Повешенный

Глава 6

Весь следующий день меня никто не беспокоил и прошение о помиловании подписать больше не уговаривал. По словам Прохора, в крепости царит суета, и начальству сильно не до нас. Вчера оставшимся заговорщикам наконец-то объявили приговор, и сейчас бедняг срочно отправляют на каторгу в Сибирь, выполняя приказ императора: поспеть до Масленицы.

Похоже, царь торопится побыстрее разделаться с последствиями заговора, чтобы забыть его, как страшный сон. Впереди Николая ждет коронация, так что к лету от заговорщиков в столице и духу не должно остаться. Что ж, подозреваю, и с нами долго валандаться не будут – в ближайшие дни и до нас с Петром руки дойдут. Скорей бы уже…

А пока я валяюсь на койке, отсыпаюсь и от нечего делать перебираю в голове рассказанное Южинским. Странным человеком был все-таки Павел Стоцкий… Дела семьи расстроены, а он ввязался в сомнительный заговор. Пиры для друзей закатывал, любовниц содержал и жил на всю катушку. То ли он и правда безбашенным авантюристом был, то ли не в меру циничным. В романтичную натуру старшего Стоцкого я тоже, кстати, не очень поверил. Там скорее трезвым расчетом попахивает, чем страстной любовью, – с любимыми женщинами так не поступают.

Вот, может, этим и довели они младшего Сергея до ручки. В том смысле, что он донос написал, пытаясь спасти то немногое, что еще уцелело после смерти отца и мотовства старшего брата. Что старший Стоцкий, что его наследник – в теле которого пребываю теперь я – оба они были с авантюрным складом характера. Легко ставили на карту и собственную жизнь, и благополучие близких. Может, все их поколение такое – живут одним днем и ни в чем себе не отказывают? Я бы так точно не смог, родные и близкие для меня – это святое.

А еще мне было любопытно дослушать рассказ Петра об истории этого мира. Удивительно, как падение метеорита изменило его. До других стран Южинский в своем рассказе не дошел, но понятно же, что если метеоритный поток был таким мощным, то «небесные камни» падали по всей планете. Да и в русском царстве Кострома могла быть не единственным местом, где грохнулся метеорит. Просто там он был огромным, и поэтому его нашли. А сколько еще по лесам и болотам таких камней разбросано, не известно.

Или кому-то известно, но те, кто в теме, помалкивают в тряпочку. Быть такого не может, чтобы кто-нибудь из местных астрономов не додумался изучить направление метеоритного потока и рассчитать траекторию полета уже известных метеоритов, чтобы по ней узнать места возможного падения других камней…

…Вечером я уже сам ждал, когда Прохор приведет Петра. Любопытство просто распирало – так хотелось дослушать, чем здесь все закончилось. Жаль только, что мадеры была всего одна бутылка, и ее мы благополучно прикончили прошлой ночью. Под винишко слушать рассказ Южинского о его мире было бы еще интереснее.

– Прохор! – взмолился Петя. – Ну, принеси нам хотя бы чаю, а? Голова болит, сил нет.

– Что ж с вами делать, Петр Михайлович, сейчас принесу.

– Спасибо, голубчик! Вовек не забуду твою доброту и замолвлю словечко за тебя на том свете. Тем более жить мне осталось совсем недолго.

– Так торопишься умереть? – усмехнулся я, дождавшись, пока солдат выйдет из камеры. – Не страшно по второму кругу?

– А тебе? Ты такой спокойный, что я диву даюсь!

– Ну не плакать же. Нас с тобой недавно уже казнили – еще пару раз, и совсем привыкнем. А расстрел, который мне пообещал Гирс, гораздо приятнее, чем виселица, согласись.

– Типун тебе на язык! – Южинский перекрестился и, достав из ворота крестик на шнурке, поцеловал его. Потом с укором в голосе сказал: – Поль, как ты можешь еще шутить?!

– А кто тебе сказал, что я шучу? Умирать не страшно, поверь. Если знаешь, во имя чего.

Петр кивнул, но былой уверенности в нем не было. И мне даже стыдно стало, что над ним подтруниваю. Поэтому я поспешил сменить тему:

– Ты обещал рассказать, что было дальше, после царя Алексея Михайловича.

– Что было? Ну… – задумался Петр. – У него родилось двое сыновей от разных жен, которые после его смерти стали соправителями. Иван и Петр.

– Всего двое?! – удивился я, поскольку точно помнил, что детей у Тишайшего было больше десятка только от первой жены. И еще несколько от второй. Собственно, из-за этого потом и началась чехарда на российском троне. – А дочерей сколько?

– Дочерей?.. – задумался Петр. – Тоже две, насколько я знаю. Софья от первого брака, а Наталья от второго. А чего ты так удивился? У мужчин с даром много детей не бывает. Хотя ты же этого не помнишь, извини, Поль!

А вот и первые минусы от дара. Значит, он работает по принципу – лучше меньше детей, но более здоровых. Так что не было в этой истории болезненного Федора III, Иван V не родился слабоумным, да и сам Тишайший прожил на несколько лет дольше. Что, впрочем, не отменило борьбы Милославских и Нарышкиных после его смерти. И далее история этого мира опять стала похожа на мою.

Как компромисс между царской родней, Иван и Петр стали соправителями. Софья рвалась к власти, задвигая младших братьев, а молодой Петр положил этому конец, жестоко подавив стрелецкий бунт. Потом он также рано женился по воле матери, родил наследника, названного Алексеем, и также отправился покорять Европу в составе Великого посольства, оставив царство на старшего брата. А вернувшись, также поставил Россию на дыбы своими реформами и репрессиями.

Первое, что сделал Петр I, сев на трон, – ввел полную монополию на владение небесными камнями. Отныне никто не смел ни самостоятельно искать их, ни вживлять – такое было возможно только по прямому распоряжению императора и при участии особых монахов. Но патриаршество он отменил и назначил себя главой Церкви, а созданный им Синод, по сути, стал обычным министерством. Петр I продолжил гонение не только на Церковь, но и на язычников, видя в них угрозу своей власти. Но при этом разрешил открывать протестантские храмы – лютеранские и кальвинистские. Да, еще и принял императорский титул – что язычники и часть консервативных церковников восприняли как впадение в католическую ересь.

Окончательным разрывом Тройственного Договора стал приказ царя своему наследнику жениться на иноземной принцессе. А потом и сам император женился на обозной шлюхе и короновал ее. Тут уж возмутились даже самые терпеливые! Но очередной заговор с целью свержения Петра I и возведения на трон его наследника Алексея провалился. Зачинщиков, включая царевича, казнили. И, судя по всему, история снова вернулась в привычную колею – после смерти Петра I настала эпоха дворцовых переворотов и бабьих царств. И кроме Анны Иоанновны, все последующие правители России были уже носителями немецкой крови.

Так все и продолжалось. За тем лишь исключением, что аристократия планомерно улучшала свою породу путем селекции с помощью «небесного дара», а детей в их семьях становилось все меньше. Включая и императорскую семью. Так что не зря император Павел I подозревал свою супругу Марию Федоровну в том, что она родила часть их детей от любовника. Сам император, обладая даром, по определению не мог иметь больше трех-четырех детей. Два его первых сына – Александр и Константин – были родными. А вот последние – Николай и Михаил – уж точно имели другого отца, а значит, и по крови Романовыми не были.

И это стало одной из важных причин мятежа, поднятого сподвижниками Павла Стоцкого и Петра Южинского. Одно дело – присягнуть на верность законному наследнику Константину Романову, и совсем другое – цесаревичу Николаю, рожденному непонятно от кого. Нет, судя по эффектной внешности Николая, любовником Марии Федоровны тоже был кто-то из родовитых аристократов. Но… не покойный император Павел I. Хоть он и признал своими всех детей во избежание позора. Кто же тогда знал, что у Александра наследников не будет, а Константин Романов сам откажется от трона?

Так что оказалось, у заговора были и вполне объективные причины, а не только желание дворян поправить свое материальное положение и получить доступ к «звездам»…

За нами пришли на четвертый день. Велели собрать личные вещи и повели куда-то длинными подземными переходами. Оказалось, нас перевели из крепости в Кронверк и даже поселили вдвоем в одну камеру. Место было жутковатое, хотя поняли мы это далеко не сразу. Сначала нам бросились в глаза грязь и сырость, дышать здесь было совершенно нечем – от испарений по стенам камеры сочилась влага и стекала на пол. А судя по мусору в углах, тут еще совсем недавно кто-то жил. Подозреваю, что те из заговорщиков, которым уже огласили приговор и отправили на каторгу или в другие крепости.

Единственная радость – вечером принесли кусок серого мыла на двоих, корыто и пару ведер теплой воды, чтобы мы могли помыться. Было не до стеснения, спасибо, как говорится, и на этом. После помывки нам стало немного легче… Кстати, я убедился в своих предположениях – тела и у Южинского, и у Стоцкого действительно стройные и подтянутые, хоть обоих сейчас на подиум. Но вот в отличие от меня, настроение у Петра испортилось окончательно.

– Паш, ты не понимаешь, к чему эта их «доброта»? Похоже, нас завтра все-таки казнят…

Я промолчал и не подал вида, но про себя испытал огромное облегчение. Ну, вот и хорошо! Давно пора. Сколько мне здесь еще мучиться?

– Ой, а у тебя «дар» мерцает! – Петр кивнул на мою грудь. – Правда, совсем-совсем слабенько…

– Сам вижу, – буркнул я, вытираясь льняным полотенцем. – Но дара я больше не чувствую.

– Что же у инквизиторов пошло не так?

Риторический вопрос. И не по адресу. Да и какая теперь в общем-то разница?

– Кстати, а какой родовой дар у Стоцких? – поинтересовался я, натягивая рубаху.

– Скорость, – мгновенно ответил Южинский. – У твоего батюшки был даже девиз, дарованный императором. «Быстрота и натиск». Ах, какой рывок ты совершил к галльским флешам под Смоленском! Я и моргнуть не успел, а ты уже возле третьей батареи, рубишься с канонирами.

– И надолго я так мог… ускоряться? – прислушался к себе, но ничего в теле Стоцкого не отозвалось.

– Пару минут. Это родар…

– Прости, что?!

Мне показалось, что я ослышался. Чем дальше, тем больше с этим их даром странностей.

– Родовой Дар. Родар, если сокращенно. – Южинский ополоснулся чистой водой и тоже начал одеваться. – Его, кстати, можно развивать всю жизнь.

– А у тебя он какой? – Мне просто стало любопытно, в чем особенность Пети и его рода. Красивый парень, но не сказать, чтобы качок. Явно не силач. Голос тоже вполне обычный.

Южинский покраснел, как девица.

– Я… хорошо чувствую животных. Мне послушны собаки, лошади, другие домашние животные. А из диких только небольшие – если они меньше лисы.

– А медведя позвать можешь?

– Что ты! – рассмеялся Петя. – Управлять таким крупным и диким животным – это нужно быть главой рода! И много лет упражняться, развивая в себе дар. Ах, какая у нас псарня! – и вдруг осекшись, посмурнел. – Была…

– Почему была?!

– После моего ареста отцу было велено немедленно отправиться в подмосковное имение. Вроде и нет официальной ссылки, но с императором не поспоришь. И он был вынужден продать свору наших гончих. А ведь столько сил на них было положено…

Воцарилось молчание. Петя, тяжело вздохнув, сел на свою койку и уставился невидящим взглядом в темное окно, замазанное краской.

В этот вечер мы больше практически не разговаривали. Петру, судя по тяжелым вздохам, доносящимся с его койки, было плохо, но он крепился, не желая показывать передо мной свою слабость. А я его больше и не дергал своими расспросами, понимая, что ему сейчас совершенно не до них. Так незаметно и уснул, мечтая снова увидеть во сне жену и дочерей. Но, видно, не судьба…

…Железный засов загромыхал, прерывая тревожный сон, и ранним воскресным утром нас с Южинским наконец-то повели на казнь.

Утро было на удивление солнечным, видимо, Прохор маленько ошибся со своим прогнозом. Мы пришли на какой-то клочок земли внутри крепостной стены, заметенный снегом. Впрочем, сейчас снег здесь был грязным, потому что смешался с комьями земли. Нас с Петром поставили спиной к стене, перед двумя свежевырытыми могилами. Так надо понимать, они нас здесь заодно и закопают, как безымянных зэков – без крестов и гробов, просто землицы поверх савана присыплют и к лету следа от наших могил не останется.

Напротив нас, в шагах тридцати, выстроилась шеренга из восьми солдат под командованием молодого белобрысого офицера. Было что-то знакомое во всем этом показном антураже, что-то такое крутилось в моей памяти, я о подобном читал, но давно, еще в школе… Мою попытку вспомнить прервало появление Гирса. Сегодня он был в шубе и треуголке, с ним пришел какой-то высокий армейский чин – видимо, комендант крепости. Нам с Петром он едва заметно кивнул и тут же отвернулся. Еще двое офицеров в светло-синей форме встали чуть в стороне. Жандармы это, что ли?

Гирс, достав из папки лист плотной бумаги, откашлялся и начал зачитывать приговор, затянув уже знакомое мне: «…Бывшего капитана лейб-гвардии Павла Стоцкого…» Все обвинения один в один повторяли прежние. Разница была только в последнем абзаце – казнь через повешение нам заменили расстрелом. Дочитав до конца, Гирс внимательно уставился на нас.

– Павел Алексеевич, Петр Михайлович, не желаете ли подписать прошение государю о помиловании? Это ваш последний шанс…

Он попробовал надавить на нас голосом. От него прямо пришла какая-то тяжелая волна. И ее почувствовал не только я – все присутствующие непроизвольно покачнулись.

Мы с Петром переглянулись и дружно покачали головами. Вот уж точно не дождутся! Но настроение у меня перед смертью было хорошее, и я решил покуражиться напоследок.

– Ну что, Петр Михайлович? – подмигнул я Южинскому. – Может, подпишем?!

– Никогда! Это позор для офицера и предательство наших товарищей!

– Вот и я так думаю. Незачем нам с тобой позориться, лучше с честью умереть.

Гирс скривился и махнул рукой, чтобы солдаты начали связывать нам руки веревкой и натянули на головы полотняные мешки.

– Что, даже причаститься нам не предложите?! – не удержался я от ехидства.

– Вас на днях причащали.

– А мы уже успели снова нагрешить! Мадера, с которой мы предавались пьянству, была чудо как хороша! А гусиный паштет и буженина толкнули нас на смертный грех чревоугодия.

– Не юродствуйте, Стоцкий! Все бесстрашного героя из себя корчите? Не получится у вас красиво умереть! Позор один.

От мощного, тягучего баса Гирса солдаты встряхнулись и перестали смотреть на нас с жалостью.

– Завязать глаза приговоренным!

– Не надо, – отказался я, – хочу эту дрянную пьеску до конца досмотреть.

– Я тоже! – присоединился ко мне Южинский. И вдруг обратился к солдатам: – Уважьте, братцы, наше последнее желание, богом вас прошу! Не поминайте нас лихом и простите, Христа ради, если мы чем вас нечаянно обидели.

– Бог простит, ваше благородие! И вы простите, не держите на нас зла! – вразнобой донеслось со стороны солдат, и все они дружно перекрестились. Комендант тоже осенил себя крестным знамением, повернувшись в нашу сторону, но стараясь не встречаться взглядом.

– Отставить разговоры! Нашли время, болваны!

– Так ведь Прощеное воскресенье сегодня, ваше высокоблагородие! Как не простить-то? Не по-христиански это…

Солдаты смешались, уставились на Гирса. Но тот лишь брезгливо поморщился и махнул рукой офицеру, веля приступать к расстрелу.

– Готовьсь! – раздалась первая команда, и солдаты вскинули ружья к плечу. – Цельсь!

– Пли! – громко крикнул я.