Повешенный

Глава 13

— То-то же! Давно бы так. Иди быстро оденься и не заставляй себя ждать — приказал барин Анисиму — нам засветло надо вернуться в усадьбу. Не ночевать же здесь…

— Ваша милость, так по болоту на лошадях не пройти! — влез Мишка — Пешком добираться придется.

— Вот и займись пока лошадьми. Иди пристрой их в тепло, да расседлай, чтобы они отдохнули и поели до нашего возвращения. И бегом назад — тоже с нами пойдешь.

— Это я мигом!

Бахметьев проводил глазами заходящего в избу Анисима и вернулся взглядом к подвывающей бабе, до сих пор стоящей на коленях в снегу. Глянул с интересом на ее испуганных дочерей, стоящих за спиной своей матери. Старшая совсем уже выросла и обещала стала настоящей красавицей, как и ее мать когда-то. Василий Николаевич ведь вспомнил эту зареванную бабу. Когда-то с ней была довольно забавная история…

…Лет пятнадцать тому назад он отобрал ее для господских забав и поселил в усадьбе. Там ее привели в божий вид, отмыли и подготовили к очередному приезду гостей. Девка оказалась смазливой и понятливой. Василий Николаевич даже подумывал оставить ее для личных нужд. Но среди гостей в тот раз случайно оказался один родовитый офицер из одаренных — приехал с кем-то из знакомых. И весь вечер этот напыщенный фанфарон важно вещал за столом об отсталости России. Он, мол, в свите Императора всю первую галлийскую воевал, и видел, как в европах крестьяне живут. Там-то цивилизация! А здесь у нас лишь позорное варварство.

Гости украдкой посмеивались, понимая, что о крестьянах этот столичный хлыщ имеет весьма отдаленное представление. Но впрямую никто ему не возражал, опасаясь что у того хватит хмельной дури и на дуэль вызвать. А вечером Бахметьев отправил к нему в комнату девку, с которой офицер глаз не сводил, когда та обслуживала гостей за столом. Видно она сильно старалась, ублажая три ночи подряд городского гостя так, что тот совсем потерял голову. Потому что перед отъездом завел с хозяином разговор о ее продаже.

В ином случае, Василий Николаевич и уважил бы своего гостя, продав ему обычную сенную девку подороже. Ну, запала она ему в сердце, дело молодое — пусть потешится. Но тут было дело принципа. Офицер накануне так разозлил его своими крамольными речами о свободе для лапотных крестьян, что Бахметьев решил примерно наказать наглеца. И вежливо отказал ему. Мол девка эта справная, умелая, такая и самому нужна. Офицер гневался, топал ногами, и даже грозился вызвать хозяина на дуэль.

Но тут уж в спор дружно вмешались все остальные гости и объяснили дураку, что здесь ему, конечно, не просвещенная Европа, но в и «отсталой варварской России» право собственности священно. Пусть оно и касается дворовой девки. И императору вряд ли понравится, что его офицер устроил скандал, пытаясь отнять ее у уважаемого всеми помещика из влиятельного Северного клана. Так и уехал наглец, не солоно хлебавши. Но возвращался еще два раза, предлагая Бахметьеву за эту девку совсем уж неприличные деньги. А потом началась вторая галлийская, и офицер отправился воевать. Так, говорят и погиб где-то в первую же зиму…

Только разве в деньгах тогда дело было? Прояви столичный офицер должное уважение к губернским помещикам, Василий Николаевич и сам бы подарил ему приглянувшуюся селянку. Но только не после того, как тот с надменной усмешкой поносил заведенные старые порядки и позорил почтенное уездное общество. Хочешь свободы для крепостных? Ну, так и отпусти своих — кто ж тебе не дает? И потом живи в нищете на смешное офицерское жалованье.

Так было заведено испокон веков, еще славными предками, подписавшими Тройственный Договор. И при Тишайшем — царе Алексее Михайловиче — в особом Уложении власть дворян над крестьянами была закреплена. Ему ли — Бахметьеву из рода столбовых дворян, этого не знать? Пробовал потом один глупый царь поменять заведенный в России порядок вещей, но дворяне ему быстро объяснили — так делать не надо. Власть российского государя всецело основана на преданности дворян, а их благополучие — на владении крепостными крестьянами. Вот в чем вся глубинная суть Тройственного Договора. А что его подправили потом немного — так это для всеобщей пользы.

Ишь, взяли моду на галлийские порядки кивать! Да, видел Василий Николаевич эту Францию — срамота одна! И законы в ней паршивые. Хотел себе пару галлийских крестьянских семей в поместье прикупить, да куда там! «Торговля людьми — это варварство!» — так и сказали ему, еще и рассмеялись прямо в лицо. За одно это он дома приказал бы запороть наглеца до смерти, не посмотрев на то, чей он холоп. Ничего, потом бы договорились с хозяином, и убыток он возместил бы. И любой российский суд Бахметьева бы поддержал, потому, что холоп должен знать свое место и жить в повиновении.

…А девку эту офицер тогда обрюхатил. Вскоре выяснилось, что она в тягости. Пришлось выдать ее замуж в самую дальнюю деревню, с глаз долой. А теперь вот, рассматривая ее дочь, Бахметьев вдруг ясно вспомнил черты лица того погибшего офицера. Сходство было налицо, проглядывала в девчонке отцовская порода. Что не говори, а у одаренных особая стать, особенно в тех семьях, что давно живут с даром. И детям их, даже рожденным от крестьянок, родительская порода частично передается. А сколько еще таких неучтенных потомков живет по окрестным деревням, чьи отцы-дворяне даже не догадываются о их существовании…?

Жена бондаря, видимо поняв, что барин ее признал, поползла на коленях к его ногам и уткнулась лбом в сапоги Бахметьева.

— Батюшка-благодетель, не губи дочек, Христом богом прошу! Дети ведь, совсем еще, глупые, неразумные! Пощади…

— Пошла вон, дура — оттолкнул он ее сапогом — Моя милость теперь от твоего мужа зависит. Сделает все, как надо — пощажу. Его проси спасти дочек.

Баба вытерла заплаканное лицо ладонью и уставилась на барина, шмыгая носом. Василий Николаевич насмешливо кивнул ей на Анисима, как раз выходящего из избы. Не веря своему счастью, та вскочила с колен и помчалась, перехватив мужа у плетня. Что-то жарко зашептала ему, косясь в сторону Бахметьева.

— Неужто отпустите старшую девку, ваша милость? — склонился к уху барина Степан.

— Посмотрим, как оно на заимке пойдет. Если ведьму прихватим, то нам сегодня не девок будет.

— И то, правда! — угодливо засмеялся «опричник» — А девка энта никуда не денется. Прикажете, и я в любой день за ней самолично съезжу.

— Съездишь. Но трогать не смей, накажу.

— Да, как можно-то?! Я что ж, без понятия что ли? — притворно обиделся Степан.

Но Василий Николаевич заметил его плотоядный взгляд, брошенный на старшую дочь бондаря. Нет, не тронет, конечно — побоится господского гнева. Но похабство какое-нибудь учинить по дороге может. И запугать потом девку, чтобы молчала от страха. Поэтому погрозил для острастки подручному кнутом и предупредил.

— Я ведь все равно узнаю. Догадываешься, что с тобой тогда станет? Управляющий давно на тебя злобу копит — отдаст дворовым мужикам на расправу, а те уж не пощадят.

Вот тут уж Степан испугался по-настоящему, даже побледнел. Дворовые гридней люто ненавидели, а его поболее всех остальных. И было за что…

— …Ну долго еще идти? — нетерпеливо спросил Бахметьев бондаря, который шел первым, приглядываясь к одному ему известным приметам.

— Скоро придем ваша милость, недалече осталось…

Как Анисим выискивал путь среди сугробов и промоин — не понятно, но идущие за ним след в след гридни еще ни разу не черпанули сапогами воды. В какой-то момент Василий Николаевич заметил, что следы к мужских сапог сливаются теперь с цепочкой следов женских. И радостно выдохнул — не обманул холоп. А ведь Бахметьев не поверил ему до конца, поэтому и шел последним.

Бондарь вполне мог и в трясину их завести — просто из звериной ненависти, которую помещик чувствовал в своих холопах. Вот вроде и рожи у них тупые, равнодушные, как у скотины, а так иногда полыхнет от них в спину такой лютой злобой, что аж, мурашки по коже бегут. Оттого и держал он всегда при себе псов — подручных, их-то холопы ненавидели еще больше. За то, что вольные, а служат барину, охраняя его от холопов.

Вдалеке между стволами деревьев мелькнул темный сруб с покатой крышей, и в воздухе пахнуло дымком. Значит на заимке ведьма, не успела уйти. Чуть дальше за низкой избой виднелись черные столбы языческих идолов, видимо там и находилось проклятое капище. Вот и хорошо. Будет лишнее оправдание для инквизиторов, если лекарка и впрямь окажется дворянкой. Только пустое все это — какая дворянская дочь будет холопов лечить и посреди трясины жить? Сплетни одни…

— Барин, пощади! Больше смерти боюсь я мести богов древних! Не пойду к капищу, хоть режьте меня! — Анисим упал коленями в снег и, стянув треух, размашисто перекрестился — Я вас на твердь вывел, а дальше уж вы сами. А я здесь у деревьев в сторонке постою.

Подручные переглянулись между собой и задумчиво посмотрели на заимку, до которой идти оставалось всего ничего — шагов сто. К тому же туда вела цепочка женских следов, а по краю поляны росли деревья с ровными толстыми стволами. Здесь уже действительно начинался остров посреди трясины.

— Барин, что скажете? Может, пусть идет? — спросил Степан, намекая, что дальше начнется такое, что холопу видеть не стоит — Тропу мы хорошо протоптали, небо ясное, до вечера чай не заметет. Да, мы и сами быстро здесь управимся.

Бахметьев задумчиво пожевал губу, обдумывая предложение Степана. Дойти назад по своим же следам особого труда и правда, не составит — все они заядлые охотники. А вот с лекаркой хотелось поговорить без лишних глаз и ушей. Как дело пойдет, а то может, и здесь где-нибудь прикопать ее потом придется. Звери ее кости быстро обглодают, да растащат по болоту, а заимку спалить. В деревне же сказать, что в избушке ее не было. Ушла, мол, другой дорогой. Кто потом эту лекарку искать будет? Может, она в трясине сгинула…

— Пошел прочь, тварь трусливая! — приказал он холопу и протянул его напоследок кнутом по спине. Заячий тулуп с треском разошелся по шву, но бондарь, кажется, этого и не заметил — припустил по тропинке между сугробов, что твой беляк.

— Идем, поговорим с ведьмой по-свойски. Объедки вам оставлю, покуражитесь над лярвой напоследок.

Гридни радостно загоготали и торопливо направились к избе, на ходу расстегивая тулупы. Оглянувшись, Василий Николаевич увидел, как бондарь Анисим опустился на колени и начал молиться. Видно понял, что лекарки живой ему больше уже не увидеть. Барин усмехнулся и бодро зашагал вслед за своими подручными. Ничего, потом как-нибудь и до этого холопа руки дойдут…

В избу они ввалились всей гурьбой, пройдя через небольшие, темные сени. Внутри было жарко натоплено и стоял насыщенный, густой аромат травяного отвара. Котелок с ним стоял посреди стола и из него валил горячий пар — видно было, что его только вынули из печи. Пахло от него чем-то сладким, приторным, отчего немного кружилась голова и навалилась усталость. Бахметьеву захотелось присесть на лавку, но сначала нужно было найти ведьму.

— И где лекарка? — недовольно спросил он, оглядывая небольшую чистенькую комнатку, отгороженную у дальней стены ситцевой занавеской. Подошел к столу, на котором лежала еще и старинная рукописная книга. Взял ее в руки, с удивлением отмечая, что страницы в ней из тонкого пергамента, а непонятный текст написан бурыми чернилами.

— Да здесь она где-то, прячется! Куда ей деться-то? Вокруг дома ее следов нет, я бы их заметил на нетронутом снегу! — уверенно сказал Прохор и, зевнув, направился к занавеске.

Отдернул ее и хотел уже открыть большой сундук, смахнув с него какое-то тряпье, но вдруг остановился, потер глаза рукой и начал заваливаться на бок. Степан, хмыкнув, двинулся было в его сторону, но споткнулся, тоже упал и больше уже не поднялся с земляного пола.

— Что за чертовщина…? — прошептал Мишка, хватаясь за бревенчатую стену и безвольно опускаясь на пол.

Бахметьев наконец, оторвал глаза от удивительной книги и увидел, что все остальные лежат, закрыв глаза. Отбросив книгу, он рванул к двери, поняв что там его единственное спасение. Но не успел. Сил уже не было даже выбить дверь наружу. Голова закружилась, и в глазах его померк свет…

Голод. Точнее голод, холод и грязь — вот, что такое одиночная камера в Шлисс-крепости. Каждый прожитый день давался все тяжелее, после наступления Великого поста и так малюсенькие кусочки мяса в каше, масло на хлебе — все исчезло. Кормежка стала настолько постной, что моя святость начала просто зашкаливать. Как и древние пророки, жившие в пустыне я стал грязный, заросший бородой. Бриться тюремщики не давали, единственный банный день, который у меня был за месяц — вспоминался с теплой ностальгией. Коменданта в крепости то ли не было, то ли он потерял ко мне благорасположение по каким-то причинам. На все попытки подать жалобу, сообщение майору натыкалось на стандартное «не положено». Гулять выводить перестали, все, что оставалось — это слушать песни соседа по камерам, да тихонько подпевать. Так я выучил весь нехитрый народный репертуар — «А мы масленицу прокатали…», «Ах вы, сени, мои сени…», «Черный ворон» и так далее по списку.

Упражняться с даром я бросил. Во-первых, вся эта беготня по камере вызывала нездоровый интерес тюремщиков. Стоило только увлечься, как поднимался глазок в двери. Во-вторых, где потом помыться и постираться? Если бы в баню выводили чаще, то было бы проще. А так…

Пытался ночью перестучаться с «певцом». Бестолку. А ведь сидельцы в тюрьмах даже умудряются письмами обмениваться через какую-то «дорогу» в окнах. Попробовал покричать. И тут же был остановлен ночным тюремщиком.

Подумал какое-то время об объявлении протестной голодовки. Так сказать официально. Но меня и так качало на постных щах, чтобы еще начинать «качать режим». Ну всунут в нос шланг, нальют бульона внутрь — приятного мало. Пусть все идет, как идет.

Мелькали дни, я проводил все время лежа под тонким одеялом, дрожа от холода. Пытался громко петь, подражая соседу и даже порадовался за красивый голос Стоцкого, но меня почему-то одернули тюремщики очередным «не положено». Соседу можно, а мне нет? Какие-то двойные стандарты тут.

Но в один из апрельских дней — точный счет я уже потерял — кое-что начало происходить. Громыхнул гром, ударила молния. Причем близко — вспышку было хорошо видно в малюсенькое зарешеченное окошко. Еще серия молний, совсем раскатистый удар грома. И потом полило. С большой буквы П. Дождь пошел стеной и это была совсем не первая весенняя гроза. Но тогда что? Ответ пришел совсем скоро.