Повесть о кольце

САУРОН — Темный Владыка — правитель Мордора.

ГАНДАЛЬФ (х) — кудесник из Ордена добрых волшебников.

САРУМАН — Белый — глава Ордена.

ГОЛЛУМ, он же СМЕАГОЛ — чудовище, ранее бывшее Коротышом.

БИЛЬБО — Коротыш из Шира.

ФРОДО (х) — его родич и приемный сын.

МЕРРИ (Мериадок)(х)

— родичи и друзья Фродо, Коротыши.

ПИППИН (Перегрин) (х)

СЭМ (СЭМВИЗ) (х) — сосед и друг Фродо, Коротыш.

ЭЛЬРОНД — правитель Ривенделля, Эльф.

ЭЛЬРОХИР

— его сыновья

ЭЛЛАДАН

АРВЕН — его дочь.

ЛЕГОЛАС — (х) — Эльф из Чернолеса.

КЕЛЕБОРН-правитель Лориена, Эльф.

ГАЛАДРИЭЛЬ — его супруга.

ГЛОИН — Карлик.

ГИМЛИ (х) — его сын.

АРАГОРН, он же СТРАННИК (х) — предводитель Бродяг Севера, Человек.

ДЕНЕТОР — правитель Гондора, Человек.

БОРОМИР (х)

— его сыновья

ФАРАМИР

ТЕОДЕН — правитель Рохана, Человек.

ЭОМЕР — его племянник.

ЭОВИН — сестра Эомера.

ФАНГОРН — старейший из Энтов.

-----------------

Знаком (х) отмечены члены Отряда.

ГЛАВА I СМЕРТЬ БОРОМИРА

Арагорн бегом поднимался по склону. Время от времени он наклонялся, разглядывая землю. Хоббиты почти так же легконоги, как и Эльфы, и даже Бродяге нелегко различить их следы; но невдалеке от вершины холма тропинку пересекал ручей, и на влажной земле Странник нашел то, что искал.

— Я прочел правильно, — сказал он себе, — Фродо взбежал на холм. Но что он там увидел? И он вернулся вниз тем же путем.

Арагорн был в нерешимости. Ему хотелось тоже подняться на вершину, к каменному трону: он надеялся найти там какие-либо указания, чтобы сделать выбор; но время не ждало. Вдруг он рванулся вперед, взбежал на вершину, потом по ступенькам, сел на троя и огляделся. Но солнце словно потускнело, и мир казался туманным и далеким. Он обратился к. северу, потом по всем сторонам горизонта и снова к северу, но не увидел ничего, кроме далеких холмов; а над ними, очень далеко, парила большая птица, вроде орла, спускавшаяся к земле широкими, медленными кругами.

Пока Арагорн смотрел, его чуткое ухо уловило какие-то звуки среди деревьев внизу, на западном берегу реки. Он прислушался. Там раздавались крики, и среди них он, к своему ужасу, различил хриплые голоса Орков. Потом вдруг прозвучал громовой зов большого рога; он эхом откликнулся в холмах, заглушив даже рокот водопада.

— Это рог Боромира! — вскричал Арагорн. — Это зов опасности! — И он скачками спустился по ступеням и помчался вниз по склону. — Увы! Злой рок преследует меня сегодня, и все, что я ни делаю, получается к худшему. Но где же Сэм?

Он слышал, что крики раздаются все громче, а рог звучит все слабее и отчаяннее. Вопли Орков стали свирепыми и пронзительными, а звуки рога вдруг оборвались. Не успел Арагорн спуститься к подошве холма, как звуки ослабели; он побежал в ту сторону, но они удалялись, пока не затихли совсем. Он выхватил меч и кинулся сквозь лесную чащу.

Почти в миле от Парт Галена, на поляне недалеко от берега, он нашел Боромира. Гондорский воин сидел, прислонившись к большому дереву, словно отдыхая. Но Арагорн увидел, что он пронзен множеством стрел с черным оперением; его меч был обломан почти до рукоятки, а рог лежал рядом, разрубленный надвое. У его ног и вокруг него валялось множество убитых Орков.

Арагорн опустился около него на колени. Боромир открыл глаза и попытался заговорить. Наконец это удалось ему. — Я хотел отнять Кольцо у Фродо, — медленно проговорил он. — Я раскаиваюсь. Это расплата. — Он обвел взглядом поверженных врагов; их было не менее двадцати. — Их нет — Хоббитов. Орки схватили их. Кажется, они живы. Их связали… — Он умолк и устало закрыл глаза. Потом он заговорил снова:

— Прощай, Арагорн! Иди в Минас Тирит и защищай мой народ. Я побежден.

— Нет, — произнес Арагорн, беря его за руку и целуя в лоб. — Ты победил. Немногим выпадала на долю такая победа. Не тревожься! Минас Тирит не поддастся Врагу!

Боромир улыбнулся, не открывая глаз.

— Куда они ушли? Был ли с ними Фродо? — спросил Арагорн.

Но Боромир не отвечал больше.

— Увы! — произнес Арагорн. — Так умирает наследник Денетора, Страж Белой башни! Горек его конец! Теперь наш отряд распался. Это моя вина, и напрасно Гандальф на меня надеялся! Что я должен делать теперь? Боромир завещал мне идти в Минас Тирит, и туда влечет меня сердце; но где Кольцо и Кольценосец? Как найти их и спасти Миссию от гибели?

Он стоял на коленях и плакал, склонившись, держа Боромира за руку. Так нашли его Леголас и Гимли; они пришли с западных склонов холма, прокрадываясь потихоньку, словно на охоте. У Гимли в руке был топор, у Леголаса — кинжал, но колчан его был пуст. Выйдя на поляну, они приостановились в изумлении, потом скорбно склонили головы: обоим было ясно, что произошло.

— Увы! — сказал Леголас, подойдя к Арагорну. — Многих Орков мы убили и прогнали в лес, но здесь мы были бы полезнее. Мы вернулись, как только услышали рог, но, кажется, слишком поздно. Боюсь, что вы смертельно ранены, друг мой.

— Боромир убит, — ответил Арагорн, — но я не ранен, ибо меня с ним не было. Он пал, защищая Хоббитов, пока я был на холме.

— Хоббитов! — вскричал Гимли. — Но где же они? Где Фродо?

— Не знаю, — устало ответил Арагорн. — Перед смертью Боромир сказал мне, что Орки связали их и что они, кажется, живы. Я послал его охранять Мерри и Пиппина; но я не опросил у него, где Фродо и Сэм, а когда спросил, то было уже поздно. Все, что я делал сегодня, получается не так. Что нам делать теперь?

— Прежде всего, похоронить павшего, — сказал Леголас. — Нельзя оставлять его лежать среди этих гнусных Орков.

— Но нужно спешить, — добавил Гимли. — Он не захотел бы, чтобы мы медлили. Мы должны погнаться за Орками, если есть какая-нибудь надежда, что наши друзья живы и только попали в плен.

— Но мы не знаем, где был в это время Кольценосец, — возразил Арагорн. — Разве мы не должны искать его? Или должны бросить? Тяжелый выбор приходится нам совершать!

— Сделаем прежде всего то, что всего нужнее, — сказал Эльф. — У нас нет ни времени, ни орудий, чтобы схоронить нашего друга, или насыпать курган над ним; но мы можем сделать хотя бы курган из камней.

— Для этого понадобится много времени и труда, — возразил Гимли. — Здесь нет подходящих камней.

— Тогда мы уложим его в лодку вместе с его оружием и с оружием убитых им врагов, — решил Арагорн. — Мы отдадим его Андуину. Великая Река позабоится, по крайней мере, что-бы никакая гнусная тварь не осквернила его праха.

Они быстро обшарили трупы Орков и собрали их мечи и рассеченные шлемы и щиты в высокую груду.

— Смотрите! — вскричал вдруг Арагорн. — Вот следы! — Он извлек из мрачной груды два коротких меча с красной и золотой насечкой на листовидных клинках, а потом и ножны к ним, черные и осыпанные мелкими красными яхонтами. — Это не оружие Орков, — сказал он. — Это мечи Хоббитов. Орки ограбили их, но побоялись взять эти мечи, изделия Нуменора, в которые вложены чары на погибель Мордору. Если наши друзья и живы еще, они безоружны. Я возьму мечи, ибо все-таки надеюсь вернуть их владельцам.

— А я, — сказал Леголас, — соберу все стрелы, какие найду, ибо мой колчан пуст. — Он поискал вокруг и нашел немало стрел, оставшихся целыми; и они были длиннее, чем принятые у Орков. Он начал рассматривать их.

Арагорн тем временем пригляделся к убитым и сказал: — Здесь лежат многие, не принадлежащие к племенам Мордора. Некоторые пришли с севера, из Туманных гор, насколько я разбираюсь в Орках. А вот эти мне совсем незнакомы. Вооружение у них совсем не такое, как у Орков!

Среди убитых было четверо воинов, рослых и плечистых, толстоногих и большеруких, с большим ртом и раскосыми глазами. Мечи у них были короткие и широкие, а не кривые, как у Орков, а самшитовые луки формой и размером походили на луки Людей. На щитах у них был странный герб — белая рука на черном поле; а на шлемах, надо лбом, блестел рунический знак "С", сделанный из белого металла.

— Я никогда еще не видел таких знаков, — сказал Арагорн. — Что они означают?

— "С" — значит Саурон, — сказал Гимли. — Это сразу видно.

— Нет! — возразил Леголас. — Саурон не пользуется рунами Эльфов.

— Не пользуется он и своим настоящим именем, не позволяет изображать или произносить его, — добавил Арагорн. — И он не любит ничего белого. Орки на службе у Барад-дура носят знак Красного Ока. — Он подумал. — "С" — это значит Саруман, — сказал он наконец. — Зло пришло в Изенгард, и Запад не в безопасности больше. Этого-то и боялся Гандальф: каким-то образом изменник Саруман узнал о нашем походе. Весьма возможно, что он знает и о гибели Гандальфа. Преследователи из Мориа могли ускользнуть от бдительности Эльфов или же могли вовсе не входить в Лориен и попасть в Изенгард другими путями.

Орки быстроноги. Но у Сарумана есть много способов узнавать то, что ему нужно. Вы помните птиц?

— Да, но нам некогда разгадывать загадки, — сказал Гимли. — Давайте отнесем Боромира.

— Но после этого разгадывать загадки нам придется, если мы хотим сделать правильный выбор, — заметил Арагорн.

— Может быть, правильного выбора совсем нет. — ответил Гимли.

Карлик взялся за топор и срубил несколько ветвей, которые они связали тетивами луков, а сверху положили свои плащи. На этих носилках они понесли тело своего товарища вместе с выбранными для него трофеями его последней битвы. Путь был недалекий, но трудный для них, так как Боромир был человеком рослым и сильным.

У края воды Арагорн остался с носилками, а Леголас и Гимли поспешили по берегу к Парт Галену. Туда было около мили, и через некоторое время они вернулись, плывя в лодках вдоль берега.

— Странное дело! — сказал Леголас. — На берегу было только две лодки.

Третья исчезла.

— Были ли там Орки? — спросил Арагорн.

— Даже следов не было, — ответил Гимли. — И Орки забрали бы или уничтожили все лодки, да и поклажу тоже.

— Я посмотрю следы, когда мы вернемся туда, — сказал Арагорн.

Они уложили Боромира в одну из лодок, а серый плащ свернули и положили ему под голову. Они расчесали его длинные, темные кудри и уложили их ему по плечам. Они поправили золотой пояс из Лориена, блестевший у него вокруг стана. Рядом с ним они положили его шлем, поперек колен — разрубленный рог и рукоять его меча, а под ноги ему — мечи его врагов. Потом, привязав нос этой лодки к корме другой, они поплыли вдоль берега и, войдя в струю течения, миновали зеленый луг Парт Галена. Солнце клонилось уже к закату; склоны холмов сияли, а над водопадом Рауроса стояла сверкающая золотая дымка.

Скорбно отвязали они погребальную ладью: Боромир лежал в ней спокойный и тихий. Река уносила его, пока они удерживали веслами свою лодку на месте.

Он проплыл мимо, и его лодка удалилась, превратись в черное пятнышко на фоне золотого света, и вдруг исчезла. Раурос продолжал шуметь, не умолкая. Река унесла Боромира, сына Денетора, и никто больше не видел его стоящим, как всегда, на Белой башне. Но долгое время после того в Гондоре рассказывали, что ладья Эльфов спустилась по водопаду и миновала Осгилиат и мосты на Андуине и уплыла в Великое Море, в которое звезды смотрятся по ночам.

Некоторое время все трое смотрели ему вслед. Потом Арагорн сказал: — Его будут высматривать с Белой башни, но он не вернется ни с гор, ни с моря.

И они сложили о нем погребальную песнь и пели ее поочередно; а потом повернули лодку и поскорее поплыли против течения к Парт Галену.

Выйдя там на берег, Арагорн осмотрел зеленый луг; он смотрел внимательно и часто нагибался к земле. — Орков здесь не было, — сказал он.

- Другого ничего нельзя сказать наверняка. Здесь только наши следы по всем направлениям, и я не могу сказать, был ли здесь кто-либо из Хоббитов с тех пор, как мы начали искать Фродо. — Он вернулся к берегу, где в Реку впадал ручеек, струившийся с холма. — Вот здесь есть более ясные следы, — сказал он. — Один Хоббит входил в воду и обратно; но я не могу сказать, давно ли это было.

— Что же вы скажете об этой загадке? — спросил Гимли. Арагорн ответил не сразу, но вернулся к месту стоянки и осмотрел поклажу. — Двух сумок нет, — сказал он, — и одна, вероятно, принадлежала Сэму: она была большая и тяжелая. Вот вам и ответ: Фродо уплыл в лодке, и вместе с ним уплыл Сэм.

Фродо, вероятно, вернулся, пока никого из нас не было. Я встретил Сэма на холме и велел ему идти со мною, но он, как видно, не послушался. Он догадался о намерениях Фродо и вернулся сюда раньше, чем тот успел отплыть.

Нелегко ему было бы отделаться от Сэма!

— Но почему же он бросил нас, не сказав ни слова? — спросил Гимли. Это очень странный поступок!

— И очень отважный, — возразил Арагорн. — Сэм был трав, я думаю. Фродо не захотел вести никого из друзей на гибель, в Мордор. Но сам он знал, что должен идти. После того, как он ушел от нас, случилось что-то, что пересилило все его сомнения и страх.

— Может быть, за ним погнались Орки, и он бежал? — предположил Леголас.

— Он бежал, конечно, — ответил Арагорн, — но не от Орков. — Но он не высказал того, что думал о причинах внезапного решения и бегства Фродо.

Последние слова Боромира он долго хранил в тайне.

— Ну, по крайней мере, вот что ясно теперь, — сказал Леголас. — По эту сторону Реки Фродо больше нет; только он мог взять лодку. И с ним ушел Сэм: только он мог бы взять свою сумку.

— Значит, — добавил Гимли, — мы должны либо взять оставшуюся лодку и догонять Фродо, либо гнаться за Орками пешком. Так или так — надежды мало.

Мы уже потеряли много драгоценных часов.

— Дайте мне подумать! — произнес Арагорн. — И пусть теперь я сделаю правильный выбор и преодолею злой рок этого дня! — Он помолчал некоторое время, потом сказал: — Я погонюсь за Орками. Я бы последовал за Фродо и прошел с ним до конца пути; но если сейчас я буду искать его в пустыне, то должен буду покинуть пленников на мучения и смерть. Мое сердце говорит, наконец, ясно: судьба Кольценосца не в моих руках больше! Отряд сделал свое дело. Но мы, оставшиеся, не покинем своих друзей, пока у нас есть силы.

Идемте же теперь! Оставим все, без чего можем обойтись. Мы будем опешить днем и ночью.

Они вытащили последнюю лодку и унесли к деревьям. Они сложили под нею все, что не было им нужно и чего они не могли нести.

Начинало уже вечереть, когда они вернулись на поляну, где погиб Боромир, и нашли начало следов Орков. Это было нетрудно.

— Никто больше не вытаптывает так землю, — сказал Леголас. — Им словно нравится топтать и ломать даже то, что не растет у них на пути.

— Но все же они могут идти очень быстро, — возразил Арагорн, — и без устали. А позже нам придется, быть может, искать их следы на голой земле.

— Ну, так за ними! — вскричал Гимли. — Карлики тоже ходят быстро, а устают не скорее Орков. Но гнаться нам придется долго: они ушли уже далеко.

— Да, — сказал Арагорн, — нам всем понадобится выносливость Карликов.

Но в путь! С надеждой или без нее — выследим врагов! И горе им, если мы окажемся быстрее! Мы устроим такую охоту, которой будут удивляться все три племени: Эльфы, Карлики и Люди. Вперед, Три Охотника!

Он ринулся вперед, как олень, а они — вслед за ним. Вперед и вперед он вел их, неутомимый и быстрый, ибо решение было, наконец, принято. Рощи над озером остались позади. Они поднялись по длинным склонам, темным на фоне закатного неба. Стемнело. Они продолжали спешить, как серые тени в серой мгле.

ГЛАВА II НЕЖДАННЫЕ ВСТРЕЧИ

Сумерки спустились, и под деревьями и над берегами Реки лежал туман, а почва была каменистая и жесткая; но Трое Охотников были зорки и неутомимы и шли по чуть заметным следам Орков всю ночь без отдыха. На рассвете, когда они были в узкой лощине между двумя грядами холмов, Леголас, ушедший немного вперед, вскрикнул и подозвал остальных. Подойдя, они увидели валяющиеся здесь трупы пятерых Орков: все они были жестоко изрублены, двое обезглавлены, и земля вокруг почернела от их крови.

— Новая загадка! — сказал Гимли. — Но нам некогда дожидаться дневного света, чтобы решать ее.

Однако было уже достаточно светло, чтобы Арагорн мог рассмотреть трупы. Среди них не оказалось ни одного, носившего белый знак, и Странник заключил, что здесь между Орками произошла ссора, — возможно, из-за добычи.

— Или из-за пленников, — добавил Карлик. — Будем надеяться, по крайней мере, что они не погибли здесь.

С трудом удалось им найти продолжение следа. Он привел их на гребень холма, и тут внезапный ветер зашевелил им волосы и взвеял плащи, холодный предутренний ветер. Позади них солнце поднялось красным краем над темными горными грядами, а далеко на юге засияли розовым светом снежные вершины Белых гор в Гондоре. Арагорн долго смотрел на них, потом протянул к ним руку, словно в знак привета, и, с трудом отведя от них взгляд, начал снова искать следы Орков.

Теперь они шли по следу днем, и это было легче. Видно было, что Орки торопятся: преследователям попадались то брошенные ими объедки, то изорванный черный плащ, то разбитый на камнях сапог. След привел их к северному концу каменистой гряды, и тут перед ними открылись необозримые луга Рохана — волнующееся море густой, высокой травы. Здесь даже воздух был теплее и ароматнее, словно весна уже, пробудила соки в стеблях и листьях.

Леголас глубоко вдохнул этот воздух, как человек, пьющий свежую воду после долгой жажды в пустыне.

— Пахнет зеленью! — сказал он. — Это лучше, чем всякий отдых. Я устал на камнях, но теперь силы вернулись ко мне. Поспешим!

Они помчались, как собаки по горячему следу. И здесь Арагорну удалось найти первое указание на пропавших друзей: от почерневшей, вытоптанной Орками тропы отхЬдили в сторону следы маленьких, легких ног, вскоре перекрытые тяжелыми следами погнавшегося за беглецом Орка; и там, где легкие следы исчезали. Странник подобрал в траве зеленую с серебром пряжку в виде букового листа.

— Пряжка из Лориена! — вскричали одновременно Леголас и Гимли.

— Да, — ответил Арагорн. — Не напрасно падают листья в Лориене. Этот лист не потерян: он брошен, как указание для тех, кто пойдет по следу. Я думаю, Хоббит отбежал в сторону именно для этого. Вероятнее всего, это был Пиппин, самый младший из всех.

— Будем надеяться, что он заплатил за свою выдумку не слишком дорого, — заметил Леголас. — Как хорошо, что он сумел использовать и свои ноги, и ум! Значит, мы гонимся не напрасно.

Когда настала ночь, они были вынуждены остановиться на отдых. Сердце торопило их в погоню, но силы отказывали. Арагорн уснул, едва успев лечь: он не спал с тех пор, как они высадились в Парт Галене. Гимли тоже уснул там, где свалился, но Леголас провел всю ночь на ногах, вдыхая запах зелени и глядя на звезды: Эльфам это заменяет сон и отдых.

Утром Арагорн сказал, что ясно слышал конский топот: ночью кони скакали на запад, а теперь скачут к северу. Зато Орков слышно очень слабо, и они очень далеко.

Весь этот день — третий день преследования — они бежали по следу без остановки, и никакая усталость не могла погасить огня, сжигавшего их.

Невидимые среди травы в Эльфовых плащах, они почти не обменивались словом и подкрепляли силы лепешками Эльфов, не останавливаясь. Когда настал вечер, позади них лежало уже дважды двенадцать лиг, и Эмин Мюиль скрылся из виду. Небо затянулось туманной дымкой, в которой луна и звезды потускнели.

Всем троим очень не хотелось останавливаться даже на отдых, но они ощущали нечто большее, чем усталость: как будто чья-то воля мешала им двигаться вперед. И догадаться о том, чья она, было нетрудно: след вел их в сторону Изенгарда, где скрывался Саруман.

Ночь была холодна, дул северный ветер. Человек и Карлик спали неопокойным сном, но Эльф и эту ночь провел на ногах, и отдых давали ему обычные для Эльфа грезы наяву, которым он мог предаваться в любое время; иногда он принимался тихо петь на своем языке, и тогда в небе проглядывали белые звезды. На рассвете небо прояснилось, ветер унес остатки тумана.

Стало светло, и, проснувшись, они увидели, что следы Орков свернули к реке Энтов и идут вдоль нее к лесу Фангорна.

Зоркий взгляд Арагорна, прослеживавший вытоптанную Орками тропу, заметил вдали, среди зелени, какое-то движущееся темное пятно. Но Леголас, стоявший рядом с ним, затеняя глаза своей красивой рукой с тонкими, длинными пальцами, увидел гораздо больше.

Арагорн кинулся наземь и прислушался. — Всадники! — вскричал он, вскакивая. — К нам скачут всадники на быстрых конях!

— Да, — ответил Леголас. — Их сто пять, и все они вооружены копьями.

Они светловолосы, и их предводитель выше всех ростом. Они уже лигах в пяти от нас.

— Пять лиг или одна, — сказал Гимли, — нам не скрыться от них на этой равнине. Будем ли мы ждать их здесь или пойдем своим путем?

— Будем ждать, — ответил Арагорн. — Я устал, и наша охота окончилась впустую. Но эти всадники возвращаются по следу Орков. Может быть, у них есть новости для нас.

— Или копья, — добавил Гимли.

Все трое были сейчас на вершине невысокого холма, но спустились с него и сели в траве, вплотную друг к другу, закутавшись в Эльфовы плащи. Гимли был в тревоге, не зная, чего ожидать от Всадников Рохана, и Арагорн рассказал ему о них. Рохиррим, по его словам, горды и вспыльчивы, но верны и великодушны; отважны, но не жестоки; умны, знают много песен и сказаний, но не умеют ни читать, ни писать. Они долгое время были в дружбе с Гондором, хотя и не в родстве с ним; и они, по крайней мере, не любят Орков. Некоторые говорят, что они платят дань Мордору, но это едва ли верно.

Тем временем Всадники уже приближались к тому месту, где сидели трое друзей, но, казалось, не замечали их. Они ехали попарно; кони у них были крупные, длинноногие, с развевающимися хвостами, с блестящей серой шерстью, с гривами, заплетенными на гордых шеях. Всадники, одетые в блестящие кольчуги, были рослы и статны; в руках у них длинные ясеневые копья, за спиной — расписные щиты, у пояса — длинные мечи.

Отряд почти уже миновал троих друзей, как вдруг Арагорн вскочил и громко окликнул: — Что нового на севере, Всадники Рохана?

Всадники повернули и мгновенно замкнули их в движущееся кольцо, которое все сужалось. Потом они остановились, направив колья на пришельцев.

Их предводитель приблизился к Арагорну, почти касаясь его груди острием копья, и потребовал, чтобы пришельцы назвали себя и сказали, зачем очутились в Рохане.

— В вас есть что-то непонятное, — сказал он. — Почему мы вас не заметили? Или вы — Эльфы?

— Нет, — ответил Арагорн. — Только один из нас — Эльф; но мы побывали в Лориене и получили наши плащи в подарок от его Правительницы.

Взгляд у Всадника сделался жестким. — Так вы в дружбе с Колдуньей из Золотого леса? — произнес он. — Значит, вы тоже колдуны и волшебники! — Он спрыгнул с коня и стоял перед Арагорном, обнажив меч. — Вы и ваши друзья-молчальники!

Гимли вскочил, схватившись за топор, и темные глаза у него сверкнули. — Скажите мне свое имя, коневод, а тогда получите мое, и еще кой-что в придачу! — крикнул он.

— Что до имени, — возразил Всадник, глядя на него сверху вниз, — то первым должен назвать себя пришелец. Но меня зовут Эомер, сын Эомунда, и я — третий военачальник Пограничной области.

— Ну, так слушайте, Эомер, сын Эомунда! Я, Гимли-Карлик, сын Глоина, запрещаю вам необдуманные речи! Вы дурно отзываетесь о той, о ком не в силах даже помыслить, и только неразумие может извинить вас.

— Я бы отрубил вам голову вместе с бородой, почтенный Карлик, — запальчиво возразил Эомер, — будь вы хоть немного повыше ростом.

— Он не один, — вмешался Леголас, молниеносным движением натянув лук и наложив стрелу. — Вы умрете, не успев ударить.

Эомер замахнулся мечом, и дело обернулось бы плохо, если бы Арагорн не бросился между ними. — Погодите, Эомер! — вскричал он. — Мы не хотим зла ни Рохану, ни его народу — ни людям, ни коням. Не выслушаете ли вы нас, прежде чем ударить? Тогда, быть может, вы поймете, почему разгневались мои спутники.

Эомер опустил меч, Эльф и Карлик оставили оружие, и разговор стал более спокойным. Арагорн узнал от Эомера, что Рохан не служит Темному Владыке, но и не воюет с ним, и хочет только сохранять свою свободу и независимость; но сейчас его границы под угрозой, и он не допускает чужеземцев в свои пределы.

— Кто же вы? — опросил Эомер. — Кому служите? По какому праву очутились здесь?

— Я не служу никому, — ответил Арагорн, — но слуг Врага преследую повсюду, куда бы ни пришел. Немногие из смертных знают об Орках больше, чем я. Сейчас я гонюсь за Орками, захватившими двоих моих друзей; в подобном случае человек, если у него нет коня, пойдет лешком и ни у кого не будет спрашивать разрешения. Не будет он и пересчитывать врагов иначе, чем мечом.

А я не безоружен.

Он выхватил меч, сверкнувший на солнце, как пламя. — Вы хотите знать, кто я? — сказал он. — Я Арагорн, сын Арагорна, Элессар Эльфенит, потомок Изильдура Гондорского! Вот меч Изильдура, сломанный и возрожденный. Так выбирайте: будете ли вы помогать или мешать мне? Решайте быстро!

Эльф и Карлик смотрели на своего товарища изумленно, словно видя его впервые. Он словно вырос, и в его властных чертах они уловили отблеск никогда еще невиданной силы и величия; и Леголасу показалось, что на челе у Арагорна мелькнул белым пламенем отсвет того сияющего венца, о котором говорил ему Гандальф.

Эомер отступил в смятении, словно увидя воочию одного из вождей, о которых говорят древние легенды; и когда Арагорн стал расспрашивать его, он отвечал без прежней надменности. Он рассказал, что проникший сюда отряд Орков истреблен полностью, и трупы сожжены, но что в этом отряде не было никого, кроме Орков. Потом Эомер отослал всех своих Всадников и остался один с тремя пришельцами.

— Странны ваши речи, Арагорн, — сказал он, — но я вижу, что вы говорите правду. Люди Рохана не лгут, и поэтому обмануть их трудно. Однако, вы сказали мне слишком мало. Не прибавите ли вы еще что-нибудь, чтобы мне легче было решать, что делать?

Узнав, что вождем Отряда, с которым шел Арагорн, был Гандальф, он помрачнел. — Гэндальфа Серого знают в Рохане, — сказал он, — но Теоден, наш правитель, не хочет больше слышать о нем. Он бывал в Рохане много раз, но всегда был вестником странных событий; многие говорят даже — вестником зла.

Весть о гибели Боромира опечалила его еще больше, но он удивился безмерно, когда узнал, что идет лишь четвертый день после того. — И вы преследуете Орков с того самого дня? — спросил он.

— Да, — ответил Арагорн.

— Пешком? — вскричал Эомер.

— Как видите.

Эомер взглянул на него широко раскрытыми глазами. — Имя Странника недостойно вас, сын Арагорна, — произнес он. — Я даю вам другое: Летящий.

Вы прошли сорок пять лиг, а четвертый день еще не кончился.

Он добавил, что Теоден совершенно доверился одному дурному советнику, но что Рохан не забыл о своей древней дружбе с Гондором, и в нем найдется, кому прийти на помощь Минас Тириту. Но сейчас главная опасность — в Сарумане: он стремится поработить страну, он призвал к себе на службу Орков и Оборотней, и даже диких Людей, он закрыл Роханский проход, чтобы отрезать путь для союзников с Запада. А главное — он могучий волшебник, умеющий принимать любое обличье; говорят, что его видели там и сям, в облике старика, закутанного в плащ с капюшоном; говорят также, что у него повсюду есть друзья и сообщники.

— Вы и сами это увидите, если придете во дворец к правителю, — закончил он. — Но придете ли вы?

— Приду, как только смогу, — ответил Арагорн; а на предложение Эомера отправиться вместе с ним на южную и западную границы, чтобы сражаться против Орков, он ответил, что не может, ибо должен искать своих друзей.

Эомер был в нерешимости, должен ли отпустить пришельцев: время было тревожное, и закон не дозволял чужеземцам бродить по стране без разрешения правителя. Однако доводы Арагорна убедили его, и он решил отпустить всех троих, и даже дать им коней, но с условием, что потом кони будут возвращены в Эдорас, где живет правитель. — Это будет доказательством, что я не ошибся в вас, — сказал он. — Я доверяю вам свою честь и жизнь. Не обманите меня!

— Не обману, — ответил Арагорн.

Они расстались в дружбе, с Обещанием свидеться снова и сражаться вместе. Прощаясь, Гимли напомнил Эомеру, что вопрос о прекрасной Галадриэль еще стоит между ними.

— Вы должны научиться говорить о ней, как подобает, — сказал он, — а я готов помочь вам в этом.

— Увидим, — ответил тот с улыбкой, и они расстались.

Достигнув опушки Фангорна уже в сумерках, трое друзей нашли место, где Всадники истребили Орков и сожгли их трупы. Остатки кострища еще дымились, но не было видно и следа Хоббитов.

— Вот и все, — печально сказал Гимли. — Вероятнее всего, сожженные кости наших друзей смешались с костями Орков. Тяжелая это будет весть для Фродо, если он доживет, чтобы услышать ее; а еще тяжелее — для Бильбо в Ривенделле. Эльронд был против того, чтобы они шли.

— А Гандальф нет, — возразил Леголас.

— Гандальф решил идти сам, и он погиб первым, — сказал Гимли. — Предвидение обмануло его.

— Решение Гандальфа основывалось не на предвидении, — возразил Арагорн.- Есть дела, от которых нельзя отказываться, если даже не знаешь, чем они кончатся. Но, как бы то ии было, я не уйду с этого места. Мы должны дождаться утра.

Они развели костер, пользуясь для этого только валежником, ибо слышали, что в этом древнем и странном лесу нельзя рубить живые деревья.

Первая стража досталась Гимли. Арагорн уснул сразу же, Леголас погрузился в свои обычные грезы наяву. Карлик долго сидел у костра и вдруг увидел, что у самой границы светлого круга стоит кто-то. Он присмотрелся: это был старик с посохом в руке, закутанный в широкий плащ. Гимли вскочил, решив, что видит перед собой Сарумана. Его товарищи проснулись и тоже вскочили.

Арагорн окликнул старика, но тот вдруг исчез. И почти тотчас же Леголас вскрикнул: их кони тоже исчезли, и только издали донеслось их звонкое ржанье.

Трое друзей стояли молча, подавленные этим новым несчастьем. Они были одни в колдовском лесу Фангорна, и многие мили отделяли их от Эомера и его Всадников, их единственных друзей в этой стране. Но всего тяжелее была для Арагорна мысль о том, что в глазах Эомера он должен оказаться обманщиком.

— Ну, что ж, — сказал он, наконец. — Мы не можем ни найти, ни поймать наших коней, так что должны обойтись без них. Пешком мы начали погоню, пешком будем и продолжать ее.

— Это был Саруман, — мрачно произнес Гимли, сидевший, съежившись, у костра. — Вы помните, как говорил о нем Эомер? "Старик в плаще с капюшоном", так он и выглядел. Он увел или спугнул наших коней, вот и все!

— Нет, — ответил Арагорн, — насколько я мог рассмотреть, у этого старика на голове была шляпа, а не капюшон. Конечно, мы в опасности, но до утра ничего не можем сделать. Я сменю вас, Гимли. Мне нужно больше думать, чем спать.

Ночь тянулась медленно. Арагорна сменил Леголас, Леголаса снова Гимли.

Но ничего не случилось. Старик не появлялся больше. Не вернулись и кони.

Рассвет пришел, наконец. Все трое воспрянули духом и готовы были с новыми силами искать своих пропавших друзей. Но Гимли стремился, кроме того, найти следы старика, виденного ночью.

— Если он оставляет следы, — сказал Карлик, — то, значит, он и был тем, чем казался. Правда, трава здесь слишком густая и жесткая, чтобы след был ясным, но я доверяю глазам Бродяги: помятой травинки для них достаточно. А если никаких следов нет, значит, мы видели Сарумана или его призрак.

— Возможно, — ответил Арагорн, — но меня больше занимают кони. Ночью вы сказали, Гимли, что они убежали, испуганные чем-то. А что скажете вы, Леголас? Было ли похоже, что они ржали от страха?

— Нет, — произнес Эльф. — Скорее похоже, что они чему-то очень обрадовались, словно встретили друга после долгой разлуки.

— Я тоже так думаю, — подтвердил Арагорн, — но не могу решить эту загадку, шока они не вернутся. Но уже светло. Давайте поищем следы наших друзей. Если им удалось ускользнуть от Орков, то они, наверное, скрылись в лесу. Поищем здесь и на опушке; а если не найдем ничего, то можем поискать на месте оитвы и в золе костра. Но на это надежды мало: Всадники Рохана ничего не делают наполовину.

Они начали искать — сначала вокруг места своей стоянки, потом направились к берегу реки, а оттуда к месту битвы. Но еще у реки Арагорну попалась находка, которую он с торжеством показал своим друзьям: большой бледно-зеленый древесный лист, уже увядший и начавший буреть; к листу прилипло несколько крошек, и такие же крошки нашлись в траве. — Это остатки лембас, — заявил Странник. — И тут же в траве валяются куски перерезанной веревки.

— А вот и нож, которым она перерезана, — добавил Гимли и, наклонившись, извлек из травы втоптанный туда нож с коротким, зазубренным лезвием в изломанных ножнах. — Это оружие Орков, — сказал он, с отвращением разглядывая рукоятку, на которой злобно ухмылялось безобразное, большеротое лицо с раскосыми глазами.

— Из всех загадок это самая непонятная! — воскликнул Леголас. — Связанный пленник убегает от Орков и от окруживших их Всадников, а потом перерезает свои узы Орковым ножом. Но как ему удалось сделать это? Если у него были связаны ноги, то он не мог бы уйти; если руки — ему не удалось бы применить нож; а если он вовсе не был связан, то зачем ему резать эту веревку? А потом, довольный своею ловкостью, он садится и ест лепешку Эльфов. Ну, разумеется, поступить так мог бы только Хоббит! А после всего этого, должно быть, руки у него превратились в крылья, он защебетал и улетел, как птица. Нам будет легко найти его: стоит только самим превратиться в птиц.

— Колдовства и так уже достаточно, — возразил Гимли. — А что скажете вы, Арагорн? Можете ли вы увидеть здесь еще что-нибудь?

— Кажется, могу, — ответил Арагорн, улыбаясь. — Здесь есть и другие следы, которых вы не заметили. Леголас прав: плен ником был Хоббит, и руки или ноги у него были свободны, когда он попал сюда. Скорее всего — руки, потому что тогда загадка разгадывается легче, и еще потому, что, судя по другим следам, он принесен сюда: принесен Орком. А в нескольких шагах отсюда есть лужа крови, и вокруг нее земля истоптана копытами, и оттуда утащено что-то тяжелое. Это мне ясно: Всадники окружили и убили Орка и потащили его труп в костер. Но Хоббита они не заметили: было темно, а он одет в плащ Эльфов. Он обессилен и голоден, а потому неудивительно, что, перерезав свои узлы ножом павшего врага, он отдыхал и подкреплялся, прежде чем уйти отсюда. Но как хорошо, что в кармане у него нашелся хотя бы лембас! Конечно, это мог быть только Хоббит. Я говорю "он", но думаю и надеюсь, что здесь были они оба: и Пиппин, и Мерри, хотя сказать наверняка, конечно, нельзя.

— А как вы думаете, почему руки у одного из них были свободны? — спросил Гимли.

— Не знаю, — ответил Арагорн. — Не знаю также, почему Орк притащил их сюда: ведь не для того же, чтобы помочь им бежать. Но зато я, кажется, начинаю понимать, почему, убив Боромира, Орки ограничились тем, что захватили Мерри и Пиппина, почему они не стали нападать на остальных нас, а кинулись со всех ног к Изенгарду. Едва ли они думали, что захватили Кольценосца: их господин не посмел бы упоминать перед ними о Кольце, ибо им нельзя доверяться. Нет, им было приказано любой ценой захватить Хоббитов, причем живыми. Перед битвой кто-то из них пытался ускользнуть с драгоценными пленниками — в своих собственных коварных целях. Прежде чем возвращаться в Рохан, мы должны разыскать его. Если он не побоялся углубиться в лес Фа нгорна, то не испугаемся этого и мы.

— Не знаю, что пугает меня больше: этот лес или мысль о возвращении в Рохан пешком, — заметил Гимли.

Они продолжали поиски, то отходя от реки, то возвращаясь к ней. В конце концов им удалось найти на песке следы, несомненно принадлежавшие двоим Хоббитам, причем один след был побольше, другой поменьше.

— Добрый знак! — сказал Арагорн. — Но следы оставлены два дня назад, и здесь наши друзья, по-видимому, повернули прочь от реки.

— Так что же нам делать теперь? — вскричал Гимли. — Мы не в состоянии обшарить весь этот лес. Если мы не сможем найти их быстро, то нам останется только, в доказательство нашей дружбы, умереть от голода вместе с ними.

— Если нам действительно останется только это, то мы так и сделаем, — ответил Арагорн. — Но пойдемте дальше.

Однако дальнейшие поиски не дали ничего. После долгих блужданий по лесу они подошли к грубо высеченной в камне Лестнице, ведущей на вершину высокого холма, и Леголас предложил подняться.

— Лес Фангорна — не простой лес, — сказал он. — Я чувствую вокруг себя тревогу, словно сами деревья встревожены. В Лориене я не ощущал этого, но здесь мне даже дышать трудно. Может быть, на вершине холма нам станет легче; может быть, там мы найдем следы наших друзей или хотя бы осмотримся.

Поднявшись на вершину, они увидели, что склоны холма спускаются к той самой травянистой равнине, откуда они пришли.

— Значит, мы описали круг, — сказал Леголас. — И мы давно уже попали бы сюда, если бы не плыли до самого Парт Галена, а вышли на берег на второй или третий день плавания и двинулись прямо на запад.

— Но мы, ведь, не хотели идти в Фангорн, — возразил Гимли.

— А все-таки пришли — и попали в ловушку, — ответил Леголас. — Смотрите! Вон там, между деревьями…

Сначала они не увидели ничего, потом Гимли воскликнул: — Вижу, вижу!

Не говорил ли я вам, Арагорн? Это опять тот старик; он одет в серое, так что я не сразу разглядел его.

Присмотревшись, Арагорн тоже увидел старика в сером плаще и широкополой шляпе; он приближался, опираясь на посох, склонив голову и не глядя на них. В другое время они ласково приветствовали бы его, но сейчас стояли, охваченные странным чувством ожидания, словно к ним приближалась некая скрытая сила — или угроза.

Гимли смотрел на старика расширенными глазами и вдруг воскликнул: — Это Саруман! Берите лук, Леголас! Не говорите с ним, или он вас заколдует.

Стреляйте!

Леголас натянул лук, но так медленно и неохотно, словно что-то мешало ему. Он взял из колчана стрелу, но медлил наложить ее. Арагорн стоял, не шевелясь, и напряженно вглядывался.

— Чего вы ждете? — свистящим шепотом спросил Гимли.

— Леголас прав, если медлит, — тихо ответил Арагорн. — Нельзя стрелять в старика без всякого повода, что бы мы ни думали о нем. Нужно смотреть и ждать.

Старик был уже у подножья лестницы. Он взглянул вверх, но лицо его в тени широкополой шляпы оставалось невидимым, если не считать седой бороды и кончика носа; но Арагорну показалось, что он видит, как блестят у него глаза.

— Добрая встреча, друзья мои! — услышали они его мягкий голос. — Мне нужно поговорить с вами. Вы ли спуститесь ко мне или я поднимусь к вам? — И, не дожидаясь ответа, он стал подниматься на холм.

— Скорей! — крикнул Гимли. — Остановите его, Леголас!

— Разве я не сказал, что хочу говорить с вами? — произнес старик. — Бросьте лук, добрый мой Эльф. — Пальцы у Леголаса разжались, выпустив оружие. — А вы, добрый Карлик, снимите руку с топора. Он вам не понадобится.

Гимли стоял, словно окаменев, и только смотрел, как старик, ловчее и легче горного козла, перепрыгивает по ступенькам. На мгновение ему показалось, что из-под серых лохмотьев мелькнуло что-то белое; но это мгновение было слишком коротким.

— Добрая встреча! — повторил старик. Он стоял перед ними, опершись на посох, и вглядывался во всех троих из-под широких полей своей шляпы. — Но что же вы делаете в этих местах? Эльф, Человек и Карлик, и все трое — в одежде Эльфов… Нечасто можно увидеть такое, и за этим несомненно скрывается повесть, которую стоит выслушать.

— Не скажете ли вы нам сначала, как ваше имя и что привело вас к нам?

- спросил Арагорн. — Время не ждет, а у нас есть дело, которого нельзя откладывать.

— Я уже сказал вам: я хочу знать, что вы здесь делаете и что можете рассказать о себе. А мое имя… — Тут он засмеялся долгим, негромким смехом; и этот смех пронизал Арагорна дрожью, но дрожью не страха, а неожиданности, словно на него, спящего, брызнули холодной водой.

— Мое имя! — повторил старик. — Разве вы уже не отгадали его? Вы, ведь, слышали его и раньше. Но что же вы можете рассказать о себе?

Они молчали.

— Кажется, кто-то из вас сомневается, стоит ли рассказывать, — продолжал старик. — К счастью, я и сам кое-что знаю о вашем деле. Вы ищете двух молодых Хоббитов. Да. Не смотрите так, будто никогда не слыхали этого названия: вы его слыхали, да и я тоже. Так вот, они побывали здесь позавчера и встретили кого-то, кого не ожидали встретить. Теперь вы успокоились? Или хотите знать, где они сейчас? Что ж, я могу рассказать вам и об этом. Но почему мы стоим? Ваше дело, как видите, перестало быть таким спешным. Сядем же, чтобы нам было удобнее беседовать.

Он повернулся и направился к груде камней в стороне. Тот-час же, словно сбросив с себя какие-то чары, все трое зашевелились. Гимли схватился за топор, Леголас — за лук, Арагорн — за меч. Но старик словно не замечал этого и, выбрав большой, плоский камень, опустился на него. При этом его плащ распахнулся, и они ясно увидели, что под плащом он одет в белое.

— Саруман! — вскричал Гимли, кидаясь к нему с занесенным топором. — Говори! Куда ты опрятал наших друзей? Что ты с ними сделал? Отвечай, или я продырявлю тебе шляпу так, что даже колдуну будет трудно починить ее!

Старик вскочил, и им показалось, что он словно вырос. Его серый плащ распахнулся, белая одежда ярко сверкнула. Он поднял посох, и топор, вырвавшись из руки Гимли, со звоном упал на камни. Меч в оцепеневшей руке у Арагорна запылал, как пламя. Леголас с громким возгласом спустил стрелу прямо в небо, и она исчезла в яркой вспышке.

— Митрандир! — вскричал он. — Митрандир!

— Добрая встреча, скажу я снова, Леголас, — отозвался старик.

Они изумленно смотрели на него. Волосы у него были, как снег на солнце, и одежда — ослепительно белая, а глаза под нависшими бровями — блестящие и пронзительные. Охваченные изумлением, радостью и страхом, все трое долго не могли найти слов.

Наконец, Арагорн шевельнулся. — Гандальф! — произнес он. — Так вы вернулись к нам, когда мы уже перестали надеяться на что-либо лучшее! Но где же были мои глаза? Гандальф!

Гимли не сказал ничего, но упал на колени, закрывая глаза руками.

— Да, я Гандальф, — произнес старик, и его голос был голосом их прежнего друга и вождя. — Встань, мой добрый Гимли. Я не обижен и не виню тебя. Ни у кого из вас, друзья мои, нет оружия, способного повредить мне.

Развеселимся же! Мы снова вместе. Гроза надвигается, но прилив пошел обратно.

Он положил руку на голову Гимли, и Карлик взглянул на него и засмеялся. — Гандальф! — воскликнул он. — Но вы стали белым теперь…

— Да, — ответил кудесник. — Я стал таким, каким должен был быть Саруман. С тех пор, как мы расстались, я прошел сквозь огонь и мрак и глубокие воды; я забыл многое из того, что анал, и многому научился заново.

Я могу видеть то, что вдали, но близкое от меня ускользает. Расскажите же мне о себе!

Они долго беседовали, сидя на вершине холма; Арагорн рассказал кудеснику обо всех приключениях Отряда, о Лориене, о плавании, о гибели Боромира, об исчезновении Хоббитов. Гандальф злал о Пиппине и Мерри только то, что мог рассказать ему орел Гваихир, которого он посылал узнавать о событиях; и Арагорн вспомнил большую птицу, которую видел с холма Амон Хене, в день гибели Боромира. О Кольце и Кольценосце кудесник сказал, что смог помочь им недавно, когда Кольцо чуть не было обнаружено Врагом, но что теперь Фродо находятся за пределами всякой помощи.

— Кажется, он ушел не один, — сказал Леголас. — С ним пошел Сэм. — И Гандальф очень обрадовался этому известию.

Потом он рассказал им обо всем, что случилось с ним после битвы на мосту в Мориа. Падая, Огнемрак увлек его в глубочайшие недра горы, в пропасть, наполненную ледяной черной водой; там огонь его угас, но он превратился в скользкого змея и сжал кудесника в своих чешуйчатых кольцах.

Но Гандальф вырвался из хватки врага и преследовал его по всем самым древним и глубоким подземным лабиринтам, о которых не знают ни Карлики, ни Орки, ни даже Саурон; в конце концов, убегая, Огнемрак кинулся вверх по Бесконечной лестнице: непрерывной спиралью во много тысяч ступеней восходят она из самых нижних ярусов подземелья на вершину Зирак-зигиля, одного из высочайших тиков в Туманных горах. Там, на вершине, Огнемрак вспыхнул снова, к там между ним и Гандальфом завязалась новая битва. Те, кто смотрел на нее издали, видели, что на них обрушиваются громы и молнии, опоясывая огненными языками. Тучи дыма и пара окутывали вершину. Лед сыпался, как дождь. Но Гандальф одолел врага и сбросил его в бездну; а после того он долго лежал на вершине, как мертвый, и, пробуждаясь временами, видел лестницу то разрушенной, то восстановленной, словно между этими пробуждениями проходили сотни лет. А потом прилетел орел Гваихир, Повелитель Ветров, посланный Галадриэль, и взял его в когти и отнес в Лориен. Там он вернулся к жизни, и возродился заново, и получил новую силу и мудрость; а тогда, облаченный в белое, отправился на поиски своих друзей, но нашел только их троих.

Он рассказал им и о Сарумане. Владетель Изенгарда изменил Западу, примкнув к Саурону, но изменил и Саурону, задумав завладеть Кольцом Власти для себя самого. Именно потому он послал своих Орков захватить Хоббитов; если не самого Кольценосца, то хотя бы его друзей, как заложников. Но он не знает, что его Орки поссорились с Орками Мордора; не знает, что все его посланцы истреблены; не знает, что Назгулы — Рабы Кольца — стали крылатыми.

Он думает только о Кольце и боится, чтобы кто-нибудь другой не узнал об этом талисмане и о его силе, и так занят мыслями о войне, о нападении и защите, что забыл о другой опасности, гораздо более близкой: он забыл об Энтах.

— Но разве Энты еще есть на свете? — спросил Арагорн. — Я думал — это только старая легенда, каких много в Рохане.

— Лесные Эльфы часто поют о них, — сказал Леголас, — но я никогда их не видел.

— Увидите, надеюсь, — ответил Гандальф. — Нашим друзьям-Хоббитам посчастливилось: они встретили старейшего из них, и он взял их с собою, в свое жилище в недрах горы. Да я и сам встретил недавно одного Энта, недалеко отсюда.

— Но разве Энты не опасны? — спросил Гимли. — И какие они с виду?

— Вы их узнаете, когда увидите, — ответил кудесник. — А что до опасности, дорогой Гимли, то вы им и окружены. Опасны и Энты, и я сам — опаснее всех, если не считать Темного Владыки, опасны и Арагорн, и Леголас, и даже вы сами. Это смотря для кого. Да, конечно, Энты могут быть опасными, но они мудры и добры. Разгневать их нелегко; но то, что они узнали от Хоббитов, разбудило их медленный гнев, и он закипает и вскоре польется через край. А тогда… Тогда Саруману несдобровать!

— Что же они сделают? — недоуменно спросил Леголас.

— Не знаю, — ответил Гандальф. — Да они и сами этого не знают.

Он умолк и задумался. Остальные тоже молчали. Потом он поднял голову и сказал: — Солнце уже высоко. Нам пора.

— К Энтам? — спросил Арагорн.

— Нет, — ответил кудесник. — В Эдорас, к Теодену. Война надвигается на Рохан, и Теодену понадобится моя помощь. Вы пойдете со мной?

— Да, мы пойдем все вместе, — произнес Арагорн. — А вы — впереди, как всегда. Вы — наш настоящий вождь. У Темного Владыки есть девять Черных Всадников; у нас — только один Белый, но он сильнее их всех. Мы пойдем всюду, куда он поведет нас.

— Мы согласны! — воскликнули в один голос Эльф и Карлик.

— Хорошо, — произнес Гандальф. — Мы уже истратили все время, отпущенное нам на встречу. Теперь нам нужно спешить.

Вслед за ним они спустились к реке и вышли на опушку Фангорна. Коней по-прежнему не было видно.

— Путь в Эдорас далекий, — заметил Эльф. — Идти придется долго.

— Идти некогда, — ответил Гандальф. Подняв голову, он трижды издал длинный, громкий свист, и вскоре издали, с самого края земли, ему ответило конское ржанье. Послышался топот копыт, сначала едва слышный даже для Арагорна, припавшего ухом к земле, но потом все более близкий.

— Это не один конь скачет, — заметил Арагорн, вставая.

— Конечно, — ответил Гандальф. — Для одного мы — слишком тяжелая ноша.

Первым примчался статный конь, белый, как серебро, с раззевающейся гривой; завидя Гандальфа, он сдержал свой бег, громко заржал и, приблизясь к кудеснику, положил голову ему на плечо. Вслед за ним прискакали еще два; это были те самые, которых друзья получили от Эомера.

— Вот и разгадка! — произнес Арагорн. — Ночью они действительно не испугались, а обрадовались. Это, вероятно, и есть тот самый конь, Первый из всех коней, о котором я слышал столько рассказов?

— Да, это он, — ответил кудесник — Его зовут Быстрокрыл, и во всем Рохане нет коня, который не повиновался бы его зову.

Он заговорил с конями, серьезно и ласково, прося разрешения воспользоваться их силой и быстротой, чтобы попасть в Эдорас возможно скорее; и они закивали головами, словно соглашаясь. Арагорн вскочил на одного из коней, Леголас — на другого, а на белого сел Гандальф и взял на седло с собой Карлика.

Все трое помчались, как стрела. Иногда трава доходила всадникам до колен, а их кони словно плыли в серо-зеленом море Им встретилось много скрытых травою озер и болот, но белый конь уверенно выбирал дорогу, а остальные не отставали от него. Так прошло много часов; взглянув на запад, всадники увидели, что солнце садится в промежуток между двумя горными грядами и что там поднимается дым, словно трава затлелась от его жара.

— Это Роханский проход, — сказал Гандальф, — и в той стороне лежит Изенгард.

— Я вижу большой дым, — сказал Леголас. — Что это такое?

— Война, — ответил Гандальф. — Скорее!

ГЛАВА III УКРОЩЕНИЕ СМЕАГОЛА

— Ну, вот, Фродо, мы в ловушке, и все тут, — произнес Сэм Гамджи. Он стоял, уныло понурясь, рядом с Фродо и, прищурившись, вглядывался в вечерние сумерки.

Был, вероятно, третий вечер с тех пор, как они покинули Отряд, но они почти потеряли счет часам блуждаяия и карабканья среди голых, каменистых склонов Эмин Мюйля, когда они то возвращались назад, не найдя дороги вперед, то обнаруживали, что описали круг и вернулись туда, где были несколькими часами ранее. Но, в конечном счете, они медленно продвигались на восток, стараясь держаться по возможности ближе ко внешнему краю этого запутанного горного узла. И всегда они видели, что его внешние склоны, крутые, высокие и неприступные, грозно хмурятся на равнину внизу; а за этой равниной лежат зловещие, гибельные болота, где нет ничего живого и не видно даже птиц.

Хоббиты стояли у самого края высокого обрыва, неприветливого и мрачного, внизу у его подножья клубился туман, а позади них громоздились каменистые склоны, чьи вершины прятались в нависших облаках. С востока дул холодный ветер. Унылая равнина впереди уже начала темнеть; ее тусклая зелень переходила в мрачный бурый цвет. Андуин, далеко справа, погасил свои беглые солнечные отсветы и скрылся в тени. Но Хоббиты не смотрели в сторону Реки, в сторону Гондора, в сторонуи своих друзей. На юг и восток они смотрели — туда, где на краю надвигавшейся ночи виднелись черною чертой далекие горы, словно неподвижное облачко дыма. Время от времени на грани неба и земли мигали крохотные красные вспышки.

— Вот вам! — сказал Сэм. — Это единственное место, о котором мы слышали, но с которым не хотели бы знакомиться ближе; и именно в это место мы и хотим попасть! И именно туда мы попасть не можем. И вообще мы, кажется, запутались. Мы не можем спуститься; а если и спустимся, то увидим, что вся эта зелень внизу-оплошные болота. Фу! Вы чувствуете, какой от них запах?

— Чувствую, — ответил Фродо. Он не шевельнулся и не отвел взгляда от черной черты и красных вспышек. — Мордор! — прошептал он. — Если я должен попасть туда, то хотел бы попасть поскорее, и чтобы все это кончилось. — Он вздрогнул от ледяного ветра, пропитанного запахом холодной гнили. — Ну, что ж, — сказал он, отводя, наконец, глаза, — мы не можем стоять здесь всю ночь. Нужно найти хоть какое-нибудь укрытие для ночлега; может быть, завтра мы найдем путь.

— Или послезавтра, или после-послезавтра, — пробормотал Сэм. — Или никогда. Мы сбились с пути.

— Может быть, — ответил Фродо. — Но попасть в Страну Мрака я обречен, так что путь труда найдется, лишь бы не чересчур поздно. К добру это будет или к худу? Вся наша надежда была в быстроте, а мы задерживаемся здесь. Не ведет ли нас воля Черной Крепости? Все мои действия оказываются неудачными.

Мне надо было покинуть Отряд уже давно и пройти далеко к востоку от Эмин Мюиля по твердой земле. Но теперь мы с тобой не можем даже вернуться, а восточный берег занят Орками. Каждый прошедший день потерян, а они так дороги! Я устал, Сэм, и не знаю, что делать. Много ли у нас осталось провизии?

— Только те лепешки, что вы называете лембас. Их довольно много, и они лучше, чем ничего. Когда я впервые отведал их, я бы никогда не подумал, что они мне приедятся; но теперь мне кажется, что я предпочел бы им кусок простого хлеба и кружку — нет, даже полкружки пива. Я захватил с собой всякую посуду для стряпни, но какая от нее польза? Не из чего развести костер, не из чего стряпать — даже травы, и той нет!

Солнце зашло за тучи, и вечер опустился быстро. Он и нашли себе укрытие во впадине между острыми камнями; спать было холодно, но камни хоть немного защищали их от восточного ветра.

— Вы видели их опять, Фродо? — спросил Сэм рано утром, когда они сидели, дрожа и подкрепляясь лепешками Эльфов.

— Нет, — ответил Фродо. — Вот уже две ночи, как я ничего не вижу и не слышу.

— Я тоже, — сказал Сэм. — Бррр! От этих глаз у меня мороз по коже. Но, может быть, он наконец потерял нас, мерзкая вонючка. Голлум! Ну, я вобью "голлум" ему в глотку, попадись только он мне!

— Надеюсь, у тебя не будет к тому случая, — произнес Фродо. — Не знаю, как он выследил нас, но возможно, что потерял снова, как ты говоришь. На этих голых, сухих камнях мы едва ли оставляем следы или запах, даже для его чуткого носа.

— Надеюсь, что так, — сказал Сэм, — но мне хотелось бы избавиться от него по-настоящему.

— Мне тоже, — ответил Фродо, — но для меня главное — не в этом. Мне хочется выйти из этого лабиринта. Я чувствую себя очень открытым с востока, где между нами и Тенью нет ничего, кроме этой мертвой, плоской равнины. Ну, идем. Сегодня мы должны найти какой-нибудь спуск.

Но время шло, и день уже склонился к вечеру, а они все еще блуждали по краю плоскогорья, не находя пути вниз.

Иногда, в тишине этой каменной пустыни, им казалось, что они слышат позади какой-то слабый звук, — то падение камня, то слабые, шлепающие шаги.

Но, останавливаясь и прислушиваясь, они слышали только вздохи ветра среди острых камней, — и это напоминало им о дыхании, слабо свистящем сквозь острые зубы.

Весь этот день, пока они продвигались к северу, внешний край Эмин Мюиля постепенно снижался, и вдоль него тянулась внизу широкая полоса выветренных каменных глыб, прорезанная крутыми, глубокими рытвинами и ущельями. Чтобы обойти этот изрезанный край, путникам приходилось уклоняться далеко влево, и потому они не заметили, что постепенно и непрерывно спускаются: нагорье снижалось к равнине.

Наконец, им пришлось остановиться: перед ними зиял глубокий провал, по другую сторону которого утесы поднимались совершенно отвесно, на много фатомов. Идти вперед было невозможно; идти на запад — значило снова углубиться в каменный лабиринт; идти на восток — значило приблизиться ко внешнему обрыву.

— Посмотри, куда приведет нас это ущелье, — сказал Фродо.

Ущелье оказалось глубже и длиннее, чем они думали сначала. Ниже по его крутому склону виднелись разбросанные там и сям деревья — чахлые березки или тощие черные ели, убитые пронзительным, леденящим ветром. Когда-то, в более теплые времена, в ущелье зеленела, вероятно, густая роща, но теперь от нее уцелели лишь жалкие остатки, да старые, обломанные пни. На самом дне торчали острые камни.

Дойдя до конца ущелья, Фродо заглянул вниз и удивился.

— Смотри-ка, — сказал он. — Или мы немного спустились, или утес понизился. Он здесь гораздо ниже, чем был, и не такой крутой.

Сэм заглянул тоже. — Ну, конечно, спускаться всегда легче, чем подниматься, — заметил он. — Кто не может летать, пускай прыгает.

— Здесь около восемнадцати фатомов, — сказал Фродо, прикинув высоту на глаз. — Не больше.

— Довольно и этого, — возразил Сэм. — Ух! Не люблю я смотреть вниз с высоты. Но лучше смотреть, чем карабкаться.

— Все равно, — сказал Фродо. — Я думаю, мы можем спуститься здесь. Нужно попробовать. Смотри, обрыв здесь совсем не такой, как был несколькими милями раньше: он весь в трещинах и выступах. И если пробовать спускаться, то лучше сейчас же. Становится темнее; кажется, будет гроза.

Туманная полоса гор на восток е затянулась черными тучами, уже протягивавшими не запад свои длинные, темные руки. Поднялся ветер, и с ним донесся издали глухой рокот. В тучах сверкнула молния. Фродо тревожно взглянул на небо, потом снял пояс и стянул им плащ, поправил сумку за спиною и подошел к краю обрыва.

— Попробую, — сказал он.

— Хорошо, — мрачно отозвался Сэм, — только сначала я.

— Ты? — удивился Фродо. — Почему? Ты ведь только что не хотел лезть.

— Я и сейчас не хочу, но мне упасть легче, чем вам. А если я упаду на вас, то собью с ног. Нет смысла падать обоим.

Прежде чем Фродо успел остановить его, он сел на край обрыва, свесив ноги, потом повернулся, ухватившись руками за край и ища ногами опору. Ему удалось найти выступ, он встал на него и отнял руки. Вправо от него выступ расширялся, я он готовился двинуться в ту сторону. Но вдруг прямо над головами у них раздался оглушительный сухой треск, словно само небо раскололось на куски; ослепительная молния ударила в камни совсем близко от них, и вместе с порывом налетевшего ветра пронесся высокий, пронзительный вопль. Не в первый уже раз они слышали его; но если он испугал их даже в Шире, то здесь, в этой каменной пустыне, они оцепенели от ужаса. Фродо невольно закрыл руками уши и голову; Сэм хотел сделать то же, но покачнулся, потерял равновесие и, вскрикнув, соскользнул вниз.

Фродо услышал его крик, подполз к краю обрыва и позвал — Сэм! Сэм!

Ответа не было. Похолодев, он окликнул снова. Ветер словно хотел загнать ему голос обратно в горло, но вдруг затих, и тогда снизу донесся слабый ответный возглас:

— Я здесь! Живой и целый! Но я ничего не вижу…

В сущности, Сэм не упал со своего выступа, а лишь соскользнул и попал ногами на другой, более широкий, несколькими ярдами ниже; от толчка, от страха, от сгустившихся сумерек в глазах у него совсем потемнело, но он прижался лицом к холодному камню и переводил дыхание, стараясь взять себя в руки.

Фродо, лежа на краю обрыва, старался разглядеть его внизу — жалкую, серую фигурку, распластавшуюся на камне. Но дотянуться туда было невозможно.

— Что делать? — в отчаянии воскликнул он. — Я не могу достать до тебя, Сэм! Будь у нас хоть веревка…

Сэм обрадовался так, что едва удержался на своей ничтожной опоре. — Веревка есть, Фродо! — крикнул он вверх. — У меня в сумке! Я и забыл о ней…

Фродо торопливо вытряхнул его сумку. На самом дне оказался моток шелковистой, серой веревки, свитой руками Эльфов в Лориене. Фродо поспешно размотал ее и спустил Сэму длинный конец.

— Держи! — крикнул он.

Сэм уже пришел в себя настолько, что различил в полумраке серебристую черту, когда она спустилась достаточно, он, осторожно двигаясь, обвязал себя под мышками и с помощью Фродо, отбежавшего от пропасти и упиравшегося ногами в камни, поднялся наверх и бросился ничком у самого края.

Они еще не успели отдышаться, когда на них обрушился тяжелый, холодный ливень; вода заструилась среди камней пенистыми потоками и полилась через край пропасти, словно с крыши дома.

— Меня бы там затопило или смыло, — сказал Сэм, когда они забились в какую-то щель среди камней, чтобы укрыться от ливня. — Как хорошо, что я вспомнил о веревке! Я видел, как Эльфы клали ее к нам в лодки перед отплытием: это было словно годы назад. Она мне понравилась, и я положил один моток себе в сумку. "Она на все годится", сказал кто-то из Эльфов, кажется, Хальдир. Вот и пригодилась!

— Жаль, я не догадался тоже захватить моток, — сказал Фродо. — Но я слишком торопился уйти от Отряда. Интересно, хватит ли нам твоей веревки, чтобы спуститься? Какой она длины?

Сэм измерил веревку на руке. — Тридцать локтей, — сказал он. — С виду она тонкая, но выдержит все, что угодно. И мягкая, как шелк, и легкая, как пух. Замечательный народ — эти Эльфы!

— Тридцать локтей, — задумчиво повторил Фродо. — Я думаю, этого хватит.

Если гроза кончится, а будет еще светло, мы попробуем.

— Дождь уже почти прошел, — ответил Сэм, — но нам лучше не рисковать в сумерках. Я никак не могу забыть этого крика. Похоже на Черного Всадника, но высоко вверху, словно они и летать научились. Мне кажется, нам лучше всего будет подождать здесь до утра.

— А мне кажется — я не смогу больше просидеть ни одной минуты здесь, на виду у Мрака, — возразил Фродо и вышел из укрытия.

Гроза проходила. Небо на востоке расчистилось. Мокрые, лохматые тучи покидали Эмин Мюиль: мрачная мысль Саурона лишь временно задержалась на этой местности, но теперь отвратилась от нее, обрушила грозу и ливень на долину Андуина и легла угрожающей тенью на Минас Тирит. Оттуда она простерлась над Гондором, дотянулась до границ Рохана, и Всадники на равнинах видели, как она простирает черные объятия к солнцу на западе. Но здесь, над каменистой пустыней, над загнившими болотами, вечернее небо стало темно-голубым, и в нем, одна за другой, проглядывали первые бледные звезды.

— Как приятно снова увидеть звезды, — сказал Фродо, глубоко вдыхая посвежевший воздух.

— Как приятно вообще увидеть что-нибудь, — возразил Сэм. — А то, ведь, я думал, что ослеп совсем. Должно быть, от молнии. Я не видел ничего, пока вы не спустили веревку: она словно сама светилась. Но как вы хотите использовать ее для спуска? В ней тридцать локтей, то-есть примерно Восемнадцать фатомов — столько, сколько, по-вашему, в этом обрыве.

Фродо подумал с минуту. — Сделаем вот что, — сказал он. — Привяжи ее вот к этому пню, Сэм. Свободным концом кто-нибудь из нас обвяжется вокруг тела, а другой спустит его, а потом спустится по веревке сам. Если хочешь, первым на этот раз буду спускаться я.

— Нет, я, — возразил Сэм. — Может быть, на этот раз мне повезет больше.

Спускаться оказалось, однако, совсем не так трудно, как он думал.

Веревка придавала ему храбрости, хотя он часто зажмуривался, чтобы не смотреть вниз. Правда, раз или два случилось так, что опора выскользнула у него из-под ног, и он повис на серебристом шнуре, как паук на конце паутинки; но Фродо продолжал медленно и непрерывно спускать его, и в конце концов он очутился у подножья обрыва, хотя веревки еще оставался порядочный запас.

— Готово! — крикнул он вверх. Фродо отчетливо слышал его, но увидеть не мог: в своем сером плаще он словно растворился в сумерках.

Для Фродо спускаться было труднее, так как ему никто не помогал. Он не так полно, как Сэм, доверял серебристому шнуру, но и ему, как Сэму, дважды пришлось целиком положиться на его прочность, когда на поверхности камня невозможно было найти опору ни для рук, ни для ног.

Наконец он тоже очутился внизу. — Ну, вот! — вскричал он. — Готово! Мы ушли из Эмин Мюиля. А теперь что? Может быть, скоро нам придется жалеть, что под ногами у нас нет доброго твердого камня.

Но Сэм не ответил: он смотрел на покинутую веревку. — Вот так штука! — сказал он. — Моя чудесная веревка! Привязана наверху, а мы — внизу. Мы словно оставляем лестницу для этой вонючки, Голлума. Как жаль!

— Но ведь не могли же мы и спуститься по веревке, и взять ее с собой, — возразил Фродо. — Попробуй, и увидишь, что это невозможно.

— Жаль! — повторил Сэм, покачивая головой. — Не хотелось бы мне бросать ее здесь: ведь она сделана Эльфами. Может быть, ее свивала сама Галадриэль… Галадриэль! — прошептал он и слегка дернул веревку, словно на прощанье.

К несказанному удивлению их обоих, он упал навзничь, а веревка соскользнула с обрыва и упала на него мягкими петлями. Фродо засмеялся.

— Кто привязывал ее? — спросил он. — Хорошо, что она продержалась так долго. А я-то свою жизнь доверил твоему узлу!

Но Сэм не смеялся. — В лазаньи, может быть, я и слаб, — возразил он обиженно, — но в узлах и веревках разбираюсь достаточно. Это у нас в роду, еще от прадедушки. И я завязал ее таким узлом, какого никто в Шире не развязал бы.

— Значит, она оборвалась, перетерлась о камни, — предположил Фродо.

Однако при проверке веревка оказалась совершенно целой. Сэм долго разглядывал и ощупывал ее, покачивая головой и хмурясь, потом сказал: — Думайте, как хотите, Фродо, а помоему, она вернулась ко мне сама, когда я позвал ее именем Галадриэль. — Он свернул ее и бережно уложил в сумку.

— Важнее всего то, что она вернулась, — ответил Фродо. — Ну, а теперь подумаем, что делать дальше. Луна уже начинает давать свет, но до полнолуния еще несколько суток. А мне очень не хочется пускаться в эти болота, пока она еще не полная.

Они двинулись в путь немедленно, но это оказалось нелегко. Склон был очень крутой, усеянный крупными камнями, мокрыми и скользкими после недавнего дождя, иногда вырывавшимися из-под ног. А вскоре перед путниками открылась еще одна расщелина, слишком широкая, чтобы ее можно было перепрыгнуть, слишком глубокая и темная, чтобы увидеть дно.

Они услышали только слабое журчанье, доносившееся из глубины: очевидно, там струился ручеек. Но обойти ее было нельзя, по крайней мере, в темноте.

Сэм предложил свернуть на юг, вдоль стены утесов, и найти какую-нибудь впадину или пещеру для ночлега; Фродо был вынужден согласиться, хотя ему не хотелось проводить среди этих камней еще одну ночь. Они долго шли вдоль гладких, отвесных скал, в которых не было ни пещеры, ни даже впадины; в конце концов, выбившись из сил, они кинулись наземь с подветренной стороны большой каменной глыбы у подножья утесов, чувствуя, что в глазах у них темнеет от усталости. Луна поднялась уже высоко, озаряя слабым, беловатым сиянием мрачные, крутые утесы и превратив ночной мрак в холодное серое мерцание, прорезанное черными тенями.

— Ну, вот, — сказал Фродо, вставая и стягивая плащ поплотнее вокруг себя.- Возьми мое одеяло, Сэм, и спи, а я побуду на страже… — Вдруг он прервал себя и схватил Сэма за руку. — Что это? — прошептал он. — Там, наверху, смотри!

Сэм взглянул и тихонько присвистнул сквозь зубы. — Ссс! вот что это!

Голлум! А я-то думал, что мы отделались от него, когда спустились оттуда…

Смотрите! Он похож на мерзкого паука!

Отвесная каменная стена казалась в слабом лунном свете совершенно гладкой, и по ней спускалось что-то маленькое, черное, с тонкими растопыренными лапками. Быть может, его мягким, цепким пальцам попадались какие-нибудь впадинки или выступы, незаметные для Хоббитов; но со стороны казалось, что оно ползет, держась за камень липкими подушечками на лапках, как большое насекомое. И оно спускалось головою вниз, словно вынюхивая свой путь. Иногда оно медленно поднимало голову на длинной, тощей шее, и тогда путники улавливали короткие вспышки в его маленьких, бледносветящихся глазах.

— Как вы думаете, видит он нас? — спросил Сэм.

— Не знаю, — тихо ответил Фродо. — Не думаю. Эти Эльфовы плащи делают нас почти невидимыми: я не вижу тебя в тени даже на расстоянии нескольких шагов. И я слыхал, что он не любит никакого света, ни солнечного, ни лунного.

— Тогда почему, он спускается именно здесь?

— Тише! — прошептал Фродо. — Может быть, он учуял нас по запаху. У него и слух острый, как у Эльфов. Вероятно, он услышал что-то, может быть, наши голоса. До сих пор мы говорили слишком громко.

— Ну, мне он надоел, — сказал Сэм. — Каждый раз, когда я его вижу, — это раз лишний, и я разделаюсь с ним, как только смогу. Уж теперь-то мы его не упустим! — Он опустил капюшон на лицо и начал потихоньку подкрадываться к утесу.

— Осторожно! — прошептал Фродо, следуя за ним. — Не спугни его. Он опаснее, чем кажется.

Черное существо было в полусотне футов от подножья утеса. Хоббиты наблюдали за ним, притаившись за большим камнем. Оно достигло в спуске трудного места или было чем-то озабочено. Они слышали, как оно принюхивается, как время от времени гневно шипит. Потом оно поползло снова, и они услышали его хриплый, свистящий шепот.

— Ах, сссс! Осссторожнее, мое сосокровище! Не соспешшшить, не сссломать сссебе шшшею! Нет, нет, голлум! — Он поднял голову, взглянул на луну и поспешно зажмурился. — Гадкий, гадкий сссвет! — прошипел он. — У нассс болят глаззза от него, голлум!

Он продолжал спускаться, и его шипение становилось все громче и отчетливее. — Где оно, где нашшше сссокровище? Оно нашшше, нашшше, мы хотим его! Воры, воры, грязззные воры! Куда они унесссли сссокровище? Мы ненавидим ихх!

— Похоже, что он не знает, где мы, — прошептал Сэм. — А что это за "сокровище"? Неужели он…

— Тссс! — шепнул Фродо. — Он уже близко, он может услышать нас.

Действительно, Голлум снова остановился, поворачивая туда и сюда свою большую голову на тонкой шее, словно прислушиваясь. Бледные глаза у него были полузакрыты. Сэм сдерживал себя, но пальцы у него шевелились, а глаза, полные гнева и отвращения, не отрывались от жалкого существа, которое снова начало спускаться, бормоча и шипя что-то невнятное.

Наконец оно очутилось у них прямо над головами, футах в двенадцати от земли. Здесь скала шла отвесно, даже слегка нависая, и Голлуму не удавалось найти никакой опоры. Он хотел повернуться так, чтобы спускаться ногами вперед, но не удержался и с визгом упал, подобрав при этом руки и ноги, как подбирает лапки паук, когда его паутинка оборвется.

Мгновенно Сэм выскочил из-за камня и в два прыжка очутился на нем. Но даже в эту минуту, ошеломленный падением, Голлум оказался опасным. Не успел Сэм схватить его, как он оплел его своими длинными, мягкими руками и ногами, и это мягкое, но неодолимо сильное объятие начало сжиматься, как медленно стягиваемая веревка. Липкие пальцы начали нащупывать Сэмово горло, в плечо ему впились острые зубы. Он мог только ткнуть головой в лицо этой мерзкой твари. Голлум зашипел и заплевался, но не выпустил его.

Плохо пришлось бы Сэму, если бы он был один. Но Фродо вскочил и выхватил меч. Левой рукой он схватил Голлума за прямые, жидкие волосы и отогнул ему голову назад, открыв его длинную шею и заставив бледные, злобные глаза смотреть прямо в небо.

— Пусти, Голлум! — произнес он. — Смотри: это Жало. Ты уже видел его когда-то, а теперь можешь и почувствовать. Пусти, или я перережу тебе горло!

Голлум сразу ослабел и упал, как развязавшаяся веревка. Сэм встал, ощупывая плечо. Он весь пылал от гнева, но не мог отомстить за себя: его жалкий враг распластался на камнях и скулил.

— Не трогай нассс! Не трогай! Они не тронут нассс, маленькие ссславные Хоббиты? Мы не хххотели вреда никому, а они прыгают на нассс, как кошшшка на мышшшь! А мы так одиноки, голлум! Мы будем ххорошшшими, очень ххххорошшшими, есссли они будут добры к нам, да, да!

— Ну, что мы с ним сделаем? — спросил Сэм. — Свяжем, чтобы он больше не выслеживал нас, вот что!

— Но это сссмерть, сссмерть для нассс! — заскулил Голлум. — Жжжестокие Хоббиты! Они сссвяжут нассс и бросят в пуссстыне, голлум! — Рыдания теснились в его тощем горле.

— Нет, — произнес Фродо. — Если убивать, то убивать честно. Но этого мы не можем сделать. Бедная, жалкая тварь! Он не сделал нам ничего плохого.

— Ах, так? — возразил Сэм, потирая плечо. — Во всяком случае, он хотел сделать, да и сейчас еще хочет. Задушить нас во сне, вот что он задумал, вонючка!

— Может быть, — ответил Фродо. — Но это другое дело. — Некоторое время он стоял молча, задумавшись. Голлум притих и перестал скулить, а Сэм не спускал с него гневного взгляда.

Фродо показалось, что он слышит далекие, но отчетливые голоса из прошлого: "Какая жалость, что Бильбо не убил тогда эту гнусную тварь!"

"Жалость? Именно жалость и остановила его тогда. Жалость и милосердие: нельзя наносить удар без нужды".

"Голлум тоже враг. Он заслуживает смерти".

"Смерти? Согласен. Смерти заслуживают многие из тех, которые живут. А некоторые из тех, что умирают, заслуживают жизни. Можете вы дать им ее?

Тогда не торопитесь и с приговором смерти. Даже мудрец не может предвидеть всего".

— Хорошо, — произнес он вслух, опуская меч. — Я боюсь. Но все — таки, как вы видите, я не трону это существо. Потому что теперь, когда я его увидел, мне жаль его.

Сэм удивленно взглянул на своего друга, говорившего словно с кем-то невидимым. Голлум приподнял голову.

— Да, бедные мы, сссокровище! — проскулил он. — Хоббиты не убьют нассс, они хххорошшшие!

— Не убьем, — произнес Фродо. — Но мы и не отпустим тебя. Ты слишком хитер и зол, Голлум. Ты пойдешь с нами, и мы будем следить за тобой, вот и все. Но ты должен помогать нам, если сможешь. Услуга за услугу.

— Да, да, мы сссогласссны, — сказал Голлум, вставая. — Ссславные Хоббиты! Мы пойдем с ними. Найдем для ниххх тропы в темноте, да, найдем. А куда они идут в этих пуссстых, холодных мессстах, мы хотим зззнать? — Он взглянул на них, и в его бледных, мигающих глазах промелькнула слабая искра хитрости и алчности.

Сэм нахмурился, хотел что-то сказать, но почувствовал, что здесь происходит нечто необычное и что ему лучше не вмешиваться. И все-таки ответ Фродо поразил его.

Фродо взглянул прямо в бегающие, бледные глаза Голлума. — Ты это знаешь, или догадался уже, Смеагол, — медленно и сурово произнес он. — Мы идем в Мордор. А ты, кажется, знаешь дорогу туда.

— Ах! сссс! — зашипел Голлум, упав и закрывая руками уши, словно испугавшись такой откровенности. — Мы догадались, да, да, — зашипел он, — и мы не хотим, чтобы они шли туда, нет, нет, ссславные Хоббиты! Пепел, пепел и пыль и жажда, вот что там, и ямы, ямы, ямы, и Орки, тысссячи Орков!

Ссславные Хоббиты не пойдут туда, нет, нет!

— Значит, ты был там? — настойчиво спросил Фродо. — А теперь возвращаешься?

— Да. Да. Нет! — вскричал Голлум. — Один раззз, ссслучайно, разве не так? Да, случайно. Но мы не вернемся туда, нет, нет! — И тут голос у него изменился, и он заговорил, всхлипывая:

— Отпустите меня, Голлум! Мне больно. О, мои бедные руки, Голлум! Я — мы — я не хочу назад! Не могу найти его. Я устал, Я — мы не можем найти его нигде, Голлум, голлум, нет, нет! Они не спят. Карлики и Люди и Эльфы, страшные Эльфы с яркими глазами. Я не могу… Ах! — Он вскочил и сжал свои длинные пальцы в костлявый кулак, потрясая им в сторону востока. — Мы не хотим! — крикнул он. — Для тебя — нет! — И снова рухнул ничком на камни, жалобно повторяя. — Не смотри так на нас. Уйди! Усни!

— Он не уйдет и не уснет по твоей воле, Смеагол, — произнес Фродо. — Но если ты действительно хочешь избавиться от Него, то помоги мне. А это значит — найди для нас путь к Нему.

Но тебе не нужно будет проходить весь этот путь, только до ворот в Его страну.

Голлум приподнялся и сел, глядя исподлобья. — Он там, — прохрипел он.

- Всегда там. Пусть вас поведут Орки. Легко найти Орков у реки. А Смеагола не просите. Бедный, бедный Смеагол, он ушел уже давно. Сокровище у него отняли, и он пропал.

— Может быть, мы найдем его, если ты пойдешь с нами, — сказал Фродо.

— Нет, нет, никогда! Он потерял свое сокровище! — стонал Голлум.

— Встань! — приказал ему Фродо.

Голлум встал и попятился, пока не прислонился к обрыву.

— Ну, вот, — произнес Фродо. — Когда тебе легче искать тропу, днем или ночью? Мы устали; но если ты выбираешь ночь, то мы отправимся немедленно.

— От света глаза у нас болят, да! — проскулил Голлум. — Мы не пойдем под Белым Ликом, нет! Он скоро зайдет за холмы. Отдохните сначала, ссславные!

— Садись тогда, — приказал Фродо. — И не двигайся.

Хоббиты сели по обеим его сторонам, опершись спиной о камни обрыва, вытянув усталые ноги. Не обменявшись словом, они уже знали, что спать им не придется ни минуты. Луна медленно заходила. Тени от холмов удлинились, все вокруг потемнело, звезды в небе стали ярче и многочисленнее. Никто из троих не шевелился. Голлум сидел, положив подбородок на поднятые колени, распластав руки по земле, закрыв глаза; но в нем чувствовалась напряженность, словно он соображал или прислушивался.

Фродо взглянул через него на Сэма. Глаза их встретились, и они поняли друг друга. Они расслабили тело, откинули головы, закрыли глаза или притворились, что закрыли. Вскоре послышалось их ровное дыхание. Руки у Голлума зашевелились, голова чуть заметно повернулась вправо, потом влево; чуть приоткрылся сначала один глаз, потом другой. Хоббиты словно ничего не заметили.

Внезапно, с поразительной быстротой и ловкостью, Голлум прыгнул прямо вперед, как лягушка или кузнечик. Но именно этого Фродо с Сэмом и ждали. Не успел он сделать и двух шагов после прыжка, как Сэм уже оседлал его. Фродо подбежал, схватил его за ногу и притянул обратно.

— Твоя веревка пригодится опять, Сэм, — сказал он. Сэм достал свой моток. — Так куда же вы идете в этих пустых, холодных местах, дражайший Голлум? — ядовито спросил он. — Мы хотим знать, да, хотим знать! Наверно, к каким-нибудь дружкам — Оркам? Гнусная, коварная тварь! Стоило бы надеть тебе эту веревку на шею, да и затянуть покрепче!

Голлум лежал тихо и не пробовал вырваться. Он не ответил Сэму, но бросил на него быстрый, злобный взгляд.

— Нет, это лишнее, — сказал Фродо. — Он должен будет идти, так что не нужно связывать ему ноги или руки, потому что он, кажется, пользуется ими не хуже. Привяжи веревку одним концом ему к ноге, а за другой мы будем держать его.

Он стоял над Голлумом, пока Сэм затягивал узел. Но результат изумил их обоих. Голлум завизжал тонким, пронзительным, крайне неприятным визгом. Он начал извиваться и корчиться, стараясь достать до лодыжки зубами и перегрызть веревку. Он визжал, не умолкая. В конце концов Фродо понял, что ему действительно больно; но это не могло быть от узла, так как веревка была обвязана вокруг его лодыжки совсем слабо. Сэм оказался на деле добрее, чем на словах.

— В чем дело? — спросил он. — Раз ты хочешь сбежать, нам приходится связать тебя; но мы не хотим делать тебе больно.

— Больно, больно! — визжал Голлум. — Она жжется, кусается! Эльфы сделали ее, погибель на них! Жестокие Хоббиты! Вот почему мы хотели убежать от них, да, да! Они жестокие, они знаются с Эльфами, со свирепыми, страшными Эльфами! Снимите ее! Она кусает нас!

— Нет, мы ее не снимем, — сказал Фродо, — разве только… Он приостановился, размышляя. — Разве только ты сможешь пообещать нам, так, чтобы мы тебе поверили.

— Мы обещаем все, что вы хотите, да, да! — вскричал Голлум, все еще корчась и хватаясь за лодыжку. — Больно!

— Поклянись! — произнес Фродо.

— Смеагол, — сказал вдруг отчетливо Голлум, устремив на Фродо широко раскрытые, странно засветившиеся глаза, — Смеагол поклянется на Сокровище.

Фродо выпрямился, и Сэм снова поразился его словам и строгому тону. — На Сокровище? — повторил он. — Как ты смеешь! Вспомни: "Кольцо их силою скует и в вечном мраке свяжет". И ты решаешься ручаться им, Смеагол? Но оно еще коварнее тебя. Оно может извратить твои слова. Берегись!

Голлум припал к земле. — На Сокровище, на Сокровище! — повторял он.

— В чем же ты поклянешься? — спросил Фродо.

— Быть очень — очень хорошим, — пролепетал Голлум. Потом он подполз и припал к ногам Фродо, хрипло шепча; он весь трясся, словно собственные слова пронизывали его ужасом до мозга костей. — Смеагол поклянется, что никогда, никогда не даст Ему найти Сокровище! Никогда! Смеагол убережет его. Но он должен поклясться на Сокровище.

— Нет, только не на нем, — произнес Фродо, глядя на него сверху вниз, сурово, но и сострадательно. — Ты хочешь увидеть его, прикоснуться к нему, хоть и знаешь, что это отнимет у тебя разум. Я не позволю тебе клясться на нем. Поклянись им, если хочешь. Потому что ты знаешь, где оно. Да, Смеагол, ты знаешь. Оно перед тобою.

На мгновение Сэму показалось, что его друг вырос, а Голлум стал меньше; он увидел высокую, строгую тень, могучего владыку, скрывшего свой блеск в сером облаке, а у его ног — маленького визжащего щенка. И все же они оба были чем-то родственны друг другу — могли читать друг у друга в мыслях. Голлум приподнялся и начал ластиться к Фродо, хватаясь за его колени.

— Довольно! — сказал Фродо. — Произноси свою клятву.

— Мы клянемся, нет, я клянусь, — заговорил Голлум, — клянусь служить хозяину Сокровища. Добрый хозяин, добрый Смеагол, Голлум, Голлум! — И тут он заплакал и снова начал хвататься за лодыжку.

— Сними веревку, Сэм, — сказал Фродо.

Сэм неохотно повиновался. Тотчас же Голлум вскочил и начал прыжками носиться вокруг, как наказанный щенок, которого хозяин опять погладил. С этой минуты в нем произошла перемена, державшаяся некоторое время. Он меньше шипел и скулил, говоря, и обращался к своим спутникам, а не к себе самому. Он вздрагивал и съеживался, если они подходили к нему или делали резкое движение, и он избегал прикосновения их серых плащей; но он казался дружелюбным, и даже трогательным в своих попытках понравиться. Он хрипло хохотал и прыгал при всякой шутке, даже при всяком ласковом слове Фродо, и плакал, если Фродо отталкивал его. Сэм почти не разговаривал с ним и относился к нему еще подозрительнее, чем раньше: этот новый Голлум — Смеагол нравился ему еще меньше прежнего, если это возможно.

— Ну, Голлум, или как там тебя, — сказал он, — довольно! Луна зашла, и ночь уходит. Нам пора в путь.

— Да, да, — ответил Голлум, увиваясь вокруг них. — В путь! Есть только один путь между Северным концом и Южным. Я нашел его, я знаю. Орки там не ходят, Орки не знают. Орки не любят болота, обходят его на мили и мили.

Хорошо, что вы пришли сюда. Хорошо, что встретили Смеагола, да! Идите за Смеаголом!

Он сделал несколько шагов и вопросительно обернулся, как собака, приглашающая на прогулку.

— Погоди, Голлум! — крикнул Сэм. — Не спеши так! Я пойду за тобой по пятам, и веревка у меня будет наготове.

— Нет, нет! — ответил Голлум. — Смеагол обещал. Во мраке ночи, под холодными, яркими звездами, они двинулись в путь. Некоторое время Голлум вел их на север, тем путем, которым они уже шли, потом повернул направо, прочь от крутых обрывов Эмин Мюиля, по неровным, каменистым склонам, к обширным болотам внизу. Быстро и бесшумно все трое исчезли в темноте. Над всей обширной пустынной равниной, до самых Врат Мордора, лежало черное безмолвие.

ГЛАВА IV ВОРОТА ЗАКРЫТЫ

Голлум двигался быстро, вытянув вперед свою тонкую шею, нередко опускаясь на четвереньки. Фродо и Сэму было трудно равняться с ним в скорости; но он, очевидно, больше не думал о бегстве, и когда они отставали, останавливался и ждал их. Через некоторое время он привел их к той узкой расселине, которая остановила их, когда они были наверху. — Вот!

- крикнул он. — Здесь мы спустимся. Смеагол уже ходил здесь — я прошел здесь и прятался от Орков.

Гуськом — Голлум впереди — они спустились в расселину; она была глубиной футов в пятнадцать, и по ее дну журчала вода: это был сток с холмов к болотам внизу. Голлум с наслаждением зашлепал пятками в мелкой воде, хихикая и даже хрипло напевая что-то вроде неуклюжей песенки, в которой говорилось о "сочных, сладких рыбках". И эти слова напомнили Сэму, что они еще не знают, чем питался Голлум до сих пор.

К рассвету русло повернуло прямо на восток, стало шире и мельче.

Голлум остановился и сел.

— День близко, — сказал он шепотом, словно о ком-то живом, могущем подслушать его. — Смеагол подождет — я подожду здесь и Желтый Лик не увидит меня.

— Мы рады были бы увидеть солнце, — произнес Фродо, — но тоже подождем: мы очень устали и не можем идти дальше.

— Не надо радоваться Желтому Лику, — возразил Голлум, покачав своей большой головой. — С ним вас видно. Славные, умные Хоббиты подождут со Смеаголом. Орки рыщут кругом. Видят далеко. Спрячьтесь со мной.

Они сели на камни у крутой стенки русла, потом Голлум встал и начал бродить и плескаться в ручье.

— Нам нужно поесть, иначе мы не уйдем далеко, — сказал Фродо. — Ты, наверное, голоден, Смеагол? Запасов у нас немного, но мы поделимся с тобой, чем можем.

При слове "поесть" в глазах у Голлума зажегся зеленый огонь. Фродо предложил ему кусочек лембас, но, едва откусив, Голлум закашлялся. — Нет, нет! — с трудом прохрипел он. — Пыль и пепел. Они задушат бедного Смеагола.

Он умрет. Но он не сердится. Славные Хоббиты! Смеагол обещал. Он умрет от голода. Он не может есть их пищу. Он умре, бедный, голодный Смеагол!

— Жаль, — произнес Фродо, — но я не могу помочь тебе. Можеть быть, она была бы тебе полезной, если бы ты мог отведать ее; но ты, вероятно, не можешь даже попытаться, по крайней мере, сейчас.

Они поели, хотя Голлум провожал жадным взглядом каждый кусочек лембас, который они клали в рот. Убедившись, что другой пищи у них нет, он отполз в сторону и мрачно сел, бормоча что-то. Сэм подозрительно взглянул на него и, обратясь к Фродо, сказал полушепотом:

— Нам обоим надо бы поспать, но я не доверяю этой голодной твари.

Смеагол или Голлум — он не может перемениться так, сразу. Усните первым, Фродо, а я разбужу вас, когда глаза у меня вовсе перестанут держаться.

Будем спать по очереди.

— Хорошо, — ответил Фродо, почти не понижая голоса. — Разбуди меня часа через два, мне этого будет достаточно.

Он уснул, едва успев договорить. Голлум свернулся клубком и тоже уснул. Сэм долго сидел, прислушиваясь к их ровному дыханию, и сам не заметил, как сон подкрался и к нему.

Когда он проснулся, небо над головой было темнее, а не светлее, чем раньше. Сэм вскочил. По ощущению голода и бодрости он понял, что проспал весь день до вечера. Фродо еще спал, но Голлума нигде не было видно. Сэм начал было упрекать себя, но вдруг понял, что его прежние опасения были напрасными: никто не задушил его во сне.

Фродо проснулся и сел, протирая глаза. — Что случилось? — спросил он.

— Который час?

— Не знаю, — ответил Сэм. — Солнце уже зашло. А Голлума нет, он ушел.

— Не тревожься, он вернется, — сказал Фродо. — Он голоден, бедняга. Но клятва удержит его, и он не захочет расстаться со своим Сокровищем. Он вернется.

Оба были довольны, что проспали несколько часов рядом с Голлумом на свободе, да еще с очень голодным Голлумом. То, что Сэм нечаянно уснул, оказалось только к лучшему: они оба отдохнули.

— Что будет с нами дальше? — спросил потом Сэм. — Сколько времени нам понадобится, чтобы сделать свое дело? А когда мы его сделаем — что дальше?

Эльфовы лепешки хорошо держат нас на ногах, если даже не насыщают как следует; но их нужно есть каждый день, а они не растут у нас в сумках.

По-моему, их должно хватить еще недели на три, если подтянуть пояса потуже.

До сих пор мы тратили их слишком щедро.

— Я не знаю, сколько времени нам понадобится, чтобы сделать свое дело, — медленно ответил Фродо. — Мы слишком задержались в холмах. Но, Сэм, дорогой мой друг, самый дорогой друг, друг из друзей! — не стоит нам думать о том, что будет дальше. Сделать свое дело! Это все, на что мы можем надеяться. А дальше — неизвестно. Неизвестно даже, понадобится ли нам пища после этого. Думаю, что нет. Но если мы сможем заставить себя дойти до Огненной Пропасти, мы должны сделать это, хотя боюсь, что это свыше моих сил.

Сэм схватил своего друга за руку, хотел сказать что-то, но лишь склонился над нею, и Фродо с волнением ощутил на ней его горячую слезу.

Потом Сэм выпрямился, отвернувшись, и пробормотал: — Ну, где же эта черная тварь?

Голлум уже вернулся; он появился так тихо, что они увидели его, лишь когда он был совсем близко. Лицо и руки у него были перепачканы грязью, и он жевал что-то, чавкая и облизываясь, но они не решились даже догадываться о том, что он ест. Он напился из ручья, смыл с себя грязь, а тогда подошел к ним.

— Так лучше, — сказал он. — Отдохнули? Готовы идти? Славные Хоббиты, так хорошо спали! Верите Смеаголу теперь? Очень, очень хорошо!

Постепенно русло, по которому они шли, слилось с окружающей равниной, а струившийся в нем ручеек затерялся среди болотного мха. Теперь их со всех сторон окружали обширные болота. Над темными, бездонными, булькающими провалами с непроницаемо черной водой висел серый туман с неприятным, удушливым запахом. Далеко впереди, почти прямо на юге, виднелась горная стена Мордора, словно черный риф над морем тумана. Хоббиты были теперь в полной власти Голлума: без него они не могли бы сделать среди этих топей ни одного шага, ни вперед, ни даже назад.

— Как мы должны идти, Смеагол? — спросил Фродо. — Неужели через болото?

— Вперед, вперед, — ответил Голлум. — Если Хоббиты не хотят увидеть Его слишком скоро. Вон там, рядом (он махнул костлявой рукой на север и восток), там есть хорошие, твердые дороги прямо к воротам Его страны. Там много Его слуг, и они смотрят и ищут, и рады будут отвести вас прямо к Нему, о, да! Он смотрит туда все время. Там он поймал Смеагола когда — то, давно. — Он содрогнулся. — Но Смеагол смотрел с тех пор, да, да; я смотрел и ходил и нюхал. Я знаю другие пути. Они труднее и длиннее, но они лучше, если мы не хотим увидеть Его. Следуйте за Смеаголом! Он поведет вас через болота, через туманы, славные, густые туманы; идите осторожно, и вы можете уйти далеко, очень далеко, прежде чем Он увидит вас; да, да, может быть!

День уже начался, но туман был такой густой, что Голлум не боялся идти. Хоббиты следовали за ним и вскоре затерялись в безмолвной, белой пустоте, равно отрезанные и от холмов позади, и от гор впереди. То, что казалось сплошным обширным болотом, было в действительности бесконечным лабиринтом лужиц, топей, извилистых ручейков, среди которых только Голлум умел находить дорогу, да и то с трудом. Было холодно и пронизывающе сыро; единственной зеленью вокруг была плесень, пузырящаяся на поверхности мутной воды. Пряди высохших трав и пучки гниющих камышей казались в этом мертвом тумане призраками давно забытого лета. Когда в середине дня туман немного поднялся и в нёбе стало чуть просвечивать солнце, Голлум решил остановиться, и все трое притаились, как испуганные кролики, у края бурых камышовых зарослей. Тишину вокруг нарушал лишь слабый шелест сухих метелок над головой и шорох листьев вокруг.

— Даже птиц нету, — уныло пробормотал Сэм, который готов был предпочесть жужжанье мошкары в Комариных болотах этому мертвому молчанию.

— Нету, — подтвердил Голлум. — Славные птицы! — Он облизнулся. — Их нет. Есть змеи, черви, всякие твари, в воде. Гады, много всяких гадов. Птиц нету, — повторил он грустно.

Сэм взглянул на него с отвращением, но промолчал.

На третий день идти стало еще труднее. Голлум осторожно выбирал каждый свой шаг, а они старались повторять каждое его движение. Они были в самом сердце Болот Смерти. Туман сгустился вокруг, и сумерки наступили рано; но когда стало совсем темно, то вокруг появилось множество неярких, трепетных огней, возникавших то там, то сям, словно невидимые руки зажигали над Болотами свечу за свечой.

Сэм удивлялся сначала молча, но потом не выдержал. — Что это, Голлум?

— шепотом спросил он. — Что за огни? Смотри, они окружают нас!

— Да, да, — ответил шипящим шепотом Голлум, останавливаясь. — Обманчивые огни, огни мертвецов. Не смотреть на них! Не идти за ними! Где хозяин?

Сэм обернулся; увидев, что Фродо отстал, он вернулся и окликнул его.

Фродо стоял неподвижно, заглядевшись на пляску бледных огоньков, но при оклике Сэма очнулся и двинулся вперед. Сэм заспешил за ним, но поскользнулся и упал на четвереньки; руки у него по локоть ушли в трясину, лицо очутилось совсем близко к темной поверхности. И тут он вскрикнул и поспешил вскочить, выдирая руки из липкой грязи. — Там лица! — с ужасом произнес он. — Мертвые лица!

Голлум хрипло засмеялся. — Да, да, это Болота Смерти. Нельзя смотреть, когда эти огоньки горят.

— Я тоже их видел, — произнес Фродо тихо, словно во сне. — Глубоко — глубоко в темной воде. Мрачные и злобные, прекрасные и печальные: Люди, и Эльфы, и Орки. Но все — мертвые, давно мертвые.

— Да, да, — отозвался Голлум. — Давно мертвые. Люди и Эльфы, и Орки.

Это Болота Смерти. Давно когда-то здесь была великая битва — так рассказывали, когда Смеагол, когда я был молод, когда Сокровища еще не было. Великая битва. Но Болота надвинулись с тех пор, поглотили могилы и растут, растут.

— Значит, это было очень давно? — спросил Сэм.

— Очень давно, да, да, — ответил Голлум. — И достать их нельзя, и нельзя дотронуться. Мы пытались однажды — я пытался. Но их нельзя коснуться, только видеть, да, да.

Сэм невольно содрогнулся, догадываясь, зачем Смеаголу понадобилось касаться мертвых.

Медленно, осторожно они продолжали путь, с частыми передышками, нередко на четвереньках. Все трое с головы до ног были измазаны липкой, вонючей грязью, и Сэм с Фродо теперь мало чем отличались от Голлума; но сердце Болота было уже позади, и почва под ногами постепенно становилась тверже. Голлум прибавил шагу; видно было, что он попал в знакомые места и что дорога впереди ему хорошо известна. Внезапно он встревожился, остановился, начал вытягивать шею то к югу, то. к востоку, словно прислушиваясь. Некоторое время Хоббиты недоуменно следили за ним, но вдруг замерли от ужаса: им показалось, что они слышат вдали протяжный, пронзительный, свирепый вопль, так хорошо им знакомый. В воздухе повеяло ледяным холодом, и туман вдруг заколыхался. Блуждающие огни гасли, один за другим.

Голлум не шевелился и только дрожал, бормоча что-то невнятное. Издали примчался порыв ледяного, свистящего ветра. Тучи над головой разошлись, клубясь, и высоко в южной стороне неба выглянула из них яркая луна.

Хоббиты на мгновение обрадовались ей, но Голлум упал ничком, бормоча проклятия Белому Лику. И тут, взглянув в небо, Фродо с Сэмом увидели, что со стороны Мордора мчится словно какое-то облачко, потом черная тень, потом что-то большое, крылатое и зловещее. Оно промелькнуло мимо луны и с воплем устремилось на запад, обгоняя ветер на своих быстрых крыльях.

Они тоже упали ничком, прижимаясь к холодной земле. Но страшная тень закружилась и вернулась, проходя теперь ниже, прямо над головами, всколыхнув камыши взмахами крыльев. Она исчезла в стороне Мордора, а следом за нею устремился ветер, разгоняя туман. Теперь все необъятное пространство Болот Смерти, до самых гор вдали, лежало открытое, и луна заливала его своим светом.

Фродо и Сэм встали, протирая глаза, как дети, испуганные страшным сном, но Голлум не шевелился, словно сраженный молнией. С трудом удалось им поднять его, но он снова упал, прикрывая себе голову.

— Призраки! — стонал он. — Крылатые призраки! Они видят все, все, от них не скроешься! И они расскажут Ему! Он увидит, Он узнает… Аххх, Голлум, Голлум, голлум! — Только когда луна начала заходить за вершины холмов, он решился встать и двинуться дальше.

С этой минуты Сэму стало казаться, что Голлум снова переменился. Он стал еще льстивее и подобострастнее прежнего, но Сэм улавливал у него в глазах странный блеск, особенно при взгляде на Фродо; и прежняя манера говорить возвращалась к нему все чаще.

Но у Сэма были и другие тревоги. Фродо казался все более и более усталым, до изнеможения. Он не жаловался, он вообще не говорил почти ни слова, но вид у него был такой, словно его гнетет тяжесть, возрастающая с каждым шагом; и он двигался так медленно, что Сэму часто приходилось останавливать Голлума и ждать, пока он их нагонит.

С каждым шагом, приближавшим его к Вратам Мордора, Фродо чувствовал, что Кольцо у него на шее становится все тяжелее и пригибает его к земле. Но еще мучительнее этого было влияние Ока — нарастающее ощущение злобной воли, стремящейся преодолеть все преграды между ним и собою, заглянуть ему прямо в душу и завладеть ею. Фродо ясно чувствовал, где находится средоточие этой воли: так, даже с закрытыми глазами, человек знает, с какой стороны светит солнце. Он шел навстречу этой силе, и она ослепляла его.

Голлум, вероятно, тоже ощущал нечто подобное; но что творилось в его жалком сердце, где сталкивались воля Темного Владыки, стремление к Кольцу и власть клятвы, вырванной у него страхом перед мечом Фродо, — этого Хоббиты даже не пытались себе представить. Каждый из них был достаточно занят собственными мрачными мыслями.

Наконец, на пятый день странствований, они вышли из Болот и очутились на Ничьей Земле — полосе суши между Болотами и Мордором, израненной, исковерканной, умерщвленной до конца. Даже на Болотах Смерти была какая-то зелень, какая-то болезненная тень весны; но на этой мертвой земле не росло ничего, даже лишайников и плесени, питающихся гниением. Воронки и впадины были заполнены лишь пеплом и зыбучими песками; а среди них высились холмы и груды шлаков и камней, опаленных огнем или покрытых ядовитыми пятнами, похожих на какие-то отвратительные надгробия.

Утренний свет разливался все шире и ярче по этой зловещей пустыне, а они все не могли набраться храбрости, чтобы пересечь ее. Свет казался им враждебным: он открывал их для взглядов Мордора и показывал всю их беспомощность. Не в силах двинуться дальше, все трое спустились в обширную, глубокую яму с покатыми склонами и какой-то маслянистой, радужной лужей на дне; они решили прятаться здесь до сумерек и надеялись только, что яма защитит их от пронзительного взгляда Врага. Смеагол уснул сразу же; Хоббиты решили держать стражу по очереди, но сами не заметили, как тоже уснули.

Но вдруг Сэм проснулся: ему показалось, что кто-то зовет его. Был уже вечер. Фродо спал, соскользнув почти на дно ямы. Голлум сидел над ним на корточках и говорил сам с собою, вернее, в нем спорили вслух Смеагол и Голлум, и голос у него был то внятный, то шипящий; а глаза светились то бледным, то зеленым блеском.

Сэм прислушался, не двигаясь, глядя из-под полуопущенных век. Шипящий голос — Голлум — требовал отнять Сокровище у спящего; голос Смеагола возражал ему, но с каждым разом все слабее.

— Смеагол обещал, — говорил он. — Я обещал служить Хозяину.

— Так возьмем Сокровище, — настаивал, шипя, Голлум, — и будем хозяином сами. Хоббит отнял у нас Сокровище; мы ненавидим его!

— Но не этого Хоббита! Он хороший, он говорил со мной ласково, он снял с меня злую веревку.

— Нет, и этого! Всех, кто владеет Сокровищем. Мы возьмем Сокровище себе!

— Но Он увидит! Он отнимет его!

— Не увидит. Мы должны взять Сокровище!

— Но для Него?

— Нет, для нас. Тогда мы станем сильнее всех, сильнее Его! Мы будем Владыкой, Единственным! Будем есть свежую, сладкую рыбу трижды в день. Мы должны взять его!

— Но их двое, — с последним усилием возразил Смеагол. — Он проснется и убьет нас. Не надо сейчас.

— Не сейчас? — Голлум помолчал, словно раздумывая. — Хорошо, не сейчас. Она поможет нам. Да, да. Она поможет!

— Нет, нет! Не надо! — простонал Смеагол.

— Да, да! Мы хотим взять его!

Длинная рука жалого создания то протягивалась к Фродо, когда говорил Голлум, то отдергивалась, когда ему возражал Смеагол. Но вот оба голоса умолкли, а рука с шевелящимися пальцами потянулась к горлу Фродо.

Сэм замер, потрясенный. В простоте душевной, он видел главную опасность Голлума в том, что это вечно голодное существо захочет съесть их

- ни больше, ни меньше; но теперь он понял, что Голлума влечет к себе Кольцо. "Он" — это был, конечно. Владыка Мордора; но кем могла быть "Она"?

Впрочем, Сэм не стал задерживаться на этом вопросе, но тяжело приподнялся и сел. Сам не зная, почему, он решил не показывать вида, что подслушал странную сцену; он широко зевнул и потянулся.

— Который час? — спросил он.

Голлум зашипел, замер на месте, потом вдруг упал на четвереньки и пополз вверх по склону.

— Славные Хоббиты! — заговорил он шипящим голосом. — Славный Сэм!

Спали долго, оставили Смеагола сторожить. Но уже вечер, темно. Пора идти.

"И пора нам с тобой расстаться, — подумал Сэм. — Пожалуй, лучше нам было бы прогнать тебя с самого начала, а не тащить с собой". Он опустился и разбудил Фродо, прошептав ему на ухо: — Пора!

Фродо чувствовал себя гораздо лучше. Ему приснилось что-то прекрасное и сяющее — он не помнил, что это было, но оно придало ему сил. Он встал.

Голлум кинулся ему навстречу, как обрадованная собака, ластясь и увиваясь у его колен. Фродо улыбнулся ему.

— Ну, вот, — сказал он. — Ты хорошо вел нас и был нам верен. Приведи нас к Воротам, и я больше ничего не потребую от тебя. Приведи нас к Воротам, а тогда иди, куда хочешь, только не к нашим врагам.

— К Воротам? — испуганно повторил Голлум. — Хозяин сказал — к Воротам?

Да, да, так! Добрый Смеагол сделает все, что велит хозяин. Но когда мы придем, то посмотрим, посмотрим. Там будет нехорошо, да, да!

— Идем, — нетерпеливо сказал Сэм. — Покончим с этим. Едва успев отойти от ямы, они ощутили вдруг волну ужаса, такую же, как на Болотах при появлении крылатой тени. Они припали к пересохшей земле и взглянули вверх, но ничего не увидели. Когда угроза миновала, они встали и пошли снова.

Около полуночи ужас снова охватил их; на этот раз угроза казалась отдаленной и быстро исчезла, но Голлум был парализован страхом, трясся и скулил, не в силах двигаться. Никакие уговоры не помогали. Только когда Фродо гневно прикрикнул на него и схватился за меч, Голлум с ворчаньем поднялся и побрел впереди них, как побитый пес.

Вскоре мучительные странствования через болота и пустыни пришли к концу. Путники стояли перед Вратами Мордора, поднимавшими свою темную громаду прямо в бледное предрассветное небо.

Вдоль западной границы Мордора шел мрачный горный хребет Эфель Дуат, вдоль северной — цепь скалистых пиков и острых гребней Эред Литуи, серых гор. Там, где оба эти хребта смыкались, между ними оставалась глубокая теснина Кирит Горгор, Теснина Духов, вход в страну Врага, а по обе ее стороны стояли на высоких скалистых вершинах две высокие черные башни, называемые Зубами Мордора. Когда-то они были построены Людьми из Гондора, чтобы стеречь Саурона в его мрачной стране; но потом бдительность Людей ослабела, и башни были захвачены Сауроном. Теперь их населила зоркая, бессонная стража, и они смотрели на север, восток и запад множеством неутомимых глаз.

Поперек теснины, от утеса до утеса, высилась каменная стена, и в ней были только одни железные ворота, всегда закрытые, всегда охраняемые сотнями воинов; и они открывались только для тех, кого призывал к себе Саурон или кто знал тайное слово. Эти ворота носили имя Мораннон.

Хоббиты в отчаянии смотрели издали на стену и ворота. Настал день, и бледное солнце поднялось над голыми зубцами Эред Литуи. И вдруг раздался звук медных труб: он начался на сторожевых башнях, и ему ответило множество других труб и рожков и, наконец, издали глухо и мощно откликнулись трубы и барабаны в Барад — дуре, Черной Крепости. Для Мордора начался еще один день страха и тяжелого труда; дневная стража, сверкая сталью оружия, сменила ночную, скрывшуюся в своих подземельях.

— Ну, вот, — сказал Сэм, налюбовавшись этой картиной. — Вот Ворота, вот мы, но непохоже, чтобы мы когда-нибудь смогли войти сюда. Разве только, если Орки сами пригласят нас.

— Нет, нет, — возразил Голлум. — Не надо. Мы не можем идти дальше.

Смеагол знал это, он так и говорил Хоббитам. Он знал, что они не смогут войти, да, да!

— Так на какую же погибель ты притащил нас сюда? — вскричал Сэм, не желая быть ни разумным, ни справедливым.

— Хозяин велел, — ответил Голлум. — Хозяин сказал — привести его к Воротам. Добрый Смеагол привел. Хозяин велел так, умный хозяин!

— Да, я велел, — произнес Фродо. Он был весь в грязи, осунулся от усталости, но взгляд у него был решительный и ясный, и он не прятался больше. — Я велел так, ибо я намерен войти в Мордор. Другого пути я не знаю, так что войду вот этим. И я не зову с собою никого из вас.

— Нет, нет, хозяин! — застонал Голлум, цепляясь за него, словно в отчаянии. — Не надо так! Не надо! Не бери Сокровище к Нему! Он съест нас, если получит его, съест весь мир! Сохрани Сокровище, добрый хозяин, и будь добрым к Смеаголу. Не отдавай Ему! Или уходи обратно, вернись в хорошие места, а Сокровище отдай Смеаголу. Да, да, хозяин, отдай! Смеагол сбережет его; сделает много добра всем, особенно славным Хоббитам. Пусть Хоббиты идут домой! Пусть не входят в Ворота!

— Мне приказано войти в Мордор, и я войду, — ответил Фродо. — Если. этот путь — единственный, я пойду им, и пусть будет, что будет.

Сэм молчал. Ему довольно было одного взгляда на своего друга, чтобы понять, что возражать бесполезно. Правда, он с самого начала не очень верил в успех предприятия; но ему, как всякому Хоббиту, не нужна была надежда, пока разочарование откладывалось. Но развязка пришла, наконец. Фродо хочет уйти в Мордор; но Сэм отнюдь не собирался отпустить его туда одного. Там они, во всяком случае, отделаются от Голлума.

Но отделаться от Голлума было невозможно. Он упал к ногам Фродо, ломая свои тощие руки и стеная. — Не сюда, не сюда, хозяин! — умолял он. — Есть другой путь. О, да, есть! Другой, тайный, темный, скрытый, потайной. Но Смеагол знает его. Смеагол покажет.

— Другой путь? — перепросил Фродо, испытующе глядя на него.

— Да. Есть другой путь. Или он был. Смеагол нашел его. Пойдемте и посмотрим, там ли он.

— До сих пор ты не говорил о нем.

— Нет. Хозяин не спрашивал. Хозяин не говорил, чего он хочет. Он не сказал бедному Смеаголу. Он сказал — Смеагол, приведи нас к Воротам, а тогда прощай! Смеагол может уйти и быть хорошим. А теперь он говорит — я хочу войти в Мордор, войти здесь. И Смеагол очень боится, он не хочет терять доброго хозяина, он обещал сберечь Сокровище. Но если хозяин войдет здесь, то оно попадет прямо в Черную Руку. Смеагол хочет спасти обоих. Он помнит, что был другой путь, был когда-то. Славный хозяин. Смеагол хороший, он всегда помогает!

Сэм только хмурился, сверля Голлума пронзительным взглядом. Он был полон сомнений. Похоже, что Голлум действительно был в отчаянии, действительно хотел помочь Фродо. Но Сэм, вспоминая подслушанный спор, никак не мог поверить, что Смеагол победил окончательно: во всяком случае, в споре последнее слово осталось не за ним. Сэму казалось, что обе половины

- Смеагол и Голлум (мысленно он называл их Липучка и Вонючка) помирились только временно, что-бы спасти Кольцо и Кольценосца от рук Врага и чтобы, выждав минуту, завладеть талисманом.

"Хорошо же, что ни тот, ни другой в нем не знают, как Фродо намерен поступить с Кольцом, — подумал он. — Знай он это, он бы начал мешать нам.

Как я вижу. Вонючка боится Врага настолько, что скорее всего выдаст нас, если попадется. По крайней мере, я так думаю. Надеюсь, Фродо будет с ним осторожен. Фродо умнее всякого другого, только слишком мягок, вот в чем беда. Трудно догадаться, что он решит и что сделает".

Фродо ответил Голлуму не сразу. Он глядел на темные утесы Кирит Горгора. Лощина, в которой они укрывались, находилась на склоне холма, немного выше равнины; между нею и верхними бастионами Мораннона шла узкая, глубокая впадина. В утреннем свете были ясно видимы дороги, сходившиеся у Врат Мордора: одна шла с севера, другая с востока, вдоль подошвы Эред Литуи, третья проходила по долине у самого холма, где стояли Хоббиты, и, сворачивая на юг вдоль западных склонов Эфель Дуата, исчезала вдали, идя между этим хребтом и Великой Рекой. На равнине Фродо заметил движение, словно там шли большие армии; в дыму и тумане блестели копья и шлемы, по дорогам скакали всадники. Это напомнило ему о картинах, виденных несколько дней — или несколько лет? — назад, с вершины холма Амон Хен. На мгновение сердце у него дрогнуло от безумной надежды, но тотчас же она развеялась: войска не были армиями Гондора, поднявшимися против Врага, это были люди с Востока, стекавшиеся под знамя своего Владыки. Словно внезапно поняв опасность своего положения, днем, на свету, так близко от неприятеля, Фродо поспешно надвинул серый капюшон на голову и спустился ниже в лощину. Потом он обратился к Голлуму.

— Смеагол, — произнес он, — я поверю тебе еще раз. Мне кажется, так и должно быть: мне суждено получать помощь от тебя, когда я меньше всего ее ожидаю, а тебе — помогать мне, кого ты преследовал с черными целями. До сих пор ты оправдывал мое доверие и хорошо держал свою клятву. Я говорю это от сердца. — Тут он бросил на Сэма быстрый взгляд. — Ибо дважды мы были в твоей власти, и ты не причинил нам вреда, не пытался отнять у меня то, что искал. Пусть же третий раз не уступит этим двум! Но предупреждаю тебя, Смеагол: ты в опасности!

— Да, да! — проскулил Голлум. — В великой опасности! Смеагол весь дрожит при одной мысли о ней, но он не убежит. Он поможет доброму хозяину.

— Я говорю не о той опасности, которую разделяем мы все, — возразил Фродо, — но о той, которая грозит тебе одному. Ты поклялся тем, что называешь Сокровищем. Помни это! Оно поручилось за тебя; но оно может извратить твов клятву, тебе на погибель. Оно уже извратило ее. Ты только что проговорился мне; ты сказал: "Отдай его Смеаголу". Не говори так больше! Не давай этой мысли укрепиться в тебе! Ты никогда его не получишь; но стремление к нему может погубить тебя. Ты его не получишь. В крайнем случае, Смеагол, я надену его на палец, — а оно уже давно поработило тебя.

И если тогда я прикажу, ты должен будешь выполнить любое мое приказание, даже если я велю тебе спрыгнуть в пропасть или броситься в огонь. А я именно это и прикажу тебе. Так что берегись, Смеагол!

Сэм поглядел на своего друга одобрительно, но и слегка удивленно, не узнавая ни его лица, ни голоса. Он всегда считал Фродо самым умным существом в мире (кроме, может быть, Бильбо и Гандальфа), но парадоксально — считал также его неизменную мягкость признаком недалекости ума. Голлум, — очевидно, тоже принимал кротость за глупость, но ему это было простительно, так как его знакомство с Фродо началось недавно, — и эта строгая речь совершенно сокрушила его. Он упал ничком, и от него нельзя было добиться других связных слов, кроме "добрый хозяин".

Фродо подождал немного, потом заговорил, уже мягче: — Ну, Голлум, или Смеагол, расскажи мне об этом другом пути и покажи, если можешь, стоит ли мне ради него сворачивать в сторону с прямой дороги. Я тороплюсь.

Но Голлум был так потрясен угрозой, что мог только скулить и бормотать, умоляя их обоих сжалиться над "бедным маленьким Смеаголом".

Постепенно он успокоился, и Фродо узнал от него, что дорога вдоль Эфель Дуата приводит к перекрестку, окруженному темными деревьями. Отсюда правая дорога ведет к Осгилиату и к мостам на Андуине, а средняя — на юг, все дальше и дальше, до самого Моря, но Голлум никогда не бывал там и не хочет туда идти.

— Мы тоже, — терпеливо сказал Фродо. — Ну, а левая дорога?

— Да, да, есть и левая, — ответил Голлум. — Она ведет наверх, все выше и выше, прямо в тень. Когда она поворачивает вокруг черного камня, вы ее увидите, увидите над собой, и вам захочется спрятаться…

— Увидим ее? Что же мы увидим?

— Старую крепость, очень старую, очень страшную. Мы слышали рассказы о ней, давно-давно, когда Смеагол был молод. О, да, мы рассказывали много сказок, вечером, на берегу Великой Реки, когда она тоже была молода, Голлум, Голлум! — Он заплакал, шепча что-то. Хоббиты терпеливо ждали.

Успокоившись немного, он заговорил о могучях Людях, об их больших каменных зданиях, о Серебряном Венце их вождя, дающем всеведение тому, кто осмелится надеть его, о белой Лунной башне, в которой некогда хранился большой, сияющий, круглый, как луна, камень.

— И все это еще стоит, башни и дома и стены, — говорил он, — но они теперь ужасные. Путники дрожат, когда видят их; они обходят их далеко — далеко. Но хозяин пойдет туда. Тот второй путь — он идет там. Горы там ниже, и дорога идет вверх, все вверх, до темного ущелья наверху, а потом опять вниз, вниз… В Горгорот, — добавил он, понизив голос до шепота и вздрагивая.

— Но чем это нам поможет? — спросил Сэм. — Враг, конечно, знает свои горы и охраняет вторую дорогу так же зорко, как и вот эту. Крепость не пустая, конечно?

— Нет, нет! — прошептал Голлум. — Она только кажется пустой, но там Орки, да, Орки, и еще страшней того. Дорога идет в тени стен и входит в ворота, а там стоят Безмолвные Стражи, и от них ничто не скроется.

— Значит, — сказал Сэм, — ты советуешь нам проделать еще один длинный поход на юг, чтобы очутиться там в таком же тупике, как и здесь?

— Нет, нет! — зашептал Голлум. — Хоббиты должны увидеть, должны понять. Он никого не ожидает оттуда. Око смотрит повсюду, но не везде одинаково зорко. Он не может видеть сразу все, нет, нет, еще нет. Он захватил всю страну на запад от Темных гор, до самой Реки, и охраняет мосты на ней. Он думает — никто не подойдет к Лунной башне, если не выдержит битвы на мостах или не приведет много лодок, а их нельзя спрятать, и Он будет знать.

— Ты, кажется, много знаешь о том, что Он думает или делает, — заметил Сэм. — Уж не повидался ли ты с Ним недавно? Или только поболтал с Орками?

— Злой Хоббит, нехороший! — прошипел Голлум, метнув на Сэма короткий, злобный взгляд. Потом он обратился к Фродо: — Смеагол говорил с Орками, да, еще до того, как встретил хозяина. И с другими племенами тоже. Он ходил очень далеко. И то, что он говорит сейчас, говорят все. Самая большая опасность для Него и для нас — здесь, на севере. Он придет к Черным Воротам, да, придет скоро. Только отсюда может подойти большое войско. Но там, на западе, Он ничего не боится, и там стоят Безмолвные Стражи.

— Вот как? — насмешливо произнес Сэм. — А мы, значит, должны подойти и постучаться в ворота и спросить у этих Стражей, как пройти в Мордор? А они такие безмолвные, что и не ответят нам? Ну, нет! Мы можем сделать это и здесь и избавить себя от длительной прогулки.

— Не шутить с этим! — прошипел Голлум. — Это не смешно, нет! Совсем не нужно никому идти в Мордор. Но если хозяин говорит "Я должен" или "Я хочу", то он должен попробовать. Но не идти в страшную крепость, о, конечно, нет!

Вот где Смеагол поможет, славный Смеагол, хотя никто не говорит ему, зачем все это. Смеагол очень поможет. Он нашел. Он знает.

— Что ты нашел? — спросил Фродо.

Голлум опять припал к земле и зашептал: — Тропинку в горах, все вверх и вверх; потом там есть лестница, о, да; очень длинная и узкая. И еще одна лестница. А потом… а потом подземный ход. Очень темный, очень длинный, и тропа выходит из него высоко над дорогой. Этим путем Смеагол уходил из Мрака. Давно, очень давно. Может быть, тропа уже исчезла; но, может быть, и нет, еще нет.

— Мне все это не нравится, — заявил Сэм. — Звучит, во всяком случае, слишком просто. Если тропа есть, то она тоже охраняется. Стерегут ее, Голлум? — Ему показалось, что в глазах у Голлума мелькнул зеленый огонек.

Голлум не ответил и только бормотал что-то.

— Так ее не стерегут? — сурово спросил Фродо. — И ты убежал из Мрака, Сме. агол? Или тебя выпустили, с каким-нибудь поручением? Так, по крайней мере, думал Арагорн, когда нашел тебя на Болотах Смерти, несколько лет назад.

— Это лож-ж-жь! — прошипел Голлум, злобно сверкнув глазами при имени Арагорна. — Он налгал на меня, да, да! Я убежал, убежал сам. Мне было ведено искать Сокровище, и я искал и искал его, да. Но не для Черного. Оно было нашемое! Я убежал.

Фродо почувствовал, что Голлум сейчас не лжет: он действительно нашел какой-то путь, чтобы уйти из Мордора, и верил, по крайней мере, что сам нашел его. Фродо заметил, что Голлум говорит "Я", а это было признаком тех редких моментов, когда прежняя честная природа брала в нем верх. Но если даже Голлуму можно было сейчас верить, Фродо не забывал о коварстве Врага.

"Бегство" могло быть дозволено или подстроено, и в Черной Крепости о нем хорошо знали. И, во всяком случае, было ясно, что Голлум многого не договаривает.

— Я тебя спрашиваю, — повторил он, — стерегут ли тропу? Но имя Арагорна сильно подействовало на Голлума. У него был уязвленный вид лжеца, заподозренного во лжи даже тогда, когда он сказал, наконец, правду. Он не ответил.

— Стерегут ее? — снова повторил Фродо.

— Да, да, может быть, — угрюмо ответил Голлум. — Безопасных мест там нет. Но хозяин должен попробовать или вернуться домой. Других путей нет.

Он не сказал названия крепости на перевале: она называлась Кирит Унгол. Это было зловещее имя. Арагорн мог бы объяснить его значение; Гандальф мог бы предостеречь против него. Но Арагорн был далеко, а гибель Гандальфа на мосту в Мориа Фродо видел своими глазами. Он и не знал, что в этот самый миг Гандальф перед дверьми Ортанка спорит с Саруманом, но что его мысли летят на помощь Фродо и Сэму.

Может быть, Фродо ощутил их, не сознавая, — как это было на холме Амон Хен. Он долго сидел на земле, молча, опустив голову, стараясь вспомнить все, что Гандальф говорил ему. Но на этот случай он не мог вспомнить никакого совета. Гандальф покинул их слишком рано, когда Страна Мрака была еще очень далеко, и он никогда не говорил, как они должны войти туда. Может быть, он и сам не знал этого. Он побывал однажды в Дол Гулдуре, твердыне Врага на севере; но бывал ли он в Мордоре с тех пор, как Саурон укрепился там, приближался ли к Горе Ужаса или к Барад — дуру? Фродо чувствовал, что нет. И вот теперь он, простой Хоббит из Шира, должен найти путь туда, куда не мог или не смел попасть никто из великих. Такова его судьба и его задача. Но он — сам взял ее на себя, у камина в своем домике, в далекий весенний день — такой далекий, что казался теперь ушедшим в самое глубокое прошлое мира. Он стоит на распутье. Какую дорогу ему выбрать? И если обе ведут только в ужас и смерть, то зачем выбирать?

Время шло. Глубокое молчание лежало над лощиной, где они укрывались так близко от Страны Мрака: молчание почти осязаемое, словно висевшее вокруг них завесой, отделявшей их от всего мира. Бледный небосвод вверху казался очень далеким, и струи дыма, иногда проплывавшие в нем, были похожи на мрачные мысли.

Фродо склонился головой почти до колен, но Сэм сидел, закинув руки за голову, глядя из — под капюшона в пустое небо. И вдруг в бледной голубизне появилось что-то живое, движущееся, потом еще и еще… Сэм насчитал четверых; они были уменьшены расстоянием, но он знал, что они огромные, с широко раскинутыми крыльями. Он зажмурился, сжался в комок, охваченный тем вещим ужасом, какой испытал недавно на Болотах, услышав голос Черных Всадников. Угроза была на этот раз очень далекой, но Фродо ощутил ее; он вздрогнул и шевельнулся, но не поднял головы. Голлум свернулся у камня, как испуганный паук. Крылатые тени закружились и быстро полетели, снижаясь, обратно в Мордор.

Сэм глубоко вздохнул. — Там, вверху. Всадники, — хрипло прошептал он.

— Я их видел. Как вы думаете, они видели нас? Они были очень высоко. И если это те же Всадники, что и раньше, то они плохо видят днем, да?

— Кажется, да, — ответил Фродо, не меняя позы. — Но их кони видели, а эти крылатые, на которых они летают теперь, могут быть зорче всякого другого существа. Они словно разыскивают что-то; боюсь, что Враг настороже.

Ощущение угрозы исчезло, и невидимая завеса, отделившая их от мира, поднялась. Сознание опасности вернулось к ним. Но Фродо продолжал молчать и не обращался к Голлуму. Он сидел, закрыв глаза, словно дремля или заглядывая в свое сердце и память. Наконец, он шевельнулся и встал. Они думали, что он сообщит о своем решении, но он сказал тихо:

— Тссс! Что это такое?

Им опять стало страшно. Они услышали хриплые голоса, крики и пение — сначала издали, потом все ближе. В первый момент они подумали, что Черные Крылья выследили их и послали отряд, чтобы схватить; никакая скорость не казалась им чрезмерной, если речь шла об этих страшных слугах Саурона. Они припали к земле, прислушались. Голоса и лязг оружия раздавались совсем близко. Фродо и Сэм привстали и обнажили мечи, готовясь к битве: о бегстве нечего было и думать.

Голлум медленно приподялся и подполз к краю лощины. Он полз осторожно, дюйм за дюймом, пока не выглянул между камней, а тогда замер, словно сам превратившись в камень. Потом голоса начали отдаляться, постепенно затихая.

Далеко у бастионов Мораннона прозвучала труба. Голлум тихонько соскользнул обратно в лощину.

— Это Люди идут в Мордор, — прошептал он. — Чернолицые. Мы еще не видели таких, нет, Смеагол не видел. Они страшные. Черные глаза, и черные волосы, и золотые кольца в ушах — да, много золота! И на щеках у них красная краска, и красные плащи, и круглые щиты, желтые с черным. Очень страшные Люди, очень свирепые. Такие же, как Орки. Смеагол думает — они с юга, с далекого юга; они пришли по этой дороге. Все время приходят Люди в Мордор; когда-нибудь там соберутся все племена.

— С юга? — спросил Сэм, от любопытства забывая обо всех своих страхах.

— А какие звери с ними идут?

— Нет зверей, — ответил Голлум. — Какие звери?

— Ну, всякие, — нетерпеливо сказал Сэм. — Разве я знаю, какие звери на юге бывают? Красные или синие, или разно — цветные, с крыльями, или с рогами, или с хвостом на носу…

— Нет таких, — прервал его Голлум. — Смеагол о таких не слышал, Смеагол не хочет их видеть. Он хочет уйти отсюда. Он хочет, чтобы хозяин ушел. Славный хозяин пойдет со Смеаголом?

Фродо встал. Среди всех своих тревог он засмеялся, когда Сэм начал расспрашивать о "зверях с юга", и смех помог ему решиться.

— Ну, что ж, Смеагол, — произнес он. — Пусть третий раз будет решающим. Я пойду с тобой.

— Умный хозяин, добрый хозяин, славный хозяин! — восторженно вскричал Голлум, ластясь к коленям Фродо. — Добрый, умный! Теперь отдохните, мои славные, ложитесь в тени, у самых камней. Отдыхайте, пока Желтый Лик не скроется. А тогда мы пойдем, быстро — быстро, как тени!

ГЛАВА V КОСТЕР У РУЧЬЯ

Остаток дня они просидели в тени, передвигаясь вместе с нею, пока лощина не заполнилась сумраком. Тогда они поели и выпили немного воды.

Голлум не ел ничего, но воду принял с удовольствием.

— Скоро будет больше, — сказал он, облизываясь. — Много хорошей воды в ручейках, бегущих к реке, много ручьев там, куда мы пойдем. Там и Смеагол найдет, что поесть. Он очень голоден, да, да! — Он прижал свои большие, плоские ладони к тощему животу, и глаза у него загорелись бледным, зеленоватым огнем.

Было уже почти темно, когда ояи двинулись в путь, крадясь по западному краю лощины и прячась среди камней и рытвин вдоль дороги. Луна была уже на ущербе и должна была взойти только около полуночи. Высоко в одной из башен горел красноватый огонек, но других признаков жизни не было. Мораннон казался спящим.

Этот красный глаз словно следил за ними, когда они спешили, спотыкаясь, по голой, каменистой местности. Они не смели выйти на дорогу, но шли вдоль нее, как можно ближе, оставляя ее слева. Наконец, уже после полуночи, когда они ощутили усталость, огонек превратился в красную точку и исчез: они обогнули северный отрог хребта и шли теперь прямо на юг.

Они отдохнули, но недолго, так как Голлум все время торопил их. По его счету, от Мораннона до Перекрестка над Осгилиатом было лиг тридцать, и он надеялся покрыть это расстояние за четыре перехода. Когда в небе начал разливаться сероватый рассвет, они остановились. Почти восемь лиг осталось позади, а Хоббиты не могли бы сделать больше ни шагу, даже если бы посмели.

По мере того, как свет усиливался, они видели все яснее, что местность вокруг перестала быть пустынной и голой. Горы слева возвышались все так же мрачно, но дорога на юг шла среди зеленых холмов. Выше по склонам росли высокие, темные деревья, а ниже расстилались холмистые просторы, заросшие ракитником, вереском, кизилом и другими кустарниками, которых они не знали.

Там и сям виднелись группы стройных сосен. На душе у Хоббитов стало легче, несмотря на усталость, воздух здесь был свежий и душистый, напоминавший им о далеком, родном Шире. Так отрадно было получить передышку, идти по стране, которая лишь несколько лет назад попала под власть Врага и еще не погибла окончательно. Но они не забывали об опасности и о том, что Мораннон еще близок: они искали место, где можно было бы спрятаться до вечера.

День, проведенный в чаще кустарника, прошел неспокойно, по крайней мере для Сэма. Фродо иногда крепко засыпал, не то доверяя Голлуму, не то слишком устав, чтобы тревожиться, но Сэму трудно было уснуть даже тогда, когда Голлум тоже засыпал. Быть может, ему не давала покоя не столько подозрительность, сколько голод: ему давно уже хотелось "пожевать чего-нибудь горяченького".

Как только начало смеркаться, они двинулись снова и шли теперь по дороге: это было быстрее, хотя и опаснее. Они напрягали слух, чтобы различить шаги или цоканье копыт впереди или позади; но ночь шла, а подозрительных звуков не было.

Дорога была построена когда-то давно, и миль на традцать от Мораннона ее недавно чинили; но чем дальше на юг, тем она становилась все заброшенное. В том, как прямо и ровно она шла, угадывалась рука Человека: она то прорезала склоны холмов, то перекидывалась через речки широкой каменной аркой моста; но в конце концов всякие следы каменной кладки исчезли в разливе травы и мхов. Вереск, хвощи, папоротник теснили ее со всех сторон и перехлестывали через края. Дорога все сужалась, пока не превратилась в тропинку, но не извивалась и шла все так же прямо.

Так вступили они в северную часть той страны, которую Люди называли раньше Итилиеном, — в прекрасную страну горных лесов и быстрых, светлых речек. Ночь была ясная и звездная, и Хоббитам казалось, что воздух становится все ароматнее; а по фырканью и бормотанью Голлума видно было, что он тоже замечает это, но совсем не одобряет. При первых признаках рассвета они снова остановились: это было в конце длинной, глубокой, с крутыми склонами выемки в каменистом холме. Они поднялись на его западный склон и огляделись.

Небо уже светлело, и они увидели, что горы отступили далеко на восток, теряясь в легкой дымке. На западе холмы спускались отлогими скатами все ниже, к долине Андуина, кругом были разбросаны рощицы хвойных деревьев — елей, кедров, сосен и других, неизвестных в Шире, а между ними тянулся сплошной ковер душистых трав и мелкого кустарника. Долгие странствования увели Хоббитов далеко на юг от Шира, но лишь здесь, в этой долине, они полностью ощутили перемену климата. Здесь весна уже началась: сквозь мох и прошлогодние листья пробивались молодые побеги папоротника, на кустах распускались молодые листья, в траве цвели цветы, в ветвях пели птицы.

Итилиен — сад Гондора, ныне заброшенный — еще сохранял свою небрежную прелесть беспечной дриады.

Эта долина была открыта с юга и запада, со стороны теплых низовий Андуина; с востока ее защищал, не затеняя своими горами, хребет Эфель Дуат, с севера — нагорья Эмин Мюиля, так что сюда свободно попадали лишь теплые, влажные ветры с далекого Моря. Много больших деревьев росло здесь, и многие уже свалились от старости, среди зеленого буйства своих бесчисленных потомков; здесь были тамариск и душистый кипарис, оливковые и лавровые деревья, и можжевельник, и мирты, и тимьян, и разноцветный шалфей, и майоран, и многие другие травы, прекрасные и душистые, но неизвестные Сэму. Среди камней распускались звездочки камнеломки и очитка. Примулы и анемоны пестрели в зарослях орешника, асфодели и ландыши покачивали своими полурасцветшими головками; густая, сочная трава зеленела вокруг прудков, в которых чистые, прохладные ручьи задерживались в своем беге к Андуину.

Путники свернули с дороги и стали спускаться по склону, в аромате, поднимавшемся вокруг от примятой ими травы. Голлум кашлял и отплевывался, но Хоббиты дышали полной грудью, и вот уже Сэм засмеялся — просто от радости, а не в ответ на шутку. Они следовали по течению быстрого, светлого ручейка; он привел их к небольшому прозрачному озеру в неглубокой лощине; когда — то озеро было облицовано по берегам каменной кладкой, но кладка рассыпалась и почти скрывалась под покровом мха и вьющихся диких роз.

Вокруг озера, словно охраняя его, стояли высокие ирисы, на темной, трепещущей поверхности плавали круглые листья кувшинок; оно было глубоким и свежим и с неумолчным журчаньем переливалось через каменный борт у нижнего края.

Хоббиты вдоволь напились из ручейка и всласть выкупались в озере.

Потом они стали искать место, чтобы отдохнуть и спрятаться: как бы ни была прекрасна эта страна, они находились теперь на вражеской территории. Они лишь немного отошли от дороги, а уже видели шрамы старых битв и свежие раны, нанесенные Орками или другими гнусными слугами Врага: то неприкрытую кучу грязи и отбросов, то бесцельно срубленные, умирающие деревья со злыми рунами, грубо вырезанными у них на коре.

Сэм спускался уже по ручейку ниже озера, обнюхивая и ощупывая незнакомые травы и деревья; он и забыл о Мордоре, как вдруг получил недвусмысленное напоминание о нем. Он наткнулся на выжженный в траве круг — след костра, посреди которого возвышалась груда обгорелых, разбитых костей и черепов. Вереск, шиповник и ломонас, разрастаясь, уже начали накидывать свой зеленый покров на следы ужасного пиршества, но оно было еще недавним. Сэм поспешил вернуться к своим спутникам, но не сказал им ничего: пусть лучше кости покоятся в мире, не потревоженные и не оскверненные Голлумом.

— Давайте найдем место, где залечь, — сказал он. — По-моему, лучше будет подняться немного выше.

Повыше озера они нашли толстый, бурый слой прошлогоднего папоротника; за ним круто поднимался склон, густо заросший темнолиственными лаврами и увенчанный группой старых кедров. Здесь они решили укрыться и провести день, обещавший быть ясным и теплым. В такой день приятно было бы идти по холмам и рощам Итилиена; но если Орки не любят солнечного света, то здесь было очень много мест, где они могли бы прятаться в засаде. Кроме того, у Саурона было много других рабов и слуг. И, во всяком случае, Голлум не захочет идти под Желтым Ликом: как только солнце взойдет над темными зубцами Эфель Дуата, он спрячется, не в силах вынести дневной свет и тепло.

Сэм не оставлял мыслей о еде. Теперь, когда страх перед неприступными Вратами Мордора остался позади, он всерьез задумался о том, чем они будут питаться по окончании своей Миссии; и ему хотелось приберечь лепешки Эльфов на предстоящие худшие дни. Прошло уже больше недели с тех пор, как он рассчитал, что этих лепешек им хватит едва недели на три.

"Хорошо, если за это время мы сумеем добраться до Огня, — подумал он.

— Может быть, они понадобятся нам на обратный путь. Может быть".

Кроме того, после длительного перехода, после питья и купанья, он чувствовал себя еше голоднее обычного. Он быстро обернулся к Голлуму, который уже начал, по своей привычке, уползать на четвереньках в папоротник, чтобы исчезнуть по своим делам.

— Эй, Голлум! — окликнул его Сэм. — Куда ты? На охоту? Знаешь ли, тебе наша пища не нравится, да я и сам бы не отказался от перемены. Ты всегда твердишь теперь, что помогаешь. Можешь ли ты найти что-нибудь для двоих голодных Хоббитов?

— Да, может быть, — неохотно ответил Голлум. — Смеагол всегда помогает, если его попросят, — если попросят ласково.

— Правильно, — сказал Сэм. — Вот я и прошу тебя. А если тебе кажется, что недостаточно ласково, то извини — иначе я не умею.

Голлум исчез. Фродо, съев несколько кусочков лембас, зарылся в папоротниковое ложе и уснул. Сэм глядел на него. Утренний свет только начал пробираться под сень деревьев, но Сэм ясно видел лицо и руки своего друга.

Ему вспомнилось, как спал Фродо в жилище Эльронда, когда его принесли туда смертельно раненным. Сидя над ним тогда, Сэм замечал порою, что он начинает слегка светиться изнутри. Сейчас это свечение стало заметнее. Лицо у Фродо было спокойное, без всяких признаков страха или тревоги; и оно казалось лишенным возраста, почти как лицо Эльронда.

Сэм долго смотрел на него, потом покачал головой и прошептал: — Я люблю его. Светится он или нет, мне все равно, я его люблю.

Голлум вернулся; тихонько подкравшись, он заглянул Сэму через плечо, но увидев спящего Фродо, зажмурился и бесшумно отполз прочь. Когда Сэм через минуту нашел его, он жевал что-то, бормоча про себя, а на земле рядом с ним лежала пара убитых кроликов, на которых он уже начал посматривать жадными глазами.

— Смеагол всегда поможет, — сказал он. — Он принес кроликов, славных кроликов. Но хозяин спит, и Сэм тоже, может быть, хочет спать. Нужны ему кролики? Смеагол помогает, но он не может поймать кроликов сразу.

Сэм, однако, ничего не имел против кроликов, и так и сказал ему.

Особенно против вареного кролика. Действительно, стряпать умеют все Хоббиты, но Сэм слыл в этом деле мастером даже по Широкому счету, и в их длительных странствованиях у него было немало случаев показать свое искусство. Посуда у него была, был даже маленький, драгоценный запас соли; но сейчас ему нужен был огонь. Он подумал немного, достал свой нож, поточил его и начал разделывать кроликов. Ему не хотелось оставлять спящего Фродо одного ни на минуту.

— Ну, Голлум, — сказал он, — у меня есть к тебе еще одна просьба.

Возьми вот эти кастрюли и принеси мне в них воды.

— Смеагол принесет, да, — ответил Голлум. — Но зачем Хоббиту вода? Он уже мылся, он уже пил?

— Это тебе все равно, — возразил Сэм. — Если ты еще не знаешь, зачем, то скоро узнаешь; и тем скорее, чем скорее принесешь. И не испорти мне кастрюль, иначе я изрежу тебя в мелкие кусочки Когда Голлум исчез, он снова взлянул на Фродо и пробормотал. — Не годится Хоббиту так худеть. Если мне удастся сварить кроликов, я разбужу его.

Он набрал сухого валежника и папоротниковых листьев, вырезал несколько пластин дерна близ ручья, пониже зарослей папоротника, сделал неглубокую ямку и развел в ней костер. Дыма от костра почти не было, только приятный, смолистый запах. Сэм хлопотал над ним, подкладывая топлива, когда Голлум вернулся, неся воду и бормоча себе под нос. Увидев огонь, он поставил кастрюли наземь и зашипел сердито и испуганно.

— Аххх! сссс! — вскричал он. — Нет! Глупые Хоббиты! Не надо этого! Не надо!

— Чего не надо? — удивленно спросил Сэм.

— Этих красссных язззыков! — прошипел Голлум. — Огонь, огонь! Он опасный, да! Он жжет, убивает. И он приведет врагов, да, да!

— Не думаю, — сказал Сэм. — Разве что мы положим в него сырых листьев и заставим дымить. Но будь что будет: я готов рискнуть, лишь бы сварить этих кроликов.

— Сварить! — в отчаянии повторил Голлум. — Испортить хорошее мясо, которое Смеагол сберег для вас, бедный, голодный Смеагол! И зачем? Они молодые, они мягкие, они вкусные. Съесть их, съесть! — Он протянул жадные пальцы к кролику, уже ободранному и лежащему у огня.

— Ну, ну! — возразил Сэм. — У каждого свой вкус. Тебе не нравятся наши лепешки, а мне — сырое мясо. Если ты подарил мне кролика, то я могу делать с ним все, что захочу, могу даже сварить его. Поймай себе другого и ешь по-своему, так, чтобы я не видел. А я послежу, чтобы костер не дымил, если это тебя тревожит.

Голлум отполз, ворча, и скрылся в папоротнике. Сэм снова окликнул его и попросил принести душистых трав и кореньев, но Голлум отказался наотрез, и ему пришлось искать приправу самому. Он нашел тимьян, дикий укроп, сорвал несколько лавровых листьев; и он дал бы многое за полдюжины картофелин или пучок репы, но для этого было еще чересчур рано.

Солнце поднималось все выше; в воздухе становилось тепло, роса на траве и листьях высохла. В конце концов кролик, по мнению Сэма, был готов.

Сэм снял кастрюли с огня и тихонько разбудил своего друга. Фродо приоткрыл глаза, увидел Сэма и проснулся окончательно. Ему опять приснилось что-то невыразимо сладостное; но снова, проснувшись, он помнил только это впечатление, а не самый сон.

— А, Сэм! — сказал он. — Ты не спишь? Что случилось? Который час?

— Солнце уже часа два как взошло, — ответил Сэм, — и, по Широкому счету, должно быть полдевятого. Но не случилось ничего. Все в порядке, только у меня нет ни луку, ни репы, ни картофеля. Я состряпал для вас кое-что; это вам будет полезно. Можно будет есть прямо из кастрюли, когда остынет немножко. Жаль, никаких мисок у меня нет.

Фродо зевнул и потянулся. — Тебе нужно было отдыхать, Сэм, — сказал он. — А разводить костер здесь опасно. Но я действительно проголодался. Чем это пахнет? Что ты состряпал?

— Подарок от Смеагола, — ответил Сэм. — Пару молодых кроликов, хотя, мне кажется, Голлум уже жалеет о них. Но приправить их было нечем, кроме кое — каких трав.

Они поели прямо из кастрюли, пользуясь по очереди одной старой ложкой и одной вилкой на двоих. Они разрешили себе съесть по половине Эльфовой лепешки. Это был настоящий пир.

— Фью! Голлум! — неромко позвал Сэм. — Иди сюда! Отведай вареного кролика, тут для тебя осталось.

Ответа не был, должно быть, он отправился поймать что-нибудь для себя, — решил Сэм. — А то, что осталось, мы съедим потом сами.

— А теперь отдохни и ты, — сказал Фродо.

— Хорошо, только не засыпайте, пока я подремлю. Я не очень в нем уверен. В нем еще осталось много Вонючки, то есть, плохого Голлума, я хочу сказать, и Вонючка становится все сильнее. Не будь кое — какой помехи, он задушил бы меня. Мы не смотрим друг другу в глаза, и ему Сэм не нравится.

О, нет, ни чуточки!

Сэм встал и спустился к воде, чтобы вымыть посуду. Обернувшись оттуда, он увидел, что солнце уже поднялось над туманом, дымом или мраком, вечно лежащим на востоке, и пронизывает древесные кущи длинными золотыми лучами.

И в этом освещении он ясно различил тонкую синевато — серую струйку, вьющуюся над папоротниками, и не сразу понял, что это — дымок от его костра, который он забыл погасить.

Он тихонько ахнул и заспешил назад, но вдруг остановился. Что он услышал — свист, или же голос какой — то птицы? Если и свист, то свистел не Фродо. Вот опять свист, и с другой стороны! Сэм со всех ног кинулся вверх по склону.

Он увидел, что сырые листья у костра затлелись от случайно сдви — нувшейся головешки. Торопливо он затоптал огонь, расшвырял золу и закрыл ямку дерном, потом подполз к Фродо.

— Вы слышали свист и ответ на него? — шепотом спросил он. — Вот только что. Я сначала подумал — не птица ли, но скорей похоже, что это кто-то подражает птице. Боюсь, что костер у меня дымился все-таки. Я никогда не прощу себе…

— Тссс! — прошептал Фродо. — Кажется, я слышу голоса.

Они быстро увязали свои сумки, вскинули их за спину и, забравшись глубже в чащу кустарника, притаились там, прислушиваясь.

Сомнения не было: тихие, осторожные голоса все приближались. И вдруг один из них раздался совсем близко.

— Вот! Вот откуда шел дым! — сказал он. — Оно где-то здесь, поблизости. Наверное, в кустах. Мы поймаем его, как кролика в капкан. А тогда мы узнаем, что это такое.

— Да, и что ему известно, — добавил другой голос. На поляну вышли, со всех сторон одновременно, четыре человека. Так как ни бежать, ни прятаться было больше нельзя, то Фродо с Сэмом выскочили на свободное место и стояли спиной к спине, выхватив мечи.

Если они удивились тому, что увидели, то Люди на полянке удивились еще больше. Их было четверо, и они были высокие и статные; у двоих были копья с широкими лезвиями, у остальных — большие, почти вровень с их ростом, луки и колчаны, полные оперенных зеленым стрел. На поясе у каждого висел меч. Все четверо были одеты в зеленое и коричневое различных оттенков, словно для того, чтобы ходить невидимыми в рощах Итилиена; на руках у них были зеленые перчатки, на лицах — зеленые маски и капюшоны, в прорезях которых блестели зоркие, внимательные глаза. Фродо невольно вспомнился Боромир: эти Люди похожи на него и ростом, и осанкой, и манерой говорить.

— Мы нашли не то, что искали, — сказал один из них. — Но что же мы нашли?

— Это не Орки, — сказал другой, выпуская рукоять своего меча, за который схватился, увидев оружие в руках у Фродо и Сэма.

— Эльфы? — недоуменно спросил третий.

— Нет, не Эльфы, — ответил четвертый, выше всех ростом, и, по-видимому, их начальник. — Эльфы не приходят больше в Итилиен. И Эльфы, как говорят, очень хороши собою.

— А мы, значит, нет? — возразил Сэм. — Большое спасибо. А когда вы кончите обсуждать нас, то, может быть, скажете, кто вы такие и почему не позволяете усталым путникам отдохнуть?

Высокий зеленый Человек мрачно засмеялся. — Я Фарамир, начальник воинов Гондора, — сказал он. — Но в этой стране не бывает путников, только слуги Черной Крепости или Белой.

— Но мы не служим ни той, ни другой, — возразил Фродо. — Мы просто путники, что бы там ни говорил доблестный Фарамир.

— Тогда говорите поскорее, кто вы и куда идете, — приказал Фарамир. — Мы заняты, и сейчас не время и не место для болтовни или загадок. Да, а где же третий?

— Третий?

— Да, тот, кого мы видели у озера, вон там. Вид у него подозрительный. Это, должно быть, какая-то порода Орков — лазутчиков, или же он им служит. Он ускользнул от нас.

— Я не знаю, где он, — произнес Фродо. — Это наш спутник, встреченный нами случайно, и я за него не отвечаю. Если вы его разыщете, то не убивайте, а приведите или пришлите к нам. Это жалкое, бродячее существо, и я временно забочусь о нем. А что до нас, то мы — Хоббиты из Шира, далекого отсюда на северо — запад, за многими реками. Меня зовут Фродо, сын Дрого, а со мною Сэмвиз, сын Хемфаста, мой достойный друг. Мы — пришли сюда издалека, — из Ривенделля, или Имладриса, как называют его некоторые. — Тут Фарамир вздрогнул и стал слушать внимательнее. — Семеро спутников у нас было; одного мы потеряли в Мориа, с остальными расстались в Парт Галене, повыше Рауроса: двое были мои сородичи, один Карлик, один Эльф и двое Людей. Один из них назывался Арагорном, другой — Боромиром, и он говорил, что пришел из Минас Тирита, города на юге.

— Боромир! — воскликнули все четверо.

— Боромир, сын правителя Гондора? — произнес Фарамир, и глаза у него сверкнули. — Вы были с ним? Это действительно новость, если это правда.

Знайте, чужеземцы, что Боромир, сын Денетора, был Стражем Белой башни и нашим верховным начальником. Нам очень не хватает его. Но кто же вы, и что у вас общего с ним — говорите скорее, ибо солнце стоит уже высоко.

— Вы помните ту загадочную запись, из-за которой Боромир отправился в Ривенделль? — спросил Фродо. — Ту, где говорилось о Сломанном Мече и об Имладрисе?

— Конечно, помню, — ответил изумленный Фарамир. — Если вы знаете о ней, то, значит, говорите правду.

— Сломанный Меч принадлежит Арагорну, нашему спутнику, — сказал Фродо, а мы — те Хоббиты, о которых сказано в хронике.

— Это я вижу, — задумчиво произнёс Фарамир. — Возможно, это и так. А что это за Знак Гибели?

— Он скрыт пока, — ответил Фродо, — но, несомненно, в свое время откроется.

— Мы должны узнать о нем больше, — сказал Фарамир. — И о том, что привело вас так далеко на восток, в тень этого… — Он указал в сторону горного хребта, не называя его по име — ни. — Но не сейчас. У нас есть важное дело. Вы в опасности, и сегодня вы не уйдете далеко, по дороге или без нее. До конца дня вам предстояли бы жестокие битвы; а тогда — либо смерть, либо бегство к Андуину. Я оставлю с вами двоих для охраны, ради вашего блага — и моего. Разумный не станет доверять случайным встречам на дорогах этой страны. Если я вернусь, мы с вами еще поговорим.

— Прощайте! — произнес Фродо, низко кланяясь — Думайте, как хотите, но я — друг всех врагов Одного Врага. Мы пошли бы с вами, если бы мое дело позволило, но не Хоббитам равняться с такими могучими воинами, как вы. Да сияет солнце на ваших мечах!

— Хоббиты — учтивый народ, кем бы они ни были, — заметил Фарамир. — Прощайте!

Хоббиты снова сели, ничего не говоря друг другу о своих тревогах и опасениях. Двое стражей остались поблизости, в тени лавровых деревьев; иногда они снимали маски, чтобы остыть, и Фродо увидел, что лица у них красивые и бледные, печальные и гордые, что они темноволосы и сероглазы.

Они тихо беседовали между собою, сначала на Общем Языке, потом на языке своего племени, и Фродо с изумлением заметил, что их язык очень похож на наречие Эльфов; и он глядел на них удивленно, догадываясь, что видит, вероятно, Дунедаинов Юга, потомков обитателей Вестернессе.

Он заговорил с ними, но они отвечали ему осторожно и медленно. Их звали Маблунг и Дамрод, и они были воинами Гондора, Бродягами Итилиена; их предки жили в этой стране еще до того, как она была завоевана Врагом, и из таких людей правитель Денетор выбирал разведчиков, которые тайно переправлялись через Андуин и сражались с Орками между Рекой и Эфель Дуатом. Они редко заходили на восток так далеко, как сегодня, но в этот день им было приказано выследить отряд, идущий с юга, и напасть на него.

Они рассказали ему, что когда — то между Гондором и Харадом, страной юга, был договор о дружбе, но настоящей дружбы не было; а недавно стало известно, что в Хараде побывали посланцы Врага и он перешел на сторону Мордора или вернулся к нему. Воины считали, что Минас Тирит обречен рано или поздно погибнуть, но решили бороться до последней возможности.

— Люди с Юга идут в Черную Крепость целыми толпами, — сказал Маблунг.

- Идут по дорогам, сделанным руками Гондора! Ну, мы их проучим. Мы узнали, что большой отряд их должен пройти сегодня здесь около полудня. Но они не пройдут! Не пройдут, пока вождем у нас Фарамир. Он кидается в самые опасные стычки, но либо он защищен чарами, либо судьба хранит его для какого-то другого конца.

Они умолкли и стали прислушиваться. Сэм, не выдержав напряжения, осторожно выглянул из папоротника и увидел, что повсюду среди деревьев двигаются Люди — в одиночку или группами, крадучись или ползком, едва видимые в своих зеленых и коричневых одеждах среди стволов и в зелени. Все они были в перчатках и масках, и все — вооружены так же, как Фарамир и его спутники. Вскоре они прошли и исчезли. Солнце уже сдвинулось к югу, и тени укоротились.

"Интересно, где эта дрянь — Голлум? — подумал Сэм, заползая глубже в тень деревьев. — Либо его поймают, приняв за Орка, либо он изжарится на солнце. Но надеюсь, что он сам о себе позаботится". Он лег рядом с Фродо и задремал.

Разбудили его звуки рога и громкие, близкие крики. Он ясно слышал лязг стали о сталь, звон лезвий о шлемы, глухой стук клинков о щиты; крики и вопли раздавались совсем близко, и один голос, громче и отчетливее всех, восклицал: — Гондор! Гондор!

— Как будто сто кузнецов гремят по ста наковальням, — сказал Сэм, обращаясь не то к Фродо, не то к себе самому. — И они к нам чересчур близко, по-моему.

Шум усилился еще больше. — Смотрите! — вскричал Дамрод. — Смотрите, южане вырвались и бегут сюда. Вот они! А наши люди — за ними, и Фарамир впереди!

Любопытство одолело Сэма, он присоединился к охранявшим их воинам и даже забрался на одно из невысоких деревьев. Ему удалось увидеть, как бегут вниз ло склону рослые Люди, одетые в красное, а за ними гонятся зеленые воины. Сверкали мечи, свистели стрелы. Вдруг у самой их полянки, чуть не прямо на них, упал, ломая молодую поросль, Человек в красном; он остался лежать в папоротнике ничком, а из шеи у него, пониже золотого ожерелья, торчала стрела с зеленым оперением. Алая одежда у него была вся в клочьях, чешуйчатый панцирь из бронзовых пластинок изрублен, черные, переплетенные золотыми шнурами, волосы пропитались кровью, а в смуглой руке зажат меч с обломанным лезвием.

Впервые Сэм увидел битву Людей с Людьми, и это зрелище ему не понравилось. Он был рад, что не видит лица убитого. Ему хотелось бы узнать, как зовут этого человека, и откуда он родом, и действительно ли он был злым и жестоким, и какими угрозами или какою ложью его завлекли умирать так далеко от родины, и не лучше ли было бы, если бы он пришел сюда с миром, — все эти мысли молнией промелькнули у него в мозгу и исчезли. Битва отдалялась, и ее шум уже затихал.

Сэм глубоко вздохнул. — Вот как бывает! — сказал он, спустившись с дерева. — Ну, а теперь, когда все уже кончилось, я хотел бы соснуть.

— Спите, пока можете, — ответил Маблунг. — Но если наш вождь не ранен, то вернется, а тогда мы быстро снимемся с места. Как только Враг узнает об этой битве, за нами кинется погоня, а это будет скоро.

— Тогда уходите потише, — сказал Сэм. — Не мешайте мне спать. Мы шли всю ночь без отдыха.

Маблунг засмеялся. — Едва ли наш начальник позволит вам оставаться здесь, — заметил он. — Ну, увидим.

ГЛАВА VI ОКНО ЗАКАТА

Когда Сэм проснулся, ему показалось, что он продремал лишь несколько минут; но было уже далеко за полдень и Фарамир вернулся. С ним пришли все его воины, уцелевшие я битве, — человек двести или больше. Они расположились широким полукругом, и Фарамир сидел посредине, а Фродо стоял перед ним. Это было странно похоже на допрос пленного.

Сэм, никем не замеченный, потихоньку выполз из зарослей и уселся в конце одного из рядов, откуда мог видеть и слышать все происходящее. Он смотрел и слушал внимательно, каждую минуту готовый броситься на помощь Фродо. Фарамир был без маски, и Сэму было видно его лицо — суровое и властное, с пытливым взглядом пристальных серых глаз. В этих глазах, не отрывавшихся от Фродо, читалось сомнение.

Сэм очень быстро понял, что Гондорский вождь не удовлетворен ответами Фродо на .многие вопросы: какую роль он играл в Отряде, вышедшем из Ривенделля; почему он покинул Боромира, куда идет теперь; а главное — какая связь между ним и Знаком Гибели. Фарамир видел, что Фродо скрывает от него что-то важное.

— Но именно с приходом Хоббитов должен открыться Знак Гибели. — настаивал он. — Если вы и есть те самые Хоббиты, то вы принесли этот Знак — чем бы он ни был — на Совет, о котором рассказали мне, и Боромир видел его.

Вы не отрицаете этого?

Фродо промолчал.

— Так! — произнес Фарамир. — Тогда я хотел бы узнать от вас о нем побольше: все, что касается Боромира, касается и меня. В хрониках сказано, что Изильдур погиб от стрелы Орка. Но Орковых стрел множество, и Боромир Гондорский не стал бы считать такую стрелу Знаком. Может быть, вы храните эту вещь у себя? Она скрыта, сказали вы; не потому ли, что вы предпочли скрыть ее?

— Нет, не потому, — ответил Фродо, — Она не принадлежит мне. Она не принадлежит никому из смертных; но если кто из смертных имеет права на нее, то это — Арагорн, сыя Арагорна, о котором я говорил вам: вождь нашего Отряда от Мориа до Рауроса.

— Почему он, а не Боромир, сын правителя города, построенного сынами Изильдура?

— Потому что Арагорн — прямой потомок Изильдура, и меч, который он носит, принадлежал его великому предку.

По рядам воинов пронесся пораженный шепот: — Меч Изильдура! Меч Изильдура прядет в Минас Тирит! — Но лицо Фара — мира оставалось бесстрастным.

— Возможно, — произнес он. — Но если этот Арагорн когда-нибудь придет в Мияас Тирит, то ему придется доказать свои притязания. Когда я выходил из Города, неделю назад, то там не было ни его, ни кого-либо другого из вашего Отряда.

— Боромир его притязания признал, — возразил Фродо. — Конечно, будь Боромир здесь, он ответил бы на все ваши вопросы. А так как он был в Парт Галене уже давно, а оттуда намеревался направиться прямо в ваш город, то, вернувшись туда, вы скоро узнаете вое ответы. Моя роль в Отряде известна ему, как и всем прочим, ибо она возложена на меня самим Эльрондом, в Имладрисе, в присутствии всего Совета. Я пришел в эту страну в силу своей Миссии, но не должен говорить о ней ни с кем, кроме Отряда. А те, которые называют себя врагами Врага, сделают хорошо, если не будут мешать мне.

Неизвестно, что Фродо при этом чувствовал, но говорил он гордо, и Сэму это понравилось; но Фарамира его ответ не удовлетворил.

— Вот как! — произнес он. — Вы предлагаете мне заниматься своими делами и вернуться домой, а вас оставить в покое? Боромир расскажет все, когда придет, говорите вы. Когда придет! Были ли вы другом Боромира?

Тут Фродо ярко вспомнилось, как Боромир напал на него, и на мгновение он заколебался. Пристальный взгляд Фарамира, следивший за ним, сделался жестким и неприязненным.

— Боромир был отважным членом нашего Отряда, — сказал наконец Фродо. — Да, если говорить обо мне, то я был его другом.

Фарамир мрачно усмехнулся. — Значит, вы огорчитесь, если узнаете, что Боромир убит? — спросил он.

— Конечно, огорчусь, — ответил Фродо и вдруг задрожал, увидев, как сверкнули глаза у Фарамира. — Убит? — повторил он. — Вы хотите сказать, что он действительно мертв и что вы знали об этом с самого начала? Вы хотели поймать меня на слове, вы играли со мной? Или вы сейчас хотите завлечь меня обманом в ловушку?

— Я не стану завлекать обманом даже Орка, — возразил Фарамир.

— Но как же тогда он умер и как вы узнали об этом? Вы сказали, что никого из нашего Отряда не было в городе, когда вы уходили…

— О том, как он умер, я надеялся узнать от его друга и спутника, — сказал Фарамир.

— Но он был жив и здоров, когда мы расстались! — вскричал Фродо. — И он должен быть в живых, насколько я знаю, хотя этот мир полон опасностей…

— Конечно, — произнес Фарамир. — И предательство — не последняя из них.

Сэм слушал этот разговор, и его гнев и нетерпение все возрастали. Этих последних слов он уже не мог снести и, вскочив, в два прыжка очутился рядом со своим другом.

— Послушайте, начальник! — вскричал он, остановившись прямо перед Фарамиром, подбоченившись и сердито глядя ему в лицо; воины кругом зашептались, некоторые с улыбкой. — Послушайте, к чему вы гнете? Давайте договоримся об этом, лока на нас не кинулись все Орки Мордора! Если вы думаете, что мой друг убил этого вашего Боромира и убежал, то это чепуха; но скажите откровенно, и дело с концом. А тогда скажите, что намерены делать с нами. Но плохо, когда люди говорят о борьбе с Врагом, а сами не могут не мешать другим бороться с яим по-своему. Он бы очень порадовался, если бы увидел вас сейчас. Подумал бы, что приобрел нового дружка, да!

— Довольно! — произнес Фарамир сурово, но без гнева. — Не говорите так в присутствии вашего друга, который, конечно, умнее вас. И не нужно напоминать м не о нашей опасности. Даже сейчас я медлю, чтобы судить справедливо в трудном деле. Будь я таюим же торопливым, как вы, я давно уже убил бы вас, ибо мне приказано убивать всякого, кого я найду в этой стране без пропуска от правителя Денетора. Но я не убиваю ни человека, ни зверя без нужды, и даже когда убиваю — без удовольствия. Я и не говорю без необходимости. Так что успокойтесь. Садитесь рядом со своим другом и молчите.

Сэм покраснел до ушей и повиновался. Фарамир снова обратился к Фродо:

- Вы опросили, как я узнал о том, что сын Денетора умер. Вести о смерти крылаты, а родич о родиче узнает сразу. Боромир был моим братом. — Скорбная тень прошла по его лицу. — Помните ли вы какую — либо особую примету у Боромира? Что — нибудь из его оружия или снаряжения?

Фродо задумался нэ минуту, опасаясь ловушки и стараясь догадаться, к чему может привести этот разговор. Он еле сумел спасти Кольцо от алчных рук Боромира и не знал, сможет ли уберечь его сейчас, окруженный таким множеством могучих, воинственных Людей. Но в то же время ему казалось, что Фарамир, хотя и очень похож на своего брата, менее себялюбив, рассудительнее и строже, чем тот.

— Я помню, что у Боромира был рог, — сказал он наконец. — Большой рог, оправленный в серебро, с непонятными надписями на нем.

— Вы помните правильно, — подтвердил Фарамир. — Значит, вы действительно видели его. Это был рог дикого быка с Востока, и надписи на нем сделаны древними рунами. В течение многих поколений он переходил в нашем роду от отца к старшему сыну; и говорят, что если в час нужды затрубить в него, где-либо в древних пределах Гондора, то его звук всегда будет услышан.

За пять дней до того, как мне выйти из города, то есть одиннадцать дней назад, считая от нынешнего, я услышал звук этого рога: он донесся с севера, очень слабо. Мы сочли это дурным знаком, ибо никто ничего не знал о Боромире с тех пор, как он уехал, и никто из стражей на наших границах не видел его. А на третью ночь после того я держал стражу на Реке близ Осгилиата — враг часто выходит оттуда и нападает на нас, и около полуночи увидел, что по Реке плывет лодка, маленькая серая лодка странного вида, с высоким носом, и ни на веслах, ни на руле в ней никого не было.

Мне стало страшно, потому что вокруг лодки стояло слабое сияние. Но я встал и вошел глубоко в воду; а лодка повернулась медленно и прошла мимо меня: я мог бы прикоснуться к ней, если бы протянул руку. Мне показалось, что она до краев наполнена светящейся водой; и, погруженный в эту воду, лежал Боромир, мой брат — мертвый!

Его меч был сломан и лежал у него поперек колен. Я узнал все его оружие, не хватало только рога. И на нем был пояс, незнакомый мне, красивый пояс из кованых золотых листьев. Я окликнул моего брата по имени, но он был мертв и не ответил мне. Лодка снова повернула по течению и уплыла, исчезла.

Это было, как сон, но не было сном, потому что я не проснулся после этого.

Вот так я узнал, что мой брат умер и уплыл пр Великой Реке в Великое Море.

— Увы! — произнес Фродо. — Да, это был Боромир, такой, каким я знал его. Золотой пояс он получил в Лориене, из рук прекрасной Галадриэль. От нее же мы получили вот эти серые плащи, плащи Эльфов. И вот эту пряжку. — Он прикоснулся к зеленому с серебром листу, скреплявшему его плащ у горла.

Фарамир присмотрелся к пряжке. — Да, это та же работа, — сказал он. — Так значит, вы побывали в Лориене? — Он взглянул на Фродо с новым изумлением и продолжал мягче: — Я уже начинаю понимать многое из того, что кажется странным в вас. Не расскажете ли вы о себе побольше? И о других.

Мне горько думать, что Боромир погиб так далеко от своей родины.

— Я не могу сказать больше того, что уже сказал, — ответил Фродо. — Но ваш рассказ внушает мне дурные предчувствия. То, что вы видели, было, по — моему, отражением того, что случилось или могло случиться, если только это не новая хитрость Врага. На Болотах Смерти я тоже видел лица древних воинов, давно погибших и лежащих глубоко под водой.

— Нет, — произнес Фарамир. — То, что делает Враг, напол — няет душу ненавистью, а у меня в душе была только скорбь.

— Но разве лодка могла бы пройти по водопадам?

— А эта серая лодка — откуда она?

— Из Лориена, — ответил Фродо. — В трех таких лодках мы плыли по Реке.

Они сделаны Эльфами.

Фарамир покачал головой. — Вы были в Скрытой Стране, — сказал он, — но, кажется, плохо знаете ее силы. Кто встретился с Великой Волшебницей, обитающей в Золотых Лесах, с тем потом всегда может случиться что — нибудь удивительное и странное. Ибо опасно для смертного войти туда и выйти оттуда, и немногие выходили оттуда неизменившимися.

Он сжал руки и воскликнул: — О Боромир, что она сказала тебе? Что прочла в твоем взгляде? Что пробудилось тогда у тебя в сердце? Почему ты отправился в Лориен, а яе вернулся домой своим прежним путем?

Успокоившись, он снова обратился к Фродо: — Мне кажется, на эти вопросы могли бы ответить вы, Фродо, сын Дрого. Но, может быть, не здесь и не сейчас. А если вы думаете, что лодка была лишь видением, то я скажу вам вот что. Рог Боромира вернулся, и не в видении. Он вернулся, разрубленный надвое словно ударом топора или меча. Одну его половину нашли в камышах близ устья реки Энтов, другую выловил в Андуине человек, переправлявшийся по своим делам. Это странно, но, как говорят, убийство всегда хочет сказать о себе.

И вот теперь тот рог, разрубленный надвое, лежит на коленях у Денетора, ждущего вестей в своем дворце Правителя. А вы не хотите рассказать мне ничего о том, как он был разрублен.

— Нет, я ничего не знаю об этом, — ответил Фродо. — Но если мои расчеты верны, то вы слышали его в тот самый день, когда мы — вот этот мой друг и я — покинули Отряд. А теперь ваши слова внушают мне страх и тревогу.

Ибо если Боромир в тот день подвергся опасности и был убит, то я должен опасаться, что с ним погибли и все мои спутники. А они были моими родичами и друзьями.

Не можете ли вы отказаться от всех своих подозрений и отпустить меня?

Я устал, я полон скорби и страха. Но у меня есть задача, которую я должен выполнить или попытаться выполнить, пока меня тоже не убили. И мне тем более нужно спешить, если из всего Отряда уцелели только мы двое.

Вернитесь же в свой огород, доблестный Фарамир, и защищайте его, пока можете, а мне предоставьте идти туда, куда велит мне идти мой рок.

— Я не вполне удовлетворен нашей беседой, — произнес Фарамир, — но мне кажется, вы боитесь еще больше, чем нужно. Если не жители Лориена, то кто еще мог обрядить Боромира для погребения? Не Орки и не слуги Безымянного.

Кто-нибудь из вашего Отряда, вероятно, еще жив.

Но, как бы то ни было, в вас, Фродо, я не сомневаюсь больше. Если тяжелое время научило меня разбираться в словах и взглядах Людей, то в Хоббитах я тоже смогу разобраться. Хотя… — Он улыбнулся. — Хотя в вас, Фродо, есть что-то странное, что-то от Эльфов. Но в ваших словах я услышал больше, чем думал сначала. Я должен был бы взять вас в Минас Тирит, чтобы вы ответили Денетору на все его вопросы. Но моя жизнь будет под угрозой, если я не выберу путь, который будет к добру для нашего города. Поэтому я не буду торопиться с решением. Но мы должны уйти отсюда немедленно!

Он вскочил, отдал приказания. Тотчас же воины, окружавшие его, разбились на небольшие группы и разошлись в разные стороны, исчезая среди скал и деревьев. Остались только Маблунг и Дамрод.

— А вы, Фродо и Сэмвиз, пойдете с нами, — сказал Фарамир. — Вам нельзя идти по этой дороге на юг, если таково было ваше намерение. Некоторое время она будет опасной; во всяком случае, после сегодняшней битвы она будет охраняться строже прежнего. И, я думаю, вы все равно не сможете больше идти сегодня, потому что устали. Мы тоже. Мы пойдем Теперь в наше потайное убежище, милях в десяти отсюда. Орки и лазутчики Врага еще не обнаружили его, а если и обнаружат, то мы сможем держаться там долго даже против многих. Там мы можем отдохнуть, и вы с нами. Завтра я решу, как поступить лучше для себя и для вас.

Фродо не оставалось ничего другого, как лишь подчиниться этому совету

- или приказанию. Сейчас, во всяком случае, это казалось ему самым разумным, так как стычка людей Гондора с воинами Врага сделала дорогу по Итилиену еще опаснее, чем раньше.

Они двинулись в путь немедленно: оба зеленых воина немного впереди, а за ними — Фарамир с Фродо и Сэмом. Обогнув озеро, в котором Хоббиты купались, они перешли ручей, поднялись по склону и вступили в чащу деревьев, тянувшуюся вниз и на запад. Они шли быстро и бесшумно, в чем Люди не уступали Хоббитам, и тихо беседовали на ходу.

— Я прервал наш разговор, — сказал Фарамир, — не только потому, что время не терпело, как напомнил мне Сэмвиз, но и потому, что мы — приблизились к вещам, о которых лучше не говорить при всех. Вот почему я обращался больше к гибели моего брата, а не к Знаку Гибели. Вы были со мною не совсем откровенны, Фродо.

— Я не лгал вам и сказал всю правду, какую мог, — возразил Фродо.

— Я не упрекаю вас, — произнес Фарамир. — В трудный миг вы говорили искусно и разумно. Но я узнал или понял из ваших слов больше, чем вы сказали. Вы были не в дружбе с Боромиром или вы расстались не в дружбе с ним. Мне кажется, что вы и ваш друг Сэмвиз чем — то обижены. Я очень любил своего брата и с радостью отомстил бы за его смерть, но я хорошо знал его.

Знак Гибели… я решусь сказать, что этот Знак стоял между вами и был причиной раздоров в Отряде. Очевидно, это какая — то великая драгоценность, а такие вещи не ведут к миру между союзниками, если верить старым преданиям. Метко ли я попал?

— Почти, — ответил Фродо, — но не совсем в цель. В нашем Отряде не было раздоров, хотя разногласия были: разногласия о том, какой путь избрать после Парт Галена. И, во всяком случае, старые предания говорят нам также, как опасны опрометчивые речи о… драгоценностях.

— А, я так и думал: раздоры были только у вас с Боромиром. Увы! Злой рок наложил печать на ваши уста, а вы последним видели его; и вот я не могу узнать о том, о чем так жажду узнать: что было у него на сердце и в мыслях в его последний час. Ошибался он или нет, я не знаю; но я уверен в одном: он умер доблестно, совершая какой — то подвиг. Мертвый, он был еще прекраснее, чем живой.

Но, Фродо, я был сначала очень настойчив с вами относительно Знака Гибели. Простите меня. В такое время и в таком месте это было неразумно, но у меня не было времени сосредоточиться. Мы выдержали жаркую битву, и пришлось думать о многом сразу. Но уже тогда я знал, что приближаюсь к цели, и намеренно отклонился в сторону. Ибо вы должны знать, что среди Правителей города хранится много древних знаний, неизвестных остальным. Мы ведем свой род от первого Правителя, который был наместником короля Эарнура, а этот король был бездетен и погиб на войне. С тех пор Правители сменяют друг друга в Гондоре, поколение за поколением. Боромир считал даже, что наш отец мог бы сам стать королем, и был очень недоволен, что тот не желает этого. Бедный Боромир! Говорит ли это вам что-нибудь о нем?

— Говорит, — ответил Фродо. — Но к Арагорну он всегда относился с уважением.

— Не сомневаюсь, — сказал Фарамир. — Но непосредственно они еще не сталкивались. Они еще не достигли Минас Тирита и не были соперниками в бою.

Но я отклонился. Мы, сыновья Денетора, знаем много древних преданий, и в наших сокровищницах хранится много древних записей: на пергаменте и на камне, на листах золота и серебра. Некоторые никто больше не может прочесть, остальные прочтет не всякий. Я читаю немного, ибо меня научили этому. Именно ради этих записей и пришел к нам Серый Скиталец. Я был ребенком, когда впервые увидел его, и с тех пор он бывал у нас еще два или три раза.

— Серый Скиталец? — переспросил Фродо. — А имя у него было?

— Мы звали его Митрандиром, как Эльфы, и он позволял это, — ответил Фарамир. — "У меня много имен в различных странах, — говорил он. — Я Митрандир для Эльфов, Таркун для Гномов; Олорином был я на Западе, в дни забытой юности, на Юге — я Инкан, на Севере — Гандальф; а на Востоке я не бываю".

— Гандальф! — ахнул Фродо. — Я так и думал. Гандальф Серый, лучший из всех советников, вождь нашего Отряда! Он погиб в Мориа.

— Митрандир погиб! — повторил Фарамир. — Злая судьба словно преследует ваш Отряд! Но, право, трудно поверить, что-бы мог погибнуть такой мудрец, обладавший такой силой, — ибо много чудесного совершил он среди нас, — и чтобы столько мудрости было отнято у мира. Уверены ли вы в этом или же он просто покинул вас и ушел своими путями?

— Увы! — ответил Фродо. — Я видел, как он упал в огонь.

— Я угадываю в этом какую — то ужасную повесть, — произнес Фарамир, — которую вы, быть может, расскажете мне вечером. Этот Митрандир, как я вижу теперь, был не только собирателем знаний, но и внушителем деяний, совершающихся в наше время. Будь он с нами, когда мы говорили о той записи, он смог бы объяснить ее на месте. Но, может быть, он и не сделал бы этого, и Боромиру суждено было отправиться в Имладрис. Митрандир никогда не говорил нам ни о своих целях, ни о замыслах. Денетор разрешил ему заглянуть в наши хранилища, но он не говорил, зачем ему это. Он искал и выспрашивал у нас все, что касалось той великой битвы, когда Неназываемый был разбит. И он часто расспрашивал об Изильдуре и о его гибели, хотя о ней мы знаем немногое.

Фарамир понизил голос почти до шепота. — Но я узнал, или догадался, и с тех пор сохраняю в тайне вот что: перед тем, как выйти в последний поход из Гондора, Изильдур отнял у Неназываемого что-то. Оно и было целью всех расспросов Митрандира. Что это за предмет — я не могу догадаться; но он должен быть чем — то могучим и опасным. Может быть — гибельным оружием, которое измыслил Темный Владыка. Если оно могло давать перевес в битве, то вполне понятно, что Боромиру, отважному и гордому, часто безрассудному, но всегда жаждущему победы Минас Тирита — ас нею и собственной славы, — что ему захотелось завладеть этим сокровищем. Увы! Зачем только он поехал к Эльронду! Мой отец и его советчики хотели выбрать меня, но он сам предложил себя, как старшего и более сильного (то и другое верно), и удержать его было невозможно.

Но вы не тревожьтесь. Я бы не взял этой вещи, даже если бы нашел на дороге. Пусть бы даже Минас Тирит погибал, и я один мог спасти его, я не применю оружия Врага ради спасения Города, ради своей славы. Нет, такая слава мне не нужна, Фродо!

— То же говорилось и на Совете, — произнес Фродо. — То же говорю и я.

Мне бы вообще хотелось ничего не знать обо всех этих делах.

— Что до меня, — продолжал Фарамир, — то я хотел бы только, чтобы вернулись прежние времена и чтобы Минас Тирит снова стал Минас Анором, Городом Луны, сияющим и прекрасным, равным среди равных, а не господином среди рабов. Война неизбежна, если мы защищаем свою жизнь от насильника, стремящегося поглотить нас; но я люблю меч не за то, что он острый, и стрелу — не за ее полет, и воина — не за его силу. Я люблю только то, что они защищают: нашу родину. И я всегда буду любить ее — за красоту, за древность, за мудрость. Любить и чтить, как чтут люди какого — нибудь мудрого старца: чтить, но без страха.

Не бойтесь же! Я не требую, чтобы вы сказали мне больше. Я даже не спрошу, правильно ли угадываю сейчас. Но если бы вы мне доверились, то я мог бы дать вам совет в вашем деле, каким бы оно ни было, мог бы даже помочь вам.

Фродо не ответил. Ему очень хотелось довериться этому серьезному молодому человеку, говорившему так хорошо и разумно, — открыть ему свою душу и попросить совета и помощи. Но что-то удерживало его. Сердце у него сжималось от страха и горя: ведь если действительно из всего Отряда уцелели только они с Сэмом, а на это было очень похоже, — то он остался единственным хранителем тайны. Лучше незаслуженное недоверие, чем опрометчивые слова. Кроме того, образ Боромира, так страшно изменившегося в своем стремлении к Кольцу, все время вставал у него в памяти, когда он смотрел на Фарамира или слушал его голос: братья были так различны, но все же так похожи друг на друга.

Некоторое время они шли молча, бесшумно скользя среди деревьев, словно серые :; зеленые тени; в ветвях над головой у них пели птицы, и солнце заливало сиянием вечнозеленые кроны лесов Итилиена.

Сэм не принимал участия в разговоре, хотя слушал внимательно; и в то же время он напрягал свой чуткий слух Хоббита, чтобы уловить все лесные звуки вокруг. Он заметил, что имя Голлума во всем разговоре не было упомянуто ни разу: и он радовался этому, хотя и сознавал, что напрасно было бы надеяться никогда больше не услышать его. Вскоре он заметил, что хотя они идут одни, но вокруг них мелькает множество Людей — все они спешат к какой — то хорошо известной им цели.

Раз или два он быстро обернулся, словно почувствовал, что кто-то следит за ними сзади; ему показалось, что за деревьями мелькнуло что-то маленькое, черное. Он хотел было крикнуть, но раздумал. — Я не уверен в этом, — сказал он себе. — Да и зачем напоминать им об этом негодяе, раз они предпочитают забыть о нем? Я бы тоже хотел забыть, да не могу.

Постепенно деревья становились все реже, а склон — все круче. Они свернули вправо и вышли к речке, текущей в узком ущелье: это был тот самый ручеек, что вытекал из озера, но теперь он превратился в быстрый поток, сверкавший по камням в глубоко прорытом русле, берега которого густо заросли остролистником и можжевельником. Оборачиваясь к западу, путники могли видеть далеко внизу, в сияющей дымке, низины и обширные луга, а еще дальше — отсвечивающие под вечерним солнцем воды широкого Андуина.

— Здесь — увы! — я должен оказать вам неучтивость, — сказал Фарамир. — Надеюсь, вы простите ее тому, кто до сих пор ставил учтивость выше отданных ему приказов и не захотел ни убивать, ни связывать вас. Но мне приказано, чтобы ни один чужеземец, будь он даже нашим союзником из Рохана, не видел пути, по которому я сейчас поведу вас. Я вынужден завязать вам глаза.

— Как вам угодно, — ответил Фродо. — Так, в случае необходимости поступают даже Эльфы, и так вступили мы в пределы Лориена. Гимли — Карлику это не понравилось, но Хоббиты подчинились.

— Место, куда я веду вас, не так прекрасно, — сказал Фарамир, — но я рад, что вы подчиняетесь добровольно, без насилия.

Он подозвал Маблунга и Дамрода. — Завяжите глаза нашим гостям, — сказал он. — Плотно, но так, чтобы не причинить боли. Рук им не связывайте.

Они дадут слово не пытаться подсматривать. Я бы положился на них, если бы они пообещали мне просто зажмуриться, но глаза могут открыться сами, когда нога оступается. Ведите их так, чтобы они не споткнулись.

Воины завязали Хоббитам глаза зелеными шарфами, опустили им капюшоны на лицо, потом, взяв каждого за руку, повели вперед. Идя в темноте, Фродо и Сэм могли только догадываться о своем пути. Тропинка начала круто спускаться, а склоны вокруг нее сблизились так, что им пришлось идти гуськом, и каменные стены почти прикасались к ним с обеих сторон; зеленые воины шли позади, положив им руки на плечи. Иногда их приподнимали в воздух и проносили, вероятно, через наиболее крутые и опасные места. Шум бегущей воды слышался все время справа, с каждым шагом все ближе и громче. Наконец они остановились, и воины несколько раз быстро повернули их кругом, так что они вовсе потеряли чувство направления. Потом тропа поднялась немного вверх; стало хо лодно, и шум воды отдалился. Потом их подняли и понесли вниз, вниз, по многим ступенькам, и обогнули угол. Шум воды раздался вдруг совсем близко и громко; вода плескалась и журчала словно вокруг них, и на руках и щеках у себя они ощутили мелкие брызги. Наконец им позволили встать на землю, и они стояли, не видя ничего, полуиспуганные, не зная, куда попали. Никто не говорил ни слова.

Потом за спиной у них раздался голос Фарамира: — Снимите с них повязки! — Шарфы с них сняли, капюшоны откинули; они взглянули и ахнули от изумления.

Они стояли на гладком, мокром каменном полу, и позади них темнело устье прохода, ведущего в недра скалы. А впереди висела тонкая водяная завеса, так близко, что Фродо мог бы прикоснуться к ней. Она была обращена к западу. Горизонтальные лучи заходящего солнца, падая на нее, дробились на множество разноцветных, сверкающих искр. Это было словно окно заколдованного замка с завесой из нитей серебра я золота, рубинов, сапфиров и аметистов, искрящихся неугасимым огнем.

— К счастью, мы пришли сюда как раз вовремя, чтобы вознаградить вас за терпение, — сказал Фарамир. — Это Хеннет Аннун, Окно Заката, прекраснейший из водопадов в Итилиене, стране многих ручьев. Немногие из чужеземцев видели его так. Но у меня нет царского дворца ему под стать. Входите и смотрите.

Пока он говорил, солнце зашло, и струящаяся радуга погасла. Они повернулись и вошли в темную арку прохода. За нею оказалась пещера — обширный зал с неровной сводчатой кровлей, освещенный несколькими факелами.

Здесь уже собралось много зеленых воинов, и они продолжали входить, по двое или по трое. Когда глаза у Хоббитов привыкли к тусклому освещению, они увидели, что пещера очень велика и что в ней собрано множество оружия и всяких припасов.

— Ну, вот и наше убежище, — произнес Фарамир. — Оно не очень роскошное, но здесь вы можете переночевать в безопасности. Здесь, по крайней мере, сухо и есть пища, хотя огня нет. И отсюда нет других путей, кроме той тропы, по которой вы пришли, да еще тропы сквозь водопад, в глубокий провал с острыми камнями на дне. Теперь отдыхайте, пока ужин еще не готов.

Он отвел Хоббитов в один из закоулков пещеры с постелью, где они могли отдохнуть, если захотят. Тем временем воины в пещере хлопотали, молча и быстро, устанавливая разборные столы и расставляя посуду. Вся утварь была простая, без украшений, но сделана хорошо и красиво: тарелки, чаши и блюда из обливной глины или гладко выточенные из самшитового дерева. Было также несколько чаш и тазов из полированной бронзы, а перед скамьей Фарамира, посредине самого дальнего стола, стоял серебряный кубок.

Фарамир обходил своих людей, негромко расспрашивая каждого из входящих. Некоторые возвращались после преследования южан; другие, обследовавшие дорогу, вернулись позже. Они не видели врагов, не видели даже Орков — лазутчиков.

— Что скажешь ты, Анборн? — обратился Фарамир к тому, кто вошел последним.

— Ничего, — ответил тот. — По крайней мере, Орков я не видел. Но я видел — или мне только показалось так — что-то странное. Это было уже в сумерках, когда предметы кажутся больше, чем на самом деле. Так что, возможно, это была попросту белка. — При этих словах Сэм начал прислушиваться. Да, но белка большая, черная и без хвоста. Она мелькнула между деревьями, когда я подошел, и взвилась на дерево быстро, как и всякая белка. Вы не велите нам убивать зверей без нужды, а это показалось мне зверем, так что я и не стал стрелять. Да и темно было для меткого выстрела, а это существо пряталось среди ветвей. Но я подождал немного, потому что оно показалось мне странным, а потом поспешил вернуться. Кажется, оно зашипело на меня сверху, когда я обернулся. Должно быть, большая белка. Я думаю, под тенью Неназываемого к нам пробрались какие — нибудь звери из Чернолеса. Говорят, черные белки там есть.

— Может быть, — произнес Фарамир. — Но если это так, то это — дурное предвестие. Нам в Итилиене не нужны беглецы из Чернолеса. Сэму показалось при этом, что он бросил быстрый взгляд в сторону Хоббитов.

Сэм не сказал ничего. Некоторое время они с Фродо лежали молча, глядя на пламя факелов и на хлопочущих людей. Потом Фродо как-то сразу уснул.

Сэм боролся с собою, обдумывая на все лады то, что услышал. — Он может быть и честным, — говорил он себе, — а может не быть. — Он зевнул. — Я мог бы проспать целую неделю, и это мне было бы на пользу. А что я могу сделать, если не буду спать, один — одинешенек среди всех этих сильных Людей? Ничего, Сэм Гамджи; но ты все — таки не спи. — И это ему каким-то образом удавалось. Светлое пятно входа потемнело, и водяная завеса слилась с окружающими сумерками. Но шум воды не умолкал, всегда постоянный и равномерный, утром ли, вечером или ночью. Водопад шептал и журчал, нагоняя сон. Сэм начал протирать себе глаза кулаками.

Но тут запылали новые факелы. Люди хлопотали, вскрывая бочонки с вином, ящики с провизией. Одни носили воду из водопада, другие мыли руки в тазах. Фарамиру принесли большую чашу с водой и полотенце, и он умылся.

— Раабудите наших гостей, — сказал он, — и дайте им умыться. Пора ужинать.

Фродо сел, зевая и дотягиваясь. Им принесли воды для умыванья, но Сэм попросил поставить таз наземь, а тогда, к веселому удивлению зеленых воинов, погрузил голову в холодную воду, обливая себе шею и уши.

— Разве в вашей стране принято мыть себе голову перед ужином? — спросил зеленый воин.

— Нет, перед завтраком, — ответил Сэм. — Но если хочется спать, то нет лучшего средства, чем холодная вода на шею. Ну, вот! Теперь я достаточно проснулся, чтобы поесть.

Фарамир усадил их рядом с собою; но прежде чем есть, он сам и все его люди в молчании повернулись на минуту лицом к западу; по его знаку Фродо с Сэмом сделали то же.

— Мы делаем так всегда, — сказал он, садясь. — Мы смотрим в сторону Нуменора — в прошлом и родины Эльфов — в настоящем, и того, что за нею, — в будущем. А у вас нет таких обычаев перед едой?

— Нет, — ответил Фродо, чувствуя себя странно неловким и невоспитанным. — Но если мы находимся в гостях, то кланяемся хозяину, а после трапезы встаем и благодарим его.

— Мы тоже, — подтвердил Фарамир.

После столь долгого, утомительного путешествия, после стольких дней в пустынных .местах, ужин показался Хоббитам пиршеством: они пили холодное, ароматное, золотистое вино и ели хлеб, и масло, и солонину, и сушеные плоды, и вкусный сыр — ели чистыми руками, из чистых тарелок. Ни Фродо, ни Сэм не отказывались ни от чего предложенного, даже во второй и третий разы.

Вино проникло им в кровь и во все суставы, и им стало так легко и весело, как не бывало с того самого дня, когда они покинули Лориен.

После ужина Фарамир увел их в угол в глубине пещеры, частично отделенный завесами; там стояли кресло и два стула, а в нише, в стене, горел глиняный светильник.

— Может быть, вы хотите спать, — сказал он, — особенно добрый Сэмвиз, который так и не решился уснуть до ужина; не знаю, опасался ли он за свой доблестный голод или боялся меня. Но не годится засыпать так скоро после еды, да еще если ей предшествовало воздержание. Поговорим немного. На вашем пути от Ривенделля с вами, вероятно, случилось многое. А вы, может быть, захотите узнать что-нибудь о нас и о стране, в которой находитесь.

Расскажите мне о Боромире, моем брате, и о старом Митрандире, и о прекрасных обитателях Лориена.

Фродо больше не хотелось спать, и он был расположен к беседе. Но хотя от еды и вина ему стало хорошо и приятно, он не потерял осторожности. Сэм весь сиял и мурлыкал про себя; когда Фродо заговорил, он сначала удовольствовался тем, что слушал и время от времени издавал подтверждающие восклицания.

Фродо рассказывал о многом, но все время следил, чтобы не упоминать о своей Миссии или о Кольце, распространяясь больше о доблестном поведении Боромира во всех их приключениях; с волками в горах, в снегах Кархадраса, в Подземельях Мориа, где погиб Гандальф. Фарамира взволновала больше всего битва на мосту.

— Наверное, Боромиру было досадно убегать от Орков, — сказал он. — Или от этой страшной тени — Огнемерка, хотя он убегал последним.

— Он всегда уходил последним, — ответил Фродо. — Но нашим вождем должен был стать Арагорн, единственный, кто знал дорогу после того, как Гандалвф погиб. И не будь с ними нас, Хоббитов, ни он, ни Боромир не отступили бы.

— Может быть, Боромиру лучше было бы пасть на мосту, — сказал Фарамир, — чем идти навстречу судьбе, ожидавшей его у водопада Раурос.

— Может быть. — Но расскажите мне о себе, — произнес Фродо, снова уклоняясь от этой темы. — Мне хотелось бы узнать побольше о Минас Итиле, и об Осгилиате, и о стойком Минас Тирите.

И Фарамир рассказал им о том, как Люди, пришедшие из-за Моря, основали Гондор, и как они построили многобашенный Минас Тирит, и как долгое вр&мя вели борьбу с Темным Владыкой, — борьбу, истощившую их силы и почти не оставившую надежды на успех. Но они думали больше о прошлом, чем о будущем, и больше о предках, чем о потомках; и жизненная сила в них иссякла, и в конце концов их короли вымерли, не оставив потомства. Но после того Правители спасли народ от вырождения тем, что призвали в страну родственные Гондору племена с морского побережья и с гор. Гондор заключил союз с племенем Рохиррим в Рохане, и оба народа переняли друг от друга многое в языке и в обычаях. Но если Люди в Рохане научились от Гондора мягкости, то Гондор научился от них жестокости и полюбил войну и битвы ради них самих, а не ради целей, которым они служат.

— Мы уже начали ставить воинов выше всяких других мастеров, — сказал Фарамир. — Так требует наше время. И великим воином был у нас Боромир, самый доблестный в Гондоре. Никто из наследников Минас Тирита не нес таких боевых трудов, никто не мог лучше него затрубить в Рог предков. — Он вздохнул и умолк, глубоко задумавшись.

— Но вы почти ничего не сказали об Эльфах, — произнес вдруг Сэм, набравшись храбрости. Он заметил, что Фарамир упоминал об Эльфах с уважением, и это расположило к нему Сэма больше, чем вся его учтивость и даже чем угощение.

— Это потому, Сэмвиз, — ответил Фарамир, — что я мало знаю об Эльфах.

Правда, было время, когда Люди и Эльфы сражались бок о бок против своих врагов, но теперь их пути разошлись далеко и все продолжают расходиться.

Люди стали избегать и бояться своих прежних союзников; даже о Златолиственных Лесах они говорят со страхом. Но и сейчас попадаются среди нас такие, которые тайно уходят в Лориен, и немногие из них возвращаются.

Что до меня, то я не пойду туда: я считаю это опасным для смертного. Но вам я завидую: вы видели Великую Волшебницу и говорили с нею.

— Галадриэль! — воскликнул Сэм. — Вам нужно было бы видеть ее, Фарамир, право! Я простой Хоббит, и дома я был только садовником, и в поэзии я не силен, так что не могу высказать вам всего, что чувствую. О ней нужно петь: это мог бы сделать Странник, то есть, Арагорн, или старый Бильбо, они бы сумели. Но мне тоже хотелось бы сочинить песню о ней. Она прекрасна, — превыше слов! Она похожа то на большое дерево в цвету, то на белый одуванчик, маленький и хрупкий. И она твердая, как алмаз, и мягкая, как тучка в лунном свете. Теплая, как луч солнца, и холодная, как иней под звездами. Гордая и далекая, как снежная вершина, и веселая, как девушка весной с маргаритками в косах. Но все это — пустые слова и совсем неподходящие для нее.

— Так она, должно быть, поистине прекрасна, — заметил Фарамир. — Опасно хороша.

— Не знаю, что тут опасного, — возразил Сэм. — Удивительно, как это Люди приносят с собой опасность в Лориен, а потом сами удивляются, что нашли ее там. Но, может быть, Галадриэль и можно назвать опасной, потому что она сама по себе такая могучая. Вы можете разбиться о нее, как в лодке о скалу, или утонуть, как мальчишка в реке. Но ни скала, н и река не будут виноваты. А Боро… — Он осекся и покраснел.

— Да? "А Боромир" — хотели вы сказать? — произнес Фарамир. — Что значили ваши слова? Что он принес свою опасность с собою?

— Да, не в обиду вам будь сказано, вашему брату тоже, — а он и был доблестный воин. А я следил за ним с самого Ривенделля — ради Фродо, конечно, а не из вражды к Боромиру, и, по — моему, именно в Лориене он впервые понял то, о чем я догадался раньше: понял, чего он хочет. Вы шли по горячему следу все время. Да, с первого момента, как он увидел его у Фродо, он хотел завладеть Кольцом!

— Сэм! — вскричал Фродо, помертвев. Он слишком глубоко задумался, а когда очнулся, было уже поздно.

— Ох! — воскликнул Сэм; он побелел, потом опять покраснел. — Вот опять я сорвался! "Если хочешь болтать языком, прикуси его" — так говорил мне мой старик, и он был прав. Какой же я болван!

Но вот что, — обратился он к Фарамиру, собрав все свое мужество. — Если я оказался таким дураком, то не вымещайте этого на моем друге. Вы все время говорили очень хорошо, отвлекли меня своими разговорами об Эльфах и обо всем прочем. Но у нас говорится "хорош тот, кто хорошо поступает". Это для вас случай показать, какой вы на самом деле.

— Да, кажется так, — произнес медленно и очень мягко Фарамир со странной улыбкой. — Так вот решение всех загадок! Это Кольцо, которое все мы считали исчезнувшим из мира. И Боромир хотел отнять его силой? А вы убежали? И прибежали сюда — прямо ко мне? И вот вы попались мне, здесь, в глуши: двое Хоббитов, и Кольцо Власти, и мне стоит только кликнуть своих воинов. Вот удача! Вот случай для Фарамира Гондорского показать себя на деле! Ха! — Он встал, высокий и грозный, и серые глаза у него засверкали.

Хоббиты вскочили и встали рядом, прижавшись спиной к стене, нащупывая рукоятки мечей. Наступило молчание. Все воины в пещере умолкли и удивленно глядели на них. Но Фарамир снова опустился в кресло и тихо засмеялся, а потом снова стал серьезным.

— Увы, Боромир! Испытание было слишком тяжелым! — произнес он. — Как вы усилили мою скорбь, пришельцы из далеких стран, носители великой опасности! Но вы еще меньше способны судить о Людях, чем я — о Хоббитах!

Мы, Люди Гондора, всегда говорим правду. Мы редко хвастаемся, но тогда либо совершаем то, чем хвастались, либо умираем, пытаясь совершить. "Я бы не взял эту вещь, даже если бы нашел на дороге", — сказал я. И если даже я не знал тогда, о чем говорю, все равно, я считаю эти слова обещанием и сдержу его.

Я бы сдержал его, даже если бы был способен пожелать эту драгоценность. Но я и не желаю ее. Может быть, я достаточно мудр, чтобы понять, что есть опасности, от которых можно только бежать. Садитесь же и успокойтесь. И вы тоже успокойтесь, Сэмвиз. Если вам кажется, что вы совершили ошибку, то считайте, что так было суждено. Сердце у вас видело лучше, чем глаза. Можете удивляться, как хотите, но открыться в этом деле мне было самым безопасным. Это может даже помочь вашему другу, к которому вы так привязаны. Я сделаю для него все, что в моих силах. Так что успокойтесь. Но не называйте больше эту вещь вслух: одного раза достаточно.

Хоббиты сели снова, чувствуя себя подавленными. Воины в пещере вернулись к своему пиршеству и беседам, думая, что их начальник как-то пошутил с гостями, но что все кончилось благополучно.

— Ну, — вот, Фродо, наконец — то мы поняли друг друга, — сказал Фарамир. — Если вы взяли эту задачу на себя против воли, по чьей — либо просьбе, то я могу только жалеть и уважать вас. И я изумляюсь вам: вы прячете его, а не применяете. Вы для меня — новый народ и новый мир. Все ли ваши сородичи похожи на вас? Ваша страна должна быть страной мира и довольства, и садовники там, вероятно, в большом почете.

— Не все там хорошо, — ответил Фродо, — но садовников там, конечно, уважают.

— Но Люди, наверное, устают там, даже в своих садах, как и все под солнцем нашего мира. А вы ушли далеко от своего дома и очень устали. На этот вечер — довольно. Усните обав мире, если можете. Не бойтесь! Я не хочу ни видеть его, ни касаться, ни знать о нем больше, чем знаю (а этого довольно), иначе опасность может подстеречь меня, и я паду в испытании ниже, чем Фродо, сын Дрого. Идите и отдыхайте; но сначала скажите мне, если хотите, куда вы намерены идти и что делать. Ибо должен бодрствовать, и ждать, и думать. Время уходит. Утром каждый из нас должен будет пойти назначенным ему путем.

Теперь, когда минута потрясения миновала, Фродо почувствовал, что весь дрожит. Огромная усталость окутывала его, как облаком, и у него не было больше сил спорить и противиться.

— Я должен найти путь в Мордор, — слабо прошептал он. — Я должен идти в Горгорот. Должен найти Гору Ужаса и бросить его в Огненную Пропасть. Так велел Гандальф. Не думаю только, чтобы мне это удалось.

Фарамир взглянул на него с глубоким, почтительным удивлением. Потом, видя, что Фродо покачнулся, он подхватил его, бережно поднял на руки, отнес на постель, уложил и тепло укутал. Фродо тотчас же погрузился в глубокий сон.

Другая постель, рядом, была приготовлена для его спутника. Сэм поколебался немного, потом сказал, низко кланяясь: — Доброй иочи, благородный начальник. Вы использовали свой случай.

— Вот как? — произнес Фарамир.

— Да, начальник, я показали, какой вы на самом деле. Вы лучше всех.

Фарамир улыбнулся. — Вы хитрец, Сэмвиз. Но нет: похвала из достойных уст — лучшая похвала. Однако хвалить меня не за что. У меня не было соблазна для желания поступить иначе.

— Так вот, — сказал Сэм. — Вы говорили, что в моем друге есть что-то от Эльфов, и это совершенно верно. Но я могу сказать только — в вас тоже есть что-то, напоминающее мне… Гандальфа, кудесника.

— Возможно, — произнес Фарамир. — Возможно, вы различаете то, что есть в нас от Нуменора. Доброй ночи.

ГЛАВА VII ПРАВИТЕЛЬ РОХАНА

Гандальф и его спутники скакали дни и ночи, почти без отдыха, но лишь на рассвете третьего дня приблизились к воротам Эдораса — города, где стоял, сияя золотой кровлей и золотом колонн, дворец правителей Рохана.

Стражи у ворот загородили им дорогу своими копьями и окликнули на языке своего племени, требуя сказать, кто они и зачем явились; и во взглядах у них было мало дружелюбия.

— Я вашу речь понимаю, — ответил им Гандальф на их языке, — но из чужеземцев не всякий поймет ее. Почему вы не говорите на Общем языке стран Запада, если хотите, чтобы вам ответили?

— По воле Теодена, нашего правителя, никто не должен входить к нам, кроме друзей, знающих наш язык, — сказал один из стражей. — Но кто вы?

Одежда у вас непонятная, а кони похожи на наших. Не лазутчики ли вы, подосланные Саруманом? Отвечайте, быстро!

— Мы не лазутчики, — произнес Арагорн, — а эти кони — действительно ваши кони: два дня назад мы получили их от Эомера, вашего военачальника, а теперь возвращаем, как обещали. Разве Эомер не вернулся и не предупредил о нашем прибытии?

Но страж явно смутился и не захотел говорить ничего об Эомере.

— Может быть, ваше прибытие — не совсем неожиданность, — сказал он. — Только две ночи назад Грима Черный сам приказал нам не впускать чужестранцев в эти ворота.

— Черный? — гневно повторил Гандальф. — Но у меня дело не к Гриме Черному, а к самому Теодену. Я тороплюсь. Ступай или пошли кого — нибудь сказать, что мы здесь. Я Гандальф, и ты меня знаешь; а со мной мои друзья: Арагорн, сын Арагорна, и Леголас — Эльф из Чернолеса, и Гимли — Карлик, сын Глоина. Скажи или передай правителю, что мы хотим говорить с ним.

Страж покачал головой. — Я пойду, но вы не надейтесь на лобпыйг ответ: слишком тревожно наше время. — И он быстро ушел, оставив пришельцев под зоркой охраной своих товарищей, но вскоре вернулся и сказал: — Теоден разрешил вам войти. Следуйте за мной!

По длинной, вымощенной камнем дороге вдоль окраин города он привел их на ллощадку на вершине холма, откуда широкая каменная лестница вела на террасу, где стоял дворец правителя. На верхней ступеньке лестницы стояли другие стражи, в блестящих кольчугах, с мечами в руках.

Здесь проводник простился с ними и вернулся к воротам, а они поднялись по лестнице. Воины наверху учтиво приветствовали их, и один из них выступил вперед.

— Я Хранитель дверей у Теодена, — сказал он на Общем языке, — и меня зовут Хама. Я должен попросить вас оставить здесь свое оружие.

Тогда Леголас подал ему свой кинжал с серебряной рукоятью и лук и стрелы. — Сохраните их, — сказал он, — ибо я получил их в дар от Правительницы Лориена. — И стражи сложили его оружие у стены, обещая, что никто не прикоснется к нему.

Арагорну очень не хотелось отдавать свой меч. — Всякий хозяин волен приказывать в своем доме, — сказал он, — и я подчинился бы даже угольщику в его хижине, будь у меня в руках другой меч, кроме этого.

— Каким бы он ни был, — возразил Хама, — вы должны отдать его, если не хотите противостоять в одиночку всем воинам в Эдорасе.

— Не в одиночку! — заметил Гимли, ощупывая лезвие своего топора и глядя на стража так, словно тот был молодым деревцем, которое надлежало срубить.

— Ну, ну! — сказал Гандальф. — Все мы здесь — друзья или должны быть друзьями, иначе только порадуем Врага. Я отдаю свой меч, если таково ваше требование. Отдайте и вы свой, Арагорн.

Странник сам поставил у стены свой Возрожденный Меч, запретив прикасаться к нему кому бы то ни было; тогда и Гимли поставил рядом с его оружием свой топор. — Ему не стыдно будет стоять рядом с мечом Изильдура, — сказал он. — А теперь мы, вероятно, можем идти к вашему правителю.

Но Хама еще колебался. — Ваш посох, — обратился он к Гандальфу. — Простите, но вы должны оставить здесь и его.

— Глупости! — возразил Гандальф. — Осторожность — это одно, а неучтивость — совсем другое. Я старик. Если мне нельзя идти, опираясь на посох, то я сяду здесь, и пусть Теоден сам придет ко мне.

— Посох в руках у волшебника — это не только опора, — сказал Хама. — Но я считаю, что вам и вашим друзьям можно довериться. Вы можете войти.

Они вошли в обширный зал, роскошно убранный, но полутемный, так как узкие окна пропускали мало света. Посредине зала пылал открытый очаг, а за ним, в дальнем конце, было возвышение о трех ступеньках, и там сидел в золоченом кресле Теоден, правитель Рохана; у его кресла стояла молодая женщина в белом, золотоволосая, гордая и холодная, а на ступеньках у его ног сидел, полузакрыв глаза, тщедушный, бледный человек, одетый в черное.

Теоден был старик, седоволосый и седобородый, и такой сгорбленный, что походил на карлика. Когда пришельцы приближались, он сжал пальцы на ручках своего кресла, но не шевельнулся и не сказал ни слова.

После долгого молчания Гандальф заговорил первым; он приветствовал Теодена как друга, и предложил ему свою помощь. Старик медленно встал, тяжело опираясь на посох черного дерева с белой костяной головкой, и они увидели, что, хотя он и согнут, но рост у него высокий и в молодости он, вероятно, был статным и гордым.

— Я приветствую вас, Гандальф, — произнес он, — но не могу сказать, что рад вам. Не скрою: когда Быстрокрыл вернулся без всадника и когда я узнал, что вас нет больше, я не стал печалиться. Но вы опять здесь, и с вами, конечно, приходят еще худшие беды. Нет, Гандальф Буревестник, я не радуюсь вам! — И он тяжело сел снова.

Человек в черном добавил насмешливо: — Какую помощь мы видели от вас, Гандальф — Вестник Зла? И какую вы принесли сейчас? Есть ли с вами войско?

Есть у вас кони, мечи, копья? Только это и нужно нам. А с вами я вижу только троих странников в серых лохмотьях, а сами вы — из четверых самый оборванный.

— Об учтивости начали забывать в вашем доме, Теоден, сын Тенгеля, — сдержанно произнес Гандальф. — Разве вам не сообщили имена моих спутников?

Редко случалось правителям Рохана принимать таких гостей, и ни один могучий вождь не отказался бы от оружия, оставленного ими у вашего порога. Они одеты в серое потому, что получили эту одежду от Эльфов в Лориене, и в ней они прошли сквозь величайшие опасности, чтобы предстать перед вами.

— Значит, Эомер сказал правду и вы в сговоре с Колдуньей из Золотого Леса? — спросил Черный. — Это и неудивительно: там всегда плетутся сети коварства.

Гимли шагнул было вперед, но замер на месте, ощутив руку Гандальфа на своем плече. Кудесник выпрямился, не опираясь больше на свой жезл; его серый плащ распахнулся, а голос, когда он заговорил, прозвучал холодно и резко, как острая ледяная грань.

— Разумный говорит только о том, что знает, Грима, сын Гальмода! — сказал он. — Неразумным червем ты стал, а потому держи свой ядовитый язык на привязи. Не для того я прошел сквозь огонь и мрак и черную воду, чтобы слушать коварные речи раба, да поразит его молния!

Он поднял жезл. Небо за восточными окнами вдруг потемнело, загремел гром, и огонь в очаге потускнел, словно угасая. В полумраке виднелась только высокая, белая фигура кудесника.

Грима прошипел в тишине; — Не советовал ли я вам, повелитель, отнять у него и жезл? Хама, глупец, предал нас! — Но тут над самой крышей сверкнула яркая молния, и он упал ничком.

В тишине Гандальф снова заговорил с Теоденом, предлагая свою помощь. — Не везде еще лег мрак, — сказал он. — Выйдите вместе со мною за порог и оглядитесь. Слишком долго вы сидели в полутьме, прислушиваясь к дурным советам и лживым обещаниям.

Теоден медленно встал. Молодая женщина поддержала его под руку, и он спустился по ступенькам, мимо распростертого неподвижно Гримы, и прошел весь зал. Гандальф постучал в двери.

— Откройте! — крикнул он. — Правитель идет!

Двери открылись, и в зал со свистом ворвался свежий ветер.

— Отошлите стражей к подножью лестницы, — сказал кудесник. — А вы, прекрасная дама, оставьте нас. Я сам позабочусь о правителе.

— Ступай, Эовин, дочь моей сестры, — произнес ласково Теоден. — Время страха миновало.

Молодая женщина медленно направилась обратно в зал. На пороге она обернулась, глядя на старого правителя с холодным состраданием. Она была очень хороша собой — высокая и стройная, в белой одежде с серебряным поясом, но казалась холодной и твердой, как сталь. Она взглянула на Арагорна, и он подумал, что она похожа на раннее утро ранней весны, ясное и ледяное, и что ей еще далеко до расцвета. С минуту она глядела на него, как зачарованная, потом быстро скрылась за порогом.

Опираясь на свой черный посох, Теоден огляделся. С высокой террасы были видны обширные зеленые луга Рохана. Из туч над ними свисал косыми полосами дождь, сносимый ветром. Над головой и на западе тучи были черными, и над вершинами далеких холмов мелькали молнии; но ветер переменился, и гроза уже уходила в сторону. Тучи разорвались вдруг, и из них проглянуло яркое солнце. Струи дождя засверкали серебром, а река вдали заблестела, как зеркало.

— Здесь не темно? — удивленно заметил Теоден.

— Да, — ответил Гандальф. — И годы совсем не так тяготят вас, как кое-кто хочет заставить вас думать. Отбросьте посох!

Черный посох со стуком упал на каменные плиты. Теоден выпрямился — медленно, как человек, долгое время сгибавшийся над нелюбимой работой, и стал высоким и статным, а глаза у него поголубели, когда он взглянул в голубое небо.

— Мрачными были мои сны, — произнес он, — но теперь я чувствую, что пробудился. Жаль, что вы не пришли раньше, Гандальф. Боюсь, что сейчас вы пришли только для того, что-бы увидеть гибель моего дома. Недолго простоят эти древние стены: скоро огонь пожрет их. Что мне делать?

— Многое, — ответил кудесник. — Но прежде всего — послать за Эомером.

Правильно ли я угадал, что он схвачен по мавету того, кого все, кроме вас, называют Черным?

— Да, — сказал Теоден. — Он не выполнил моих приказаний и угрожал Гриме смертью у меня на глазах. Но я сделаю по вашему совету. Пусть Хама приведет его. — Голос у правителя был суровый, но когда он взглянул на Гандальфа и улыбнулся, то многие из морщин у него на лице исчезли безвозвратно.

Теоден сел в каменное кресло у самой лестницы, а Гандальф — на верхнюю ступеньку, и они беседовали, но так тихо, что Арагорн и его друзья, молча стоявшие рядом, ничего не слышали. Теоден слушал кудесника, и глаза у него заблестели; он встал, и они оба вглядывались в сторону востока. Остальные трое тоже обратились туда, и в сердцах у них был страх и надежда. Где сейчас Кольценосец? Какие опасности грозят ему и как он сможет победить их?

Зоркие глаза Леголаса уловили далеко за краем земли мелькнувшую белую искру, — словно солнце блеснуло на шпиле Белой башни. А еще дальше, как недремлющая угроза, мигнул крошечный язычок пламени.

Теоден медленно опустился в кресло: усталость снова побеждала его, несмотря на волю Гандальфа, и кудесиик, видя это, посоветовал ему взять в руки меч. — Это вернет вашим рукам былую силу, — сказал он. — Где ваше оружие?

Старый правитель лоднес руку к бедру, но меча там не было. — Куда же Грима спрятал его? — пробормотал он.

— Возьмите мой, повелитель! — раздался вдруг ясный и твердый голос. На лестнице у самого ее верха стоял Эомер, без шлема и кольчуги; в руке у него был обнаженный меч, и он, преклонив колено, подавал его правителю. А позади него стоял Хама.

— Простите меня, если я поступил неправильно, повелитель, — сказал он встревоженно. — Но Эомер всегда был военачальником, и я сам вернул ему меч, думая, что он свободен.

— А я кладу его к вашим ногам, повелитель, — добавил Эомер.

Теоден стоял неподвижно, глядя на него сверху вниз. Потом, по знаку Гандальфа, он медленно протянул руку; и когда его пальцы сомкнулись на рукояти, всем показалось, что прежняя сила вернулась к нему. Он взмахнул сверкнувшим клинком, и из уст у него вырвался боевой клич Рохана; в воины на лестнице, вверху и внизу, думая, что он сзывает их, ответили ему взмахами мечей и таким же боевым кличем.

— Слава Теодену! — вскричал Эомер. — Как радостно видеть, что вы возвращаетесь! Никто не скажет теперь, что Гандальф приносит только дурные вести.

— Возьми свой меч, Эомер, сын моей сестры, — произнес старый правитель. — А ты, Хама, принеси мне мой: он должен храниться у Гримы.

Пусть Грима тоже придет сюда. Ну, Гандальф, вы говорили, что можете дать мне добрый совет. Что я должен сделать?

— Вы уже сделали то, что нужно, — ответил Гандальф. — Вы доверились Эомеру, а не вашему коварному советчику. Вы отбросили страх и вышли из тени. Но это — только начало.

Он сказал далее, что Теоден должен собрать всех, кто способен носить оружие, и отправить их против Сарумана, чтобы покончить с этой угрозой, пока возможно; а женщины, дети и старики должны уйти в неприступные горные убежища, но не брать с собой никаких богатств, ибо речь идет о спасении жизни. Теоден предложил гостям отдых и трапезу, но Арагорн, поблагодарив, отказался, так как все они хотят идти вместе с войском, а он обещал Эомеру биться рядом с ним.

— Значит, у нас есть надежда на победу! — сказал Эомер.

— Надежда есть, — ответил Гандальф, — но Изенгард могуч, и есть другие опасности. Не медлите, Теоден, когда мы уйдем! Ведите свой народ в горы!

— Нет, Гандальф, — возразил тот, — вы и сами не знаете, какой вы исцелитель. Я сам поведу войско и буду сражаться впереди всех. — И воины вокруг ответили ему громкими кликами.

— Но вам нельзя оставить народ без управления и защиты, — оказал Гандальф. — Вы должны оставить вместо себя кого-нибудь, кому все доверяли бы и соглашались повиноваться.

— Я уже подумал об этом, — ответил Теоден. — Если я не вернусь из похода, то пусть моим наследником будет Эомер. Но так как он сам идет с нами, то я передаю управление его сестре Эовин. Я сам скажу ей об этом. Но вот и мой советник.

Двое воинов привели Гриму Черного; он был очень бледен и щурился от солнечного света. С ними пришел Хама; преклонив колено, он подал Теодену меч в ножнах, окованных золотом и осыпанных зелеными яхонтами. — Этот меч был в сундуке у Черного, — оказал он, — хотя он не хотел отдавать нам ключи. И там нашлось много других вещей, которые считались потерянными.

— Ты лжешь! — прошипел Черный. — Твой господин сам отдал мне свой меч на хранение.

— А теперь он требует его обратно, — возразил Теоден. — Или вам это не нравится?

Он приказал Гриме послать герольдов, чтобы созвать всех, кто может носить оружие: люди и кони должны собраться у ворот к двум часам пополудни, чтобы выступить сегодня же.

— Увы! — вскричал Черный. — Вот чего я боялся! Этот колдун околдовал вас. И никого вы не оставите охранять Золотой Дворец и все его сокровища?

Никого, чтобы охранять вас?

— Если это колдовство, — возразил Теоден, — то оно мне нравится больше, чем все ваши нашептывания. Немногого уже не хватало, чтобы я начал бегать на четвереньках, как животное. Нет, я не оставлю здесь никого, даже Гриму. Грима тоже поедет. Ступайте! У вас еще есть время, чтобы счистить ржавчину со своего меча.

Но Грима упал перед ним на колени. — Сжальтесь, повелитель! — простонал он. — Не отсылайте от себя своего верного Гриму! Пожалейте того, кто так долго служил вам!

— Мне жаль вас, — ответил Теоден, — но я вас и не отсылаю. Я сам поведу свое войско, а вас прошу сопровождать меня, дабы вы доказали свою верность.

Черный встал и оглядывался, как зверь, окруженный охотниками. — Этого и нужно было ожидать, — сказал он. — Кто любит вас, тот пощадил бы вашу старость. Но выслушайте хотя бы мой совет: оставьте в Эдорасе того, кто знает и чтит вашу волю. Назначьте наместником того, кому вы доверяете. Ваш верный Грима сохранит все в целости до вашего возвращения.

Эомер засмеялся. — А на меньшее ты не согласен, доблестный Грима? — спросил он. — Например, нести в горы мешок с провизией, если кто-нибудь доверит его тебе?

— Нет, Эомер, вы еще не понимаете, что задумал благородный Грима, — вмешался Гандальф, обратив на Черного пронизывающий взгляд. — Он хитер и дерзок. Даже сейчас он играет с опасностью и надеется выиграть. На колени, змея! — прогремел он вдруг. — Пади ниц и признавайся: давно ли Саруман купил тебя, и за сколько? И не обещал ли он тебе, что, когда все воины погибнут, ты сможешь выбрать себе богатства, какие захочешь, и взять женщину, которую пожелал? Давно уже ты преследуешь ее, хотя не смеешь поднять на нее глаз!

Эомер схватился за меч. — Я так и знал! — воскликнул он. — За это одно я убил бы его, пусть даже в самом дворце… — Он шагнул вперед, но Гандальф удержал его.

— Эовин вне опасности, — сказал он. — Ты, Черный, хорошо служил своему настоящему господину и заслужил награду от него. Но Саруман любит забывать то, о чем договаривался. Советую тебе поскорее вернуться к нему и напомнить свои условия, иначе он забудет о твоей верной службе.

— Вы лжете! — прошипел Черный.

Но Гандальф не удостоил его ответом и, обратись к Теодену, посоветовал дать Гриме коня, чтобы он мог отправиться, куда захочет. — По его выбору вы сможете судить о нем, — сказал он. И Теоден предложил Черному выбор: либо отправиться вместе с войском в поход против Сарумана, либо взять коня и уехать, куда угодно.

Черный упал на колени, когда Гандальф приказал ему, но теперь он встал; и во всем его облике была такая злоба, что ближайшие к нему воины невольно попятились. Оскалив зубы, он зашипел, как эмея, плюнул к ногам правителя и, метнувшись в сторону, сбежал по ступенькам. Теоден приказал проследить, чтобы он не повредил никому, и дать ему коня, если он захочет.

— И если какой-нибудь согласится нести его, — добавил Эомер.

Войско уже было готово выступить, когда правитель появился перед ним.

Здесь было более тысячи воинов, и их копья были, как густой лес, и они приветствовали Теодена радостными возгласами. Теоден вскочил в седло; Арагорн и Леголас были уже верхом, но Гимли стоял в нерешимости и хмурился, когда к нему подошел Эомер с конем в поводу.

— Приветствую, Гимли, сына Глоина! — сказал он. — Я еще не научился сладким речам, как обещал, но я больше не буду отзываться плохо о Волшебнице из Золотого Леса. Не отложить ли нам нашу ссору на время?

— Я на время забуду о ней, сын Эомунда, — ответил Карлик, — но если вы увидите премудрую Галадриэль собственными глазами, то должны будете признать ее прекраснейшей в мире, или нашей дружбе конец.

— Пусть будет так, — сказал Эомер. — Но до тех пор — простите меня и, в знак этого, согласитесь ехать со мною.

— Я буду рад, — ответил Гимли, но с условием, что рядом с нами поедет мой друг Леголас.

— Леголас слева от меня, Арагорн справа, — сказал Эомер, — и тогда никто не устоит перед нами.

Гандальф выступил вперед, свистнул и позвал Быстрокрыла по имени; и конь издали ответил ему и примчался и положил голову ему на плечо. Кудесник сбросил свой серый плащ и шляпу и вскочил в седло. Ни шлема, ни кольчуги на нем не было; его седые кудри и белая одежда ослепительно блестели на солнце.

— Белый Всадник! — воскликнул Арагорн, и все согласились с ним.

Войска Теодена двинулись. Во главе их, рядом с правителем, ехал Эомер.

А из самого высокого окна башни долго смотрела им вслед прекрасная Эовия, одетая в серебряную кольчугу и опоясанная мечом, как подобает правителю города во время войны. Ей хотелось, чтобы Арагорн хоть раз обернулся, уходя. Но он так и не обернулся.

Когда взошло солнце второго дня, армия Рохана была уже далеко от стен Эдораса. Небо над головой было чистое, но вслед за солнцем с востока поднималась какая-то темная завеса, словно оттуда надвигалась гроза; воздух был неподвижный и душный, а из долины Изенгарда, далеко впереди, медленно расползался густой, черный туман.

Гандальф приблизился к Леголасу, ехавшему рядом с Эомером. — Нет глаз зорче глаза Эльфов, — сказал он, — и вы за целую милю можете отличить воробья от зяблика. Скажите, что вы видите над Изенгардом?

— До него много миль, — ответил Эльф, затеняя глаза своей красивой рукой. — Я вижу там тьму, и в ней на берегу реки движутся какие — то большие тени, но я не могу понять, что это такое. Это не облако и не туман: некая сила распростерла тьму над местностью, и тьма медленно движется вниз по реке, словно полумрак великих лесов стекает по склонам.

— А позади нас идет буря из Мордора, — добавил Гандальф. — Черна будет эта ночь!

К вечеру, когда солнце уже заходило, а мрак с востока клубился над головой, к ним прискакал всадник в измятом шлеме, с изрубленным щитом. Он принес дурные вести: передовые силы Рохана отброшены к крепости Хорне в долине Агларонда, и многие погибли при переправе через Изен; а Саруман двинул на них дикие племена, живущие за рекой, и самых свирепых своих Орков. Военачальнику Эркенбранду нужна помощь, иначе полчища Сарумана прорвутся на Эдорас.

Узнав во главе Роханской армии Теодена, всадник удивился и обрадовался. — Веди нас, повелитель! — вскричал он, протягивая правителю свой изрубленный меч. — Но прости меня, я думал…

— Ты думал, что я остался во дворце, согбенный, как старое дерево под тяжестью снега. — оказал Теоден. — Так было, когда вы уходили в битву. Но ветер с запада отряхнул мои ветви. — Он обернулся к своим воинам. — Дайте ему свежего коня, и пусть он ведет нас на помощь к Эркенбранду!

Они достигли замка Хорне ночью и успели вступить в него раньше, чем туда подошли войска Сарумана. Замок был могуч и неприступен, и в нем можно было выдержать любой приступ и длительную осаду. Арагорн и Эомер вместе обошли все стены и ворота и всюду расставили воинов: и тех, которые уже были здесь, и тех, которых привели с собою. Но Гандальфа с ними не было: еще на закате он умчался на своем белом коне так мгновенно, что никто не заметил, в какую сторону он скрылся.

Едва успели все воины встать по местам, как во мраке раздались свирепые вопли, и враги кинулись на стены со всех сторон. Среди них было много Орков, но еще больше — диких Людей, которых Саруман восстановил против Рохана слухами о замышляемых против них кознях. Дикари жаждали мести. Орки — крови и уничтожения.

Всю ночь продолжалась битва. Арагорн и Эомер сражались бок о бок, и велики были потери, наносимые ими врагам. Леголас трижды опустошал свой колчан и трижды наполнял его собранными среди убитых врагов стрелами. Гимли устал после длительной скачки в седле с Эомером, но с первым же взмахом топора забыл об этом и валил Орков и Дикарей, как деревья в лесу. Несколько раз в эту ночь он встречался с Леголасом, и они сравнивали счет убитых ими врагов.

— Трое, — сказал Гимли после первых своих ударов, когда он снес головы Оркам, окружившим Эомера.

— Только-то? — возразил Леголас. — У меня не меньше двадцати. Но это — как пригоршня листьев в лесу.

— Двадцать один, — заявил Гимли после того, как они отбили нападение врагов на ворота.

— У меня дюжины две, — ответил Эльф. — Мы работали ножами: стрелять места не было.

Снова и снова кидались враги на стены и ворота, и снова и снова защитники замка отбрасывали их. Важнее всего было продержаться до восхода солнца, которого ни Орки, ни Дикари не любят; но так велики были силы и ярость нападавших, что Теоден, следивший с площадки самой высокой из башен, начал терять надежду.

— Об этом замке говорят, что он никогда не уступал силе, — сказал он Арагорну, пришедшему с известиями о битве, — но я начинаю сомневаться, выдержит ли он на этот раз. Если бы я знал, насколько возросла мощь Изенгарда, я бы не двинулся против нее. Сейчас они не кажутся мне такими добрыми, какими казались под утренним солнцем.

— Но битва еще не кончилась, — возразил Арагорн.

— Конец наступит скоро, — ответил правитель Рохана. — Но я не хочу умирать здесь, как зверь в ловушке. Наши кони — мой и моей свиты — стоят во дворе. На рассвете мы сядем и кинемся на врага, чтобы пробиться или пасть со славой. Пойдете ли вы со мной, Арагорн, сын Арагорна?

— Пойду, — твердо ответил Арагорн.

Простившись после этого с Теоденом, он вышел на стены, не обращая внимания на стрелы врагов. Небо на востоке уже побелело. Он поднял руку, показывая, что хочет говорить. Орки перестали стрелять, но завизжали, кривляясь, и начали осыпать защитников замка насмешками, похваляясь, что истребят их всех.

— Долой со стены! — крикнули они Арагорну. — Долой, или мы подстрелим тебя! Тебе нечего сказать нам!

— Нет, есть! — звучным голосом ответил он. — Слушайте меня! Никто никогда не брал этого замка силой оружия. Если вы не уйдете, то никто из вас не останется в живых, чтобы отнести на север известие о вашей гибели.

Вы еще не знаете, что грозит вам!

Такой силой и величием дышал он, стоя один над разрушенными воротами, перед толпой врагов, что дикие Люди оробели и начали озираться по сторонам, а иные даже поглядывали на небо, словно ища там угрозу, о которой говорил Арагорн. Но Орки завыли и захохотали еще громче; они осыпали его градом стрел, но ни одна не попала в него.

Арагорн вернулся к Теодену, и тот созвал свою свиту, и они сомкнутым строем кинулись из разрушенных ворот на врага. Их атака была столь неожиданной и яростной, что Орки и дикие Люди не устояли. А вместе с отрядом Теодена на врагов кинулось множество воинов, укрывавшихся в пещерах среди холмов; их вел Эомер, а на седле с ним сидел Гимли. Враги заметались в ужасе, не зная, куда бежать; они хотели уходить на запад, но оттуда появился и стал на гребне холма всадник в белом, на белоснежном коне, а за ним теснились ряды воинов, сверкая мечами и копьями.

— Белый Всадник! — вскричал Арагорн. — Гандальф вернулся!

— Митрандир! — отозвался Леголас. — Это он! Отряд Теодена остановился.

Люди оглядывались, не узнавая местности. За одну ночь зеленая долина и травянистые холмы покрылись лесом. Ряд за рядом, перепутываясь ветвями, стояли огромные деревья, голые и молчаливые, окутанные тьмою. Между лесом и войсками Рохана осталась лишь неширокая полоска, и на ней сбились, ища опасения. Орки и дикие Люди, стеная, вопя и бросая оружие. Дикари упали ниц и не двигались, но Орки в смятении кинулись прямо к безымянному лесу. Все они скрылись в тени его деревьев, но оттуда не вышел ни один.

Утро было светлое и ясное, и Всадники Рохана радостно собрались вокруг своего правителя. Теоден ласково приветствовал своего племянника, а тот поблагодарил Гандальфа за неожиданную помощь. — Вы искусны в колдовстве, Гандальф Белый, — сказал он.

— Возможно, — ответил кудесник, — но я еще и не показывал его. Я только дал добрый совет в опасности и воспользовался быстротой коня; а остальное сделали сила и отвага ваша и ваших людей. — Тут он заметил, с каким изумлением многие смотрят на безымянный лес. — Это диво я вижу не хуже вас, — сказал он, — но не я его сделал. Никакому волшебнику оно не было бы под силу; но оно лучше, чем все мои замыслы и надежды.

— Если это колдовство не ваше, то чье же? — спросил Теоден. — Не Сарумана, конечно. Или на свете есть еще какой-нибудь неизвестный нам могучий кудесник?

— Вы узнаете разгадку, если поедете со мной в Изенгард, — ответил Гандальф.

— В Изенгард? — вскричали они.

— Да, в Изенгард. Но ненадолго, ибо мой путь лежит теперь на восток. Я хочу говорить с Саруманом, и поскорее. А так как он причинил вам большой вред, Теоден, то справедливо будет, чтобы вы тоже присутствовали там.

Можете вы ехать?

— Я устал, — ответил Теоден. — Я много ездил и мало спал; а моя старость — увы! — не притворство, и она вызвана не только нашептываниями Гримы. Едва ли даже у Гандальфа найдется лекарство от нее!

— Тогда пусть те, что поедут со мною, отдыхают до вечера, — сказал кудесник. — Но не берите с собой много людей. Мы едем для беседы, а не для битвы.

Теоден разослал повсюду гонцов с известиями о победе, а для того, чтобы сопровождать его в Изенгард, выбрал Эомера и еще двадцать воинов; кроме того, с ним захотели ехать Арагорн, Леголас и Гимли. Карлик был ранен, но настаивал на том, что его рана — пустая царапина; и им пришлось уступить ему.

По приказанию Теодена дикие Люди, сдавшиеся в плен, были поставлены на работы по восстановлению разрушений в замке; позже они должны были дать клятву жить в мире с Роханом, а тогда вернуться на свои холмы. И они были несказанно удивлены этой мягкостью: Саруман уверил их, что в Рохане принято сжигать пленников живьем.

К вечеру Теоден, Гандальф и их спутники выехали в сторону Изенгарда, и на их пути стоял безымянный лес, окутанный странною тьмою.

Он казался дремучим и непроходимым; но когда Гандальф, ехавший впереди всех, приблизился к нему, то стволы расступились, ветви приподнялись, и отряд вступил под их темные своды. Во мраке среди стволов слышались непонятные звуки — скрип и отдаленные возгласы и гневный ропот без слов, но никого живого не было видно. Отряд проехал сквозь лес, и дальше дорога была свободна.

Гимли ехал теперь с Леголасом и рассказывал ему о чудесах пещер, в которых скрывался вместе с воинами Эомера. Он говорил и не мог остановиться; он восторженно описывал прекрасные, обширные залы, и высокие, гулкие оводы, и витые колонны, и стены, сверкающие драгоценными кристаллами, и недвижные озера, в которых отражается все это великолепие, становящееся поистине сказочным, когда в озеро падает, зазвенев, капля воды со сводов, заставляя отражение колыхаться и искриться. Залы за залами, своды за сводами, коридоры за коридорами — нескончаемо углубляются эти пещеры в недра холмов, и нескончаемо умножаются их красоты.

Эльф слушал его внимательно; он никогда не видел своего друга таким взволнованным, и это волнение передалось ему; они уговорились, что если выйдут живыми из предстоящих опасностей, то побывают вместе в лесу Фангорна и в пещерах Агларонда.

Путь до Изенгарда был неблизкий, и лишь к концу второго дня они приблизились ко входу в долину. Она лежала перед ними темная, так как луна уже заходила; но из этой темноты поднимались столбы и струи дыма и пара.

— Что это значит, Гэндальф? — спросил Арагорн. — Вся долина словно кипит.

— Над нею всегда был дым, — сказал Эомер, — но такого я никогда не видел… Саруман стряпает какое-то зелье, чтобы встретить нас. Изен пересох: должно быть, он вскипятил всю реку.

Они раскинули лагерь у высохшего русла и спали, но среди ночи проснулись. Земля у них под ногами вздрагивала; в воздухе носились какие — то шорохи, стоны и ропот, а в темноте по обоим берегам реки двигалось что-то темное, словно огромная черная стена, медленно ползущая в сторону Изенгарда. Воины схватились было за оружие, но Гандальф приказал им молчать и не двигаться. Черная тень прошла и исчезла, и все успокоилось. А наутро, проснувшись, они увидели, что Изен струится и журчит в своем русле, как всегда.

Близ входа в Ортанк стоял у дороги высокий каменный столб, а на нем был изваян знак Белой Руки; но когда отряд проходил мимо него, то все увидели, что эта рука забрызгана кровью.

Был полдень, и сквозь туман проглядывало бледное солнце, когда они подъехали к воротам Ортанка. Но ворота были разбиты и их столбы валялись на земле; разрушенные стены превратились в нагромождение камня; а обширное пространство внутри кольца стен было залито дымящейся водой, из которой там и сям торчали остатки каких — то развалин. Здесь у Сарумана было много подземных сооружений, ходов и кузниц, но все они были затоплены, разрушены, уничтожены. Дороги, сходившиеся к башне Ортанка со всех сторон и огражденные тяжелыми цепями на каменных или бронзовых столбах, исчезли; и башня одиноко высилась посреди озера, словно черный утес.

Теоден и его спутники остановились и молча смотрели на это разрушение.

Они видели, что мощь Сарумана сломлена, но не могли понять, кто и как сломил ее. Потом, присмотревшись к разрушенным воротам, они увидели среди камней двоих живых существ — двоих Хоббитов в серых плащах: окруженные кувшинами, кубками, и тарелками, они словно отдыхали после пирушки. Пиппин

- крепко спал, Мерри лежал, скрестив ноги, закинув руки за голову, задумчиво глядя в небо; заметив всадников, он вскочил и почтительно приветствовал Теодена. — Мы охраняем ворота, — сказал он. — Благородный Саруман находится в башне, но сейчас он заперся с неким Гримой, иначе, конечно, сам явился бы приветствовать своих высоких гостей.

— Ну, разумеется! — засмеялся Гандальф. — Так это он приказал вам охранять ворота и встречать гостей за него?

— Нет, добрый друг, до этого руки у него не дошли, — серьезно ответил Мерри. — Он был слишком занят. Мы получили приказ от того, кто взял на себя управление Ортанком. Он велел нам встретить правителя Рохана подобающими речами; кажется, это мне удалось.

Но тут Гимли, не выдержав, кинулся приветствовать его. — Что это значит? — вскричал он. — Мы ищем вас уже столько дней, в лесах и болотах, в пути и в бою, а вы преспокойно сидите и пируете здесь? Да где же вы взяли припасы?

— И вино, — добавил со смехом Леголас.

Тут Пиппин открыл один глаз. — Во всех ваших поисках вы не нашли одного, — важно произнес он. — Уменья догадываться. Вы и до сих пор не поняли, что мы сидим на поле битвы, как победители и наслаждаемся заслуженным отдыхом.

— Заслуженным? — переспросил Гимли. — Не верю! Всадники Рохана засмеялись. — Ну, конечно, встретиться так могут только друзья, — оказал Теоден. — Значит, это и есть ваши пропавшие спутники, Гандальф? Это те самые Хоббиты, о которых говорят наши сказки? Но никакая сказка не может описать их, как должно.

Хоббиты поклонились ему. — Вы слишком добры, повелитель, — сказал Пиппин. — Но во многих местах я побывал, и нигде еще не встретил Людей, которые рассказывали бы сказки о нас.

— Увы, — ответил Теоден, — сказок о вас у нас тоже нет; но в наших сказках упоминается страна Хоббитов, где-то далеко за горами и реками. Я думаю, вы многое могли бы рассказать о ней и о себе.

— Конечно! — сказал Мерри. — Я мог бы рассказать, например, как мой двоюродный пра-пра-прадедушка…

— Вы не знаете, чем это грозит вам, Теоден, — прервал его Гандальф. — Любой Хоббит способен сидеть среди разрушений и часами рассказывать обо всех своих предках и родичах до девятого колена, если найдется слушатель.

Мы займемся всем этим когда-нибудь в другое время. Где старик Фангорн, Мерри?

— Велел передать вам, чтобы вы искали его там, с северной стороны, — он пошел туда пить чистую воду. И там же вы найдете самое лучшее угощение, какое мы могли найти и выбрать для вас.

Гандальф засмеялся. — Это хорошо, — сказал он. — Хотите поехать со мною, Теоден? Вы познакомитесь с Фанторном, старейшим из Энтов; он говорит на древнейшем языке мира и может рассказать вам много интересного, если у вас хватит терпения выслушать его.

— Я поеду с вами, — ответил Теоден. — Прощайте, добрые Хоббиты! Когда

- нибудь мы встретимся в моем жилище, и там вы расскажете мне все, что хотите, все, что сможете вспомнить о своих предках и родичах. Прощайте!

Они оба низко поклонились ему.

— Так вот он какой, правитель Рохана! — сказал потом Пиппин, глядя ему вслед. — Замечательный старик, — такой вежливый… И слыхал о нас. Это редкость.

ГЛАВА VIII ЗАПРЕТНОЕ ОЗЕРО

Фродо открыл глаза и увидел склонившегося над ним Фарамира. На мгновение прежние страхи воскресли в нем, он вскочил и отодвинулся.

— Бояться не нужно, — тихо оказал Фарамир.

— Уже утро? — опросил Фродо.

— Нет еще, но ночь уже кончается и полная луна заходит. Не хотите ли взглянуть? Есть также кое — что, о чем я хочу посоветоваться с вами. Мне жаль будить вас, но не пойдете ли вы со мною?

— Пойду, — ответил Фродо, слегка дрожа после теплых мехов и одеял. В темной пещере было прохладно, и шум воды казался громким в тишине. Фродо надел плащ и последовал за Фарамиром.

Сэм, разбуженный каким-то инстинктом бдительности, увидел его пустую постель и тотчас же вскочил. Тогда он увидел две темные фигуры — Фродо и еще кого-то — в арке прохода, на беловато светящемся фоне, и кинулся к ним мимо воинов, спящих на ковриках вдоль стен. Достигнув выхода из пещеры, он увидел, что водопад превратился в мерцающую завесу из шелка и серебра, из жемчуга и льдинок, тающих в лунном свете. Он не задержался, чтобы полюбоваться ею, а свернул в сторону, вслед за Фродо.

Они прошли по темному коридору в скале, потом по многим мокрым ступенькам, и очутились на маленькой площадке, похожей на дно глубокого колодца и освещенной отблеском неба высоко вверху. Отсюда шли две лестницы: одна прямо вверх, другая влево. Они свернули на нее. Она шла тоже кверху, винтом, словно в башне.

Наконец они вышли из каменного мрака и огляделись. Они стояли на обширной, ничем не огражденной площадке среди утесов. Справа, с восточной стороны, поток низвергался множеством каскадов, а потом, стремясь по крутому склону, наполнял узкое, гладко обточенное русло темной, пенистой водой и крутясь и клокоча почти у самых их ног, ниспадал вертикально с обрыва, зиявшего слева от них. Там, у самого края, стоял воин, молча глядя вниз.

Фродо долго смотрел на бурлящую воду, потом поднял глаза и посмотрел вдаль. Все кругом казалось спокойным и холодным. Рассвет уже близился.

Далеко на западе заходила круглая, белая луна. В долине и внизу мерцали белые туманы над широким, спящим Андуином. Еще дальше виднелось что-то темное, и там поблескивали холодные, острые, далекие вершины Эред Нимраис, Белых гор в Гондоре, одетые вечным снегом.

Некоторое время Фродо стоял на каменной высоте, и дрожь охватывала его, когда он думал, где в этой обширной ночной стране спят или бодрствуют его друзья, или где покоятся их трупы, повитые туманом. Зачем только Фарамир оторвал его от сна, дарующего забвение?

То же, по — видимому, хотелось узнать и Сэму, и он не мог удержаться, чтобы не пробормотать, думая, что его услышит только Фродо: — Вид отсюда, конечно, красивый, но даже на сердце становится холодно, не говоря уже о костях. Зачем мы сюда пришли? Что случилось?

Фарамир услышал его и ответил: — Луна заходит над Гондором; ради этого зрелища стоит и подрожать немного. Но не для этого я привел вас сюда, — а вас, Сэмвиз, я и не приводил, и вы должны будете искупить это своеволие. В наказание вы получите глоток вина. Но взгляните!

Он подошел к часовому у края обрыва, и Фродо последовал за ним. Сэм остался на месте: ему и так уже было страшновато на этой высокой, влажной площадке. Фарамир и Фродо взглянули вниз. Там, на большой глубине, водопад свергался белой струёй в пенящуюся чашу, и его воды, потемнев, кружились в глубоком овальном озерке среди скал, пока не находили себе выхода сквозь узкую расселину и не уходили, шумя и пенясь, в более ровное и спокойное русло. Лунный свет падал наискось на нижнюю часть водопада и играл на волнах в озере. Вскоре Фродо различил на ближнем берегу что-то маленькое, темное, но оно тотчас же нырнуло и исчезло у самого кипения водопада, рассекая темную воду, как стрела или острый камень.

Фарами? обратился к воину рядом: — Ну, а что ты скажешь теперь, Анборн? Белка это или зимородок? Есть ли черные зимородки в темных озерах Чернолеса?

— Это не птица, — ответил Анборн. — У него четыре лапы, и оно ныряет, как человек, как самый искусный пловец. Чего ему нужно? Найти путь к нам оттуда, снизу вверх? Кажется, нас все-таки обнаружили. У меня с собою лук, и я расставил по берегам других лучников, самых метких. Мы ждем только вашего знака, чтобы выстрелить.

— Дать им этот знак? — опросил Фарамир, быстро обернувшись к Фродо.

Тот ответил не сразу, но сказал: "Нет! Прошу вас, не делайте этого!".

Если бы Сэм посмел, он крикнул бы "Да!", как можно быстрее и громче. Он не видел, на что они смотрят, но их слов ему было довольно, чтобы догадаться.

— Значит, вы знаете, что это такое? — произнес Фарамир, — Ну, теперь, когда вы его увидели, скажите мне, почему его нужно пощадить. Во всей нашей беседе вы ни слова не сказали об этом вашем спутнике, и я на время оставил его в покое. С ним можно подождать, пока его поймают и приведут ко мне. Я послал за ним овоих лучших охотников, но он ускользнул от ник, и с тех пор его не видел никто, кроме Ашборна, да и то в сумерках. Но сейчас он провинился в большем, чем охота на кроликов у реки: он посмел приблизиться к Хеннет Аннуну, и его жизнь под угрозой. Я изумляюсь этому существу: каким хитрым и дерзким оно должно быть, чтобы купаться в озере под самым нашим окном! Или оно думает, что мои Люди спят всю ночь, не выставляя стражи?

Чего ему нужно?

— Ответов здесь, по — моему, два, — сказал Фродо. — Во-первых, он мало знает о Людях, а ваше убежище скрыто так хорошо, что он, быть может, и не знает, что здесь есть Люди. Во-вторых, я думаю, что он привлечен сюда своим главным желанием, более сильным, чем вся его осторожность.

— Привлечен, говорите вы? — тихо повторил Фарамир. — Значит, он знает о… о том, что вы несете?

— Конечно. Он и сам носил его, много лет подряд.

— Он? — Фарамир даже задохнулся от удивления. — Загадки за загадками!

Так он гонится за этим?

— Возможно. Это для него драгоценно. Но я говорил не о том.

— Чего же тогда он ищет здесь?

— Рыбу, — ответил Фродо. — Смотрите!

Они снова взглянули вниз. В дальнем конце озера, у самого края тени от окал, появилась черная голова. Мелькнуло что-то серебристое, побежали мелкие волны. Голова заскользила в сторону, и маленькая, лягушкоподобная фигурка с поразительной ловкостью выкарабкалась из воды на берег. Она села на корточки и принялась пожирать свою трепещущую, серебристую добычу.

Фарамир тихонко засмеялся. — Рыба! — сказал он. — Ну, этот голод не опасен. Однако, рыба из озера Хеннет Аннун может обойтись ему дороже, чем он думает.

— Он у меня на прицеле, — сказал Анборн. — Застрелить его? Смерть тому, кто придет сюда непрошенным, — таков наш закон.

— Погоди, Анборн, — остановил его Фарамир. — Это дело сложнее, чем кажется. Что вы можете сказать теперь, Фродо? Почему мы должны пощадить его?

— Это существо жалкое и голодное, — ответил Фродо, — и не сознает, что оно в опасности. И Гандальф, которого вы называете Митрандиром, попросил бы вас не убивать его уже по этой причине, да и по другим тоже. Он и Эльфам не позволил убить его. Я не знаю в точности, почему; а о чем догадываюсь, мне нельзя говорить вслух. Но это существо каким — то образом связано с моей задачей. До того, как вы нашли и захватили нас, он был нашим проводником.

— Вашим проводником? — повторил Фарамир. — Дело становится все страннее. Я хотел бы сделать для вас многое, Фродо, но не могу только одного: не могу позволить этому проныре уйти отсюда свободно, чтобы он либо присоединился к вам позже, когда ему это будет угодно, либо попался в лапы к Оркам и под угрозой пытки рассказал все, что знает. Его нужно убить или поймать. Убить, если нельзя поймать очень быстро. Но чем можно поймать эту скользкую, многоликую тварь, если не оперенной стрелой?

— Позвольте мне спуститься к нему, — сказал Фродо. — Вы можете держать луки наготове и застрелить хотя бы меня, если мне не удастся. Я не убегу.

— Так идите, и поскорее, — приказал Фарамир. — Если он спасется отсюда, то должен будет оставаться вашим верным слугой до конца своей жалкой жизни. Сведи Фродо на берег, Анборн, и оба идите потише: эта тварь очень чуткая. Дай мне свой лук.

Анборн заворчал что-то, но повел Фродо вниз по винтовой лестнице на площадку, потом вверх по другой лестнице, пока они не достигли узкой расселили, скрытой густыми кустами. Пройдя расселину, Фродо очутился на южном берегу озера. Оно уже потемнело, и только водопад слабо светился, отражая последние лучи луды, скрывающейся на западе. Голлума не было видно.

Фродо сделал еще несколько шагов вперед, а за ним бесшумно двигался Анборн.

Они остановились.

— Идите! — шепнул ему на ухо Анборн. — Осторожнее справа. Если вы упадете в озеро, вам сможет помочь только ваш приятель — рыбоед. И не забывайте, что лучники стоят наготове, хотя вы их и не видите.

Фродо пополз вперед на четвереньках, как Голлум, чтобы нащупывать дорогу и держаться лучше. Камни были ровные и гладкие, но скользкие. Он остановился, прислушиваясь. Сначала он слышал только неумолчный плеск и рокот водопада, но потом, недалеко впереди себя, различил шипящее бормотанье.

— Рыба, оосладкая рыба. Наконец — то Белый Лик скрылся, да. Теперь мы можем поесть рыбы спокойно. Нет, неспокойно, нет, нет! Сокровище пропало, да, пропало. Злые Хоббиты, гадкие! Ушли и бросили нас, голлум! И Сокровище ушло. Бедный Смеагол совсем один. Сокровища нет. Гадкие Люди, они взяли, они украли наше Сокровище. Воры. Мы ненавидим их. Рыба, сссладкая рыба.

Дает нам силу. Дает глазам зоркость, пальцам цепкость. Задушить их.

Задушить их всех, если удастся. Сссвежая рыба, вкусссная рыба!

Он продолжал бормотать, почти так же неумолчно, как и водопад, прерывая себя только чавканьем и пыхтеньем. Фродо задрожал; в нем боролись жалость и отвращение. Ему хотелось, чтобы этот голос умолк, хотелось никогда больше не слышать его. Айборн недалеко. Можно отползти обратно и попросить, чтобы он приказал лучникам стрелять. Вероятно, они приблизились уже достаточно, пока Голлум насыщается и забыл об осторожности. Один меткий выстрел — и Фродо навсегда избавится от этого мерзкого спутника… Но нет: у Голлума теперь есть права на него. У слуги всегда есть права на господина, даже если он служит только из страха. Они погибли бы в Болотах Смерти, если бы не Голлум. И Фродо почему-то знал совершенно точно, что Гандальф не одобрил бы его колебаний сейчас.

— Смеагол! — негромко окликнул он.

— Рыба, вкусссная рыба! — повторял голос.

— Смеагол! — окликнул он погромче. Голос умолк.

— Смеагол, хозяин пришел за тобой. Хозяин здесь. Иди сюда, Смеагол! — Ответа не было, только свистящий вздох сквозь сжатые зубы.

— Иди сюда, Смеагол! — повторил Фродо. — Ты в опасности. Люди убьют тебя, если найдут здесь. Иди скорее, если хочешь избежать смерти. Иди к хозяину!

— Нет! — ответил голос. — Хозяин нехороший. Бросил бедного Смеагола и ушел с новыми друзьями. Хозяин подождет. Смеагол еще не кончил.

— Некогда ждать, — возразил Фродо. — Иди вместе с рыбой. Иди же!

— Нет! — Сначала доесть рыбу.

— Смеагол! — в отчаянии сказал Фродо. — Сокровище рассердится. Я возьму Сокровище и скажу: "Пусть он проглотит кость и подавится". Тогда ты никогда больше не попробуешь рыбы. Иди сюда, Сокровище ждет!

Раздалось громкое шипенье, и Голлум выполз из темноты на четвереньках, как пес, которого хозяин подозвал "к ноге". Во рту у него была одна недоеденная рыба, в руке — другая. Он подполз к Фродо вплотную и обнюхал его; бледные глаза у него блестели. Потом он вынул изо рта рыбу и встал.

— Сосланный хозяин! — прошептал он. — Славный Хоббит вернулся к бедному Смеаголу. Добрый Смеагол пришел. А теперь пойдем, пойдем быстро, да. Под деревьями, пока Ликов нет. Да, да, пойдем!

— Да, мы пойдем, — ответил Фродо, — но не сейчас. Я пойду с тобою, как обещал. Я обещаю снова. Но не сейчас. Ты еще в опасности. Я спасу тебя, но ты должен мне довериться.

— Довериться хозяину? — с сомнением переспросил Голлум. — Почему?

Почему не уйти сейчас? А где другой Хоббит, злой, нехороший? Где он?

— Вон там, наверху, — оказал Фродо, указывая на водопад. — Я без него не пойду. Мы должны вернуться к нему. — Сердце у него сжалось. То, что он делал, было очень похоже на обман. Он боялся не того, что Фарамир позволит убить Голлума, но что велит схватить и связать его; и, конечно, действия Фродо должны показаться коварством этому жалкому существу. Невозможной была бы всякая попытка заставить его понять или поверить, что Фродо спасает его от неизбежной смерти единственным доступным путем. Что еще оставалось ему делать? Только сохранять, по возможности, верность обеим сторонам.

— Идем! — повторил он. — Иначе Сокровище рассердится. Мы должны вернуться наверх. Иди первым!

Голлум пополз, поближе к краю, подозрительно внюхиваясь. Потом он остановился и поднял голову. — что-то здесь есть! — сказал он. — Не Хоббит!

— И вдруг он обернулся с зеленым блеском в вытаращенных глазах. — Хозззяин, хозззяин! — прошипел он. — Зззлой! Он лжжжет! — И, зафыркав, потянулся к Фродо длинными руками с белыми, шевелящимися пальцами.

Но позади него вырос огромной черной тенью Анборн и схватил его за шиворот. Голлум вывернулся, извиваясь, словно угорь, кусаясь и царапаясь, как кошка. Из тени вынырнуло еще двое зеленых воинов.

— Тихо! — сказал один из них. — Или мы утыкаем тебя стрелами, как ежа.

Тихо!

Голлум обмяк, начал окулить и плакать. Они связали его, и не очень бережно.

— Осторожнее! — оказал Фродо. — Не ему бороться с вами. Не делайте ему больно, — если можете, тогда он будет спокойнее. Смеагол! Они не обидят тебя. Я пойду с тобой, и тебя никто не обидит — никто, пока я жив. Доверься хозяину.

Голлум повернулся и плюнул в него. Воины подняли пленника, закрыли ему лицо капюшоном и понесли.

Фродо последовал за ними, и на душе у него было очень тяжело. Они прошли сквозь расселину, вниз по лестницам, по проходам, в пещеру. Там горело несколько факелов, и спящие уже начали просыпаться. Сэм встретил своего друга и бросил быстрый взгляд на мягкий узел, принесенный воинами. — Вы поймали его? — спросил он.

— Да. Хотя нет, я не ловил его. Он сам пришел ко мне, потому что доверял. Я не хотел, чтобы его так связывали. Я надеюсь, что все кончится хорошо, но это дело мне очень не нравится.

— Мне тоже, — подтвердил Сэм. — Там, где вмешается эта вонючка, ничто не может идти хорошо.

Подошел один из воинов, сделал Хоббитам знак идти за собою и привел их в знакомый им угол в глубине пещеры. Там сидел в своем кресле Фарамир, а в нише у него над головой горел светильник. Он жестом пригласил их сесть на стулья рядом с ним, а тогда сказал: — Принесите вина для гостей. И приведите пленника.

Принесли вино, а потом пришел Анборн, неся Голлума. Он снял с пленника капюшон и поставил его на ноги, а сам стоял позади, чтобы поддерживать его.

Голлум сощурился, прикрывая злобные глаза тяжелыми, бледными веками. Он выглядел очень жалким и мокрым; от него сильно пахло рыбой (которую он все еще сжимал в руке); жидкие пряди волос прилипли ему ко лбу, словно мокрые водоросли, а нос шевелился.

— Онять веревку! — захныкал он. — Снять! Нам больно, да, очень больно, а мы ничего не сделали!

— Ничего? — повторил Фарамир, пристально глядя на злополучное существо, и в его лице нельзя было прочесть ни гнева, ни жалости, ни удивления. — Ничего? Ты никогда не делал ничего такого, за что тебя стоило бы связать или покарать еще строже? Однако, об этом, к счастью, не мне судить. Но сегодня ты пришел туда, куда приходить нельзя под страхом смерти. Рыба из этого озера покупается дорогой ценой.

Голлум выронил свою рыбу. — Не хочу ее, — быстро сказал он.

— Это цена не за рыбу, — возразил Фарамир. — Смерти подлежит всякий, кто лишь подойдет к этому озеру и поглядит на него. Я пока пощадил тебя по просьбе Фродо, здесь присутствующего, который говорит, что у него, по крайней мере, ты заслужил кое-какую благодарность. Но ты должен ответить и мне. Кто ты? Откуда пришел? Куда идешь? По какому делу?

— Мы пропали, пропали! — жалобно прохныкал Голлум. — Ни имени, ни дела, ни Сокровища, ничего! Только пустота. Только голод. Мы голодны, да.

Несколько рыбок, гадких, костлявых рыбок, а они говорят — смерть. Такие они мудрые, такие справедливые, да!

— Не очень мудрые, — произнес Фарамир, — но справедливые, насколько дозволяет наша малая мудрость. Освободите его, Фродо. — Он снял с пояса маленький ножичек и подал Фродо. Но Голлум, не поняв этого жеста, взвизгнул и рухнул наземь.

— Ну, Смеагол, — сказал Фродо, — ты должен мне верить. Я тебя не покину. Отвечай правдиво, если можешь. Это будет тебе на пользу, а не во вред. — Он перерезал веревки, связывавшие Голлума, и поднял его на ноги.

— Поди сюда! — приказал Фарамир. — Смотри мне в глаза! Знаешь ли ты, как называется это место? Был ли ты здесь когда-нибудь?

Медленно Голлум поднял голову и неохотно встретился взглядом с Фарамиром. Всякий блеск погас у него в глазах, и они холодно и тускло смотрели в ясные, твердые глаза Человека из Гондора. Наступило короткое молчание. Потом Голлум опустил голову и начал поникать, пока не сжался дрожащим комком на полу. — Мы не знаем и не хотим знать, — жалобно прошептал он. — Никогда здесь не были, никогда не будем!

— В душе у тебя есть закрытые окна и запертые двери, а за ними — темные комнаты, — произнес Фарамир. — Но сейчас, я думаю, ты сказал мне правду. Это хорошо. Чем ты можешь поклясться, что никогда не вернешься сюда, что никогда, ни словом, ни знаком, не укажешь сюда пути никому живому?

— Хозяин знает, — сказал Голлум, взглянув искоса на Фродо. — Да, он знает. Мы поклянемся ему, если он спасет нас. Мы поклянемся Им, да! — Он подполз к ногам Фродо. — Спаси нас, добрый хозяин! — проскулил он. — Смеагол клянется Сокровищем, клянется искренно! Никогда не придет, никогда не скажет, нет, никогда! Нет, нет!

— Этого довольно? — опросил Фарамир.

— Да, — ответил Фродо. — По крайней мере, вы должны либо принять его клятву, либо исполнить свой закон. Большего вы не получите. Но я обещал, что ему не будет вреда, если он пойдет со мною. А я не хочу оказаться неверным своему слову.

Фарамир подумал с минуту. — Хорошо, — сказал он. — Я отдаю тебя твоему хозяину, Фродо, сыну Дрого. Пусть он решит, что делать с тобою.

— Но, благородный Фарамир, — возразил Фродо с поклоном, — вы еще не решили, что делать с вышереченным Фродо, а без этого он не может решать ничего ни для себя, ни для своих спутников. Ваш суд был отложен до утра, но оно уже близко.

— Тогда я произнесу свое решение, — оказал Фарамир. — Что касается вас, Фродо, то, насколько это зависит от моей власти, я объявляю вас свободным в Гондоре, до самых дальних и древних пределов его; но ни вам самому, никому из ваших спутников не разрешено приходить без зова туда, где мы сейчас находимся. Мое решение будет действительно на один год и один день, а затем отменено, если за это время вы не явитесь в Минас Тирит, дабы представиться правителю города. А тогда я попрошу его утвердить мое решение и сделать его пожизненным. Пока же всякий, кого вы возьмете под свое покровительство, будет находиться под покровительством у меня и под защитой законов Гондора. Довольны ли вы решением?

Фродо низко поклонился. — Я вполне доволен, — заявил он, — и прошу вас располагать мною, если я достоин высокой чести служить вам.

- Вы вполне достойны, — произнес Фарамир. — Итак, принимаете ли вы это существо — Голлума — под свое покровительство?

— Да, я принимаю Смеагола под свое покровительство, — ответил Фродо.

Сэм только шумно вздохнул; но причиной тому был совсем не обмен учтивостями, которыми он, как и всякий Хоббит, был вполне доволен. Правда, в Шире для подобного дела потребовалось бы гораздо больше речей и поклонов.

— Теперь о тебе, — обратился Фарамир к Голлуму. — Ты приговорен к смерти; но пока ты идешь с Фродо, ты в безопасности. Если же кто-либо в Гондоре найдет тебя одного, без Фродо, — приговор будет исполнен. И пусть тебя настигнет быстрая смерть, в Гондоре или за его пределами, если ты не будешь служить своему хозяину хорошо! А теперь отвечай мне: куда вы шли? Ты был его проводником, говорил он. Куда ты его вел?

Голлум не ответил.

— Не скрывайся, — настаивал Фарамир. — Отвечай, или я отменю свое решение. — Но Голлум продолжал молчать.

— Отвечу за него я, — оказал Фродо. — Он привел меня к Черным Воротам, как я просил; но они были закрыты.

— В Неназываемую Страну нет открытого входа, — заметил Фарамир.

— Тогда мы пошли по дороге на юг, — продолжал Фродо, — потому что, по его словам, есть другой путь, близ Минас Итиля… то есть, Минас Моргуля.

Он ведет на перевал, высоко вверху, а потом вниз, в… словом, дальше.

— А вы знаете, как называется этот перевал? — спросил Фарамир.

— Нет, — ответил Фродо. — Он не говорил мне.

— Имя этого места — Кирит Уигол. — Тут Голлум громко зашипел и забормотал что-то. — Разве не так? — обратился к нему Фарамир.

— Нет, — ответил Голлум и взвизгнул, словно что-то укололо его. — Да, да, мы слышали один раз. Но что нам до имени? Хозяин сказал — он должен войти. А мы должны попытаться найти вход. Других путей туда нет.

— Нет других путей? — повторил Фарамир. — Откуда ты это знаешь? И кто исследовал все границы этой мрачной страны? — Он долго смотрел на Голлума, размышляя, потом оказал: — Уведи его, Авборн. Обращайся с ним мягко, но стереги хорошо. А ты, Смеагол, не вздумай нырнуть в водопад. У камней там зубы такие острые, что они могут убить тебя раньше времени. Теперь уходи и возьми свою рыбу.

Анборн вышел, ведя понурившегося Голлума. Завеса задернулась.

— Фродо, я думаю, вы поступаете неразумно, — оказал Фарамир. — По-моему, вы не должны идти с этим существом. Оно злое и испорченное.

— Не совсем испорченное, — ответил Фродо.

— Возможно. Но злоба разъедает его, как болезнь, и все, что есть в ней дурного, усиливается. Ни к чему хорошему такой проводник не приведет вас.

Если вы расстанетесь с ним, я дам ему пропуск и провожатого к любому месту на границах Гондора, какое он укажет.

— Он не примет этого, — возразил Фродо. — Он пойдет со мной, как шел уже долго. А я много раз обещал ему взять его под свое покровительство и идти туда, куда он поведет меня. Неужели вы хотите, чтобы я нарушил свое обещание?

— Нет, — произнес Фарамир, — но мое сердце хотело бы этого. Легче советовать другому нарушить свое слово, чем нарушать его самому. Но тяжело видеть друга, связанного необдуманным словом на беду себе! — Что же, если этот Смеагол пойдет с вами, вам придется терпеть его. Но я думаю — вы не должны идти в Кирнт Унгол, о котором он говорит гораздо меньше, чем знает, — это я видел ясно в его мыслях. Не ходите туда!

— Куда же тогда? — спросил Фродо. — Обратно к Черным Воротам, чтобы сдаться их страже? Что вы знаете об этом месте, Фарамир, если так боитесь даже его имени?

— Ничего достоверно, — ответил Фарамир. — Мы, Люди Гондора, не ходим теперь на восток, а из тех, кто помоложе, никто никогда не бывал в Долине Теней. Но в горах выше Минас Моргула живет какой-то темный ужас. При имени Кирит Унгола старики и мудрецы бледнеют и умолкают.

Вы уже знаете, что Минас Моргул назывался раньше Минас Итилем; это был прекрасный город, достойный собрат нашей нынешней столицы. Но потом им завладели злые люди, — те, которым Враг подарил свои злые Кольца. Он уничтожил их, — превратил в живые призраки, злобные и хищные. Они населяли Минас Итиль и наполняли его и всю долину бесформенной, внушающей трепет жизнью. Девять вождей было у них; они стали теперь Девятью Всадниками, и мы не можем устоять перед ними. Не приближайтесь к этой крепости! Там обитает бессонная злоба, и она выследит вас тысячами своих недреманных очей. Не ходите туда!

— Но какой другой путь вы можете указать мне? — возразил Фродо. — Вы сами сказали, что не можете вести меня в горы и через них. Но я дал Совету торжественное обещание найти путь через горы или умереть, ища его. А если я вернусь, отказавшись выполнить возложенную на меня задачу, — куда я пойду тогда, среди Людей и Эльфов? Или вы хотите, чтобы я пришел в Гондор с Этим

- с тем самым, из-за чего ваш брат лишился разума? Кто знает, сколько и какого зла оно может наделать в Минас Тирите? Не увидим ли мы две крепости Минас Моргул, скалящихся друг на друга через долину, полную смерти?

— Я бы не хотел этого, — произнес Фарамир.

— Чего же тогда вы хотите от меня?

— Не знаю. Но мне тяжело отпускать вас навстречу мукам и смерти. И мне кажется — Митрандир тоже не потребовал бы от вас этого.

— Но его больше нет, и я должен идти такими путями, какие смогу найти, — сказал Ф. родо. — А времени, чтобы выбирать, у меня нет.

— Тяжела ваша судьба и безнадежна задача, — произнес Фарамир. — Но, по крайней мере, примите мое предостережение: опасайтесь этой твари, Смеагола.

Он уже совершил убийство. Я прочел это в нем.

Он вздохнул. — Итак, мы встретились и уже расстаемся, Фродо, сын Дрого. Вам не нужно утешений; я не надеюсь, что мы с вами увидимся снова под этим солнцем. Но вы уйдете с моим благословением для вас и для всего вашего народа. Отдохните же теперь, пока вам приготовят кое-что на дорогу.

Мне очень хотелось бы узнать, как этот скользкий Смеагол стал обладателем Вещи, о которой мы говорим, и как он лишился ее; но я не буду тревожить вас этим. Если, сверх всякой надежды, вы когда-нибудь вернетесь в мир живых, и если мы снова будем рассказывать друг другу свои истории, сидя у стены на солнце и смеясь минувшим скорбям, — вы расскажете мне и об этом.

До той поры или до другой, дальше, чем могут увидеть Всевидящие Камни Нуменора, — прощайте!

Он встал и низко поклонился Фродо, а затем, отдеряув занавес, ушел в пещеру.

Фродо и Сэм вернулись в свой угол и легли снова, слушая, как для воинов в пещере начинается новый день. Через некоторое время им принесли умыться, а потом проводили к столу, накрытому на троих. Фарамир позавтракал вместе с ними. После вчерашней битвы он еще не спал, но в нем не было заметно усталости.

Покончив с трапезой, они встали. — Пусть голод не тревожит вас в пути, — сказал Фарамир. — Еды у вас мало, но я приказал положить вам в сумки кое

- какие припасы, удобные для путников. Воды у вас будет вдоволь, пока вы идете по Итилиеяу: но не пейте из тех ручьев, что текут из Имлад Моргула, долины Живых Мертвецов. И еще вот что я должен сказать вам. Вернулись все мои разведчики и дозорные, даже те, что прокрадывались близко к Моранному.

Все они обнаружили нечто странное. Местность опустела. На дороге нет никого, и нигде не слышно ни шагов, ни звука рога, ни звона тетивы. Над Неназываемой Страной лежит выжидающее молчание. Не знаю, что оно предвещает, но думаю, что близятся какие — то важные события. Надвигается буря. Спешите же, пока можете! Если вы готовы — идемте. Солнце вскоре выйдет из-за гор.

Хоббитам принесли ил сумки (тяжелее, чем они были раньше), а также два прочных посоха из полированного дерева, окованных железом, с плетеными кожаными ремнями, продетыми сквозь резные головки.

— У меня нет достойных прощальных даров для вас, — произнес Фарамир, — но примите эти посохи. Они могут пригодиться тому, кто странствует в лесах и горах. Они сделаны из прекрасного дерева лебетрон, любимого мастерами Гондора, и окованы заново для вас; и на них наложены чары нахождения и возвращения. Да сохранят эти чары свою силу под той тенью, в которую вы идете!

Хоббиты низко поклонились. — Милостивейший из всех хозяев, — сказал Фродо. — Эльронд в Ривенделле говорил мне, что на своем пути я встречу друга, тайного и неожиданного. Конечно, я не ждал той дружбы, которую вы мне оказали. Найти ее — значит превратить зло в великое благо.

Они были готовы идти. Привели Голлума из какого — то тайника или укрытия, и теперь он был гораздо спокойнее и довольнее, хотя жался поближе к Фродо и избегал взгляда Фарамира.

— Вашему проводнику нужно завязать глаза, — сказал Фарамир, — но вас и вашего друга Сэмвиза я освобождаю от этого.

Но Голлум заскулил и начал цепляться за Фродо, когда к нему подошли с повязкой для глаз, и Фродо оказал: — Завяжите глаза нам всем, и мне первому; тогда, может быть, он увидит, что ему не хотят причинить вреда. — Так и было сделано, и их вывели из пещеры Хеннет Аннун. После многих переходов и ступенек они ощутили вокруг себя ароматный и свежий утренний воздух. Их вели еще некоторое время, то вверх, то вниз, наконец, остановили, и Фарамир приказал снять с них повязки.

Они снова стояли в лесу, под деревьями. Шума водопада не было слышно: между ними и потоком находился длинный склон. С запада они видели между деревьями свет, словно мир тут обрывался, и за его краем виднелось только небо.

— Здесь мы простимся в последний раз, — произнес Фарамир. — Если хотите принять мой совет, то не сворачивайте еще к востоку. Идите прямо, и тогда будете скрыты лесом еще на много миль. К западу от вас будут склоны, иногда крутые и обрывистые, иногда длинные и отлогие. Держитесь поближе к этим склонам и к опушке лесов. В начале пути вы можете, я думаю, идти и днем. Страяа дремлет в обманчивом покое, и зло временно отступило от нее.

Прощайте, доброго вам пути!

Он простился с ними по обычаю своего народа, кладя им руки на плечи и целуя в лоб. — Да пребудут с вами мысли всех Людей доброй воли, — сказал он.

Они поклонились ему, очень низко. Потом он повернулся и, не оглядываясь больше, отошел к своим стражам, молча стоявшим неподалеку.

Хоббиты изумились, как быстро и бесшумно двигаются эти зеленые люди, исчезнувшие из виду почти мгновенно. Лес, где только что стоял Фарамир, был теперь пустым и безлюдным, словно они видели его во сне.

Фродо вздохнул и повернулся к югу. Пока они прощались с Фарамиром, Голлум, словно затем, чтобы выказать свое пренебрежение ко всяким учтивостям, рылся в земле у подножья дерева. "Опять он голоден, — подумал Сэм. — И опять все начнется сначала!"

— Ушли они? — спросил Голлум, поднимая голову. — Зззлые, Нехорошие Люди! Шея у Смеагола еще болит от них, да! Пойдемте.

— Да, пойдемте, — сказал Фродо. — Но если о тех, которые пощадили тебя, ты можешь говорить только плохо, то лучше молчи.

— Славный хозяин! — поспешно отозвался Голлум. — Смеагол только шутит.

Он всегда прощает, да, да, и даже обманы доброго хозяина. О, да, добрый хозяин, добрый Смеагол!

Фродо и Сэм не ответили. Вскинув сумки за спину, взяв посохи, они двинулись в путь под сенью лесов Итилиена.

Дважды в течение дня они отдыхали. Солнце, уже начало склоняться к закату, и его лучи среди деревьев стали золотыми, а они все шли в прохладной зеленой тени, и вокруг них было молчание. Птицы словно улетели отсюда или вдруг онемели.

Сумерки упали рано, и когда Хоббиты остановились на ночлег, то между ними и Хеннет Аняуном лежало семь лиг или немного больше. Фродо спокойно проспал всю ночь в мягком мху, у подножья большого, старого дерева, но Сэм часто просыпался, встревоженный тем, что Голлум исчез. Неизвестно, спал ли их проводник в какой — нибудь норе или шнырял всю ночь за добычей, но с первыми проблесками рассвета он уже разбудил их.

— Вставать, да, вставать пора, — сказал он. — Еще далеко идти, на юг и на восток. Поспешим!

ГЛАВА IX ОТ ПАРТ ГАЛЕНА ДО ИЗЕНГАРДА

Гандальф и Теоден со своей свитой направились вдоль разрушенных стен Изенгарда туда, где их ожидал старейшина Энтов, а Арагорн, Леголас и Гимли остались с Хоббитами.

— Ну, вот, — оказал Араторя, — охота кончилась, и мы снова вместе, там, куда никто из нас и не думал являться.

— Да, — добавил Леголас, — и теперь Охотники, вероятно, смогут получить ответы на загадки, с которыми встретились. Мы проследили ваш путь до леса, но мы еще многого не понимаем.

— А мы хотели бы узнать много о вас, — возразил Мерри. — Фангорн рассказал нам кое — что, но этого мало.

— Всему свое время, — сказал Леголас. — Мы были Охотниками, а потому рассказать о себе должны вы.

— Нет, сначала мы должны позавтракать, — вмешался Гимли. — Солнце уже высоко, а мы были б Пути с рассвета.

Хоббиты повели их в полуразрушенную башню, служившую раньше помещением для стражи. В уцелевшей, довольно большой комнате пылал очаг, а наверху была кладовая, откуда Пиппин принес посуду и множество всякой снеди.

Хоббиты и сами сели за еду со своими друзьями, — "чтобы не обижать их", как оказал Пиппин.

После трапезы наступило время разговоров. Леголас решительно потребовал, чтобы Хоббиты рассказали обо всем, что с ними случилось; Гимли поддержал его, и они подчинились, хотя им очень хотелось узнать, каким образом их друзья попали сюда, в Изенгард, да еще вместе с Теоденом и Гандальфом.

Они рассказывали, перебивая и дополняя друг друга, а Трое Охотников кивали головами, когда их догадки подтверждались.

Орки подстерегли Хоббитов в лесу у озера и напали на них так нежданно, что они не успели понять случившегося. Когда Боромир кинулся, чтобы отбить пленников, цраги осыпали его градом стрел. Пиппин и Мерри отчаянно защищались, но Орки сбили их с ног, связали по рукам и по ногам и унесли, пока они были без сознания.

На стоянке среди холмов, ночью, пленники очнулись и слышали, что среди Орков вспыхнула ссора. Здесь было два племени, и они говорили на Общем Языке: одни Орки были из Мордора, и начальником у них был Гришнакх, другие — из Изенгарда, под начальством Углука. Оба начальника спорили из-за пленников: каждый утверждал, что они принадлежат только ему: Изенгардские Орки рассчитывали получить за них награду, а Мордорским хотелось поскорее начать забавляться с ними по — своему. В конце концов началась драка. Углук отрубил головы троим северянам, и один из них упал прямо на Пиппина и Мерри, связанных и лежавших на земле. Нож убитого, крепко зажатый у него в лапе, почти касался связанных рук Пиппина; пока Орки были заняты дракой, Хоббиту удалось перерезать о его лезвие веревку на руках, а потом обмотать ее вокруг кистей так, что она казалась целой.

Растравившись с непокорными, Углук стал торопить отряд к Изенгарду.

Пленникам освободили ноги, чтобы они могли идти, и влили в горло какое — то отвратительное, жгучее питье, которое, однако, придало им сил. Мерри был ранен, и рану ему залечили, смазав какой — то бурой мазью, причинившей ему такую боль, что он снова упал без сознания и был приведен в чувство грубым встряхиванием.

Когда они бежали по травянистой равнине, Пиппин напрягал мысли, чтобы придумать какой-нибудь знак для тех, кто, может быть, пойдет по их следу. В одной лощинке он улучил мгновение и кинулся в сторону; прежде чем Орк успел нагнать и схватить его, он быстро отколол от плаща пряжку из Лориена и бросил в траву. Ему очень не хотелось расставаться с этим подарком, но никакого другого знака он вставить не мог. За попытку к бегству его отстегали бичом, с обещанием расправиться по-настоящему, когда они будут на месте.

Последующие часы были для обоих кошмаром. Иногда их заставляли бежать вместе с Орками, подгоняя бичом, когда они отставали; но чаще Орки тащили их, как тюки, тащили так грубо и безжалостно, что они были рады, когда теряли сознание. Они давно уже ничего не ели, но ни разу не решились принять те куски, которые Орки швыряли им.

Когда Пиппин пришел в себя после одного промежутка беспамятства, было утро. Они снова лежали на земле, а Орки ссорились из-за того, свернуть ли сейчас к горам или к лесу вдали: высланные вперед разведчики видели Всадников Рохана. В конце концов победил Углук, приказавший опешить к лесу.

На опушке отряд остановился, так как Всадники окружили его. Среди Орков начался настоящий бунт, и Углуку с трудом удалось привести их к повиновению: он решил кинуться на Всадников и увел почти весь отряд с места стоянки.

Сторожить пленников остался Гришнакх с несколькими Орками — северянами. Но, поняв из намеков Углука, что у пленников скрыто что-то очень ценное для Сарумана, он решил воспользоваться случаем и завладеть этой ценностью. Пока остальные сражались, он схватил обоих Хоббитов и грубо оттащил в сторону, чтобы обыскать. Но тут на него наскочил Всадник, и после короткой стычки Гришнакх был убит. Хоббиты лежали там, где он их бросил, и боялись шевельнуться, пока не услышали, что шум битвы отдалился и затих.

Пиппин первым вернул себе присутствие духа. Он сбросил со своих рук веревку, достал из кармана чудом уцелевший сверток с Эльфовыми лепешками, съел несколыко кусочков сам и дал съесть Мерри; а потом он нашел на трупе Гришнакха острый нож и перерезал веревки у себя и у Мерри.

— Ну, вот, — сказал он. — А теперь — скорее! Сначала ползком, пока ноги не оживут.

Они уползли в глубь леса, подальше от места битвы; потом, когда оцепеневшие ноги у них согрелись и ожили, они неторопливо направились вдоль реки, беседуя так спокойно и беспечно, словно их путь до сих пор не был путем к мучительной смерти, словно они не были только что на волосок от гибели. Теперь когда все эти опасности остались позади, обычная Ширская беспечность вернулась к ним.

Всю ночь они шли вверх по реке и были уже в чаще леса; только тогда они решились спуститься к воде, напиться и смыть, с себя всю грязь и изнеможение этих страшных дней. Свежая вода и несколько кусочков лембас подбодрили их, и они чувствовали себя готовыми к новому пути, но не знали, в какую сторону направиться.

— Поднимемся вот на этот холм, — предложил Мерри, — и осмотримся.

С вершины холма они увидели, что ушли совсем не так далеко, как им казалось ночью: заросшие деревьями склоны опускались к травянистой раннине на востоке, тянувшейся милях в четырех отсюда.

Здесь Хоббиты встретились с необычайным, никогда еще не виданным существом, — не то человеком, не то деревом, ростом не мене четырнадцати футов; волосы и борода у него были, как серо — зеленый мох, одежда или кожа

- как древесная кора, а на огромных руках и огромных босых ступнях — по семи пальцев. Глаза у него были темные, буровато — зеленые, проницательные, но добрые, а голос — очень низкий, неторопливый и раскатистый.

Это был Фангорн, старейший из Энтов, именем которого назывался весь лес. Энты — едва ли не древнейшие живые существа в мире; их предания говорят, что раньше они были деревьями, но эти Эльфы научили их двигаться, дали способность говорить и видеть; поэтому к Эльфам и ко всему, что с ними связано, они относятся с большим уважением. Они называют себя пастухами деревьев и хранителями лесов, а своими врагами из всех живых существ считают только Орков: эти гнусные слуги Зла часто валят и ранят деревья без всякой нужды.

Фангорн отнесся к одетым в Эльфовы плащи Хоббитам очень ласково; он взял их своими огромными руками, отнес в пещеру у подножья горы, служившую ему жилищем, и угостил чудесным напитком, свежим, как ключевая вода, и ароматным, как ветерок из весеннего леса. После этого он захотел узнать их историю, и они рассказали о своих приключениях подробно с самого начала, но не упоминая ни о Кольце, ни о Миссии Фродо. Он выслушал их очень внимательно и расспрашивал о различных подробностях, но особенно заинтересовался, узнав о столкновении Хоббитов с Орками Сарумана. Это его встревожило. Саруман был его ближайшим соседом, и известие о том, что этот могучий волшебник вступил в союз с Орками, огорчило и даже разгневало его.

Саруман давно уже вырубал его любимые рощи; если Изенгард победит, это будет означать гибель для всего леса Фангорна.

Взволновать Энта нелегко; но успокоить его, пока он не сделает чего-нибудь, — невозможно. Фангорн был взволнован изменой Сарумана настолько, что на следующий день, с рассветом, созвал всех своих сооодичей на совет. Их было много и все они были разные: иные различались между собою, как деревья одной породы, выросшие в разных условиях, другиекак одна порода от другой. И все же, при всех своих различиях, они были сходны между собою, и у всех были такие же глаза, как у Фангорна.

Совещание продолжалось долго. Энты никогда не торопятся, и ни в каком языке мира не найдется таких длинных, раскатистых слов, как те, из которых состоит их язык. Хоббиты послушали немного эти громыхающие речи и ушли. Целый день они бродили по лесу, стараясь не уходить далеко от места сборища; любовались игрой солнца среди ветвей, пили воду из прозрачных источников, слушали лепет ручейков и чувствовали себя в этой чаще очень маленькими, одинокими и затерянными. Они очень стосковались по своим спутникам, особенно по Фродо, Сэму и Страннику.

Только на следующий девь, к вечеру, Фангорн сообщил им, что Энты решили двинуться на Изенгард и разрушить его. Гнев этих древних существ закипал медленно, но если он закипел, ничто не могло устоять перед ним.

Хоббиты сами не ожидали такого результата от своей беседы с Фангорном, и им стало страшно. Энты преобразились; их медлительная ярость была, как вода, хлынувшая из прорвавшейся плотины и сокрушающая все на своем пути. Но порядок они признавали гораздо лучше, чем Орки. По знаку Фангорна они двинулись в путь, попарно, мерным шагом, отбивая ритм своими огромными руками.

Фангорн посадил Хоббитов себе на плечи, — Пиппина на правое, Мерри на левое, и они ехали во главе этого необычайного войска, слушая воинственное пение, размеренное и неумолимое, и стараясь догадаться, что будет дальше; и, оглянувшись, они увидели, что оставшиеся позади склоны, еще недавно голые, покрыты деревьями, словно вслед за Энтами двинулся весь лес Фангорна.

Солнце зашло; опустились сумерки; в тишине слышно было только, как дрожит земля под ногами у Энтов и как шуршит ветерок в ветвях. Наконец на гребне холмистой гряды они остановились. Внизу под ними темнела глубокая впадина среди гор: долина Изенгарда.

— Ночь лежит над Изенгардом, — произнес Фангорн.

Эльф, Человек и Карлик долго молчали, выслушав эту повесть. Многое, казавшееся им загадочным, стало понятным теперь, а остальное они надеялись понять позже.

— Сколько времени прошло с тех пор, как мы расстались? — спросил Пиппин и очень удивился, узнав, что прошло только девять дней — Мне казалось, мы пробыли в плену целые годы, — сказал он, — но на поверку выходит — дня три или четыре. Я так часто терял сознание, что в конце концов потерял счет времени.

— Я могу вернуть вам не только его, — сказал Арагорн, — но и вот это.

— Он снял с пояса и протянул Хоббитам их мечи, и они радостно схватили свое оружие. — А вы, Перегрин, не считайте свою пряжку потерянной: вот она. Я рад вернуть ее вам; но еще больше рад, что у вас нашлись силы бросить ее, как указание. Ничто другое не могло бы оказать нам яснее, что мы на верном пути.

Они горячо поблагодарили его.

— То, что вы говорили об Орках Мордора, тревожит меня, — сказал потом Странник. — Темный Владыка уже знает слишком млого, и его слуги тоже.

Теперь он будет следить и за Саруманом; но для нас всего важнее то, что слуги Врага находятся и по эту сторону Реки.

— А что было с вами потом? — спросил Гимли.

— Мы подошли к стенам Изенгарда, — ответил Мерри, — и видели утром, как оттуда выходят войска, собранные Саруманом: Орки, Люди, Волки и Оборотни. Он направил их в Рохан, чтобы покончить с ним одним ударом.

— Он ошибся: покончили мы с ним, — заметил Арагорн. — Никто не спасся, кроме Дикарей, сдавшихся Теодену.

— Их было тысяч десять, — продолжал Мерри, — и они шли нескончаемо.

Ворота за ними закрылись. Тогда Фангорн сказал несколько слов своим родичам, и многие из них двинулись вслед за войском Сарумана.

— Безымянный лес! — вскричал Гимли, догадавшись.

— Вероятно. Потом он опустил нас на землю и начал стучаться в ворота и вызывать Сарумана. Ему ответили залпом стрел. Но стрелы для Энта — как комары для нас: они не вредят, а только раздражают. Фангорн рассердился и подозвал нескольких Энтов. Друзья мои, разгневанный Энт — это что-то ужасное! Я никогда не видел ничего подобного. Руками и ногами он впивается в скалу и раздирает ее, как краюху хлеба. В несколько минут он проделывает то, для чего корням деревьев бывают нужны сотни лет. Они быстро превратили ворота в груду мусора и принялись разрушать стены. Я не могу догадаться, знал ли Саруман, что происходит, но он наверняка не знал, как помешать этому.

— Он еще могуч, — задумчиво сказал Арагорн. — Многое он знает, во многом искусен, и у него есть власть над чужими душами. Мудрого он может убедить, слабого — запугать. Даже сейчас, когда он потерпел поражение, едва ли найдется в нашем мире кто — нибудь, кто мог бы говорить с ним без опасности для себя. Разве только Гандальф, Эльронд, ГалаДриэль; других я не знаю.

— С Энтами ему не справиться, — ответил Пиппин. — Он о них не думал, а теперь ему думать некогда. Немногие защитники у него остались, и они пытались удрать, когда началась атака, но я сомневаюсь, чтобы Энты выпустили их. Саруман укрылся в башне; он попробовал привести в действие свои подземные машины, которых тут у него множество, и обжег и поранил многих Энтов. Это их разъярило, и они устроили тут целое землетрясение. Мы с Мерри спрятались, куда могли, и зажимали себе уши плащами, но это мало помогало. Энты обстреливали башню каменными глыбами и обломками столбов и железных балок, и даже сами кидались на нее, но напрасно. Потом Фангорн созвал их и о чем — то с ними совещался, и все они исчезли. Многие куда — то ушли, остальные попрятались. Из башни никто не появлялся. А на следующий день сюда хлынула вода: Фангорн и его помощники отвели сюда весь Изен.

— Мы это знаем, — кивнул Арагорн. — Мы видели сухое русло.

— А вечером, — продолжал Пиппин, — уже в сумерках, сюда прискакал всадник, весь белый и на белом коне. Я смотрел и не верил своим глазам, я хотел крикнуть "Гандальф", но у меня получился только шепот. А он? Сказал ли он: "Здрав — ствуй, Пиппин, вот так приятная встреча"? Нет, он крикнул мне: "Эй, Пиппин, где Фангорн? Он мне нужен, и поскорее!" Фангорн был близко и подошел к нему. Я удивился больше всего тому, что они вовсе не удивились друг другу, — как будто знали, что должны здесь встретиться. Они долго совещались шепотом; после того Фангорн скрылся, а Гандальф подошел к нам и сказал, что очень рад нас видеть, но о себе не рассказывал ничего; и вскоре он тоже исчез. Вода все продолжала литься, и когда она вливалась в какой — нибудь колодец, оттуда поднимался столб пара. И она залила в конце концов весь Изенгард, но уже начала уходить.

Если Саруман видит все это из окна, то ему едва ли приятно. Он все еще в башне ему не удалось уйти. А мы тоже смотрели кругом и никого не видели, и нам было очень одиноко. Но теперь все будет хорошо. Гандальф вернулся, и все в порядке.

— Но я не понимаю только одного, — сказал Гимли, когда они обсудили услышанное. — Вы сказали, что здесь находится некий Грима. Это имя нам знакомо. Как он попал сюда?

— Он прискакал сегодня рано утром, — ответил Пиппин, — когда кругом был туман. Увидев все это разрушение, он позеленел с лица и разинул рот; он был так поражен, что невольно вскрикнул и кинулся было обратно. Но Фангорн в два шага догнал его и снял с седла. Его лошадь убежала, и в руке Фангорна он был беспомощен, как мышь в лапах у кошки. Фангорн стал расспрашивать его, и он сказал, что его зовут Грима, что он друг и советник Теодена, который посылает его к Саруману с важными вестями.

Он рассказывал, что в пути его преследовали Орки и Волки, и говорил еще многое, но Фангорн прервал его и сказал, что знает о нем все нужное от Гэндальфа и что если он прислан к Саруману, то пусть идет к нему в башню.

Грима только заглянул в ворота и отскочил и хотел немедленно вернуться в Эдорас, но Фангорн предложил ему выбор: либо оставаться под стражей Энтов до возвращения Гандальфа, либо идти к башне вброд. Он предпочел второе.

Вода доходила ему до ушей, но Фангорн провожал его всю дорогу, готовый помочь, пока там не приоткрылась дверь и его не втащили внутрь. Неужели эта крыса действительно была советником правителя?

— Да, — ответил Арагорн, — но он был также слугой и ставленником Сарумана. Судьба не была к нему милостивее, чем он заслуживает. Увидеть гибель и разрушение Изенгарда, который он всегда считал непобедимым, — это уже почти достаточная кара для него. Но боюсь, что его ожидает что-нибудь похуже.

— Я тоже так думаю, — отозвался Мерри. — Насколько я понял, старик Фангорн отправил его в башню не потому, что пожалел. Вероятно, мы увидим еще много интересного.

ГЛАВА Х ПО ЛЕСТНИЦАМ В СКАЛАХ

Фродо и его спутники шли по странно молчаливому лесу. В воздухе было душно, словно перед грозой. Голлум часто останавливался, принюхиваясь и бормоча что-то, потом снова начинал торопить их.

К концу третьего дня лес изменился; деревья стали крупнее и реже — раскидистые вязы, огромные остролисты, гигантские дубы, на которых уже начинали развертываться коричнево-зеленые почки. Между деревьями тянулись обширные лужайки, усеянные белыми и голубыми анемонами и лесными гиацинтами, уже начавшими выпускать свои стройные цветочные стрелки. Не было видно ни птицы, ни зверя, но на открытых местах Голлум начинал бояться, и они шли осторожно, прокрадываясь от одного пятна тени к другому.

Но вот лес окончился. Они селя под старым, кряжистым дубом, чьи корни, казалось, сползают по крутому склону, как извивающиеся змеи. Внизу лежала глубокая, туманная долина, тянувшаяся к югу. Оправа, далеко на западе, темнели на фоне заката горные хребты Гондора. Слева стеной поднимался мрак: то были пределы Мордора, и оттуда в сторону реки шла все расширяющаяся долина, где струился слабо бормочущий ручей. Дорога, вьющаяся бледной лентой по его берегу, исчезала вдали в холодном белом тумане, над которым еле виднелись вершины каких-то старых, полуразрушенных шпилей и башен.

Фродо обратился с расспросами к Голлуму и из его ответов понял, что видит Долину Призраков и башни Минас Моргула. Он содрогнулся; в воздухе здесь словно чувствовалось чье-то незримое враждебное присутствие, а ручей в долине — это и был тот самый Моргулдуин, отравленный поток из долины Живой Смерти, против которого предостерегал его Фарамир.

Отсюда они свернули на восток и вскоре нашли место для отдыха. Голлум не хотел больше ночевать на земле, считая дорогу в долине слишком близкой и опасной; поэтому они взобрались на старый дуб и нашли среди его ветвей удобную развилину. Но долго отдыхать им не пришлось: вскоре после полуночи Голлум разбудил их. Теперь им снова нужно было идти по ночам, а днем прятаться.

До самого рассвета он вел их на восток, вверх по крутому, все более неровному склону: то по зарослям колючек, то по краю глубокой расселины или лощины, то через заросшие кустарником впадины, но все выше и выше.

Оглянувшись однажды, они увидели покинутый ими лес далеко внизу, как обширную, густую тень. Заходящая луна, вынырнув из темного облачка, окружилась болезненным, желтоватым ореолом.

Голлум торопил их, и они последовали за ним на гребень, густо заросший кизилом и барбарисом, на которых уже начали распускаться желтые, сладко пахнущие цветочки. В этой колючей чаще они нашли пещеру, где на полу толстым слоем лежал сухой валежник, а вход был закрыт чуть зазеленевшими ветками. Здесь они легли, слишком усталые, чтобы думать о еде, и глядели сквозь ветви, ожидая наступления дня.

Но дня не было, только мертвенный, бурый сумрак. Тусклое красное сияние на востоке не было светом зари. Мрачный Эфель Дуат грозно хмурился на них; у его подножья лежала густая тьма, а острые, зубчатые вершины чернели на фоне красного света.

— Куда мы пойдем отсюда? — спросил Фродо. — И что это за долина, вон там, — не долина ли Моргула?

— А зачем нам думать о ней сейчас? — возразил Сэм. — Если день и начался, мы все равно не двинемся сегодня больше.

— Может быть, может быть, — ответил Голлум. — Но мы должны идти скорей, идти к Перекрестку. — Да, к Перекрестку. Да, хозяин, это и есть дорога к нему, да, да!

Красный отблеск над Мордором угас, и спустились сумерки. Голлум тревожился все больше, ползал вокруг, обнюхивая кусты и бормоча, потом вдруг исчез. Хоббиты спали по очереди, но сон их тоже был неспокойным; проснувшись, они увидели, что солнца нет и что день, вместо того, чтобы светлеть, становится все темнее.

— Уж не гроза ли собирается? — тревожно спросил Сэм. — Это было бы всего хуже сейчас. — Он прислушался. — Что это? Гром или барабаны?

— Не знаю, — ответил Фродо, — но это слышно уже давно. Не могу понять, под землей или в воздухе.

— А где Голлум? — спросил Сэм. — Не вернулся еще?

— Нет, — ответил Фродо. — Его и не видно, и не слышно.

— Я его терпеть не могу, — сказал Сэм. — Никогда еще я не брал в дорогу ничего, что потерял бы охотнеее. Но это было бы на него похоже: после всех этих миль потеряться именно тогда, когда он будет нам так нужен.

Хотя я и сомневаюсь, что он вообще будет нужен когда-нибудь.

— Ты забываешь о Болотах, — заметил Фродо. — Я надеюсь, что с ним ничего не случилось.

— А я надеюсь, что он не сыграет с нами каких-нибудь своих фокусов. И еще надеюсь, что он не попал в руки… словом, в другие руки, потому что тогда у нас будут неприятности.

В этот момент снова раздался грохочущий звук, громче и ближе первого; земля у них под ногами задрожала. — Неприятности у нас и так уже есть, — сказал Фродо. — Чем дальше, тем больше. Боюсь, что наш путь подходит к концу.

— Может быть, — ответил Сэм. — Но "пока есть жизнь, есть и надежда", как говорил мой Старик.

Время шло, хотя его трудно было определить в этом странном сумраке, в котором весь мир казался тусклым и бесформенным. Фродо снова задремал, но Сэм не мог больше сомкнуть глаз от тревоги. Вдруг позади него раздалось громкое шипенье; он обернулся и увидел Голлума на четвереньках, с зеленым блеском в глазах.

— Проснитесь! Проснитесь! — зашептал он. — Не терять времени! Идти, идти сейчас же!

Сэм взглянул на него подозрительно: Голлум казался испуганным или возбужденным. Сэм попытался возразить, но Голлум настаивал и торопил, твердя только, что "время уходит", и что "медлить нельзя". Сэм с сожалением разбудил Фродо, и они вышли в темноту.

Очень осторожно Голлум повел их вниз по склону, стараясь держаться всяких укрытий и перебегая открытые места на четвереньках; но света было так мало, что никакой хищник не увидел бы Хоббитов, закутанных в серые плащи, не услышал бы их осторожных шагов.

Почти час они шли так, в густом сумраке и полной тишине, нарушаемой лишь далекими раскатами грома. За спуском последовал новый подъем по длинному, неровному склону, где только Голлум мог найти нужное направление.

Наконец, они приблизились к группе огромных, очень старых деревьев, возвышавшихся, как гигантская стена; они были очень высокие, но с сухими мертвыми вершинами, словно их опалила гроза, кйторая, однако, не в силах была убить их или сорвать с глубоко ушедших в землю корней.

— Перекресток! — прошипел Голлум; это было первое слово, произнесенное им с той минуты, как они вышли из пещеры. — Теперь сюда. Поскорее, и молчите.

Осторожно, беззвучно, затаив дыхание, они прокрались между деревьями и очутились словно в башне без крыши, открытой мрачному небу вверху. Могучие стволы стояли ровным кругом, как исполинские колонны, и из центра этого круга расходились дороги. Позади лежала дорога к Мораннону; та, что впереди, уходила к далеким странам на юге; справа поднималась, извиваясь, дорога из Осгилиата и за Перекрестком уходила на восток, исчезая во мгле: это и была дорога, по которой им надлежало идти.

И в тот самый миг, когда Фродо с содроганием созерцал все четыре дороги, солнце, готовясь уже погрузиться в Море на западе, вышло из медленно ползущих туч и просияло зловещим блеском.

В этом блеске стала видна огромная каменная статуя у Перекрестка, изъеденная временем, изуродованная чьими-то злобными руками. Голова у нее была отбита, и на ее место положен круглый булыжник, а на нем грубо намалевано ухмыляющееся лицо с единственным глазом посреди лба; а пьедестал и ноги каменного великана были покрыты нацарапанными и намалеванными злыми рунами Мордора.

Фродо увидел и отбитую голову каменного стража: она валялась у обочины дороги, и какие-то ползучие растения с желтыми и белыми цветами оплели ее, словно увенчивая короной из серебра и золота.

— Смотри, Сэм, — произнес Фродо. — Вот знак для нас. Они не могут побеждать вечно. — И тут солнце зашло, и свет погас, и тьма упала, как черный занавес.

Голлум тянул Фродо за плащ, шипя от нетерпения и страха, и они снова повернули к востоку. Дорога шла сначала прямо, но потом свернула в сторону, огибая большой скалистый выступ, нависающий над нею, как черная угроза; а потом она снова свернула к востоку, поднимаясь круто вверх.

Хоббиты плелись за своим проводником, и на сердце у них было слишком тяжело, чтобы думать об опасности. Фродо снова начал ощущать гнет Кольца, о котором почти забыл, пока они шли по Итилиену: он шел, согнувшись, но, чувствуя, что подъем становится все круче, устало взглянул вверх. А тогда — как Голлум и предупреждал его — он увидел крепость Рабов Кольца и в ужасе припал к каменистому откосу.

Длинная, глубокая, полная тьмы долина уходила далеко в горный массив.

На дальнем ее конце, высоко на скалистом отроге Эфель Дуата, виднелись стены и башни Минас Моргула. Небо и земля вокруг него были полны мрака, но сам он светился. И это не было лунным сиянием, радостно лившимся когда-то сквозь мраморные стены Минас Итиля, Лунной башни; свет теперь был тусклым, как луна в затмении, неверным и колеблющимся, как болотный огонек, — мертвый свет, ничего не освещающий. Бесчисленные окна в стенах и башнях казались погасшими глазами, глядящими вовнутрь, в пустоту, а самый верхний ярус башни поворачивался то в ту, то в другую сторону, словно голова чудовищного призрака, вглядывающегося во тьму; некоторое время все трое стояли, сжавшись от страха, не в силах отвести глаз от мертвой крепости.

Голлум опомнился первым и начал дергать своих спутников за плащи, увлекая вперед. Каждый шаг давался им с трудом, и самое время словно остановилось; и на то, чтобы оторвать ногу от земли и снова поставить на землю, уходила, казалось, целая вечность.

Медленно подтащились они к Белому мосту. Здесь дорога, слабо мерцая, проходила над ручьем, на дне долины, и множеством извивов поднималась к воротам крепости, — к черному провалу, зиявшему в северной стене. По обоим берегам ручья тянулись плоские луга, усеянные беловатыми, слабо светящимися цветами — прекрасными, но и ужасными, словно созданными в кошмарном сне, и издававшими легкий, сладковатый запах разложения. Мост был перекинут через ручей от одного луга к другому. По концам его стояли статуи, искусно изваянные в виде людей и животных; они были, как живые, но все — уродливые и злобные. Над беззвучно струящимся ручьем поднимался легкими струйками пар, но эти струйки были смертельно холодными. Фродо почувствовал вдруг, что голова у него закружилась, а разум туманится. Словно поддаваясь чьей-то чужой воле, он протянул в сторону моста дрожащие руки и побрел туда, спотыкаясь, свесив голову. Сэм и Голлум погнались за ним и Сэму, удалось обогнать и схватить его уже у самого моста.

— Не сюда! Нет, нет, не сюда! — прошипел Голлум, но, сам испугавшись своего голоса в мертвой тишине, зажал себе рот руками и припал к земле.

— Держитесь! Фродо! — прошептал Сэм на ухо своему другу. — Не надо идти туда! Так говорит Голлум, и на этот раз я с ним согласен.

Фродо провел себе рукой по лбу и с трудом оторвал взгляд от крепости на холме. Светящаяся башня притягивала его, и он боролся с желанием вбежать в ее ворота. Наконец он с усилием отвернулся от нее, но почувствовал при этом, что Кольцо сопротивляется ему и старается повернуть его шею обратно, а перед глазами опускается непроницаемый мрак.

Голлум уже скрылся во тьме, ползком, как испуганное животное. Сэм, поддерживая и ведя своего спотыкающегося друга, поспешил за ним следом.

Невдалеке от берега ручья в каменной стене у дороги был пролом; протиснувшись в него, Сэм увидел начало узкой тропинки, сначала мерцающей, как дорога внизу, но потом гаснущей и уходящей крутыми извивами в глубь северных склонов долины.

Хоббиты побрели по этой тропе; они не видели Голлума впереди, кроме тех моментов, когда он оборачивался, делая им знаки спешить; тогда в глазах у него вспыхивало зеленоватое сияние, словно отражение света из башни.

Фродо и Сэм часто оборачивались на этот свет, а потом с усилием отводили глаза на тропу под ногами. Идти было трудно. Правда, когда они поднялись над ядовитыми испарениями ручья, то дышать стало легче и в голове прояснилось; но зато они ощущали такое изнеможение, словно всю ночь таскали воду или плыли против сильного течения.

Фродо споткнулся и тяжело опустился на камень. Теперь они находились на конце большого каменного выступа. Впереди виднелась излучина долины, и тропинка огибала ее, идя по узкому карнизу над пропастью, а потом поднималась по крутому склону, исчезая во тьме наверху.

— Мне нужно отдохнуть, Сэм, — прошептал Фродо. — Мне тяжело друг мой, очень тяжело! Далеко ли я смогу уйти с этой ношей? Я должен отдохнуть, прежде чем пускаться туда. — Он указал на тропу впереди.

— Тссс! тссс! — прошипел Голлум, подбегая к ним. — Тссс! — Он прижал палец к губам, потряс головой, потом потянул Фродо за рукав и указал на тропу. Но Фродо не шевельнулся.

— Не сейчас, — прошептал он. — Не сейчас. — Тяжелая усталость придавила его к земле; и это было больше, чем усталость, — это были словно злые чары, обессилившие тело и душу. — Нужно отдохнуть, — пробормотал он снова.

Страх и волнение Голлума усилились при этом до того, что он снова заговорил свистящим шепотом, прикрывая рот ладонью, словно загораживаясь от кого — то невидимого: — Не здесь, нет! Не отдыхать здесь! Глупые! Они увидят нас с моста. Идемте! Вверх, вверх! Скорее!

— Идемте, Фродо! — сказал и Сэм. — Он опять прав. Нам нельзя оставаться здесь.

— Хорошо, — ответил Фродо странно далеким голосом, словно в полусне. — Я попытаюсь. — Он устало поднялся на ноги.

Но было поздно. В этот момент скала под ним содрогнулась. Под землей прокатился длительный грохот, громче всех прежних, — и эхом откликнулся в горах. Потом внезапно и резко вспыхнуло ослепительно красное зарево; оно вскинулось высоко в небо за горами на востоке, заливая багрянцем низко нависшие тучи. В этой долине мрака и холодного, мертвенного свечения оно казалось нестерпимо ярким и огненным. На фоне этого рвущегося вверх пламени каменные зубцы и вершины вырезались четко и остро, как черные кинжалы. И снова раздался оглушительный грохот.

И Минас Моргул ответил. Из башни и из окружающих холмов к нависшим тучам рванулись мертвенно-синеватые молнии. Земля загудела, и из крепости донесся стон. И, смешиваясь с высоким, резким клекотом хищных птиц, с визгливым ржанием коней, обезумевших от ярости и страха, раздался душераздирающий вопль, быстро поднимаясь до пронзительности, недоступной слуху.

Хоббиты рванулись было навстречу ему, но рухнули наземь, зажимая уши руками.

Когда страшный крик умолк, закончившись протяжным, жалобным стоном, Фродо медленно поднял голову. Стены крепости по ту сторону узкой долины были теперь вровень с его глазами, и ворота, похожие на огромную пасть с блестящими зубами, были широко раскрыты. И из этих ворот выходили войска.

Все воины были одеты в черное, мрачные, как ночь. На фоне бледно светящихся стен и мерцающей дороги Фродо ясно видел их: ряды за рядами, шли они быстро и беззвучно, бесконечным потоком. Впереди двигался большой отряд всадников, а во главе его — один, выше всех ростом: Черный Всадник, с короной на шлеме, отсвечивающей бледными вспышками. Он уже приближался к мосту внизу, а пристальный взгляд Фродо не мог оторваться от него ни на мгновение. Да, конечно, это и есть предводитель Девятерых, — тот самый Король-Призрак, чья рука поразила Кольценосца на Ветровой вершине. Старая рана у Фродо запульсировала болью, и от нее к сердцу пополз ледяной холод.

У самого начала моста Всадник вдруг остановился, а за ним остановилось и все его войско. Настал момент молчания и неподвижности. Может быть.

Всадник услышал зов Кольца, и это ощущение посторонней силы смутило его. Он медленно поворачивал вправо и влево свою увенчанную мраком голову, пронизывая тьму невидимым взглядом. Фродо ждал, как птица, зачарованная змеей, не в силах шевельнуться, и вдруг ощутил могучее, как никогда еще, повеление надеть Кольцо. Но каким бы настойчивым это повеление ни было, ему теперь совсем не хотелось подчиняться. Он знал, что Кольцо только выдаст его, а у него не было — еще не было — достаточно сил, чтобы встретиться лицом к лицу с Королем — Призраком. Несмотря на весь охвативший его ужас, в нем самом ничто не отвечало повелению, и он только ощущал его, как силу, бьющуюся в него извне. Но эта сила завладела его рукой; и пока он следил за нею — рассеянно, но с интересом, словно она была в какой — то старой, далекой сказке, — сила начала, дюйм за дюймом, приближать ее к цепочке на шее. Тут пробудилась его собственная воля; она медленно отогнула его руку и заставила искать нечто другое, спрятанное на груди. Холодным и твердым было то, на чем, наконец, сомкнулись его пальцы: то была склянка Галадриэль, так долго хранимая и почти забытая до этой минуты. Когда он прикоснулся к ней, всякая мысль о Кольце исчезла. Он вздохнул и склонил голову.

В тот же миг Король — Призрак пришпорил коня и поскакал по мосту, а вслед за ним — его черное войско. Быть может, серые плащи Эльфов сделали Хоббитов невидимыми для его невидимых глаз или же мысль Фродо, получив подкрепление, отразила его мысли. Но он спешил. Час уже настал, и по повелению своего Владыки он должен вести свои войска на запад.

Он уже промчался по извилистой тропе внизу, как тень среди теней, а ряды за рядами черного войска все еще шли по мосту. Никогда еще, со времен отважного Изильдура, не выходила из долины столь многочисленная армия; никогда еще столь грозные силы не подступали к мостам на Андуине, а это была лишь одна — и не самая могучая — из армий, которые высылал теперь Темный Владыка.

Фродо шевельнулся. И тут ему вспомнился Фарамир. "Буря пришла, наконец, — подумал он. — Все эти мечи и копья направляются к Осгилиату.

Успеет ли Фарамир переправиться? Он догадывался, что будет так, но разве он знал — когда? И кто теперь сможет удержать мосты, если придет Король — Призрак? А еще придут и другие. Я опоздал. Все погибло. Я слишком задержался в пути. Все погибло. Даже если я и выполню свою задачу, об этом никто не узнает. Не останется никого, кому я мог бы сказать. Все будет напрасно". И тут слабость одолела его, и он заплакал. А войска Моргула все шли и шли по мосту.

Потом откуда — то издали, словно из воспоминаний о Шире, о каком — нибудь солнечном, радостном Широком утре, он услышал голос Сэма, окликавший его: "Фродо, Фродо! Проснитесь!" Если бы этот голос добавил "Завтрак готов", он едва ли удивился бы. Но Сэм был настойчив. — Проснитесь, Фродо!

Они ушли! — повторял он.

Раздался глухой лязг. Ворота Минас Моргула захлопнулись. Последние ряды копейщиков прошли и исчезли. Башня еще ухмылялась через долину, но свет в ней угасал. Вся крепость возвращалась в свой мрак и молчание, но оставалась зоркой и выжидающей.

— Очнитесь, Фродо! Они ушли, и нам тоже лучше уйти. Здесь есть что-то живое, что-то зоркое, словно видящий дух, если вы меня понимаете; и чем дольше мы останемся на одном месте, тем скорее он нас увидит. Идемте!

Фродо поднял голову, потом встал. Отчаяние не покинуло его, но слабость миновала. Он даже улыбнулся мрачно, чувствуя сейчас так же ясно, как минуту назад чувствовал противоположное, что должен выполнить возложенную на него задачу, если сможет, и что совершенно безразлично, узнают или нет об этом Арагорн, или Фарамир, или Эльронд, или Галадриэль, или Гандальф, или кто — нибудь еще. Он взял посох в одну руку, склянку — в другую. Увидев, что ее сияние уже пробивается ему сквозь пальцы, он спрятал ее на груди, прижав к сердцу. И тогда, отвернувшись от чуть светящейся во тьме крепости Минас Моргул, он приготовился к дальнейшему подъему.

Голлум, по — видимому, уполз куда — то в темноту, когда ворота Минас Моргула открылись, и оставил Хоббитов там, где они были. Теперь он приполз обратно, стуча зубами и щелкая пальцами. — Глупые! Глупые! — повторял он шипящим шепотом. — Скорее! Опасность не прошла, нет! Скорее!

Они молча двинулись вслед за ним по узкому карнизу. Обоим был не по душе этот путь, даже после стольких перенесенных уже опасностей; но он не был долгим. Вскоре тропа обогнула еще один далеко выдавшийся, округленный выступ и нырнула в узкое отверстие в скале. Они достигли первой лестницы, о которой говорил Голлум. Темно было настолько, что они не видели ничего дальше своей протянутой руки; но когда Голлум обернулся к ним, его бледные глаза светились несколькими футами выше.

— Осторожно! — прошептал он. — Ступеньки. Много ступенек. Осторожно!

Осторожность действительно была нужна. Фродо с Сэмом сначала обрадовались, чувствуя стены справа и слева от себя; но лестница была очень крутая, почти отвесная и, карабкаясь по ней все выше и выше, они ощущали позади себя черную глубину. Ступеньки были узкие, неравной высоты, нередко предательские: стершиеся и скользкие по краю, или полуразрушенные, или обваливающиеся под ступившей на них ногой. Хоббитам пришлось, в конце концов, крепко хвататься руками за верхние ступеньки и насильно заставлять свои ноги сгибаться и выпрямляться; а лестница уходила все глубже в толщу отвесной скалы, и стены поднимались над головой все выше и выше.

Наконец, когда они стали чувствовать, что не могут больше двигаться, глаза Голлума снова взглянули на них сверху. — Готово! — прошептал он. — Первая лестница вся. Умные Хоббиты, поднялись так высоко, очень умные. Еще несколько ступенек, и конец, да!

Хоббиты с трудом выбрались на последнюю ступеньку и сели, растирая себе ноги, чувствуя, как головы у них кружатся от усталости. Темный коридор впереди продолжал подниматься кверху, но не так круто, и ступенек в нем не было.

Голлум не дал им сидеть долго.

— Есть еще одна лестница, — сказал он. — Очень длинная. Отдых будет, когда дойдем до верха. Не здесь.

Сэм застонал. — Еще длиннее этой, ты говоришь? — спросил он.

— Длиннее, да, — ответил Голлум. — Но не такая трудная. Хоббиты поднялись на Прямую лестницу; теперь будет Витая.

— А потом? — спросил Сэм.

— Увидим, — тихо ответил Голлум. — О, да, увидим!

— Кажется, ты говорил о подземном ходе, — сказал Сэм. — Нужно пройти подземный ход или что-то в этом роде?

— О, да, подземный ход, — ответил Голлум. — Но Хоббиты могут отдохнуть перед тем, как войти. А когда они выйдут, они будут у вершины. Очень близко, если они пройдут, о, да!

Фродо вздрогнул. Трудный подъем заставил его обливаться потом, но теперь ему было холодно и сыро, а из темного прохода тянуло ледяным ветерком, словно долетавшим сюда с каких — то невидимых вершин.

— Ну, пойдемте, — сказал он, вставая. — Не место нам сидеть здесь.

Проход был длиною словно во много миль, и они все время ощущали холодное дуновение, усиливавшееся до резкого ветра. Горы словно хотели отпугнуть их своим мертвенным дыханием, отвратить от своих вершин или сдунуть во мрак внизу. О том, что проход кончился, они узнали, только перестав ощущать стену справа от себя. Они не видели почти ничего. Вокруг них и под ними теснились черные, бесформенные громады и глубокие серые тени, но под нависшими тучами вспыхивали иногда тускло — красные отблески, и на мгновение они увидели впереди — справа и слева — высокие утесы, словно колонны, под — держивающие обширную, провисающую кровлю. Сами они находились на широком карнизе, на высоте многих сотен футов; слева от них был утес, справа — пропасть.

Голлум вел их вплотную к утесу. Подъема не было, но почва была неровная, растрескавшаяся, усеянная камнями. Идти приходилось осторожно и медленно. Сколько часов прошло с тех пор, как они вступили в долину Моргула — этого ни Сэм, ни Фродо не могли бы сказать. Ночь казалась бесконечной.

Потом они снова различили стену, вставшую впереди, и снова перед ними открылась лестница. Снова они остановились и снова начали подниматься.

Этот. подъем был долгий и трудный; лестница не врезалась в склон горы, а извивалась по нему, как змея. В одном месте она подошла к самому краю темной пропасти, и Фродо, заглянув туда, увидел далеко внизу глубокую впадину в начале долины Моргула, а в ее мраке извивалась, как светящийся червь, дорога от Мертвой крепости к Безымянному перевалу. Он поспешно отвернулся.

Лестница шла, сворачивая то туда, то сюда, пока после короткого прямого отрезка не вывела их на новый уровень. Теперь тропа шла в расселине между вершинами Эфель Дуата. Хоббиты смутно различали по обе стороны от себя высокие скалы и зубчатые утесы, а между ними огромные, чернее самого мрака, трещины, где бесчисленные, давно позабытые зимы прогрызли и обглодали неозаряемый солнцем камень. Красный отсвет в небе усилился; но они не могли бы сказать, настает ли рассвет в этой долине теней, или же они видят пламя над равниной Горгорота. Фродо взглянул вверх, и ему показалось, что он видит, далеко и высоко, завершение их мучительного пути. На угрюмом, тускло — красном фоне восточного неба вырисовывался самый верхний гребень хребта, рассеченный узким, глубоким ущельем, а по обе стороны этого ущелья поднималось по каменному рогу.

Он приостановился, чтобы присмотреться внимательнее. Левый рог был высокий и тонкий, и в нем горел красный огонек — или же красный свет вдали просвечивал сквозь отверстие в нем. Теперь он различил, что это — черная башня над внешним проходом. Он тронул Сэма за рукав. — Смотри! — сказал он, указывая на башню.

— Мне это не нравится, — произнес Сэм. — Так значит, твой тайный вход все — таки охраняется? — гневно обратился он к Голлуму. — И ты знал об этом все время?

— Все дороги здесь охраняются, да, — ответил Голлум. — Но Хоббиты должны попробовать. Может быть, здесь охраны меньше. Может быть, они все ушли на войну, может быть!

— Да, может быть, — проворчал Сэм. — Ну, туда еще очень далеко и высоко. И еще должен быть подземный ход. Я думаю, нам сейчас нужно отдохнуть, Фродо. Не знаю, какое сейчас время дня или ночи, но мы шли уже много часов.

— Да, нам нужно отдохнуть, — ответил Фродо. — Найдем какой — нибудь уголок, где нет ветра, и наберемся сил для последнего рывка. — Ибо так он чувствовал. Ужасная страна впереди и предстоящая ему задача — все это казалось ему слишком далеким, чтобы тревожиться сейчас. Все силы его духа сосредоточились на том, чтобы миновать эту непроницаемую стену со всей ее охраной. Если он сможет совершить это, то сможет выполнить и свою задачу: по крайней мере, так ему казалось в этот мрачный час усталости, в черной тени скал у Кирит Унгола.

Они нашли расселину между двумя большими утесами и сели там: Фродо с Сэмом поглубже, Голлум — поближе к выходу. Здесь Хоббиты поели: это была их последняя трапеза перед тем, как спуститься в Неназываемую Страну, быть может — вообще их последняя совместная трапеза. Они ели очень мало — часть из припасов, полученных от Фарамира, часть из запаса Эльфовых лепешек, но воду берегли и выпили лишь столько, чтобы смочить пересохший рот.

— Интересно, найдем ли мы еще воду, — сказал Сэм. — Но, я думаю, пить нужно даже тем, кто живет там. Орки пьют, неправда ли?

— Пьют, конечно, — ответил Фродо. — Но не будем говорить об этом. То, что они пьют, для нас не годится.

— Тогда нам нужнее всего наполнить свои фляжки, — сказал Сэм. — Но здесь воды нет: я не слыхал ни одной струйки. И, во всяком случае, Фарамир говорил, что мы не должны пить воду из Моргула.

— Не пить воды, что течет из Имлад Моргула, — вот что он сказал, — возразил Фродо. — А мы сейчас не в долине, и если нам встретится вода, она будет течь туда, а не оттуда.

— Все равно, я ей не доверюсь, — заметил Сэм, — разве что буду умирать от жажды. Здесь чувствуется что-то дурное. — Он принюхался. — А запах! Вы его слышите? Странный запах, душный; мне он не нравится.

— Мне здесь ничто не нравится, — отозвался Фродо, — ни ветер, ни камни. Земля, вода и воздух — на всем здесь лежит проклятие. Но таков путь, которым мы должны идти.

— Да, он таков, — произнес Сэм. — И мы бы никогда не очутились здесь, если бы знали заранее. Но, я думаю, так бывает часто. Знаете, Фродо, я думаю о подвигах из старых легенд и песен; о приключениях, как я всегда называл их. Я думал, герои в легендах ищут подвигов и совершают их потому, что хотят, потому, что это интересно, для развлечения, так сказать. Но в настоящих легендах, в тех, которые запоминаются, дело вовсе не в этом.

Герои там просто попадают туда случайно, потому что таков их путь. И у яих, наверное, бывало множество случаев вернуться, как и у нас, только они ими не воспользовались. О тех, кто воспользовался, мы ничего не знаем: о них все забыли. Мы знаем только о тех, которые шли своим путем до конца, а конец, заметьте, не всегда бывает хорошим. По крайней мере, так думают те, что в легендах; а те, что слушают, могут думать иначе. Знаете, можно вернуться домой и найти все по — старому, и все — таки это будет уже не то

- как случилось со старым Бильбо: после своих приключений он переменился.

Те легенды, в которых все идет благополучно, — это не такие, которые интереснее всего слушать; хотя, конечно, попасть в них — лучше всего.

Интересно, в какую легенду попали мы с вами?

— Интересно, — согласился Фродо. — Но я не знаю. Именно так и бывает в настоящих легендах. Вспомни любую из тех, которые тебе нравятся. Ты можешь знать или догадываться, как она кончится, — хорошо или плохо, — но ее герои не знают. И ты даже не хотел бы, чтобы они это знали.

— Ну, разумеется, нет! Вот, хотя бы Верен: он и не думал, что завоюет Оильмариль, Сверкающий Камень, и все-таки завоевал; а ему приходилось гораздо хуже, чем нам сейчас. Но это, конечно, длинная легенда, и в ней есть и горе, и радость, и многое другое, а Сверкающий Камень попал, в конце концов, к Эльфам, а потом превратился в Вечернюю Звезду. И — ох, я до сих пор и не думал об этом! У нас… то есть, у вас тоже есть крупица его блеска в склянке, которую дала вам Галадриэль. Подумать только, мы попали в ту же самую легенду! Неужели старые легенды не кончаются никогда?

— Нет, сами они не кончаются, — сказал задумчиво Фродо, — но их герои появляются и уходят, когда их дело сделано; рано или поздно окончится и наша роль.

— И тогда мы сможем отдохнуть и поспать, — сказал Сэм и невесело засмеялся. — Именно об этом я и думаю, Фродо. Просто отдыхать, и спать, и проснуться для утренней работы в саду. Кажется, только об этом я и думаю все время. Все эти большие, важные замыслы — не для меня. Но интересно все — таки, попадем ли мы когда — нибудь в песню или легенду? То есть, конечно, попасть в нее мы уже попали, но я хочу сказать — будет ли кто — нибудь, через много — много лет, рассказывать ее вечером у очага или читать в большой книге с черными и красными буквами? И чтобы говорили: "Расскажи нам о Фродо и о Кольце". И чтобы сказали: "Да, эта легенда — моя любимая. Фродо был очень отважен, правда?" — "Да, он был самым отважным из Хоббитов, а это значит многое".

— Это значит — сказать слишком много, — возразил Фродо и засмеялся, и смеялся долго, от всего сердца. Такого звука не было слышно в этих опасных местах с тех пор, как Саурон появился здесь. Сэму показалось, что все камни кругом прислушиваются, а высокие утесы нагибаются к ним. Но Фродо не обратил на это внимания; он опять засмеялся.

— Ну, Сэм, — сказал он, — послушать тебя, и станет так весело, как будто легенда уже написана. Но ты забыл об одном из главных героев: о Сэмвизе Стойком. "Мне хочется послушать еще про Сэма. Почему ты не записал побольше его разговоров? А Фродо без Сэма не ушел бы далеко, правда?"

— Фродо, Фродо, — возразил Сэм, — не надо смеяться. Я говорил серьезно.

— Я тоже, — ответил Фродо. — Говорил и говорю. Но мы немножко торопимся. Мы с тобою, Сэм, застряли в одном из самых скверных мест, и очень похоже, что кто — нибудь, слушая эту страницу, скажет: "Закрой книгу, мы не хотим больше слушать".

— Может быть, — произнес Сэм, — но я — то так не скажу. То, что сделано и кончено, выглядит иначе, когда попадет в легенду. Ведь даже Голлум может оказаться в легенде хорошим, лучше, чем он есть на самом деле.

И он говорил, что когда — то тоже любил легенды. Интересно, кем он себя считает, героем или злодеем?

— Голлум! — позвал он. — Хотел бы ты быть героем?.. Ну, а где же он опять?

Голлума не было ни следа, — ни у входа в их убежище, ни в тени кругом.

Он отказался от их пищи, как всегда, но согласился принять глоток воды; а потом он .свернулся в клубок и, казалось, уснул. Теперь его не было.

Прошлый раз они предположили, что хотя бы одной из причин его долгого отсутствия была охота за пищей по своему вкусу; но зачем он мог бы ускользнуть сейчас?

— Не нравится мне, что он исчезает, не сказавшись, — заметил Сэм. — Особенно сейчас. Он не может искать воду здесь, разве что какие-нибудь камни себе по вкусу. Ведь здесь даже мох не растет.

— Не стоит тревожиться о нем сейчас, — сказал Фродо. — Мы не сможем уйти без него, поэтому нам придется примириться с его поведением. Если он лжет, то лжет.

— Все равно, я бы предпочел присматривать за ним, — проворчал Сэм. — А если он лжет, то тем более. Вы помните, он так и нг сказал, охраняется этот перевал или нет? А теперь мы видим башню: она может быть покинутой, а может и нет. Как вы думаете, не побежал ли он кликнуть Орков или кого там еще?

— Нет, не думаю, — ответил Фродо. — Даже если он убежал с какой — то дурной целью, — а это вполне возможно, — он не позовет сюда ни Орков, ни других слуг Врага. Зачем бы ему ждать для этого так долго, и подниматься так высоко, и подходить так близко к стране, которой он так боится? С тех пор, как мы его встретили, он мог бы выдать нас Оркам множество раз. Нет, если он что — нибудь и задумал, то, должно быть, какой — то собственный маленький фокус, который считает секретом.

— Ну, надеюсь, что это так, — произнес Сэм, — но не могу сказать, Фродо, что вы меня вполне успокоили. Я ни капельки не сомневаюсь, что выдать Оркам меня ему было бы так же легко и приятно, как поцеловать свою руку. Но я забыл, забыл о его Сокровище. По — моему, он все время играет в "Сокровище для бедного Смеагола". Вокруг этого вертятся все его выдумки, если они у него есть. Но я никак не могу понять, чем ему поможет то, что он завел нас сюда.

— Может быть, он и сам не понимает, — ответил Фродо. — И не думаю, чтобы в его путаной голове были какие-нибудь выдумки. Мне кажется, он отчасти старается спасти Сокровище от Врага, насколько может; потому что если оно попадет к Врагу, то это будет гибелью для него самого. А отчасти, быть может, он оттягивает время и выжидает.

— Да, Липучка и Вонючка, как я и говорил, — сказал Сэм. — Но чем ближе мы к стране Врага, тем больше Липучка становится Вонючкой. Попомните мои слова если мы и минуем крепость, то он не даст нам перенести свое Сокровище через перевал, не устроив какой — нибудь неприятности.

— Но мы еще не попали туда, — заметил Фродо.

— Нет, но нам лучше держаться настороже, пока мы не попадем. Бели мы оба будем клевать носами, то Вонючка живо возьмет верх. Вам было бы всего безопаснее подремать сейчас, Фродо. Базопасно, если вы ляжете поближе ко мне. Я буду очень рад увидеть, что вы спите. Я посторожу вас; а если вы ляжете вот так, чтобы я мог обнять вас, то никто не посмеет прикоснуться к вам без моего ведома.

— Спать! — сказал Фродо и вздохнул, словно увидев в мертвой пустыне мираж свежей зелени. — Да, мне кажется, я мог бы уснуть даже здесь.

— Так усните, Фродо. Положите голову ко мне на плечо.

Так Голлум и нашел их через несколько часов, когда вернулся из тени впереди ползком, пресмыкаясь. Сэм сидел, прислонившись к камню, свесив голову набок. На коленях у него Лежала голова крепко спящего Фродо; одна загорелая Сэмова рука лежала у него на белом лбу, другая — на груди. В лицах у обоих спящих был мир и покой.

Голлум глядел на них. По его худому, тощаму лицу прошло какое — то странное движение. Всякий блеск погас в его глазах, и они стали тусклыми и серыми, старыми и усталыми. Он содрогнулся, словно от внезапной боли, и повернул было в сторону перевала, покачивая головой, словно поглощенный внутренним спором. Потом он вернулся к спящим, медленно протянул дрожащую руку и очень осторожно прикоснулся к колену Фродо; это прикосновение было почти лаской. На одно короткое мгновение он весь изменился, если бы спящие увидели его, они подумали бы, что видят очень старого и усталого Хоббита, иссушенного годами, унесенного далеко за пределы своего времени, далеко от друзей и родичей, от полей и ручьев юности, превращенного в жалкую, дряхлую, голодную развалину.

Но под его прикосновением Фродо шевельнулся и всхлипнул во сне, и Сэм тотчас же проснулся. Первым, что он увидел, был Голлум, трогавший его друга.

— Эй, ты! — сердито сказал он. — Что ты тут делаешь?

— Ничего, ничего, — тихо ответил Голлум. — Славный хозяин!

— Ну, конечно, — сказал Сэм. — А где ты был, — шнырял туда да шнырял обратно, старый негодяй?

Голлум отшатнулся, и под его тяжелыми веками вспыхнул зелёный отсвет.

Он был сейчас похож на паука — сидел, пригнувшись, высоко подняв тощие колени, вытаращив глаза. Короткое мгновение исчезло бесследно, безвозвратно. — Шнырял, шнырял! — прошипел он. — Хоббиты всегда такие вежливые, да! Славные Хоббиты! Смеагол ведет их путями, о которых не знает никто. Он устал, он страдает от жажды, да, от жажды; и он ведет их и ищет дорогу, а они говорят — шныряет, шныряет! Очень хорошие друзья, да, очень хорошие!

Сэм ощутил легкий укол совести, хотя его недоверие не уменьшилось.

— Извини, — сказал он. — Извини, но ты испугал и разбудил меня. А я не должен был спать и оттого был резковатым. Но Фродо устал, и я уговорил его подремать, и — ну, вот и все. Извини меня. Но где же ты был?

— Шнырял, — ответил Голлум с прежним зеленым блеском в глазах.

— Ох, ну, ладно! — проговорил Сэм. — Как тебе будет угодно. Думаю, все

- таки, что я недалек от истины. А теперь нам все же лучше будет шнырять вместе. Который час? И какой день — сегодняшний или уже завтрашний?

— Завтрашний, — ответил Голлум, — или был завтрашний, когда Хоббиты уснули. Очень глупо, очень опасно, если бы бедный Смеагол не шнырял и не сторожил их.

— Кажется, это слово скоро опротивет нам, — сказал Сэм. — Но все равно. Я разбужу Фродо. — Он осторожно отвел волосы со лба своего друга и, наклонившись, тихонько окликнул его: — Проснитесь, Фродо! Проснитесь!

Фродо шевельнулся, открыл глаза и улыбнулся, увидев склонившегося над ним Сэма. — Не слишком ли рано ты разбудил меня, Сэм? — произнес он. — Еще темно.

— Да, здесь всегда темно, — ответил Сэм. — Но Голлум вернулся и говорит, что завтрашний день уже настал. Так что нам нужно идти. Остался последний кусочек.

Фродо глубоко вздохнул и сел. — Последний рывок! — сказал он. — А, это ты, Смеагол! Нашел ты, чего поесть? Отдохнул?

— Ни еды, ни отдыха, ничего для Смеагола, — ответил Голлум. — Он негодяй. Он шныряет.

Сэм прищелкнул пальцами, но сдержался.

— Не принимай к сердцу таких слов, Смеагол, — сказал Фродо. — Это нехорошо, все равно, справедливы они или нет.

— Смеагол должен принимать все, что ему дают, — ответил Голлум, — а это имя дал ему добрый Сэмвиз, Хоббит, который все знает.

Фродо взглянул на Сэма. — Да, — сознался тот, — я назвал его так, когда вдруг проснулся, а он был рядом. Я извинился, но скоро, кажется, буду жалеть, что извинялся.

— Ну, так позабудем об этом, — произнес Фродо. — Но мы с тобой, Смеагол, кажется, подошли к самому главному. Скажи мне вот что. Можем ли мы найти остальной путь сами? Мы приблизились к перевалу и почти уже вступили на него; и если мы теперь можем найти путь сами, то, мне кажется, наш договор можно считать выполненным. Ты сделал то, что обещал, и ты свободен: можешь вернуться к еде и отдыху, куда захочешь, лишь бы не к слугам Врага.

А я когда-нибудь смогу вознаградить тебя, — я сам или те, которые будут помнить обо мне.

— Нет, нет, еще нет, — заскулил Голлум. — О, нет! Они не смогут найти дорогу сами, нет, нет! Есть еще подземный ход. Смеагол должен идти впереди.

Ему нет отдыха. Нет еды. Еще нет.

ГЛАВА XI В ЛОГОВЕ ШЕЛОБ

Время вполне могло быть и дневным, как говорил Голлум, но Хоббиты не видели разницы, разве только в том, что тяжелое небо вверху не было таким непроницаемо черяым и походило больше на дымный свод; а вместо глубокого ночного мрака, еще державшегося во всех впадинах и трещинах, каменный мир вокруг них был окутан мутной, серой тенью.

Вслед за Голлумом Хоббиты поднялись по длинному оврагу между столбами и глыбами выветренного камня, стоящими вокруг, как огромные, бесформенные изваяния. Тишина была полная. Впереди, на расстоянии мили или около того, высилась огромная серая стена, сплошная масса вздыбившегося камня, — последний предстоящий им горный склон. Грозно темнел он и рос, по мере того, как они приближались, и в конце концов вознесся у них прямо над головами, заслоняя все, что лежало дальше. У его подножья лежал глубокий мрак. Сэм понюхал воздух.

— Фу, какой запах! — сказал он. — Все сильнее и сильнее! Они вступили в тень и увидели черное устье пещеры.

— Сюда, — тихо произнес Голлум. — Это вход. — Но он не сказал, что подземный ход называется Логовом Шелоб. Из пещеры тянуло запахом, но не сладковатым запахом тления, как на лугах Моргула, а отвратительным зловонием, словно там, в темноте, скрывались груды чего-то несказанно мерзкого.

— Это единственный путь, Смеагол? — спросил Фродо.

— Да, да, единственный, — ответил тот. — Теперь мы долж — ны идти здесь, да, да.

— То есть, ты хочешь сказать, что уже бывал в этой норе? — спросил Сэм. — Фу! Но, может быть, ты ничего не имеешь против вони.

Глаза у Голлума замерцали. — Он не знает, что мы хотим сказать, нет?

Да, не знает. Но Смеагол может вытерпеть. Да, он бывал здесь, прошел насквозь. Это единственный путь.

— А чем это так воняет, интересно знать? — сказал Сэм. — Похоже на…

Нет, я ничего не скажу. Наверное, это берлога каких-нибудь скотов — Орков, и там накопилось всякой дряни за сотни лет.

— Ну, что ж, — сказал Фродо. — Орки или нет — если этот путь единственный, мы должны избрать его.

Глубоко вздохнув, они вошли. Уже через несколько шагов тьма вокруг стала непроницаемой. После мрачных Подземелий Мориа Фродо и Сэм еще не встречали такой тьмы, а здесь она была еще плотнее и гуще, если это возможно. Там были струи воздуха, и отголоски, и ощущение пространства.

Здесь воздух был неподвижный, душный, застоявшийся, и всякий звук умирал в нем, едва родившись. Они шли, словно окутанные черным дымом, ослеплявшим не только тело, но и душу, мраком, в котором гасло всякое воспоминание о цвете, свете и форме. Это была ночь, всеобъемлющая, вечная и бесконечная.

Но осязание у них осталось и сначала даже обострилось до болезненности. К их изумлению, стены были гладкими, а пол — ровным, кроме попадающихся время от времени ступенек; и он шел все время кверху, довольно круто. Подземный ход был высоким и широким — настолько, что Хоббиты, идя рядом, вытянув руки в стороны и касаясь стен только кончиками пальцев, были отрезаны мраком друг от друга.

Голлум вошел первым и был, казалось, в нескольких шагах впереди.

Некоторое время они еще слышали его свистящее, захлебывающееся дыхание. Но вскоре все чувства у них притупились, и они шли ощупью, все вперед и вперед, движимые только волей пройти и стремлением достичь выхода.

Они ушли, вероятно, еще недалеко, когда чувства времени и расстояния покинули их. Потом Сэм, шедший справа, ощутил, что в стене с этой стороны есть отверстие: на мгновение он уловил струйку не столь тяжелого воздуха, но они уже прошли мимо.

— Здесь больше, чем один ход, — прошептал он с трудом, так как его дыхание почти не давало звука. — Если это и похоже на что-нибудь, так только на Оркову берлогу, вот и все!

После этого сначала ему, справа, потом Фродо, слева, попалось еще три — четыре таких отверстья, то пошире, то поуже; но ход, по которому они шли, был, очевидно, главным, так как шел прямо, без поворотов, и все время вверх. Но долго ля еще идти, долго ли терпеть, и смогут ли они вытерпеть до конца? Чем дальше они шли, тем душнее становился воздух, и во мраке они ощущали какое — то сопротивление, словно к головам их или к рукам прикасались какие — то длинные щупальца или, может быть, волокна подземных растений. И зловоние все время нарастало, пока им не стало казаться, что из всех чувств у них осталось, и м на беду, только обоняние. Час, два часа, три часа, — сколько их они провели в этом душном мраке? Часы — или дни — или недели… Сэм отстранился от стены хода и придвинулся к Фродо, их руки искали и нашли друг друга, и так они продолжали путь.

Вдруг Фродо, ощупывая стену слева, достиг пустоты и чуть не упал в нее. Здесь в скале было отверстие, гораздо больше всех тех, которые они миновали, и оттуда исходило столь мерзкое зловоние и столь сильное ощущение затаившейся злобы, что голова у Фродо закружилась. Сэм в этот момент тоже пошатнулся и упал.

С усилием отгоняя дурноту и страх, Фродо потянул Сэма за руку. — Вставай! — сказал он хриплым, беззвучным шепотом. — Все идет оттуда, запах и опасность. Идем, скорее!

Собрав остатки сил и решимости, он заставил Сэма подняться, заставил себя двигаться. Спотыкаясь, они побрели дальше. Одна ступенька — две — три

- наконец, шесть. И вдруг двигаться им стало легче, словно чья-то враждебная сила отпустила их. Они продолжали идти, держась за руки.

Но тут им встретилось новое затруднение. Туннель раздваивался, и в темноте невозможно было решить, которая ветвь шире или которая меньше отклоняется в сторону. Какую нужно выбрать, правую или левую? У них не было никаких указаний, а неверный выбор почти наверняка мог оказаться гибельным.

— Куда пошел Голлум? — прошептал, задыхаясь, Сэм. — И почему он не подождал нас?

— Смеагол! — попытался окликнуть Фродо. — Смеагол! — Но голос у него был хриплый, и зов утих, едва сорвавшись с его губ. Ответа не было, — ни отголоска, ни малейшей дрожи в воздухе.

— Кажется, он сбежал по-настоящему, — пробормотал Сэм, — Кажется, именно для того он и завел нас сюда. Ну, Голлум, если ты еще раз попадешься мне, плохо тебе будет!

Нащупывая путь во мраке, они нашли, наконец, что левая ветвь кончается тупиком: либо она и была сделана так, либо ее завалило большим камнем. — Здесь нет дороги, — прошептал Фродо. — Придется выбрать другой проход.

— И поскорей, — отозвался шепотом Сэм. — Здесь есть что — то похуже Голлума. Я чувствую, что на нас кто-то смотрит.

Они прошли не больше нескольких ярдов, когда позади них вдруг раздался звук, неожиданный и путающий в этой душной тишине: булькающий, захлебывающийся звук и длинное, ядовитое шипение. Они стояли, окаменев, глядя в темноту, ожидая неизвестно чего.

— Это ловушка, — прошептал Сэм, нащупывая рукоять меча. Тьма была вокруг него, мрак отчаяния и гнева — в сердце; но тут ему показалось, что где — то внутри себя он видит луч света — почти невыносимо яркий, как солнечный свет для того, кто долго пробыл под землей. И свет стал цветом — зеленым, золотым, серебряным, белым. И словно вдали, словно нарисованную легкими перстами Эльфов, он увидел прекрасную Галадриэль: она стояла на траве Лориена, и в руках у нее были дары. "Вот мой подарок вам, Кольценосец", — услышал он ее голос, далекий, но явственный.

Булькающее шипение приближалось, и с ним скрип, словно во мраке медленно двигалось что-то большое, суставчатое. — Фродо, Фродо! — закричал Сэм, и голос у него опять был живым и настойчивым. — Подарок! Звездная склянка! Чтобы светить во мраке — так говорила она. Скорей, звездную склянку! — Звездную скляшку? — повторил Фродо, тоже словно очнувшись. — Ах!

Ну, конечно! Как я мог забыть о ней? "Чтобы светить, когда всякий другой свет погаснет". А сейчас, конечно, только свет может помочь нам.

Медленно его рука поднялась к груди, медленно извлекла склянку Галадриэль. В первый момент склянка едва мерцала, как звезда сквозь густой туман; потом ее свет усилился, и она засияла, как серебряное пламя Мрак отступил перед нею, и воздух вокруг нее превратился в сияющий, неосязаемый хру — сталь, а рука, державшая ее, сама слоно засветилась белым огнем.

Фродо поражение смотрел на этот чудесный подарок, который он носил так долго, не сознавая всей его силы. Он почти не вспоминал о ней с тех пор, как они отплыли из Лориена и до прибытия в долину Моргула; и он никогда не пробовал применить чудесную склянку, боясь, что ее свет выдаст его. Громко произнес он несколько слов на языке Эльфов; и он сам не понимал этих слов и не знал, что отныне они создают внутреннюю связь между ним и Эльфами Лориена; и ему показалось, что кто-то другой произнес их, — его устами, но чистым и звонким голосом Эльфа.

Но в этом мраке были и другие силы, — силы мрака, могучие и древние. И та, что двигалась во мраке, услышала клич Эльфов, но он не испугал ее. Еще не умолк голос Фродо, как он ощутил вокруг себя чью — то злобу, а на себе — чей-то гибельный взгляд. Невдалеке, между ними и тем местом, где им стало так дурно, он увидел медленно проступающие во мраке глаза, — два больших скопления многофасетчатых глаз. Сияние звездной склянки преломлялось и отражалось от тысяч их граней, но они и сами загорались и наливались каким-то мертвенным светом, полным безмерной свирепости. Чудовищными и мерзкими были эти глаза: лишенными мысли, но полными тупого упрямства и кровожадного наслаждения, словно они смотрели на беззащитную добычу, для которой больше не было надежды спастись.

Пораженные ужасом, Фродо и Сэм начали медленно отступать, не в силах оторваться взглядом от страшного взгляда этих свирепых глаз; но они отступали, а глаза все приближались. Рука у Фродо дрогнула и опустилась вместе со склянкой. И вдруг, словно освободившись от чар, они оба повернулись и побежали в ужасе; но Фродо при этом оглянулся и увидел, похолодев, что глаза скачками догоняют их. Запах смерти окружил его, словно облаком.

— Стой, стой! — в отчаянии закричал он. — Бежать бесполезно!

Глаза нее приближались.

— Галадриэль! — вскричал он. собирая все свое мужество, и снова поднял склянку кверху. Глаза остановились; на мгновение взгляд их забегал, словно смущаемый сомнением. Но Фродо ощутил в своем сердце пламя; не задумываясь над тем, движет его безумие, отчаяние или отвага, он взял склянку в левую руку, а правой выхватил меч. Острое, выкованное Эльфами лезвие засверкало серебряным блеском, а по его краю забегали голубьте искры.

Тогда, держа скляяку над головой, а сверкающий меч наготове, Фродо, Хоббит из Шира, твердо пошел навстречу глазам.

Они замигали. С приближением света в них появился страх. Один за другим они потускнели и медленно отступили. Никогда еще столь губительный свет не ослеплял их. В своих подземельях они были надежно укрыты от солнца и луны, и звезд, но эта звезда спустилась в недра подземелий. Она все приближалась, и глазам стало больно. Они погасли, один за другим, потом повернули вспять; и что-то большое, темное уползло во тьму за пределами света.

— Фродо, Фродо! — вскричал Сэм; он шел следом за своим другом с мечом наготове. — Звезды и блеск! Но Эльфы сложили бы песню об этом, если бы увидели. И пусть судьба даст мне дожить до дня, когда я расскажу им об этом и услышу эту песню! Но не ходите дальше, не приближайтесь к той берлоге.

Вот случай для нас вырваться из этой вонючей норы!

Они повернули обратно. Сначала они шли, потом бежали, ибо ход становился все круче, и с каждым шагом они поднимались все выше над зловонием невидимой берлоги, и силы тела и духа возвращались к ним. Но позади себя они продолжали ощущать затаившуюся злобу — слепую, непобежденную, устремленную к смерти. И вот навстречу им повеяло холодным, разреженным воздухом: они приблизились к выходу из туннеля. Задыхаясь, стремясь вырваться из-под каменной кровли, они рванулись вперед — и вдруг зашатались, отброшенные невидимой силой. Выход был загорожен чем-то, но не камнем; преграда казалась мягкой, немного податливой, но прочной и непроницаемой; воздух просачивался сквозь нее, но света не было видно.

Снова они кинулись на нее и снова были отброшены.

Подняв звездную склянку над головой, Фродо всмотрелся и увидел словно серый туман, которого сияние склянки не могло ни пронизать, ни озарить, — словно эту тень, не отброшенную светом, никакой свет не мог рассеять. По всей своей ширине и высоте туннель был затянут паутиной, сотканной словно каким — то гигантским пауком; она была огромная и густая, а каждая нить в ней — как шнурок.

Сэм злобно рассмеялся. — Паутина! — сказал он. — Только и всего!

Паутина, хоть и толстая. Долой ее!

Он яростно обрушил на нее свой меч, но нить, по которой он ударил, не лопнула. Упруго, как тетива лука, она отбросила меч, чуть не выбив его из руки у Сэма. Трижды он ударил изо всех сил, и, наконец, она лопнула и хлестнула, извиваясь, по воздуху. Кончик ее задел Сэма по руке, и он вскрикнул от боли, отскочил и поднес задетое место ко рту.

— Нам понадобится несколько дней, чтобы пробиться, — сказал он. — Что тут делать? А эти глаза — вернулись они?

— Нет, их не видно, — ответил Фродо. — Но все же я чувствую, как они смотрят на меня и, кажется, придумывают что-то. Если склянку опустить или если она погаснет, они живо вернутся сюда.

— Значит, мы попались, в конце концов! — с горечью произнес Сэм, в котором гнев пересилил и усталость, и отчаяние. — Как комары в сетку! Пусть проклятие Фарамира поразит этого Голлума, да поскорее!

— Это нам не поможет, — возразил Фродо. — Но посмотрим, что может сделать Жало. Оно выковано Эльфами, и в него вложены чары, направленные против всего злого. Тебе придется, Сэм, постоять на страже, чтобы отгонять глаза Вот возьми звездную склянку. Держи ее повыше и смотри внимательно.

Передав Сэму склянку, Фродо подступил к паутине и нанес по ней широкий удар, острием и лезвием, и тотчас же отскочил назад. Синевато сверкающий клинок прорезал серые нити, как коса режет траву, нити лопнули, извиваясь, и повисли неподвижно. В паутине зиял теперь широкий прорез.

Фродо продолжал наносить удар за ударом, пока не изрезал ее, насколько хватала рука, выше этого она повисла рваными лохмотьями. Путь был открыт.

— Идем! — вскричал Фродо. — Вперед! Вперед! — Они спаслись из самых челюстей смерти, и радость этого спасения целиком затопила его разум. С громким криком он выбежал из туннеля.

Страна мрака показалась светлой его глазам, так долго пробывшим в бездне ночи. Темный день кончался; красные отсветы Мордора угасли в угрюмом сумраке. Но Фродо казалось, что он видит перед собою утро внезапной надежды. Осталось еще немного. Перевал Кирит Унгол был прямо перед ним, как прорез в черном гребне, и справа и юлева чернели в небе каменные рога.

Осталось пробежать еще немного, и он минует границу!

— К перевалу, Сэм! — крикнул он, не заботясь о том, что его голос, не заглушаемый более душным воздухом подземелья, звучит высоко и пронзительно

— К перевалу! Бежим, бежим, и мы проскочим раньше, чем они остановят нас!

Сэм со всех ног кинулся вслед за ним; но, несмотря на всю радость спасения, тревога не оставляла его, и он часто оглядывался на черное устье туннеля: он боялся увидеть, что за ними гонятся страшные глаза или что-нибудь еще более страшное. Однако ни он, ни Фродо не знали всей меры коварства Шелоб. У нее было много выходов из логова.

Несчетное множество веков она обитала там — чудовище в образе паука, пришедшее сюда неведомо когда и откуда, еще до того, как мир узнал о Сауроне, до того, как был положен первый камень Черной Крепости; и она служила только себе самой, высасывая кровь у Людей и Эльфов, вечно стремясь к этим ужасным пиршествам, свивая вокруг себя паутину мрака; все живое было для нее пищей, и тьма — ее жизнью. От Эфель Дуата до восточных холмов, до Чернолеса и Дол Гулдура — всюду расползались ее уродливые потомки, порождение случайных встреч с жалкими самцами, которых она потом убивала, но никто не мог равняться с нею, с Великой Шелоб, последним детищем Довременного Мрака.

Много лет назад ее встретил Голлум — Смеагол, любивший скрываться в темноте, и поклонился ей, признав ее владычество; и ее злая воля завладела им, отрезав от света, от надежды и раскаяния. И он обещал доставлять ей пищу. Но цели у них были различные. Ничего она не знала и не хотела знать о башнях и кольцах, о созданиях руки и разума, и жаждала только смерти для всех живых, а для себя — удовольствия пожирать чужую жизнь и раздуваться безмерно, чтобы горы не могли вместить ее, чтобы ни в каком мраке для нее больше не оставалось места.

Но до исполнения этого желания было еще далеко, она давно уже была голодна и таилась в своем логове; ибо сила Саурона возрастала, и все живое бежало из его пределов; и город в долине был пуст, и ни Эльф, ни Человек не подходил близко — никто, кроме заблудившихся Орков. Скверная добыча и к тому же слишком осторожная. Но все же, как бы осторожно они ни проходили по извилистым путям от перевала и от своей башли, она всегда умела заманить их к себе. Но ей хотелось мяса повкуюнее. И Голлум привел его к ней.

— Увидим, увидим, — часто говорил он себе на всем опасном пути от Эмин Мюиля до долины Моргула. — Увидим. Может быть, да, да, может быть Она выбросит кости и пустые одежды, и мы найдем их, мы найдем Сокровище, награду для бедного Смеагола, приведшего вкусную пищу. И мы спасем Сокровище, как обещали, да, да! А когда оно будет у нас. Она узнает об этом, о, да, мы посчитаемся с нею! Мы посчитаемся со всеми, да, да!

Так думал он в тайнике души, который еще надеялся укрыть от нее, так он думал в тот самый миг, когда вернулся к ней и низко ей кланялся, пока его спутники спали.

А что до Саурона, то он знал, где она таится. Ему нравилось, что она скрывается там, голодная и неутомимая в зло — бе, самая бдительная стража на этом древнем пути в его страну, бдительнее всякой другой, какую он мог бы придумать. Орки были полезны, как рабы, но их у него было множество.

Если время от времени Шелоб ловила кого — нибудь из них, чтобы притупить свой вечный голод, то — в добрый час; он может обойтись и без них. А иногда, как человек, бросающий лакомый кусочек своей кошке, Саурон отправлял к ней пленников, когда они переставали быть ему нужными: он приказывал загонять их к ней в логово, а потом рассказывать ему, как она с ними забавлялась.

Они оба наслаждались этим, каждый по — своему; и они не боялись ни нападения, ни гнева, ни своей гибели. Никакая муха еще не избегала сетей Шелоб, и тем сильнее были сейчас ее голод и ярость.

Но Сэм ничего не знал о злых силах, которые восстановил против себя; он чувствовал только нарастающий страх, веяние незримой угрозы, и это ощущение было для него гнетом, не дающим бежать, как будто ноги у него стали свинцовыми.

Ужас был вокруг него, и враги — впереди, иа перевале, а Фродо, словно лишившись рассудка, стремглав бежал прямо туда. Отведя глаза от теней позади и от глубокого, темного провала слева, Сэм увидел нечто, наполнившее его еще большим отчаянием. Он увидел, что обнаженный меч, в руке у Фродо пылает голубым пламенем; и еще он увидел, что хотя небо позади башни потемнело, но окно в ней продолжает светиться красным.

— Орки! — пробормотал он. — Нам никогда не пробиться мимо них. Орки и еще похуже Орков. — И тут, возвращаясь к своей обычной осторожности, он зажал в кулак драгоценную склянку, которой не выпускал из рук. На мгновение его рука засияла, просвечивая живой кровью, но он поскорее спрятал ее яркий свет глубоко в карман на груди и прикрыл серым плащом. Тогда он попытался ускорить шаг. Фродо был уже шагах в двадцати впереди него; еще немного — ив своем сером плаще он растворится в серых тенях кругом.

Едва успел Сэм спрятать звездную склянку, как появилась Шелоб. Он увидел, что немного впереди него, слева, из черного провала тени под скалой выползает нечто несказанно отвратительное, ужаснее, чем самый ужасный бред.

Оно походило больше всего на паука, но было крупнее самого крупного хищника, и в его безжалостных глазах, собранных большими пучками, была тупая свирепость. На голове торчали большие рога, а за короткой, тонкой шеей волочилось, покачиваясь на согнутых лапах, огромное, вздутое тело, — чудовищный мешок, черный, с мертвенно синеватыми пятнами и бледно светящимся, вонючим брюхом. Коленчатые, как у паука, лапы с высоко торчащими над спиной узловатыми суставами были покрыты жесткой, как железная проволока, щетиной, и каждая лапа заканчивалась острым, кривым когтем.

Как только ее мерзкое, мягкое тело и подогнутые лапы протиснулись из дыры, ведущей в ее логово, она побежала необыкновенно быстро, делая иногда внезапные прыжки. Она была между Сэмом и Фродо; Сэма она либо не видела, либо избегала как светоносна, и все свое внимание сосредоточила на одной добыче — на Фродо, лишенном звездной склянки, не оглядывающемся на бегу, не сознающем опасности. Он бежал быстро, но Шелоб — еще быстрее; еще несколько прыжков, и она догонит его…

Сэм задыхался, но собрал все свои силы, чтобы крикнуть: — Оглянитесь! — закричал он. — Оглянитесь, Фродо! Я… — Но тут голос у него прервался.

Длинная, мягкая рука зажала ему рот, другая рука вцепилась в горло, а вокруг ног обвилось что-то. Не удержавшись, он упал навзничь, прямо в объятия своего врага.

— Поймали! — прошипел Голлум ему в ухо. — Наконец-то мы поймали его, да, злого Хоббита! Мы возьмем на себя этого, а Она — другого. О, да, Шелоб прикончит его; не Смеагол, нет, он обещал не вредить хозяину. Зато он поймал тебя, грязззный негодяй! — И он плюнул Сэму в шею.

Ярость на предательство и отчаяние от задержки, пока его другу грозит смертельная опасность, придали Сэму такую силу и ловкость, какой Голлум совсем не ожидал от него. Даже Голлум не мог бы вывернуться быстрее или энергичнее. Сэм рванулся, выскользнув из — под руки, зажимавшей ему рот, и стараясь вырваться из хватки на горле. В правой руке у него был меч, на левой висел на своей ременной петле посох Фарамира. Сэм хотел ткнуть врага мечом, но не успел: Голлум схватил его за кисть, сжал, как тисками, и медленно выворачивал, пока, вскрикнув от боли, он не выронил оружие. И все это время рука Голлума сжималась у него на горле.

Тогда Сэм пустился на последнюю хитрость. Напрягая все усилия, он оторвался от врага, уперся обеими ногами в землю и с силой грохнулся навзничь.

Не ожидавший от Сэма этой простой уловки, Голлум упал, и Сэм обрушился на него всей своей тяжестью. Голлум громко зашипел и выпустил его горло, но все еще продолжал сжимать его правую руку. Сэм рванулся и вскочил, а потом быстро повернулся вокруг зажатой Голлумом кисти, схватил посох и, замахнувшись, опустил его на вытянутую руку врага, чуть пониже локтя.

Голлум взвизгнул, выпустил его; Сэм шагнул вперед и, не задерживаясь, чтобы переменить руку, нанес еще один сокрушительный удар. Быстро, как змея, Голлум уклонился, и уДар, нацеленный ему в голову, попал на спину.

Посох треснул и сломался. Этого для Голлума было достаточно. Он давно уже привык хватать свою добычу сзади и редко упускал ее. Но на этот раз, ослепленный злобой, он сделал ошибку: начал говорить и хвастаться раньше, чем схватил жертву за горло обеими руками. Его блестящие замыслы перестали удаваться с тех пор, как этот ослепительный свет неожиданно появился во мраке. А теперь он очутился лицом к лицу с разъяренным врагом, не уступающим ему в силе и ловкости, хотя этого врага он всегда считал тупым и медлительным. Сэм схватил с земли свой меч и замахнулся. Голлум пронзительно вскрикнул, подпрыгнул на четвереньках и сделал, как лягушка, огромный прыжок в сторону. Не успел Сэм нагнать его, как он с поразительной быстротой помчался к туннелю.

Сэм погнался за ним, с мечом в руке. На минуту он забыл обо всем, кроме кровавой ярости в душе, кроме жажды мщения. Но он не успел: Голлум уже скрылся в туннеле. И тогда, при виде этого черного, зловонного провала, Сэма, как громом, поразила мысль о Фродо и о чудовище. Мгновенно он повернулся и побежал по тропе, зовя своего друга по имени. Но он опоздал и здесь. В этом отношении замысел Голлума удался.

ГЛАВА XII ГОЛОС САРУМАНА

Арагорн и его друзья миновали разрушенный туннель и, стоя на груде камня, смотрели на высокую, многооконную башню посреди разрушения. Вода уже почти сошла; только там и сям оставались большие, мутные лужи, а между ними тянулись обширные пространства, вымощенные осклизлыми каменными плитами и усеянные валяющимися в беспорядке обломками. С северной стороны, за пределами круга развалин, отмечавших бывшую стену, к башне приближалось несколько всадников.

— Это Гандальф и Теоден со своими людьми, — сказал Леголас. — Пойдемте им навстречу.

— Только осторожно, — отозвался Мерри. — Некоторые плиты здесь кончаются, и вы можете упасть в подземелье, если не остережетесь.

Они медленно двинулись по скользким плитам. Всадники, заметив их, остановились и ждали. Гандальф выехал навстречу друзьям.

— Итак, сделано почти все, что я хотел сделать здесь, — произнес он, — Осталось только одно: поговорить с Саруманом. Это опасно и может быть бесполезно; но это и необходимо. Кто хочет, может сопровождать меня. Но остерегайтесь! И не шутите. Сейчас не время для шуток.

— Я пойду, — сказал Гимли. — Мне хочется посмотреть на него и узнать, действительно ли он похож на вас.

— А как вы это узнаете, добрый Гимли? — возразил Гандальф. — Если Саруман сочтет нужным, он покажется вам похожим и на меня. И достаточно ли вы мудры, чтобы разобраться во всех его личинах? Ну, посмотрим. Он, может быть, и не захочет появиться перед столькими глазами сразу, но я попросил всех Энтов спрятаться, так что, возможно, мы и уговорим его выйти.

— А что он может нам сделать? — спросил Пиппин. — Выстрелить в нас, или облить жидкой смолой из окна, или заколдовать издали?

— Последнее скорее всего, если вы приблизитесь к нему легкомысленно, — ответил Гандальф. — Но неизвестно, что он сделает или попытается сделать. К зверю, загнанному в угол, приближаться небезопасно. А у Сарумана есть способности, о которых вы и не догадываетесь. Остерегайтесь его голоса!

Они подошли к подножью Ортанка. Башня была черная, и ее камень блестел, как мокрый, а все грани и углы были такими четкими, словно резец только что покинул их. Вся ярость Энтов не оставила на башне других следов, кроме нескольких крошечных осколков, отбитых у ее основания.

С восточной стороны, между двумя массивными контрфорсами, виднелась большая дверь, а над нею — закрытое ставнями окно, выходившее на решетчатый железный балкон. Дверь была высоко над землей, и к ней вела лестница из двадцати семи широких ступеней, составлявших одно целое с башней. Это был единственный вход туда.

У подножья лестницы Гандальф и Теоден спешились. — Я поднимусь, — сказал кудесник. — Я бывал в Ортанке и знаю, чего нужно бояться.

— Я тоже пойду с вами, — ответил Теоден. — Я стар и не боюсь больше ничего. Я хочу говорить с врагом, причинившим мне столько зла. Со мною пойдет Эомер: он поддержит меня, если я ослабею.

— Как хотите, — сказал Гандальф. — Пусть со мной пойдет Арагорн, а остальные пусть подождут внизу. Они увидят и услышат все, что нужно, если только захотят слушать.

— Нет, — живо возразил Гимли, — мы с Леголасом тоже хотим подойти поближе. Мы — единственные представители наших племен, и мы не хотим отставать.

— Так идемте, — ответил Гэндальф и вместе с Теоденом начал подниматься по ступеням.

Всадники Рохана, не спешиваясь, ждали по обеим сторонам лестницы и тревожно смотрели на мрачную башню. Мерри и Пиппин сели на нижней ступеньке, чувствуя себя бесполезными и беззащитными.

— До ворот полмили, да еще по грязи, — пробормотал Пиппин. — Хорошо бы вернуться туда незамеченными! И зачем только мы пришли? Мы никому не нужны здесь.

Гандальф остановился перед дверью Ортанка и ударил в нее своим жезлом; она глухо зазвенела. — Саруман, Саруман! — громко и повелительно крикнул он. — Выходи, Саруман!

Окно над дверью открылось, но не сразу; в его темном проеме никого не было видно.

— Кто там? — раздался оттуда голос. — Что вам нужно? Теоден вздрогнул.

- Я знаю этот голос, — сказал он, — и проклинаю день, когда впервые внял ему.

— Ступай, Грима, и позови Сарумана, раз ты стал его слу — гой, — крикнул Гандальф. — И не заставляй нас ждать!

Окно захлопнулось. Они ждали. И вдруг заговорил другой голос, негромкий и музыкальный, и в его звуке было очарование. Те, кто слушал этот голос, не остерегаясь, редко потом могли вспомнить слова, произнесенные им; а если и могли, то удивлялись, ибо в самих этих словах не было никакой силы. Они помнили только, что слушать этот голос было наслаждением, что все, им произносимое, казалось мудростью, что он вызывал жажду согласиться с ним. Всякий другой голос казался в сравнении с ним хриплым, всякие другие речи — неразумными; а если они возражали этому голосу, то в сердцах у очарованных им загорался гнев. На некоторых чары действовали, лишь пока этот голос обращался к ним; когда же он говорил с другими, они улыбались, как те, кто разгадал фокус, которому другие удивляются; для многих одного звука этого голоса было уже достаточно, чтобы стать его рабами; и это колдовство сохранялось для них, даже когда они были далеко, и они все время слышали, как он шепчет и приказывает им. Но никто не мог слышать его без волнения; никто не мог противостоять его нашептываниям и приказаниям, не сбросив с себя его власти усилием мысли и воли.

— В чем дело? — кротко спросил этот голос. — Зачем вы нарушаете мой отдых? Неужели вы не оставите меня в покое ни днем, ни ночью? — В его тоне был ласковый упрек мягкого сердца, огорченного незаслуженной обидой.

Они взглянули вверх, пораженные, ибо не слышали, чтобы кто — нибудь вышел; но он уже стоял на балконе, глядя на них сверху вниз: старик в широком плаще, цвет которого все время менялся с каждым его движением. Лицо у него было продолговатое, лоб высокий, глаза глубокие и темные, непроницаемые и важные, взгляд благосклонный и немного усталый. Волосы и борода у него были седые, с темными нитями на висках и у рта.

— Похож и непохож, — пробормотал Гимли.

— Но подойдите же, — продолжал кроткий голос. — Двоих из вас я знаю по имени. Гандальфа я знаю слишком хорошо, чтобы надеяться, что он пришел за помощью или советом. Но вас, Теоден Могучий, повелитель Рохана, я знаю также по вашим благородным деяниям. О, достойный сын Тенгеля Прославленного! Почему вы не пришли ко мне раньше, почему вы не пришли как друг? Я очень желал видеть вас, самого могучего из правителей Запада, особенно теперь, чтобы спасти вас от чужих советов, неразумных и злобных.

Но разве сейчас слишком поздно? Несмотря на обиды, нанесенные мне, обиды, в которых — увы! — участвовали люди Рохана, я все еще хочу спасти вас от гибели, неизбежно угрожающей вам, если вы не сойдете с пути, вами избранного. Ибо, я один еще могу спасти вас.

Теоден хотел сказать что-то, но не решился. Он взглянул на Сарумана, потом на Гандальфа, и было видно, что он колеблется. Но Гандальф не шевельнулся, словно ожидая знака, которого еще не было. Всадники сначала зашептались, одобряя слова Сарумана, но потом притихли, словно зачарованные. Им показалось, что Гандальф никогда не говорил так хорошо с их правителем, а вел себя с ним всегда грубо и надменно. В их сердца прокрался, как тень, великий страх: они словно увидели гибель Рохана, к которой Гандальф толкал их, тогда как Саруман приоткрывал им дверь к спасению.

Молчание нарушил Гимли-Карлик. — Этот колдун ставит все слова вверх ногами, — проворчал он, нащупывая рукоять топора. — На языке Ортанка помощь — это гибель, а спасение — убийство. Но мы пришли сюда не как просители.

— Тихо! — сказал Саруман, и в голосе у него проскользнуло что-то резкое, а в глазах мелькнул красный огонек. — Я не с вами говорю, Гимли, сын Глоина. Далека ваша родина, и не вам мешаться в дела этой страны. Но вы не по своей воле вмешались в них, и я не стану корить вас за ваши деяния — доблестные, несомненно. Но прошу вас, дайте мне говорить с правителем Рохана, моим соседом и когда-то другом.

Он снова обратился к Теодену со сладкой речью, предлагая свой совет и помощь, предлаГя, чтобы Рохан и Изенгард простили друг другу взаимные обиды и совместно шли к еще более прекрасному расцвету, чем раньше. — Хотите ли вы, что-бы между нами был мир? — спросил он.

Теоден продолжал молчать, борясь с гневом или с сомнением. Вместо него заговорил Эомер.

— Послушайте, повелитель! — сказал он. — Вот опасность, против которой нас предостерегали. Неужели мы добились победы только для того, чтобы нас опутал своими чарами старый лжец с медом на раздвоенном языке? Так говорил бы волк с окружившими его собаками, если бы мог говорить. Какую помощь он может оказать вам? Он хочет только уйти от расплаты; но неужели вы вступите в переговоры с этим мастером в предательстве и убийствах? Неужели забудете о храбрецах, павших прошлой ночью?

— Если говорить о ядовитых языках, то что сказать о вашем, юный змей?

— произнес Саруман с гневом, явным уже для всех. — Каждому свое, Эомер, сын Эомунда! Ваше дело — отвага в бою. Убивайте тех, кого велит вам убивать ваш господин, но не вмешивайтесь в дела, которые выше вашего разумения. Если вы когда — нибудь станете правителем, то увидите, быть может, что должны выбирать себе друзей осторожно. Дружбой Сарумана и силой Ортанка нельзя пренебрегать легкомысленно, ради мнимых или даже настоящих обид. Вы выиграли битву, но не войну; и выиграли с помощью, на которую нельзя рассчитывать снова. В следующий раз вы можете увидеть Тень Леса у вашей собственной двери: она капризна, и лишена разума, и не любит Людей.

Но, повелитель Рохана, можно ли называть меня убийцей, если отважные воины пали в бою? Я не хотел войны, но вы сами начали ее. И если я — убийца, то и все ваши правители тоже. ибо много войн они вели и многих врагов победили. А потом они заключали мир. Итак, Теоден Могучий, будет ли между нами мир и дружба? Это решать только нам.

— Между нами будет мир, — заговорил наконец Теоден, медленно и хрипло, и некоторые из его Всадников радостно вскрикнули. — Да, между нами будет мир, — твердо повторил он, — когда не станет ни вас, ни всех ваших дел, ни дела вашего Темного Владыки, которому вы хотели предать нас. Вы лжец, Саруман, лжец и совратитель! Вы протягиваете мне руку, а я вижу на ней холодный и жесткий коготь Мордора. Будь вы вдесятеро мудрее, вы и тогда не имели бы права вмешиваться в дела Рохана, не имели бы никаких прав на его богатства. А вы думаете о них и сейчас. Вы не хотели войны, говорите вы? А что вы скажете о сожженных селах и убитых детях? Что скажете о трупах, изрубленных после смерти? Когда вы будете повешены на своем окне, на радость вашим воронам, — тогда я помирюсь с Ортанком, но не раньше. Я не так велик, как мои предки, но лизать вам руки не стану. Обратитесь к кому-нибудь другому. Но боюсь, что ваш голос утратил свои чары.

Всадники взглянули на Теодена, как люди, внезапно вырванные из сна.

Грубым и резким, как карканье старого ворона, показался им его голос после речей Сарумана. Но Саруман был вне себя от ярости; он перегнулся через перила, опаляя Теодена гневным взглядом, и многие подумали, что он похож на змею, готовящуюся ужалить.

— Виселицы и вороны! — прошипел он, и все вздрогнули, услыхав, как внезапно изменился у него голос — Старый глупец! — Весь твой дом — это притон разбойников и пьяниц с их отродьем! Слишком долго они сами уходили от виселицы. Но петля приближается, медленная и безжалостная; повесься на ней сам, если хочешь! — Он овладел собой, и голос у него снова переменился.

- Не знаю, зачем я говорю с тобою, Теоден Коневод. Не нужны мне ни ты сам, ни все твои конники, скорые на бегство. Когда — то я предлагал тебе власть, которой ты не заслуживаешь ни доблестью, ни разумом. Теперь я предложил ее снова, чтобы те, кого ты ведешь ложными путями, увидели, в чем состоит выбор. Ты ответил мне бранью. Пусть будет так. Вернись в свою лачугу!

Но вы, Гандальф! — Голос у него опять стал сладкой музыкой. — За вас я огорчен, и за вас мне стыдно. Как можете вы терпеть это общество? Ибо вы горды, Гандальф, и не без причины: высок ваш разум, и глаза ваши видят глубоко и далеко. Неужели даже сейчас вы не захотите слушать мои советы?

Гандальф шевельнулся и взглянул вверх. — Что вы можете прибавить к сказанному вами при нашем последнем свидании? — спросил он. — Или, может быть, вы хотите взять что — нибудь из сказанного обратно?

Саруман помолчал. — Взять обратно? — повторил он, словно озадаченный.

- Обратно? Я осмелился советовать вам, ради вашего же блага, но вы не захотели слушать. Вы горды и не любите чужих советов, довольствуясь собственной мудростью. Но в тот раз вы ошиблись и неправильно истолковали мои намерения. Боюсь, что в своем стремлении убедить вас я оказался нетерпеливым. Я, конечно, сожалею об этом. Ибо я не сержусь на вас; не сержусь даже сейчас, хотя вы возвращаетесь ко мне в сопровождении дерзких и неразумных. Да и как бы я мог сердиться? Разве мы не принадлежим оба к древнему Ордену, самому высокому в мире? Наша дружба обоим нам будет на пользу. Давайте же поймем друг друга и забудем обо всех этих низших существах! Пусть они ждут наших решений. Ради общего блага я готов забыть прошлое и принять вас у себя. Не хотите ли вы поговорить со мною? Не подниметесь ли вы ко мне?

Такую силу вложил Саруман в это последнее воззвание, что никто из слышавших не мог остаться спокойным. Но теперь впечатление было совершенно иное. Они слышали ласковый упрек кроткого короля, обращенный к заблуждающемуся, но любимому приближенному. Но сами они были словно выгнаны за дверь и слушали слова, не для них предназначенные; словно невоспитанные дети или глупые слуги, слушали они непонятные речи старших и не знали, как эти речи отразятся на их собственной судьбе. Эти двое были совсем из другой породы — возвышенной и мудрой. Они непременно заключат союз между собой.

Сейчас Гандальф поднимется в башню, дабы обсуждать там дела, недоступные для их понимания. Дверь закроется, и они останутся за порогом, ожидая решения великих. Даже у Теодена возникла мысль, похожая на тень сомнения: "Он изменит нам: он пойдет туда — и мы погибли!" Но тут Гандальф засмеялся, и тень исчезла, как дым.

— Саруман, Саруман! — воскликнул он со смехом. — Саруман, вы не поняли, к чему вы годитесь! Вам нужно было бы стать королевским шутом и передразнивать придворных и заслуживать этим свой хлеб — и свои розги. — Он помолчал, чтобы овладеть собою. — Понять друг друга? Боюсь, что вам уже не понять меня. Но вас, Саруман, я понимаю вполне. Я помню все ваши слова и действия лучше, чем вы думаете. Когда я в последний раз был у вас, вы были тюремщиком на службе у Мордора, и туда вы хотели отослать меня. Нет, я и не подумаю подняться к вам: кто убежал через крышу, тот не войдет дважды в ту же дверь. Но слушайте меня, Саруман, в последний раз! Не сойдете ли вы ко мне? Изенгард оказался не таким сильным, как вы думали и надеялись. То же может случиться и кое с чем другим, на что вы полагаетесь. Не будет ли разумнее расстаться с ним, обратиться, быть может, к чему-нибудь другому?

Подумайте, Саруман!

Тень прошла по лицу Сарумана, и оно побледнело, как у мертвого. Он не успел овладеть собою, и все увидели сквозь эту маску разум, терзаемый сомнениями, не решающийся ни покинуть свое убежище, ни оставаться в нем. На секунду Саруман заколебался, и все затаили дыхание. Но потом он заговорил, и голос у него был холодный и резкий. Гордость и ненависть взяли в нем верх.

— Сойду ли я? — насмешливо повторил он. — Разве сойдет безоружный человек, чтобы говорить с разбойниками у своего порога? Мне и отсюда хорошо слышно вас. Я не глуп, Гандальф, и я вам не доверяю. Лесные демоны не стоят у меня на лестнице, но я знаю, где они затаились по вашему приказу.

— Предатели всегда недоверчивы, — ответил устало Гандальф. — Но вам нечего бояться за свою жизнь. Я не хочу ни убивать вас, ни вредить вам, и вы сами знали бы это, если бы понимали меня. И я могу защитить вас. Я даю вам последнюю возможность. Вы можете покинуть Ортанк свободно — если захотите.

— Приятно слышать! — насмешливо фыркнул Саруман. — Это очень похоже на Гандальфа Серого, — так снисходительно, так великодушно! Не сомневаюсь, что вы найдете Ортанк удобным для себя, а мой уход отсюда — желательным. Но почему бы я захотел уйти? И что вы понимаете под словом "свободно"? Вы поставите условия, конечно?

— Причины, почему бы вам уйти, вы можете увидеть из своего окна, — ответил Гандальф, — а о других можете догадаться. Своих слуг вы не найдете: они истреблены или рассеяны; своих соседей вы сделали врагами себе; а своего нового господина вы обманули или пытались обмануть. Если его Око обратится сюда, оно будет красным оком гнева. Но когда я говорю "свободно", это и означает свободу, свободу идти, куда захотите, — да, Саруман, даже в Мордор, если вы предпочтете это. Но сначала вы должны будете отдать мне Ключ Ортанка и свой жезл. Они будут и вашим залогом, и вы получите их обратно позже, когда заслужите.

Черты Сарумана помертвели, исказились от бешенства, а в глазах загорелся красный огонь. Он злобно рассмеялся. — Позже! — вскричал он пронзительным голосом. — Позже! Да, конечно, когда вы получите Ключи и от Барад-дура, когда захватите короны Королей и жезлы Кудесников! Немногого же вы захотели, и вам едва ли понадобится моя помощь. Но мне некогда. Если вы хотите договориться со мною, пока можете, то уходите и возвращайтесь сюда трезвым! И приходите без этих головорезов и без кукол, что болтаются у вас на хвосте! Прощайте! — Он повернулся и хотел уйти с балкона.

— Вернись, Саруман! — повелительно окликнул его Гандальф. К изумлению всех остальных, Саруман медленно, словно против воли, вернулся и прислонился к ограде балкона. Лицо у него осунулось и постарело, а руки вцепились в черный жезл, как когти.

— Я еще не отпустил тебя, — сурово произнес Гандальф. — Я еще не кончил. Ты поглупел, Саруман, и достоин жалости. Ты еще мог бы отвернуться от зла и безумия, мог бы принести пользу. Но ты предпочел оставаться со своими старыми замыслами. Что ж, оставайся. Но предупреждаю тебя: выйти тебе будет нелегко. Ты не выйдешь, пока рука с Востока не протянется и не схватит тебя.

— Саруман! — вскричал он, и в его голосе была мощь и властность. — Смотри, я больше не Гандальф Серый, кого ты предавал. Я — Гандальф Белый, вернувшийся из Мрака. А ты — ты стал бесцветным, и я исключаю тебя из Совета и из Ордена!

Он поднял руку и произнес медленно, холодным и отчетливым тоном: — Саруман, я ломаю твой жезл! — И жезл в руке у Сарумана с треском сломался, и его обломки упали к ногам Гандальфа. — Ступай! — приказал Гандальф, и Саруман со стоном упал на колени и уполз внутрь.

В этот момент сверху, брошенное с силой, вылетело что-то тяжелое и блестящее. Оно отскочило от железной ограды балкона, на которую только что опирался Саруман, и, чуть не задев Гандальфа по голове, упало на ступеньку у его ног. Ограда зазвенела и сломалась. Ступенька растрескалась, и от нее во все стороны брызнули сверкающие осколки. Но брошенный предмет остался цел и покатился вниз по лестнице: хрустальный шар, темный, но с огнем внутри. Он покатился к большой, глубокой луже, по Пиппин догнал и схватил его.

— Подлый убийца! — вскричал Эомер. Но Гандальф остался спокойным. — Нет, это брошено не Саруманом, — сказал он, — и, я думаю, даже не по его приказу. Оно брошено из окна гораздо выше. Прощальный подарок от Гримы Черного, но нацелен плохо.

— Это, вероятно, потому, что он не мог решить, кого ненавидит больше, вас или Сарумана, — заметил Арагорн.

— Возможно, — ответил Гандальф. — Мало им будет радости друг от друга: они оба полны яда и злобы. Но это справедливая кара. Если Грима выйдет из Ортанка живым, то это будет больше, чем он заслуживает.

— Нет, мой мальчик, возьму его я! Вас никто не просил его трогать! — добавил он вдруг, обернувшись и увидев Пиппина, который поднимался по лестнице медленно, словно неся тяжелый груз. Кудесник спустился ему навстречу, поспешно отобрал у него темный шар и завернул в полу своего плаща. — Я сам позабочусь о нем, — сказал он. — Это такая вещь, которую Саруман ни за что не посмел бы выбросить.

— Но он может бросить и что-нибудь другое, — заметил Гимли. — Если это конец беседы, то давайте хотя бы отойдем подальше.

— Это конец, — ответил Гандальф. — Пойдемте.

Они отвернулись от двери Ортанка и спустились с лестницы. Всадники радостно встретили своего правителя и привествовали Гандальфа. Чары Сарумана исчезли: все видели, что он вернулся, когда ему было приказано, и уполз, когда был отпущен.

— Ну, вот и все, — произнес Гандальф. — Теперь мне нужно только найти старика Фангора и сказать ему, чем дело кончилось.

— Он бы и сам догадался, наверное, — сказал Мерри. — Разве дело могло бы кончиться иначе?

— Могло бы, — ответил Гандальф, — потому что висело на волоске. Но у меня были причины начать его. Прежде всего, нужно было показать Саруману, что колдовская сила его голоса исчезает. Нельзя быть одновременно и тираном, и советником, а он хотел быть и тем, и другим. Поэтому я предложил ему последний выбор, и выбор честный: хочет ли он отказаться и от Мордора и от собственных козней, и помогать нам. Никто лучше него не знает наших трудностей, и он мог бы оказать нам большие услуги. Но он предпочел отвергнуть нас и сохранить власть над Ортанком. Он хочет не служить, а только приказывать. Но теперь он будет жить в страхе перед тенью Мордора, хотя надеется совладать с нею. Жалкий глупец! Он будет уничтожен, если рука с Востока дотянется до Изенгарда. Мы не можем разрушить Ортанк извне, но Саурон — кто скажет, что он может сделать?

— А если Саурон не победит? — спросил Пиппин. — Что вы с ним сделаете тогда?

— Я? Ничего, — ответил Гандальф. — Я не стремлюсь к власти. Что будет с ним тогда — не могу сказать. Мне жаль, что столько доброй силы обратилось во зло и гниет теперь в стенах башни. Но странным бывают порой повороты судьбы! Часто случается, что ненависть сама себя ранит. Я думаю — если бы мы даже вошли в Ортанк, то мало нашлось бы в нем сокровищ, более драгоценных, чем то, которое Грима швырнул в нас.

В этот момент из окна, высоко вверху, донесся пронзительный крик, тотчас же оборвавшийся.

— Кажется, Саруман тоже думает так, — заметил Гандальф. — Пойдемте отсюда.

Они вернулись к развалинам ворот. Едва они миновали арку, как из тени среди каменных глыб к ним приблизился Фангорн и с ним еще несколько Энтов.

Арагорн, Гимли и Леголас изумленно глядели на них.

— Это мои друзья, Фангорн, — сказал Гандальф. — Я говорил тебе о них, но ты их еще не видел. — И он назвал их по именам, одного за другим.

Старый Энт долго и пытливо разглядывал их и каждому сказал несколько слов. Под конец он обратился к Леголасу: — Так вы пришли из самого Чернолеса, мой добрый Эльф? Когда-то это был очень большой лес.

— Он и сейчас большой, — ответил Леголас. — Но не такой большой, чтобы там все время можно было видеть новые деревья. Мне очень хотелось бы побродить по лесу Фангорна. Я едва побывал на его опушке и рад был бы вернуться.

Глаза у Фангорна заблестели от удовольствия. — Надеюсь, ваше желание исполнится раньше, чем холмы успеют состариться, — сказал он.

— Я приду, если мне удастся, — ответил Леголас, — и, с вашего разрешения, приведу друга.

— Я буду рад всякому Эльфу, который придет с вами, — сказал Фангорн.

— Друг, о котором я говорю, не Эльф, — возразил Леголас. — Я говорил о Гимли, сыне Глоина; вот он. — Гимли низко поклонился, и его топор при этом выскользнул из-за пояса и звякнул о камни.

— Гм — гм! Кха! — произнес Фангорн, мрачно поглядев на него. — Карлик, и с топором! Я люблю Эльфов, но вы хотите от меня слишком многого. Эльф и Карлик! Вот странная дружба!

— Пускай странная, — возразил Леголас, — но пока Гимли жив, я не приду в ваш лес без него. Его топор — не для деревьев, а для Орковых шей, и в недавнем бою он срубил с полсотни их и обыграл меня на одного Орка. Но я так люблю его, что не обижаюсь.

— Ах, так? — произнес старый Энт. — Ну, это уже лучше. Что ж, пускай все будет, как есть, и нам незачем торопиться. Вы придете в мой лес, когда захотите, придете оба. Но теперь мы должны расстаться. День близится к концу, а Гандальф говорил, что вы должны уехать еще до вечера.

— Да, мы должны ехать, и сейчас же, — произнес Гандальф. — Боюсь, что я должен забрать и ваших привратников; по-моему, они вам не понадобятся больше.

— Может быть, — ответил Фангорн, — но мне без них будет скучно. Мы подружились так быстро, что я, кажется, начинаю становиться торопливым, может быть, впадаю в детство. Но они — первая новинка под солнцем и луной, какая мне встретилась за многие — многие годы; я не забуду их, и пни останутся друзьями Энтов, пока новые листья будут распускаться на деревьях.

Прощайте! Вернитесь, если сможете!

— Мы вернемся! — ответили в один голос Мерри и Пиппин и поспешили отвернуться, чтобы скрыть волнение. Фангорн молча поглядел на них, покачивая головой, потом обратился к Гандальфу.

— Так Саруман не захотел выйти? — сказал он. — Я так и думал. Внутри он черный, как гнилое дерево. Но на его месте я бы тоже спрятался в любую нору, какую нашел бы.

— Возможно, — ответил кудесник. — Но вы и не замышляли покрыть своими деревьями всю землю и задушить все остальное.

Он добавил, что Саруман оставил Ключ Ортанка у себя и что поэтому нельзя дозволять ему покинуть башню. Он посоветовал Фангорну снова залить долину водой и держать ее, пока не будут залиты все подземелья и пока не обнаружатся какие-либо стоки. — Когда все подземные помещения и ходы будут затоплены, а стоки закрыты, — сказал он, — то Саруману останется только сидеть наверху и смотреть в окно. Не выпускайте его!

— Предоставьте это нам, — ответил Фангорн. — Мы обыщем долину сверху донизу и заглянем под каждый камешек. Здесь вырастет лес, и мы назовем его Сторожевым лесом. Ни одна белка не проскачет здесь без моего ведома. Что Саруман! Пока не пройдет всемеро больше лет, чем сколько он мучил нас, — мы не устанем стеречь его!

ГЛАВА XIII ПАЛАНТИР

Солнце заходило за длинную цепь холмов на западе, когда Гандальф, Теоден и их спутники покидали Изенгард. Мерри ехал с Гандальфом, Пиппин — с Арагорном, Правитель Рохана выслал двоих своих Всадников на разведку вперед, а остальной отряд двигался медленно.

Энты стояли у ворот безмолвным рядом, как статуи; Фангорн держался немного в стороне и был похож издали на старое дерево с обломанными ветвями. Небо над холмами было еще светлое, но на развалины Изенгарда уже легли длинные тени.

Когда отряд поравнялся со столбом Белой Руки, то все заметили, что изваянная рука сброшена с него и разбита вдребезги. Один палец валялся посреди дороги, и красный ноготь на нем почернел.

— Энты не упускают ни одной мелочи, — сказал Гандальф.

Они миновали столб, торопясь уйти от разрушенной долины подальше, пока еще светло.

— Неужели мы будем ехать всю ночь? — спросил Мерри после долгого молчания. — Не знаю, что вы думаете о кукле, болтающейся у вас на хвосте; но кукле уже надоело болтаться, и она рада была бы лечь и отдохнуть.

— Так вы слышали это! — произнес Гандальф. — Не обижайтесь и будьте довольны, что Саруман не назвал вас чем — нибудь похуже. Он никогда еще не видел Хоббитов и не знает, как говорить о них. Но он смотрел на вас внимательно. Если это может потешить вашу гордость, то знайте, что вы с Пиппином интересовали его больше, чем все прочие. Кто вы, откуда и зачем прибыли, что вам известно, были ли вы захвачены, а если да, то как вам удалось убежать, когда все Орки погибли — вот какими загадками смущен сейчас великий ум Сарумана. Даже насмешка с его стороны — это честь для вас, Мериадок!

— Спасибо, — ответил Мерри. — Но еще большая честь — болтаться у вас на хвосте, Гандальф. Хотя бы потому, что это дает мне возможность повторить свой вопрос. Неужели мы будем ехать всю ночь без отдыха?

Гандальф засмеялся. — Вот неукротимый Хоббит! Ваши сородичи могут любого из кудесников научить осторожности в пользовании словами. Но не сердись. Я подумал обо всем, даже о таких мелочах, как отдых. Мы проедем потихоньку еще несколько часов, до конца долины, а там остановимся. Завтра нам придется поспешить. Сначала я хотел вернуться отсюда в Эдорас прямо, через равнины, но потом решил, что лучше будет ехать ночью, среди холмов.

Теперь никому нельзя показываться на равнине больше, чем вдвоем или втроем, будь то днем или ночью.

— Вы всегда говорите или слишком мало, или слишком много, — заметил Мерри, — а теперь задали мне новую загадку. Я хотел только узнать насчет ночлега, а мне придется думать еще о ваших планах и о том, почему они изменились.

— Вы это узнаете, но не сейчас. Мне еще многое нужно обдумать.

— Хорошо, на стоянке я расспрошу Странника, он не такой скрытный. Но что за секреты у вас? Разве мы не выиграли битву?

— Да, но это наша первая победа, и опасность только увеличилась. Между Изенгардом и Мордором есть какая — то связь, мне непонятная. Как они обменивались известиями — не знаю, но такой обмен у них был. Око Барад — дура будет теперь смотреть с нетерпением на Изенгард — и на Рохан. Чем меньше оно увидит, тем лучше.

Дорога медленно извивалась по долине, то приближаясь к Изену, то отдаляясь от него. Сумерки сгустились в ночь. Туман разошелся, унесенный холодным ветром. Луна, уже почти полная, залила восточную часть неба золотистым сиянием. Наконец горы сделались ниже, превратились в невысокие холмы, и перед всадниками открылась обширная серая равнина.

Здесь они остановились, найдя защищенную от ветра лощинку среди холмов, заросшую прошлогодним вереском. Выше по склонам росли высокие кусты терновника и боярышника, и под одним таким кустом они развели костер. Куст был старый, раскидистый, как дерево, и на ветвях у него уже набухали почки.

Было уже около полуночи, и уснули все, кроме стражей. Хоббиты легли вместе, поодаль от всех; Мерри быстро уснул, но Пиппину не спалось.

Любопытство заставило его в Подземельях Мориа бросить камень в колодец; любопытство и сейчас мучило его мыслями о таинственном хрустальном шаре, который отнял у него Гандальф. Он так ворочался на своем шуршащем ложе из сухих сучьев и травы, что разбудил своего друга.

— В чем дело? — спросил его Мерри. — Уж не лег ли ты на муравейник?

— Нет, — ответил Пиппин, — но мне неудобно. Сколько времени мы не спали в настоящих постелях?

Мерри зевнул. — С тех пор, как ушли из Лориена, — сказал он. — Или еще раньше, из Ривенделля. Но сегодня я могу уснуть, где угодно.

— Да, — сказал Пиппин, помолчав. — Тебе хорошо: ты едешь с Гэндальфом и можешь расспрашивать его, о чем захочешь.

— А ты разве не можешь? — возразил Мерри, начиная удивляться беспокойству своего друга. — Правда, он изменился, но не настолько, чтобы с ним нельзя было разговаривать, напротив.

— Нет, именно не напротив, — сердито отозвался Пиппин. — Он стал еще скрытнее, чем раньше. Взять хотя бы этот стеклянный шар: я поймал его, я его спас, а Гандальф отнял у меня и не сказал, что, как и почему. А он такой тяжелый…

— Так вот что! — произнес Мерри. — Вот почему ты не спишь! Но разве ты не знаешь, что обыкновенным людям опасно вмешиваться в дела волшебников?

— Но за последние месяцы мы только этим и занимаемся, — возразил Пиппин. — Я первым увидел этот шарик. Мне хочется посмотреть на него еще раз.

— Лучше тебе спать, — сказал Мерри. — Рано или поздно ты узнаешь все, что тебе нужно знать, а сейчас не время.

— А чем плохо, если я скажу тебе, что мне хочется взглянуть на шарик?

Я знаю, что это невозможно: Гандальф сидит на нем, как курица на яйце. Но мне все-таки обидно, что ты так мало мне сочувствуешь.

— Сочувствую, и даже очень, — сонно ответил Мерри. — Дорогой мой Пиппин, я не меньше тебя любопытен. Завтра я чем-нибудь помогу тебе, а сейчас хочу спать. Если я зевну еще раз, то раздеру себе рот до ушей.

Доброй ночи!

Пиппин не сказал больше ничего и лежал молча, но уснуть не мог. Мысль о шаре не оставляла его; он словно чувствовал в руках его тяжесть, видел в его глубине таинственный красный огонь и тщетно пытался заставить себя думать о чем-нибудь другом.

Наконец, не в силах бороться с собой, он тихонько встал и огляделся.

Было холодно: он закутался в серый плащ. Луна светила ярко, все тени были черные, как уголь. Все кругом спали; дозорных не было видно: они либо ушли за холм, либо спрятались среди кустов. Пиппин осторожно подошел к спящему Гандальфу и пригляделся. Кудесник лежал спокойно, но Пиппин уловил блеск его глаз под неплотно сомкнутыми ресницами и поспешно отступил. Гандальф не шевельнулся, и Хоббит медленно, словно против воли, подкрался к нему снова, стараясь держаться у него за спиной. Кудесник лежал на боку, укрывшись плащом, и в кольце его согнутой руки лежало что-то круглое, завернутое в черную ткань, а другая рука словно только что соскользнула с этого свертка.

Чуть дыша, фут за футом, Пиппин подкрался ближе; потом, опустившись на колени, он протянул руку, прикоснулся к свертку и приподнял его. Сверток оказался совсем не таким тяжелым, как он ожидал. "Это что-то совсем другое", — подумал он со странным чувством облегчения, но не положил сверток обратно. Оглядевшись, он заметил поблизости круглый булыжник, с трудом дотянулся до него и поднял.

Быстро и осторожно он сорвал со свертка черную ткань, завернул в нее булыжник и положил около спящего. Теперь, наконец, он мог взглянуть на свою добычу. Вот он, этот шар, — тусклый и гладкий, лежит у него на коленях.

Пиппин торопливо завернул его в плащ, и уже хотел вернуться к своему месту. Но тут Гандальф зашевелился во сне, пробормотал что-то непонятное, нащупал камень рядом с собою и, вздохнув, успокоился снова.

— Ох, какой же ты дурак! — шепотом обратился Пиппин к себе самому. — Ты хочешь попасть в большую неприятность? Положи шар обратно!

Но он чувствовал, что колени у него трясутся, и не смел больше приблизиться к спящему, чтобы обменять сверток. — Я не смогу сделать это, не разбудив его, — пробормотал он. — Мне нужно успокоиться, так что сначала я могу заглянуть в шар. Но не здесь. — Он отполз немного и сел на зеленую кочку недалеко от своей постели, под светом луны.

Положив шар на колени, он склонился над ним, как ребенок над унесенным в свой уголок лакомством. Потом он осторожно открыл его и взглянул. Сначала шар был темным, черным, как смоль, и только лунный свет играл на его поверхности. Потом внутри него что-то засветилось и задвигалось, и взгляд Пиппина приковался к нему, не в силах оторваться. Вскоре вся внутренность шара запылала; шар вращался, или это двигались огни в нем. И вдруг огни погасли. Пиппин ахнул и хотел оторваться от шара, но замер, пригнувшись, сжимая шар в обеих руках. Он пригибался все ниже и ниже, потом оцепенел.

Губы у него беззвучно задвигались. И вдруг, коротко вскрикнув, он упал навзничь и лежал, не шевелясь.

Крик был пронзительным. Стражи выбежали из укрытий. Всю стоянку охватило смятение.

— Так вот кто был вором! — произнес Гандальф, поспешно закрывая хрустальный шар своим плащом. — Ты, Пиппин! Это очень плохо! — Он опустился над Хоббитом на колени; тот лежал навзничь, оцепенев, глядя в небо невидящими глазами. — Какое зло он успел причинить, и только ли себе или всем нам?

В лице у кудесника отразились напряжение и тревога. Он взял руку Пиппина, прислушался к его дыханию, потом приложил ладонь ему ко лбу.

Хоббит затрепетал, и глаза у него закрылись. Он всхлипнул, сел и, открыв глаза, дико озирал окружавшие его лица, бледные в лунном свете.

— Это не для тебя, Саруман! — вскричал он каким-то странным голосом, пронзительным и сдавленным, и рванулся прочь от склонившегося над ним Гандальфа. — Я пошлю за ним сейчас же. Ты понял? Скажи только это! — Он забился, пытаясь вскочить, но Гандальф крепко и осторожно удержал его.

— Перегрин, сын Паладина! — властно и мягко произнес он. — Вернись, Перегрин!

Хоббит обмяк и упал снова, цепляясь за руку старого кудесника. — Гандальф! — вскричал он. — Гандальф! Простите меня!

— Простить вас? — переспросил кудесник. — Скажите сначала, что вы сделали.

— Я… Я взял шар и смотрел в него, — жалобно ответил Пиппин, — и увидел там странные вещи. И я хотел уйти, но не мог. А потом пришел Он и допрашивал меня; и он смотрел на меня, и… и больше я ничего не помню.

— Этого недостаточно, — сурово произнес Гандальф. — Что вы видели, и что вы сказали?

Пиппин закрыл глаза и задрожал, но не ответил. Все молча смотрели на него, и только Мерри отвернулся. Но лицо Гандальфа оставалось суровым. — Говори! — приказал он.

Пиппин заговорил снова, тихим и дрожащим голосом, но постепенно его речь становилась все яснее и тверже.

— Я увидел темное небо и высокие башни, — сказал он, — и звезды. Все это было словно очень далеко, но виднелось ясно. Потом звезды начали исчезать и появляться, — их заслоняло что-то большое и крылатое. Наверно, они были очень большие, но в шаре были похожи на летучих мышей, вьющихся вокруг башни. Кажется, их было девятеро. Одна полетела прямо ко мне и становилась все больше и больше. Это был ужасный… нет, нет! Я не могу сказать!

Я хотел отстраниться: мне показалось, что оно вылетит из шара, но оно исчезло. Потом появился Он. Он не говорил со мною словами. Он только смотрел, а я понимал все.

— Так ты вернулся? Почему ты не сообщал о себе так долго?

Я не ответил. Он спросил: — Кто ты? — Я не отвечал, но мне стало очень больно; а он настаивал, так что я сказал: — Я Хоббит.

И тут он словно узнал меня и засмеялся. Это было ужасно: он словно полосовал меня ножами. Я хотел вырваться. Но он сказал: — Погоди. Мы с тобою скоро увидимся. Скажи Саруману, что этот кусочек не для него. Я пошлю за ним сейчас же. Ты понял? Скажи только это!

И он снова засмеялся. Я почувствовал, что меня разрывают на части.

Нет, нет! Я не скажу больше ничего! Я больше ничего не помню!

— Посмотри на меня! — произнес Гандальф.

Пиппин взглянул ему прямо в глаза. Некоторое время Гандальф молча пронизывал его взглядом. Потом лицо у него смягчилось, и в глазах появилась тень улыбки. Он ласково положил Пиппину руку на голову.

— Хорошо! — произнес он. — Не говори больше. Тебе не причинено вреда.

В глазах у тебя нет лжи, как я боялся. Но он, к счастью, недолго говорил с тобою. Ты дурачок, Перегрин, но ты остался честным. С тем, кто поумнее, могло бы кончиться хуже.

Но запомни вот что. Твоя жизнь и жизнь всех твоих друзей, спасена только благодаря счастливому случаю. Не рассчитывай на это вторично. Если бы Он сейчас допрашивал тебя дольше, ты бы наверняка рассказал ему все, что знаешь, на погибель всем нам. Но Он слишком поспешил. Ему нужны были не только сведения: Ему нужен был ты сам, чтобы Он мог, не торопясь, побеседовать с тобою в Черной Крепости. Не дрожи! Если ты вмешиваешься в дела волшебников, ты должен при — выкнуть думать о таких вещах. Но довольно. Я прощаю тебя. Успокойся: все обошлось не так плохо, как могло бы.

Он осторожно поднял Пиппина и отнес на его постель. Мерри подошел и сел рядом. — Отдыхай, Пиппин, если можешь, — сказал Гандальф. — Доверься мне. Если руки у тебя опять зачешутся, скажи мне сразу: от этого можно вылечиться. Но ни в коем случае, дружок, не подсовывай мне опять булыжника под локоть! Ну, а теперь я оставляю вас.

После этого Гандальф вернулся к остальным, молча и тревожно стоявшим вокруг таинственного шара. — Опасность пришла с той стороны, откуда мы не ждали, — сказал он. — Мы были на волосок от гибели!

— Что с ним теперь, с Пиппином? — спросил Арагорн.

— Я думаю, все будет хорошо, — ответил кудесник. — Он был удержан ненадолго, а Хоббиты — народ крепкий и гибкий. Воспоминание или страх перед ним выветрится быстро. Слишком быстро, быть может. Возьмите этот камень, Арагорн, и оберегайте его. Это опасное сокровище!

— Опасное, конечно, но не для всех, — произнес Арагорн. — Я могу взять его, и по праву. Это, вероятно, и есть Палантир Ортанка, помещенный туда правителями Гондора. Мой срок близок. Я возьму его.

Гандальф пристально взглянул на Арагорна и, взяв закутанный шар, почтительно подал ему. — Примите его, — сказал он, — в залог того, что получите и все остальное. Но если я посмею советовать вам, — не пользуйтесь им пока! Будьте осторожны!

— Был ли когда-нибудь неосторожным я, ждавший и готовившийся столько долгих лет? — спросил Арагорн.

— Никогда. Не споткнитесь же и в конце пути, — ответил Гандальф. — И сохраните этот залог в тайне. Вы, и все остальные, здесь присутствующие!

Прежде всего, ничего не должен знать о нем Перегрин, Хоббит. Искушение снова может овладеть им. Ибо он — увы! — прикасался к Камню и смотрел в него, но лучше бы этого не было! Он не должен был бы прикасаться к нему в Изенгарде, или я должен был бы оказаться там проворнее. Но я был занят Саруманом и догадался о природе этого Камня, когда было уже поздно. Только теперь я уверился в ней.

— Да, сомнений больше нет, — произнес Арагорн. — Теперь мы знаем, наконец, какая связь была между Изенгардом и Мордором. Теперь многое объясняется.

— Странными силами обладают наши враги и странными слабостями, — заметил Теоден. — Но давно уже было сказано: "Часто зло побеждается злом".

— Так бывает, — согласился Гандальф. — И на этот раз нам выпала странная удача. Быть может, этот Хоббит спас меня от гибельной ошибки. Я раздумывал над тем, должен ли сам испробовать этот Камень, чтобы узнать, как он действует. Если бы я это сделал, я бы сам открылся Врагу. А я не готов к такому испытанию и не знаю, буду ли когда — нибудь готов. Но если бы даже у меня нашлись силы оторваться от него, мне было бы опасно открываться Ему, пока не настанет такое время, когда тайна перестанет быть нужной.

— Это время пришло, по-моему, — заметил Арагорн.

— Нет еще, — возразил кудесник. — Остается короткий промежуток сомнения, которым мы должны воспользоваться. Враг, конечно, думал, что Камень находится в Ортанке: разве он может думать иначе? Он думал, что Хоббит находится там в плену и что Саруман заставляет его смотреть в шар, чтобы помучить. Теперь его мысль будет сосредоточиваться на облике и голосе Хоббита и на ожидании; и пройдет сколько-то времени, пока Он поймет свою ошибку. Этим временем мы и должны воспользоваться. Мы слишком медлили. Я поеду вперед сейчас же и возьму с собой Перегуша. Это будет для него лучше, чем лежать в темноте, пока остальные спят.

— Я оставлю с собой Эомера и десятерых всадников, — сказал Теоден. — Мы двинемся на рассвете. Остальные пусть сопровождают Арагорна и едут, когда захотят.

— Как вам угодно, — ответил Гандальф. — Но поспешите, как можете, пока не достигнете холмов.

В этот момент на них упала тень. Яркий лунный свет вдруг погас.

Некоторые из всадников вскрикнули и пригнулись, прикрывая голову руками, словно от удара сверху: слепой ужас и смертный холод окутали их. В страхе они взглянули вверх и увидели огромную крылатую тень, промчавшуюся мимо луны, как черное облако. Она описала круг и быстрее всякого ветра помчалась на север. Звезды гасли перед нею. Она исчезла.

Всадники выпрямились, бледнея от ужаса. Гандальф смотрел вверх, вытянув руки, сжав кулаки.

— Назгул! — вскричал он. — Посланец Мордора! Назгулы пересекли Реку, значит, буря близка… Бегите, бегите, не дожидаясь рассвета! Быстрые, не ждите медленных! Бегите!

Он кинулся туда, где лежал Пиппин, и взял его на руки. — Ты поедешь теперь со мной, — сказал он. — Быстрокрыл покажет тебе, что такое скорость.

— Он позвал белого коня, и тот примчался; тогда кудесник схватил свою сумку и вскочил на него. Арагорн подал ему Пиппина, закутанного в плащ и одеяло.

— Прощайте! Торопитесь! — крикнул Гандальф. — Вперед, Быстрокрыл!

Конь встряхнул гривой, распустил хвост, заблестевший в лунном свете.

Потом он сделал скачок, от которого земля зазвенела, и исчез — невидимый, как северный ветер, дующий с гор.

— Чудесная, спокойная ночь! — сказал Мерри Арагорну. — Везет же некоторым! Он не хотел спать, он хотел ехать с Гандальфом — и вот он получил все, что хотел… И это вместо того, чтобы превратить его в камень и чтобы он остался здесь навсегда, в предостережение всем!

— Если бы первым в Камень заглянули вы, а не он, то чем бы это кончилось? — возразил Арагорн. — Вы бы могли натворить чего — нибудь похуже. Кто может сказать? Но теперь, боюсь, вам суждено ехать со мною.

Сейчас же. Ступайте, заберите свои вещи и все, что оставил Пиппин. И поскорей!

Быстрокрыл летел по равнине, и ему не нужно было ни поводьев, ни понукания. Не прошло и часа, а они были уже далеко от стоянки.

Пиппин приходил в себя. Ему было тепло, а в лицо дул прохладный свежий ветер. Он был с Гандальфом. Ужас перед Камнем и перед тенью, заслонившей луну, постепенно исчезал, — таял, как туман или страшный сон. Хоббит глубоко вздохнул.

— Я и не знал, что вы умеете ездить без седла, Гандальф, — сказал он.

— И без поводьев, без уздечки — как Эльфы.

— Я езжу так только на Быстрокрыле, — ответил Гандальф. — Но Быстрокрыл и не стерпит никакой сбруи. Не вы на нем едете, а он согласен вас нести. Если он согласен, этого довольно. Он сам позаботится, чтобы вы оставались у него на спине, разве что вы захотите подскочить в воздух.

— Как быстро он бежит! — сказал Пиппин. — И как легко, как плавно!

— Он уже сейчас бежит быстрее любого другого коня, — ответил кудесник, — но для него это не слишком быстро. Здесь небольшой подъем, а местность более пересеченная, чем по ту сторону Изена. Но взгляните, как быстро приближаются к нам Белые горы! Скоро мы достигнем развилки дорог и того места, где две ночи назад была битва.

Пиппин молчал и слушал, как Гандальф напевает про себя отрывки песен на многих языках. Он не мог разобрать слов, но потом уловил сквозь шум ветра несколько строчек: в них говорилось о Семи звездах и Семи камнях и Белом дереве, привезенных Пришельцами из-за далекого Моря.

— Что вы говорите, Гандальф? — спросил Хоббит.

— Повторяю наизусть кое-какие из Вещих Песен, — ответил кудесник. — Хоббиты, вероятно, уже забыли их, даже если знали.

— Нет, не все, — сказал Пиппин. — И у нас есть много своих собственных, хотя вам они, вероятно, не интересны. Но вот этой я никогда не слышал. Что за Семь звезд и Семь камней?

— Это Палантиры древних вождей, — ответил Гандальф.

— А что это такое?

— Название означает "То, что смотрит вдаль". Камень из Ортанка — это тоже один из них.

— Значит, его сделал не… не Враг?

— Нет, не он. И не Саруман. Это свыше их познаний, и того, и другого.

Палантиры привезены из-за Моря. Их сделал, быть может сам Феанор так давно, что — этих сроков нельзя измерять годами. Но нет ничего такого, чего Саурон не мог бы обратить во зло. Горе Саруману! Это его погибель, как я вижу теперь. Гибельно для всех нас пользоваться орудиями знания, которым сами мы не обладаем. Но он заслужил это. Глупец! Он думал сохранить его в тайне, для себя одного! Никто из нас не знал, что какой-нибудь Палантир уцелел после поражения Гондора. Никто из Эльфов или Людей даже не вспоминает о них, а память уцелела только в одной Вещей Песне, сохраняющейся среди племени Арагорна.

— А для чего они были Людям в древности? — спросил Пиппин, восхищенный тем, что получает ответы на столько вопросов, и не зная, долго ли это будет продолжаться.

— Чтобы видеть вдали и чтобы мысленно сообщаться между собою, — ответил Гандальф. — С их помощью они долго сохраняли и объединяли Гондорское государство. Такие Камни были в Минас Аноре, и в Минас Итиле, и в Ортанке. А самый главный из них находился в Звездной башне в Осгилиате, до его разгрома. Где остальные — неизвестно.

Каждый из Палантиров может сообщаться с каждым из остальных, но тот, что был в Осгилиате, мог сообщаться со всеми сразу. Камень Ортанка сохранился, как мы видим; но сам по себе он может показывать только изображения вещей и событий, очень далеких или очень давних. Несомненно, Саруману это казалось полезным, но этого ему было мало. Все дальше и дальше он заглядывал, пока, наконец, не заглянул в Барад-дур. А тогда он был пойман!

Кто знает, где лежат теперь остальные Камни, разбитые, или погребенные, или затопленные. Но один, по крайней мере, Саурон должен был найти и приспособить для себя. Я думаю, это Камень Итиля; ибо Враг давно захватил Минас Итиль и превратил его в злое место; теперь оно называется Минас Моргул.

Легко понять теперь, как быстро был пойман в ловушку жадный взгляд Сарумана, как с тех пор он был порабощен издали, как его уговаривали — или запугивали, когда уговоры не помогали. Он словно ястреб в когтях у орла, словно паук, попавший в железную паутину! Хотел бы я знать, давно ли его заставляют подходить к своему Камню для наблюдения и наставления; давно ли Камень Ортанка так настроен на Барад-дур, что сразу же переносит туда разум и взгляд всякого, кто в него посмотрит и чья воля не тверже алмаза? А как он притягивает к себе! Разве я сам не чувствовал этого? Даже сейчас сердце мое жаждет испытать на нем мою волю, посмотреть, не смогу ли я вырвать его из — под власти Врага и повернуть, куда захочу, — заглянуть через глубины времени и пространства и увидеть несравненные руки и несравненный ум Феанора за работой, в те дни, когда и Белое, и Золотое Дерево стояли в полном цвету! — Он вздохнул и умолк.

— Я хотел бы знать обо всем этом раньше, — сказал Пиппин. — Я и понятия не имел о том, что делаю.

— О нет, вы имели, — возразил Гандальф. — Вы знали, что поступаете глупо и недолжно; и вы сами говорили себе это, но сами себя не слушали. Я не рассказывал вам обо всем этом раньше потому, что, только размышляя над всем случившимся, я окончательно понял, его вот сейчас, когда мы скачем вместе с вами. Но если бы я и сказал раньше, это не уменьшило бы вашего желания, не помогло бы вам победить его, напротив! Нет, кто обжегся, для того это лучший урок. После этого он поймет, что огонь жжется.

— Это правда, — сказал Пиппин. — Если бы теперь все Семь Камней лежали передо мною, я бы зажмурился и спрятал руки в карманы.

— Хорошо! — одобрил Гандальф. — На это я и надеялся.

— Но я хотел бы знать… — снова начал Пиппин.

— Пощады! — вскричал кудесник. — Если излечить вас от любопытства можно только ответами на вопросы, то мне придется посвятить этому занятию весь остаток моих дней. Что еще вы хотите знать?

— Названия всех звезд и всех живых существ, и всю историю земли, неба и моря! — засмеялся Пиппин. — Конечно! Неужели довольствоваться меньшим? Но я не спешу нынче ночью. Сейчас я думаю только о черной тени. Я слышал, вы крикнули — "Посланец Мордора". Что это такое? Зачем он летел в Изенгард?

— Это крылатый Черный Всадник, Назгул, — ответил кудесник. — Он мог бы отнести в Черную Крепость.

— Но он же не за мной летел? — жалобно спросил Пиппин. — То есть, он не знал, что я…?

— Конечно, нет, — успокоил его Гандальф. — От Барад-дура до Ортанка двести лиг по прямой, а то и больше; и даже Назгулу нужно несколько часов, чтобы пролететь их. Но со времени нападения Орков Саруман, вероятно, смотрел в Камень, и я не сомневаюсь, что Враг прочел в его мыслях больше, чем он хотел. Посланец отправлен, чтобы посмотреть, что он делает. А после сегодняшних событий будет отправлен и другой, и скоро. А тогда Саруман окончательно попадется в ту ловушку, к которой прикоснулся. У него нет пленника, чтобы отослать. У него нет Камня, чтобы сообщаться. Но Саурон будет думать только, что он задерживает пленника у себя и не хочет пользоваться Камнем. Бесполезно будет для Сарумана, если он скажет посланцу правду: ибо если Изенгард и разрушен, то сам он остался в Ортанке в безопасности. Значит, хочет он того или нет, Саурону он покажется мятежником. А он именно для того и отверг нас, чтобы избежать этого! Что он сделает в такой крайности — неизвестно. Пока он в Ортанке, он достаточно силен, чтобы противостоять Девятерым Всадникам. Он может попытаться сделать это. Может попытаться заманить посланца в ловушку или убить его крылатого коня. В таком случае пусть Рохан охраняет свои табуны!

Но я не могу сказать, как все это обернется для нас, — будет ли к добру или к худу. Может быть, гнев. на Сарумана нарушит или спутает намерения Врага. Но, может быть. Враг узнает, что я был там, — что я стоял на ступенях Ортанка, — и со мною были Хоббиты. Вот чего я боюсь! И вот почему мы мчимся — не прочь от опасности, а навстречу ей. Каждый скачок Быстрокрыла приближает нас к Стране Мрака, Перегрин!

Пиппин не сказал ничего, но, словно охваченный внезапною дрожью, вцепился в его плащ. Серая равнина мелькала под ними.

— Смотрите! — произнес Гэндальф. — Мы уже вернулись к восточной дороге. Темная тень вон там — это устье Лощины, в которой лежит Агларонд с его Мерцающими пещерами. Не спрашивайте меня о них. Спросите у Гимли, если увидитесь с ним снова, и тогда, впервые в своей жизни, вы получите более длинный ответ, чем хотели бы. Вы не увидите пещер сами, по крайней мере, сейчас. Вскоре они останутся позади.

— Я думал, вы остновитесь здесь, — сказал Пиппин. — Куда же мы скачем?

— В Минас Тирит, пока море войны не окружило его.

— Ох! И далеко это?

— Лиги за лигами, — ответил Гандальф. — Трижды столько, сколько до дворца Теодона, а он более чем в сотне лиг отсюда по прямой, как летят посланцы Мордора. Быстрокрылу предстоит более длинный путь. Кто окажется быстрее?

Мы будем мчаться так до рассвета, а до него еще несколько часов. Потом даже Быстрокрылу нужно будет отдохнуть где — нибудь в лощине среди холмов, близ Эдораса, я надеюсь. Спите, если можете. Вы увидите, быть может, первый свет зари на золотой кровле дворца правителей. А еще через два дня вы увидите пурпурную тень Миндоллуина и стены башен, белые в утреннем свете.

Вперед, Быстрокрыл! Лети, мой прекрасный конь, лети, как не летел еще никогда в жизни! Мы прибыли в страну, где ты родился, где тебе знаком каждый камешек. Лети же! Вся наша надежда — в скорости.

Быстрокрыл тряхнул гривой и звонко заржал, словно отвечая трубе, зовущей на битву. Он прибавил скорости; искры летели у него из — под копыт, и ночь струилась вокруг него, как поток.

Пиппин постепенно засыпал, и ему казалось, что они с Гандальфом сидят неподвижно на статуе мчащегося коня, а весь мир убегает мимо, и сильный ветер шумит в ушах, как река.

ГЛАВА XIV СЭМВИЗ НА РАСПУТЬЕ

Фродо лежал на земле, и чудовище нависало над ним. Оно так сосредоточилось на своей жертве, что не заметило Сэма, пока он не очутился совсем близко. Подбежав, он увидел, что Фродо уже опутан паутиной от шеи до лодыжек и что чудовище приподнимает его передними лапами, намереваясь утащить в нору.

Меч Фродо, его выкованный Эльфами клинок, лежал с ним рядом, выпав из его руки. Сэм не стал долго раздумывать; ему было безразлично, движет ли его отвага, или дружба, или гнев. Вскрикнув, он прыгнул и, схватив Жало в левую руку, кинулся в атаку. Никакой дикий зверь не мог бы напасть яростнее на более грозного противника, застав его над трупом своей подруги.

Словно оторванная его криком от своих кровожадных мыслей, Шелоб медленно обратила к нему тупой и свирепый взгляд. Столь яростного врага она не встречала уже несчетные годы; но не успела она сообразить это, как блестящий меч полоснул ее по лапе и отсек коготь. Сэм кинулся в арку ее согнутых лап, а другой рукой в то же время вонзил меч в пучок глаз на ее склонившейся голове. Самые крупные глаза в пучке потускнели и погасли.

Теперь маленький враг был прямо под нею, недосягаемый для ее челюстей и когтей. Ее огромное брюхо нависало над ним, он видел его мертвенное свечение и чуял удушливую вонь. Но у него еще хватило сил и ярости нанести новый удар, прежде чем она догадалась, что может раздавить его, он с отчаянной силой полоснул ее Эльфовым клинком по брюху.

Однако, Шелоб не была из породы драконов, и на ее теле не было другого уязвимого места, кроме глаз. Долгие века свирепости только закалили ее шкуру, нараставшую изнутри слой за слоем. Клинок сделал на ней длинный надрез, но что-бы прорубить ее насквозь, понадобился бы лучший из клинков, выкованных Карликами, и рука кого-нибудь из могучих героев древности. Шелоб дрогнула в момент удара, и огромный мешок ее брюха закачался у Сэма над головой, а рана в нем засочилась пенящимся ядом. Потом, растопырив лапы, она стала опускаться, чтобы раздавить врага своей тяжестью. Но она опоздала. Сэм уже вскочил на ноги и, отбросив свой меч, обеими руками охватил рукоятку Жала, держа его острием кверху, прорезая и протыкая эту мерзкую кровлю; и, таким образом, Шелоб, всею мощью своей злобной воли, всей своей силой, более могучей, чем рука любого воителя, сама напоролась на острый клинок. И он вонзался все глубже и глубже, пока она старалась придавить Сэма к земле.

Никогда еще, за всю свою долгую, кровавую жизнь, Шелоб не испытывала ничего подобного. Никакой, даже самый отважный из воинов Гондора, никакой, даже самый дикий из пойманных Орков, не обращался против нее, не вонзал оружия в ее плоть, которую она так берегла и любила. Она вся содрогнулась.

Приподнявшись снова, чтобы оторваться от источника боли, она подогнула свои огромные, вдруг ослабевшие лапы и тяжело, судорожно отпрыгнула назад.

Сэм упал на колени рядом с Фродо; голова у него кружилась от зловония, но руки не выпускали меча. Как сквозь туман, он видел лицо своего друга и силился овладеть собою и отогнать дурноту. Медленно он поднял голову и увидел чудовище в нескольких шагах от себя: оно смотрело на пеги, истекая ядом, капавшим из челюстей, и зеленой слизью, сочащейся из раненого глаза.

Потом оно присело, распластавшись мягким брюхом по земле, и коленчатые лапы у него вздрагивали, когда оно готовилось к новому прыжку, — на этот раз не для игры с сопротивляющейся жертвой, а для того, чтобы убить и растерзать ее.

Сэм тоже пригнулся, глядя на нее и видя в ее глазах свою смерть, но даже не помышляя об отступлении. И тут он услышал внутри себя словно какой — то отдаленный голос; и левой рукой он пошарил у себя на груди и нашел то, что искал: холодную и твердую и настоящую в этом мире страшных призраков звездную склянку Галадриэль.

— Галадриэль! — шепнул он и мысленно услышал голоса Эльфов, странствующих под звездами в его родном Шире, и музыку Эльфов, слышанную вечером в жилище Эльронда. И тогда язык у него развязался, и он, как недавно Фродо, произнес, сам не понимая их, те слова, которые создавали связь между ним и обитателями Лориена. В тот же миг словно исчезли какие-то злые чары, и он снова был самим собою — Сэмвизом из Шира, сыном Хемфаста.

— Ну, иди сюда, скотина! — вскричал он. — Иди, я рассчитаюсь с тобою за то, что ты ранила моего друга! Потом мы пойдем дальше, но сначала я разделаюсь с тобою. Поди сюда, я опять угощу тебя!

И, словно черпая силу в неукротимости его духа, склянка запылала в его руке, как белый факел. Она сияла, как звезда, упавшая с неба, озаряя мрак нестерпимым блеском. Никогда еще Шелоб не видела ничего ужаснее. Свет падал на ее раненую голову, обжигая невыносимой болью, ослепляя один глаз за другим. Она отпрянула, беспорядочно размахивая передними лапами, сжигаемая агонией муки; потом повернулась и, лапа за лапой, поползла в свою темную нору.

Сэм продолжал наступать на нее, хотя его шатало, как пьяного. И Шелоб окончательно испугалась: она вся сжалась и вздрагивала, торопясь уйти от него. Она достигла норы и втиснувшись в нее, оставляя за собою след из желто-зеленой слизи, скрылась во тьме. Сэм успел нанести ей еще один удар по оставшейся лапе. Нанеся его, он упал ничком.

Шелоб исчезла; но погибла ли она в своем логове или же медленно залечила свои раны и снова начала раскидывать гибельные ловушки в дебрях Эфель Дуата, — этого никто не может сказать.

Сэм остался один. Изнемогая от усталости, в сумерках, спускающихся над Неназываемой Страной, он подполз к своему другу.

— Фродо, Фродо! — позвал он, но Фродо не ответил. Когда он вырвался из подземелья и, радуясь свободе, бежал по тропе, Шелоб нагнала его и ужалила в шею. Теперь он лежал, бледный, не шевелясь, ничего не видя и не слыша.

— Фродо, милый Фродо! — повторил Сэм и долго прислушивался к тишине, но напрасно.

Потом, как только мог быстрее, он разрезал паутину, спутывавшую Фродо, и приложил ухо к его груди и губам, но не услышал ни трепета жизни, ни биения сердца. Долго растирал он руки и ноги своего друга, часто дотрагивался до его лба, но они оставались холодными.

— Фродо, друг мой! — вскричал он. — Не оставляйте меня одного здесь!

Это я — Сэм! Не уходите от меня! Очнитесь, Фродо, дорогой мой! Очнитесь же!

Потом его охватил гнев, и он заметался вокруг Фродо, размахивая мечом, нанося удары по камням и выкрикивая несвязные угрозы. Но силы его упали, и он очнулся и, наклонившись, вгляделся в лицо Фродо, бледное в сумраке. И вдруг он понял: он видит то, что видел в зеркале Галадриэль, в Лориене, — бледного Фродо, лежащего среди утесов. — Умер! — Прошептал он. — Не спит, а умер!

И словно эти слова усилили действие яда, — ему показалось, что в бледном лице его друга проступил зеленоватый оттенок.

И тогда Сэма залило черной волной отчаяние, и он склонился к земле и натянул капюшон себе на голову, и мрак наполнил его сердце, и он потерял сознание.

Очнувшись наконец, Сэм огляделся — вокруг было темно; но сколько минут или часов прошло для него в беспамятстве, он не мог бы сказать. Он был на том же месте, и Фродо все так же лежал рядом с ним — мертвый. И горы не обрушились, и земля не расступилась под ним.

— Что мне делать, что делать? — произнес он. — Неужели я прошел весь этот путь напрасно? Что мне делать? Оставить Фродо здесь, среди скал, непогребенным и вернуться домой? Или продолжать путь?

— Продолжать? — повторил он, содрогнувшись, охваченный сомнениями и страхом. — Продолжать? Неужели я должен сделать это? И бросить его здесь?

И тогда, наконец, он заплакал и плакал долго: и, склонившись над Фродо, он уложил его, как должно, и сложил ему руки на груди, и завернул его в серый плащ; и справа от него он положил свой меч, а слева — посох, подарок Фарамира.

— Если я должен идти, Фродо, — сказал он, — то, с вашего разрешения, возьму ваш меч, но я оставляю вам свой, и вашу прекрасную кольчугу из митривя. А звездную склянку вы отдали мне, и она мне понадобится, потому что я иду туда, где всегда темно. Она слишком хороша для меня, и она подарена вам; но, может быть, Галадриэль поймет меня. А вы меня понимаете, Фродо? Я должен идти.

Но уйти он все еще не мог. Он опустился на колени, взял руку Фродо в свои и не мог ее выпустить. И время шло, а он все стоял на коленях, держа руку своего друга, и в сердце у него было смятение.

Ему хотелось найти в себе силы, чтобы покинуть Фродо и уйти одиноким путем к мести. Если он сможет уйти отсюда, то гнев проведет его по всем дорогам мира и поможет ему найти и догнать Голлума. И тогда Голлум будет загнан в угол и умрет. Но не для этого он вышел когда — то вместе с Фродо, и ради этого не стоит покидать мертвого друга. Это не вернет его. Ничто не вернет. Лучше всего было бы умереть им обоим. А это тоже было бы одиноким путем.

Он взглянул на блестящий клинок своего меча. Он подумал обо всех оставшихся позади местах, где есть каменный край, а за ним — черная пустота. Но и это не было выходом. Это значило бы не сделать ничего, даже для скорби. Не для этого он проделал весь пройденный им от Шира путь. — Но что же мне осталось? — снова вскричал он, и на этот раз ему показалось, что он ясно слышит твердый ответ: "Сделать свое дело". Совершить еще один путь, самый одинокий из всех.

— Как! Мне, одному, искать Огненную Пропасть и все про — чее? — Он застонал вслух, но решимость уже пробуждалась в нем. — Как! Мне — и взять Кольцо у него? Но оно дано ему Советом…

Ответ пришел немедленно: — И Совет дал ему спутников, чтобы Миссия могла быть выполнена, в конце концов. А ты — последний из Отряда. Миссия должна быть выполнена.

— Я не хочу быть последним! — простонал он. — Я хотел бы, чтобы со мною был Гандальф или еще кто — нибудь. Зачем я остался один, чтобы принимать решение? Я уверен, что ошибусь. И не годится мне брать Кольцо и выставляться перед всеми.

— Но ты и не выставляешься, — ответили ему. — Ты выставлен. Так же, как и Фродо, как старик Бильбо. Они не сами выбирали себя.

— Ну, хорошо, я должен решиться сам. Я и решусь. Но в одном я уверен: это будет конец Сэму Гамджи.

Что же, посмотрим. Если нас найдут здесь или если найдут Фродо, и Кольцо будет с ним, то Враг возьмет его. А это будет концом для всех нас, для Лориена и Ривенделля, и Шира и всего остального. И медлить мне нельзя, иначе нам все равно будет конец. Война уже началась, и все идет так, как хочет Враг. И мне невозможно взять Кольцо и вернуться за советом или разрешением. Нет, остается только сидеть здесь и ждать, чтобы они пришли и убили меня над телом Фродо и взяли Кольцо; или взять его и идти. — Он глубоко передохнул. — Значит, надо его взять.

Он наклонился. Осторожно и нежно он отстегнул застежку у ворота Фродо и просунул руку под его куртку; потом, приподняв другой рукой голову своего друга, он поцеловал его в холодный лоб, осторожно снял цепочку и тихонько уложил его голову обратно. Ничто не дрогнуло в спокойном, бледном лице, и это яснее всяких других признаков сказало Сэму, что Фродо мертв и что для него путь окончен.

— Прощайте, дорогой друг! — прошептал Сэм. — Простите меня. Я вернусь, когда сделаю свое дело, если смогу. А тогда я уже не покину вас. Покойтесь здесь, пока я не вернусь; и пусть никакая гнусная тварь не нарушит вашего покоя! А если бы Галадриэль слышала меня и даровала мне одно желание, то я пожелал бы вернуться сюда и найти вас. Прощайте!

Он склонил голову и надел цепочку себе на шею, и тотчас же тяжесть Кольца пригнула ему голову к земле, словно на шею ему повесили большой камень. Но либо тяжесть уменьшилась, либо в нем родилась новая сила — он медленно поднял голову, а потом с усилием встал и увидел, что может идти со своей ношей. И он снова поднял звездную склянку и взглянул на своего друга; и склянка сияла теперь мягко, как вечерняя звезда летом, и в этом сиянии лицо у Фродо было бледным и прекрасным, как лицо Эльфа. И с горьким утешением этого последнего взгляда Сэм отвернулся и спрятал свет, и побрел, спотыкаясь, в сгущающемся мраке.

Идти ему было недалеко. Туннель был позади, перевал ярдах в двухстах впереди. Тропа была видима в сумерках — глубокая колея, выбитая в камне за множество лет хождения взад и вперед, идущая с небольшим уклоном кверху, как длинный желоб среди каменных глыб. Вдруг желоб сузился, сменился длинной лестницей с широкими, плоскими ступенями. Башня была теперь то прямо над Сэмом, светясь красным глазом окна, то исчезала, когда он погружался в густую тень под нею. Перевал все приближался.

— Я решился, — повторял себе Сэм. Но он знал, что не решился. Хотя он старался обдувать все как можно лучше, но то, что он делал сейчас, шло вразрез с самой его природой. — Уж не ошибся ли я? — пробормотал он. — Что еще оставалось мне делать?

Крутые стены перевала смыкались вокруг него. Прежде чем достичь его вершины, прежде чем ступить на тропу, ведущую в пределы Мордора, он обернулся снова. На мгновение, застыв неподвижно, терзаемый жестокими сомнениями, он взглянул назад. Он еще видел устье туннеля, как черное пятнышко в сумраке; он видел или угадывал место, где оставил лежащего Фродо. Ему показалось, что он различает там какое-то мерцание — или, может быть, так подшучивали над ним его слезы, когда он смотрел на площадку среди утесов, где разбилась вся его жизнь.

— Если бы только исполнилось мое желание, мое единственное желание, — вздохнул он, — вернуться и найти его! — Потом, наконец, он снова обратился к дороге и сделал несколько шагов, самых тяжелых, самых неохотных, какие ему приходилось когда-либо делать.

Только несколько шагов; а потом еще несколько, и он начнет спускаться и никогда больше не увидит той площадки. Но вдруг он услышал крики и голоса. Он окаменел на месте. Голоса Орков. Они были и впереди, и позади него. Топот ног и хриплые возгласы: Орки поднимаются на перевал с той стороны, вероятно, со. стороны башни. Топот ног и возгласы позади. Он быстро обернулся и увидел красные огоньки факелов, мигающие внизу, словно вышедшие из туннеля. Значит, за ним охотятся. Красный глаз башни не был слепым. Он пойман.

Колеблющийся свет факелов и лязг оружия были совсем близко. Через минуту они будут на вершине и увидят его. Он слишком долго раздумывал, и это оказалось опасным. Как он сможет убежать, или спастись сам, или спасти Кольцо? Сам не зная, как и почему действует, он почувствовал, что достает цепочку, что берет талисман. Первые Орки уже появились на перевале, прямо перед ним. Тогда он надел Кольцо.

Мир изменился, и в один короткий момент времени сместилось множество мыслей. Сэм сразу же ощутил, что слух у него обострился, а зрение затуманилось, но не так, как в логове Шелоб. Все вокруг него сделалось не темным, а смутным, и сам он остался в этом туманном мире как плотная, черная скала, а Кольцо, оттягивавшее ему руку, было, словно шар из раскаленного золота. Не невидимым он чувствовал себя, а напротив — единственным видимым; и он знал, что Око где-то проснулось и ищет его.

Он слышал стук камней и ропот ручья в далекой долине Моргула; где — то внизу, в толще камня, он слышал жалобное бульканье Шелоб, слепо нащупывающей себе дорогу, затерянную в подземных переходах; слышал оглушительный топот и пронзительные возгласы Орков впереди. Он отшатнулся, прижался к утесу. Но они шли, как отряд призраков, как туманные, серые фигуры страшного сна, и в руках у них было бледное пламя. И они прошли мимо, пока он пытался скрыться от них в какой — нибудь расщелине или впадине среди камней.

Он вслушался. Оба отряда заметили друг друга и с криками бежали друг другу навстречу. Он ясно слышал тех и других и понимал их речь. Быть может.

Кольцо давало понимание языков — во всяком случае, языка слуг своего создателя, так что, прислушавшись, он понимал и переводил себе их мысли.

Конечно, сила Кольца возрастала по мере приближения к тому месту, где оно было создано; но одного только не могло оно дать: отваги. Сейчас Сэм мог думать только о том, чтобы спрятаться, пока все не утихнет снова; и он тревожно прислушивался. Он не мог бы сказать, далеко ли от него эти голоса: они раздавались словно в ушах у него.

— Эй, Горбаг! Что ты тут делаешь? Надоело воевать, да?

— У меня приказ. А что тут делаешь ты, Шаграт? Тебе надоело ждать наверху? Ты хочешь спуститься и драться?

— У меня тоже приказ. Я стерегу этот проход. Так что говори со мною вежливо. Что ты можешь сообщить?

— Ничего.

— Хай! Хай! Хай! — прервали обоих громкие вопли. Орки внизу увидели что-то. Они побежали туда, остальные за ними.

— Хай! Гей! Тут что-то есть. Лежит прямо на дороге! Лазутчик!

Лазутчик! — раздался гнусавый звук рога и галдеж хриплых голосов.

Сэм резко вздрогнул, оторванный от своих мыслей об укрытии. Орки нашли Фродо. Что они с ним сделают? Он слыхал о них рассказы, от которых кровь застывала в жилах; Этого нельзя было стерпеть. Он вскочил, отбрасывая все свои решения, а с ними — все сомнения и страхи. Он знал теперь, где было и будет его место: рядом с его другом; правда, он не совсем ясно представлял себе, что сможет сделать. Он сбежал по лестнице, потом по тропе, спеша обратно к Фродо.

— Сколько их там? — спросил он себя. — Из башни — не меньше тридцати или сорока, а снизу, кажется, и того больше. А скольких я смогу уложить, прежде чем они убьют меня? Как только я выхвачу меч, они увидят, что он светится, и рано или поздно мне придет конец. Интересно, сложат ли когда-нибудь песню о том, как Сэмвиз пал мертвым на тропе в Мордор, навалив груду трупов вокруг своего мертвого друга? Нет, песен не будет: ведь, если они найдут Кольцо, то не будет больше никаких песен. Но я не могу иначе. Я должен быть с Фродо. Они должны понять это — Эльронд и Совет и все эти мудрецы со своей мудростью. Их замыслы пошли прахом. Я не могу быть Кольценосцем. Не могу, если Фродо нет со мной!

Но Орки были уже за пределами его туманного зрения. А он ощутил вдруг усталость, усталость до изнеможения: ноги не хотели ни нести, ни держать его. Он слишком медлил. Тропа растягивалась словно на много миль. Куда они исчезли в этом тумане?

— А, вот они, далеко впереди. Кучка фигур склоняется над чем — то лежащим на земле, а другие шныряют туда и сюда, словно собаки, ищущие след.

— Он попытался прибавить скорости.

— Иди, Сэм! — сказал он себе. — Иди, а то опять опоздаешь. — Он шевельнул Жало в ножнах. Сейчас он выхватит его, и тогда…

Но тут раздались громкие вопли, гиканье и хохот, и что-то было поднято с земли. — Я — хой! Я — хой! Вот он!

Потом чей — то голос крикнул. — Живо! Коротким путем! Обратно в Нижний ход! Она не потревожит нас нынче ночью.

Вся толпа Орков зашевелилась. Посредине ее четверо несли высоко на плечах чье-то тело. — Я — хой!

Они уносили труп Фродо. Они ушли. Он не мог догнать их, но все же ковылял вслед. Они достигли туннеля и входили в него. Те, что несли тело, вошли первыми, а позади них началась суматоха и свалка.

Сэм приблизился. Он обнажил меч, голубовато сиявший в его дрожащей руке, но они не видели его. Пока он подбежал, последний из них исчез в черной дыре.

На мгновение Сэм остановился, задыхаясь, хватаясь за грудь. Потом он провел рукавом по лицу, стирая грязь, пот и слезы. — У, гнусная мразь! — крикнул он и прыгнул за ними в темноту.

Туннель больше не казался ему темным: скорее было похоже, что он вступил из редкого тумана в густой. Усталость в нем росла, но тем больше крепла его воля. Ему показалось, что он видит факелы далеко впереди, но, несмотря на все усилия, ему не удавалось догнать их. Орки ходят в темноте быстро, а этот туннель был хорошо им знаком: несмотря на Шелоб, им часто приходилось пользоваться этим кратчайшим путем между горами и мертвой крепостью, и они прорыли вокруг логова множество обходных коридоров, чтобы не попасться чудовищу, бегая туда и обратно по приказанию своих начальников. В эту ночь они не намеревались уходить далеко вниз, но спешили найти боковой выход к своей сторожевой башне на утесе. Большинство их веселилось, радуясь тому, что они нашли и увидели; и на ходу они галдели и перекрикивались по привычке своего племени. Сэм слышал их грубые голоса, резкие и хриплые в мертвом воздухе, и мог различить среди них два, самых громких и самых близких к нему. Начальники обоих отрядов шли позади всех, ворчливо беседуя.

— Можешь ты приказать своим ребятам не шуметь так, Шаграт? — говорил один. — Нам совсем не нужно, чтобы Шелоб погналась за нами.

— Замолчи, Горбаг! Твои шумят не меньше, — ответил другой. — Но пускай они забавляются! Насчет Шелоб можно пока не тревожиться, я думаю. Похоже, что она села на гвоздь, но мы об этом плакать не будем. Разве ты не видел, какие следы она оставляла на своем пути! Так что пусть они посмеются. Нам повезло, наконец, мы раздобыли кое-что, нужное в Лугбурзе.

— В Лугбурзе, вот как? А что это такое, по-твоему? Похоже на Эльфа, но не Эльф. Чем оно может быть опасным?

— Не знаю, пока не увижу.

— Ого! Так тебе не сказали, в чем дело? Нам не говорят всего, что знают, далеко нет! Но они тоже могут ошибаться, даже Самые Верхние.

— Тссс, Горбаг! — Шаграт понизил голос настолько, что даже странно обострившийся слух Сэма едва улавливал его. — Они могут, конечно, но у них есть глаза и уши повсюду; даже среди моих, я уверен. Но сомневаться нельзя: они чем-то встревожены. И Назгулы внизу, и Лугбурз. Что-то чуть не сорвалось!

— Чуть — чуть, говоришь ты? — переспросил Горбаг.

— Да, но об этом поговорим позже, — сказал Шаграт. — Подожди, мы достигнем Нижнего пути, а там есть место, где можно поболтать, пока они идут.

Вскоре после этого Сэм увидел, что факелы исчезают. Раздался рокот, а в тот самый миг, когда он подбежал, — глухой стук. Насколько он мог догадаться, Орки свернули в тот самый проход, который они с Фродо нашли загороженным. Он и сейчас был загорожен.

Там был как-будто огромный камень, но Орки каким-то образом миновали его, так как Сэм слышал их голоса по ту сторону. Они шли к башне, продолжая углубляться в толщу горы. Сэма охватило отчаяние. Тело его друга уносили с какими-то черными целями, а он не мог помешать этому. Он тянул и толкал камень, бросился на него всем телом, но камень не шевельнулся. Потом, словно недалеко от себя, он услышал голоса обоих предводителей. Он прислушался, надеясь узнать что-нибудь полезное для себя. Может быть, Горбаг — очевидно, принадлежащий к воинам Минас Моргула — выйдет, а тогда он сможет проскользнуть туда.

— Нет, не знаю, — Это был голос Горбага. — Известия обычно приходят быстрее всякого полета. Но я не расспрашиваю о том, как это делается. Не спрашивать — безопаснее. Гррр! От этих Назгулов у меня мороз по коже. А они могут содрать с тебя шкуру, как только увидят, и бросить тебя в темноте, как падаль. Но Ему они нравятся; они сейчас Его любимцы, так что ворчать бесполезно. Говорю тебе, служить внизу неинтересно.

— Тебе бы надо попробовать наверху, — заметил Шаграт. — Вдвоем с Шелоб.

— Я бы предпочел попробовать где — нибудь, где их нет. Но война началась, и когда она окончится, будет просторнее.

— Она идет хорошо, говорят.

— Посмотрим, — проворчал Горбаг. — Посмотрим. Во всяком случае, если она пойдет хорошо, то места будет больше. Что ты скажешь, если нам с тобой удастся уйти куда-нибудь с несколькими надежными ребятами, куда-нибудь, где добычи много, и добыча легкая, и никаких начальников нет.

— Ха! — сказал Шаграт. — Как в старые времена.

— Да, — ответил Горбаг. — Но на это надежды мало. Мне почему — то тревожно. Я уже сказал. Верхние… — Голос у него понизился почти до шепота. — Да, и даже Самый Верхний — они могут ошибаться. Ты говоришь — что-то чуть не сорвалось? А я говорю — что-то и сорвалось — таки! И нам ведено смотреть. Если что — нибудь не так, то исправлять это — бедным Урукам, а благодарности не жди. А враги ненавидят нас ничуть не меньше, чем Его, и если они Его одолеют, то и нам тоже конец… Да, кстати, когда нам приказали выступить?

— С час назад, как раз перед тем, как вы увидели нас. Мы получили известие: Назгулы встревожены, на Лестнице лазутчики, усилить охрану. Мы вышли сейчас же.

— Плохо дело! — сказал Горбаг. — Видишь ли, два — три дня назад наши Безмолвные Стражи тоже встревожились, насколько я знаю. Но мне не было приказа выступать, а известий в Лугбурз не было: сказали, что это оттого, что Верховный Назгул отправился на войну, и прочее. А теперь, говорят, они не могут добиться, чтобы Лугбурз услышал их.

— Должно быть. Око было занято в другом месте, — сказал Шаграт. — Говорят, на Западе творится что-то важное.

— Говорят! — прорычал Горбаг. — А тем временем враги поднялись по лестнице. А где был ты? Тебе полагается охранять ее, верно? А ты что делал?

— Замолчи! Не учи меня моему делу. Мы следили все время. Мы знали, что происходит что-то очень странное.

— Очень странное?

— Да, очень: свет, и крики, и все такое. Но Шелоб была настороже. Мои ребята ее видели, да и ее Лазутчика тоже.

— Ее Лазутчика? А что это такое?

— Ты, должно быть, тоже видал его: он черный и тощий, и сам похож на паука, вернее на голодную лягушку. Он уже бывал здесь. Он вышел из Лугбурза несколько лет назад, и нам Сверху было ведено пропустить его. С тех пор он приходил сюда раз или два, но мы его не трогали: кажется, у него есть какое-то соглашение с Ее Милостью. Должно быть, он невкусный, а то бы никакие приказы Сверху ей не помешали. И он побывал здесь за день до того, как начался весь этот шум, а ваша стража в долине его и не заметила. Мы видели его прошлой ночью. Ребята сообщили, что Ее Милость забавляется, и я был спокоен, пока не пришло это известие. Я думал — ее Лазутчик принес ей игрушку, или ты прислал ей пленника в подарок, или что — нибудь в этом роде. Я никогда не мешаю ей забавляться. Когда Шелоб вышла на охоту, от нее ничто не ускользнет.

— Ничто, ты говоришь? Да разве у тебя глаз нету? Говорят тебе, я встревожен. То, что поднялось по Лестницам, ускользнуло от нее. Оно прорвало паутину и вышло из норы. Вот о чем стоит подумать!

— Ну, да, но она же поймала его, в конце концов.

— Поймала его? Кого поймала? Этого, что похож на Эльфа?

Но если был он бы один, то она бы уже давно утащила его и он бы давно уже висел у нее в кладовой. А если он нужен Лугбурзу, то пойти и принести его пришлось бы тебе. Хорошенькое для тебя было бы дело! Но он был не один!

Тут Сэм удвоил внимание и приник ухом к камню.

— Кто разрезал нить, которой она опутала его? Тот же, кто прорезал и паутину. Разве ты не видишь этого, Шаграт? А кто воткнул булавку в Ее Милость? Он же, конечно. А где он? Где, Шаграт? Шаграт не ответил.

— Подумай хорошенько, если умеешь. Это не шутка. Никто, слышишь ли, никто никогда еще не втыкал ничего в Шелоб, и тебе это должно быть известно. Если она ранена, это ее дело, но подумай — здесь бродит на свободе что-то, еще опаснее всякого мятежника в недоброе старое время Великой Осады. Что-то сорвалось — таки!

— А что же это такое? — прорычал Шаграт.

— Судя по всем знакам, доблестный Шаграт, это какой-то могучий воин, скорее всего Эльф, во всяком случае, с Эльфовым мечом, а то и с топором впридачу; и он бродит здесь свободно, а ты так и не заметил его. Смешно, право! — Горбаг сплюнул, а Сэм мрачно усмехнулся, услышав это описание себя самого.

— Э, что там, ты всегда смотришь мрачно, — произнес Шаграт. — Ты, конечно, умеешь читать всякие знаки, но толковать их можно по — разному.

Как бы то ни было, я расставил повсюду стражей и намерен заниматься только одним делом зараз. Когда я рассмотрю того, кого мы поймали, то начну думать и о чем-нибудь другом.

— По-моему, ты едва ли получишь что-нибудь от этого пленника, — сказал Горбаг. — Может быть, он вовсе и не при чем во всей суматохе. Тот, большой с мечом, кажется, даже не счел его чем-нибудь стоящим — так и бросил на дороге; обычная Эльфова уловка!

— Увидим. Ну, пойдем теперь. Довольно болтать. Пойдем, поглядим на пленника.

— А что ты хочешь с ним сделать? Не забывай, я первым увидел его. Если забава, то в ней должны участвовать и я, и мои ребята.

— Ну, ну! — прорычал Шаграт. — У меня есть приказ, и если он будет нарушен, то не хватит чтобы расплатиться за это, ни твоей шкуры, ни моей.

Всякого, кто будет пойман стражей, надлежит отправить в башню. Все с пленника снять, ничего не оставлять. Сделать полное описание всех вещей, — одежды, оружия, писем, колец, украшений и отправить в Лугбурз, и только в Лугбурз. Самого пленника хранить живым и здоровым — под страхом смерти для любого из стражей — пока Он не пришлет за ним или не явится сам. Все это достаточно ясно, и так я и поступлю.

— Ничего не оставить, да? — усмехнулся Горбаг. — Ни зубов, ни ногтей, ни волос?

— Нет, говорят тебе! Он нужен Лугбурзу — нужен живой и целый!

— Трудно же это сделать! — засмеялся Горбаг. — Он сейчас падаль, вот и все. Не знаю, зачем он Лугбурзу. Ои и сейчас уже готов для котла.

— Дурак! — взвизгнул Шаграт. — Хоть ты говоришь умно, но знаешь мало.

А если не остережешься, то и сам угодишь в котел — или к Шелоб. "Падаль!"

Разве ты не знаешь привычек Ее Милости? Если она связывает свою добычу, значит — она чует мясо. Живое мясо. Она не ест падали, не пьет холодной крови. Пленник жив!

Сэм зашатался, хватаясь за камень. Ему показалось, что весь этот мрачный мир перевернулся вверх дном. Потрясение было так велико, что он чуть не потерял сознание; и, с трудом отгоняя от себя обморок, он глубоко внутри себя услышал голос: — Глупец, он жив, и твое сердце все время знало это. Не полагайся на голову, Сэм, это в тебе не самое сильное. Но ты не смел надеяться по-настоящему, — вот в чем все дело. А что теперь? — В эту минуту ему ничего не оставалось как только припасть к недвижному камню и слушать, слушать мерзкие голоса Орков.

— Гррр! — сказал Шаграт. — У нее много разных ядов. Когда она на охоте, она только куснет их в шею, и они станут мягкими, как рыба без костей, и она делает с ними все, что ей угодно. Ты помнишь старого Уфтака?

Он пропал, а через несколько дней мы нашли его в углу: он висел вниз головой, но был в полном сознании и страшно злился. Ох, как мы смеялись тогда! Она, наверное, забыла о нем, но мы его не тронули; не годится ей мешать. Ну, а этот пленник скоро очнется; и ему будет немножко не по себе, но он будет в полном порядке, по крайней мере, пока Лугбурз оставит его в покое. И уж, конечно, он ничего не будет знать о том, куда попал и что с ним случилось.

— И что с ним будет дальше, — добавил, смеясь, Горбаг. — Но если забавы не будет, то мы сможем хотя бы рассказать ему кое — что. Он, конечно, никогда еще не бывал в Лугбурзе, так что должен узнать, что его ожидает. Будет еще забавнее, чем я думал. Пойдем!

— Никаких забав, говорят тебе, — возразил Шаграт. — Его нужно сберечь, иначе нам несдобровать.

— Ладно. — Но на твоем месте я бы сначала изловил того большого, что бегает на свободе, а тогда уже посылал сообщение в Лугбурз. Едва ли тебя похвалят, если узнают, что котенка ты поймал, а кошку выпустил.

Голоса начали отдаляться, и Сэм услышал удаляющиеся шаги. Он уже начал оправляться от потрясения, и теперь в нем кипел гнев. — Я ошибся! — вскричал он. — Я так и знал, что ошибусь! А теперь они забрали его, гнусные твари! Никогда не расставаться с Фродо, никогда, никогда — так мне велел Гандальф, так я и сам хотел. И я сам это чувствовал. Только бы мне исправить свою ошибку! А теперь я должен вернуться к нему. Не знаю, как, но должен!

Он снова выхватил меч и заколотил рукояткой по камню, но камень отзывался лишь глухим звуком. Однако меч светился так ярко, что Сэм смог разглядеть преграду. К своему изумлению он увидел, что камень грубо обтесан в виде двери примерно в полтора его роста, и что между верхним краем двери и кровлей зияет широкий промежуток. Это было, вероятно, заграждение от Шелоб, запиравшееся засовом или задвижкой, которых она не могла бы отодвинуть. Собрав остаток сил, Сэм подпрыгнул, схватился за верхний край двери, взобрался на нее и спрыгнул, а тогда, с пылающим мечом в руке, он стремглав кинулся по извилистому, ведущему вверх туннелю.

Известие о том, что Фродо жив, отогнало от него всякую мысль об усталости. Он не видел впереди ничего, так как тот новый проход делал множество поворотов; но он, по-видимому, нагонял обоих Орков: их голоса слышались все ближе.

— Именно так я и сделаю, — сердито говорил Шаграт. — Посажу его в самую верхнюю камеру.

— Почему? — прорычал Горбаг. — Разве мало у тебя подземелий?

— Его нельзя трогать, говорю тебе, — ответил Шаграт. — Понял? Он драгоценен. Я не доверяю кое-кому из своих ребят, и никому из твоих, да и тебе самому, когда тебе так хочется забавляться. Он будет сидеть там, куда я посажу его и куда ты не явишься, если не умеешь держать себя. На самый верх, понял? Там он будет в сохранности.

— Будет ли? — сказал Сэм. — Вы забываете о могучем Эльфе, оставшемся на свободе. — И он обогнул последний поворот, но увидел, что — в силу ли какой-то особенности туннеля, или же потому, что Кольцо так обострило его слух — он неправильно оценил расстояние.

Фигуры обоих Орков были все еще впереди. Он видел их, — они были черные и коренастые на фоне красного отсвета. Проход шел теперь прямо, с уклоном вверх; а в конце его виднелись широко раскрытые, двустворчатые двери, ведущие, вероятно, в нижний ярус башни, рог которой они с Фродо видели высоко вверху. Передние Орки уже вошли туда со своей ношей, Горбаг и Шаграт тоже приближались к дверям.

Сэм услышал взрыв хриплого пения, звук рогов, звон гонга — сумбур звуков. Горбаг и Шаграт были уже на пороге.

Сэм зарычал, взмахивая мечом, но его голос утонул в шуме. Никто его не слушал. Огромные ворота захлопнулись, глухо стукнув. Лязгнули, упав внутри, железные засовы. Двери были заперты.

Сэм кинулся на них, ударился о тяжелые, кованые створы и без чувств упал на землю.

Он остался во мраке. Фродо был жив, но захвачен Врагом. Врагом.