрыть слезы. — Говорили, что Фарамир умирает, — сказал он, — а теперь он уже умер.

— Нет еще, — возразил Пиппин, — и даже сейчас его жизнь можно было бы спасти. Но, я вижу, правитель Города пал раньше, чем Город. Он лишился рассудка. Где Гандальф? Я должен поскорее найти его.

— Ищите его там, где битва.

— Я знаю. Я пойду туда. Правитель освободил меня от клятвы. Но, Берегонд, если вы можете, остановите его, пока не поздно!

— Воинам Цитадели нельзя покидать свой пост, разве только по приказу правителя.

— Так выбирайте между приказом и жизнью Фарамира! — в отчаянии воскликнул Пиппин. — Ваш правитель — сумасшедший! Ну, я бегу. Если смогу — вернусь.

Он кинулся бегом в нижние ярусы, к Воротам. Встречные окликали его, видя его одежду, но он не обращал внимания. Наконец он достиг Ворот, за которыми плясало пламя. Но оно казалось странно беззвучным. Не слышно было ни криков битвы, ни лязга оружия. Все словно замерло. И вдруг раздался ужасный вопль и глухой удар, от которого земля содрогнулась. Борясь с ужасом, почти бросившим его на колени, Пиппин обогнул угол и увидел площадь перед Воротами. И тут он остановился, как вкопанный. Он нашел Гандальфа, но тотчас же отступил и притаился в тени.

Атака продолжалась. Гремели барабаны. К небу рвалось багровое пламя.

И, влекомый огромными черными зверями, похожими на быков и на медведей, окруженный сотнями самых сильных и свирепых Орков и Троллей, к Воротам города приблизился огромный таран, — могучий, стофутовый древесный ствол, покачивающийся на толстых цепях. Голова его, окованная черной сталью, была, как голова свирепого волка, и в него были вложены чары разрушения. И ему было дано имя — Гром.

Он приближался, и вся оборона Ворот напрасно старалась остановить его, или сразить черных зверей, или разогнать Орков. Он приближался, и барабаны гремели все громче, а вслед за ним появился грозный призрак: всадник огромного роста, закутанный в черный плащ. Всадник остановился и поднял длинный, бледносветящийся меч, и великий ужас охватил всех, — и врагов, и защитников Города; и руки у всех опустились, и все замерли.

Черный Вождь приподнялся на стременах и трижды прокричал нечеловеческим голосом древнее, давно забытое заклинание, перед которым не могли бы устоять ни люди, ни камни. Трижды ударил в Ворота страшный Гром, — и с третьим ударом Ворота распались. Ослепительная молния сверкнула между землею и небом, и Ворота рухнули грудой обломков.

Предводитель Назгулов въехал в пролом, — огромная, черная тень, сеющая ужас и отчаяние, все бежали перед ним.

Все — кроме одного. Молча, неподвижный на своем белом коне, ожидал его на площади Гандальф. Один лишь Быстрокрыл не поддался ужасу и стоял неподвижно, как каменное изваяние.

— Ты не войдешь! — звучным голосом произнес Гандальф, и огромная тень приостановилась. — Вернись в бездну, которая ждет тебя! Вернись в Ничто, ждущее тебя и твоего Владыку! Уходи!

Черный Всадник откинул капюшон. Отсветы огня заиграли на его короне, но под этой короной не было видимой головы. Невидимый рот засмеялся мертвым смехом.

— Старый глупец! — вскричал он. — Старый глупец! Этот час — мой. Или ты не сможешь узнать смерть, когда увидишь? Умри же, и умри напрасно! — И он взмахнул клинком, по которому пробежало пламя.

Гандальф не шевельнулся. И в этот самый миг где — то далеко, в сердце Города, пропел петух. Звонким и ясным был его голос, и он не думал ни о войне, ни о колдовстве, и лишь приветствовал утро, встающее высоко в небесах над тенью смерти.

И, словно в ответ ему, раздались другие голоса: звуки рогов. Темные склоны Миндоллуина откликнулись эхом. То пели рога северян. Рохиррим, наконец, пришли.

ГЛАВА V БАШНЯ КИРИТ УНГОЛ

Сэм с трудом поднялся с земли. В первую минуту он не понимал, где находится, потом на него снова нахлынули весь ужас и все отчаяние. Он стоял в глубокой тени, перед нижними воротами крепости Орков; бронзовые створы их были сомкнуты. Должно быть, он упал, когда кинулся на них; но сколько времени он пролежал там — неизвестно. Тогда он весь пылал от ярости и отчаяния; теперь он дрожал от холода. Он подполз к воротам и приник к ним ухом.

Далеко внутри слабо слышались голоса спорящих Орков, но вскоре они умолкли или отдалились, и все утихло. Голова у Сэма болела, и в глазах плясали призрачные искры; с трудом он заставил себя успокоиться и подумать.

Во всяком случае было ясно, что нечего и надеяться попасть в крепость через эти ворота; пришлось бы ждать целые дни, пока они снова откроются, а время было слишком дорого, чтобы ждать. А то, что он должен сделать, Сэм знал совершенно твердо: спасти своего друга или погибнуть, спасая.

— Погибнуть, — это гораздо вероятнее, да и гораздо легче, — мрачно сказал он себе, вкладывая Жало в ножны и отворачиваясь от крепости.

Медленно, ощупью направился он обратно в подземный ход, не решаясь применить звездную склянку и по пути патаясь обдумать все события, происшедшие с тех пор, как они с Фродо миновали Перекресток. Он размышлял над тем, какая пора дня и какой день стоит сейчас. Вероятно, либо следующий день, либо следующий за тем; но он потерял счет даже дням. Он был в Стране Мрака, где дни обычного мира забыты и где мир забывает о всяком, кто вступит туда.

— Интересно, думают ли они о нас вообще, — произнес он, — и что с ними там делается. — Он неопределенно махнул рукой в воздухе перед собою; но так как он вернулся в подземные ходы Шелоб, то стоял теперь лицом к югу, а не к западу.

На западе же, в широком мире, приближался к полудню четырнадцатый день марта по Широкому исчислению, и в этот самый миг Арагорн вел черный флот от Пеларгира, а Мерри скакал по древней дороге с войском Рохиррим, а в Минас Тирите вздымалось пламя, и Пиппин видел нарастающее безумие в глазах у Денетора. И все — таки среди всех этих тревог и страхов мысли друзей непрестанно обращались к Фродо и Сэму. О них не забывали. Но друзья были слишком далеко, чтобы помочь, и никакая их мысль не могла бы помочь Сэмвизу, сыну Хемфаста: он был совершенно один.

Он достиг, наконец, каменной двери, через которую вошли Орки, но не мог найти на ней ни замка, ни засова, и мягко упал наземь, едва открыв ее.

Потом он осторожно добрался до устья прохода, где лохмотья огромной паутины Шелоб еще шевелились и развевались от холодного ветерка. Холодным он показался Сэму после душного мрака, оставшегося позади; но его дыхание было живительным. Сэм осторожно выполз наружу.

Кругом было зловеще тихо. Света было не больше, чем в сумерки ненастного дня. Низко над головой тянулись тучи, рождающиеся в Мордоре и устремлявшиеся на запад — огромный шатер из облаков и дыма, подсвеченный снизу тускло-красным сиянием.

Сэм взглянул в сторону Крепости, и вдруг из ее узких окон на него сверкнули огни, словно красные глаза. Он подумал, не сигнал ли это. Страх перед Орками, забытый в минуту гнева и возбуждения, вернулся к нему снова.

Но, сколько бы Сэм ни раздумывал, для него был лишь один возможный путь: он должен разыскать вход в ужасную башню; однако колени у него ослабели и он чувствовал, что весь дрожит. Отведя взгляд от башни и от зубцов над расселиной перед ним, он заставил свои непослушные ноги повиноваться; вслушиваясь как можно лучше, вглядываясь в густые тени утесов у тропы, он миновал то место, где упал Фродо и где еще держался мерзкий запах Шелоб, а потом пошел дальше, все вверх, пока не достиг того места, где надевал Кольцо и откуда видел отряд Шаграта. Тут он остановился и сел. На мгновение он был бессилен двинуться дальше. Он чувствовал, что если достигнет вершины перевала и вступит на землю Мордора; то этот шаг будет безвозвратным. Он никогда не сможет вернутья.

Без всякого четкого намерения он достал Кольцо и снова надел его.

Тотчас же он ощутил его возросшую тяжесть и почувствовал снова, но сильнее и настойчивее, чем раньше, злобный взгляд Ока Мордора; оно искало его, силясь пронизать тени, им самим созданные для своей защиты, но теперь мешающие ему, внушающие тревогу и сомнение.

Как и раньше, Сэм почувствовал, что слух у него обострился, но для взгляда мир сделался туманным. Скалистые обрывы вокруг тропы стали бледными, словно затянулись дымкой, а издали слышалось жалобное бульканье раненой Шелоб; но резко и ясно и словно бы очень близко он услышал крики и лязг металла. Сэм вскочил и прижался к утесу у края тропы. Он был благодарен силе Кольца, так как это приближался еще один отряд Орков. Или сначала ему так показалось. Потом он вдруг понял, что ошибается, что слух обманывает его; крики Орков доносились из башни, верхний зубец которой был теперь прямо над ним, левее расселин.

Сэм содрогнулся и попытался заставить себя двигаться. Там, в башне, творилось что — то недоброе. Быть может, несмотря на все приказы, жестокость Орков одержала верх, и теперь они мучают Фродо или даже рвут его на части. Он прислушался, и тогда в нем загорелась искорка надежды.

Сомневаться было нельзя: в башне шла драка. Орки ссорились между собою.

Шаграт и Горбаг схватились биться. Какой бы шаткой ни была надежда, рожденная этой мыслью, ее оказалось достаточно. Привязанность к другу пересилила в Сэме все прочие мысли, и, забывая об опасности, он вскричал: — Я иду, Фродо! Иду к вам!

Он побежал к вершине перевала, переступил ее. Тропа сразу же свернула влево и пошла круто вниз. Сэм вступил на землю Мордора.

Он снял Кольцо, движимый, быть может, смутным предчувствием опасности, хотя и думал, что хочет только видеть яснее.

— Лучше видеть, пусть хоть худшее, — пробормотал он. — Нечего спотыкаться в тумане.

Суровой, мрачной и безотрадной была страна, представшая его взгляду. У самых его ног высочайший гребень Эфель Дуата круто обрывался огромными утесами в темное ущелье, по ту сторону которого поднимался другой гребень, гораздо ниже; его рваный, иззубренный край словно скалился клыками, черными на фоне красного отсвета позади: то был мрачный Моргай, внутреннее кольцо оград вокруг страны. Далеко за ним, почти прямо впереди, за обширным озером мрака, усеянным крохотными огоньками, пылал словно великий костер; а из него поднимались столбы вьющегося дыма, тускло-красные у основания, черные вверху, где они сливались с клубящимся покровом, нависающим над всей проклятой страной.

Сэм смотрел на Ородруин, Гору Ужаса. Время от времени костры в глубине ее пепельного конуса разгорались ярче, и из трещин в склонах, шипя и клокоча, извивались огненножидкие реки. Некоторые из них устремлялись, пылая, в сторону Барад-дура; другие извивались по каменной равнине, пока не застывали и не становились похожими на скорченных драконов, изрыгнутых истязаемой землей. Сэм увидел Гору Ужаса в час такого горения, и ее отсвет, скрытый высокими утесами Эфель Дуата от тех, кто поднимается по тропе с запада, заливал голые скалистые обрывы, казавшиеся от того окровавленными.

В этом угрюмом освещении Сэм стоял, окаменев от ужаса, ибо теперь, взглянув налево, мог увидеть крепость Кирит Унгол во всем ее могуществе.

Рог, который они видели с той стороны, был лишь ее самой верхней башенкой.

С востока она поднималась тремя большими террасами от края утеса далеко внизу; с запада прислонялась к огромной скале, по которой разбегалась остроконечными бастионами, один над другим; чем выше они поднимались, тем становились меньше, а их стены искусной каменной кладки смотрели на юго-восток и северо-восток. У нижней террасы, футах в двухстах ниже того места, где стоял Сэм, виднелась зубчатая стена, окружавшая темный дворик.

Ее ворота, в ближней юго — восточной стене выходили на широкую дорогу, внешний парапет которой шел по краю ущелья, пока она не сворачивала к югу и не уходила, извиваясь, на соединение с другой дорогой, ведущей из долины Моргула. Потом дорога шла по узкой расщелине, пересекающей Моргай, и выходила на Горгоротскую равнину и дальше — к крепости Барад — дур. Узкая верхняя тропа, на которой Сэм стоял, низвергалась по ступеням и крутым спускам, сливаясь с главной дорогой у хмурых стен, близ ворот крепости.

Глядя на нее, Сэм вдруг понял почти с болью, что крепость была выстроена не для того, чтобы не впускать врагов в Мордор, а чтобы не выпускать их оттуда. Действительно, это было одно из древних Гондорских укреплений, восточный форпост обороны Итилиена, возведенный в пору Последнего Союза, когда Люди Запада стерегли злобную страну Саурона, убежище его клевретов. Но как было с башнями у Мораннона, так случилось и здесь: бдительность ослабела, и измена предала эту крепость Предводителю Духов Кольца, и вот уже много лет, как ею владели враги. Вернувшись в Мордор, Саурон нашел ее полезной, ибо у него было мало слуг, но много рабов страха, и целью крепости было, как и в старину, не давать им вырваться из Мордора. И если бы нашелся кто-нибудь, достаточно отважный, чтобы проникнуть в страну тайно, то крепость была последней недремлющей защитой против того, кто ускользнул бы от бдительности Моргула и алчности Шелоб.

Сэм слишком ясно видел, как мало для него надежды пробраться под эти стены и миновать зоркие ворота. А если бы это даже и удалось ему, то он не сможет уйти далеко по охраняемой дороге внизу: никакие черные тени, лежащие там, куда не проникает красный свет, не смогут долго скрывать его от видящих в темноте Орков. Но какой бы страшной эта дорога ни была, его задача была еще страшнее: не избегать ворот он должен, а войти в них — и войти одиноко.

Его мысли обратились к Кольцу, но там не было поддержки — только тревога и смятение. Лишь очутившись ввиду Горы Ужаса, багрово пылающей вдали, он ощутил перемену в своей ноше. Чем ближе к великому пламени, в котором оно некогда было отлито и выковано, тем Кольцо становилось сильнее и опаснее, если его не укротит чья — нибудь могучая воля. Даже сейчас, когда оно висело на цепочке на шее у Сэма, а не охватывало ему палец, он почувствовал себя выросшим, словно облаченным в огромную, искаженную тень себя самого, почувствовал себя великой и зловещей угрозой, нависшей над Мордором. Он чувствовал, что для него есть только две возможности: либо терпеть Кольцо, хотя оно и будет терзать его, либо объявить его своим и послать вызов Силе, затаившейся в своей мрачной крепости по ту сторону долины теней. Кольцо уже искушало его, подтачивая в нем волю и разум.

Безумные фантазии встали у него в мозгу: он увидел Сэмвиза Могучего, Всемирного Героя, скачущего с пламенным мечом в руке через мрачную страну, увидел войска, теснящиеся по его зову, дабы ниспровергнуть Барад-дур. И вот все тучи разошлись, и засияло яркое солнце, и по велению Сэма Горгоротская равнина стала садом цветов и деревьев и принесла плоды. Нужно только надеть Кольцо на палец и объявить его своим, и все это сбудется.

В этот час испытаний Сэма поддержала сильнее всего привязанность к своему другу; но глубоко в нем жил также простой, непобедимый, здравый смысл. В сердце своем он знал, что недостаточно силен для такого бремени, даже если бы его видения не были просто приманкой, чтобы заставить открыться. Маленький садик вольного садовника — вот все, что ему нужно, а не сад величиной с королевство; его собственные трудовые руки, а не руки других, покорные его приказаниям.

— И все равно, эти мысли — только обман, — сказал он себе. — Он увидит и прикончит меня, не успею я крикнуть. Особенно если я надену Кольцо здесь, в Мордоре. Ну, а я скажу вот что: не стоит мне и пытаться. Если бы даже быть невидимкой и было полезно, я не могу применить Кольцо. А если я пойду дальше, оно будет мне гнетом и тяжестью на каждом шагу. Так что же мне делать?

В сущности, тут у него не было никаких сомнений. Он знал, что должен спуститься к воротам и не медлить больше. Пожав плечами, словно для того, чтобы стряхнуть тень и отогнать призраки, он начал медленно спускаться. С каждым шагом он словно становился меньше. Не успел он отойти далеко, как превратился снова в очень испуганного Хоббита. Теперь он был под самыми стенами крепости и, не прибегая ни к чьей помощи, мог слышать крики и шум сражения. В этот момент звуки донеслись, казалось, из дворика за внешней стеной.

Сэм прошел уже половину спуска по тропе, когда из темного провала ворот на красный полусвет выбежало двое Орков. Они не обернулись к нему.

Они бежали к главной дороге, но вдруг споткнулись, упали и не вставали больше. Сэм не видел стрел, но догадался, что эти Орки убиты другими, скрытыми в стене или в тени ворот. Он продолжал идти, держась поближе к стене слева. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в невозможности перелезть через нее. Каменная кладка без единой трещинки или выступа поднималась футов на тридцать и заканчивалась нависающим карнизом, похожим на перевернутую лестницу. Другого пути, кроме ворот, не было.

Сэм продолжал пробираться вперед, раздумывая в то же время, сколько Орков в крепости у Шаграта и сколько у Горбага, и почему они ссорятся, — если именно это там и происходит. В отряде у Шаграта их было около сорока, а у Горбага — почти вдвое больше; но Шагратов отряд был лишь частью всего гарнизона. Почти наверняка они ссорились из-за Фродо и его вещей. На мгновение Сэм даже остановился, — так ясна стала ему вся картина. Кольчуга из митриля! Конечно, она была на Фродо, и они нашли ее. И, судя по тому, что Сэм слышал, Горбаг хотел завладеть ею. Но сейчас единственной защитой Фродо были приказания из Черной Крепости, и если их нарушат, он может быть убит в любую минуту.

— Ну же, жалкий трус! — крикнул себе Сэм. — Иди, действуй!

Он выхватил Жало и кинулся к открытым воротам. Но уже достигнув их высокой арки, он ощутил толчок, словно наткнулся на препятствие, вроде паутины Шелоб, только невидимое. Он не видел никакой преграды, но все же путь был прегражден чем — то, слишком сильным для его воли. Он огляделся и тогда в тени у ворот увидел двоих Стражей.

Это были словно огромные изваяния, сидящие на тронах. У каждого было по три сросшихся тела и по три головы, обращенных лицом вперед, назад и в ворота. Лица были, как у коршунов, а руки, лежавшие на коленях, — когтистые. Они были изваяны из огромных каменных глыб — неподвижные, но зоркие, словно в них обитал некий злобный и бдительный дух. Они знали, кто их враг. Видимый и невидимый, никто не мог пройти незамеченным. Они не дали бы ему ни войти, ни выйти.

Напрягая волю, Сэм снова рванулся вперед и был остановлен резким толчком в грудь и в голову. Тогда, не в силах придумать ничего другого, собрав всю свою отвагу, он медленно извлек склянку Галадриэль и поднял ее кверху. Ее белое сияние быстро усилилось, тени под темными сводами разбежались, и чудовищные Стражи стали видимыми, холодные и неподвижные, во всем своем безобразии. На мгновение Сэм уловил мерцание черного камня в их глазах, от злобного выражения которых он похолодел; но потом он почувствовал, как их воля медленно тает и обращается в ничто.

Он ринулся вперед между ними; и когда, миновав их, снова спрятал склянку на груди, то ощутил их воскресшую бдительность как стальную преграду, вдруг выросшую позади него. И у этих страшных голов вырвался пронзительный вопль, эхом отдавшийся от каменных стен вокруг. Высоко вверху, словно отвечая, раздался одинокий удар хриплого колокола.

— Ну, вот! — произнес Сэм. — Вот я и позвонил у двери. Эй, кто — нибудь, слушайте, — вскричал он. — Скажите Шаграту, что пришел великий воин

— Эльф со своим волшебным мечом!

Ответа не было. Сэм шагнул вперед. Жало синевато блестело у него в руке. Во дворике стояли сумерки, но он смог увидеть, что каменный настил усеян трупами. У самых его ног валялось двое Орков — стрелков с вонзенными в спины ножами. Дальше лежали другие: кто в одиночку, там, где свалил его меч или стрела, кто по двое, еще вцепившись друг в друга, погибнув в самый миг яростной схватки, до последнего вздоха рубя, душа, кусая. Камни были скользкими от черной крови.

Сэм заметил два вида одежды, один с Красным Оком, другой с Лунным ликом, обезображенным гримасой смерти; но он не останавливался, чтобы присмотреться. По ту сторону двора, у подножья башни, была полуоткрытая большая дверь, откуда исходило красноватое свечение; на ее пороге валялся мертвый Орк. Сэм перепрыгнул через него, вошел и растерянно огляделся.

Широкий, гулкий коридор вел от двери к склону горы. Он был тускло освещен факелами, пылавшими в подставках по стенам, но дальний его конец тонул во мраке. С обеих сторон виднелось множество дверей и проемов; но он был пуст, если не считать двух — трех валявшихся на полу трупов. Из того, что подслушал Сэм от предводителей отрядов, он знал, что Фродо, живого или мертвого, нужно искать где — то на самом верху башни; но чтобы найти его, пришлось бы потратить целый день.

— Это, наверное, ближе к задней стороне, — пробормотал Сэм. — Вся крепость карабкается, чем дальше от входа, тем выше. И, во всяком случае, мне будет лучше следовать этим факелам.

Он двинулся по коридору, но медленно ис каждым шагом все неохотнее.

Ужас снова начал охватывать его. В тишине слышался только стук его шагов, превращаемый отголосками в громкий звук, словно шлепанье огромных ладоней по камню. Трупы, одиночество, сырые черные стены, в отблеске факелов словно окровавленные, страх внезапной смерти, затаившейся в тени или за дверью, а в глубине души — ощущение зоркой злобы, поджидающей у ворот, — всего этого было слишком много для Сэмовых сил. Он предпочел бы открытое сражение — только чтобы врагов было не очень много сразу — этой угрюмой напряженности. Он заставил себя подумать о Фродо, лежащем где — нибудь в этом страшном месте, о Фродо, связанном, раненом или мертвом. Тогда он двинулся дальше.

Он миновал освещенное факелами пространство и был уже близок к большой сводчатой двери в конце коридора — он правильно догадался, то была внутренняя сторона нижних ворот, — как вдруг наверху раздался ужасающий, хриплый вопль.

Сэм застыл на месте. Потом он услышал приближающиеся шаги. Кто — то торопливо сбегал по гулкой лестнице сверху.

Воля у Сэма была слишком слаба, чтобы остановить его руку. Рука потянулась к цепочке и схватилась за Кольцо. Но он не успел надеть его: в тот самый миг, когда его рука сомкнулась на нем, по лестнице со стуком к лязгом сбежал какой — то Орк. Выскочив из темной впадины справа, он бежал прямо к Сэму и был уже шагах в шести, когда поднял голову и увидел его; Сэм слышал его тяжелое дыхание и видел блеск в налитых кровью глазах. Орк остановился, как вкопанный. Ибо он увидел перед собою не маленького человечка, силящегося удержать меч в руке: он увидел высокую, безмолвную тень, темную на фоне трепетного света позади; в одной руке у нее был меч, разящий одним своим блеском, другую она прижимала к груди, скрывая в ней некую безымянную угрозу, могучую и страшную.

На мгновение Орк согнулся вдвое, потом с пронзительным воплем ужаса повернулся и убежал обратно. Ни один пес не не обрадовался бы так бегству противника, как обрадовался Сэм своей нежданной победе. Он закричал и погнался за врагом.

— Да! Это Эльф — воин! — воскликнул он. — Я иду! Покажи мне дорогу наверх, или я изрублю тебя!

Но Орк был у себя дома, сытый и бодрый; Сэм же был пришельцем, голодным и утомленным. Лестница, крутая и высокая, вилась нескончаемо. Сэм начал задыхаться. Орк вскоре исчез из виду, и теперь слышался лишь слабый топот его ног все дальше и дальше. Порой он испускал вопль, и стены отзывались эхом. Но постепенно все звуки затихли.

Сэм не останавливался. Он чувствовал, что идет верным путем, и это очень подбадривало его. Он спрятал Кольцо, поправил пояс.

— Ну — ну, — сказал он себе, — если они все так боятся меня с моим Жалом, то дело может обернуться лучше, чем я надеялся. И, так или иначе, кажется, Шаграт, Горбаг и прочие сделали почти всю работу за меня. Кроме этой испуганной крысы, похоже, что здесь больше нет ни одной живой души.

И тут он резко остановился, словно стукнувшись о каменную стену.

Полное значение того, что он сказал, обрушилось на него, как удар. Ни живой души! Чей же это был ужасный предсмертный вопль?

— Фродо! Фродо! Друг мой! — вскричал Сэм, почти рыдая. — Если вас убили, что мне делать? Ну вот, я пришел, наконец. Я иду прямо наверх, а там увидим!

Выше, все выше. Было темно, если не считать случайного факела на повороте или у проема, ведущего в верхние ярусы башни. Сэм попытался считать ступеньки, но после двухсотой сбился со счета. Теперь он двигался тихо: ему показалось, что он слышит голоса, все еще где — то выше. По — видимому, в живых оставалось больше, чем одна крыса.

И вдруг, когда он почувствовал, что не может больше сделать ни вздоха, ни шага, лестница окончилась. Он остановился. Голоса звучали теперь близко и отчетливо. Сэм огляделся. Он стоял на плоской крыше третьего, самого высокого яруса башни; это была открытая площадка, ярдов двадцати а диаметре, обнесенная низким парапетом. Лестница оканчивалась в маленькой сводчатой камере посреди площадки, с низкими дверями, выходившими на восток и на запад. На восток Сэм видел внизу обширную, темную равнину Мордора и горящую гору вдали. Из ее мрачных недр поднималось новое кипение, и огненные реки пылали так ярко, что даже здесь, на расстоянии многих миль, вершина башни озарялась красным сиянием. На западе все заслоняло основание башни, стоящей у края этого верхнего дворика и поднимавшей вершину высоко над гребнями окружающих гор. В узком окошке виднелся свет. Дверь была меньше, чем в десятке ярдов от Сэма, открытая, но темная, и из ее проема слышались голоса.

Сначала Сэм не слушал; он шагнул из восточной двери и огляделся. Он сразу же увидел, что здесь разыгралась самая жестокая из битв. Весь дворик был усеян убитыми Орками, их отрубленными головами, руками, ногами. Запах смерти стоял в воздухе. Яростное рычание, за которым последовали удар и крик, заставили Сэма отскочить снова в укрытие. Раздался гневный голос Орка, который он узнал сразу: грубый, холодный, резкий. Говорил Шаграт, начальник Крепости.

— Так ты говоришь, что не пойдешь, туда опять, да? Будь ты проклят, Снага, гнусный червяк! Если ты думаешь, что я ранен и мне можно не повиноваться, ты ошибаешься. Подойди, и я выдавлю тебе глаза, как выдавил сейчас Радбугу. А когда придет смена, я с тобой посчитаюсь: отправлю тебя к Шелоб.

— Смена не придет, ты ее не дождешься, пока жив, — угрюмо возразил Снага. — Я уже дважды говорил тебе, что Горбаговы скоты подошли к воротам первыми, а из нас никто не успел выйти. Выбежали только Лагдуф и Музгаш, и их застрелили. Я видел это из окна.

— Так можешь убираться. Я останусь. Но я ранен. Погибель на этого гнусного изменника Горбага! — Шаграт забормотал сплошные ругательства и проклятия. — Я угостил его лучше, чем он меня, но пока я задушил его, он успел ударить меня кинжалом, скотина. Иди, или я съем тебя! Нужно передать известия в Лугбурз, иначе мы оба попадем в Черную Яму. Да, и ты тоже. Не поможет тебе прятаться здесь!

— Я не спущусь вниз, — прорычал Снага, — все равно, начальник ты или нет. Эй! Не хватайся за кинжал, а не то получишь стрелу в ребра! Ты недолго пробудешь начальником, когда Они услышат обо всем, что здесь творится. Я защищал башню от этих вонючих крыс Моргула, но вы, двое начальников — вы все перепортили, подравшись из-за добычи!

— Довольно! — резко прервал его Шаграт. — У меня был приказ. Начал Горбаг, когда хотел стащить эту красивую рубашку.

— Да, а ты свалил его, ты такой большой и сильный. А он, все равно, был умнее тебя. Он не один раз говорил тебе, что самый опасный из их соглядатаев еще на свободе, а ты не хотел слушать. Ты и сейчас не хочешь.

Горбаг был прав, говорю тебе! Тут где-то бродит могучий воин, кто-нибудь из этих кровожадных Эльфов или из проклятых Тарков. Он здесь, говорю тебе! Ты слышал колокол? Он прошел мимо Стражей, а так мог бы сделать только Тарк.

Он на лестнице. И пока он не уйдет, я не спущусь, будь ты хоть самим Назгулом!

— А, так вот ты как? — взвизгнул Шаграт. — Одно ты сделаешь, другого не сделаешь? А когда он придет, ты сбежишь и бросишь меня? Нет, ты не сбежишь! Я сначала продырявлю тебя насквозь!

Из двери башни выбежал меньший Орк. За ним гнался Шаграт, огромный, с длинными руками, цеплявшимися за каменный пол, когда он бежал, пригнувшись.

Но одна рука у него висела бессильно, и из нее текла кровь; другой рукой он прижимал к себе большой сверток. В красном отсвете Сэм, притаившийся за дверью, на мгновение увидел его свирепое лицо: оно было изодрано, словно острыми когтями, и испачкано кровью; с торчащих клыков у него текла пена, и он рычал, как дикий зверь.

Насколько Сэму было видно, Шаграт гонялся за Снагой по всему дворику, пока, ускользая и убегая от него, младший Орк не кинулся обратно в башню и не исчез там. Тогда Шаграт остановился. Из восточной двери Сэму было видно, что он стоит у парапета, тяжело дыша, слабо сжимая и разжимая раненую лапу.

Он положил свой сверток на пол, вытащил длинный красный кинжал и поплевал на него. Потом он перегнулся через парапет, вглядываясь во внешний дворик далеко внизу. Дважды он крикнул, но ответа не было.

И вдруг, пока Шаграт наклонялся через парапет, повернувшись спиной к площадке, Сэм с изумлением увидел, что одно из распростертых тел шевелится.

Оно ползало. Оно протянуло когтистую лапу и вцепилось в сверток. Шатаясь, оно поднялось. В другой руке у него был обломок копья с широким лезвием.

Оно замахнулось для удара. Но в этот миг у него сквозь сжатые зубы вырвалось шипение — заглушенный вопль боли или злобы. Шаграт мгновенно отскочил, как змея, обернулся и вонзил кинжал в горло врагу.

— Вот тебе, Горбаг! — вскричал он. — Так ты не мертвый, да? Ну, я тебя прикончу! — Он вскочил на упавший труп и начал яростно пинать и топтать его, то и дело наклоняясь, чтобы пырнуть или полоснуть кинжалом.

Удовлетворившись, наконец, он запрокинул голову и разразился ужасающим, хриплым воплем торжества. Потом облизал кинжал, взял его в зубы и, подхватив свой сверток, заковылял к ближайшей двери на лестницу вниз.

Сэму некогда было раздумывать. Он мог бы выскользнуть из другой двери, но едва ли остался бы незамеченным; а с этим отвратительным Орком нельзя было играть в прятки долго. Сэм совершил то, что было, вероятно, самым удачным поступком в его жизни: закричал и прыгнул навстречу Шаграту. Кольцо у него было не на пальце, но все же с ним — скрытая мощь, тайная угроза для всех рабов Мордора; а в руке у него был меч, поражавший взоры Орков своим блеском: так блестят безжалостные звезды в ужасной стране Эльфов, самая мысль о которых всегда была кошмаром для всего племени Орков. Шаграт не мог одновременно и защищаться, и охранять свое сокровище. Он остановился, зарычав, оскалив клыки. Потом он снова отскочил в сторону, как всегда делают Орки, а когда Сэм прыгнул вслед, он сильно ткнул ему в лицо своим свертком, использовав его и как щит, и как оружие. Сэм зашатался и не успел вернуть себе равновесие, как Шаграт метнулся мимо него и загремел вниз по лестнице.

Вскрикнув, Сэм кинулся было в погоню, но тут же остановился. Мысль о Фродо вернулась к нему, и он вспомнил, что другой Орк убежал в башню. Снова нужно было делать трудный выбор, а обдумывать его было некогда. Если Шаграт убежал, он может вскоре вернуться с подмогой. Но если Сэм погонится за ним. то другой Орк может совершить в башне что — то страшное. И, во всяком случае, Шаграт может ускользнуть от Сэма или убить его. Сэм быстро повернулся и побежал вверх по ступеням. — Опять не так, наверное, — сказал он себе. — Но мне нужно сначала подняться на самый верх, а потом пусть будет, что будет.

Далеко внизу Шаграт загремел, сбегая по лестнице, выбежал во двор и кинулся в ворота, не выпуская своей драгоценной ноши. Если бы Сэм видел его и знал, сколько горя принесет это бегство, он бы заплакал. Но он мог думать только о завершении своих поисков. Осторожно приблизился он к двери башни и шагнул через порог. Внутри было темно, но вскоре он различил справа тусклый свет. Это светилось окно, выходящее на другую лестницу, темную и узкую; она шла спиралью вверх по внутренней стороне круглой внешней стены.

Где — то наверху мерцал факел.

Сэм начал осторожно подниматься. Он достиг истекающего смолой факела, укрепленного над дверью, напротив узко прорезанного окна, обращенного к западу: это и был один из красных глаз, которые они с Фродо видели снизу, от устья подземного хода. Сэм быстро миновал дверь и поспешил на второй ярус, все время боясь, что вот-вот кто-нибудь накинется на него сзади и что на горле у себя он ощутит хватку беспощадных рук.

Но вот лестница кончилась. Сэм прокрался в коридор. С обеих сторон здесь было по низкой двери, но обе — закрытые и запертые. Ниоткуда не было слышно ни звука.

— Тупик, — пробормотал Сэм, — и после всех моих карабканий! Но это не может быть вершиной башни. Что же дальше?

Он сбежал ярусом ниже и попробовал дверь. Она не поддавалась. Он снова взбежал наверх, весь в поту. Он почувствовал, что дорога каждая минута, но они уходили одна за другой, а он ничего не мог сделать. Он не думал больше ни о Шаграте, ни о Снага, ни о любом другом Орке, когда — либо жившем на свете. Он тосковал только о своем друге, об одном его взгляде или прикосновении руки. И снова ему вспомнилось то, что он видел в Зеркале Галадриэль: он видел тогда себя самого, блуждающего по бесконечным коридорам и лестницам в поисках чего — то самого важного в мире для него.

Наконец, усталый, окончательно обескураженный, он сел на ступеньку, пониже входа в коридор, и уронил голову на руки. Было тихо, странно тихо.

Факел, уже догоравший, когда он прибежал сюда, затрепетал и погас, и Сэм почувствовал, что тьма заливает его, как волны. И тут, в конце своего тщетного странствования, во мраке своей скорби, Сэм, к собственному своему удивлению, начал тихонько петь.

Его голос звучал тонко и дрожаще — голос одинокого, усталого и отчаявшегося Хоббита, ни для какого Орка не похожий на звонкую песню воина

- Эльфа. Он мурлыкал старые детские песенки Щира и отрывки из песен, сочиненных Бильбо, мелькавшие у него в мыслях, как мимолетные видения родной страны. А потом вдруг в нем поднялись какие — то новые силы, и голос окреп, и неожиданно родились свои собственные слова, сливавшиеся с незатейливой мелодией. Он пел о знакомых и любимых вещах: о весенней листве, о небе, о звездах, о наслаждении лежать в весенней траве под распускающимися ветвями. И вдруг ему почудился слабый ответный голос. Он прислушался. Все утихло. Нет, что — то слышно опять, но это не голос. Это приближающиеся шаги.

Скрипнув, открылась дверь в коридоре наверху. Сэм затаился, прислушиваясь. Дверь закрылась, глухо стукнув, а потом послышался визгливый голос Орка:

— Эй, ты! Лезь кверху, грязная крыса! Да брось пищать, или я поднимусь и покажу тебе! Понятно? Ответа не было.

— Ладно, — продолжал Снага. — Все равно я поднимусь поглядеть, что ты там делаешь.

Петли скрипнули снова, и Сэм, выглянув из — за угла, увидел свет, мелькнувший в открытой двери, и темный силуэт Орка, несущего лестницу. Сэм вдруг догадался: в самую верхнюю камеру вела подъемная дверь в потолке коридора. Снага поставил лестницу, укрепил ее и, поднявшись, исчез из виду.

Сэм услышал стук отодвигаемого засова. Потом противный голос заговорил опять:

— Лежи смирно, иначе поплатишься! Думаю, тебе недолго придется жить тут спокойно; а если не хочешь, чтобы забава началась сейчас же, то не трогай двери, слышишь? Вот тебе в задаток! — Послышался звук, похожий на удар бича.

В сердце у Сэма вспыхнула бешеная ярость. Он вскочил, побежал, вскарабкался по лестнице, как кошка. Лестница выходила в отверстие посреди большой круглой камеры. С потолка свисала красная лампа; прорез выходившего на запад окна был высокий и темный. На полу под окном лежало что — то, над чем нависала черная фигура Орка. Бич у него в руке поднялся снова, но удара не последовало.

Сэм с криком прыгнул вперед, замахнувшись Жалом. Орк быстро обернулся, но не успел и двинуться, как Сэм отрубил ему лапу с бичом. Взвыв от боли и страха, Орк стремглав кинулся на него. Вторым ударом Сэм промахнулся и, потеряв равновесие, упал, свалив налетевшего на него Орка. Еще не успев подняться, он услышал вопль и глухой стук: Орк зацепился за выступающий конец лестницы и упал в открытую дверь. Сэм не стал о нем задумываться. Он кинулся к тому, кто лежал под окном.

Это был Фродо.

Голый, он лежал без сознания на груде грязного тряпья; рука у него была закинута так, чтобы защищать голову, а на боку виднелся красный рубец от удара бичом.

— Фродо! Фродо, милый друг мой! — вскричал Сэм, заливаясь слезами. — Это я, Сэм! Я пришел! — Он приподнял своего друга и прижал к груди. Фродо открыл глаза.

— Опять сон? — пробормотал он. — Но другие сны были страшнее…

— Нет, не сон, — возразил Сэм. — Это я, настоящий. Я пришел.

— Мне едва верится, — прошептал Фродо, крепко схватившись за него. — Только что был Орк с бичом, и вдруг он превратился в Сэма. Значит, мне не приснилось, когда я услышал твое пение внизу и попытался ответить тебе? Это был ты?

— Конечно, я, Фродо. Я уже почти потерял надежду. Я никак не мог найти вас.

— Ну, вот ты и нашел меня, Сэм, милый, — произнес Фродо и улегся в заботливых объятиях Сэма, закрыв глаза, как ребенок, ночные страхи которого развеяны любимым голосом или прикосновением.

Сэм чувствовал, что может сидеть так бесконечно, пронизанный блаженством, но это было невозможно. Найти своего друга недостаточно, нужно еще спасти его. Он поцеловал Фродо в лоб. — Очнитесь, Фродо! — шепнул он, стараясь говорить так же весело, как бывало в Тупике, когда он распахивал окно летним утром.

Фродо вздохнул, открыл глаза и сел. — Где мы? Как я попал сюда? — спросил он.

— Некогда рассказывать, пока мы не уйдем отсюда, — возразил Сэм. — Вы на вершине башни, той, которую мы с вами видели далеко снизу, от подземного хода, перед тем, как Орки схватили вас. Давно ли это было — не знаю.

Кажется, с тех пор прошло больше, чем один день.

— Только один? — переспросил Фродо. — А мне кажется, прошли уже недели. Что — то ранило меня, верно? И я погрузился в сон со страшными видениями, и проснулся и увидел, что действительность еще страшнее. Меня со всех сторон окружали Орки. Кажется, перед тем они лили мне в горло какое — то отвратительное питье. Голова у меня прояснилась, но я чувствовал слабость и боль. Они сорвали с меня все; а потом две огромных, грубых твари допрашивали меня, допрашивали, пока я не почувствовал, что схожу с ума, стояли надо мной и рычали, и хватались за кинжалы. Никогда я не забуду их когтей и их глаз!

— Не забудете, Фродо, если иудете говорить о них, — сказал Сэм. — Но если мы не хотим увидеть их опять, то чем скорее мы уйдем отсюда, тем лучше. Можете вы идти?

— Да, могу, — ответил — Фродо, медленно вставая. — Я не ранен, Сэм.

Только очень устал, и мне больно вот здесь. — Он прикоснулся к шее сзади, у левого плеча. Когда он встал, Сэму показалось, что он одет в пламя: лампа, свисавшая сверху, заливала его обнаженное тело алым светом. Он сделал по камере несколько шагов.

— Вот так лучше, — сказал он, приободрившись. — Я не смел двигаться, пока был один, или когда входил кто — нибудь из стражей. А потом начались крики и драка. Эти два зверя ссорились, кажется. Из — за меня и моих вещей.

Я испугался и лежал совсем тихо. А когда все утихло, то стало еще страшнее.

— Да, похоже, что они передрались, — ответил Сэм. — Их было здесь сотни две, этих мерзких тварей. Можно сказать, многовато для Сэма Гамджи!

Но они сами перебили друг друга. Это хорошо, но от этого до песни еще очень далеко, пока мы не ушли отсюда. Итак, что же нам делать сейчас? Нельзя вам ходить по Черной Стране нагишом, Фродо.

— Они отняли у меня все, Сэм, — произнес Фродо. — Все, что у меня было. Ты понимаешь? Все! — Он снова опустился на пол, поникнув, словно его собственные слова показали ему всю глубину несчастья, и отчаяние одолело его. — Мы разбиты, Сэм. Даже если мы выйдем отсюда, нам не удастся спастись. Удастся только Эльфам, если они смогут уйти за Море достаточно далеко.

— Нет, не все, Фродо. И мы еще не разбиты. Я взял его у вас, простите меня. И я его сберег. Оно сейчас у меня на шее, и оно ужасно тяжелое. — Сэм нащупал у себя на груди Кольцо на цепочке. — Но теперь, я думаю, вы возьмете его обратно.

— Оно у тебя? — вскричал Фродо. — У тебя, здесь? Сэм, ты чудо! — И вдруг его тон мгновенно и странно изменился. — Отдай! — крикнул он, вскочив, и протянул задрожавшую руку. — Отдай сейчас же! Тебе нельзя его трогать!

— Хорошо, Фродо, — ответил слегка удивленный Сэм. — Вот оно. — Он медленно достал Кольцо и снял с него цепочку. — Но вы теперь в Мордоре, и если выйдете отсюда, то увидите Огненную Гору и все прочее. Вы найдете Кольцо очень опасным и очень тяжелым. Если вам будет слишком трудно с ним, то нельзя ли мне будет помочь вам?

— Нет, нет! — вскричал Фродо, выхватывая у Сэма из рук Кольцо вместе с цепочкой. — Нельзя, ты вор! — Он задыхался, не сводя с Сэма глаз, полных страха и злобы. Потом он вдруг стиснул Кольцо в кулаке и побледнел. Взгляд у него прояснился, и он провел рукой по болевшему лбу. Страшное видение показалось действительностью ему, еще полуоглушенному ранением и ужасом: на глазах у него Сэм превратился в Орка, протягивающего лапы к его сокровищу, в гнусное существо с алчным взглядом и истекающим пеной ртом. Но видение исчезло. Перед ним стоял на коленях Сэм, с полными слез глазами, с такой мукой в лице, словно в сердце его ударили кинжалом.

— О, Сэм! — вскричал Фродо. — Что я сказал? Что я сделал? Прости меня!

После всего, что ты совершил… Но тут виновато Кольцо. Хотел бы я, чтобы никто никогда, никогда не находил его! Но не тревожься обо мне, Сэм. Я должен нести свое бремя до конца. Им ни с кем нельзя делиться. Ты не должен становиться между мною и моей судьбой.

— Хорошо, Фродо, — сказал Сэм, утирая глаза рукавом. — Я понимаю. Но я все — таки могу помочь, неправда ли? Могу вывести вас отсюда. Сейчас же. Но сначала нужно достать одежду, и оружие, и пищу. С одеждой будет проще всего. Раз мы в Мордоре, мы должны и одеться по — мордорски; все равно, другого выбора нет. Боюсь, что вам придется переодеться Орком. Да и мне тоже. Если мы пойдем вместе, нам будет легче. А пока наденьте вот это.

Он расстегнул свой серый плащ и накинул его на плечи Фродо. Потом отвязал сумку и положил на пол. Он обнажил Жало; лезвие слабо поблескивало.

— Я и забыл, Фродо, — сказал он. — Нет, они отняли у вас не все. Вы дали мне Жало, если вы помните, и звездную склянку. Они еще у меня. Но оставьте их мне еще на некоторое время. Я должен пойти и поискать, что смогу. А вы оставайтесь здесь. Походите немного, чтобы размяться. Я скоро вернусь. Я не отойду далеко.

— Будь осторожен, Сэм, — сказал Фродо. — И торопись. Может быть, тут есть и живые Орки, скрывшиеся в засаде.

— Придется рискнуть, — ответил Сэм. Он шагнул к открытой двери и соскользнул по лестнице. Через минуту его голова появилась снова; он бросил на пол длинный кинжал.

— Это может пригодиться, — сказал он. — Я взял его у мертвого Орка, того, что ударил вас: эта тварь сломала себе шею. А теперь, Фродо, втащите лестницу наверх, если можете, и не спускайте, пока не услышите моего пароля. "Эльберет" — я скажу. Как говорят Эльфы. Ни один Орк не может произнести этого слова.

Некоторое время Фродо сидел, дрожа, и в душе у него один страх сменялся другим. Потом он встал, закутался в Эльфов плащ и, чтобы заняться чем — нибудь, начал ходить взад и вперед по своей темнице, заглядывая во все углы и закоулки.

Недолгое время спустя, хотя оно показалось ему не меньше, чем часом, голос Сэма тихонько окликнул его снизу: — Эльберет! Эльберет! — Фродо спустил лестницу, и Сэм поднялся, отдуваясь, неся на голове тяжелый тюк, который он со стуком уронил на пол.

— Теперь быстро, Фродо, — произнес он. — Мне пришлось поискать, чтобы найти что — нибудь по нашему росту. Это должно подойти нам. Но нужно торопиться. Я не встретил никого живого и не видел ничего, но мне неспокойно. Мне кажется, за этим местом следят. Не могу объяснить вам, но чувствую так, словно тут летает какой — нибудь из этих гадких Черных Всадников; летает в черных тучах наверху, где нам его не видно.

Он развернул тюк. Фродо взглянул на вещи с отвращением, но другого выбора не было: либо одеться, либо остаться голым. Он надел длинные, лохматые штаны из какого — то грязного меха и грязную же кожаную рубашку.

Поверх рубашки он надел плотную кольчугу, короткую для настоящего Орка, но для него слишком длинную и тяжелую. Кольчугу он стянул поясом, на котором висел в ножнах короткий, широкий меч. Сэм принес несколько шлемов, и Фродо выбрал один из них — черный колпак с железным, обшитым кожей ободком; на клювоподобном забрале был изображен красный знак Ока.

— Одежда Моргула, какую носили в отряде у Горбага, была бы лучше и удобнее, — заметил Сэм, — но мне кажется, что носить его знаки в Мордоре не годится, особенно в таком деле, как наше. Ну вот, Фродо! Замечательный маленький Орк из вас получился; по крайней мере, вы бы могли быть им, если бы закрыли себе лицо, вытянули руки подлиннее и постарались ходить, искривив ноги. Вот это прикроет многие из различий. — Он накинул Фродо на плечи длинный черный плащ. — Готово! Щиты мы сможем взять, когда выйдем отсюда.

— А ты, Сэм? — спросил Фродо. — Разве мы не должны выглядеть одинаково?

— Я тоже так думаю, — ответил Сэм. Но мне лучше не оставлять здесь ничего из своих вещей, а уничтожить их мы не можем. И мне нельзя надеть Оркову кольчугу поверх всей моей одежды. Так что остается только прикрыть ее.

Он опустился на колени и тщательно свернул свой серый плащ, так что получился удивительно маленький пакетик, который он спрятал в сумку на полу. Поднявшись, он закинул сумку на спину, надел шлем Орков, а на плечи накинул другой черный плащ. — Вот так! — сказал он. — Теперь мы с вами достаточно похожи. И нам пора идти.

— Я не смогу бежать всю дорогу, Сэм, — произнес Фродо, пытаясь улыбнуться. — Надеюсь, ты разузнал насчет попутных трактиров? Или ты забыл о еде и питье?

— Ой, ой, конечно, забыл! — Сэм огорченно вздохнул. — Честное слово, Фродо, с тех пор, как вы исчезли, я не помню, чтобы у меня во рту бывала крошка или капля. Я и забыл об этом, пока искал вас. Но дайте подумать!

Когда я смотрел в последний раз, у меня оставалось еще довольно много припасов, которые дал нам Фарамир, — достаточно, чтобы продержаться с неделю, если экономить. Но в моей фляжке оставалась только капля, не больше. На двоих этого не хватит, конечно. Разве Орки не едят, не пьют? Или они питаются только дымом да ядом?

— Нет, Сэм, они и едят, и пьют. Мрак, из которого они вышли, не может создавать ничего настоящего. Поэтому я не думаю, чтобы он породил их, разве только изуродовал им тела и души; а если они вообще хотят жить, то должны и питаться, как всякие живые твари. Они не откажутся от гнилой пищи и тухлой воды, если нет ничего лучшего, но они не питаются дымом. Они кормили меня, так что мне лучше знать. Здесь где-нибудь должны найтись и вода и пища.

— Но искать их некогда, — заметил Сэм.

— Ну, дело не так плохо, как ты думаешь, — возразил Фродо. — Пока тебя не было, мне тоже повезло кое в чем. Они действительно взяли не все. Среди тряпья на полу я нашел нашу сумку с провизией. Правда, они перерыли ее. Но, кажется, самый вид и запах лембас понравился им еще меньше, чем Голлуму.

Они расшвыряли все, кое — что растоптали, но я подобрал. Пропало не так уж много. Но они утащили то, что дал нам Фарамир, и продырявили мою фляжку.

— Ну, так и говорить не о чем, — сказал Сэм. — Для начала у нас достаточно; плохо будет только с водой. Но идемте, Фродо! Уйдем отсюда, иначе целое озеро будет нам ни к чему!

— Нет, пока ты не съешь хоть кусочек, Сэм, — возразил Фродо. — Я подожду. Вот, съешь эту Эльфову лепешку и выпей последнюю каплю из своей фляжки. Наше положение вообще так безнадежно, что нам незачем беспокоиться о завтрашнем дне: он может и не наступить вовсе.

Наконец они двинулись в путь. Оба опустились по приставной лестнице, Сэм убрал ее и положил в коридоре рядом с трупом Орка.

На ступенях в башне было темно, но, выйдя на плоскую крышу, они еще могли увидеть отсвет Горы, хотя и значительно потускневший. На площадке крыши беглецы выбрали себе по щиту, чтобы завершить свое переодевание, а тогда двинулись дальше.

Они спустились по большой лестнице. Камера в башне, оставшаяся позади, казалась им почти уютной, так как теперь они были без укрытия, а стены вокруг дышали ужасом. Быть может, в крепости Кирит Унгол не было больше никого живого, но она еще высилась, как воплощение зла.

Достигнув двери, выходящей во внешний дворик, они остановились. Даже там, где они стояли, ощущалась злобная воля Стражей, безмолвных и черных по обеим сторонам дверей. Когда беглецы пробирались между отвратительными трупами Орков, каждый шаг давался им со все большим и большим трудом. Еще не достигнув ворот, они были вынуждены остановиться. Продвинуться дальше хоть на дюйм было выше сил, душевных и телесных.

Фродо слишком ослабел для подобной борьбы. Он опустился наземь. — Я не могу больше, Сэм, — прошептал он. — Мне очень плохо. Не знаю, что со мной случилось.

— Зато я знаю. Фродо. Вставайте! Это ворота, и в них какие-то злые чары. Но я вошел сюда, хочу и выйти отсюда. Опаснее, чем было, не будет.

Ну, идемте!

Сэм снова достал звездную склянку. Словно воздавая честь его отваге, словно украшая своим великолепием верную, загорелую руку, совершившую столько подвигов, склянка ярко засияла, заливая весь двор блеском, похожим на блеск молнии; но этот блеск оставался ровным и не угасал.

— Эльберет! — вскричал Сэм, неожиданно вспомнив о Ширских Эльфах и об их пении, отогнавшем Черных Всадников в лесу.

— Эльберет и Лютиен! — вскричал и Фродо, снова следуя за ним по пятам.

Воля Стражей исчезла так внезапно, словно лопнула струна, и Фродо с Сэмом чуть не упали ничком. Потом они стремглав ринулись в ворота, мимо огромных сидящих изваяний со сверкающими глазами. Раздался треск. Верхний камень свода обрушился им почти на пятки, стена над ними рухнула и рассыпалась обломками. Они были на волосок от гибели. Зазвонил колокол, и Стражи разразились пронзительным, жалобным криком. Высоко вверху из мрака послышался ответный крик. С черного неба, как молния, упала некая крылатая тень, разрывая тучи леденящим душу воплем.

ГЛАВА VI ПЕЛЕННОРСКАЯ БИТВА

Вождем атаки на Гондор был не простой начальник Орков или предводитель шайки разбойников. Тьма исчезла слишком рано — до срока, назначенного его Владыкой; удача изменила ему, и мир обратился против него, и победа ускользнула в тот миг, когда он протянул руку за нею. Но эта рука была длинной. Он еще стоял во главе многих сил; он был Королем, Слугой Кольца, Предводителем Назгулов, и у него было много всякого оружия. Он покинул Ворота и исчез.

Теоден, правитель Рохана, достиг дороги, ведущей от Города к Реке, и повернул к Городу, до которого теперь было меньше мили. Он слегка сдержал коня, ища новых врагов, и его рыцари собрались вокруг него, и с ними был юный Дерихельм. Впереди, ближе к стенам Города, отряд Эльфхельма громил осадные машины и истреблял врагов, загоняя их в ямы, полные огня. Вся северная часть Пеленнора была захвачена Всадниками Рохана, и шатры Орков пылали, а сами они бежали, опасаясь, к Реке. Но осада еще не была сброшена, и Ворота не освобождены, и в южной части поля еще стояли свежие силы врагов. По ту сторону дороги собрались войска Харада; их предводитель заметил Теодена, вырвавшегося далеко вперед с немногими рыцарями; он поднял знамя с черным змеем на красном поле и кинулся с большим отрядом на правителя Рохана.

Теоден тоже заметил его и ринулся ему навстречу; северные и южные всадники сшиблись в яростной схватке, но северяне, хоть и не столь многочисленные, были искуснее в деле битвы и уничтожили Людей с юга, а Теоден взмахом меча разрубил их предводителя и его змеиное знамя. И тогда уцелевшие южане повернули вспять и бежали.

Но вдруг золотой щит Теодена потускнел. Небо померкло, на землю упала тень. Кони начали визжать и взвиваться на дыбы, сбрасывая своих всадников.

— Ко мне! Ко мне! — вскричал Теоден. — Не бойтесь тени! — Но его конь, обезумев, поднялся на дыбы, забил по воздуху копытами и, взвизгнув, грянулся набок: в груди у него торчало черное копье. Падая, он придавил собою Теодена.

Огромная тень опустилась, словно падающая туча. Это было крылатое чудовище, похожее на птицу, но гораздо больше любых птиц и голое, совершенно без перьев; крылья у него были, как кожа, натянутая между длинными, костлявыми, когтистыми пальцами, и от него исходило зловоние. Это было существо из какого-то древнего мира, птенец из последнего, забытого временем выводка, родившегося где-то в глуши затерянных горных дебрей. И Темный Владыка разыскал этот выводок и выкормил падалью, пока детеныши не стали крупнее всякого другого летающего создания, и Он дал их своим слугам, чтобы летать. Странное существо опускалось кругами все ниже; потом, распустив свои кожистые крылья, оно издало хриплый крик и село на труп лошади, вонзая в него когти, изгибая длинную, голую шею, разевая длинный, усаженный острыми зубами клюв.

На спине у него высился всадник, огромный и грозный, закутанный в черный плащ. Он был увенчан железной короной, но между короной и плащом не было ничего видимого, кроме мертвенного блеска глаз. То был предводитель Назгулов: исчезнув от Ворот, он вернулся в воздух, а теперь спустился, неся гибель, превращая надежду в отчаяние, победу — в смерть. И в руке у него была железная палица.

Все спутники Теодена лежали убитые вокруг него или были унесены обезумевшими конями. Остался лишь Дерихельм, чья верность была превыше страха. Все это время Мерри безопасно сидел позади него; но когда упала тень, его конь сбросил их обоих умчался в ужасе. Мерри пополз на четвереньках, как испуганное животное, оглушенный и ослепленный страхом.

— Встань! Встань! — твердил он себе. — Ты должен быть при Теодене.

"Как отец, будете вы для меня", — ты сам сказал это. — Но его воля была бессильна, и он весь дрожал. Он не осмеливался открыть глаза или оглядеться.

Потом ему показалось, что он слышит голос Дерихельма, странно схожий с другим, знакомым ему голосом:

— Прочь, нечистый сын Мрака, пожиратель падали! Оставь мертвых в покое!

И другой голос, полный холодной злобы, возразил: — Не становись между Назгулом и его добычей. Он не убьет тебя. Он унесет тебя в обитель скорби, где твоя плоть будет пожрана, а дух отдан во власть Бессонного Ока.

Лязгнул меч, выхваченный из ножен. — Делай, что хочешь, но я помешаю тебе, если смогу.

— Помешаешь мне? Глупец! Нет воина, могущего помешать мне! — И тут Мерри услышал самое удивительное. Дерихельм засмеялся, и в его звучном голосе был звон стали.

— Но я и не воин. Я женщина, я Эовин, дочь Эомунда. Не становись между мною и моим родичем и повелителем! Уходи! Будь ты живой или только оживший — я сражу тебя, если ты прикоснешься к нему!

Крылатое чудовище закричало на нее, но Черный Всадник молчал, словно во внезапном смятении. Изумясь безмерно, Мерри забыл свой страх и открыл глаза. В нескольких шагах от него сидело чудовище, и вокруг него был мрак, а над ним высился грозной тенью Назгул. Немного левее, лицом к ним, стояла та, кого он называл Дерихельмом; но шлем свалился с нее, и косы рассыпались по плечам, отсвечивая бледным золотом. Серые, как море, глаза смотрели твердо и гневно, а на щеках блестели слезы. В одной руке у нее был меч, в другой — щит, которым она заслонялась от взгляда своего страшного врага.

Да, это была Эовин. Мерри вспомнил ее лицо в Северной лощине: лицо того, кто потерял всякую надежду и ищет смерти. Сердце у него наполнилось жалостью и восхищением, и в нем проснулась медлительная отвага его племени.

Он приподнялся, сжал руки. Она не умрет, такая Прекрасная, такая печальная! По крайней мере, она не умрет одна, покинутая всеми!

Черный Всадник не смотрел на него, но он все не решался двинуться, чтобы не привлечь на себя этот губительный взгляд. Потом, очень медленно, он начал отползать в сторону; но Вождь — Призрак думал о женщине, стоявшей перед ним и замечал его не больше, чем заметил бы червяка на земле.

И вдруг крылатое чудовище взмахнуло своими зловонными крыльями, взлетело в воздух и низринулось на Эовин, крича, стараясь ударить клювом и когтями.

Но она не дрогнула: она была дочерью Рохиррим, тонкой и стройной, как стальной клинок, и такой же гибкой и сильной. Ее удар был быстрым и смертельным: он обрушился на вытянутую шею, и отрубленная голова упала, как камень. Эовин отскочила назад, и обезглавленное чудовище, раскинув свои огромные крылья, рухнуло на землю; и когда оно упало, тень исчезла, и волосы Эовин снова заблестели на солнце.

Но Черный Всадник поднялся и высился над нею, огромный и грозный. С криком злобы, ранящим самый слух, он занес палицу и опустил ее. Щит Эовин разлетелся, и рука, державшая его, сломалась, она зашаталась и упала на колени. Он навис над нею, как туча, и взмаднул палицей, чтобы нанести смертельный удар…

Но вдруг он сам пошатнулся, вскрикнув от боли, и его удар безвредно обрушился на землю. Меч Мерри поразил его сзади, прорезав черный плащ и вонзившись в невидимое тело пониже панциря. В тот же миг Эовин, приподнявшись, последним усилием вонзила меч в пустоту между плащом и короной. Меч разлетелся вдребезги. Корона зазвенела и покатилась. Эовин упала на павшего врага. Но плащ и панцырь были пусты и лежали на земле, смятые и бесформенные; а в воздухе пронесся, замирая, бесплотный, жалобный голос и затих навеки.

Мерри стоял среди убитых, мигая, как сова днем, ибо слезы ослепляли его; как в тумане, видел он золотые косы Эовин, распростертой неподвижно, и лицо Теодена, погибшего в час своей славы. Хоббит наклонился и взял его руку, чтобы поцеловать, и глаза Теодена открылись.

— Прощай, мой добрый Мериадок! — с трудом произнес старый правитель. — Я весь разбит. Я умираю, но не жалею об этом: я убил змею. Утро было мрачное, но день будет радостным, а вечер — золотым.

Мерри не мог говорить и только плакал. — Простите меня, повелитель! — сказал он, наконец. — Я ослушался вас, и вся моя служба была в том, что я плакал, прощаясь с вами.

Теоден слабо улыбнулся. — Не печалься! Я простил тебя. Нельзя запрещать доблести. Живи и будь счастлив, и не забывай меня. Никогда не придется мне сидеть с кубком и слушать твои рассказы. — Он закрыл глаза и умолк, потом заговорил снова: — Где Эомер? Мне хотелось бы видеть его, пока мое зрение не угасло. Он будет правителем после меня. И пусть он навестит Эовин. Она не хотела отпускать меня, и я никогда больше не увижу ее.

— Но, повелитель, — заговорил, запинаясь, Меррн, — она… — Но в этот ммг кругом раздался шум, и возгласы, и звуки рогов. Он огляделся: он совсем забыл, что находится на поле битвы, и ему казалось, что много времени прошло с тех пор, как Теоден пал, хотя в действительности прошло лишь немного. А теперь он увидел, что на них надвигается, как волна, новая битва и может захлестнуть их. Ибо с востока и юга к ним устремлялись полчища Мордора, с севера — снова сомкнувшиеся ряды Рохиррим, а от Ворот Города — большой отряд под голубым знаменем Дол Амрота.

Эомер подскакал сюда первым и увидел убитое чудовище и поверженного Теодена; он спрыгнул с коня и скорбно остановился над правителем. Один из его рыцарей взял знамя Рохана из рук убитого знаменосца и поднял его.

Теоден медленно открыл глаза, увидел знамя и сделал Эомеру знак взять его.

- Ты мой преемник, — сказал он. — Веди войско к победе! И простись за меня с Эовин. — И он закрыл глаза и умер, так и не узнав, что Эовин была рядом с ним. И Всадники заплакали о Теодене, так как все они любили его.

Но Эомер сказал: — Не надо плакать. Унесем его труп с поля битвы, чтобы кони не затоптали его. Унесем и трупы всех его рыцарей. — И он оглядел убитых, называя их по именам, и вдруг узнал среди них свою сестру.

Он пошатнулся, словно в сердце ему вонзилась стрела, и побледнел от гнева и скорби, и глаза у него вспыхнули яростью. — Эовин, Эовин! — вскричал он. — Смерть, смерть всем им! — И он затрубил в рог и закричал своим людям: — Смерть! Бейте врагов! Пусть ни один из них не спасется!

Его войско закричало: "Смерть" — и помчалось за ним вслед; Рохиррим не пели больше, но налетели на врага с такой яростью, что сразу отбросили его к югу.

Мерри стоял в стороне и плакал, и викто не заметил его. Потом он вытер слезы, подобрал свой зеленый щит, который дала ему Эовин, и забросил себе за опину. Он начал искать свой меч; ибо в тот миг, когща он нанес удар Королю-Призраку, правая рука у него отнялась и выронила меч, и он видел теперь, что может действовать только левой. Вскоре он увидел свое оружие, но его клинок дымился, как ветка, брошенная в огонь; и пока Мерри изумленно смотрел, оно съежилось, истлело и исчезло.

Так оправдались слова Гандальфа о Короле — Призраке: он погиб от руки не Человека, а Хоббита; а другой удар был нанесен ему не воином, а женщиной. И Мерри, нанося свой удар, не знал, что его меч был некогда выкован в Вестернессе на погибель слугам Мордора. Никакой другой клинок, даже в самой могучей руке, не смог бы нанести Вождю Назгулов такую смертельную рану, не мог бы разрушить связи, скрепляющие его незримое тело с его волей.

Воины подняли труп правителя и на носилках, сделанных из копий и плащей, понесли в Город; а другие на таких же носилках понесли Эовии.

Рыцарей же из свиты. Теодена сложили подальше от убитого чудовища и обнесли оградой из копий. А позже, когда битва окончилась, они вернулись и сожгли чудовище; но теоденова коня они зарыли там, где он погиб, и положили на могиле камень с хвалебной надписью о нем на языках Гондора и Рохана.

Зеленой и пышной была всегда трава на этой могиле; но то место, где сожгли чудовище, всегда оставалось черным и голым.

Печально и медленно шел Мерри рядом с носилками, не думая больше о войне. Он устал, и все тело у него болело, и его бил озноб. Ветер с Моря принес тучу с дождем, и казалось, что само небо оплакивает гибель Теодена и Эовин.

Как в тумане, Мерри увидел, что навстречу им движется отряд воинов Гондора; от него отделился Имрахйль, приблизился и спросил: — Какую ношу несете вы, люди Рохана?

— Теодена, убитого врагом, — ответили они. — Войска ведет теперь его преемник Эомер, с белым султаном на шлеме.

Имрахиль спешился, преклонил колено перед носилками и почтил павшего вождя. А потом он взглянул на Эовин и, узнав в ней женщину, изумился ее красоте и отваге. Он прикоснулся к ее руке, вгляделся в лицо, а тогда сказал: — Есть ли врачеватели в этом Городе? Она ранена, быть может смертельно, но она еще жива. — Он поднес к ее губам свою блестящую латную рукавицу, и яркий металл чуть затуманился от ее дыхания.

Имрахиль со своими людьми поспешил на поле, и там завязалась новая битва: из Моргула подошли свежие силы, а из Города на помощь Эомеру кинулись войска союзников Гондора, но между ними и Рохиррим вклинивались все новые и новые отряды врагов.

И вдруг со стен Города раздались громкие крики. Время близилось к полудню, ветер разогнал тучи, и в ярком свете солнца дозорные увидели зрелище, наполнившее все сердца новым смятением.

Немного ниже Города Андуин делал два больших изгиба, и со стен его течение было видно на несколько миль; и, взглянув, дозорные увидели, что с юга, подгоняемый ветром и веслами, приближается большой флот под черными парусами.

— Умбарские пираты! — вскричали все. — Умбарские пираты плывут!

Значит, захвачены уже и Бельфалас, и Этир, и Лебеннин. Это конец всему! — И, без чьего-либо приказа, в Городе зазвучал набат, и трубы стали призывать воинов к отступлению, чтобы оборонять Город со стороны Реки. Но воины не слышали этого зова: ветер, несший корабли, уносил звуки.

Но Рохиррим уже увидели черные паруса, так как Эомер в пылу боя увел их слишком далеко от Города и слишком близко к Реке. Враги были теперь между ним и Городом, и радовались, видя, что он окружен и отрезан от всякой помощи. Но он не испугался.

Собрав вокруг себя своих Всадников, он решил биться до последней капли крови. Стоя на холме под развернутым знаменем, он засмеялся от отчаяния, глядя на черные корабли, и поднял меч, словно вызывая их.

Но вдруг его отчаяние сменилось радостью, он высоко подбросил меч, поймал его и запел. На переднем корабле развивалось большое знамя с Белым Древом под семью звездами и короной, и эти знаки ярко сверкали на солнце, ибо их вышила драгоценными камнями прекрасная Арвен, дочь Эльронда.

Не пираты плыли на этих кораблях, а доблестный Арагорн, сын Араторна, прошедший Путем Мрака и вынесший оттуда новые силы и способности. И Рохиррим, узнав его, обрадовались, и смеялись, и сверкали мечами, а в Городе раздались ликующие звуки труб и колоколов. Но полчища Мордора были охвачены изумлением и ужасом, видя, что судьба повернула против них и что они обречены на гибель.

И вот на восток устремились рыцари Гондора, оттесняя Троллей и Орков, ненавидящих солнечный свет. На юг устремился Эомер, а на север — войска, приплывшие на кораблях и выпрыгивавшие теперь на берег. Были среди них Леголас со своим луком, и Гимли с топором, и Элладан и Эльрохир со звездами на челе, и Бродяги Севера, и воины из южных областей Гондора. Но впереди всех шел Арагорн, и в руке у него сверкал Возрожденный Меч, а на челе — Звезда Изильдура.

И вот, наконец, Эомер и Арагорн встресились посреди битвы и, опершись на мечи, взглянули друг на друга и улыбнулись.

— Итак, мы встретились снова, хотя все силы Мордора разделили нас, — сказал Арагорн. — Не говорил ли я вам этого в Хорне?

— Говорили, — ответил Эомер, — но тогда я еще не знал всей вашей силы.

Но дважды благословенна помощь, которой не ждали, и никогда еще друг не радовался так, встретив друга. — И тут их руки сомкнулись в крепком пожатии. — Вы пришли вовремя, друг мой. Великие бедствия обрушились на нас сегодня!

— Так отомстим за них, прежде чем рассказывать, — сказал Арагорн, и они двинулись на битву вместе.

До самого вечера продолжалась битва. Люди с Востока были сильными воинами, закаленными в битвах, и не просили и не давали пощады; а южане были отважны и свирепы, и пользовались каждой задержкой и каждым укрытием, чтобы собирать силы и снова кидаться в атаку.

Но солнце, наконец, зашло за Миндоллуин, и небо окрасилось пламенем заката; холмы и горы казались окровавленными, Река пылала, а трава на Пеленнорской равнине была вся красная. И к этому времени великая Пеленнорская битва уже окончилась. Немногие из врагов смогли уйти живыми в Моргул или в Мордор; а в страну Харада пришли только рассказы о гневе и ярости Гондора.

А трое вождей — Арагорн, Эомер и Имрахйль — вернулись в Город, утомленные до того, что не могли ощущать ни скорби, ни радости. Но ни один из них не был ранен.

ГЛАВА VII В СТРАНЕ МРАКА

У Сэма хватило присутствия духа, чтобы, выбежав из Крепости, снова спрятать склянку у себя на груди. — Бегом, Фродо! — крикнул он. — Нет, не сюда, там обрыв Следуйте за мной!

Они побежали по дороге, спускавшейся из ворот. Шагов через пятьдесят она круто свернула за один из выступавших бастионов, заслонив их от взгляда с Крепости. На время они были спасены. Прислонившись к каменному обрыву, они переводили дыхалие, но вдруг схватились за сердце: сидя по — птичьи над рухнувшими воротами, Назгул издавал свои страшные крики. Утесы вокруг отзывались эхом.

Беглецы в ужасе поспешили дальше. Вскоре дорога снова круто свернула к востоку, и на один ужасный миг их стало видно от Крепости. Метнувшись в сторону, они обернулись и увидели на стенах огромную черную тень; потом они спрыгнули между утесов на тропинку, круто спускавшуюся на Моргульскую дорогу. По тропинке они достигли дороги. Орков не было видно; не было и ответа на зов Назгула; но они знали, что тишина не продержится долго и что погони нужно ожидать каждую минуту.

— Так не годится, Сэм, — сказал Фродо. — Будь мы настоящими Орками, мы должны были бы спешить в Крепость, а не прочь от нее. Первый же враг, какого мы встретим, опознает нас. Нам нужно уйти с этой дороги.

— Но мы не можем, — отвечал Сэм, — пока у нас нет крыльев.

Восточные склоны Эфель Дуата обрывались отвесными утесами в темную лощину между этим хребтом и внутренним. Недалеко от слияния дорог, после нового крутого спуска, через пропасть перекидывалась каменяая арка моста, за которым дорога вела в путаницу окатов и обрывов Моргай. Отчаянным усилием Фродо и Сэм кинулись к мосту, но не успели перебежать его, когда услышали шум и крики позади. Далеко за ними, а теперь и высоко вверху, высилась крепость Кирит Унгол, и ее окна тускло светились. Вдруг хриплый колокол ударил снова и раскатился оглушительным трезвоном. Зазвучали рога.

Далеко за мостом им ответили крики. В темной лощине, отрезанные от гаснущих огней Ородруина, Фродо и Сэм ничего не видели впереди, но уже слышали топот железных башмаков, а по дороге быстро защелкали подковы.

— Живо, Сэм! Спрыгнем! — крикнул Фродо. Они вскочили на низкий парапет моста. К счастью, склоны Моргай поднялись в этом месте уже почти до уровня дороги, и смертоносных пропастей не было; но темнота мешала определить глубину падения.

— Готово! — крикнул Сэм. — Прощайте, Фродо! Он спрыгнул, Фродо за ним.

Еще во время прыжка они слышали топот всадников по мосту и стук ног бегущих за ними пеших Орков. Но Сэм расхохотался бы, если бы посмел. Хоббиты опасались, что упадут в пропасть на невидимые камни, он, пролетев всего футов десять — двенадцать, упали на последнее, чего могли бы ожидать здесь: на густой, колючий кустарник. Тут Сэм притих, посасывая поцарапанную руку.

Когда всякий стук и шум замолк, он отважился на шепот. — Честное слово, Фродо, я не знал, что в Мордоре растет что-нибудь. А если бы знал, то ждал бы именно такого. Эти колючки длиною в фут, судя по ощущению: они прокалывают все, что на мне надето. Жаль, что я не надел кольчуги!

— Кольчуга не спасет от этих колючек, — ответил Фродо. — Кожаная рубашка тоже.

С трудом они выбрались из колючей заросли. Колючки и ветки были крепкими, как проволока, и цепкими, как когти. Плащи у беглецов оказались изодранными, пока они освободились.

— Теперь вниз, Сэм, — прошептал Фродо. — Скорее вниз, в долину, а тогда свернем на север, как только сможем.

Во внешнем мире снова начинался день, и далеко за пределами Мордора солнце всходило "на востоке, но здесь было по-прежнему темно, как ночью.

Гора потемнела, ее огни погасли. Восточный ветер, дувший с тех пор, как они покинули Итилиен, утих и замер. Медленно, с трудом, они спускались, нащупывая путь, блуждая среди камней, кустов и засохших деревьев, в слепой тьме — ниже, все ниже, пока не почувствовали, что не могут двинуться дальше.

Тогда они остановились и сели рядом, спиной к большой каменной глыбе.

Оба были в поту. — Если бы сам Шаграт принес мне стакан воды, я бы пожал ему лапу, — сказал Сэм.

— Не говори так, — возразил Фродо, — от этого делается только хуже. — Он лег, так как у него закружилась от усталости голова, и некоторое время не говорил ни слова. Потом он с трудом приподнялся и с изумлением увидел, что Сэм спит.

— Проснись, Сэм, — сказал он. — Вставай! Нам нужно сделать еще одно усилие.

Сэм с трудом поднялся. — Ну вот! — сказал он. — Я, кажется, задремал.

Давно уже, Фродо, я не спал по — настоящему, и глаза у меня закрываются сами собою.

Фродо шел теперь впереди, держа на север, насколько мог догадаться, и пробираясь среди камней и валунов, густо усеивавших дно долины. Но вдруг он остановился.

— Это бесполезно, Сэм, — произнес он. — Я не выдержу. Я говорю об этой кольчуге. Мне трудно. Даже моя, из митриля, казалась мне тяжелой, когда я уставал. А эта гораздо тяжелее. И какая от нее польза? Не битвами мы должны достичь своей цели.

— Но биться нам придется, может быть, — возразил Сэм. — И есть еще кинжалы и случайные стрелы. И Голлум еще жив, прежде всего. Я не могу согласиться, чтобы между вами и ударом из темноты не было ничего, кроме кожаной рубашки.

— Послушай, Сэм, милый, — сказал Фродо. — Я устал, обессилен, потерял всякую надежду. Но я должен продолжать свой путь к Горе, пока могу двигаться. Достаточно мне одного Кольца. Этот лишний груз меня убивает. Но ты не считай меня неблагодарным. Мне больно даже думать о том, каких трудов тебе стоило искать для меня эти вещи среди трупов.

— Не надо говорить об этом, Фродо Не надо! Я бы понес вас на спине, если бы мог. Что ж, бросим эту лишнюю тяжесть!

Фродо снял плащ, потом кольчугу, и отбросил ее подальше. Он слегка вздрогнул. — Что мне действительно нужно, так это что-нибудь теплое, — сказал он. — Становится холодно, или же меня знобит.

— Возьмите мой плащ, Фродо, — предложил Сэм. Он развязал сумку и достал оттуда серый Эльфов плащ. — Что, если вы сделаете так? — продолжал он. — Оберните Оркову тряпку вокруг себя и притяните поясом, а этот плащ наденьте сверху. Это не совсем похоже на Орка, но вам будет теплее; и мне кажется, что он защитит вас лучше всякой кольчуги.

Фродо поступил по его совету и застегнул пряжку плаща. — Вот ггак лучше, — сказал он. — Теперь я могу идти. Но этот мрак проникает мне в самое сердце! Когда я лежал в темнице, Сэм, то пытался вспоминать Брендивейн, и Лесной Конец, и Воду, бегущую на мельнице в Хоббитоне. Но сейчас я не могу их увидеть.

— Ну вот, Фродо, теперь и вы заговорили о воде! — произнес Сэм. — Бели бы Галадриэль могла видеть и слышать нас, я бы сказал ей: "С вашего позволения, нам нужны только свет и вода; чистая вода и простой дневной свет лучше всяких драгоценностей". Но до Лориена далеко! — Он вздохнул и махнул рукой в сторону Эфель Дуата, чьи вершины едва угадывались, как черные тени на черноте небес.

Они снова двинулись в путь, но не успели пройти далеко, как Фродо остановился. — Над нами Черный Всадник, — сказал он. — Я его чувствую. Нам лучше переждать.

Притаившись у большого камня, они некоторое время молчали, глядя на запад. Потом Фродо облегченно вздохнул. — Улетел! — сказал он. Они встали и изумились. Далеко слева, на юге, небо принимало серый цвет, а черные зубцы и вершины горного хребта начали вырисовываться на нем явственно и зримо.

Позади хребта разгорался свет, распространяясь к северу. Где-то высоко в небесах шла битва. Клубящиеся тучи Мордора отступали, их края лохматились и рвались, когда ветер из живого мира гнал дымные облака назад, иа их мрачную родину. Из-под приподнимающихся складок темного полога в Мордор проник слабый овет, словно бледное утро сквозь пыльное окошко тюрьмы.

— Смотрите, Фродо! — вскричал Сэм. — Смотрите! Ветер переменился.

Что-то происходит! Не все идет так, как Ему хочется! Мрак этого мира отступает. Хотел бы я знать, в чем тут дело!

Было утро пятнадцатого марта, и в долине Андуина солнце поднималось над восточной тьмой, и дул юго — западный ветер. На Пеленнорской равнине умирал Теоден.

Пока Фродо и Сэм стояли и смотрели, светлая полоса распространилась вдоль всего Эфель Дуата, и тогда они увидели нечто, быстро мчащееся с запада. Сначала это была лишь черная точка на мерцающей полосе над вершиной гор, но она росла, и, как молния, влетела под мрачный полог, и пронеслась высоко у них над головами. Летя, она издавала длинный, пронзительный крик, голос Назгула; но этот крик уже не внушал им ужаса: то был крик скорби и отчаяния, дурное предзнаменование для Черной Крепости. Предводитель Рабов Кольца встретил свою судьбу?

— Не говорил ли я? Там что-то делается! — вскричал Сэм. — "Война идет хорошо" — говорил Шаграт, но Горбаг не был так уверен. И в этом он тоже был прав. Дела идут к лучшему, Фродо; вернулась ли к вам какая-нибудь надежда?

— Нет, Сэм, не очень, — вздохнул Фродо. — Это за горами, далеко. И мы идем на восток, а не на запад. А я так устал. И Кольцо такое тяжелое, Сэм!

И я начинаю видеть его мысленно все время, как огромное огненное колесо.

Бодрость Сэма мгновенно упала. Он встравожанно взглянул на своего друга и взял его за руку. — Смелей, дорогой Фродо! — оказал он. — Я получил кое — что из того, чего хотел: немного света. Этого довольно, чтобы помочь нам. Попытайтесь пройти еще немного, а тогда мы устроим привал. Но сейчас скушайте что — нибудь. Кусочек Эльфовой лепешки — это вас подкрепит.

Поделившись лепешкой лембас и стараясь жевать ее, как позволял пересохший рот, Фродо и Сэм побрели дальше. Хотя овет был не больше, чем серым сумраком, его было достаточно, чтобы увидеть, что они находятся в глубокой лощине среди гор. Она отлого поднималась к северу, и ее дно было руслом высохшего потока. За этим руслом виднелась тропа, извивавшаяся у подножья западных утесов. Если бы ови знали, они могли бы достичь ее и раньше, ибо она отходила от главного пути на Моргул у западного конца моста и спускалась в долину по длинному ряду высеченных в скале ступенек. Ею пользовались дозорные или гонцы, спешившие на север к другим постам или крепостям, лежавшим между Кирит Унголом и тесниной Изенмоут, железной челюстью Карах Ангрена.

Для Хоббитов тропа была опасна, но выбора не было. Нужно было спешить, а Фродо чувствовал, что не выдержит карабканья между каменными глыбами или по бездорожным склонам Моргай. И он считал, что именно в северном направлении преследователи меньше всего будут искать их. На дороге к востоку, на равнине или на перевале в горах, на западе — вот где они будут искать всего усерднее. Только уйдя далеко на север от Крепости, он рассчитывал свернуть и искать дорогу на восток, к последнему страшному этапу своего пути. Итак, они перешли каменистое русло, достигли тропы Орков и некоторое время шли по ней. Утесы слева нависали у них над головой, и сверху их не было видно; но тропа делала множество поворотов, я на каждом они хватались за мечи и шли осторожнее.

Свет не усиливался, так как Ородруин продолжал извергать тучи дыма; уносимый кверху противоположными ветрами, дым поднимался все выше, пока не достиг уровня над всеми ветрами и не распростерся, как неизмеримый шатер, центральная опора которого поднималась из тьмы за пределами их зрения. Они бреля уже больше часу, когда услышали звук, заставивший их остановиться.

Невероятно, но и несомненно: это журчала вода. Из расселины слева, столь узкой и тонкой, словно утес был рассечен чьим — то гигантским топором, текла струйка — последние остатки какого — нибудь сладостного дождя, рожденного озаренными солнцем морями, но обреченного пролиться на ограду Черной Страны и бесплодно стекать оттуда в пыль. Вода сочилась из скалы тонкой струйкой, пересекала тропу и быстро исчезала среди мертвых камней.

Сэм кинулся к ней. — Если я увижу Галадриэль снова, я скажу ей, вскричал он. — Свет, а теперь и вода! — Тут он остановился. — Дайте мне испить первому, Фродо, — сказал он.

— Хорошо, но здесь хватит места и для двоих.

— Я не о том думал, — возразил Сэм. — Я думал — если она ядовитая или еще что-нибудь такое, то лучше пусть буду я, а не вы, если вы меня понимаете.

— Понимаю. Но я думал, что наши судьбы или наше счастье должны быть одинаковыми. Все — таки будь осторожен, если она очень холодная.

Вода была холодная, но не ледяная, и вкус у яее был неприятный, одновременно и горький, и маслянистый — так они сказали бы дома. Но здесь она была превыше всяких похвал и превыше страха или осторожности. Они напились вдоволь, и Сэм наполнил свою фляжку. После этого Фродо почувствовал себя лучше, и они прошли еще несколько миль, пока расширение дороги и появление грубой ограды по ее краю не предупредило их, что они приближаются еще к одной крепости Орков.

— Вот здесь мы свернем, Сэм, — сказал Фродо. — И свернем на восток. — Он вздохнул, глядя на мрачный гребень по ту сторону долины. — У меня осталось сил лишь настолько, чтобы найти здесь какое — нибудь укрытие. А тогда я должен отдохнуть.

Ложе ручья находилось ниже тропы. Они спустились к нему и начали переходить. К их изумлению, здесь нашлись темные прудки, питаемые водой, просачивающейся откуда-то сверху по долине. По своему внешнему краю, у западных гор, Мордор был умирающей страной, но он еще не умер. Здесь попадались кое — какие растения, жесткие, искривленные, горькие, отчаянно борющиеся за жизнь. На склонах Моргай, по ту сторону долины, за камни цеплялись низкорослые, похожие на кустарник деревья, между камней пробивались пучки жесткой, серой травы, по камням стлался тощий мох, и повсюду, где только можно, извивались колючие, спутавные лозы. Одни были вооружены длинными, острыми колючками, другие — зазубренными шипами, резавшими, как ножи. На них висели выцветшие, сморщенные прошлогодние листья, а изъеденные гусеницами почки только — только раскрывались.

Жужжали и жалили мухи, бурые, серые и черные, с красным, наподобие глаза, пятном, как у Орков, а над зарослями колючек висели тучи голодных комаров.

— Одежды Орков недостаточно, — говорил Сэм, отмахиваясь, — Лучше бы у меня была их шкура!

Наконец Фродо больше не мог двигаться. Они карабкались по узкому, уступчатому оврагу, но пришлось бы карабкаться еще долго, чтобы увидеть последний зубчатый край хребта. — Я должен теперь отдохнуть, Сэм, — сказал Фродо, — и уснуть, если смогу. — Он огляделся, но никакой зверь не посмел бы забраться в эту унылую местность. Потом, усталые, они забрались под куст колючшх лоз, свисавших с выступа камня, словно циновка.

Там они сели и подкрепились, чем могли. Оберегая драгоценный лембас на предстоящие черные дни, они съели половину того, что оставалось в сумке у Сэма от фарамировых припасов — несколько сушеных плодов и кусочек вяленого мяса — и выпили немного воды. Правда, по пути они пили из черных луж в долине, но сейчас жажда опять мучила их. В воздухе Мордора стояла какая — то горечь, иссушавшая рот. Когда Сэм подумал о воде, даже его надежды потускнели. Ибо за Моргай надлежало еще пересечь ужасную Горгоротскую равнину.

— Усните вы первым, Фродо, — сказал он. — Темнеет опять. Кажется, этот день уже кончается.

Фродо вздохнул и уснул, едва успев дослушать эти слова. Сэм тоже боролся с усталостью. Он взял Фродо за руку и сидел тихо до глубокой темноты, а тогда, чтобы не уснуть, выполз из укрытия и огляделся. Местность была полна тресков, шорохов и шелестов, но не было в ней ни голосов, ни шагов. Далеко на западе, над Эфель Дуатом, ночное небо еще казалось тусклым и бледным. Потом в разрыве туч над темной горной вершиной Сэм увидел мерцающую белую звезду. Красота ее пронзила ему сердце; он смотрел на нее из этой проклятой страны, и его надежды воскресли. Ибо подобно лезвию, холодному и чистому, пронзила его мысль о том, что в конечном счете, Мрак — это нечто маленькое и преходящее, и что есть в мире свет и красота, для него неуязвимые. Когда Сэм пел в Крепости, то это было скорее вызовом, чем надеждой, и он думал только о себе самом. Но в этот миг его судьба, и даже судьба Фродо, перестала тревожить его. Он заполз обратно в укры — тие, улегся рядом со своим другом и, забывая обо всех страхах, погрузился в глубокий сон.

Они проснулись вместе, держась за руки. Сэм был почти бодрым и готовым к новому дню, но Фродо печалился. Сон его был неспокойным, полным огненных видений, и пробуждение не облегчило его; но этот сон не был лишен целительных свойств: Фродо чувствовал себя сильнее, был способен и дальше нести свое бремя. Они не знали, сколько времени проспали и какая пора дня стоит сейчас; но, подкрепившись кусочком пищи и глотком воды, стали подниматься по оврагу, пока он не закончился крутым подъемом с каменистыми осыпями. Тут последние живые создания отказались бороться — вершины Моргаи были бесплодными, голыми, сухими, как черепица.

После долгих блужданий и поисков они нашли путь, по которому могли подняться, и последнюю сотню футов ползли на четвереньках. Они вышли в расщелине между двух черных утесов и, пройдя по ней, очутились на самом краю последней ограды Мордора. Внизу, у подножья обрыва высотой футов в полтораста, лежала внутренняя равнина, простиравшаяся вдаль, пока не терялась в бесформенном сумраке. Ветер дул теперь с запада, и тучи поднимались высоко, уплывая к востоку; но все же на угрюмую Горгоротскую равнину проникал лишь слабый серый свет. Дым стлался по земле, собирался во впадинах, курился из трещин в почве.

Еще дальше, не менее чем в сорока милях, они увидели Гору Ужаса — с подножием, скрывающимся в пепле, с вершиной, вздымающейся на огромную высоту и окутанной тучами. Ее огни сейчас потускнели, и она высилась в угрюмой дремоте, грозная и опасная, как спящее чудовище. Позади нее темнела обширная тень, зловещая, как грозовое облако, и в этой тени скрылся Барад — дур, стоящий на длинном, протянувшемся с севера отроге Пепельных гор.

Темная Сила глубоко задумалась, и ее Око обратилось вовнутрь, созерцая видения, гнетущие сомнениями и страхом: сверкающий меч и суровый, царственный лик видело оно, и на некоторое время отвратилось от всего остального; и вся его великая твердыня, со всеми своими башнями и воротами, окуталась угрюмым сумраком.

Фродо и Сэм смотрели на эту проклятую страну со смешанным чувством ненависти и восхищения. Между ними и дымящейся Горой, и вокруг нее к северу и к югу простиралась голая, сожженная пустыня. Они задумались над тем, как Владыка этой страны кормит и одевает свои войска и рабов. А войска у него были. Насколько хватало глаз, по склонам Моргаи и дальше к югу виднелись лагеря — то палаточные, то похожие на маленькие крепости. Один из самых крупных был прямо под ними — огромный муравейник, с прямыми, голыми рядами хижин и длинных, низких унылых домов. Лагерь и его окрестности кишели народом; широкая дорога шла от него на юго — восток, соединяясь с путем на Моргул, и по этой дороге сновало множество черточек, состоящих из крошечных черных фигурок.

— Мне этот вид совсем не нравится, — произнес Сэм. — Довольно безнадежно, если не считать, что там, где так много народу, должна быть и вода, не говоря уже о пище. И это все — Люди, а не Орки, или зрение вовсе обманывает меня.

Ни он, ни Фродо ничего не знали об обширных, возделываемых рабами полях на юге этой обширной страны — за пределами дыма Ородруина, у печальных вод озера Нурнен; не знали они и о больших дорогах, идущих на восток и на юг в подчиненные страны: по этим дорогам воины Крепости доставляли длинные поезда фургонов с припасами, добычей и новыми рабами.

Здесь, в северных областях, находились рудники, кузницы и запасы для давно задуманной войны; и здесь Темный Владыка, двигая свои армии, как шашки на доске, собирал и стягивал их. Его первые ходы, первые щупальца его мощи, были отражены на западной границе, в ее северной и южной части; сейчас он оттянул их и собирал новые силы, концентрируя их вокруг крепости Горгор для нового удара. И если бы он намеревался защищать Гору от всякого, кто хотел бы приблизиться, он едва ли мог бы сделать больше.

— Ну вот! — продолжал Сэм. — Если у них там и есть запасы, мы не можем добыть их. Спуска здесь нет, насколько я вижу. И мы не сможем перейту эту кишащую врагами равнину, если даже спустимся.

— Попытаться все — таки нужно, — ответил Фродо. Это не хуже того, чего я ожидал. Я никогда не надеялся, что мне удастся пересечь равнину. Я не вижу никакой надежды и сейчас, но все-таки сделаю все, что смогу. Нам с тобой нужно только избегать плена как можно дольше. Так что, я думаю, надо идти дальше на север и посмотреть, не суживается ли открытая равнина где-нибудь.

— Я догадываюсь, на что это будет похоже, — заметил Сэм. — Где она поуже, там Люди и Орки только соберутся теснее. Вот увидите, Фродо!

— Думаю, что увижу, если мы доберемся туда, — ответил Фродо и отвернулся.

Вскоре они увидели, что не смогут идти по самому гребню Моргай или даже по его верхнему ярусу, бездорожному и пересеченному глубокими рытвинами. В конце концов, им пришлось спуститься по тому же оврагу, по которому они поднимались, и искать путь вдоль лощины. Идти было труднее, так как они не посмели вернуться на тропу на ее — западном склоне. Пройдя милю или больше, они увидели внизу, в котловине, у подножья утесов лагерь Орков, о близости которого они догадывались раньше: стену и горстку каменных хижин близ темного устья пещеры. Никакого движения не было заметно, но Хоббиты пробирались осторожно, стараясь укрыться в колючем кустарнике, густо разросшемся здесь по берегам высохшего потока.

Они прошли так еще три или четыре мили, и лагерь уже скрылся из вида; но не успели они вздохнуть свободнее, как услышали громкие резкие голоса.

Беглецы быстро нырнули за бурый раскоряченный куст и притаились там. Голоса приближались. Потом появилось двое Орков. Одни был одет в коричневые лохмотья и вооружен луком и стрелами; он был мал ростом, темнокож, с широкими, шумно дышащими ноздрямя: очевидно, следопыт. Другой — огромный воин, вроде тех, какие были в отряде Шаграта, носил знак Красного Ока. За плечами у него был лук, в руке — короткое копье с широким лезвием. Как обычно. Орки ссорились; будучи разноплеменными, они говорили на Общем языке, каждый по-своему.

Шагах в двадцати от спрятавшихся Хоббитов меньший из Орков остановился. — Арр! — прорычал он. — Я иду домой. — Он указал через долину на лагерь. — Незачем мне больше обдирать себе нос о камни. Следов не осталось никаких. Я потерял след, когда уступал тебе дорогу. Он вел вверх на холмы, а не по долине, говорю тебе!

— Немного же пользы от вас, ищеек, — сказал большой Орк. — Я полагаюсь больше на свои глаза, чем на твой грязный нос.

— А что ты ими увидел? — проворчал первый — Гаррр! — Ты даже не знаешь, что искать!

— Кто в этом виноват? — возразил воин. — Только не я. Так мне сказали Сверху. Сначала сказали, что это великий Эльф в блестящих доспехах, потом — что какой-то маленький человечек, потом скажут, что стадо бешеных Урук-хаи, или же все это вместе.

— Аррр! — насмешливо произнес следопыт. — Они там потеряли головы, вот что! А кое — кто может потерять и шкуру, если то, что я слышал, правда: Крепость разгромлена, и сотни ваших ребят перебиты, и пленник бежал. Если так идут дела у вас, у воинов, то неудивительно, что о битвах приходят дурные вести.

— Кто сказал, что вести дурные? — вскричал воин.

— Аррр! А кто сказал, что нет?

— Твои речи — подлая измена, и я задушу тебя, если ты не закроешь пасть, понял?

— Ладно, ладно, — сказал следопыт. — Я не скажу ничего больше и буду только думать. Но при чем тут эта черная тварь, этот болтун с хлопающими руками?

— Не знаю. Может быть, и не при чем. И он вообще ни к чему, только разнюхивает везде и всюду. Погибель на него! Как только он ускользнул от нас, нам сказали, что он нужен живой и поскорее.

— Ну, я надеюсь, что его найдут и с ним расправятся, — произнес следопыт. — Он только запутал следы да истоптал всю землю кругом, когда нашел кольчугу. Я пришел уже после.

— Кольчуга спасла ему жизнь, — возразил воин. — Я еще не знал, что его ищут, и пустил в него стрелу с полусотни ша — гов, прямо в спину; но он убежал.

— Гррр! Промахнулся! — сказал следопыт. — Сначала ты стреляешь не туда, потом бежишь слишком медленно, а тогда посылаешь за бедными следопытами? Ты мне надоел! — Он заковылял в сторону лагеря.

— Вернись! — крикнул воин. — Или я донесу на тебя!

— Кому? Твоему драгоценному Шаграту? Он больше не будет начальником.

— Я сообщу твое имя и номер Назгулу! — прошипел воин. — Начальником в Крепости сейчас один из них.

Следопыт остановился, и в голосе у него были страх и злоба. — Проклятый разбойник! — вскричал он. — Ты не знаешь своего дела, и ты не умеешь водиться с собственным племенем. Убирайся к своим грязным Крикунам, и пусть они сдерут тебе мясо с костей, если только врага не расправятся с ними раньше! С одним уже покончили — я слышал так и надеюсь, что это правда.

Огромный Орк прыгнул к нему, замахнувшись копьем. Но следопыт, припав за камнем, пустил стрелу ему в глаз, и он с шумом упал. Другой Орк кинулся через долину и исчез.

Некоторое время Хоббиты сидели молча. Потом Сэм шевельнулся. — Ну, что хорошо, то хорошо, — оказал он. — Если бы такое согласие распространилось по всему Мордору, половина нашего дела была бы уже сделана.

— Тише, Сэм! — прошептал Фродо. — Тут могут быть и другие Орки.

Очевидно, мы ускользнули едва — едва, а за нами гонятся усерднее, чем я думал. Но это и есть дух Мордора, Сэм, и он таков здесь до последнего уголка. Орки всегда ведут себя так между собою, по крайней мере, так всегда рассказывают о них. Но все равно, надеяться на это нельзя. Нас они ненавидят гораздо сильнее всех я всегда. Если бы эти двое увидели нас, они позабыли бы о своих ссорах, пока не покончили бы с нами.

Наступило долгое молчание. Сэм снова прервал его, но на этот раз шепотом. — Вы слышали, что они говорили об "этом болтуне", Фродо? Вы помните, я говорил вам, что Голлум жив?

— Да, помню. И не понимаю, откуда ты знаешь, — ответил Фродо. — Но вот что. Мне кажется, нам лучше не двигаться отсюда, пока не стемнеет хорошенько. Расскажи-ка мне, откуда ты знаешь, и вообще все, что случилось.

Если только можешь говорить потише.

— Попробую, — сказал Сэм. — Но когда я думаю об этой Вонючке, я разгорячаюсь так, что готов кричать.

Хоббиты долго сидели под покровом колючего куста, пока бледный свет Мордора медленно тускнел и превращался в темную, беззвездную ночь; Сэм рассказывал на ухо своему другу обо всем, что мог уложить в слова: о предательстве Голлума, об ужасной Шелоб, о своих приключениях среди Орков.

Когда он кончил, Фродо молча взял его руку и крепко сжал. Потом он шевельнулся.

— Ну, кажется, нам можно идти дальше, — сказал он. — Интересно, далеко ли. мы успеем уйти, пока нас не поймают по — настоящему, и все наши труды и мученья не кончатся впустую. — Он встал. — Уже темяо, а я не смогу применить звездную склянку. Поберепи ее для меня, Сэм. Мне сейчас негде держать ее, кроме как в руках, а в такой темноте мне понадобятся обе руки.

Но Жало я тебе дарю. У меня есть меч Орков; не думаю только, что мне снова пришлсь бы пускать его в ход.

Это был трудный и опасный путь, во тьме и без дороги; но час за часом оба Хоббита медленно, спотыкаясь, брели по каменистой лощине к северу.

Когда над западными вершинами забрезжил серый свет — долго спустя после того, как день наступил во всем мире — они снова нашли себе укрытие и поочередно немного поспали. В часы бодрствования Сэма мучила мысль о пище.

Наконец, когда Фродо встал и заговорил о том, чтобы поесть и снова пуститься в путь, он задал вопрос, беспокоивший его все сильнее.

— Простите, Фродо, — сказал он, — но не можете ли вы мне сказать, далеко ли нам еще идти?

— Нет, я и понятия не имею, Сэм, — ответил Фродо. — Перед тем, как нам выходить из Риаенделля, мне показали карту Мордора, составленную до возвращения Врага, но я лишь смутно помню ее. Яснее всего я вспоминаю, что где — то на севере есть место, где от восточного и западного хребтов отходят дороги, почти смыкающиеся. Это должно быть лигах в двадцати от моста у Крепости. Там можно будет перейти. Но когда мы попадем туда, то будет от Горы дальше, чем сейчас, — вероятно, милях в шестидесяти. Я думаю, мы прошли от моста уже лиг двенадцать. Даже, если все пойдет хорошо, мы едва ли придем к Горе раньше, чем через неделю. Боюсь, Сэм, что моя ноша становится очень тяжелой, и чем ближе мы будем подходить, тем медленнее я буду двигаться.

Сэм вздохнул. — Этого я и боялся, — сказал он. — Не говоря уже о воде, нам придется или есть поменьше или двигаться побыстрее; во всяком случае, пока мы не выйдем из этой долины. Еще один привал, и наша еда окончится, не считая Эльфовой.

— Я попытаюсь двигаться побыстрее, Сэм, — произнес Фродо, глубоко переводя дыхание. — Ну, вставай. Начнем еще один переход.

Было еще не совсем темно. Они побрели дальше. Часы проходили в угрюмой, спотыкающейся ходьбе с несколькими короткими передышками. При первом намеке на серый рассвет у края мрачного небосвода они снова забрались в темлую впадину под выступом утеса.

Свет постепенно усиливался, пока не сделался ярче, чем был до сих пор.

Сильный западный ветер высоко вверху гнал тучи Мордора на восток. Вскоре Хоббиты смогли различить рельеф местности на несколько миль вперед. Лощина между западным хребтом и Моргай все время сужалась, поднимаясь, пока не превратилась в выступ вдоль крутого склона Эфель Дуата; но к востоку она обрывалась в Горгоротской равнине все так же отвесно. Ручеек оканчивался впереди, среди каменных уступов: здесь от главного хребта отходил каменистый гребень, тянущийся к востоку, как стена. От туманно-серого северного хребта Эред Литуя тянулся ему навстречу другой длинный, зубчатый гребень; а между их концами оставлен узкий промежуток — теснина Карах Ангрена, за которой лежала глубокая долина Удун. В этой впадине за Моранноном находились подземные ходы и глубокие арсеналы, устроенные слугами Мордора для обороны Черных Ворот в свою страну; и здесь теперь их Владыка поспешно собирал крупные силы, дабы встретить удар Вождей Запада.

На этих горных отрогах были возведены высокие башни и горели сигнальные опни; а в теснине был насыпан высокий земляной вал с единственным узким проходом, через который перекидывался единственный мост.

В нескольких милях севернее, там, где от главного хребта отходил западный отрог, стоял замок Дуртанг — ныне одна из множества крепостей Орков вокруг Удунокой долины. От него спускалась извивами уже ясно видимая дорога; в миле или двух от места, где укрылись Хоббиты, она сворачивала к востоку, шла по карнизу, вытесанному в склоне отрога, и спускалась на равнину к Изенмоуту.

Хоббиты смотрели, и им казалось, что весь их путь к северу был бесполезным. Равнина справа была мрачная и дымная, и не было на ней видно ни лагерей, ни движущихся армий; но вся эта область находилась под наблюдением крепостей Карах Ангрена.

— Мы зашли в тупик, Сэм, — прошептал Фродо. — Если идти вперед, мы только поднимемся к этой крепости Орков, а единственная дорога, которую можно выбрать, — это та, что спускается от нее. Нельзя нам ни подняться на запад, ни спуститься на восток.

— Значит, нужно идти по дороге, — ответил Сэм. — Мы должны пойти по ней и попытать счастья, если только счастье есть в Мордоре. Все равно, сдадимся ли мы сейчас, или побродим еще немного, или вернемся обратно. Пищи у нас все равно не хватит. Придется сделать рывок за нею.

— Хорошо, Сэм, — произнес Фродо. — Веди меня! Веди, пока у тебя есть надежда: у меня ее больше нет. Но я не способен на рывки, Сэм. Я могу только плестись вслед за тобою.

— Прежде чем плестись, вам нужно поесть и отдохнуть, Фродо, насколько это возможно.

Он дал своему другу воды и еще одну Эльфову лепешку, а потом подложил ему под голову свернутый плащ. Фродо был слишком утомлен, чтобы спорить, и Сэм не сказал, что отдал ему последнюю каплю воды и свою долю пищи. Когда Фродо уснул, Сэм склонился над ним, прислушиваясь к его дыханию, вглядываясь ему в лицо. Оно исхудало, исчертилось морщинами, но во сне казалось спокойным и бесстрашным.

— Ну вот, дорогой друг! — прошептал Сэм. — Я должен покинуть вас и попытать счастья. Нужно добыть воды, иначе мы с вами не уйдем далеко.

Он выполз наружу. С необычайной даже для Хоббита осторожностью переползая от камня к камню, он спустился к руслу и некоторое время шел по нему вверх, пока не достиг каменистых уступов, где некогда, несомненно, ручей низвергался водопадом из своего источника. Все казалось теперь высохшим и безмолвным; но, отказываясь поддаваться отчаянию, Сэм наклонился, прислушался и с восхищением уловил журчащий звук. Поднявшись на несколько уступов, он разыскал тонкую струйку темной воды: вытекая между камней, она наполняла небольшую впадину, переливалась через ее край и вскоре исчезала среди каменной осыпи.

Сэм попробовал воду, и она оказалась хорошей. Он напился вволю, наполнил фляжку и начал обратный путь. И тут он уловил какую-то черную тень, мелькнувшую среди утесов близ укрытия, где оставался Фродо. Это было какое-то робкое существо, и разглядеть его было трудно, но у Сэма не было на этот счет никаких сомнений: он жаждал вцепиться руками ему в горло. Но оно услышало, как он приближается, и быстро метнулось прочь. Сэму показалось, что оно выглядывает из-за края восточной пропасти, но потом оно нырнуло и исчезло.

— Итак, счастье не покинуло меня, — пробормотал Сэм, — но едва — едва!

Или мало нам всех этих тысяч Орков, чтобы тут шнырял еще и этот вонючий негодяй? Жаль, что его не убили!

Он сел рядом с Фродо и не будил его, но сам не смел задремать. Только почувствовав, что глаза у него смыкаются и что он больше не может бороться со сном, он осторожно разбудил своего друга.

— Кажется, Голлум опять здесь, Фродо, — сказал он. — А если это был не он, то их, значит, двое. Я уходил поискать воды и увидел, что он шныряет тут, чуть только я отвернусь. Я думаю, нам опасно будет спать обоим сразу, но мои глаза не хотят открываться.

— Спасибо, Сэм, — ответил Фродо. — Ложись и спи. Но, по-моему, уж лучше Голлум, чем Орки. Во всяком случае, он нас не выдаст им — не выдаст, пока сам не будет пойман.

— Но он и сам умеет убивать и грабить, — проворчал Сэм. — Будьте осторожны! Фляжка полна. Пейте. Мы сможем наполнить ее в пути. — С этими словами Сэм уснул.

Свет снова тускнел, когда он проснулся. Фродо сидел, прислонившись к утесу, и спал. Фляжка была пуста. От Голлума и следов не осталось.

Мордорские сумерки вернулись, и сторожевые костры на горах пылали ярким красным пламенем, когда Хоббиты начали самую опасную часть своего пути. Они достигли источника, а потом, осторожно пробравшись наверх, подошли к дороге там, где она сворачивала на восток к Изенмоуту, отстоявшему миль на двадцать оттуда. Дорога была неширокая, и ограды или парапета у нее не было, а крутой склон от ее края становился чем дальше, тем глубже. Хоббиты прислушались, но не услышали ничего и направились на восток.

Пройдя миль двенадцать, они остановились. Незадолго до этого места дорога сделала небольшой изгиб, и пройденный ими участок уже скрылся из виду. Это оказалось роковым. После нескольких минут отдыха они двинулись дальше, но почти тотчас же услышали звук, который все время больше всего боялись услышать: топот множества шагающих ног. Он был еще довольно далеко, но, обернувшись, они увидели за поворотом отблеск факелов, и эти факелы двигались быстро — слишком быстро, чтобы убежать от них вперед по дороге.

— Я боялся этого, Сэм, — сказал Фродо. — Мы доверились удаче, и она обманула нас. Мы в ловушке. — Он отчаянно взглянул на отвесную стену, обтесанную древними строителями до высоты в тридцать фатомов, потом перебежал дорогу и заглянул за ее край, в черную, туманную пропасть. — Мы в ловушке, в конце концов! — повторил он, сел наземь у скалистой стены и поник головой.

— На то похоже, — отозвался Сэм. — Ну, что же, нам остается только ждать и смотреть. — С этими словами он сел на землю рядом с Фродо.

Ждать пришлось недолго. Орки шли быстро. В первых рядах несли факелы.

Они все приближались, красные и пылающие во тьме. Теперь Сэм тоже наклонил голову, надеясь спрятать лицо, когда факелы поравняются с ними; а щиты он поставил перед коленями, чтобы скрыть ноги.

"Только бы они спешили, и оставили двух усталых воинов в покое и прошли поскорее", — подумал он. Казалось, так и случится. Передние Орки прошли мимо, спотыкаясь, тяжело дыша, не поднимая голов. Это были низкорослые племена, против воли согнанные в войска Владыки; они стремились только достичь конца перехода и не попадаться под бич. Рядом, скача взад и вперед вдоль колонны, гарцевало двое огромных, свирепых Уруков, щелкая бичами и крича. Ряд за рядом проходила колонна, и зловещие факелы ушли уже далеко вперед. Сэм затаил дыхание. Прошло уже больше половины колонны. Но тут один из надсмотрщиков заметил вдруг две тени у края дороги. Он щелкнул бичом и крикнул им: — Эй, вы! Встать! — Они не ответили, и он выкрикнул команду, чтобы остановить весь отряд.

— Сюда, эй, вы, трусы! — взвизгнул он. — Не время прятаться! — Он шагнул к ним и даже в темноте различил знаки у них на щитах. — Вы сбежали, а? — прорычал он. — Или хотите сбежать? Все вы должны были быть в Удуне еще до вчерашнего вечера. Вы это знаете. Вставайте и присоединяйтесь, не то я узнаю ваши номера и донесу на вас!

Они с трудом поднялись на ноги и, ссутулившись, хромая, как утомленные пехотинцы, заковыляли к хвосту колонны. — Нет, не туда! — загремел надсмотрщик. — В четвертый ряд от конца! И оставайтесь там, иначе пожалеете, когда я буду делать обход! — Он щелкнул у них над головами своим длинным бичом, потом другим щелканьем и резким возгласом дал отряду знак снова пуститься быстрым шагом по дороге.

Трудно идти было даже бедному Сэму, хотя он просто устал; но для Фродо это было пыткой, а потом и кошмаром. Он стиснул зубы, и пытался заставить себя двигаться, и перестать думать. Смрад от потных Орков душил его, а вскоре он начал задыхаться и от жажды. Дальше, все дальше; он напрягал всю свою волю, чтобы дышать и не давать ногам останавливаться; но к какому страшному концу он идет с таким трудом и мукой — он не смел и подумать.

Отстать незамеченными было невозможно. Надсмотрщик то и дело появлялся и издевался над ними.

— Ну, вот вам! — смеялся он, хлестнув их по ногам. — Где бич, там и лад, трусишки! Держитесь! Сейчас я вас только подбадриваю, но когда мы придем в лагерь, вас отстегают так, как лишь выдержит ваша шкура. Так вам и надо. Или вы не знаете, что сейчас война!

Они прошли несколько миль, и дорога уже начала отлого спускаться к равнине, когда силы начали покидать Фродо и его воля ослабела. Он зашатался и стал спотыкаться. Сэм в отчаянии попытался помочь и поддержать его, но чувствовал, что сам едва успевает за остальными. Теперь он знал, что конец может наступить каждую минуту: его друг потеряет сознание и упадет, и все откроется, и все их отчаянные усилия окажутся тщетными. "Ну, я хоть посчитаюсь с этим скотом-надсмотрщиком", — подумал он, нащупывая рукоять меча.

Но как раз в этот момент пришло неожиданное спасение. Они были уже на равнине и приближались к проходу в Удун. Немного впереди, перед воротами, дорога с запада сливалась с другими, идущими с юга и с востока. По всем этим дорогам шли войска, ибо Вожди Запада продвигались вперед, и Темный Владыка стягивал свои силы на север. Поэтому случилось так, что к развилке дорог подошло несколько отрядов сразу, и это произошло в темноте, за пределами света от костров на стене. Тотчас же началась суматоха и перебранка, ибо каждый отряд хотел первым пройти в ворота и закончить свой переход. Надсмотрщики кричали и хлестали бичами, но свалка разгоралась, и уже засверкали мечи. Отряд тяжело вооруженных Уруков из Барад-дура врезался в колонну, пришедшую из Дуртанга, и увеличил смятение.

Хотя и оглушенный болью и усталостью, Сэм очнулся, оценил положение и бросился наземь, увлекая с собою Фродо. Орки спотыкались на них и падали, рыча и ругаясь. Хоббиты осторожно, на четвереньках, выползли из свалки и незаметно скрылись за другим краем дороги. Там был высокий вал, по которому вожди отрядов находили ее в темноте или в тумане; он возвышался над равниной на несколько футов.

Некоторое время они лежали, притаившись. Темнота не позволила найти укрытие, если даже оно и было; но Сэм понимал, что нужно отойти хотя бы подальше от дороги и от света факелов.

— Держитесь, Фродо, — шепнул он. — Проползем еще немного, а тогда вы сможете отдохнуть.

Последним отчаянным усилием Фродо приподнялся на руках и протащился еще ярдов двадцать. Потом он скатился в неглубокую яму, неожиданно открывшуюся перед ним, и лежал там, как мертвый.

ГЛАВА VIII КОСТЕР ДЕНЕТОРА

Когда Черный Вождь исчез, Гандальф еще оставался неподвижным перед Воротами. Но Пиппин поднялся на ноги, словно сбросив с себя огромную тяжесть; он стоял, слушая звук рогов, и ему казалось, что сердце у него разорвется от радости. И никогда больше, до конца своих дней, он не мог слышать пения рога вдали без слез, набегавших на глаза. Но вдруг он вспомнил о своем намерении и кинулся к кудеснику, уже готовившемуся выехать из Ворот.

— Гандальф, Гандальф! — закричал он, и белый конь остановился, едва тронувшись с места.

— Что вы делаете здесь? — строго спросил Гандальф — Разве вы не знаете, что воинам Цитадели нельзя покидать ее без разрешения правителя?

— Он разрешил, — ответил Пиппин. — Он отослал меня. Но я боюсь. Там может случиться что-то странное. Кажется, мой повелитель лишился рассудка.

Я боюсь, что он убьет и себя, и Фарамира. Не можете ли вы сделать что-нибудь?

Гандальф взглянул в зияющие Ворота, прислушался к шуму битвы на равнине. — Мое место там, — сказал он. — Черный Всадник на свободе, и он может погубить нас. Мне некогда.

— Но Фарамир! — вскричал Пиппин, чуть не плача. — Он еще жив, а они сожгут его, если не остановить их!

— Сожгут? — переспросил Гандальф. — В чем дело? Говори скорее!

Торопясь, путаясь в словах и повторяясь, Пиппин рассказал ему о происшедшем. — Я сказал Берегонду, но он не может покинуть пост, — закончил он, дотрагиваясь дрожащей рукой до колена Гандальфа. — Спасите Фарамира!

— Может быть, я и спасу его, — ответил кудесник, — но боюсь, что тогда погибнут другие. Хорошо, я пойду к нему, ибо для него нет другого спасения.

Я вижу, даже в сердце этой Крепости Враг сумел поразить нас; во всем этом я чувствую его волю. — Он подхватил Пиппина, посадил впереди себя, и они помчались по крутым улицам Минас Тирита наверх, к Цитадели.

Повсюду они видели воинов, стряхнувших с себя страх и отчаяние, строящихся в ряды; и военачальники вели к Воротам все новые отряды.

Они встретили Имрахиля, и он окликнул их: — Куда вы, Митрандир? Войска Рохиррим бьются на полях Гондора, и нам понадобится собрать всех наших людей.

— Собирайте всех, кого найдете, — ответил Гандальф, — и поскорее. Я приду, как только смогу, но сейчас спешу по делу Денетора. Примите командование, пока его нет!

Продолжая подниматься, они почувствовали ветер, дующий им в лицо, и уловили высоко в южном небе слабый отблеск утра. Но это не внушило им надежды. Они не знали, какого нового горя должны ждать, и боялись, что придут слишком поздно.

— Тьма уходит, — сказал Гандальф, — но над Городом она еще держится.

У ворот Цитадели никого не было, и они повернули обратно и заспешили к Закрытой Двери. Но эта дверь была распахнута настежь, привратник лежал убитый на ее пороге, и ключи у него были взяты.

— Дело Врага! — произнес Гандальф. — Он любит, когда друг восстает на друга, когда верность сменяется предательством. — Потом он спешился, снял Пиппина и попросил Быстрокрыла вернуться в конюшню. — Нам с тобой давно уже нужно было бы быть на поле битвы, — сказал он, — но мне предстоят здесь другие дела. Жди меня и поспеши, когда я позову.

Они переступили порог и стали спускаться по длинной, извилистой дороге. Мрак рассеивался, и по сторонам, как серые призраки, проступали высокие колонны и каменные изваяния. И вдруг они услышали впереди возгласы и звон мечей: таких звуков не было слышно в этой долине с тех пор, как Город был построен. Они ускорили шаги и почти бегом достигли усыпальницы, купол которой высился черной тенью в сумраке.

— Стойте! Стойте! — вскричал Гандальф, взбегая на ступеньки перед дверью усыпальницы. — Остановитесь, безумцы!

Ибо на пороге перед дверью Берегонд, в своей черной с серебром одежде воина Цитадели, бился со слугами Денетора; двое уже пали, обагрив ступеньки кровью, но остальные, с мечами и факелами в руках, теснили его и проклинали, называя предателем и изменником.

А изнутри, из — за двери усыпальницы, раздался голос Денетора: — Скорей, скорей! Делайте, как я велю! Убейте этого отступника! Или я должен сделать это сам? — И тут дверь, которую Берегонд держал левой рукой, распахнулась, и за спиной у него появился правитель Города, с пламенем во взоре и с мечом в руке.

Но Гандальф был уже на ступеньках, и слуги попятились от него, закрывая глаза руками, ибо он в своем гневе был похож на белую молнию. Он поднял руку, и занесенный меч вырвался у Денетора из рук и упал где-то позади во тьму, а сам он пораженно отступил перед кудесником.

— Что это значит, повелитель, — обратился к нему Гандальф. — Дом мертвых — не место для живых. И почему ваши люди бьются здесь, когда враги подступают к Воротам Города? Или наш Враг пришел уже и в Ограду Успокоения?

— С каких пор правитель Гондора стал ответственным перед тобою? — возразил Денетор. — И разве я не могу приказывать собственным слугам?

— Можете, — ответил Гандальф, — но другие могут не признать вашей воли, если она обратилась к безумию и злу. Где ваш сын Фарамир?

— Он там, внутри, — сказал Денетор, — и горит, уже горит. Огонь в его теле! Но скоро все сгорит. Запад пал. Он весь сгорит, и останется только пепел, развеянный ветром!

Видя, что он охвачен безумием, Гандальф отстранил его и бросился внутрь, а за ним — Пиппин и Берегонд. Они увидели, что Фарамир лежит в забытьи на каменном столе; под столом и вокруг него были навалены дрова, пропитанные маслом, и маслом были пропитаны одежда и покрывало фарамира, но огня еще не было. И тут Гандальф показал, что в его старых руках скрыта большая сила, подобно тому, как сила его знаний скрывалась под его серым плащом. Он легко взбежал на груду дров, поднял раненого на руки и понес к двери. Но Фарамир при этом застонал и позвал отца сквозь сон.

Денетор вздрогнул, словно пробуждаясь; пламя в глазах у него погасло, и он заплакал и сказал; — Не забирайте моего сына! Он зовет меня!

— Он зовет, — ответил Гандальф, — но вы не сможете подойти к нему. Он должен искать исцеления на пороге смерти, и неизвестно, найдет ли его. А вы

- вы должны идти и сражаться за свой Город, и там, быть может, ждет вас смерть. Вы и сами это знаете.

— Он не проснется больше! — простонал Денетор. — Все напрасно. Зачем нам жить? Зачем не уйти из жизни вместе?

— Ни вам, никому другому не дано приблизить час своей смерти, — возразил сурово Гандальф. — Так делали только те, которые, поддавшись Силе Мрака, в гордости и отчаянии убивали себя и истребляли весь свой род вместе с собою. — Он вынес Фарамира из усыпальницы и положил на те самые носилки, на которых раненый был принесен сюда: они еще стояли у входа. Денетор последовал за ним, не сводя глаз с лица своего сына, но остановился, едва шагнув за порог.

— Идемте! — сказал ему Гандальф. — Вы можете сделать еще многое.

Но Денетор вдруг засмеялся, быстро отступил к столу и выхватил что-то из-под подушки, на которой недавно покоилась его голова. Вернувшись к порогу, он поднял этот предмет — темный шар, наподобие хрустального, с красным огнем внутри; Пиппин узнал Палантир, совершенно такой же, как Камень Ортанка, и, задрожав, поспешно отвел глаза. Камень в руке правителя запылал, озаряя его лицо красным светом, и оно казалось высеченным из твердого камня — жесткое, гордое и страшное.

— Гордость и отчаяние! — вскричал Денетор. — Не думаешь ли ты, что Белая Башня ослепла? Нет, Серый Безумец, я видел больше, чем тебе кажется!

Твоя надежда — лишь неведение. Ступай исцелять, кого хочешь, биться, с кем хочешь! Все будет напрасно. Сила, обратившаяся против Города, непреодолима.

Запад побежден, и нам всем время уйти, если мы не хотим быть рабами.

— Такие речи ведут только к победе Врага, — заметил Гандальф.

Но Денетор гневно засмеялся и осыпал его упреками. — Разве я не вижу, чего ты хотел, Митрандир? — вскричал он. — Ты хотел править вместо меня, править на севере, юге и западе. Разве ты не приказал вот этому Хоббиту молчать и говорить, когда ты захочешь? Разве не подослал его ко мне, как соглядатая? Но я проник во все твои замыслы. Одной рукой ты держишь меня, как щит против Мордора, а другой — ведешь Бродягу с Севера на мое место. Но я не уступлю ему, не признаю прав этого выскочки!

— Что же вы сделали бы, если бы все шло по вашей воле? — спросил Гандальф, не отвечая на его упреки.

— Я бы оставил все, как оно было при мне и при всех моих предках, — ответил Денетор. — Я был бы правителем Гондора и оставил бы свое наследие сыну, который был бы сам себе господином, а не учеником чародея. Но если рок не дал мне этого, я не хочу ничего: ни жизни, ни любви, ни чести.

— Ни честь, ни любовь не страдают, если вы уступаете тому, чьи права больше ваших, — возразил Гандальф. — А что до вашего сына, то не отнимайте у него права выбора, когда он лежит на пороге смерти.

При этих словах глаза у Денетора снова вспыхнули; он выхватил из-за пояса кинжал и бросился к носилкам, но Берегонд успел загородить их собою.

— Вот как! — вскричал Денетор. — Ты уже похитил у меня любовь моего сына, а теперь похищаешь и верность моих воинов? Но одного ты не похитишь у меня: права распоряжаться своей судьбой. — И, обратясь к своим слугам, он крикнул: — Ко мне, если вы еще верны мне! — Двое из них подбежали к нему; он выхватил факел из рук у ближайшего и кинулся к костру. Не успел Гандальф помешать ему, как он сунул факел в дрова, и они мгновенно вспыхнули.

Тогда Денетор вскочил на стол, схватил лежавший там жезл правителя и, сломав о колено, бросил в огонь. Сделав это, он лег, прижимая Палантир к груди обеими руками. И говорят, что с тех пор всякий, заглянувший в этот Камень, — если его воля не была достаточно сильна, чтобы направлять взгляд к другой цели, — видел в нем только две старческие руки, обугливающиеся в пламени.

С ужасом и скорбью Гандальф отвернулся и закрыл дверь. Некоторое время оттуда слышался только треск и шум огня; потом раздался громкий вопль — и все смолкло.

— Таков конец Денетора, сына Эктелиона, — произнес Гандальф. — Таков конец и того Гондора, который мы знали: к добру или к худу, но его дни окончились. Злые деяния совершились здесь; но вы забудьте вражду, лежащую между вами, ибо она была делом Врага, и вы все попали в его сети. А вы, слуги правителя, слепые в своем повиновении, помните, что если бы не измена Берегонда, то Фарамир, Страж Белой Башни, тоже был бы сожжен сейчас.

— Унесите же своих павших товарищей из этого места скорби; а мы отнесем Фарамира, отныне правителя Гондора, туда, где он сможет спать спокойно — или умереть, если такова его судьба.

Вдвоем с Берегондом они понесли Фарамира, и Пиппин шел позади носилок.

У распахнутой двери Берегонд взглянул на убитого привратника. — В этом поступке я всегда буду раскаиваться, — сказал он. — Но я спешил, а он не хотел слушать и обнажил меч против меня. — И он закрыл дверь и запер ключами, взятыми на убитом. — Эти ключи нужно отдать теперь Фарамиру, — сказал он.

— В отсутствии правителя власть принял на себя Имрахиль, вождь Дол Амрота, — сказал Гандальф, — но так как его здесь нет, то я должен решать сам. Я прошу вас хранить эти ключи, пока порядок в Городе не восстановится.

Они были уже в верхнем ярусе Города и направлялись к Дому Исцелений.

Этот дом стоял в Шестом ярусе, у южной стены Цитадели, и вокруг него были сады, и цветники, и огороды, и во всем Городе это было единственное такое место. Там жили женщины, которым разрешено было остаться в Минас Тирите, ибо они были искусны во врачевании и в уходе за больными и ранеными.

В тот самый миг, когда Гандальф и его спутники вступали в Дом, они услышали громкий вопль, донесшийся с поля за Воротами: высоко и пронзительно пронесся он в небесах и замер. Так ужасен был этот вопль, что на мгновение они оцепенели; а когда он умолк, сердца у них вдруг наполнились такой радостью и надеждой, каких они не знали с того дня, как пришел мрак с востока; и им показалось, что вокруг стало светлее и что солнце блеснуло на них из-за туч.

Но Гандальф оставался печальным и встревоженным; попросив Берегонда и Пиппина проводить Фарамира в Дом Исцелений, он поднялся на стену Города и вгляделся вдаль. И зоркость, которой он был наделен, позволила ему увидеть, что произошло в поле; и когда Эомер выехал вперед и остановился, оглядывая павших, он вздохнул и, закутавшись в плащ, спустился со стены. И Берегонд с Пиппином, выйдя из Дома Исцелений, увидели его у дверей.

Они взглянули на него, но он молчал. Потом он сказал: — Друзья мои, печальные и великие дела совершились сейчас! Должны ли мы плакать или радоваться? Сверх всякой надежды, Вождь наших врагов уничтожен, и вы слышали его последний вопль перед гибелью. Но тяжелой данью оплачена эта гибель! Я мог бы предотвратить это, если бы не безумие Денетора. Вот как далеко сумела дотянуться рука Врага! Но лишь теперь я понял, как смогла его воля проникнуть в самое сердце Города.

Он добавил, что у Денетора хранился один из Палантиров, как в Ортанке, и что правитель, вероятно, часто смотрел в него, особенно после отъезда Боромира. Денетор был достаточно силен, чтобы не подчиниться воле Саурона, но Темный Владыка позволил ему видеть только то, что могло ослабить его волю и подточить отвагу.

А Берегонд сказал: — В тот самый час, когда Фарамира принесли в башню, многие из нас видели странный свет в ее верхних окнах. Но мы видели такой свет и раньше; и в Городе давно уже говорилось, что наш правитель иногда борется своею мыслью с Врагом.

Гандальф покачал головой. — Значит, я угадал, — произнес он. — Вот каким путем воля Саурона проникла в Минас Тирит.

Он добавил, что должен сейчас идти навстречу тем, кто поднимается сюда, и позвал с собою Пиппина; но Берегонду он велел пойти к начальнику воинов Цитадели и рассказать ему о происшедшем. — Вы будете исключены из числа воинов, — сказал он, — но пусть вас направят в Дом Исцелений. Вы спасли Фарамира от огня, и вы должны служить ему, охранять его и быть при нем, когда он очнется — если только он очнется когда-нибудь. Ступайте! Я скоро вернусь.

С этими словами он повернулся и вместе с Пиппином направился в нижние ярусы Города. И пока они шли, ветер принес тучу с дождем, все огни погасли, и от костров поднялся густой дым.

ГЛАВА IX В ДОМЕ ИСЦЕЛЕНИЙ

В глазах у Мерри стоял туман от слез и от усталости, когда шествие входило в разрушенные Ворота Города. Он не замечал и не видел ничего вокруг. Воздух был полон дыма и чада: много осадных машин было сожжено или сброшено в огненные ямы, и повсюду валялись трупы Орков, Троллей и черных зверей. Дождь перестал, из туч выглянуло солнце, но нижний город был весь окутан едким дымом.

Теодена и Эовин несли на носилках, и все, встречавшиеся им, обнажали головы и кланялись. Медленно поднимались они по каменным улицам. Для Мерри этот путь удлинялся бесконечно, словно в кошмарном сне, и он больше не мог ни вспомнить его начало, ни представить себе конец.

Постепенно огни факелов впереди исчезли или погасли; он шел теперь в темноте; он подумал: "Это путь к могиле, и мы останемся там навсегда". Но вдруг сквозь его бред ему послышался живой голос:

— А, Мерри! Ну, наконец — то я нашел тебя!

Он взглянул, и туман у него перед глазами немного разошелся. Прямо перед ним стоял Пиппин, и они были в узком переулке, где не было никого больше, кроме них двоих. Он протер себе глаза.

— Где правитель? — спросил он. — Где Эовин? — тут он пошатнулся, сел на камень и снова заплакал.

— Они уже в Цитадели, — ответил Пиппин. — Ты, должно быть, заснул на ходу или свернул не туда, куда нужно. Когда мы увидели, что тебя нет, Гандальф послал меня на поиски. Бедняжка Мерри! Но до чего же я рад, что опять вижу тебя! Ты, конечно, устал, и я не стану мучить тебя разговорами.

Но скажи мне только одно: ты ранен?

— Нет, — ответил Мерри. — То есть, мне кажется, что нет. Но правая рука у меня не действует, Пиппин, — отнялась, когда я ударил его. А мой меч сгорел, как кусок дерева.

Пиппин встревожился. — Ну, так лучше идем со мной, поскорее, — сказал он. — Я охотно понес бы тебя, но не могу. Они не должны были бы позволить тебе идти, но ты извини их. Так много страшного творилось в Городе, Мерри, что легко не заметить одного бедного Хоббита, возвращающегося после битвы.

— Быть незамеченннм — это не всегда плохо, — отозвался Мерри. — Совсем недавно меня не заметил… Нет, нет, я не могу говорить об этом. Помоги мне, Пиппин! Становится опять темно, и мне так холодно!

— Обопрись на меня, друг Мерри, — сказал Пиппин. — Идем. Шаг за шагом!

Это недалеко.

— Ты ведешь меня, чтобы похоронить? — спросил Мерри.

— Нет, конечно! — ответил Пиппин, стараясь говорить весело, хотя сердце у него сжималось от страха и жалости. — Нет, мы с тобою идем в Дом Исцелений.

Они вышли из переулка на главную улицу, ведущую к Цитадели, и медленно поднимались по ней; Мерри шатался и бормотал что-то, словно в бреду.

— Я никогда не доведу его, — сказал себе Пиппин. — И некому помочь мне, и я не могу бросить его здесь! — Но тут их догнал снизу какой-то мальчик, и Пиппин обрадовался, узнав его: это был Бергиль, сын Берегонда.

— Эй, Бергиль! — окликнул он мальчика. — Рад видеть тебя живым! Куда ты?

— Бегу с поручением от врачевателей, — ответил Бергиль. — Мне некогда!

— Ну, так беги, — сказал Пиппин. — И скажи им, что тут со мною раненый Хоббит и что он не может идти сам. Скажи о нем Гандальфу, он обрадуется. — Бергиль убежал.

"Мне лучше подождать здесь", — подумал Пиппин. Он осторожно уложил Мерри наземь, в полосе солнечного света, сел и взял его голову к себе на колени. Осторожно он осмотрел своего друга и взял его руку в свои. Рука была холодна, как лед.

Вскоре к ним пришел сам Гандальф. Он наклонился к Мерри, погладил его по лбу и бережно поднял на руки. — Его нужно было бы внести в Город с почетом, — сказал он. — Мерри полностью оправдал мое доверие; ибо если бы Эльронд не уступил мне, то вы оба не пошли бы с Отрядом, а тогда этот день мог бы оказаться еще более гибельным. — Он вздохнул. — Но мне нужно сделать еще многое, а исход битвы до сих пор неизвестен.

Итак, Фарамир, Эовин и Мериадок попали, в конце концов, в Дом Исцелений; и за ними ухаживали хорошо. Ибо, хотя знания в эти последние дни были не столь полными, как в древности, но врачеватели Гондора еще были мудрыми и искусными висцелении ран и ушибов и всех тех болезней, каким подвержены смертные Люди к востоку от Моря. Только старости не умели они исцелять. Но сейчас все их искусство, все их знания не помогали, ибо многие были поражены болезнью, от которой не было исцеления; и ее называли Дыханием Мрака, так как она шла от Назгулов. Те, кого она поразила, впадали во все более глубокий сон, а потом их охватывало молчание и смертный холод, и они умирали. И врачеватели видели, что Хоббита и воительницу из Рохана эта болезнь поразила тяжело. Сначала они еще говорили и шептали что — то сквозь сон, и врачеватели прислушивались к их словам, надеясь найти в них ключ к болезни. Но потом они стали уходить во мрак; и когда солнце начало склоняться к закату, на лица у них легла серая тень. Но Фарамир горел в лихорадке, которой ничем нельзя было угасить.

Гандальф озабоченно переходил от одного к другому, и врачеватели рассказывали ему все, что слышали. И день уходил, а великая битва все продолжалась с переменным успехом, а кудесник все ждал и следил и не покидал больных; и наконец красный свет заката разлился по всему небу, и его отблеск упал на лица больных. Тогда стоявшим с ними рядом показалось, что эти лица порозовели, словно здоровье вернулось к ним; но то была лишь обманчивая надежда.

Тогда женщина Иорет, самая старшая из служивших в Доме Исцелений, взглянула на Фарамира и заплакала, так как все в Городе любили его; и она сказала: — Горе, если он умрет! О, если бы пришел кто-нибудь, обладающий такой же силой, какая была у древних вождей! А они умели исцелять одним своим прикосновением.

Гандальф услышал это и сказал: — Иорет, люди долго будут помнить твои слова. Ибо в них есть надежда. Может быть, такой вождь уже есть в стране; разве ты не слышала странных вестей, пришедших в Город?

— Я была слишком занята, чтобы слушать всякие вести и слухи, — ответила она. — Я надеюсь только, что никакие злодеи не ворвутся в этот Дом и не потревожат больных.

Тогда Гандальф поспешно вышел; огонь в небе уже угасал, и серый, как зола, вечер опускался на холмы и равнины.

Арагорн, Эомер и Имрахиль в это время приближались к Городу вместе со своими военачальниками и рыцарями; и когда они были уже у Ворот, Арагорн сказал:

— Смотрите, в каком огне заходит солнце! Это знак, что в этом мире многое старое окончилось и многое новое начинается. Но этот Город и его страна долгое время находились под рукою своих правителей; и хотя я чувствую за собою право, я не хочу входить непрошенным. Если я войду, то могут возникнуть смуты и несогласия, а война еще не кончена. Я не войду и не заявлю своих прав, пока не увижу, что мы победили. Пусть поставят мне шатер на равнине, и там я буду ждать зова от правителя.

Но Эомер возразил: — Вы уже подняли знамя древних вождей и показали всем Звезду Изильдура. Неужели вы хотите, чтобы им было оказано неуважение?

— Нет, — ответил Арагорн. — Но я считаю, что время еще не пришло, и не хочу ссориться ни с кем, кроме Врага и его слуг.

Имрахиль сказал на это: — Ваши слова разумны. Правитель Денетор, мой родич, упорен и горд, а сейчас потрясен тем, что случилось с его сыном. Но все же я не хотел бы, чтобы вы оставались перед его дверью, как проситель.

— Не как проситель, — возразил Арагорн, — а как предводитель Бродяг, непривычных к городам и каменным зданиям. — И он приказал спрятать свое знамя в чехол, а звезду Изильдура снял и отдал сыновьям Эльронда на хранение.

После этого Имрахиль и Эомер расстались с ним, поднялись через весь Город в Цитадель и вошли в Башню, ища правителя. Но его кресло было не занято, а на возвышении покоился на смертном ложе Теоден Роханский, а вокруг него горели факелы, и его охраняло двенадцать рыцарей, Гондорских и Роханских. Свет факелов играл на его сединах, как солнце на струях, фонтана, а лицо у него было прекрасное и молодое, и он казался спящим.

Они поклонились ему, и Имрахиль спросил: — Где правитель Города? И где Митрандир?

И один из стражей ответил: — Правитель Гондора находится в Доме Исцелений.

Но Эомер спросил: — А где сестра моя Эовин? Она должна была бы покоиться вместе с правителем Рохана, и с не меньшими почестями. Где ее положили?

— Прекрасная Эовин была еще жива, когда ее принесли сюда, — ответил Имрахиль. — Разве вы не знали этого?

И надежда в сердце у Эомера воскресла, а страх и тревога усилились; он не сказал больше ни слова, но быстро повернулся и вышел, и Имрахиль последовал за ним. Выйдя из башни, они увидели, что уже стемнело и что в небе появились звезды. Они пошли к Дому Исцелений и там у двери встретили Гандальфа, с которым был еще кто — то в сером плаще. Они приветствовали кудесника и сказали: — Мы ищем правителя Города, и нам сказали, что он в Доме Исцелений. Но ранен ли он? И что случилось с прекрасной Эовин, и где она?

— Она лежит здесь, — ответил Гандальф, — и еще жива, хотя и близка к смерти. А правителем Гондора стал Фарамир, так как Денетор погиб в пламени.

— Он рассказал им о происшедшей, и они исполнились скорби и удивления. — Но Фарамир ранен ядовитой стрелой; он тоже лежит здесь, и его сжигает лихорадка, — закончил он.

— Нерадостна наша победа, — произнес Имрахиль, — и дорогой ценой она куплена, если и Гондор, и Рохан в один и тот же день лишились своих правителей. Но у Рохана есть Эомер; а кто будет править Городом? Не должны ли мы признать теперь Арагорна?

Тогда человек в плаще сказал: — Это я. — Он вышел на свет фонаря у двери, и они узнали Арагорна, закутанного поверх кольчуги в плащ Лориена, украшенный только зеленым камнем — подарком Галадриэль.

— Я пришел сюда по просьбе Гандальфа, — сказал он, — но сейчас я — только предводитель Бродяг с Севера, а Городом до выздоровления будет править вождь Дол Амрота. Но я советую, чтобы Гандальф руководил всеми нами во все последующие дни и во всех наших встречах с Врагом. — И они согласились с ним.

— Не будем же стоять у двери, — сказал Гандальф, — ибо время не ждет.

Войдемте! Если для больных, лежащих здесь, есть еще надежда, то она — только в приходе Арагорна. Ибо женщина Иорет, врачевательница из Гондора, сказала: "О, если бы пришел кто — нибудь, обладающий такой же силой, какая была у древних вождей! А они умели исцелить одним своим прикосновением".

Арагорн вошел первым, за ним остальные. У двери стояли двое в одежде воинов Цитадели: один был рослый воин, другой — похожий на подростка.

Увидев вошедших, он вскрикнул от радости и удивления.

— Странник! Вот замечательно! Знаете, я первым угадал, что на черных кораблях были вы. Но все кругом кричали о пиратах, и никто не хотел меня слушать. Но как вам удалось сделать это?

Арагорн засмеялся и взял Хоббита за руку. — Вот добрая встреча! — сказал он. — Но сейчас не время для рассказов. Мы спешим.

Они пошли дальше, и Гандальф рассказал им о подвиге Мериадока и Эовин.

- Уже много часов я слежу за ними, — сказал он. — Сначала они говорили во сне, но теперь впали во мрак смерти.

Арагорн подошел сначала к Фарамиру, потом к Эовин, а напоследок к Мерри. Он вгляделся в их лица и вздохнул. — Здесь я должен приложить все свои силы и способности, — сказал он. — Лучше бы здесь был Эльронд, ибо он самый старший в нашем племени и его сила больше моей. Но я сделаю все, что могу.

Эомер предложил ему сначала отдохнуть и подкрепиться, но он ответил: — Нет, ибо для этих троих, особенно для Фарамира, время истекает, и я должен поспешить.

Он велел позвать Иорет и спросил, есть ли в Доме целебные травы и есть ли среди них ателас: но этой травы здесь не оказалось, и он велел послать кого — нибудь искать ее. Потом он склонился над Фарамиром, взял его за руку и прикоснулся к его лбу. Лоб был весь мокрый от пота, но раненый не шевельнулся и почти уже не дышал.

— Он обессилен, — сказал Арагорн, обернувшись к Гандальфу, — но не раной. И это добрый знак! Будь он сражен стрелой Назгула, как вы думали, он уже был бы мертв. Но его рана была нанесена, вероятно, стрелой южан. Кто ее вытащил? Сохранилась ли она?

— Вытащил ее я, — ответил Имрахиль, — но не сохранил, так как на это не было времени. Это было, насколько я помню, копье, каким пользуются южане. Но я думаю, что оно было брошено Тенью сверху, так как сама рана неглубокая и нетяжелая, и эту лихорадку трудно понять. А что скажете вы?

Какая тут причина?

— Причин много, — сказал Арагорн. — Усталость, огорчение, нанесенное отцом, ранение, а кроме того — Дыхание Мрака. Он человек сильной воли, но до того, как выехать на поле битвы, он уже был под Тенью. Мрак медленно завладевал им, пока он еще старался удерживать свои позиции. Мне нужно было бы прийти сюда раньше!

Он опустился на колени у ложа Фарамира и положил ему руку на лоб.

Окружающие почувствовали, что он словно борется с чем — то: лицо у него осунулось от напряжения, и время от времени он повторял имя Фарамира, но с каждым разом все тише и слабее, словно он сам ушел от них и уходил все дальше, окликая того, кто затерялся во мраке.

Тут прибежал Бергиль и принес несколько листьев, завернутых в тряпочку. — Я нашел ателас, — сказал он, — но боюсь, что он уже завял: вот уже две недели, как он сорван. Годится ли он? — И, взглянув на Фарамира, мальчик заплакал.

Но Арагорн встал и улыбнулся. — Годится, — сказал он. — Худшее уже позади. Успокойся! — Он взял два листка травы и подышал на них, а потом размял в пальцах; и тотчас же комната наполнилась таким свежим ароматом, словно весь воздух проснулся и заискрился радостью. Потом он бросил листья в чашу с кипящей водой, и сердца у всех возрадовались, когда они вдохнули запах: ибо каждому он напомнил росистое утро в стране юности и весны. Арагорн выпрямился, словно ощутив прилив новых сил, и в глазах у него была улыбка, когда он держал чашу перед лицом Фарамира.

И вдруг Фарамир шевельнулся, открыл глаза и увидел Арагорна; взгляд у него просиял, и он сказал тихо: — Вы звали меня, и я пришел. Приказывайте мне!

— Вот мой приказ, — ответил Арагорн. — Вернись из страны теней и пробудись к жизни. Но ты устал. Отдыхай, подкрепись пищей, и будь готов к моему возвращению.

— Я буду готов, повелитель, — сказал Фарамир. — Ибо кто будет лежать праздно, когда подлинный вождь вернулся?

— Прощай же пока, — сказал Арагорн. — Я должен идти к другим, которым я нужен. — И он вышел из комнаты вместе с Гэндальфом, Имрахилем и Эомером; а Берегонд и его сын остались и не могли сдержать своей радости. Выходя вслед за Гандальфом и закрывая за собою дверь, Пиппин услышал восклицание Иорет: — Вождь! Вы слышали? Я так и говорила: он исцеляет одним прикосновением! — И вскоре все в Доме узнали, что явился могучий вождь, дарующий исцеление; и эта весть распространилась по всему Городу.

Потом Арагорн подошел к Эовин и сказал: — Вот тяжкая рана и тяжелый удар! Сломанная рука перевязана, как должно, и в свое время излечится, если у самой воительницы будет сила, чтобы жить. Повреждена у нее левая рука, державшая щит; но главное зло пришло через правую, и эта рука словно лишена жизни, хотя и не сломана.

Увы! Эовин схватилась с врагом, далеко не по силам ее телу и духу. Те, кто поднимает оружие на такого врага, должны быть тверже стали, иначе самая встреча убьет их. Злая судьба скрестила их пути! Ибо она молода и прекрасна

- прекраснейшая дева из могучего рода вождей. Но я не знаю, как говорить с ней сейчас. Когда я впервые взглянул на нее и увидел, как она несчастна, мне показалось, что я вижу белый цветок, стройный, гордый и красивый, как лилия; но я знал, что он тверд, словно выкован мастерами — Эльфами из железа. Или, может быть, мороз превратил его соки в лед, и он стоит, еще прекрасный и нежный с виду, но обреченный вскоре увянуть и умереть? Ее болезнь началась задолго до этого дня — не так ли, Эомер?

— Я изумлен тем, что вы спрашиваете меня, — ответил тот, — ибо считаю ваши знания безупречными, как и все в вас; но я не знаю, чтобы Эовин, моя сестра, была сражена холодом, пока не взглянула на вас. Да, страх и тревоги у нее были, и она делила их со мной в те дни, когда Грима Черный был советником правителя, но разве это довело ее до такого состояния?

— Друг мой, — возразил Гандальф, — у вас есть кони, и боевые подвиги, и вольные поля; а ее дух, силой и отвагой не уступающий вашему, заключен в теле женщины. И она должна была видеть, как Теоден нисходит в помрачение и дряхлость; и самой себе она казалась более ничтожной, чем посох, на который он опирался.

— А подумайте еще о речах Гримы Черного, отравлявших слух не только Теодену! Саруман назвал дом Теодена сараем, где укрываются пьяные разбойники со своим отродьем. Черный говорил то же, хотя, вероятно, в более пристойных словах. Но если бы любовь вашей сестры к вам, Эомер, если бы ее чувство долга не заграждали ей уст — вы услышали бы еще и не такие речи. А кто знает, что говорила она сама себе в темноте бессонных ночей, когда оставалась одна и когда самые стены ее покоев словно готовы были удушить ее?

Эомер молчал и смотрел на свою сестру, словно заново обдумывая прошлое, прожитое рядом с нею.

И тогда Арагорн сказал: — Я тоже видел то, что видели вы, Эомер. Из всей скорбей и печалей этого мира немногие приносят человеку больше горечи и стыда, чем любовь прекрасной и отважной девы, на которую не можешь ответить. Печаль и жалость провожали меня с той минуты, как я оставил ее в таком отчаянии в Северной долине и ушел на Путь Мрака; и не было на этом пути большего страха, чем страх перед судьбой, которая может ждать ее. И все же я скажу вам, Эомер, что вас она любит больше, чем меня; ибо вас она любит и знает, а во мне — любит только тень и мечту, надежду на славу и подвиги, мечту о дальних странах за пределами Рохана.

— У меня, быть может, найдутся силы, чтобы исцелить ее тело и призвать ее к жизни из страны теней. Но к чему она проснется — к надежде, к забвению или к отчаянию — я не знаю. Если к отчаянию, то она умрет — разве что придет другое исцеление, которое не в моих силах. Горе, если это так! Ибо ее подвиги поставили ее рядом с прославленнейшими вождями.

Потом Арагорн наклонился и вгляделся ей в лицо, белое, как лилия, холодное, как снег, застывшее, как могильный камень. И он поцеловал ее в лоб и позвал негромким голосом:

— Эовин, дочь, Эомунда, проснись! Твоего врага нет больше!

Она не шевельнулась, но стала дышать спокойнее и глубже, так что легкое одеяло начало подниматься и опускаться у нее на груди. Арагорн размял в пальцах еще два листика ателаса и бросил их в кипящую воду; и этой водой он омыл ей лоб и правую руку, холодную и безжизненную, неподвижно лежащую на одеяле.

И тогда — потому ли, что Арагорн действительно обладал какими — то забытыми силами Вестернессе, или потому, что так подействовали слова, сказанные им об Эовин — но всем присутствовавшим показалось, что в окно ворвался сильный ветер и в нем не было никаких запахов, но он был свежий, чистый и юный, словно никто еще не вдыха его, а он только что родился на снежных горах, высоко под звездным сводом, или на побережьях, омываемых серебряной пеной Моря.

— Проснись, Эовин, дочь Рохана! — повторил Арагорн и взял ее за правую руку. — Проснись! Тень исчезла, и мрак ушел! — И он вложил ее руку в руку Эомера и отступил. — Позовите ее, — сказал он и тихонько вышел из комнаты.

— Эовин, Эовин! — вскричал со слезами Эомер. И она открыла глаза и сказала: — Эомер! О, какая радость! А они говорили мне, что ты убит. Но нет, это только темные голоса в моем сне. Долго ли я спала?

— Нет, сестра, недолго, — ответил Эомер. — Но не думай больше об этом.

— Я очень устала, — сказала она. — Я должна отдохнуть. Но скажи мне, где Теоден, наш правитель? Увы! Не говори мне, что это сон: я знаю, что это правда. Он умер, как и предчувствовал.

— Он умер, — ответил Эомер, — но завещал мне проститься с тобою, кого любил больше, чем дочь. Теперь он покоится с почестями в Цитадели Города.

— Это горько, — сказала она, — но это и лучше того, на что я надеюсь, на что смела надеяться в темные дни, когда мне казалось, что честь дома правителей Рохана погибла безвозвратно. А что случилось с оруженосцем Теодена, с Хоббитом? Он достоин быть рыцарем, Эомер, ибо немногие найдутся, более отважные, чем он.

— Мериадок лежит здесь же, в Доме Исцелений, — сказал Гандальф, — и я пойду к нему. Эомер побудет с вами еще немного. Но не говорите о войне и о печалях, пока вы не выздоровеете. Великая радость для меня видеть, что вы, столь доблестная воительница, возвращаетесь к здоровью и надежде.

— К здоровью? — повторила Эовин. — Может быть. По крайней мере, пока для меня найдется седло и пока нужно будет совершать что — нибудь. Но — к надежде? Не знаю…

Гандальф и Пиппин вошли в комнату, где лежал Мерри и увидели, что над ним склоняется Арагорн.

— Мерри, бедный мой друг! — вскричал Пиппин, подбегая к нему. Мерри не двигался, и Пиппину показалось, что его другу стало хуже и что он может умереть.

— Не бойся, — сказал Арагорн, выпрямляясь. — Я пришел вовремя и уже позвал, его. Он сейчас утомлен и опечален, и он поражен так же, как и Эовин, ибо осмелился ударить страшную Тень. Но все это пройдет, так как дух его остался веселым и сильным. Своей скорби он не забудет; но она не омрачит его сердца и только научит мудрости.

Тут он положил руку на голову Мери, провел пальцами сквозь его темные кудряшки и, прикоснувшись к его векам, позвал по имени. И когда запах ателаса разлился по комнате, как аромат цветущих садов и солнечных ульев, полных меда, Мерри вдруг проснулся, открыл глаза и сказал: — Я хочу есть.

Который час?

— Время ужина миновало, — ответил Пиппин, — но я могу принести тебе чего-нибудь, если мне позволят.

— Позволят, конечно, — сказал Гандальф. — Позволят все, что будет угодно пожелать Всаднику Рохана и что найдется в Минас Тирите, где его имя окружено почетом.

— Хорошо! — произнес Мерри. — Тогда я хотел бы получить сначала ужин, а потом — глоток вина… — И тут лицо у него затуманилось. — Нет, не надо вина. Кажется, я никогда больше не буду пить его.

— Почему? — недоуменно спросил Пиппин.

— Видишь ли, — медленно произнес Мерри, — он умер. А это напомнит мне о нем. Он сказал, что никогда не придется ему сидеть с кубком и слушать мои рассказы. Это были почти последние его слова. Я никогда больше не смогу пить, не вспомнив о нем, и о том дне, когда впервые увидел его в Изенгарде, и о том, как он погиб.

— Так пейте и вспоминайте, — возразил Арагорн. — Ибо он был великим вождем, и сердце у него было золотое, и он всегда держал свое слово; и он поднялся из тени к последнему яркому утру. Хотя вам недолго пришлось служить ему, но это воспоминание должно быть для вас радостным и почетным до конца ваших дней.

Мерри улыбнулся. — Согласен, — сказал он. — Если Странник принесет мне все, что нужно, то я буду пить и думать. У меня в сумке была хорошая фляжка, но что сталось с нею в битве, не знаю.

— Любезный Мериадок, — возразил Арагорн, — если вы думаете, что я пришел через горы и реки и пронес огонь и меч через весь Гондор лишь для того, чтобы вернуть нерадивому воину потерянную им сумку, то вы ошиблись.

Ищите ее в другом месте, а мне пора вас покинуть. Я не спал в такой постели, как ваша, с тех пор, как выехал из Северной лощины, и не ел со вчерашнего вечера.

Мерри поймал его руку и поцеловал. — Простите меня! — сказал он. — Уходите сейчас же. Начиная с той ночи в Бри, мы были для вас только помехой. Но таковы привычки нашего племени: в таких случаях, как сейчас, мы говорим пустяки, потому что боимся сказать слишком много. А когда шутки неуместны, мы просто не можем найти нужных слов.

— Я хорошо знаю это, иначе не говорил бы с вами так же, — ответил Арагорн. — Пусть Шир никогда не узнает Тени! — И, поцеловав Мерри в лоб, он вышел, и Гандальф последовал за ним.

Пиппин остался со своим другом. — Есть ли на свете другой такой, как он? — сказал он. — Кроме Гандальфа, конечно. По-моему, они между собою в родстве. Дорогой мой осленок, твоя сумка лежит около кровати, и она была у тебя за спиной, когда я тебя встретил. И он все время видел ее. И, во всяком случае, у меня тоже есть фляжка, и не пустая. Вот, возьми ее, а я побегу и поищу тебе чего — нибудь поесть. А тогда мы с тобой отдохнем немного. Мы, Хоббиты, такой народ, что не можем остаться долго на вершинах.

— Да, — подтвердил Мерри. — Я не могу — по крайней мере, сейчас. Но мы можем, Пиппин, хотя бы видеть и уважать их. Конечно, мы любим свой Шир и его землю; но есть вещи более глубокие и вьгсокие, и не будь их, ни один садовник не мог бы мирно работать в своем садике. Все равно, знает он о них или нет. Я рад, что узнал хоть немного.

Арагорн и Гандальф отыскали смотрителя Дома Исцелений и сказали ему, что Фарамир и Эовин должны оставаться здесь еще много дней и что им нужен хороший уход. — Эовин должна пролежать еще дней десять, — сказал Арагорн. — Не позволяйте ей уйти, даже если она захочет встать.

А Гандальф добавил, что Фарамиру можно сообщить о смерти Денетора, но нельзя говорить о поразившем его безумии. — Проследите, чтобы не говорили об этом ни Берегонд, ни Хоббиты, которые при этом были, — сказал он.

Смотритель спросил у них, что делать с Мерри, если тот захочет встать, и Гандальф ответил, что это ему можно позволить. — Он может погулять со своими друзьями, когда захочет, — добавил он.

— Замечательный народ! — сказал Смотритель, покачав головой. — Хрупкий с виду, но внутри — очень крепкий.

У дверей Дома собралась целая толпа, чтобы видеть Арагорна; когда, поужинав, он вышел, многие стали подходить и просить, чтобы он исцелил их родичей или друзей, больных, раненых или пораженных Дыханием Мрака. И Арагорн послал за сыновьями Эльронда, и втроем они трудились до глубокой ночи. И все в Городе говорили: — Вот пришел подлинный вождь и правитель! — Но потом он почувствовал, что его силы иссякают; и, закутавшись в свой серый плащ, он, уже перед рассветом, выскользнул из Города и вернулся в свой шатер, чтобы отдохнуть немного.

А утром над Цитаделью развевалось знамя Дол Амрота, с белым, похожим на лебедя, кораблем на голубых волнах; и люди смотрели на него и удивлялись, и многие думали, что все, происшедшее в эту ночь, только приснилось им.

ГЛАВА Х ВОРОТА ОТКРЫЛИСЬ

Утро после дня битвы встало свежее и ясное, с легкими облачками в небе и ветром, поворачивающим с запада. Леголас и Гимли с зарей были на ногах и попросили разрешения пойти в Город: им хотелось повидать Мерри и Пиппина.

— Приятно узнать, что они живы, — сказал Гимли. — Они стоили нам великих трудов и скорби в Рохане, и мне не хотелось бы, чтобы эти труды пропали даром.

— Идите же к ним, — сказал Арагорн, — а заодно передайте благородному Имрахилю, нынешнему правителю Города, что я жду его с Эомером и прочими военачальниками здесь, в моем шатре. Я еще не хочу входить в Город, но нам нужно посоветоваться о важном деле.

Эльф и Карлик вместе вошли в Минас Тирит, необращая внимания на то, что все встречные удивляются, видя их вместе.

— Здесь есть хорошая каменная кладка, — сказал Гимли, поглаживая себе бороду, — но не везде; а улицы нужно было бы устроить, и получше. Если Арагорн будет правителем здесь, я предложу ему услуги наших лучших мастеров, и мы сделаем Город таким, что им можно будет гордиться.

— Здесь нужно побольше садов, — добавил Леголас. — Дома здесь мертвы, и мало в них того, что растет и радуется. Если Арагорн будет правителем Города, то Лесное племя пришлет ему много певчих птиц, цветов и вечнозеленых деревьев.

Они нашли Имрахиля, и Леголас, взглянув, низко поклонился ему, узнав в нем родича Эльфов. — Приветствую великого вождя! — сказал он. Мы хотим видеть наших друзей, Мериадока и Перегрина; нам сказали, что они находятся на вашем попечении.

— Вы найдете их в Доме Исцелений, — и я провожу вас туда, — ответил Имрахиль.

Но Леголас поблагодарил его, попросил только дать им провожатого и передал вождю Дол Амрота слова Арагорна. — Митрандир уже там, — добавил он.

— Мы придем, — ответил Имрахиль и учтиво простился с ними.

Вскоре пришел его слуга и повел их в Дом Исцелений; там в саду они нашли своих друзей, и их встреча была радостной. Некоторое время они гуляли и беседовали, наслаждаясь короткой минутой отдыха и покоя; потом, когда Мерри устал, они сели на стене яруса, и позади них был сад, а далеко впереди — Андуин, сверкающий на солнце.

Хоббиты начали расспрашивать своих друзей об их плавании с юга, и те рассказали обо всем, что случилось с ними после прощания в долине Агларонда. Арагорн повел своих спутников такими страшными путями, по которым не ходил еще никто из живых: то в подземном мраке, в котором тяжело было даже Карлику, то по заоблачным высотам, где едва мог выдержать Эльф.

Так труден был этот путь, что их поддерживала только воля Арагорна и их преданность ему. Но никто не отступил, даже кони Бродяг, хотя им было труднее, чем всем прочим. В подземельях и на горных высях чувствовалось присутствие каких — то незримых существ, то равнодушных, то прямо враждебных; они иногда стремились помешать идущим, но воля Арагорна укротила их.

В ущелье Эреха отряд спустился на равнину, и их сопровождали те невидимые обитатели высот и подземелий, кого увлекла с собою воля Арагорна.

А после Эреха они скакали почти без отдыха четыре дня и четыре ночи, и на пятый день достигли Пеларгира на Андуине, жители которого сражались с Умбарскими пиратами и с войсками Харада. Но по пути к Арагорну присоединились воины из местностей, по которым он прошел, и теперь войско у него было такое большое, что он устремился на врагов и опрокинул их. Тут врагов охватил ужас перед Невидимыми, и они бежали, бросив свои корабли. На каждый из кораблей Арагорн послал кого — нибудь из своих Бродяг, и они освобождали там пленных и расковывали рабов, но просили их приложить на веслах все силы, чтобы достичь Минас Тирита как можно скорее, ибо Арагорн знал, что Город стоит на краю гибели.

— Но мы были еще далеко, — сказал Гимли в заключение, — и начали уже отчаиваться, когда в полночь моряки из Этира, бывшие с нами, сказали, что с Моря поднимается ветер. И мы подняли паруса, и ветер пришел и помчал нас, так что утром мы прибыли вовремя и развернули свое знамя в битве. Это был великий день и великий час, чтобы ни случилось дальше. Мы сделали все, что могли, и я надеюсь сделать еще больше, во славу Горного племени.

— А я — во славу Лесного, — добавил Леголас, — и из любви к тому, на чьем знамени вышито Белое Древо Эльфов.

Они умолкли и сидели, погрузившись в задумчивость, пока военачальники совещались в шатре у Арагорна.

Простившись с Леголасом и Гимли, Имрахиль послал за Эомером, и они вместе направились в шатер Арагорна, поставленный на том самом месте, где погиб Теоден. Там они нашли Гандальфа, сыновей Эльронда и других военачальников.

— Нам нужно решить, что делать дальше, — сказал кудесник, когда все военачальники собрались в шатре. — Денетор говорил перед смертью, что силы, обратившиеся против его страны, непреодолимы; и это так и есть. В этой войне нет надежды на победу, если надеяться только на оружие.

— Что же вы предлагаете нам? — спросил Эомер. — Неужели мы должны только отступить и ждать своей гибели?

— Нет, — возразил кудесник. — Я только сказал, что победы нельзя добиться оружием; я и сейчас надеюсь на победу, но не на оружие. Ибо в центре всех событий стоит Кольцо Власти — опора Черной Крепости и надежда Саурона. Если оно вернется к Нему, то вся наша доблесть будет напрасной, а Его победа — быстрой, полной и прочной до конца этого мира. Но если оно будет уничтожено, то Он падет, чтобы не подняться больше, навсегда станет тенью среди теней, бессильной воплотиться.

Он рассказал им все, что было ему известно о Сауроне. По его словам, Темный Владыка знает, что Кольцо найдено, и не знает только, где оно находится; Он думает, что оно попало к кому — либо из Вождей Запада, и теперь Он следит за ними и ждет, чтобы они начали ссориться из — за этого талисмана; а тогда Он сумеет воспользоваться их раздорами и вернуть себе Кольцо. И Он следит так внимательно, что забывает следить за собственной страной.

— Если я не ошибаюсь, то вы, Арагорн, показались Ему в Камне Ортанка?

— спросил кудесник.

— Да, я сделал это перед тем, как выйти из Хорне, — ответил Арагорн. — К тому времени шел уже десятый день, как Кольценосец шел на восток от Рауроса, и я решил отвлечь Око от Его страны. Правда, я не знал тогда, что Саурон ответит на мой вызов так быстро и с такой силой.

Но Гандальф одобрил его. — Именно это и нужно было сделать, — сказал он, — и вы хорошо использовали Камень. Но вот что я советую всем вам.

Кольца с нами нет, и без него мы не можем надеяться победить силой силу Врага. Но мы должны во что бы то ни стало отвлечь его Око. Мы должны двинуться навстречу Ему, сейчас же; должны стать приманкой, на которой могут сомкнуться Его челюсти, ибо среди нас Он будет искать нового обладателя Кольца. Может случиться так, что все мы погибнем в битве, вдали от страны живых, и даже не узнаем, что Кольцо уничтожено и что Саурон пал; но мы должны пойти на это, чтобы дать Кольценосцу его единственный шанс, пусть хоть самый ничтожный.

Он умолк, и все долго молчали. Но все видели, что совет кудесника разумен; и когда Арагорн заявил, что принимает его, то все присоединились к нему. Подсчитали войска; оказалось, что военачальники могут собрать семь тысяч конных и пеших, а в Городе после этого останется еще больше войск, чем перед нападением Мордора.

Через два дня после этого войска собрались на Пеленнорской равнине, готовые выступить.

Леголас и Гимли должны были ехать вместе, в одном отряде с Арагорном, Гандальфом и сыновьями Эльронда. Но Мерри, к своему великому огорчению, был вынужден оставаться в Городе.

— Вы не готовы к такому походу, — сказал ему Арагорн. — Но в этом нет ничего постыдного. Если даже вы не сделаете в этой войне больше ничего, вы уже стяжали великую славу. Представителем Шира будет Перегрин, которому еще нужно сравняться в подвигах с вами. А что до опасности, то она одинакова для всех: для тех, кто идет к Воротам Мордора, и для тех, кто останется здесь. Прощайте.

Итак, Мерри уныло стоял на стене и смотрел на собирающиеся войска.

Рядом с ним стоял Бергиль, тоже опечаленный, так как его отец был исключен из числа воинов Цитадели и теперь тоже уходил с войском Вождей Запада. И в одном отряде с ним уходил Пиппин.

Но вот запели трубы, и войска двинулись. Они проходили долго, и Мерри провожал их взглядом, пока они не скрылись вдали. Последние отблески утреннего солнца на копьях и шлемах исчезли, а он все стоял, склонив голову, с тяжелым сердцем, чувствуя себя одиноким и покинутым. Все, кого он любил, уходили в мрак, нависающий на восточном небе, и у него почти не было надежды увидеть кого-либо из них еще раз.

И, словно вызванная его печалью, боль в руке у него усилилась, и его охватила слабость, и самое солнце словно потускнело. Но Бергиль осторожно прикоснулся к его рукаву.

— Пойдемте, добрый Хоббит, — сказал он. — Я вижу, вам опять плохо. Я помогу вам дойти к Исцелителям. Но не бойтесь! Все они вернутся. Людей из Минас Тирита нелегко сломить. А с ними идут сейчас и доблестный Арагорн, и мой отец.

К полудню войско достигло Осгилиата и, перейдя Андуин, двинулось по широкой, прямой дороге, некогда соединявшей прекрасную Башню Солнца с высокой Башней Луны, которая называлась теперь Башней Колдовства — Минас Моргул. Первая стоянка была назначена милях в пяти за Осгилиатом.

Но Вожди Запада со своей свитой продолжали путь и еще до вечера достигли Перекрестка в кольце его деревьев. Все молчало вокруг. Не было видно ни признака врагов, не слышно ни звука; ни одно копье или стрела не вылетали из чащи, но с каждым шагом напряжение вокруг нарастало. Дерево и камень, трава и лист — все прислушивалось. Мрак рассеялся, и вдали солнце садилось за Андуином, и белые вершины гор розовели в лазури неба; но над Эфель Дуатом лежали тень и мгла.

Тогда Арагорн послал трубачей на каждую из четырех дорог, и они затрубили, возгласили по всем сторонам света, что все эти земли возвращаются к правителю Гондора. И Вожди велели сбросить уродливую голову с плеч каменного Стража Дорог и разбить ее на части, а на ее месте поставить прежнюю, оплетенную белыми и желтыми цветами, и смыть и очистить все злобные руны, которыми слуги Врага осквернили его пьедестал.

После этого некоторые стали говорить, что прежде всегд нужно взять и разрушить Минас Моргул. — И может быть, — сказал Имрахиль, — по дороге, ведущей оттуда к перевалу, нам легче будет проникнуть в страну Мрака, чем через Северные ворота.

Но Гандальф возразил, что в этой долине обитает зло, наполняющее души живых людей безумием и ужасом. — Кроме того, — сказал он, — нужно вспомнить, что говорил Фарамир. Если Кольценосец действительно выбрал эту дорогу, то именно к ней нельзя привлекать внимание Черной Крепости.

Поэтому, когда на следующий день на Перекрестке собрались все войска, то решено было оставить здесь только заслон, на случай, если Темный Владыка пошлет сюда войско из Моргула или с юга. Но Гандальф и Арагорн обогнали передовой отряд, приблизились к входу в долину Моргула и долго смотрели на проклятую крепость.

— Он здесь, — произнес Арагорн, указывая на нее. — Я это чувствую и знаю, как если бы он уже был у меня в руках. Увы! Почему мне нельзя войти сюда и взять его? Тогда я узнал бы все, что хочу, и знал бы, как бороться с Врагом!

— Да, он здесь, — ответил кудесник. — И Враг не смеет прикоснуться к нему, пока не вернет себе Кольцо. Именно по-этому мы не должны задерживаться здесь, а спешить к Мораннону.

Крепость была темна и безжизненна, ибо Орки и другие слуги Мордора, обитавшие здесь, были истреблены, а Назгулы улетели. Но самый воздух в долине был насыщен страхом и злобой. И Вожди Запада приказали разрушить мост над отравленным ручьем и истребить огнем ядовитые луга; а тогда они продолжали путь.

Они прошли по всему Итилиену и только однажды встретились с Орками; да и то вражеский отряд был небольшим, и они без труда истребили его. Это было на том самом месте, где Фродо и Сэм были захвачены отрядом Фарамира. Время от времени, по знаку Гандальфа, звучали трубы, и герольды возглашали: — Вот идут правители Гондора! Пусть все покорятся им или покинут страну!

Но Имрахиль посоветовал: — Не говорите "Правители Гондора", но говорите "Правитель Элессар". Ибо это верно и, хотя он еще не наречен правителем, это заставит Врага задуматься. — И с тех пор, трижды в день, герольды возглашали имя правителя Элессара. Но никто не ответил им.

На четвертый день, считая от Перекрестка, они достигли, наконец, предела живых стран и вступили в пустыню, лежащую перед ущельем Кирит Горгор; отсюда видны были мертвые болота, тянущиеся до самого Эмин Мюиля далеко на севере. Так безотрадна была эта местность, и такое отчаяние окутывало ее, что некоторые воины оробели и не могли сделать больше ни шагу, будь то пешком или верхом. Это были юноши из Рохана, далеко на западе, или земледельцы из южных областей Гондора; для них Мордор всегда был лишь страшной сказкой, которой нет места в их простой жизни, и сердца в них ослабели, когда они увидели, что она становится страшной действительностью.

Поэтому Арагорн не стал гневаться на слабодушных и отпустил их. Но он дал им задачу по силам: идти к острову Кеир Андрос, отбить его у врагов, если он занят, и удерживать до конца, защищая Рохан и Гондор. И, некоторые, преодолев свой страх, решили идти за ним дальше, но многие ушли, радуясь, что могут совершить посильный им подвиг. А так как Вожди Запада уже оставили часть своих людей у Перекрестка, то теперь у них оставалось лишь около шести тысяч человек, что-бы бросить вызов Черным Воротам и всей мощи Мордора.

Теперь они продвигались медленно, все время ожидая ответа на свой вызов, и держались вместе, не высылая разведчиков. К вечеру пятого дня после долины Моргула они сделали последнюю стоянку и окружили ее кострами; но они не спали всю ночь, и видели какие — то блуждающие повсюду тени, и слышали завывания невидимых волков. Ветер утих, воздух сделался неподвижным. Небо было ясное, и в нем светила молодая луна, но из ям и трещин в земле подымался едкий дым и белый лунный серп окутался туманом из Мордора.

Было холодно. К утру поднялся северный ветер, постепенно усиливавшийся. Все ночные призраки исчезли, и местность опустела. К северу тянулись опаленные холмы и дымящиеся провалы; с юга, и теперь уже совсем близко, высились утесы Кирит Горгора, Черные Ворота между ними и высокие, темные башни по сторонам. Ибо в своем последнем переходе Вожди Запада покинули старую дорогу, повернутую на восток, и приближались к Мораннону с северо — запада, как приближался когда-то Фродо.

Огромные створы под тройной аркой Черных Ворот были плотно закрыты. На бастионах никого не было видно. Кругом царило выжидающее молчание. Они достигли конца своего отчаянного пути и стояли одиноко в сером, холодном свете раннего утра перед стенами и башнями Мораннона. Никогда их войско не смогло бы взять эти стены и башни, даже если бы они привели с собой могучие осадные машины и если бы у Врага только и было войска, что на этих воротах.

Но они знали, что холмы и скалы вокруг Мораннона полны скрытых врагов, что темное ущелье за ним кипит злобными полчищами. И они увидели, что Назгулы слетелись и кружатся над башнями, словно стая коршунов, и следят за ними.

Но все же Враг не подавал о себе никакой вести.

Им оставалось теперь только играть свою роль до конца. Поэтому Арагорн выстроил свои войска, как считал нужным, и расположил их на двух больших холмах из обгорелых камней и земли, наваленных Орками за много лет тяжелого труда; а между этими холмами и Моранноном тянулось обширное, зловонное болото. После этого Вожди Запада выехали к Черным Воротам в сопровождении всадников и знамени, трубачей и герольдов. Впереди всех ехал Гандальф, за ним Арагорн с сыновьями Эльронда, и Эомер, и Имрахиль; и их сопровождали Леголас, Гимли и Перегрин, дабы здесь были представлены все враги Мордора.

Они приблизились к Мораннону на расстояние голоса, развернули знамя и затрубили в трубы; а тогда выступили герольды и обратились с речью к бастионам Мордора.

— Выходите! — вскричали они. — Пусть Владыка Темной Страны выйдет к нам! Пусть он нам ответит! Ибо он незаконно шел войной на Гондор и отнял его земли. Поэтому правитель Гондора требует, чтобы он исправил содеянное им зло и ушел навсегда. Пусть он выйдет!

Долгое время Ворота не отзывались ни голосом, ни звуком. Но у Саурона уже были свои замыслы, и он хотел сначала поиграть со своей добычей, прежде чем нанести ей смертельный удар. Поэтому когда Вожди Запада хотели уже повернуть обратно, раздался вдруг рокот барабанов и оглушительный рев трубы; средние створы Черных Ворот распахнулись, и из них выехало посольство Черной Крепости.

Впереди ехал на черном коне Некто, огромный и страшный, с лицом, как уродливая маска, с пламенем, выходящим изо рта и ноздрей. С головы до пят он был одет в черное; но это был не призрак, а живой человек. Так давно уже он сидел наместником в Барад — дуре, что забыл даже свое имя и называл себя только Голосом Саурона. И говорили, что родом он был из Нуменора, из тех Людей, что возлюбили темные знания и подчинились Саурону; и он был более жестоким, чем всякий Орк.

Он выехал, и с ним был лишь небольшой отряд черных воинов под черным знаменем с красным изображением Ока. Он остановился в нескольких шагах от Вождей, окинул их презрительным взглядом и засмеялся.

— У кого из вас есть достаточно власти, чтобы говорить со мною? — спросил он. — Или достаточно разума, чтобы понять меня? Не у тебя, конечно!

— насмешливо обратился он к Арагорну. — Чтобы стать подлинным вождем, нужно большее, чем кусок Эльфова стекла и чем вот такой сброд. Это найдется и у любого другого Бродяги!

Арагорн не сказал ни слова, но поймал его взгляд и удержал своим, и некоторое время они боролись; но вскоре — хотя Арагорн не шевельнулся и не притронулся к оружию — посланец Мордора вскрикнул и отшатнулся, словно от удара. — Я глашатай и посланник, и на меня нельзя нападать! — вскричал он.

— Там, где этот закон соблюдается, — произнес Гандальф, — посланники не ведут себя с такой наглостью. Но никто сейчас и не угрожает тебе. С нашей стороны тебе нечего бояться, пока ты не выполнишь своего дела. Но если твой господин не стал мудрее, то ты, как и все его слуги, будешь в большой опасности.

— Вот как! — сказал посланец. — Значит, говорить будешь ты, старик?

Нам уже доводилось слышать о тебе, о твоих странствованиях, о кознях, которые ты строишь издали. Но на этот раз ты сунул нос чересчур далеко, почтенный Гандальф; и сейчас ты увидишь, что бывает, если ты посмеешь явиться. — Он махнул одному из своих воинов, и тот подал ему какой-то сверток в черной ткани.

Посланец Мордора сдернул ткань и, к горестному изумлению Вождей Запада, показал им сначала короткий меч, который всегда был у Сэма, затем серый плащ с эльфовой пряжкой и кольчугу из митриля, которую Фродо носил под одеждой. При этом зрелище в глазах у них потемнело, и сердце словно остановилсь, и всякая надежда исчезла. Пиппин, стоявший позади Имрахиля, отчаянно вскрикнул и рванулся к вещам.

— Молчи! — сурово приказал Гандальф и оттолкнул его назад; но Посланец громко засмеялся.

— Так у вас есть и еще один такой малыш? — вскричал он. — Не знаю, зачем они вам; но посылать их соглядатаями в Мордор — это самое безумное, что вы могли сделать. Ну, я все-таки доволен, ибо мне ясно, что хотя бы этот щенок видел эти знаки раньше, и вы напрасно отказались бы от них.

— Я и не отказываюсь, — произнес Гандальф. — Конечно, я знаю их и всю их историю, — а ты, гнусный Голос Саурона, при всей своей злобности не можешь сказать этого. Но зачем ты принес их сюда?

— Кольчуга Карликов, плащ Эльфов, меч Павшего Запада и соглядатай из ничтожного Шира… нет, не вздрагивайте!.. мы хорошо знаем их, — вот признаки заговора! Может быть, вам и не жаль будет потерять ту тварь, что носила их; а может быть, напротив, она дорога вам? Если да, то напрягите разум, если он еще остался у вас. Ибо Саурон не любит соглядатаев, и судьба этой твари зависит от вашего выбора.

Никто из них не ответил ему; но он видел бледность у них в лицах и ужас у них в глазах, и снова засмеялся, так как шутка показалась ему удачной. — Так, так! — сказал он. — Малыш был вам дорог, как я вижу. А его дело — не такое, чтобы вы пожелали ему неудачи? Но оно все — таки не удалось. И теперь он целые годы будет терпеть медленные мучения, такие медленные и длительные, как лишь позволит наше искусство; и никогда он не вернется к вам; разве что, быть может, будет сломлен и переделан, а тогда отпущен к вам, чтобы вы посмотрели, чего добились. А это непременно будет, если только вы не примете условий моего повелителя.

— Скажи эти условия. — Голос у Гандальфа был твердый, но стоявшие поблизости увидели у него в глазах тревогу, и он вдруг показался им старым, потрясенным и разбитым. Они не сомневались, что он согласится на все, что ему скажут.

Условия были тяжелыми. Войска Гондора и его союзников должны были немедленно отойти за Андуин, предварительно поклявшись не выступать против Саурона ни с каким оружием, ни явным, ни тайным. Весь Итилиен навсегда отходил к Саурону, а все страны западнее Реки, до Туманных гор и до Роханского прохода, обязывались сложить оружие и платить Мордору тяжелую дань; они обязывались также восстановить разрушенный Изенгард. — Там будет жить наместник Саурона, — сказал Посланец, — но не Саруман, оказавшийся недостойным, а другой, кому Владыка будет доверять больше. — И все поняли, что этим наместником будет он сам и что он обратит все страны Запада в рабство.

Но Гандальф сказал на это: — Слишком многого вы хотите в обмен на одного пленника: столько твой господин получил бы только ценою долгой войны. Или на полях Гондора он потерял надежду на победу? А если ценить этого пленника так высоко, то где залог, что Саурон, великий в обмане и предательстве, выполнит свои обязательства? Где пленник? Приведите его и Отдайте нам, а тогда мы подумаем над условиями.

И тут Гандальфу, следившему за Посланцем так зорко, словно они схватились в смертельном бою, показалось, что на одно мгновение Посланец растерялся; но тотчас же он захохотал снова.

— Остерегайся говорить дерзко с Голосом Саурона! — вскричал он. — Ты требуешь залога? Саурон не дает их. Если ты ищешь его милостей, ты должен сначала выполнить его требования. Условия вам известны. Поступайте теперь, как хотите!

— Вот как мы поступим, — произнес вдруг Гандальф. Он распахнул плащ, и яркая белизна его одежды сверкнула в этом мрачном месте, как меч. Перед его поднятой рукой Посланец попятился, и Гандальф подошел и отобрал у него кольчугу, меч и плащ. — Вот это мы возьмем, в память о нашем друге, — сказал он. — Но ваши условия мы отвергаем бесповоротно. Уходи, ибо твое посольство окончено, и смерть близка к тебе. Мы пришли сюда не для того, чтобы тратить слова с Сауроном, бесчестным и презренным; тем менее — с его рабами. Уходи!

Посланец Мордора не смеялся больше. От гнева и изумления лицо у него исказилось и стало похожим на морду дикого зверя, обманутого в своей попытке схватить добычу. Ярость наполнила его, и изо рта у него потекла пена, и он издавал странные сдавленные звуки. Но страх в нем был сильнее гнева. Вскрикнув, он повернул коня и со своими воинами помчался йбратно в Кирит Горгору. Но при этом его воины затрубили, подавая давно условленный сигнал; и не успели они достичь Ворот, как ловушка Саурона захлопнулась.

Загрохотали барабаны, в небо взлетели огни. Все створы Мораннона распахнулись настежь, и из них стремительно вылетело огромное войско, словно вода, хлынувшая из поднятых шлюзов. Вожди Запада поспешили вернуться к своим армиям. Пыль тучей поднялась в воздух, когда по дороге с востока кинулись толпы, скрывавшиеся в тени Эред Литуи. Со склонов по обе стороны Мораннона хлынули Орки без числа. Армия Запада оказалась окруженной; враги превосходили их численность в десять раз и более. Саурон схватил приманку железными челюстями.

У Арагорна едва оставалось время, чтобы отдать приказания. Он стоял с Гандальфом на одном из холмов, и над ним развевалось знамя с Древом и Звездами; а на другом холме стояли рядом знамена Рохана и Дол Амрота — Белый Конь и Серебряный Лебедь. И каждый из холмов ощетинился во все стороны мечами и копьями. Впереди, лицом к Мораннону, стояли сыновья Эльронда, слева от них — Дунедаины Севера, справа — Имрахиль со своими воинами.

Подул ветер, и запели трубы, и засвистели стрелы; и солнце окуталось дымом и покраснело, словно перед закатом, а из мрака вверху слетели, злобно крича, Назгулы, и гибельные взмахи их крыльев гасили всякую надежду в сердцах.

Пиппин согнулся от ужаса, когда Гандальф отверг условия Мордора и этим обрек Фродо на несказанные муки; но потом он овладел собой и теперь стоял рядом с Берегондом в первом ряду воинов Гондора. Ему хотелось только умереть, раз уж все погибло.

— Хотел бы я, чтобы Мерри был здесь, — услышал он свой собственный голос при виде надвигающихся вражеских полчищ. — Теперь, кажется, я понимаю бедного Денетора. Мы с Мерри могли бы умереть вместе. Но его здесь нет.

Надеюсь, что его смерть будет легче. А я сделаю все, что могу.

Он обнажил меч и вгляделся в красные с золотом руны, насеченные на клинке. "Вот для чего он выкован, — подумалось ему. — Если бы мне удалось убить этого гнусного Посланца, я бы тогда сравнялся с Мерри. Ну, что ж, я свалю хоть нескольких этих скотов. Хотелось бы мне снова увидеть солнце и траву у себя дома!"

Тут на них обрушилась первая атака. Правда, передовые Орки приостановились, влетев в болото перед холмами, и только осыпали осажденных градом стрел. Но позади них спешили, рыча, как звери, горные Тролли из Горгорота — огромные, покрытые твердой, чешуйчатой броней — или шкурой, и в руках у них были круглые черные щиты и тяжелые молоты. Не останавливаясь, они кинулись прямо через болото. Как буря, налетели они на воинов Гондора и схватились с ними врукопашную. Берегонд, рядом с Пиппином, получил удар, от которого зашатался и упал, и Тролль, сваливший его, наклонился, протягивая к нему жадные лапы, ибо эти гнусные создания перегрызают горло тем, кого свалили.

Но Пиппин ударил его сверху вниз, и украшенный рунами клинок из Вестернессе пронзил его шкуру и ушел глубоко во внутренности, и черная кровь хлынула из раны. Тролль покачнулся и рухнул, как утес, прямо на Берегонда и Пиппина. Мрак и боль окутали Хоббита, и он словно начал погружаться в бездонную тьму.

"Значит, это и есть конец", — успел подумать он и почти засмеялся мысленно, радуясь, что сбросил, наконец, весь гнет тревоги и страха. Но, уже исчезая, он услышал, словно из далекого, забытого прошлого, чей — то голос, кричавший: — Орлы летят! Орлы летят!

На мгновение Пиппин словно задержался на пороге небытия.

"Бильбо! — подумал он. — Это из его сказок. Но нет, эта сказка — моя, и она кончилась. Прощайте все!" И тут для него все исчезло.

ГЛАВА XI ГОРА УЖАСА

Сэм подложил под голову своему другу изорванный плащ Орков, а потом вместе с ним укрылся серой одеждой из Лориена; при этом его мысли перенеслись к этой прекрасной стране и к Эльфам, и он надеялся, что ткань, сделанная их руками, может каким — нибудь чудом укрыть его в этой страшной, безнадежной пустыне. Он слышал, как затихают крики и шум по мере того, как войска проходят через Изенмоут. Повидимому, в толкотне, в смешении нескольких разноплеменных отрядов их бегство не было замечено — по крайней мере, еще не было.

Сэм отпил глоток воды, но заставил Фродо выпить побольше; а когда его друг немного пришел в себя, он уговорил его съесть целую лепешку драгоценного лембас. Потом, слишком усталые даже для того, чтобы бояться, они уснули. Но спали они недолго и неспокойно, ибо их влажная кожа застывала, жесткие камни впивались им в тело и они зябли.

Утром снова разлился серый свет, ибо вверху все еще дул западный ветер; но внизу, за оградами Страны Мрака, воздух казался почти мертвым — холодным и все же душным. Сэм выглянул из ямы. Местность вокруг была голая, плоская, тусклая. На ближайших дорогах не было никакого движения; но Сэм боялся чьих — нибудь зорких глаз со стороны Изенмоута, который был не дальше, чем в фурлонге к северу от них. Далеко на юго — востоке, словно темная тень, высилась Гора. Она окуталась дымом, и этот дым поднимался кверху и уносился на восток; но в то же время по склонам скатывались огромные клубы тумана, растекаясь по равнине. В нескольких милях к северо — западу стояли серыми призраками предгорья Эред Литуи, а еще дальше за ними возвышались туманные северные вершины, как ряд далеких облаков, чуть темнее низко нависающего неба.

Сэм попытался определить расстояния и решить, в каком направлении идти. — Миль пятьдесят, и ни шагу меньше, — мрачно пробормотал он, не сводя взгляда с грозной Горы. — А при теперешнем состоянии Фродо, этого наверняка хватит на неделю. — Он покачал головой, и в уме у него возникла еще одна мрачная мысль. Надежда никогда не умирала надолго в его отважном сердце, и до сих пор он всегда умел придумать что — нибудь, чтобы вернуть ее. Но сейчас он увидел, наконец, горькую истину: в лучшем случае припасов им хватит только, чтобы дойти до цели; а когда задача будет выполнена, они останутся посреди ужасной равнины, одинокие, без пищи и крова. Возврата для них не будет.

"Так вот как кончится то, что я должен был начать! — подумал он. — Я помогу Фродо дойти до самого конца, а тогда умру с ним вместе? Что ж, если такова моя задача, я должен ее выполнить. Но мне ужасно хотелось бы снова увидеть Хоббитон, и Рози с братьями, и Старика, и всех прочих. И мне почему — то кажется, что Гандальф не послал бы Фродо с таким делом, если бы у него не было надежды на возвращение. Все начало портиться с тех пор, как Гандальф погиб в Мориа. Лучше бы этого не было. Он бы придумал что — нибудь".

Но в то самое время, когда надежда у Сэма умирала или казалась умирающей, она превратилась в новую силу. Ничем не примечательное Сэмово лицо сделалось строгим, почти суровым; воля в нем окрепла, и по всему телу пробежала дрожь, словно он превращался в какое — то существо из стали и камня, не уступающее ни отчаянию, ни усталости, ни бесконечным милям пустыни.

С новым чувством ответственности он перевел взгляд на ближайший участок местности, обдумывая следующий ход. Когда свет немного усилился, он с изумлением увидел, что поверхность, издали казавшаяся обширной, ровной плоскостью, на самом деле вся изрезана и изрыта. Действительно, вся Горгоротская равнина была усеяна большими и малыми воронками, словно на нее, когда она была еще мягкой грязью, обрушился град из крупных и мелких каменьев. Самые большие воронки были окружены валами щебня, и от них во все стороны разбегались широкие трещины. В такой местности можно переползать от одной воронки к другой, незримо даже для самых зорких глаз в этой зорко охраняемой стране; по крайней мере, это возможно для того, у кого есть силы и кто не спешит. Для того же, кто голоден и устал, кто должен уйти как можно дальше, пока жив, перспективы выглядят не так благоприятно.

Обдумав все это, Сэм вернулся к своему другу. Ему не нужно было будить его: Фродо лежал навзничь с открытыми глазами, глядя в облачное небо.

— Ну вот, Фродо, — сказал Сэм, — я осмотрелся вокруг и кое — что обдумал. На дорогах никого нет, и нам лучше всего уйти отсюда, пока можно.

Но сможете ли вы идти?

— Смогу, — ответил Фродо. — Я должен.

Они снова двинулись в путь, переползая от воронки к воронке, затаиваясь во всяком укрытии, какое им попадалось, но все время продвигаясь наискось к холмам северной гряды. При этом восточная дорога все время шла рядом с ними, но потом отдалилась, приблизилась к предгорьям и ушла в черную тень далеко впереди. Ни Людей, ни Орков не было видно на ее ровной, серой полосе, ибо Темный Владыка почти уже закончил передвижку своих армий; и даже в своей, собственной стране он предпочитал таинственность ночи, боясь ветров внешнего мира, обратившихся против него и разрывающих его покровы; и его тревожила весть о двух отважных врагах, не остановленных его оградами.

Хоббиты с трудом прошли несколько миль и остановились. Фродо казался почти обессиленным. Сэм видел, что он не уйдет далеко, то ковыляя медленно и неуверенно, то кидаясь в спотыкающийся бег.

— Вернемся на дорогу, Фродо, пока светло, — предложил Сэм. — Доверимся удаче снова! Прошлый раз она почти изменила нам — почти, но не совсем.

Пройдем побыстрее еще несколько миль, а там — привал.

Риск был гораздо больше, чем он думал; но Фродо был слишком занят своим бременем и своей внутренней борьбой, чтобы спорить, и почти слишком поддавался отчаянию, чтобы бороться. Они взобрались на насыпь и пошли по жесткой, безжалостной дороге, которая вела прямо к Черной Крепости. Но счастье было на их стороне, и до конца дня они не встретили никого и ничего живого; а когда настала ночь, они скрылись во мраке Мордора. Вся страна теперь нахмурилась, словно перед великой бурей; ибо Вожди Запада уже миновали Перекресток и предавали пламени мертвые луга Имлад Моргула.

Итак, отчаянное путешествие продолжалось, и Кольцо направлялось к югу, а знамена вождей — к северу. Для Хоббитов каждый день и каждая миля были тяжелее предыдущих, ибо их силы таяли, а местность становилась все труднее.

Днем они не встречали врагов. Ночью, когда они прятались или тревожно дремали в укрытиях близ дороги, им иногда слышались крики и топот множества ног или же быстрое щелканье подков какого — нибудь безжалостно подгоняемого скакуна. Но страшнее всех этих опасностей была все более приближающаяся угроза — злобная угроза Силы, подстерегающей их, затаившейся в глубокой сосредоточенности и в бессонном коварстве за темным покровом, окутавшим ее Трон. Чем ближе они подходили, тем чернее и выше росла стена этого мрака, словно всепоглощающая ночь последнего конца мира.

И вот настал ужасный вечер: в тот час, когда Вожди Запада подошли к пределам живых стран, двое странников пришли к полному отчаянию. С тех пор, как они ускользнули от Орков, прошло четыре дня, но время лежало позади них, как все более сгущающийся кошмар. Весь этот последний день Фродо не говорил ни слова и шел, сгорбившись, часто спотыкаясь, словно не видя больше, куда ступают его ноги. Сэм догадывался, что из всех их мук его другу досталась худшая: растущий гнет Кольца, бремени для тела и мучения для души. С беспокойством Сэм наблюдал, как часто поднимается левая рука Фродо, словно для того, чтобы отвести удар или заслонить его сощуренные глаза от страшного взгляда Ока, силящегося заглянуть в них; а иногда его правая рука поднималась, сжавшись, к груди, а затем медленно опускалась, когда воля брала верх над нею.

Сейчас, в вернувшемся ночном мраке, Фродо сидел, свесив голову почти до колен, устало уронив наземь руки со слабо подергивающимися пальцами. Сэм следил за ним, пока тьма не покрыла их обоих, отрезав друг от друга. Он не мог больше найти ни слова, чтобы оказать ему, и погрузился в собственные мрачные мысли. Как бы он ни был измучен усталостью и постоянным страхом, какие — то силы у него оставались. У лембас была некая особенность, без которой они оба уже давно бы погибли. Он не утолял голода, и мысли Сэма порой наполнялись воспоминаниями о еде и тоской по простому хлебу и мясу.

Но в лепешках Эльфов таилось что — то, проявлявшееся все больше, когда путники питались только ими, не смешивая их с другой пищей. Они поддерживали волю, они давали силы терпеть, они укрепляли суставы и мышцы свыше меры, отпущенной всякому смертному. А сейчас нужно было принять новое решение. Идти по этой дороге было больше нельзя: она шла дальше на восток, уходя в великую Тень. Гора же высилась теперь справа, почти прямо на юге, и они должны свернуть к ней. Но между нею и ними еще простиралось обширное пространство голой, дымящейся, покрытой шлаком равнины.

— Воды, воды! — пробормотал Сэм. Он отказывал себе в ней, и язык у него, казалось, распух в пересохшем рту; но, несмотря на все его старания, воды у них оставалось очень немного — полфляжки, а идти предстояло, быть может, еще несколько дней. И она уже давно бы кончилась, если бы они не решились идти по дороге. Ибо вдоль дороги, через большие промежутки, встречались цистерны для войск, спешно посылаемых через эту безводную область. В одной из них Сэм нашел немного воды, затхлой и замутненной Орками, но все же утолившей их крайнюю жажду. Но это было позавчера. Больше надежды найти ее не было.

Наконец, устав от своих тревог, Сэм задремал, решив отложить их на завтрашний день: он не мог выдержать больше, сон и бодрствование беспокойно смешивались. Ему виделись огни, словно горящие глаза, и слышались звуки, словно шорох диких зверей или чьи — то отчаянные вопли; и он вскакивал, чтобы увидеть вокруг себя только пустую темноту. Один раз, когда он вскочил и тревожно оглядывался, ему показалось, что, хоть и не во сне, он видит какие — то бледные огни, вроде глаз; но вскоре они мигнули и погасли.

Страшная ночь уходила медленно и неохотно. Рассвет был тусклым, ибо здесь, вблизи от Горы, воздух всегда был мутным, а от Черной Крепости плыли обрывки мрака, который Саурон ткал вокруг себя. Фродо лежал на спине и не шевелился. Сэм стоял с ним рядом; ему не хотелось говорить, но он знал, что слово теперь за ним: он должен побудить волю своего друга к новому усилию.

Наконец, наклонившись, он погладил Фродо по голове.

— Проснитесь, друг мой, — шепнул он ему на ухо. — Пора идти.

Словно разбуженный внезапным звонком, Фродо вскочил и поглядел на юг; но, увидев Гору, он вздрогнул.

— Я не могу, Сэм, — прошептал он. — Это такая тяжесть, такая тяжесть…

Еще до того, как говорить, Сэм знал, что это будет бесполезно и что его слова принесут больше вреда, чем пользы, но сострадание те позволяло ему молчать. — Дайте мне понести его за вас, — сказал он. — Вы знаете, что я смогу это сделать, и с радостью, пока у меня есть силы.

Глаза у Фродо дико блеснули. — Прочь! Не трогай меня! — вскричал он. — Оно мое, мое! Прочь! — И его рука поднялась к рукояти меча. Но тут же голос у него изменился. — Нет, нет, Сэм, — с грустью произнес он. — Но ты должен понять. Это мое бремя, и никому другому нельзя нести его. Слишком поздно, Сэм, милый! Ты больше не можешь помочь мне. Я уже почти в его власти. Я не могу отдать его, а если ты попытаешься заставить меня, я сойду с ума.

Сэм кивнул. — Понимаю, — сказал он. — Но я думаю, Фродо, что есть вещи, без которых мы можем обойтись. Почему бы нам не облегчить свою ношу?

Теперь мы пойдем как можно прямее. — Он указал на Гору. — Незачем брать с собою то, что может нам не понадобиться.

Фродо снова взглянул в сторону Горы. — Да, — произнес он, — на этом пути нам понадобится немногое. А в конце у него — ничто.

Он отстегнул и отбросил щит Орков, потом сбросил шлем. Откинув серый плащ, он отстегнул и уронил тяжелый пояс вместе с мечом в ножнах. Лохмотья черного плаща он изорвал в клочья и разбросал по ветру. — Вот! Больше я не буду Орком! — вскричал он. — И не возьму никакого оружия, ни светлого, ни темного. Пусть они берут меня, если хотят.

Сэм поступил так же и сбросил доспехи Орков; и он вынул кое — что из своей сумки. Каждый предмет был ему дорог — хотя бы только потому, что он нес их так далеко и с таким трудом. Тяжелее всего ему было расставаться с кухонной утварью. При одной мысли об этом глаза у него налились слезами.

— Вы помните тот кусок кролика, Фродо? — спросил он. — И нашу стоянку яа теплом берегу, там, где мы встретили Фарамира?

— Боюсь, что нет, Сэм, — ответил Фродо. — Я, конечно, знаю, что все это было, но увидеть не могу. У меня не осталось ничего — ни вкуса пищи, ни ощущения воды, ни памяти о дереве, траве и цветке, ни звука ветра, ни воспоминаний о луне и звездах. Я словно голый в темноте, Сэм, и нет ничего между мною и огненным колесом. Я начинаю видеть его даже наяву, и все остальное гаснет.

Сэм взял его руку, крепко сжал и приложил к груди. — Тогда чем скорее мы избавимся от него, тем скорее отдохнем, — сказал он, запинаясь, не находя ничего лучшего. — Слова не помогут, — пробормотал он про себя, собирая все, что решил покинуть здесь. Ему не хотелось оставлять все это на виду, напоказ любому взгляду. — Вонючка, кажется, нашел Оркову кольчугу, и не к чему ему находить еще меч. Руки у него достаточно скверные, даже когда пустые. И незачем ему трогать мои кастрюли! — С этими словами он снес все вещи к одной из зияющих трещин, покрывавших местность, и сбросил их туда.

Лязг его драгоценных кастрюль, падающих во мрак, прозвучал для его сердца, как похоронный звон.

Он вернулся к Фродо, а тогда отрезал от Эльфовой веревки небольшой кусок, который должен был заменить его другу пояс и придерживать серый плащ ему вокруг стана. Остальную веревку он тщательно свернул и спрятал в сумку.

Кроме этого, он сохранил только остатки припасов и фляжку да еще Жало, висевшее у него на поясе; а в кармане куртки на груди он укрыл звездную склянку и ту коробочку, которую Галадриэль подарила ему самому.

И вот, наконец, они обратились лицом к Горе и двинулись в путь, не думая больше об укрытиях, подчиняя свою усталость и слабеющую волю только одной цели: идти. В сумрачности этого тусклого дня их едва ли заметил бы кто — нибудь, разве что совсем близко. Из всех Рабов Темного Владыки, только Назгулы могли бы предупредить его о врагах, маленьких, но неуклонно пробирающихся к самому сердцу его зорко охраняемой страны. Но Назгулы на своих черных крыльях улетели с иными целями: они собрались далеко отсюда, покрывая тенью путь Вождей Запада, и туда же обратилась мысль Черной Крепости.

В этот день Сэму показалось, что его друг обрел новые силы — в большей мере, чем можно было объяснить незначительным облегчением ноши. В первых переходах они ушли дальше и быстрее, чем надеялись. Местность была суровая и трудная, но они ушли далеко, и Гора все приближалась. Но когда день начал клониться к вечеру, а тусклый свет начал быстро угасать, то Фродо снова сгорбился и стал спотыкаться, словно сделанных усилий было слишком много для него.

На последнем привале он упал и сказал: — Я хочу пить, Сэм. — И умолк.

Сэм дал ему глоток воды; оставался еще только один. Он сам не пил ни капли; и теперь, когда ночь Мордора снова окутала их, его мысли были полны воспоминаниями о воде; и каждый ручей, и ручеек, и источник, какой когда — либо встречался ему в зеленой тени или в блеске солнца, журчал и струился перед его ослепшими глазами и мучил его. Сэм ощущал холодный ил вокруг пальцев на ногах, как когда бродил в пруду у Заводей вместе с Джолли Коттоном, Томом Нибсом и их сестрой Рози. — Но это было много лет назад, — вздохнул он. — Обратный путь, если он есть, ведет через Гору.

Он не мог уснуть и спорил сам с собой. — Что ж, дело идет лучше, чем я надеялся, — упрямо говорил он. — По крайней мере, началось лучше. Я думаю, мы прошли уже с полпути, прежде чем остановились. Еще один день — и готово.

— И тут он запнулся.

— Не будь глупцом, Сэм Гамджи, — ответил ему его собственный голос. — Он не сможет больше двигаться так быстро, да и вообще скоро не сможет двигаться. И ты сам не протянешь долго, если будешь отдавать ему всю воду и почти всю пищу.

— Но я смогу идти, и я пойду.

— Куда?

— К Горе.

— А что потом, Сэм Гамджи, что потом? Если вы и попадете туда, то что вы сделаете? Он своими силами не сможет сделать ничего.

К своему огорчению, Сэм увидел, что не может на это ответить. У него не было ясного понятия. Фродо мало говорил с ним о цели своего пути, и Сэм лишь смутно знал, что нужно каким — то образом бросить Кольцо в огонь. — Огненная Пропасть, — Пробормотал он, вспоминая ее старинное название. — Но если Фродо и знает, где искать ее, то я — нет.

— Ну, вот! — ответили ему. — Все это бесполезно. Он и сам так говорил.

Ты глупец, если продолжаешь надеяться и бороться. Вы оба уже давно могли бы лечь и уснуть, не будь вы такими упрямыми. Вы и сейчас можете лечь и сдаться. Вы никогда не достигнете вершины.

— Я дойду, если даже мне придется оставить все, кроме собственных костей, — возразил Сэм. — И понесу Фродо, если даже у меня от этого сломается спина и разорвется сердце. Так что хватит споров!

В этот момент он почувствовал, что земля под ним трепещет, и услышал или ощутил глубокий, отдаленный гул, словно рокот таящегося под землей грома. Быстрое красное пламя мелькнуло под тучами и погасло. Гора тоже спала неспокойно.

Наступил последний день их пути к Ородруину, и он был мучительнее всего, что Сэм когда — либо представлял себе. Все у него болело, а рот высох так, что он уже не мог проглотить ни кусочка. Было темно, и не только потому, что Гора дымилась: казалось, собирается гроза, и далеко на юго — востоке в черном небе вспыхивали молнии. Что всего хуже — воздух наполнился дымом; дышать было тяжело и больно, и головы у них кружились так, что они спотыкались и часто падали. Но воля у них оставалась крепкой, и они, хоть и с трудом, продолжали идти.

Гора подползала все ближе; теперь, когда они поднимали голову, она заслоняла все остальное и высилась перед ними, огромная и страшная: груда пепла, шлаков и обожженного камня, из которой ее вершина поднималась острым конусом до облаков. Прежде чем дневной сумрак окончился и настоящая ночь наступила снова, они уже ползли и спотыкались у самого ее подножья.

Задыхаясь, Фродо упал наземь. Сэм сел возле него. К своему удивлению, он ощущал не только усталость, но и легкость, и голова у него опять прояснилась. Никакие споры больше не смущали его. Он знал все доводы отчаяния и не хотел больше слушать их. Его решение было принято, и только смерть заставила бы его отступить. Он не чувствовал больше желания спать и даже потребности в сне — скорее в бодрствовании. Он знал, что все трудности и опасности сходятся теперь в одну точку: следующий день будет роковым, будет днем последнего усилия или поражения, днем последнего вздоха.

Но когда он настанет? Ночь казалась бесконечной, время словно остановилось, минута за минутой проходила, не складываясь в часы, не принося изменений. Сэм начал думать, что снова пришла тьма, в которой больше не будет рассвета. Потом он схватил Фродо за руку. Она была холодна и дрожала. Его друга бил озноб.

— Не нужно было выбрасывать одеяло, — пробормотал Сэм. Он лег и обнял Фродо, пытаясь согреть его своим телом. Потом он уснул, и тусклый свет последнего дня их странствований нашел их лежащими бок о бок. Ветер упал накануне; теперь он дул с севера и все усиливался; и свет невидимого солнца медленно просочился в тень, где лежали Хоббиты.

— Теперь пора! Еще одно усилие! — произнес Сэм, с трудом поднимаясь.

Он наклонился к Фродо, чтобы осторожно поднять и его. Фродо застонал, но, напрягая волю, поднялся и снова упал на колени. Он с трудом поднял глаза к темным склонам Горы Ужаса, высящейся над ним, и измученно пополз на четвереньках.

Сэм смотрел на него и плакал в душе, но ни слезинки не могло появиться в его воспаленных глазах. — Я сказал, что понесу его, пусть хоть спина у меня сломается, — пробормотал он, — и понесу!

— Послушайте, Фродо! — вскричал он. — Я не могу нести его вместо вас, но могу понести вас с ним вместе. Так что вставайте, дорогой друг! Сэм повезет вас. Только скажите ему, куда идти, и он пойдет!

Фродо взобрался ему на спину, свесил руки ему через шею; Сэм крепко прихватил ему ноги локтями и с трудом встал. а тогда изумленно почувствовал, как легка его ноша. Он боялся, что у него едва хватит сил поднять своего друга, и ожидал, что ему придется разделить с ним гнетущую тяжесть проклятого Кольца. Но это было не так. Потому ли, что Фродо был так истощен долгими страданиями, ранами от кинжала и от ядовитых челюстей Шелоб, горестью, страхом и бесконечными странствованиями, или потому, что Сэму была дарована какая — то новая сила, но только он поднял Фродо так же легко, словно нес на закорках ребенка — Хоббита в веселой игре где — нибудь в полях и лугах Шира. Он глубоко передохнул и двинулся вверх.

Они подошли к Горе с севера и немного с запада; здесь ее длинные серые склоны были неровными, но не крутыми. Фродо не говорил ничего, так что Сэм старался, как мог, без всякого другого руководства, кроме стремления подняться как можно выше, пока силы не покинули его, а воля не ослабла. Он карабкался все выше и выше, поворачивая то туда, то сюда, чтобы облегчить себе подъем, нередко спотыкаясь и под конец еле ползя, словно улитка с тяжелым грузом на спине. Когда воля уже не могла толкать его вперед, а ноги подломились, он остановился и осторожно опустил своего друга наземь.

Фродо открыл глаза и перевел дыхание. Здесь, выше дыма и чада, вьющегося и ползущего внизу, дышать было легче.

— Спасибо, Сэм, — хрипло прошептал он. — Далеко ли нам еще идти?

— Не знаю, — ответил Сэм, — потому что не знаю, куда мы идем.

Он обернулся назад, потом взглянул вверх; и он поразился тому, как далеко увело его последнее усилие. Стоя одиноко и зловеще. Гора казалась выше, чем была в действительности. Сэм видел теперь, что она выше перевала Эфель Дуата, по которому они с Фродо прошли. Обрывистые, сильно изрезанные склоны ее основания поднимались над равниной футов на триста, а над ними, примерно на половину этой высоты, возносился ее узкий центральный конус, как огромная дымовая труба, заканчиваясь иззубренными краями кратера. Но Сэм уже поднялся до половины основания, и Горгоротская равнина лежала внизу, окутанная дымом и тенями. Взглянув вверх, он закричал бы, если бы ему позволило пересохшее горло: среди каменных глыб и обрывов он ясно увидел тропу или дорогу. Она шла крутым подъемом с запада и извивалась вокруг Горы, как змея; а перед тем, как скрыться из виду, она достигала подножья конуса с его восточной стороны.

Сэм не видел тропы поближе к себе, так как здесь склон поднимался круто; но он догадывался, что если им удастся подняться еще чуть выше, они попадут прямо на тропу. Луч надежды вернулся к нему. На Гору все — таки можно подняться. — Она словно нарочно тут появилась, — пробормотал он. — Не будь ее, мне пришлось бы признать, что, в конце концов, мы побеждены.

Тропа была проложена, конечно, не для Сэма. Он и не знал, что смотрит на Сауронову дорогу из Барад-дура в Саммат Наур, Пещеру Огня. Она выходила из западных ворот Черной Крепости, пересекала по железному мосту глубокую пропасть, потом она шла по равнине между двумя дымящимися расселинами и по длинной наклонной насыпи достигала восточного склона Горы. Потом, извиваясь и обходя весь ее огромный массив от юга до севера, она поднималась высоко на верхний конус — все — таки не достигая его дымящейся вершины — и уходила в темное отверстие, обращенное на восток, прямо напротив окна в окутанной мраком твердыне Саурона, откуда смотрело его Око. Огненные бури в недрах Горы часто засыпали или разрушали дорогу, но руками несчетного множества Орков она всегда бывала расчищена и исправлена.

Сэм глубоко перевел дыхание. Дорога была, но как подняться к ней по склону, он не знал. Прежде всего нужно было дать отдохнуть болевшей спине.

Он лег навзничь рядом с Фродо, и некоторое время оба лежали молча, неподвижно. Свет медленно усиливался. Вдруг Сэма охватило непонятное чувство, сходное с ощущением настойчивого зова, словно кто — то окликнул его: "Скорей, скорей, или опоздаешь!" Он сделал над собою усилие и встал.

Фродо как будто тоже услышал зов. Он с трудом поднялся на колени.

— Я поползу, Сэм, — произнес он, задыхаясь.

Фут за футом, как маленькие серые букашки, преодолевали они подъем по склону. Они достигли тропы; она оказалась широкой, вымощенной плотно утоптанным щебнем и пеплом. Фродо взобрался на нее, а потом, словно подчиняясь какому-то приказу, медленно обратился лицом к востоку. Вдали висел, как завеса, Сауронов мрак; но, подхватываемые ли порывами ветра из внешнего мира или движимые какой — то тревогой изнутри, плотные тучи заколыхались, раздвинулись на мгновение; а тогда Фродо увидел черные — чернее и темнее обширного мрака вокруг них — острые шпили и железный венец самой верхней из башен Барад — дура. Только на мгновение показалась она, а потом, словно из какого — то огромного окна в неизмеримой вышине, ударило в сторону севера красное пламя — блеск пронзающего Ока; и тучи сдвинулись снова, и страшное видение исчезло. Око было обращено не к ним: оно смотрело на север, туда, где стояли, выжидая. Вожди Запада, и туда обратилась вся его злоба, так как Сила намеревалась нанести последний удар; но Фродо от этого ужасного взгляда упал, как пораженный насмерть. Рука у него потянулась к цепочке на шее.

Сэм опустился над ним на колени. Он услышал слабый, почти беззвучный шепот Фродо: — Помоги мне, Сэм! Помоги! Удержи мою руку! Я не могу остановить ее. — Сэм взял его руки, сложил их ладонь к ладони и поцеловал, потом ласково сжал между своими. Ему пришла вдруг в голову мысль: "Он заметил нас. Ну, Сэм Гамджи, теперь для нас все кончено".

Он снова поднял Фродо себе на спину и прижал его руки себе к груди, а ноги оставил свободными. Потом он нагнул голову и начал подниматься по дороге. Это было не так легко, как казалось с первого взгляда. К счастью, пламя, бурлившее, когда Сэм стоял на крыше Кирит Унгола, струилось по южному и западному склону, а с этой стороны дорога не была перегорожена. Но зато во многих местах она обвалилась, или же в ней зияли широкие трещины.

Сначала она шла, поднимаясь, на восток, потом резко сворачивала на запад.

На повороте она глубоко врезалась в груду выветренного шлака, извергнутого некогда пламенными недрами Горы. Задыхаясь под своей ношей, Сэм миновал поворот; и в это самое время он уловил уголком глаза что — то, мелькнувшее с обрыва, словно оттуда, когда он проходил, свалился большой камень.

Вдруг что — то тяжелое обрушилось на него, и он упал ничком, ободрав тыльные стороны рук, в которых сжимал руки своего друга. И он понял, что произошло, когда услышал над собою ненавистный голос.

— Зззлой хозззяин! — прошипел голос. — Зззлой, он лжет нам, лжжжет Смеаголу, Голлум! Нельзя так! Нельзззя обижать Сссокровище! Отдай его Смеаголу, отдай нам! Пусссть он отдассст!

Яростным усилием Сэм поднялся. Тотчас же он выхватил меч, но ничего не мог сделать. Голлум и Фродо тесно сплелись в борьбе, и Голлум рвал его, силясь завладеть цепочкой и Кольцом. Это было, вероятно, единственным, что могло разбудить гаснущую волю и отвагу Фродо: нападение, попытка силой отнять у него талисман. Он отразил врага с неожиданной яростью, изумившей не только Сэма, но и Голлума. Но даже при этом дело обернулось бы совсем по

- другому, если бы Голлум сам оставался прежним; ибо по каким бы ужасным путям одиночества, голода и жажды он ни блуждал, гонимый алчным желанием и беспощадным страхом, они оставили на нем тяжелый след. Он превратился в худое, тощее, высохшее существо, в скелет, туго обтянутый потемневшей кожей. Дикое пламя еще пылало у него в глазах, но прежняя цепкая сила теперь далеко уступала его злобе. Фродо отшвырнул его и выпрямился, весь дрожа.

— Прочь, прочь! — произнес он, тяжело дыша, прижав руку к груди, так, чтобы сжимать Кольцо сквозь кожаную рубашку. — Прочь, ползучая тварь, уйди с моего пути! Твое время кончилось. Ты уже не можешь ни предать, ни убить меня.

И тут вдруг, как раньше среди холмов Эмин Мюиля, Сэм увидел обоих соперников другим зрением. Во прахе лежало нечто, едва ли большее, чем тень живого существа, нечто совершенно побежденное, разбитое, но еще исполненное алчности и бешенства; а над ним высилась суровая, недоступная больше для жалости фигура, облаченная в белое, с огненным колесом на груди. И из огня прозвучал властный голос:

— Уходи и не смущай меня больше! Если ты еще раз прикоснешься ко мне, ты будешь сброшен в Огненную Пропасть!

Распростертое существо отшатнулось, и в его пылающих глазах был ужас, но было и ненасытное желание.

Тут видение исчезло, и Сэм увидел Фродо, стоявшего, задыхаясь и прижав руку к груди, а у его ног — Голлума, павшего на колени, упирающегося в землю далеко отставленными руками.

— Берегитесь! — закричал Сэм. — Он прыгнет! — Он шагнул вперед, замахнувшись мечом. — Скорее, Фродо! — крикнул он. — Вперед! Я задержу его.

Не теряйте времени! Идите!

Фродо взглянул на него так, словно уже уйдя далеко — далеко. — Да, я должен идти, — произнес он. — Прощай, Сэм. Это конец всему. На Гору Ужаса упадет ужас. Прощай! — Он повернулся и пошел по вьющейся кверху дороге; пошел медленно, но не сгибаясь.

— Ну, вот! — сказал Сэм. — Наконец — то я могу посчитаться с тобой за все! — Он шагнул вперед, с мечом, готовым к бою. Но Голлум не прыгнул. Он распластался на дороге и заскулил.

— Не убивай нассс! — плакал он. — Не делай нам больно холодной, оссстрой сссталью! Дай нам жить, да, пожить еще немного! Пропало! Пропало!

Мы пропали! А когда Сокровище уйдет, мы умрем, да, мы обратимся в прах! — Он царапал шлак и золу на дороге длинными, костлявыми пальцами. — В праххх!

— прошипел он.

Рука у Сэма дрогнула. Душа у него кипела от гнева при воспоминании о пережитом ими зле. Было бы только справедливо убить это злобное, коварное существо — справедливо и многократно заслуженно; и это казалось единственным верным поступком. Но в глубине сердца у Сэма было нечто, удержавшее его руку: он не мог ударить это существо, распростертое в пыли, одинокое, побежденное, разбитое до конца. Он сам, хоть и недолго, был Кольценосцем, и теперь он смутно догадывался о муках иссохшего тела и души Голлума, порабощенного Кольцом, неспособного больше найти в жизни успокоение или отдых. Но у Сэма не было слов, чтобы выразить свои чувства.

— Ох, будь ты проклят, вонючая тварь! — сказал он. — Убирайся! Прочь отсюда! Я тебе не доверяю, я хотел бы пнуть тебя; но уходи, иначе я сделаю тебе больно, да, холодной, острой сталью!

Голлум поднялся на четвереньки, попятился на несколько шагов, а тогда повернулся, и не успел Сэм пнуть его, как он убежал по дороге вниз. Сэм не стал больше думать о нем. Он вдруг вспомнил о своем друге. Он взглянул по дороге вверх, но не увидел его. Тогда, как можно поспешнее, он заковылял вверх. Если бы он обернулся, то увидели бы, что, спустившись немного, Голлум повернул обратно и, с диким блеском безумия в глазах, быстро и осторожно крадется за ним следом, как тень, мелькающая среди камней.

Дорога шла все вверх. Вскоре она снова повернула и на последнем направленном к востоку отрезке прошла в выемке, врезанной в поверхность конуса, и подошла к темному отверстию в склоне Горы, ко входу в Саммат Наур. Вдали, поднимаясь к югу, зловеще горело солнце — тускло — красный диск, прорезавший клубы дыма и тумана; но вокруг Горы весь Мордор лежал, как мертвая страна — безмолвная, окутанная тьмою, ожидающая какого — то рокового удара.

Сэм подошел к зияющему устью и заглянул вовнутрь. Там было темно и жарко, и воздух сотрясался от какого — то глухого рокота.

— Фродо, Фродо! — позвал Сэм. Ответа не было. Некоторое время он стоял, и сердце у него колотилось от безумного страха; потом кинулся вовнутрь. За ним проскользнула какая — то темная тень.

Сначала он не увидел ничего. Торопливо он снова извлек звездную склянку, но она была бледной и холодной в его дрожащей руке и не осветила душного мрака. Он был в самом сердце царства Саурона, у истоков его древней мощи; и все другие силы подчинялись ей. Он со страхом сделал в темноте несколько неуверенных шагов, и тут вдруг вспыхнуло красное пламя, взметнулось кверху и лизнуло высокий, темный свод. Тогда Сэм увидел, что стоит в длинной пещере или проходе, уходящем глубоко в дымящийся конус Горы. Но уже недалеко от входа его стены и пол рассекала огромная трещина, из которой исходил красный отсвет, то разгораясь, то снова тускнея; и все время снизу слышался рокот и пыхтенье, словно там работали большие мехи и стучали огромные молоты.

Свет снова усилился, и на краю трещины, у самой Огненной Пропасти, Сэм увидел Фродо, черного на красном, напряженно выпрямившегося, неподвижного, словно окаменевшего.

— Фродо! — крикнул Сэм.

Тогда Фродо шевельнулся и заговорил звучным голосом — более звучным и мощным, чем Сэм когда — либо слышал от него, и этот голос поднялся над шумом и рокотом Горы Ужаса и отразился эхом от стен и сводов.

— Я пришел, — произнес он. — Но теперь я предпочитаю не делать того, что должен был сделать. Я не совершу этого. Кольцо принадлежит мне! — Он надел Кольцо на палец и вдруг исчез. Сэм ахнул, но не успел и двинуться, как случилось сразу очень многое.

Что — то сильно толкнуло Сэма в спину, сбило с ног, и он отлетел в сторону, ударившись головой о каменистый пол так, что в глазах у него потемнело. Но все же он успел увидеть какую — то метнувшуюся мимо него черную тень.

А далеко отсюда — когда в Саммат Науре, в самом сердце Страны Мрака, Фродо надел Кольцо на палец и объявил своим — Темная Сила в Барад — дуре содрогнулась, и Крепость сотряслась от основания до гордой, мощной вершины.

Темный Владыка вдруг заметил его, и Око, пронзая всякий мрак, взглянуло через всю равнину в устье пещеры и увидело случившееся; и тут все безумие Саурона открылось ему в ослепительной вспышке, и все намерения врагов стали ему понятными. Тогда его гнев вспыхнул, как пожирающее пламя, но страх поднялся, как туча черного дыма, чтобы удушить его. Ибо он увидел, в какой смертельной опасности очутился и на какой тонкой нити висит его судьба.

Все его хитрости, все паутинки страха и измены, все замыслы и намерения вдруг исчезли из его мыслей; по всему его царству прошел трепет, и его рабы дрогнули, и войска остановились, и вожди, вдруг лишенные разума и воли, заколебались и пришли в смятение. Ибо они были забыты. Разум и воля Силы, двигавшей ими, со всею своею мощью обратились теперь к Горе. И на ее призыв, издавая раздирающие вопли, в последнем отчаянном усилии слетелись, быстрее ветра, Назгулы — Рабы Кольца, и на своих вихревых крыльях устремились на юг, к Горе Ужаса.

Сэм встал. Он был оглушен, и кровь, струясь из раны на голове, заливала ему глаза. Он с трудом шагнул вперед, и тогда увидел странное и страшное зрелище. Голлум на краю бездны бешено боролся с невидимым врагом.

Он качался взад и вперед, то чуть не падая в пропасть, то снова отступая, падал на колени, поднимался и снова падал. И он все время шипел, но без слов.

Огонь внизу гневно усилился, запылал красный свет, и вся пещера наполнилась блеском и жаром. И вдруг Сэм увидел, что длинные руки Голлума поднимаются ко рту; его острые зубы блеснули и лязгнули, сомкнувшись. Фродо вскрикнул и появился, упав на колени на краю пропасти. А Голлум плясал, как сумасшедший, высоко поднимая Кольцо, в котором еще торчал палец. Оно сияло так, словно действительно было выковано из живого огня.

— Сокровище, сокровище, сокровище! — восклицал Голлум. — Мое Сокровище! О, мое Сокровище! — И тут, не сводя алчных глаз со своей добычей, он оступился, покачнулся, на мгновение застыл на краю пропасти и с воплем упал туда. Из глубины донесся последний жалобный крик: "Сокровище", — и он исчез.

Раздался грохот и смутный, неопределенный гул. Пламя взметнулось кверху, лизнув своды. Грохот усилился до рева, и Гора содрогнулась. Сэм подбежал к Фродо, поднял его и вынес наружу. И тут, на темном пороге Саммат Наура, высоко над равнинами Мордора, его охватило такое изумление и такой ужас, что он стоял, позабыв обо всем, и только смотрел, словно обратившись в камень.

На мгновение он увидел бурлящую тучу, а в ее недрах — башни и бастионы, высокие, как горы, поставленные на могучей скале над неизмеримыми пропастями: дворцы и зубцы, и глухие темницы в подземельях, и огромные ворота из стали и алмаза; а потом все это исчезло. Башни рухнули, и горы обвалились; стены рассыпались и растаяли; огромные столбы дыма и пара встали и росли выше, все выше, а тогда их вершина изогнулась, как гребень колоссальной волны, и этот гребень закипел, и, заленясь, упал на равнину. И наконец, из — за многих миль послышался рокот; усиливаясь до оглушительного грохота и грома; земля вздрогнула, равнина всколыхнулась и растрескалась, и Ородруия сотрясся. Из его разверзшейся вершины взвилось пламя. Небеса взорвались в громе, иссеченном молниями. Из туч, словно жестокие бичи, низверглись потоки черного ливня. И в самое сердце грозы, с воплем, прорезывающим все прочие звуки, слетелись Назгулы, — примчались, как стрелы огненных молний, когда в свирепом разрушении, охватившем небо и землю, они трещат, вспыхивают и угасают.

— Ну, вот, это и конец, Сэм Гамджи, — произнес чей — то голос рядом с ним. Это был Фродо, бледный и измученный, но снова ставший самим собой; в его глазах больше не было ни напряжения воли, ни безумия, ни страха — только мир. Бремя было снято с него. Это был прежний любимый друг, как в древние, сладкие Широкие дни.

— Фродо! — вскричал Сэм, падая на колени. В этот час крушения всего мира он на мгновение ощутил только радость, великую радость. Гнет исчез.

Его друг спасен; он опять стал самим собой, он свободен. И тут Сэм заметил его искалеченную, окровавленную руку.

— Бедная ваша рука! — сказал он. — А мне нечем перевязать ее, нечем успокоить боль. Я бы с радостью отдал ему всю свою руку, целиком. Но он исчез бесповоротно, исчез навсегда.

— Да, — ответил Фродо. — Но ты помнишь слова Гандальфа: "Даже для Голлума еще может найтись дело"? Не будь его, Сэм, я не уничтожил бы Кольца. Наши труды оказались бы напрасными, даже в последнюю горькую минуту. Так что простим ему! Ибо Миссия выполнена, и все завершено. Я рад, что ты здесь со мною, Сэм. Здесь, в конце всего.

ГЛАВА XII НА ПОЛЕ КОРМАЛЛЕНСКОМ

Вокруг холмов кишели полчища Мордора. Их надвигающееся море готово было поглотить Вождей Запада. Солнце покраснело, и из — под крыльев Назгулов падала на землю мрачная тень смерти. Арагорн стоял у своего знамени, безмолвный и суровый, словно погружаясь в мысли о чем — то очень далеком или давно прошедшем; но глаза у него сверкали, как звезды, сияющие тем ярче, чем ночь становилась темнее. На вершине холма стоял Гандальф, холодный и белый, и тени не коснулись его. Полчища Мордора кинулись на осажденные холмы, как волна, и звук голосов поднялся, как шум прилива, над стуком и лязгом оружия.

Но — словно его взору явилось некое внезапное видение — Гандальф шевелнулся; он обернулся и взглянул на север, где небеса были бледными и чистыми. Потом он воздел руки и вскричал громким голосом: — Орлы летят! — Его голос поднялся над всем шумом битвы, и многие голоса ответили криком: — Орлы летят! Орлы летят! — И полчища Мордора взглянули вверх, недоумевая, что этот клич означает.

Там летел Гваихир, Повелитель Ветров, и брат его Ландроваль, величайшие из всех Орлов на Севере, а за ними, подгоняемые северным ветром, летели длинными, быстрыми рядами все их вассалы. Прямо на Назгулов неслись они, круто спус — каясь с высоты, и ветер от их крыльев был, как сильный вихрь.

Но Назгулы повернули вспять, и бежали, и исчезли во мраке Мордора, услышав внезапный отчаянный призыв Черной Крепости; и в тот же миг все войска Мордора дрогнули, и сердца у них смутились, и смех умолк, и руки затряслись, а ноги подкосились. Сила, двигавшая их, наполнявшая их ненавистью и яростью, заколебалась; ее воля была отнята у них; и вот, взглянув в глаза своих врагов, они увидели смертельный блеск и испугались.

Тогда Вожди Запада громко закричали, ибо сердца у них наполнились новой надеждой. С осажденных холмов двинулись тесными рядами рыцари Гондора, Всадники Рохана, Бродяги Севера и ударили по затрепетавшим врагам, гоня и пронзая их своими смертоносными копьями. Но Гандальф поднял руку и снова громко воскликнул:

— Стойте, Люди Запада! Стойте и ждите! Час настал! И не успел он договорить, как земля содрогнулась у них под ногами. Потом далеко над башнями Черных Ворот, высоко над горами, в небо быстро поднялся обширный мрак, пронизываемый молниями. Земля застонала и затряслась. Башни-Зубы дрогнули, закачались и рухнули; могучая стена рассыпалась; Черные Ворота распались, а издали, то утихая, то на — растая, то поднимаясь до облаков, примчался рокочущий гул, грохот, длительный, раскатистый гром разрушения.

— Царство Саурона погибло, — произнес Гандальф. — Кольценосец выполнил свою Миссию. — И когда Вожди Запада взглянули на юг, в сторону Мордора, им показалось, что там поднимается некая огромная тень, черная на фоне облачного покрова, непроницаемая, увенчанная молниями, закрывающая все небо. Неизмеримо высилась она над миром и простирала к ним огромную, дрожащую руку, ужасную, но бессильную; ибо в то время, как она опускалась над ними, сильный ветер подхватил ее, развеял, и она исчезла. И стало тихо.

Вожди склонили головы; и когда они взглянули снова, то их враги разбегались, и мощь Мордора таяла, как пыль, уносимая ветром. Когда смерть поразит вздутое, яйцекладущее существо, обитающее в недрах муравейника и поддерживающее в нем неутомимую, хлопотливую жизнь, то муравьи начинают блуждать без цели и разума и, обессилев, умирают: так разбегались, без цели и разума, рабы Саурона: Орки, Тролли и звери, покорные его заклятьям, но теперь лишенные их силы; и некоторые убивали себя, или бросались в пропасти, или убегали, стеная, дабы скрыться в норах и в темных, без света, местах, лишенных всякой надежды. Но Люди из Руна и Харада, с Востока и, с Юга увидели крушение своей силы в славу и мощь Вождей Запада. Глубже и дольше всех находились они в рабстве у Зла и ненавидели Запад; но они были горды и отважны и снова сплотились для последней отчаянной битвы. Но большая часть их бежала на восток, как только могла, а многие бросили оружие и просили пощады.

Тогда Гандальф, предоставив битву и дело войны Арагорну и прочим вождям, остановился на вершине холма и кликнул клич; и к нему опустился Великий Орел Гваихир, Повелитель Ветров, и встал перед ним.

— Дважды ты носил меня, Гваихир, друг мой, — сказал ему Гандальф. — Третий раз — последний, если ты захочешь. Ты увидишь, что я не намного тяжелее, чем был, когда ты унес меня из Зирак — зигиля, где старая жизнь выгорела из меня.

— Я понесу тебя, куда ты захочешь, — ответил Гваихир, — будь ты даже тяжелее камня.

— Тогда летим, и пусть летит с нами твой брат и те из твоего народа, кто побыстрее. Ибо мы должны быть быстрее всякого ветра — должны обогнать крылья Назгулов!

— Северный ветер быстр, но мы легко обгоним его, — оказал Гваихир. И он поднял Гандальфа и помчался на юг, а с ним полетели Ландроваль и быстрокрылый юный Менельдор. И они пролетели над Удуном и Горгоротом и увидели внизу страну в смятении и гибели, а впереди — Гору Ужаса, изрыгающую пламя.

— Я рад, что ты здесь со мною, Сэм, — сказал Фродо. — Здесь, в конце всего.

— Да, я с вами, Фродо, — ответил Сэм, осторожно приложив его раненую руку к своей груди. — И вы со мной. И наш путь окончен. Но теперь, когда я его проделал, мне не хочется сдаваться. Это на меня непохоже — если вы меня поймете.

— Может быть, и не пойму, Сэм, — сказал Фродо, — но так всегда бывает в жизни. Надежды уходят. Настает конец. Нам осталось ждать уже недолго. Мы затеряны среди разрушения, и выхода для нас нет.

— Хорошо, но мы можем хотя бы уйти подальше от этого опасного места — от Огненной Пропасти, если таково ее название. Разве это невозможно?

Идемте, Фродо, спустимся по дороге.

— Согласен, Сэм. Если ты хочешь, я пойду, — ответил Фродо. Они встали и начали медленно спускаться по извилистой дороге; и они уже приближались к содрогающемуся подножью Горы, когда из Саммат Наура вылетела туча дыма и пара, и в конусе открылась трещина, и широкая огненная река поползла, бурля, по восточному склону Горы.

Фродо и Сэм не могли больше двигаться. Последние силы тела и духа быстро покидали их. Они достигли невысокого шлакового холма у подножья Горы, но пути дальше не было. Это был островок среди огненного смятения Ородруина, и он не мог продержаться долго. Повсюду вокруг него земля растрескалась, из глубоких расселин и пропастей вырывались столбы горячего дыма. Позади Хоббитов Гору сотрясали судороги. В ее склонах открывались огромные трещины. По склонам, приближаясь к беглецам, сползали медленно огненные потоки, готовясь поглотить их. Сверху дождем сыпался горячий пепел.

Они остановились; Сэм все еще держал и гладил руку своего друга. Он вздохнул. — В какой сказке мы были, Фродо, неправда ли? — сказал он. — Хотел бы я услышать ее! Как вы думаете, скажет ли кто — нибудь когда — нибудь: "Вот повесть о Фродо Девятипалом и о Заклятом Кольце"? И тогда все утихнут, как мы в Ривенделле, когда нам рассказывали повесть о Берене Одноруком и о Сверкающем Камне. Хотел бы я это услышать! И хотел бы знать, что произойдет дальше, когда нас уже не будет!

И пока он говорил, отгоняя страх до последней минуты, глаза его все время обращались к северу, откуда дул ветер; небо там вдали прояснилось, ибо холодное дуновение, усиливаясь, отогнало мрак и остатки облаков.

И так случилось, что Гваихир увидел их своими острыми, зоркими глазами и спустился, невзирая на великие опасности, и закружил в воздухе. Он увидел две темные фигурки, одиноко стоящие, держась за руки, на холмике, пока весь мир содрогался и рушился вокруг них, а огненные реки подступали все ближе. И в тот миг, когда он быстро спускался к ним, они упали, изнеможенные усталостью, или задыхаясь от жары и дыма, или сраженные отчаянием, закрывая себе глаза, чтобы не видеть смерти.

Они лежали рядом; и вот слетел Гваихир, и слетели Ландроваль и быстрокрылый Менельдор; и во сне, не сознавая выпавшей им судьбы, странники были подняты и унесены от огня и мрака.

Очнувшись, Сэм увидел, что лежит в каком — то мягком ложе, и над ним плавно покачиваются раскидистые ветви буков, а их молоденькие листовки просвечивают на солнце золотым и зеленым. Воздух был наполнен нежным, смешанным запахом.

Он вспомнил этот запах: аромат Итилиена. — Ох! — пробормотал он. — Интересно, долго ли я спал? — Ибо запах перенес его к тем дням, когда он развел свой маленький костер на солнечном берегу; и на мгновение его пробуждающаяся память не могла уловить ничего из случившегося потом. Он потянулся и глубоко вздохнул. — Ох, какой же сон мне привиделся! — пробормотал он. — И как я рад, что проснулся! — Он сел и тут увидел, что рядом с ним лежит Фродо, спокойно спящий; одну руку он подложил себе под голову, другая лежала на одеяле. Это была правая рука, и третьего пальца на ней не было.

Все воспоминания разом нахлынули на Сэма, и он вскричал: — Это был не сон! Где же мы?

И чей — то голос ласково произнес позади него:

— В Итилиене, на попечении правителя; и он ожидает вас. — И перед ним появился Гэндальф, одетый в белое, с бородой, сверкающей в отсветах солнца, как чистейший снег. — Ну, добрый Сэмвиз, как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Сэм снова упал на свое ложе и смотрел, открыв рот, и в первую минуту, охваченный изумлением и радостью, не мог ответить. Наконец он сказал пораженно: — Гандальф! Я считал вас мертвым! Но потом я считал мертвым и себя. Неужели все дурное было неправдой? Что случилось с миром?

— Великий Мрак исчез, — ответил Гандальф и засмеялся, и этот смех был, как музыка или как вода для пересохшей земли; и, услышав его, Сэм подумал, что не слышал смеха, звука чистой радости, вот уже несчетное множество дней. Этот смех был для него, как отголосок всех радостей, каюие он только знал. Но сам он заливался слезами. Потом, подобно тому, как светлый дождь уходит вместе с весенним ветром и солнце начинает сиять еще ярче, так и у него слезы высохли, он засмеялся и вскочил с ложа.

— Как я себя чувствую? — вскричал он. — Я даже не знаю, как рассказать об этом! Я чувствую… — Он взмахнул руками. — Чувствую себя как весна после зимы и как солнце на листьях, и как трубы и арфы, все песни, какие я когда-либо слышал! — Он прервал себя и обернулся к своему другу. — Но разве не ужасно то, что случилось с Фродо, с его бедной рукой? — спросил он. — Надеюсь только, что в остальном он здоров. Ему было очень трудно!

— Да, в остальном я здоров, — сказал Фродо, садясь на постели и тоже смеясь. — Я уснул, ожидая тебя, Сэм, лентяй! Я проснулся сегодня рано утром, а сейчас скоро полдень.

— Полдень? — переспросил Сэм, стараясь сообразить время. — А какого дня?

— Сегодня четырнадцатый день после Нового Года, — ответил Гандальф, — или, если хотите, восьмое апреля по Широкому счету, так как вы считаете в марте тридцать дней. Но в Гондоре днем Нового Года всегда будет считаться двадцать пятый день марта, когда Саурон пал и когда вас из огня принесли к правителю. Он поцеловал вас, а теперь ждет. Вы будете пировать с ним сегодня. Когда вы будете готовы, я отведу вас к нему.

— К правителю? — спросил Сэм. — Что за правитель и кто он?

— Правитель Гондора и Западных стран, — ответил Гандальф. — Он достиг того, чего хотел. Сейчас вы должны идти к нему.

— Что мы наденем? — спросил Сэм, так как видел на земле, рядом с их постелями, только те старые, изношенные одежды, в которых они проделали путь.

— Те одежды, в которых вы странствовали, — ответил кудесник. — Никакие шелка и полотно, ни доспехи, ни гербы не могут быть почетнее. Но потом — посмотрим.

Хоббиты умылись, оделись и слегка перекусили, а потом последовали за Гандальфом. Из буковой рощицы, в которой лежали, они вышли на большой зеленый луг, блистающий на солнце и окруженный высокими деревьями с пышной листвой, усеянной алыми цветами. Позади себя они слышали шум водопада, а впереди видели поток, струящийся в цветущих берегах и уходящий в заросль по ту сторону луга: там он журчал под сенью ветвей, сквозь которую просвечивали блики на его поверхности.

На лугу собралось множество рыцарей в блестящем вооружении и статных воинов в черных с серебром доспехах, и все почтительно приветствовали их и кланялись. А потом они прошли под деревьями вдоль ручья и вышли на обширное зеленеющее поле, а за полем была широкая река в серебристой дымке, а на реке — длинный лесистый остров со множеством кораблей у берега. А на поле собралось огромное войско, стоявшее блестящими рядами, в строгом порядке. И когда Хоббиты приблизились, то засверкали выхваченные из ножен мечи, и заколыхались склоняемые копья, и запели рога и трубы, а люди закричали многими голосами и на многих языках: — Да здравствуют Хоббиты! Хвалите их, Фродо и Сэмвиза, хвалите Кольценосцев, хвалите их великой хвалой!

И так, с яркой краской на лице, с глазами, блестящими от изумления и восторга, Фродо и Сэм прошли вперед и увидели, что посреди поля сложены из зеленого дерна три высоких престола. Над правым из них развевалось знамя, на котором, белый на зеленом, мчался неоседланный конь; над левым — знамя, где был изображен на синем фоне белый корабль, разрезающий волны грудью белого лебедя у него на носу, а над средним, самым высоким из трех, веялось по ветру большое черное знамя с белым цветущим деревом, осененным семью звездами. На троне сидел человек с мечом поперек колен, в кольчуге, но без шлема. Когда они подошли ближе, он встал. И тогда они узнали его, хотя он и изменялся — высокого и помолодевшего, темноволосого и сероглазого.

Фродо кинулся ему навстречу, Сэм за ним по пятам. — Ну вот, в довершение всего! — вскричал он. — Это Странник, или я еще сплю!

— Да, Сэм, я Странник, — ответил Арагорн. — Неправда ли, далеко отсюда до Бри, где я так тебе не понравился? Далеки были пути для всех нас, но ваш путь был самым мрачным.

И тут, к изумлению и крайнему смущению Сэма, он преклонил перед ними колено; а потом взял обоих за руки — Фродо за левую, Сэма за правую, подвел к трону и посадил на него, и, повернувшись к армии и всем ее вождям, воскликнул громким голосом:

— Хвалите их хвалой великой!

А когда радостный гул поднялся и затих снова, то — к окончательному и полному удовольствию и радости Сэма — вышел вперед менестрель из Гондора и, преклонив колено, попросил разрешения петь. Он обратился ко всем собравшимся — к Людям, Эльфам, Карликам и всему свободному народу Запада — и сказал: — Слушайте меня все, ибо я cпою вам о Фродо Девятипалом и о Заклятом Кольце.

И, услышав это, Сэм засмеялся от великого счастья, встал и воскликнул:

— О, какая слава и блеск! Все мои желания исполняются! — И заплакал.

И все собравшиеся смеялись и плакали, и среди их слез и смеха светлый голос менестреля зазвучал, как серебро и золото, и все затихли. И он пел, то на языке Эльфов, то на языке Запада, так что их сердца, раненные сладостными словами, переполнились, и их радость стала острой, как меч, и они перенеслись мыслями в ту страну, где скорбь и счастье сливаются воедино и где слезы превращаются в чистое вино блаженства.

Но вот песнь окончилась. И тогда Арагорн встал, и все встали и перешли в приготовленные шатры, чтобы пить и есть и веселиться до конца дня.

Но Фродо и Сэм были отозваны в сторону и введены в палатку, а там старые одежды были сняты с них, но свернуты и уложены с почетом; а их одели в чистое полотно. А потом пришел Гандальф и, к изумлению Фродо, принес меч, Эльфов плащ и кольчугу из митриля, отнятые у него в Мордоре. Для Сэма он принес вызолоченную кольчугу и его серый плащ, на котором больше не было ни дыр, ни пятен; а когда Хоббиты оделись и головы им украсили серебряными обручами, он отвел их на пиршество, и они сидели за столом вместе с ним, с Арагорном, с Эомером, правителем Рохана, с Имрахилем и со всеми вождями и военачальниками; и были там также Гимли — Карлик и Эльф Леголас.

А когда принесли вино, то вошли, чтобы служить своим повелителям, два оруженосца — или они казались оруженосцами: один был одет в черное с серебром, как воины Минас Тирита, другой — в белое с зеленым. Но Сэм не мог понять, что делают столь юные мальчики в армии взрослых мужей. Потом, когда они подошли ближе, он вдруг узнал их и воскликнул:

— О, посмотрите, Фродо, посмотрите! Да ведь это Пиппин! Это наш друг Перегрин! И Мериадок! Но как они выросли! Я вижу, здесь не мы одни можем многое рассказать о себе.

— Конечно, — ответил, обернувшись к нему, Пиппин. — И мы расскажем, как только пир окончится. А пока можете расспросить Гандальфа. Он теперь не такой простой, как был раньше, хотя смеется больше, чем говорит. Мы с Мерри сейчас заняты, и вам придется подождать нас.

Но вот радостный день кончился; когда солнце скрылось, и круглая луна медленно поплыла над туманами Андуина, мерцая среди шелестящих листьев, Фродо и Сэм уселись под шуршащими деревьями, в аромате прекрасного Итилиена; они долго беседовали с Мерри, Пиппином и Гандальфом, а потом к ним присоединились Леголас и Гимли. Тут Фродо с Сэмом узнали многое о том, что произошло с Отрядом после того, как он распался в злосчастный день в Парт Галене, у водопада Раурос; и все — таки обо многом еще оставалось расспросить и на многое ответить.

Орки, говорящие деревья, травянистые равнины, скачущие всадники, мерцающие пещеры, золотые залы, белые башни, битвы, большие плывущие корабли — все это проходило у Сэма перед глазами, пока он не почувствовал себя ошеломленным. Но посреди всех этих чудес он часто с изумлением возвращался к росту Мерри и Пиппина и заставил их померяться с собою и с Фродо. — Не могу понять этого в вашем возрасте, — сказал он. — Но это так и есть: вы стали на три дюйма выше, чем полагается, или будь я Коротышом!

— Какой из тебя Коротыш! — возразил Гимли. — Но так и следовало ожидать. Они пили напиток Энтов, а это для смертного не то, что простая кружка пива.

— Напиток Энтов? — переспросил Сэм. — Так рассказывайте об Энтах снова; я никак не могу понять, что они такое. Да, кажется, пройдут недели, прежде чем мы сумеем понять все случившееся с нами.

— Конечно, — сказал Пиппин. — А потом нужно будет запереть Фродо в башне Минас Тирита, чтобы он записал все это. Иначе он забудет половину, и бедный старый Бильбо будет очень огорчен.

Наконец Гэндальф встал. — Арагорн — великий целитель, — произнес он. — Но вы ушли к самым пределам Смерти, прежде чем он призвал вас обратно, приложив всю свою силу, и погрузил в сладостное забвение сна. И хотя вы действительно спали долго и крепко, но сейчас вам снова пора спать.

— И не только Сэму и Фродо, — сказал Гимли, — но и тебе, Пиппин. Я люблю тебя хотя бы за те страдания, которых ты мне стоил, и которых я никогда не забуду. Не забуду я и того, как нашел тебя на поле последней битвы. Когда я поднял твой огромный труп, я был уверен, что ты умер. Я тогда чуть не вырвал себе бороду. — Он важно погладил ее. — А сегодня первый день, как ты встал и снова бегаешь. Так что ложись. Я тоже лягу.

— А я, — сказал Леголас, — я буду бродить в рощах этой прекрасной страны: для меня это достаточный отдых. В будущем, если дозволит Повелитель Эльфов, некоторые из нашего народа переселятся сюда; и когда мы придем, страна на время станет благословенной. На время: на месяц, на жизнь, на сто лет человеческих. Но что такое годы для Эльфа?

И, напевая вполголоса песню Эльфов, Леголас спустился с холма.

Тогда разошлись и остальные, Фродо с Сэмом вернулись на свои ложа и уснули. А утром они снова встали, в мире и радости; и они провели в Итилиене много дней. Кормалленское поле, где стояли теперь войска, находилось недалеко от тех мест, где Хоббиты впервые встретились с Фарамиром, и ночью им был слышен шум водопада Хеннет Аннун: поток бурлил в скалистой теснине, а потом струился по цветущим лугам и впадал в Андуин напротив острова Кеир Андрос. Хоббиты побывали там и посетили места, по которым проходили. Со склонов Итилиена они видели вдали Оогилиат, а еще дальше — стены и башни Минас Тирита; и Сэм очень сожалел, что не видел битвы, кипевшей под этими стенами.

— Ну, нельзя же быть везде сразу, — сказал он себе в утешение. — Но, все равно, я, кажется, потерял очень многое.

Тем временем войска приготовились вернуться в Минас Тирит. Усталые отдохнули, раненые выздоровели. Некоторым пришлось много сражаться с остатками армий Мордора, с Востока и Юга, прежде чем вернулись наконец те, которые ходили в Мордор и разрушили крепости на севере этой страны.

Но уже приближался май, когда Вожди Запада двинулись снова; они сели со всеми своими войсками на корабли и поплыли по реке до Осгилиата; там они пробыли один день, а на следующий уже были на зеленых полях Пеленнора и снова увидели высокие белые башни Минас Тирита, столицы Гондора, прошедшей сквозь мрак и огонь к новому дню.

И тут, посреди полей, они раскинули свои шатры и ожидали утра: ибо это был канун Майского дня, и новый правитель должен был вступить в Город на восходе солнца.

ГЛАВА XIII К НОВОЙ ЖИЗНИ

Над столицей Гондора нависли тревога и великий страх. Ясное небо и яркое солнце казались насмешкой над людьми, у которых оставалось так мало надежды и которые с каждым днем ожидали гибели. Их правитель умер и был сожжен, мертвым лежит в их Цитадели правитель Рохана, а их новый правитель и вождь, появившийся ночью, снова ушел воевать с силами Мрака, столь грозными и свирепыми, что никакая отвага не могла бы победить их. А вестей никаких не было. С того дня, как Вожди Запада повернули от долины Моргула на север, по дороге, лежащей в тени проклятых гор, с того дня не прибыл в Город ии один вестник, и никто ничего не знал о том, что делается на мрачном Востоке.

На третий день после ухода войск Эовин попросила женщин, ухаживавших за нею, принести ее одежду; несмотря на все их возражения, она встала с постели и оделась; раненую руку ей подвязали полотняной повязкой, и она стала разыскивать Смотрителя Дома Исцелений. Найдя его, она сказала:

— Отпустите меня. Я в великой тревоге и не могу лежать здесь в бездействии.

— Прекрасная дева, — ответил он, — вы еще не излечились, и мне ведено оказывать вам особенную заботу. Вам нельзя вставать с постели еще семь дней, и я прошу вас вернуться.

— Я здорова, — возразила она. — Здорова хотя бы телом, если не считать левой руки, да и та не болит больше. Но я опять заболею, если буду лежать праздно. Какие новости есть о войне? Женщины ничего не говорили мне.

— Известий нет, — сказал Смотритель, — кроме того, что Вожди достигли долины Моргула; и говорят, что во главе всех идет новый вождь с Севера. Это великий вождь и целитель; и мне странно видеть, что рука, дающая исцеление, владеет и мечом. Рассказывают, что в древности это так и было, хотя сейчас врачеватели умеют только залечивать раны, нанесенные мечом.

— Тот, у кого нет меча, может хотя бы умереть, — ответила Эовин, — и не всегда бывает хорошо исцелиться только телом. Но не всегда бывает плохо и умереть в бою, даже в мучениях. Если бы мне позволили выбирать, в этот мрачный час я выбрала бы второе.

Смотритель взглянул на нее. Она была бледна, и рука у нее сжалась, когда, отвернувшись, она смотрела в окно, выходившее на восток. Он вздохнул и покачал головой.

Помолчав, она снова обратилась к нему. — Кто приказывает сейчас а Городе? — опросила она.

— Не знаю в точности, — ответил он. — Это меня не касается. У Всадников Рохана есть свой начальник, у рыцарей Гондора — свой, но правителем Города стал благородный Фарамир.

— Где я могу найти его?

— Он здесь, в этом Доме. Он был тяжело ранен, но уже выздоравливает.

Но я не знаю…

— Ведите меня к нему, — сказала она. — Тогда вы узнаете.

Фарамир гулял один в саду при Доме Исцелений, и солнце грело его, и в жилах он чувствовал новую жизнь: но на сердце у него было тяжело, и он часто всматривался в сторону востока. Подойдя, Смотритель позвал его по имени, и он обернулся и увидел Эовин Рохаяскую; жалость взволновала его, когда оя увидел, что она ранена, опечалена и встревожена.

Смотритель назвал ему Эовин и сказал, что она хочет говорить с ним. И она сказала: — Нет лучшего места, чем это, для того, кто хочет исцелиться.

Но я не могу оставаться здесь. И искала смерти в бою, но я осталась жива, а бой продолжается.

По знаку Фарамира Смотритель оставил их. — Что я могу сделать для вас, прекрасная дева? — оказал тогда Фарамир. — Я тоже пленник врачевателей. — Он взглянул на нее, и ее красота и печаль глубоко взволновали его сердце. А она взглянула на него и увидела у него в глазах доброту и кротость; но, выросшая среди воинов, она видела также, что никто из воинов Рохана не мог бы сравниться с ним.

— Чего вы хотели бы? — спросил он. — Я сделаю для вас все, что в моих силах.

— Я хотела бы, чтобы вы приказали Смотрителю отпустить меня, — ответила она; и хотя ее слова звучали гордо, но сердце у нее дрогнуло, ибо она впервые усомнилась в себе. Ей показалось, что этот высокий молодой человек, такой строгий и ласковый, сочтет ее ребенком, которому не хватает твердости довести скучную работу до конца.

— Я сам нахожусь на попечении Смотрителя, — произнес Фарамир, — и еще не принял власти в Городе. А если бы даже и принял, то прислушался бы к совету врачевателей и не стал бы спорить с их волей и знаниями.

— Но я не хочу исцеления, — возразила она. — Я хочу отправиться на войну, как мой брат Эомер, или вернее — как доблестный Теоден, ибо он умер и снискал себе и славу, и мир.

— Слишком поздно вам догонять Вождей, даже если бы вы были в силах, — сказал Фарамир. — Но смерть в бою еще может прийти к нам, хотим мы этого или нет; я вам лучше приготовиться к этому, пока есть время. Нам с вами нужно только терпеть и ждать.

Она не ответила, но ему показалось, что в ней что — то смягчилось, словно холод уступил первому слабому предвестию весны. На ресницах у нее повисла блестящей капелькой слеза, и гордое чело склонилось. Потом тихо, словно тгро себя, она проговорила: — Но врачеватели велят мне лежать еще целых семь дней. А мое окно выходит не на восток. — Голос у нее был, как у обиженной девочки.

Фарамир улыбнулся. — Этому можно помочь, — сказал он. — В этом я имею власть над Смотрителем. Если вы согласитель остаться на нашем попечении, прекрасная, то сможете гулять в этом саду, сколько захотите, и смотреть на восток, куда ушли все наши надежды. И здесь же вы найдете меня: я тоже буду ждать и смотреть на восток. Мне будет легче, если вы будете рядом и если будете говорить со мной.

Тогда она подняла голову и снова взглянула ему в лицо, и на щеках у него проступила краска. — Почему вам будет от этого легче? — опросила она.

— Я не хочу говорить с живыми.

— Могу ли я говорить прямо? — сказал он.

— Можете.

— Тогда, Эовин Роханская, я скажу, что вы прекрасны. В долинах, среди холмов есть много красивых цветов, и много еще более красивых девушек, но никогда еще я не видел в Гондоре н;н цветка, ни девы, столь прекрасных и столь печальных. Недолго, быть может, осталось до того дня, когда наш мир покроется мраком, и когда это случится, я надеюсь встретить его с твердостью. Но мне будет легче, если, пока еще светит солнце, я смогу видеть вас. Ибо мы с вами оба отрошли под крыльями Тени, и одна и та же рука спасла нас обоих.

— Увы, только не меня! — ответила она. — Тень еще тяготеет на мне. Не ищите у меня исцеления! Я привыкла носить оружие, и рука моя жестка. Но благодарю вас хотя бы за то, что мне;не нужно будет оставаться взаперти. — И она поклонилась ему и ушла в Дом. Но Фарамир еще долго оставался в саду один, и его взгляд обращался чаще к Дому, чем к восточным стенам.

После этого Фарамир говорил об Эовин со Смотрителем, а потом по его совету — с Мерри; и он увидел многое, больше даже, чем Мерри сумел рассказать ему, и понял, откуда идет ее скорбь и тревога. В этот вечер они с Мерри долго гуляли в саду, но Эовин там не показывалась.

Утром, выйдя в сад, Фарамир увидел ее, стоящую на восточной стене; он позвал ее, и она спустилась, и они долго бродили вместе по траве или сидели тод деревьями, то молча, то беседуя. И Смотритель, глядя на них из окна, радовался, так как видел, что они приятны друг другу.

Так встречались они с тех пор каждое утро. И на пятый день после своей первой беседы они снова стояли на стенах Города и смотрели на восток.

Известий по — прежнему никаких не было, и все сердца омрачались тревогой.

Погода тоже переменилась. Было холодно, дул резкий северный ветер, и все вокруг казалось мертвым и серым.

Оба были тепло одеты. Эовин, кроме того, куталась в синюю, расшитую звездами мантию. Но она дрожала в этом звездном одеянии и смотрела на север, навстречу холодному ветру, где небо вдали было ясным и чистым.

— На что вы смотрите, Эовин? — спросил Фарамир.

— Не там ли находятся Черные Ворота? — сказала она. — И не должен ли он уже быть там? Вот уже семь дней, как он уехал.

— Семь дней, — ответил Фарамир. — Но не сердитесь на меня, если я скажу, они дали мне горе и радость, каких я никогда еще не испытывал.

Радость видеть вас; горе — потому, что страх и тревога этих темных дней все усиливается. Эовин, я ие хочу, чтобы этот мир кончался; не хочу потерять так быстро то, что нашел!

— Потерять то, что вы нашли, благородный Фарамир? — возразила она и взглянула на него, и в глазах у нее была мягкость. — Не знаю, что вы могли найти в эти дня, чтобы потерять. Но не будем говорить об этом, друг мой. Не будем говорить вовсе! Я стою у самого края пропасти, и она полна черной тьмы, но есть ли свет позади меня — я не знаю. Я еще не в силах обернуться.

Я словно жду последнего удара.

— Да, все мы ждем последнего удара, — повторил Фарамир. И они умолкли.

Обоим показалось, что ветер стих, свет потускнел, звуки вокруг затихли; не слышно было ни голоса, ни шороха, яи даже биения их сердец. Время остановилось.

И тогда их руки встретились, нашли друг друга и сомкнулись, хотя они не заметили этого. И они все ждали, не зная чего. Вдруг им показалось, что над гребнем далеких гор поднимается обширный мрак и высится, как волна, готовая залить весь мир, и в ней мелькают молнии, а потом по земле прокатился трепет, и стены Города содрогнулись. Отовсюду послышалось что — то вроде вздоха, и сердца у них опять забились.

— Это похоже на Нуменор, — сказал Фарамир и сам удивился, услышав свои слова.

— На Нуменор? — переспросила Эовия.

— Да, — ответил он. — На тот миг, когда страна Вестернессе погибла, когда мрак черной волной залил ее поля и холмы и надвигался неудержимо. Я часто вижу это во сне.

— Значит, вы думаете, что и на нас надвигается Мрак? — спросила Эовин.

— Мрак Непобедимый? — И она придвинулась ближе к нему.

— Нет, — ответил Фарам. ир, глядя ей в лицо. — Это был только сон. Я не знаю, что происходит, но в сердце у меня проснулись радость и надежда.

Эовин, Эовин, Белый цветок Рохана, в этот миг я не верю, что мрак победит!

— Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

Тут вдруг поднялся сильный ветер, и их волосы, золотые и темные, взвеялись и смешались в воздухе. Тень исчезла, солнце засияло снова, воды Андуина заблестели, как серебро, и все люди в Городе запели от радости, льющейся им в сердца неведомо откуда.

Солнце не успело еще отойти далеко от полудня, когда с востока прилетел огромный орел и принес вести о победе Вождей Запада и о гибели Саурона.

Дни, последовавшие за этим, были золотыми, весна и лето встретились и ликовали вместе на полях Гондора. От Кеир Андроса примчались — быстрые гонцы с известиями обо всем происшедшем, и Город стал готовиться к встрече подлинного вождя и правителя. Которому Фарамир охотно уступил власть, признавая за ним большее право. Мерри получил распоряжения и уехал, сопровождая всякие припасы в повозках до Осгилиата, и оттуда — по воде до Кеир Андроса; но Фарамир не уехал, так как теперь, выздоровев, он мог принять на себя власть в Городе — пусть даже ненадолго — и готовился к встрече своего преемника.

Эовин тоже не уехала, хотя ее брат прислал к ней гонца с приглашением приехать на Кормалленское поле. И Фарамир удивился этому, но он был теперь слишком занят и редко виделся с нею; а она оставалась в Доме Исцелений и бродила а саду одна, печальная и бледная, и во всем Городе она одна казалась больной и грустной. И Смотритель встревожился, и сообщил об этом Фарамиру. Фарамир пришел и отыскал ее, и они снова стояли на стенах вместе; и он спросил: — Эовин, почему вы медлите здесь, почему не спешите в Кормаллен, где все радуются и где ваш брат ждет вас?

И она сказала: — Разве вы не знаете, почему?

Но он сказал: — Тому могут быть две причины, но какая из них верная — не знаю.

На это она сказала: — Я не хочу играть в загадки. Говорите прямо.

— Тогда я вам скажу вот что, — ответил он. — Вы не хотите ехать потому, что вас зовет только ваш брат, а видеть сейчас торжество Арагорна вам было бы тяжело. Или, может быть, вы не едете потому, что не еду и я, а вы хотите оставаться со мной. Или, быть может, верны обе эти причины, но вы не можете выбрать между ними. Угадал ли я?

— Я хотела быть любимой, — тихо произнесла она. — Но я не хочу ничьей жалости.

— Я знаю, — ответил он. — Вы хотели, чтобы вас полюбил доблестный Арагорн. Ибо он велик и могуч, а вы жаждали славы, блеска и величия. И вы восхищались им, как может восхищаться великим вождем юный воин. А когда он ответил вам только состраданием, вы не захотели ничего больше, кроме смерти в бою. Посмотрите на меня, Эовин!

Она подняла на него долгий, пристальный взгляд, и Фарамир сказал: — Не презирайте жалости, Эовин: жалость — это дар мягкого сердца. Но я и не предлагаю вам жалости. Я люблю вас. Сначала я сострадал вашей скорби, но теперь, будь вы даже самой счастливой в мире, я все — таки любил бы вас.

Эовин, Эовин, любите ли вы меня?

И тогда сердце у нее изменилось. Или же она наконец поняла это. И зима вдруг окончилась, и солнце засияло над нею.

И она сказала: — Я не буду больше носить оружия, соперничать с могучими рыцарями и радоваться только песням о битвах. Я буду исцелнтельницей, буду любить все, что живет и растет. — Она взглянула на Фарамира. — Я больше не хочу славы и блеска, — добавила она.

Тогда Фарамир засмеялся. — Это хорошо, — сказал он, — потому что я тоже не хочу. Но Белая дева Рохана станет моей женой, если захочет. И если она захочет, то мы уйдем с нею за Реку, и поселимся в прекрасном Итилиене, и превратим его в сад. Все живое будет радоваться, если вы будете жить там.

— Но не будет ли ваш гордый народ смеяться над тем, что вы взяли в жены дикую воительницу с Севера? — спросила она, зарумянившись.

— Пусть смеются, — ответил Фарамир. И он обнял и поцеловал ее, не заботясь о том, что они стоят высоко на стене и что все видят их. А потом они вместе сошли со стен и рука об руку пришли в Дом Исцелений, и Фарамир оказал Смотрителю, что прекрасная Эовин исцелилась полностью.

Смотритель на это сказал: — Тогда я отпускаю ее, прощаюсь и желаю ей никогда больше не знать никаких болезней. Я поручаю ее заботам правителя Города, пока ее брат не вернется. — Но Эовин не захотела покидать Дом Исцелений и оставалась там до возвращения Эомера.

Все в Городе было готово к торжеству, и собралось множество народа, ибо вести разошлись во все концы Гондора, от Мин Риммояа до самого Пикнат Гол. ина и до дальних морских берегов; и приехать в Город поспешили все, кто только мог. И Город снова наполнился женщинами и детьми, вернувшимися домой с охапками цветов, а из Дол Амрота явились арфисты, самые искусные в стране. Прибыли также музыканты с виолами, флейтами и серебряными трубами и звонкоголосые певцы из долин Лебеннина.

Настал наконец день, когда со стен можно было увидеть шатры и знамена на полях, всю ночь горели костры, и воины стояли на страже до утра. Когда ясное утреннее солнце встало над Восточными горами, на которых больше не было мрака, то зазвонили все колокола и знамена заколебались и развеялись по ветру; а на Белой башне я последний раз было поднято знамя Правителей, белое, как снег на солнце, без гербов и девизов.

Вожди Запада повели свои войска к Городу, и народ смотрел, как они идут, ряд за рядом, блестя на солице и переливаясь, как серебро. Они подошли к Воротам и остановились в фурлонге от яих. Ворота не были закрыты, но поперек них было поставлено заграждение, и там стояли воины в черных с серебром доспехах, с обнажеиными длинными мечами. Перед заграждением стоял правитель Фарамир, и с ним другие вожди Гондора, и Эовин Роханская с военачальником Эльфхельмом и многими Всадниками Рохана, а по обе стороны Ворот теснились толпы народа в разноцветных одеждах, с гирляндами цветов.

Таким образом, перед воротами Города осталось большое свободное пространство, со всех сторон окруженное рыцарями и воинами Гондора и Рохана, людьми из Города и со всех концов страны. Все утихли, когда из рядов армии выступили Бродяги Севера, одетые в серое с серебром, а впереди них величаво шел доблестный Арагорн. Он был в черной кольчуге с серебряным поясом и в длинном, белоснежном плаще, скрепленном у горла лряжкой с большим зеленым камнем, а голова у него была не покрыта. С ним шли Эомер, правитель Рохана, Имрахиль, Гандальф, одетый в белое, и еще четыре маленькие фигурки, на которых многие из собравшихся смотрели с удивлением.

— Нет, сестра моя, это не мальчики, — сказала женщина Иорет своей родственнице из Имлот Минум, стоявшей с нею рядом. — Это доблестные воители из далекой страны Хоббитов, где они, как говорят, были прославленными вождями. Я это знаю, потому что ходила за одним из них в Доме Исцелений.

Они невелики ростом, но отважны. Говорят, кто — то из них побывал в Стране Мрака, вдвоем со своим оруженосцем, и сразился с Темным Владыкой, и разоружил Черную Крепость. Так говорят у нас в Городе, и я этому верю.

Должно быть, это тот, что идет с нашим новым правителем. Они большие друзья, как я слышала. А какой он чудесный, правитель Эльфеиит, в речах не очень сладкий, знаешь ли, но сердце у него золотое, и он исцеляет одним своим прикосновением. "Если бы пришел кто-нибудь, обладающий силой древних вождей", — сказала я, и с этого все началось. А Митрандир сказал мне: "Иорет, люди долго будут помнить такие слова", и…

Но ей не пришлось больше поучать свою приезжую родственницу, так как прозвучала труба и настало мертвое молчание. Тогда от Ворот двинулся Фарамир, а с ним — Хурин, хранитель ключей Цитадели; а за ним следовало четверо воинов с гербами Цитадели на одежде, и они несли большой ларец из черного лебетрона, окованный серебром.

Фарамир встретил Арагорна посреди всех собравшихся и оказал: — По воем законам и обычаям Гондора, я стал правителем Города и страны; ио я готов признать над собою права того, чья сила и мудрость выше моей, и готов добровольно передать ему власть. — И, преклонив колено, он протянул Арагорну свой белый жезл и сказал: — Прими его и сними с меня сан, которого ты достоин гораздо больше, чем я.

Но Арагорн, взяв жезл, тотчас же вернул его и сказал: — Достоин я или нет, покажет судьба. Исполни теперь свою обязанность, и будь что будет. — И Фродо, стоявшему с ним рядом, показалось, что в лице и голосе у него что — то дрогнуло.

Тогда Фарамир встал и произнес: — Правители нашей страны носили на своем челе Серебряный Венец, привезенный Пришельцами из — за далекого Моря и дающий тому, кто его носит, мудрость и всеведение. Но недостойного этот Венец испепеляет на месте. Все вы знаете также, что давно уже он был захвачен Врагом, Но Темный Владыка пал, и Венец возвращен Гондору, и вот — пришел тот, кто по праву может возложить его на себя. Вот он — Арагорн, сын Арагорна и вождь Бродяг Севера, вот Эльфенит, потомок Изильдура, непобедимый в битве, тот, чьи руки исцеляют! Хотите ли вы, чтобы он вступил в Город, обитал в нем и правил страной?

Все войска и весь народ закричали в один голос: — Да!

А женщина Иорет сказала своей родственнице: — Это только обряд, какие есть у нас в Городе, сестра; потому что он уже входил, как я говорила тебе; и он сказал… — И тут она снова должна была умолкнуть, так как Фарамир заговорил снова:

— Люди Гондора, мы взяли Венец оттуда, где Враг хранил его, не смея коснуться, и принесли его сюда. Никто еще не прикасался к нему. Если чья — либо рука достойна коснуться его, то это рука Арагорна, сына Арагорна.

Пусть же он возьмет то, что по праву принадлежит ему!

Тут воины выступили вперед. Фарамир открыл ларец. Арагорн достал оттуда Венец повелителей Гондора. Этот венец был похож на шлемы Стражей Цитадели, но выше их; он был весь белый, а крылья с обеих сторон — серебряные и жемчужные, в виде крыльев морской чайки, ибо это было знаком Пришельцев из — за Моря. В его обруч были вделаны семь алмазов, а в верх — один камень, сверкающий, как пламя.

Арагорн взял венец и высоко поднял его; Фродо ясно увидел, как побледнело у него лицо, а серые глаза сверкнули, словно алмазы Венца. Он и сам замер, не отрывая взгляда от лица Странника: кроме Гандальфа, он один во всех этих толпах понимал все значение этого мига. Решалась судьба Арагорна. Что ждет его сейчас, счастье или гибель?

К изумлению собравшихся, Арагорн не возложил Венец на свое чело, но вернул его Фарамиру и сказал: — Трудами и отвагой многих пришел я к своей цели. Пусть же, в знак этого, Кольценосец возьмет у меня Венец и подаст Митрандиру, и пусть Митрандир возложит его на меня, если захочет, ибо он был причиной всего, что свершилось, и эта победа — его победа.

Фродо, невольно затрепетав, взял Венец из рук Фарамира и подал Гандальфу: он зажмурился, когда Арагорн преклонил колено, и Гандальф увенчал его Серебряным Венцом.

Общий вздох пронесся по толпе и Фродо открыл глаза. Арагорн встал, а собравшиеся глядели на него и молчали, ибо им показалось, что они видят его впервые. Он был высок ростом, как древние вожди — выше всех окружающих; древним казался он, но был словно вэ цвете лет, и на челе его была мудрость, в очах — свет, в руках — мощь и исцеление. Теперь всем было ясно, что он — родич и воспитанник Эльфов, обладатель их мудрости и силы. Фарамир первым подошел, склонился перед ним и сказал: — Вот подлинный вождь и правитель Гондора! Благословен день, когда мы увидели его!

В этот миг зазвучала труба, Арагорн подошел к Воротам, Хранитель ключей открыл ему вход, и под звуки арф и виол, среди звонкого пения новый правитель прошел по усыпанным цветами улицам к Цитадели и вступил в нее; на ее самой верхней башне было поднято знамя с Древом и Звездами; так началось правление Элессара, о котором сложено множество песен.

Во время его правления Город стал прекрасным, каким не был никогда, даже в дни своей первой славы; он украсился деревьями и фонтанами, его ворота были сделаны из митриля и серебра, а улицы вымощены белым мрамором, в нем работали Жители Гор, любили навещать его Жители Лесов, все его раны были залечены, дома были полны мужчин, женщин и детского смеха, и ни одно окно не было закрыто, ни один двор не был пуст. Когда эта эпоха закончилась, а началась следующая за нею, то в ней сохранилась память о славе и блеске минувших дней.

В последующие дни новый правитель сидел на троне под изображением Древа, в зале с изваяниями, и вершил суд. К нему приходили послы из многих стран и от многих народов. С Востока и с Юга, от окраин Чернолеса, из стран Запада. Он простил и помиловал Людей Востока, сдавшихся ему, и отослал их свободными, заключил мир с народами Харада, а рабов Мордора он освободил и отдал им во владение все земли вокруг Нурненского озера. Многие получали от него похвалу и награду за доблесть.

Арагорн простил и возвеличил Берегонда, который, защищая Фарамира, пролил кровь в Ограде Успокоения. А Фарамиру он отдал во владение Итилиен, но посоветовал ему построить для себя новый город среди холмов Эмин Арнепа, а Минас Итиль в долине Моргула разрушить до основания.

Он, как брата, приветствовал Эомера Роханского, заключил с ним вечный союз и сказал ему: — Твоего отца, Теодена Прославленного, мы положили в гробницу в Ограде Успокоения, и он будет вечно лежать среди правителей Гондора, если ты этого захочешь, а если нет, то мы перенесем его в Рохан, дабы он соединился со своими родичами.

Эомер в ответ обещал ему вечную дружбу и любовь, а о Теодене сказал так: — Многое нужно исцелить и возродить в Рохане, когда же все будет готово, мы вернемся взять прах нашего отца, но до того дня пусть он почиет в Гондоре.

Для всех дни шли, наполненные радостью, а для Арагорна радостным был день, когда Гандальф взял его с собою далеко в горы и показал высоко на голом, каменистом склоне, у самого края вечных снегов, молодое деревце, только что распустившее листья: эти листья были темные сверху и серебряные снизу, а на вершине дерева расцвел пучок цветов с лепестками, белыми, как первый снег на солнце. И Арагорн узнал деревце и обрадовался, оно было точно такое, как то, что стояло, засохнув, у Фонтана во дворе Цитадели и считалось живым образом Цветущего Древа. Он взял деревце и посадил его вместо засохшего, оно укоренилось, стало расти и в начале июня покрылось цветами.

— Я получил свой знак, — сказал Арагорн, — и мой день близится. — И послал дозорных на стены Цитадели.

В канун Дня Середины лета прибыли в Город вестники из Амон Дина и сказали, что видели отряд благородных всадников, скачущий с севера и уже приближающийся к стене Пеленнора. Арагорн сказал: — Наконец — то они приближаются! Пусть Город приготовится встретить их.

Вечером того же дня, когда небо стало синим, как сапфир, на востоке появились белые звезды, но запад еще оставался золотым, а воздух был прохладным и ароматным, всадники подъехали по северной дороге к воротам Минас Тирита. Впереди скакали Элладан и Эльрохир из Ривенделля, а затем — на белых конях — прекрасная Галадриэль и Келеборн, правители Лориена, и с ними многие из их народа, в серых плащах, с белыми алмазами в волосах; последним ехал мудрый Эльронд, могучий среди Людей и Эльфов, и в руке у него был серебряный жезл, а рядом с ним ехала на сером иноходце Арвен, его дочь. Вечерняя Звезда своего народа.

Когда Фродо увидел ее, мерцающую в сумерках, со звездами во лбу, окруженную облаком аромата, он сильно поразился и сказал Гандальфу: — Теперь я понимаю, почему мы медлили здесь и чего ждали! Вот завершение всему. Теперь не только дни будут прекрасными, но и ночи — благословенными, и все ночные страхи исчезнут.

Правитель Города приветствовал своих гостей, и они спешились. Эльронд отдал сыновьям свой жезл и, взяв руку своей дочери, вложил в руку Арагорна; все вместе они вошли в Цитадель, и все звезды расцвели над Городом.

Фродо видел все это, и в сердце у него была радость, когда он понял, что Странник, которого он так полюбил, достиг цели своей жизни. Но потом он подумал о себе и своих друзьях, и ему стало тревожно: время шло, а между ними и Широм оставалось еще много дней и много миль.

ГЛАВА XIV ВОЗВРАЩЕНИЕ. ВСТРЕЧИ. РАЗЛУКИ

Дни ликования кончились, и Фродо начал задумываться о чем — то.

Однажды он пришел к новому правителю Города и нашел его и прекрасную Арвен у Фонтана под цветущим Деревом, они встали, чтобы приветствовать его, и Арагорн сказал:

— Я знаю, о чем вы думаете, Фродо: вы хотите вернуться домой. Что ж, дорогой друг — дерево растет лучше всего у себя на родине; но во всех странах Запада вы всегда будете желанным гостем.

— Да, я хочу вернуться в Шир, — ответил Фродо, — но сначала хотел бы побывать в Ривенделле. Если можно говорить о какой — нибудь нехватке в такое счастливое время, то мне не хватает Бильбо; я был очень огорчен, когда увидел, что его нет в свите Эльронда.

— Не удивляйтесь этому, Кольценосец, — сказала Арвен. — Вы знаете силу той вещи, которая теперь уничтожена, и все, что было сделано с помощью этой силы, теперь исчезает. Ваш родич носил ее дольше, чем вы. Теперь он очень стар, по вашему счету времени, и ждет вас, так как не совершит больше никакого долгого пути — кроме одного.

— Тогда, — сказал Фродо, запинаясь, — я прошу разрешения покинуть вас поскорее.

— Мы выедем через семь дней, — ответил Арагорн, — потому что я хочу проводить вас до дальних границ Рохана. Через три дня приедет Эомер, чтобы перевезти прах Теодена в Рохан, и мы вместе будем сопровождать его. Но сейчас, пока вы здесь, я подтверждаю то, что сказал вам Фарамир, и объявляю вас и всех ваших спутников навсегда свободными в пределах Гондора.

— У меня нет подарков, которые были бы достойны ваших подвигов; но я вам дам все, что вы захотите взять, и вы поедете с почестями, какие подобают великим вождям.

Арвен добавила: — Я могу подарить вам вот что. Я дочь Эльронда; но я не поеду с ним, когда настанет его час отправляться в Гавань. Ибо я сделала свой выбор, как некогда Лютиен, и остаюсь с Людьми на радость и на горе.

Вместо меня поедете вы, Кольценосец, — если вы захотите этого.

Фродо невольно вздрогнул, поняв, что означают ее слова. Эльфы не умирают так, как прочие живые существа, но каждый из них, почувствовав, что его срок исполнился, отправляется в Гавань Луны, где — то далеко на севере, и там вступает на серый корабль под серыми парусами. Тогда поднимается ветер с востока, корабль выходит из Гавани, уплывает в Море и исчезает на западе. Редко кому из смертных удавалось видеть, как уходит серый корабль, никто никогда не видел, как он возвращается, но говорили, что он уносит Эльфов в их таинственную страну, далеко за Морем, в страну, которой никогда не видел никто из живых.

Арвен сняла с шеи белый, блестящий, как звезда, камень на тонкой цепочке. — Носите вот это, в память об Элессаре и Ундомиэль, с чьей жизнью была сплетена и ваша, — сказала она, подавая его Фродо. — Если воспоминание о тьме и страхе будут смущать вас, то он поможет.

Через три дня в Город въехал Эомер, правитель Рохана, со свитой из лучших своих Всадников. Ему был оказан торжественный прием; на пиршестве в большом зале Дворца Правителей он был поражен красотой женщин, которых там увидел. И перед тем, как уйти в опочивальню, он разыскал Гимли — Карлика и сказал ему: — Гимли, сын Глоина, с вами ли ваш топор?

— Нет, благородный вождь, — ответил Гимли, — но я могу послать за ним, если нужно.

— Судите сами, — сказал Эомер. — Между нами еще лежат кое — какие слова относительно Волшебницы из Золотого Леса. А теперь я увидел ее собственными глазами.

— И что же вы скажете теперь? — спросил Гимли.

— Увы! — произнес Эомер. — Я не увидел, что она — самая прекрасная в мире.

— Ну, так я побегу за топором! — вскричал Гимли.

— Но сначала я скажу вот что, — продолжал Эомер. — Если бы я видел ее в другом окружении, я согласился бы с вами в чем угодно. Но теперь я поставлю впереди нее прекрасную Арвен — Вечернюю Звезду, и сам готов биться со всяким, кто не согласится со мною. Должен ли я послать за своим мечом?

Тогда Гимли низко поклонился. — Нет, я извиню вас, доблестный Эомер, — сказал он. — Вы выбрали Вечер; но мое сердце отдано Утру.

— И мое сердце говорит, что оно скоро придет навсегда.

Настал наконец день отъезда. Правители Гондора и Рохана вместе отправились в Ограду Успокоения, сами вынесли тело Теодена из усыпальницы, и, положив на золотые носилки, молча пронесли по Городу.

У Ворот они поставили носилки на колесницу, окруженную Всадниками Рохана; на этой колеснице сидел Мерри как оруженосец Теодена и держал меч и щит павшего правителя.

Большая свита сопровождала колесницу, там были Арагорн, Фродо, Сэм, Гандальф на своем Быстрокрыле; Пиппин ехал с рыцарями Гондора, а Леголас, как всегда, взял с собой в седло Гимли — Карлика.

Были здесь также Арвен, Келеборн, Галадриэль со всеми своими спутниками, Эльронд со своими сыновьями, правители Дол Амрота и Итилиена и многие вожди и воины. Ни у кого из правителей Рохана не бывало такой свиты, как у Теодена, возвращавшегося на родину своих предков.

Тихо и не спеша достигли они Анориена и приблизились к лесу Друадан у склонов Амон Дина, и тут они услышали гул барабанов, хотя никого живого не было видно кругом. Тогда Арагорн велел трубачам трубить, и герольды возгласили:

— Вот идет Элессар, правитель Гондора и Западных стран! Он отдает лес Друадан в вечное владение Лесным людям; отныне никто да не войдет в этот лес без их дозволения! — И тогда барабаны загремели, как гром, а потом умолкли.

Погребальный поезд двигался неспешно и прибыл в Эдорам после пятнадцати дней пути, и там доблестный Теоден был погребен вместе со всеми своими предками, над ним насыпан высокий курган и спета прощальная песнь о его жизни и славной смерти. Песнь взволновала сердца даже у тех, кто не знал языка этой страны, а Всадники Рохана слушали ее с пламенем в сердце и с блеском в глазах. Но Мерри мог только плакать, стоя у подножья кургана. — Прощайте, Теоден! — прошептал он, когда песнь окончилась. — Отцом были вы для меня, хоть и недолго. Прощайте!

А после этого в Золотом дворце в Эдорасе был великий пир, Эомер был объявлен правителем Рохана, и все присутствовавшие подняли чаши в его честь. А он, чтобы сменить горе радостью, объявил всем, что отдает свою сестру Эовин в жены Фарамиру, правителю Итилиена, соединил их руки и сказал: — Пусть это будет залогом еще более тесной дружбы между Роханом и Гондором!

Арагорн первым поздравил их и сказал: — Вы щедры, Эомер, если отдаете Гондору лучшее сокровище Рохана.

Эовин взглянула ему в глаза и сказала: — Пожелай мне счастья, мой вождь и исцелитель.

— Я пожелал тебе счастья в первый же миг, когда увидел тебя, — ответил он. — Сердце мое радуется, видя твою радость.

После празднества те, которые должны были ехать дальше, простились с теми, которые оставались. Хоббиты, Арагорн со своими рыцарями. Эльфы из Лориена и Ривенделля были готовы к отъезду; но Фарамир и Имрахиль оставались в Эдорасе. Осталась и Арвен. Она простилась с братьями и с отцом, но никто не видел этого прощания. Горьким оно было, так как она расставалась с ними до конца времен.

Эомер и его сестра сердечно простились с Мерри, желая ему всякого счастья и приглашая к себе, как друга. Они предлагали ему богатые подарки, но он не захотел взять ничего, кроме оружия, которое получил в Рохане, тогда Эовин подарила ему серебряный, на зеленой перевязи, рог, украшенный изображениями скачущих коней. — Это изделие Карликов, — сказала она, — и его звуки вселяют во врагов страх, а в друзей — радость и силу. Прими мой подарок в память о Дерихельме и о звуке рогов на рассвете, на равнинах Пеленнора. — И Мерри принял подарок и поцеловал ей руку: а они обняли его, и так он расстался с ними.

Из Эдораса Арагорн и все его спутники направились в долину Агларонда, в замок Хорне, и пробыли там два дня. Там Леголас исполнил свое обещание, данное им Гимли, и они вместе побывали в Мерцающих пещерах; но когда они вышли оттуда, то он был молчалив и на все расспросы ответил только, что один лишь Гимли может найти достойные слова, чтобы рассказать о виденном. — А никогда еще не бывало, чтобы Карлик мог победить Эльфа в состязании слов, — добавил он. — Но посмотрим, что будет, когда мы с ним побываем в лесу Фангорна.

После этого все они отправились в Изенгард, чтобы полюбоваться делами Энтов. Кольцо стен вокруг Ортанка было разрушено без следа, и все пространство внутри его превращено в сад, а вокруг башни стояло чистое, спокойное озеро, в котором она отражалась, как в зеркале.

Они стояли на том месте, где когда — то были ворота, и любовались садом, озером и башней, а потом к ним приблизился старый Фангорн с другими Энтами и рассказал обо всем, что произошло здесь после низложения Сарумана.

Самым важным событием было сражение с Орками, во множестве нахлынувшими сюда с севера после безуспешного нападения на Лориен: они намеревались захватить Рохан и нагнать и истребить его войско, лишь незадолго до того вышедшее на помощь Гондору. Орки были свирепы, но немногие ушли от Энтов живыми, да и те почти все погибли в Реке.

Другая новость была более тревожной — Сарумана в башне больше не было.

Пользуясь остатками колдовской силы своего голоса, чародей убедил Фангорна выпустить его из заточения, а старейший из Энтов не любил держать в клетке никого и не считал больше Сарумана опасным, так что позволил ему уйти. И вместе с Саруманом ушел Грима: связанные взаимной ненавистью, они были неразлучны.

— Я отобрал у него ключи Ортанка, — сказал Фангорн. — Вот они. — Он подал их Арагорну. — Думаю, что никто из вас больше никогда не увидит его.

— Но в этом он ошибался.

Здесь Отряд, некогда вышедший из Ривенделля, начал расходиться, так как Леголас и Гимли решили повернуть на север и через лес Фангорна вернуться каждый к своему народу. — Вы пойдете со мной, Гимли, — сказал Леголас, — и увидите деревья, каких больше не бывает в этом мире. — И Гимли согласился, хотя, кажется, без особого удовольствия.

— Итак, наш отряд в конце концов расходится, — сказал Арагорн. — Но я надеюсь, что вы скоро вернетесь ко мне в Гондор с помощью, которую обещали.

— Придем, если позволят наши правители, — ответил Гимли. — Ну, прощайте, мои добрые Хоббиты! Теперь вы благополучно вернетесь домой, и мне больше не придется не спать по ночам от тревоги за вас.

Мы будем посылать вести друг другу, и некоторые из нас смогут когда-нибудь увидеться снова, но боюсь, что мы никогда больше не соберемся все вместе, как сейчас. Прощайте!

Он уехал вместе с Леголасом, как всегда. В них воскресла древняя дружба Карликов с Эльфами, и говорят, что когда Леголасу пришло время отправляться за Море, то с ним — единственный из всех Карликов — отправился и Гимли. Эта милость была дарована ему за дружбу с Эльфом и за то, что он отдал свое сердце Повелительнице Золотого Леса.

Отсюда всадники направились к Роханскому проходу, и близ того моста, где Пиппин смотрел в Камень Ортанка, Арагорн простился с ними. Хоббиты очень огорчились при этом, так как Арагорн всегда был им верным другом и прошел сквозь многие опасности.

— Я хотел бы иметь такой камень, чтобы видеть в нем всех наших друзей, — сказав Пиппин, — и разговаривать с ними.

— Для вас остался только один такой, — ответил Арагорн, — ибо едва ли вам захотелось бы видеть то, что может показать вам Камень Минас Тирита. Но Палантир Ортанка я оставляю себе, чтобы видеть все, что происходит в моей стране и что делают мои слуги. А вы, Перегрин, не забывайте, что вы теперь рыцарь Гондора и что я не освободил вас от вашей клятвы. Сейчас вы уходите в отпуск, но может случиться, что я снова призову вас. И помните, дорогие Широкие друзья, — добавил он, улыбаясь, — что мой народ живет на севере и что когда-нибудь я побываю там.

Потом Арагорн простился с Келеборном и Галадриэль, и она пожелала ему счастья и мудрости, а Келеборн сказал: — Прощайте, мой родич! Пусть ваша судьба будет лучше моей, пусть ваше сокровище навсегда останется с вами!

На этом они расстались. Был час заката, и когда потом они обернулись, то увидели Вождя Запада на холме, окруженного своими рыцарями, и все доспехи сияли в огне заката, как золото, а белый плащ Арагорна стал, как пламя. Потом Арагорн взял свой зеленый камень и высоко поднял его, и в руке у него сверкнула зеленая искра.

Был уже сентябрь, пора золотых дней и серебряных ночей. И однажды ясное, холодное утро поднялось над туманом, и, взглянув со своей стоянки на холме, путники увидели далеко на востоке три смежные вершины, поднявшиеся в небе сквозь плывущие облака: Фанунидол, Келебдил, Кархадрас. Они были близ Врат Мориа.

Здесь они провели семь дней, ибо им предстояла еще одна разлука, о которой им было тяжело думать. Келеборн, Галадриэль и их спутники должны были свернуть на восток, в свою страну. Они ушли так далеко на запад потому, что им обо многом нужно было поговорить с Эльрондом и с Гандальфом, и они медлили расставаться со своими друзьями. Когда Хоббиты засыпали, они часто сидели всю ночь, вспоминая минувшие времена, все пережитые радости и горести, или советуясь о делах в будущем. Но случайный путник, взглянув на них, увидел бы только серые неподвижные фигуры, словно древние каменные изваяния, и он не услышал бы ничего, ибо они не говорили вслух, а сообщались мысленно, и только глаза у них светились и вспыхивали, когда они обменивались мыслями между собой.

Но вот все было сказано, и час разлуки наступил. Келеборн и Галадриэль со своими спутниками направились в Лориен, в своих серых плащах быстро исчезая среди камней и теней, а остальные стояли на холме и смотрели им вслед, пока в сгущавшихся сумерках не сверкнула в последний раз белая искра. И Фродо понял, что это Галадриэль подняла, прощаясь, свое кольцо с белым камнем.

Настал вечер, когда путники очутились над глубокой долиной Ривенделля и увидели далеко внизу огоньки в окнах: то было жилище Эльронда. Они спустились и миновали мост, и весь огромный дом наполнился светом, радостью и песнями.

Едва спешившись, даже не сбросив плащей, Хоббиты кинулись искать Бильбо и нашли его перед камином в его комнатке: он дремал, но проснулся, когда они вошли, и очень им обрадовался. В прекрасном жилище Эльронда Хоббиты провели пятнадцать дней и без устали рассказывали Бильбо о своих приключениях, обо всем, что видели и пережили, он слушал их внимательно, но часто посреди рассказа начинал дремать, так как был уже очень стар, а влияние Кольца начинало уже проходить.

И вот однажды утром Фродо взглянул в окно, увидел на ветвях иней и понял вдруг, что ему пора уезжать отсюда. Погода была тихая и ясная, но был уже октябрь, вскоре должны были начаться дожди и холода, а путь до Шира предстоял еще далекий. И он почему — то вспоминал о Шире с тревогой. Он заговорил об этом с Сэмом, и оказалось, что Сэм думает точно так же и тревожится о своей семье.

Фродо поговорил с Эльрондом, и решено было, что они выедут на следующее утро, с ними, к их радости, решил ехать Гандальф.

На прощанье Бильбо подарил своему молодому родичу все накопившиеся у него черновики и записи и попросил "привес — ти их когда — нибудь в порядок". — И привезти потом показать мне, — добавил он. — Посмотрим, как у тебя получится. — И Фродо обещал приехать, как можно скорее.

Но когда на следующее утро они были уже готовы выехать, то Эльронд, пожелав Фродо доброго пути, добавил тихо:

— Не думаю, Фродо, чтобы вам стоило возвращаться сюда. Но когда — нибудь осенью, под золотыми, готовыми осыпаться деревьями, ищите Бильбо в Широких лесах. Я тоже буду с ним.

Покинув Ривенделль, Хоббиты в сопровождении Гандальфа повернули, наконец, в сторону Шира. Им очень хотелось поскорее вернуться домой, но Фродо вдруг ощутил сильное недомогание, и когда им нужно было переправляться через реку вброд, он с трудом заставил себя решиться на это.

Весь этот день он молчал, и только вечером, когда Гандальф заговорил с ним, он пожаловался на боль в раненом плече и на мрак и холод в сердце. Тогда они вспомнили, что этот день — тот самый, когда Король — Призрак ранил Кольценосца на Ветровой вершине.

Но потом ему стало лучше, они поторопили коней и без приключений достигли Бри. Эту местность можно было считать началом Шира. Здесь они впервые услышали тревожные вести о каких — то злых чужестранцах, хозяйничающих в Шире, и заторопились туда еще больше. Особенно торопился Сэм: он не мог забыть того, что видел в Зеркале Галадриэль в Лориене.

Близ леса у границ Шира — в этом лесу они заблудились когда — то, начиная свой далекий путь, и встретились со Странствующими Эльфами — с ним — и расстался и Гандальф.

— У меня здесь поблизости есть друзья, — сказал он. — Старые друзья, с которыми я давно не виделся и с которыми у меня есть о чем поговорить. Ширу я больше не нужен. Свои дела вы уладите и сами, если понадобится: вы уже научились этому.

— И мы останемся без вас? — жалобно спросил Пиппин.

— Без меня, — ответил кудесник. — Разве вы не видите? Мое время кончилось; я сделал все, что хотел и должен был сделать. А вам, дорогие мои друзья, больше не нужна ничья помощь. Вы выросли. Выросли настолько, что я больше не боюсь ни за вас, ни за вес ваш народ. Прощайте!

Он повернул Быстрокрыла в сторону от дороги; конь сделал огромный скачок и умчался, как ветер. Хоббиты долго смотрели ему вслед.

— Ну, вот мы и остались вчетвером, как когда выехали вместе, — сказал Мерри. — Все прочие, один за другим, покинули нас. Как будто все это было сном, и он постепенно рассеивается, и мы просыпаемся.

— Напротив, — отозвался Фродо. — Мне кажется, что мы опять засыпаем.

В своих родных местах они нашли странные события. Зеркало Галадриэль не солгало: знакомые деревья были вырублены, знакомые уютные домики разрушены, и на их месте выросли угрюмые, некрасивые постройки, напомнившие Фродо и Сэму поселки Орков в Мордоре. Шир был захвачен свирепыми пришельцами откуда — то с востока; и Мерри с Пиппином узнали их с первого взгляда — это были коренастые, толстоногие, большеротые, с раскосыми глазами Орки Сарумана, нахлынувшие сюда после разгрома по ту сторону Туманных гор.

Они беспощадно запугивали, притесняли, грабили беззащитное население, но с прибытием Кольценосца и его друзей этому пришел конец. Мерри и Пиппин показали, что не напрасно участвовали в битвах, и очень скоро пришельцы, не ожидавшие сопротивления, были побеждены, разгромлены и изгнаны из пределов Шира.

Оставалось только найти их предводителей, и велико было изумление Фродо и его товарищей, когда они разыскали его и узнали в нем Сарумана!

Увидев их, он злобно засмеялся, начал издеваться над ними и хвалиться тем, сколько несчастья причинил в Шире. — Это вам за то, что вы сделали со мною, — сказал он. — Вы и ваш приятель — колдун. Мне приятно думать о том, что я посчитался с вами.

— Если это может быть для вас приятным, — ответил Фродо, — то мне вас жаль. Но вам придется удовольствоваться только воспоминаниями. Уходите отсюда и не возвращайтесь больше!

Но Хоббиты, во множестве собравшиеся вокруг, зароптали. — Не выгоняйте его! — говорили они. — Он злодей и убийца. Смерть ему! — Так велик был гнев этих добродушных существ, что они готовы были убить его на месте, своими руками.

Саруман окинул их всех насмешливым взглядом. — "Смерть ему!" — передразнил он. — Попробуйте, если посмеете, мои добрые Хоббиты! — Он выпрямился; его мантия, когда — то белая, была теперь грязно — серой, но темные глаза сверкнули, как и раньше. — Кто сразит меня, тот погибнет сам, а с моей смертью проклятие упадет на весь Шир. Попробуйте теперь убить меня!

Хоббиты попятились. Но Фродо сказал: — Не верьте ему! Он потерял все свои колдовские силы, кроме голоса, которым умеет запугивать и покорять, если вы поддадитесь ему. Но я не хочу его смерти: она бесполезна. Уходи отсюда, Саруман, и уходи поскорее!

— Черный! Черный! — позвал Саруман, и из ближайшей хижины выполз Грима, похожий на голодного пса. — В путь, добрый Грима! — сказал ему Саруман. — Нам с тобою нет места здесь.

Он повернулся и двинулся по дороге, а Грима заковылял за ним вслед.

Но, поравнявшись с Фродо, Саруман вдруг выхватил кинжал, блеснувший на солнце, и ударил его. Удар был нацелен метко, но лезвие сломалось о кольчугу из митриля, а Хоббиты, с Сэмом во главе, набросились и сбили Сарумана с ног. Сэм выхватил меч и замахнулся.

— Нет, Сэм, — произнес Фродо, — не убивай его даже сейчас. Он не ранил меня. И когда — то он был велик и благороден, и мы не посмели бы тогда поднять на него руку. Пусть он уходит!

Саруман встал, и в его глазах, когда он взглянул на Фродо, были и удивление, и уважение, и ненависть. — Так я должен быть обязан тебе жизнью.

Хоббит? — сказал он. — Но я ненавижу и ее, и тебя. Я уйду отсюда, уйду навсегда, но не ожидай, что я пожелаю тебе здоровья и долгой жизни, у тебя не будет ни того, ни другого.

Он двинулся в путь, и Хоббиты расступились перед ним, но сжимали руки на оружии так крепко, что суставы у них побелели. Грима нерешительно двинулся вслед за ним.

— Грима! — окликнул его Фродо. — Тебе не нужно уходить. Ты не сделал мне никакого зла, насколько я знаю. Ты можешь оставаться здесь, пока не найдешь в себе силы идти собственным путем.

Грима приостановился и оглянулся, готовый остаться, но Саруман обернулся и сказал насмешливо: — Собственным путем? Никогда! Грима делал и всегда будет делать только то, что я прикажу ему. Если я захочу, то — будь я даже далеко отсюда — он убьет любого из вас, как уже убил многих. Лучше отпустите его со мной.

В глазах у Гримы вспыхнуло красное пламя ненависти. — Если я убивал, то лишь по вашему приказу, — прошипел он.

Саруман злобно засмеялся. — А ты всегда исполняешь их? — произнес он.

- Ну, так я приказываю тебе: идти за мной! — Он ударил Черного по щеке и повернулся, чтобы идти. Но тут ненависть Гримы взяла верх. Зарычав, как дикий зверь, он прыгнул Саруману на спину, схватил его за горло и задушил, а потом с воплем кинулся бежать по дороге. Не успел Фродо опомниться, как зазвенели сразу три тетивы, и Грима упал мертвым.

Труп Сарумана окутался серой дымкой, и эта дымка, поднимаясь, приняла вид гигантской закутанной фигуры. На мгновение фигура замерла, обратившись на запад, но с запада налетел холодный ветер, и она развеялась со вздохом и обратилась в ничто. И никто еще не успел шевельнуться, как останки, лежавшие на земле, обратились в кучку высохших костей, словно смерть уже давно владела им.

После изгнания Орков и гибели Сарумана Шир быстро вернулся к прежней жизни. Все постройки Орков были уничтожены, все дома и поля восстановлены.

Труднее всего было с деревьями, безжалостно вырубленными по всему Ширу. Но однажды Сэм открыл коробочку, полученную в дар от Галадриэль: она была наполнена мелким серым порошком, а в нем лежало что — то вроде серебряного орешка. Сэм долго размышлял о том, что делать с этим подарком, советовался с друзьями, а осенью посадил по саженцу везде, где раньше стояли самые красивые и самые любимые им деревья, и у корней каждого положил по крупице порошка; а серебряный орешек он посадил у домика Фродо, где раньше стоял большой дуб, их общий любимец.

Весна превзошла самые смелые его ожидания. Все саженцы начали расти так быстро и пышно, словно хотели за один год вырасти, как за двадцать и тридцать лет. А из серебряного орешка выросло прелестное деревце с серебристой кроной и темными листьями. В апреле оно покрылось золотистыми цветами, и тогда все четверо узнали его: это было дерево из тех, какие они видели только в Лориене.

Весь этот год был для Шира чудесным без всякого сравнения. Солнце светило, и дождь шел только тогда, когда это было нужно. Все вокруг сияло такой красотой, какой не бывает в смертном мире. Все дети, рожденные или зачатые в этом году — а их было много — отличались красотой и силой, и многие были золотоволосыми, что среди Хоббитов всегда было редкостью.

Урожай в полях, в садах и огородах был невиданный, и никто в Шире не болел, и все были счастливы и довольны — кроме тех, кому приходилось косить траву.

Сэм женился на соседской дочери Рози, о которой вспоминал даже в Мордоре, и по просьбе Фродо поселился вместе с ним: в домике было достаточно места для всех. Пиппин и Мерри жили вместе со своими семьями и часто бывали у Фродо; все вокруг уважали их, и они были счастливы. Но Фродо никогда больше не мог быть счастливым и спокойным, как прежде. Часто мучили его воспоминания о мраке и перенесенных ужасах, и даже камешек, подаренный Арвен, не всегда помогал ему. И дважды в году — весной и осенью — он чувствовал боль в раненом плече и смертный холод в сердце.

И вот настал такой день, когда он позвал с собою Сэма, и они поехали в Широкие леса. Была осень, деревья стояли в золоте, но еще не осыпались. В чаще леса, в сумерках, когда в небе стали проглядывать звезды, среди деревьев появилась процессия Эльфов, там были и Гильдор, и Эльронд, и Галадриэль, многие другие; все они ехали на серых конях, и вместе с ними ехал Бильбо. Он позвал Фродо по имени, и Фродо ответил ему и присоединился к процессии; с ним поехал Сэм, которому разрешено было проводить его до Гавани.

В Гавани, далеко на севере Шира, стоял серый корабль, и на пристани ждал Гандальф, одетый в белое. Все, кто должен был отплыть, обрадовались, увидев его. Но Сэм опечалился еще больше, так как видел, что ему придется возвращаться отсюда домой в одиночестве.

Эльфы уже взошли на палубу, и двое Хоббитов готовились последовать за ними, как вдруг по дороге застучали копыта, и к пристани подскакали на взмыленных конях Мерри и Пиппин.

— Ты опять хотел ускользнуть от нас, Фродо, и тебе это опять не удалось! — воскликнул Пиппин, смеясь сквозь слезы. — Но на этот раз тебя выдал не Сэм, а Гандальф.

— Да, — сказал кудесник, — потому что Сэму легче будет возвращаться вместе с вами, не в одиночестве. Итак, дорогие друзья, здесь, на краю земли, мы расстаемся окончательно. Идите с миром! Я не скажу вам: "Не плачьте", ибо не всякие слезы — зло.

И тогда Фродо обнял Мерри и Пиппина, напоследок — Сэма, и взошел на корабль, и ветер с востока надул паруса, и корабль отплыл на запад. Мало — помалу он растаял в сером тумане, и последним, что увидел Сэм, была искра, сверкнувшая от звездной склянки Фродо.

Когда корабль исчез, все трое еще долго молча стояли на берегу и глядели ему вслед, но не видели и не слышали ничего, кроме тумана, кроме вздохов ветра и всплесков воды у берега.

Наконец, они отвернулись от берега и, не оборачиваясь больше, медленно направились домой; никто из них всю дорогу не сказал ни слова, но каждому было приятно видеть друзей рядом с собою. И чем дальше они уходили от Гавани, тем дальше уходила от них печаль, и там, где их пути расходились, Мерри и Пиппин уже начали петь, как всегда.

Был уже вечер, когда Сэм подъехал к своему жилищу. Окна светились, в очаге пылал огонь, ужин стоял на столе, и его ждали. Рози открыла ему дверь, придвинула для него кресло к очагу и посадила златокудрую крошку — дочурку ему на колени.

Он глубоко перевел дыхание.

— Ну, вот я и вернулся, — сказал он.