Повешенный

Глава 11

Вечером, по заведенной уже привычке, я, раздевшись до пояса, изображал бой с тенью. Вчера я попробовал добавить немного дара, чтобы ускорить свои движения, и вроде бы у меня начало получаться. Сегодня, закрепляя новые навыки, так увлекся, что не услышал шагов тюремщика в коридоре. Среагировал только, когда загремел засов на двери.

Что еще за гости — в такой неурочный час…? Подхватив со стула рубашку, быстро ее накинул, не забыв перед этим повернуться спиной к двери. Не нужно никому видеть, что мой дар понемногу восстанавливается, и звезда стала сиять чуть ярче и равномернее.

— Здравствуйте, Павел Алексеевич! — раздался от двери голос Турубанова.

— Вечер добрый… — удивленно смотрю на начальника тюрьмы, прервавшего мою тренировку. За его спиной переминается с ноги на ногу один из надсмотрщиков — тот что постарше.

— Иди, голубчик, я сам здесь управлюсь — говорит майор подчиненному, и он молча покидает камеру.

Только сейчас я заметил в руках Турубанова пузатый чайник, исходящий паром, кружку и снизку баранок. Вот даже не знаю, как реагировать на поздний визит майора. С чего бы это вдруг, после трех недель полного игнорирования?

— Илья Сергеевич, что-то случилось? — удивленно приподнял я бровь.

— Да, вот из Петрополя вернулся, решил к тебе зайти, поделиться последними столичными новостями.

— Хорошими или плохими?

— Сам решишь.

Турубанов по-хозяйски уселся на единственный стул в камере, мне ничего другого не оставалось, как разложить койку и примоститься на ней. Майор в это время разорвал веревку, на которой болтался десяток баранок и, не чинясь, разлил по кружкам чай. По камере поплыл божественный аромат, который я успел порядком забыть за прошедший месяц.

— Чего принюхиваешься? — усмехнулся мой «гость» — Бери и пей. Поди уже и забыл вкус настоящего кяхтинского.

— Забыл, Илья Сергеевич — меня долго уговаривать не надо. Взял кружку и сделал глоток, прикрыв глаза от удовольствия.

Чашка чая перед сном — это моя многолетняя привычка. Даже жена с дочками ее переняли. Так что в нашей семье поздний чай стал вполне себе семейным ритуалом. Посидеть молча, подвести мысленно итоги прошедшего суматошного дня, прикинуть срочные дела на утро. И главное — никакого телевизора в этот момент, никакого ноутбука, и никакого телефона. Даже наши шустрые девчонки обычно вели себя тихо за вечерним чаем.

А по субботам к чаю добавлялся пирог или торт. Иногда заказанный в соседнем ресторанчике, иногда испеченный Ленкой собственноручно. Жена у меня мастерица по части выпечки, вечно какие-то новые рецепты на кулинарных сайтах находила. И дочек к этому делу приобщила. Не смотря на возраст, они уже ловко управлялись с миксером и всякими другими кухонными приблудами, которыми у них на кухне целая тумба была забита. Как смеялась Ленка — дочкам с их шебутным характером замуж выйти будет крайне трудно. Так что будущих женихов им придется приманивать на вкусную выпечку. Вообще-то, мучным и сладким мы особо не злоупотребляли, но раз в неделю — это святое. Все бы сейчас отдал, чтобы еще раз увидеть их и обнять…

— Даже не спросишь, что за новости у меня? О чем так сильно задумался?

— Семью свою вспоминаю — честно ответил я, не уточняя какую именно — боюсь забыть когда-нибудь их родные лица.

— Вот об этом я и хотел тебе рассказать. Честно скажу: не поверил я тебе до конца, что Сергей мог такую подлость совершить. В голове у меня такое не укладывалось. Ну, а намедни, когда был по служебным делам в столице, заскочил я к одному знакомому человечку. Должность он занимает невысокую, но доступ к неким секретным документам по нашему ведомству имеет — майор протянул мне баранку и наградил пристальным взглядом — ты ведь понимаешь, что все документы по вашему следствию сразу же засекретили и отправили в особый отдел архива?

— Догадываюсь.

— Так вот знакомец мой подтвердил, что тебя действительно арестовали по доносу брата. И у меня возникло огромное желание посмотреть в глаза этому мерзавцу!

— Зачем вам это, Илья Сергеевич? — поморщился я — Дело закрыто, ничего уже не изменить. Пусть теперь Сергей живет, как знает.

— Вот будут свои дети, тогда меня поймешь! Поверь, твой отец тоже бы в стороне не остался, если бы мой Мишка такое учудил. Может, и не виделись мы с вами после смерти Алексея, но свою ответственность за вас я все равно чувствую.

Надо же, какой… ответственный товарищ! Вот же неймется ему. И ведь не докажешь, что мне абсолютно плевать на младшего Стоцкого. Все равно не поверит.

— И отправился я, не откладывая, к вам домой, на Большую Морскую. А там выяснилось, что у дома вашего уже неделю, как другой хозяин. Продал Сергей семейный особняк, который еще ваш дед строил. Пришлось, конечно, дворника расспрашивать, что да как, чтобы не лезть со своим подозрительным любопытством к городовому. И если уж честно говорить, то дворники у нас поболее полиции рассказать могут, надо только к ним правильный подход найти.

Турубанов усмехнулся и потер пальцами характерным жестом, означающим, что бывший дворник Стоцких в накладе не остался.

— Вот так и узнал, что братец твой со службы уволился и в Москву уехал. Причем, дом по согласованию с банком он не просто продал, но и закладную на него полностью погасил. И все твои долги тоже выплатил. То есть, возвращаться в столицу он более не намерен.

— А с сестрой что? К матушке в смоленское имение отправил?

— Вроде, как Анечку он с собой в Москву забрал. А там кто ж его знает. Ну…? — выжидающе уставился на меня Турубанов — Как тебе такая новость?!

— Глава рода Стоцких теперь мой брат, ему и решать — равнодушно пожал я плечами — Но как по мне, шаг с продажей дома вполне разумный. От семейных долгов он избавился, а в Москве купит дом поскромнее и начнет новую жизнь. Там их никто с Аней не знает, будут жить спокойно. И до родового имения из Москвы гораздо ближе добираться, чем из Петрополя.

— Павел, я просто тебе удивляюсь! — возмутился майор — Неужели не обидно семейного особняка лишиться?

— Нет, не обидно. В денежных делах Сергей явно разбирается лучше меня, он бережлив и предприимчив. А долги нужно всегда отдавать.

— Подумаешь, эка невидаль — долги…! — Илья Сергеевич недовольно махнул рукой — Покажи мне хоть одного дворянина и офицера, у которого нет долгов или судебных тяжб? Так все сейчас живут. Может, ты забыл, Павел, но в Комиссии даже отдельные чиновники были, который разбирались с долгами арестованных заговорщиков. Судебные тяжбы и заложенные имения есть у многих. Это же в порядке вещей! Вон, у некоторых дворян вообще дело дошло до банкротства и дворянской опеки.

Вот вроде взрослый мужчина, семьянин, офицер, а все туда же. Ну, разве в порядке вещей — жить не по средствам? И как это согласуется с дворянской честью? Как можно спокойно спать, зная что должен всем вокруг — и банку, и знакомым, и друзьям, и лавочникам… И главное — ради чего все? Чтобы просто пустить пыль в глаза окружающим? Чтобы выглядеть не хуже остальных? Нет, не понять мне этих дворянских понтов.

Чтобы не проколоться со своим плебейскими суждениями, спешу сменить тему.

— А что вообще в Петрополе слышно? Какие настроения в обществе?

— Общество до сих пор гудит. Императора восхваляют за то, что проявил к вам христианское милосердие и заменил казнь на каторгу. Кто-то говорит, что вы написали прошение, в котором умоляли его сохранить вам жизнь, кто-то уверяет, что наоборот, отказались. Слухи разные.

— А нет слухов о том, какой позорный спектакль устроил царь с нашим расстрелом?!

Турубанов поморщился на мое непочтительное высказывание о Николае, но нехотя признал.

— И об этом говорят. Но шепотом. Общество сейчас больше другим озабочено — несколько жен заговорщиков подали прошение на имя государя, чтобы им разрешили последовать за супругами на каторгу. Император пока не ответил, но говорят, сильно недоволен их поступком.

Как всегда высшее общество интересуется лишь само собой.

— А какова будет участь рядовых солдат, участвовавших в заговоре?

— Высекут шомполами, пропустив через строй. А тем, кому посчастливится выжить после столь мягкого наказания, придется потом в кандалах пешком идти на каторгу до Нерчинска. Может, половина из них и дойдет. Хотя вряд ли.

— Слава доброму государю! — не удержался я от сарказма.

— Ну, а ты как хотел?! Во Франции всех вообще ждал бы расстрел или гильотина!

— Да, но во Франции у нас были бы адвокаты, обвинители и цивилизованный, открытый суд. А не тайное судилище по указке царя, с вынесением приговора о четвертовании.

Майору мои крамольные речи не понравились, и теперь он сам уже сменил опасную тему, переходя на более официальный тон.

— У вас есть жалобы на содержание? Или может, на грубость надзирателей?

— Нет, никаких жалоб. Тюремные надзиратели ведут себя в полном соответствии со своими должностными инструкциями — усмехнулся я В разговоры не вступают, до оскорблений не опускаются. Но я хотел бы вам, Илья Сергеевич, напомнить о своей просьбе насчет совместных прогулок с Петром Южинским. Знаете, здесь страшно не хватает человеческого общения. И еще я очень беспокоюсь о его душевном состоянии.

— С вашим другом все хорошо! — пренебрежительно махнул рукой Турубанов — Не далее, как перед отъездом в столицу, я справлялся у своих подчиненных о его самочувствии. Со здоровьем у него все в полном порядке. Хотя настроение, конечно, невеселое, Петр хандрит.

— Тем более мне хотелось бы поддержать его.

— Я подумаю, но ничего не обещаю.

Тут я вспомнил о еще одном деле, которое меня занимало все последние дни.

— Илья Сергеевич, а ответьте, пожалуйста: мой сосед в следующей камере — это тоже кто-то из наших?

Я слышал, как кто-то поет в правом каземате. И неплохо так. Слов не расслышать, но тенор был неплох, мелодия тоже присутствовала. Что-то народное, тягучее…

— …Нет — голос Турубанова внезапно похолодел, и майор весь как-то подобрался, словно я спросил у него что-то секретное — Этот безымянный узник находится здесь уже несколько лет. И к вашей братии заговорщиков он не имеет ровно никакого отношения.

— Безымянный? — удивился я — Странно как-то… Все-таки сейчас не елизаветинские и не екатерининские времена, к чему вдруг такая секретность?

— Мне такого знать не положено. Но именно так он значится в секретном предписании. Прости, Павел, но большего я сказать не могу.

После этого Турубанов скомкал наш разговор, бывший довольно откровенным, и через пару минут, сухо простившись, ушел. Сославшись на позднее время и оставив меня в полном недоумении.

Перед сном я то и дело мысленно возвращался к безымянному соседу. Это что же за узник такой секретный? На ум ничего не приходило. Хотя я перебрал в памяти все известные исторические персоны, которые могли бы представлять для царской семьи и государства в целом, такую опасность, чтобы лишить его даже имени. И упечь в самую секретную тюрьму России…

А затем вдруг меня посетила странная мысль, что за «декабристами» мог стоять кто-то более влиятельный и высокопоставленный. Что если заговорщиков просто использовали, как ширму для прикрытия, более могущественные силы, недовольные передачей трона Николаю I? Но когда стало ясно, что восстание провалилось, они поспешили отмежеваться от мятежников и принять сторону царя.

Причем лица эти были настолько влиятельны, что ни один из главных заговорщиков даже не проговорился о них во время следствия. Или же проговорился, но власти предпочли замять этот факт, и поскорее казнили посвященных в неудобную тайну. Кто это мог быть? Ну, тут не так и много вариантов. Или кто-то из самой верхушки российской аристократии, перед которой пасуют даже Романовы. Или же заграница.

А учитывая связи «декабристов» с масонскими кругами, которые курируют из Европы, ясно, что на Западе были свои планы на тот случай, если бы заговор удался, и в России началась смута. А то, что смута началась бы, и к бабке не ходи! Что такое — взять и убить всех Романовых? Это обезглавить Россию. А дальше вступили бы в дело невнятные планы мятежников, которые толком даже не были заранее согласованы между двумя Обществами — Северным и Южным. Каждое фактически оставалось при своем мнении «как им обустроить Россию», компромисс между ними был формальным.

Муравьёв, например, предлагал учредить двухпалатное «Народное вече» — условный аналог парламента, если я правильно помню. Может, здесь и были какие-то расхождения с нашей историей, но не думаю, что кардинальные. Выборы в «парламент» предполагалось проводить на основе имущественного ценза. А это значит что? Правильно! Реальная власть перешла бы от царской семьи к крупным землевладельцам и представителям буржуазии.

Ну, а победивших заговорщиков потом аккуратно отодвинули бы в сторонку, предварительно кинув им «кость» в виде уничтожения военных поселений и сокращения 25-летнего срока службы в армии, которая и представляла единственную угрозу для властей. Солдатики бы и этому были рады до смерти. Хотя, конечно, самую верхушку двух Обществ тоже могли бы продвинуть во власть, одарив их плюшками за старание. Не на это ли рассчитывал Павел Стоцкий и его товарищи, ввязавшись в авантюру с заговором?

Понятным тогда становится и поведение Николая I — император не мог «зверствовать» по отношению к дворянам. Ему нельзя было вызвать недовольство всего сословия накануне коронации. Именно поэтому осуждённых вначале подвергли гражданской казни, после которой они формально перестали быть дворянами, а лишь потом огласили их наказание. Причем, для большей части заговорщиков довольно гуманное по европейским меркам — здесь Турубанов абсолютно прав.

Но Николай только взошел на престол и начинать свое царствование с массовой казни представителей элиты, он посчитал опасным. Решение императора содержало четкий посыл российской элите: «На первый раз я прощаю вас, но больше пощады не ждите». К тому же Николай скорее испугался не своих дворян, которых он знал, как облупленных, а угрозы распространения в стране вольнодумства и европейских идей об ограничении самодержавия. Вот эту дурь царь потом и будет выколачивать из голов своих подданных все последующие тридцать лет правления. Другой вопрос, к чему это приведет?

Для меня стало полной неожиданностью, когда на следующий день надзиратель велел мне надеть шинель, перед тем как вывести в коридор «на проветривание». А потом за мной пришел конвой, чтобы отвести на прогулку. Спасибо, майор!

Сощурившись от яркого солнца, я обвел взглядом небольшой внутренний дворик, где меня выгуливали. Видимо накануне выпал небольшой снежок, поскольку булыжник, выстилавший двор, был слегка им припорошен. За все время пребывания в Шлисской крепости, это была лишь вторая прогулка, и сейчас я жадно, полной грудью вдыхал свежий воздух.

— Паша, дружище! — раздался крик за моей спиной, и оглянувшись, я увидел бегущего ко мне Южинского.

Мы крепко обнялись, потом я отступил и с тревогой оглядел друга, который выглядел осунувшимся и вообще каким-то потерянным.

— Петя, ты здоров? Мне не нравится твой болезненный вид.

— А с чего мне хорошо выглядеть? Я тихо схожу с ума от тоски, одиночества и безделья. Хоть бы книг каких выдали или бумагу с чернилами. Ну, а ты как? Смотрю, не унываешь?

— Я тренируюсь каждый день, делая разные упражнения для поддержания формы. И тебе советую. Помнишь, как говорили древние? «В здоровом теле здоровый дух».

— Думаешь, они правда, так говорили?

— Конечно! — ободряюще улыбнулся я Петру, и мы не спеша пошли рядом, оставляя за собой цепочки следов на свежем снежке.

Я все никак не мог надышаться свежим, чуть сырым воздухом. Сейчас был самый конец марта, и в воздухе явно чувствовалось наступление весны. Даже солнце уже припекало совсем по-весеннему, и я с радостью подставлял лицо его ласковому теплу.

— Ты как будто снова радуешься жизни? — удивленно посмотрел на меня Южинский.

— А почему нет? Она продолжается. Я вообще, как будто начал жить с чистого листа.

— Так ничего и не вспомнил? — понизил он голос — Совсем ничего?

— Нет, не вспомнил. Да может, это и к лучшему, а то мучил бы себя самокопанием: что мы сделали не так, и как надо было поступить в решающий момент?

— Везет тебе… а я именно этим и занимаюсь с утра до вечера. Не то, чтобы я сильно сожалею о чем-то, просто не могу не думать об этом. Все размышляю: где мы ошиблись?

Южинский вопросительно посмотрел на меня, но я лишь пожал плечами. Мне нечего было ответить ему. И нечем утешить. Я ничего не знал про планы заговорщиков и про ошибки, допущенные ими. Догадывался, конечно, в общих чертах, но не более того. И не был уверен, что вообще хочу знать какие-то подробности. Это была совсем чужая жизнь, и мне стоило оставить ее в покое. Достаточно того, что я сейчас несу наказание за чужую вину.

— Петь, а расскажи мне лучше про свою семью. Я ведь теперь совсем ничего о тебе не знаю.

— Да, что рассказывать, семья как семья… Наш род не старый, мы потомственное дворянство только при Екатерине получили — дед за особые заслуги перед короной. А вот матушка у меня более родовитая, из старинного шляхетского рода Боратынских. Нас у родителей всего двое — я, да младший брат Роман, с которым у нас пять лет разницы. Он у меня поручик, служит в гусарском полку. Характер у него взбалмошный, постоянно в какие-то передряги попадает. На язык не сдержан и, как выпьет, обязательно с кем-нибудь поссорится! На дуэли уже два раза дрался, но пока бог его миловал.

— А что у тебя с личной жизнью?

— Да, какая уж теперь личная жизнь! — расстроенно махнул рукой Петр — мы были обручены с Лорой фон Берген, но ее отец нашу помолвку тут же разорвал, как только меня арестовали. Лора обещала меня ждать, но я, как честный человек, вернул ей ее слово. Понятно же, что барон никогда не допустит нашего с ней брака.

В голосе Пети было столько тоски, что и спрашивать не надо, любит ли он свою невесту. Конечно же, любит. И любовь эта, судя по всему, была взаимной.

Чтобы не мучить его, начал расспрашивать Южинского про учебу в кадетском корпусе. Он, в отличие от Павла Стоцкого, который закончил престижный Пажеский корпус, учился в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе. Порядки в военных учебных заведениях были в это время еще те! Помимо муштры там существовала и настоящая дедовщина. Причем, и начальство, и офицерский преподавательский состав относились к ней скорее одобрительно — если прямо и не поощряли, то в любом случае, смотрели на дедовщину сквозь пальцы. Да и Петя рассказывал об этом с ностальгией.

Слушая его, я как-то по-иному взглянул на военное обучение в империи. Учеба в военных заведениях вырабатывала в юношах совершенно особый склад характера и привычки, во многом непонятные для современного человека. Это была особая каста людей со своими представлениями о чести, добре и зле. И офицеры всегда с теплотой вспоминали о своей «альма матер», несмотря на драконовские методы воспитания там. И не зная всего этого, я никогда не смогу достоверно изобразить капитана лейб-гвардии Павла Стоцкого. Спалюсь через пять минут, погорев на какой-нибудь мелочи…

— …Прогулка закончена! Пройдите в дом — раздается окрик надзирателя. И нам не остается ничего другого, как подчиниться и прервать наш интереснейший разговор. Прощаясь, мы снова крепко обнимаемся.

— Петр — строго грожу я пальцем Южинскому — уныние — это смертный грех, не смей больше отчаиваться! Не запускай себя и начни уже делать хотя бы зарядку по утрам. Вспомни свою кадетскую юность!

— Я постараюсь! — тепло улыбается Петя, и таким он мне нравится гораздо больше.

Остается только надеяться, что теперь мы станем видеться почаще. А там, глядишь, о нас постепенно все забудут, и Турубанов сможет немного смягчить условия нашего пребывания в тюрьме.