Поступь Империи. Бремя власти

Глава 3

Стены города покрылись трещинами, башни лежали грудами битого камня и щебня. И только русские штандарты продолжали гордо реять над ними. Их сбивали не раз, но проходила ночь и они вновь занимали свое место.

Шла третья неделя осады и нельзя сказать, что город упадет в руки союзных войск в ближайшее время. А ведь на юго-западной стороне подавили всю артиллерию, более того сделали сносный пролом, но все три штурма, предпринятые принцем Савойским ничего кроме горы трупов не принесли. Русские вгрызлись в ближайшие дома, словно муравьи, понастроили баррикад и утыкали их легкими пушками, выбивая противника картечью сразу как только солдаты пытаются закрепиться на пятачке.

Ситуация, сложившаяся под Смоленском командующего раздражала неимоверно. Он то положился на саксонского курфюстра, обещавшего пограничный орешек на блюдечке. Обманул поддонок! А ведь Евгений чувствовал, что не может быть все столь хорошо, да и с чего это ему должны сдать оплот русских на границе с Польским королевством?

В итоге получилось то, что получилось — из артиллерии только полевая, которой осаду вести неразумно, но пришлось. Вся тяжелая из-за весенней распутицы отстала, будет только недели через две, а то и позже. Принц Савойский знал это точнее подпевал штабистов, лакающих вино и толком не понимающих в какой заднице они оказались. И что самое паршивое — русский царь до сих пор не сделал своего хода, даже рыскающие провизию отряды никто не тревожит. Правда деревеньки все подчистую покинуты, но то крестьяне — им свойственно хорониться подальше от войны…

Евгений наблюдал за бомбардировкой из шатра, поставленного на холме в трех километрах от юго-западных ворот города. Конечно канонада двух батарей по две дюжины пушек в каждой смотрится эффектно: грохот, сизые облака, содрогающиеся от попаданий стены… но на деле полевая артиллерия для осады городов непригодна. Хорошо, что сразу удалось выбить три башни с осадными картечницами, иначе от батарей союзников вовсе ничего не осталось.

Однако делится собственными мыслями с кем бы то ни было Евгений Савойский не спешил, от подобного монолога у многих может приступ случиться, а то и заворот кишок. Люди в штабе собрались ранимые, нежные, одних саксонцев считай с десяток, а ведь есть еще поляки, датчане и собственные австрийцы!

Нет, тут не до жиру, нужно думать о чем стоит говорить в присутствии столь именитого общества. Вот как сейчас, когда за столом собрались все старшие командиры, в том числе и пара представителей наемных отрядов (их считай, четыре тысячи удалось собрать!).

— Итак, господа, прошу высказываться, — с ленцой сказал принц Савойский.

Первыми как это заведено начали озвучивать свои мысли младшие по званию, давая более старшим соратникам не ударить в грязь лицом — младшие ведь бывает и что-нибудь дельное предложат. А тут уж генерал не зевай — подхватывай мысль, развивай и получай заветный лавровый венок со всеобщим признанием и почитанием. Хотя Евгений таковым не был, он ценил умных, энергичных командиров, выделял их и старался использовать на все сто процентов и чужих заслуг почти никогда не приписывал — своих собственных хватало.

В очередной раз соседний холм заволокло сизым дымом и воздух содрогнулся от залпа двух батарей. На секунды беседа прервалась, принц Савойский недовольно поморщился, но все же сделал знак продолжать. Командующего раздражало не то, что пушки лупят по стенам почем зря, вовсе нет, тут они выступают в роли устрашения, постоянного террора и плюс ко всему — не дают заделать брешь, которую трижды обильно полили кровью. Его раздражало, что те кто сейчас сидит вместе с ним за столом не видят дальше собственного носа, и кроме того не желают видеть! Они рассуждают о таких вещах, о которых нормальный командир даже думать бы не стал.

Нет дельных мыслей — нет дельных командиров. Эту нехитрую аксиому молодой Евгений, только-только прибывший из Франции и поступивший на службу к императору, понял сразу, благо сразу начал командовать полком.

Сегодня предстояло решить кто пойдет на приступ в четвертый раз, возможно самый кровавый, но все-таки последний. Евгений не сомневался в том, что штурм город не выдержит. Конечно не упадет как перезрелый плод в руку, но и той вакханалии, что случилась трижды не будет — люди истощены, это заметно, особенно когда почти каждый день утраиваешь фальш-приступы…

Увы, но в том что под рукой разноплеменные силы кроме плюсов (есть кого послать на убой и не жалеть после об этом) есть и минусы, именуемые политическими выгодами. Да-да, война никогда не была независимой от политики, даже в те времена когда самих 'полисов' еще не существовало. Поэтому принимая решение главнокомандующий для малозначимых битв должен руководствоваться в первую очередь политической ситуацией и только потом уже ценностью того или иного воинского соединения.

Эти хитрости принц Савойский знал и умело ими пользовался, порой специально ослабляя союзника, дабы в будущем тот не думал о себе слишком многого. Но сейчас дело совершенно иное — австрийцы далеко от своих границ и обеспечение ведется из Польского королевства и не дай Бог оно прервется… от армии в считанные недели останутся лучшем случае банды разбойников, если конечно царь не решит ударить раньше.

Именно поэтому сидя под навесом Евгений улыбался так будто все идет как задумано, размышляя о том, что возможно впервые за долгие годы он совершил непоправимую ошибку, согласившись вести эту армию в земли московитов…

Внезапно утробно взвыла полковая труба, ей вторили товарки. Офицеры встрепенулись, заозирались — протяженность сигнала говорила о появлении противника, но его не считая города нигде не была. Хотя нет, вон с юго-запада надвигается нечто непонятное, прямиком из леса, будто полчище диковинных зверей выходили солдаты в темно-зеленой форме.

Шеренги строились, казалось бы стандартно, но вот прогалы на стыках батальонов смущали принца Савойского. Уж он то знал точно, что залог успешного натиска, а следовательно и победы, заключался в плотном строе, дисциплине войска и боевом духе отдельно взятого бойца. Чем собственно как главнокомандующий без зазрения совести и пользовался.

— Дорогой Иоганн тебе кажется хотелось продемонстрировать своих бравых воинов? — задумчиво спросил моложавого генерала Иоганна Маттиаса фон дер Шуленбурга в саксонском мундире, командующего при принце Савойском полками Саксонии и Польского королевства. — Помнится в имперской армии, мы неплохо воевали. Сделай милость покажи, что не растерял былого пыла.

— Не разочарую вас, ваше сиятельство!

— Ну, так ступай, прогони прочь этих дикарей, а нам пора войти в Смоленск, и так уже слишком долго стоим в осаде. Прикажите батареям сделать один залп и начинайте штурм. Первым идет корпус Штраура, за ним отряды наемников, а после полки Хейнца. Ступайте, господа, пусть сегодня нам сопутствует удача.

Пока остальные командиры делали вид, что рвутся исполнить приказ фельдмаршала, генерал Шуленбург в сопровождении пары адъютантов направился к ставке своего корпуса, в котором помимо всего прочего не существовало единого штаба. Поляки и саксонцы были сами по себе, за время правления Августа Сильного два народа так и не смогли сойтись и год от года неприязнь между ними только увеличивалась.

Вот и сейчас, когда казалось бы в корпусе должно быть единство — его нет.

'Может бой их сблизит?' — с какой то безысходной грустью подумал Иоганн.

— Николас, зови полковников. Андрес — готовь коней, думаю нам будет полезно размяться, если представится возможность.

Оба адъютанта поклонились и бегом бросились выполнять приказ. Генерал спокойно дошел до своего шатра и налил кубок кислого венгерского вина, взятого в обозе принца Савойского. Вкус напитка конечно был далек от испанских или итальянских вин, но освежал превосходно, что Шуленбургу и было надо. Через несколько минут семь командиров зашли к генералу. Каждый из пришедших не был похож на остальных, хотя нечто общее было, неосязаемое, но связующее. Все офицеры излучали спокойную уверенную силу, как бы не повернулось дело без сомнения они знали свое дело.

— Господа все вы видели куцые полки русских, вышедших из леса будто не люди какие а медведи. И нам выпала честь первыми вступить с ними в бой! Так что стройте свои полки, готовьте гусарию. Через пятнадцать минут мы должны выступить.

— Наконец то, надоело сидеть, да и коннице пора себя показать, — ухмыльнулся полноватый полковник с длинными обвисшими усами. Пан Крайцик командовал в этом походе полноценным полком стрелков. Хотя имя у вчерашних крестьян кое-как научившихся заряжать старые мушкеты и никудышно стреляющих, довольно условное. Но тут уже не до жиру, как говорится за неимением служанки, приходится спать с кухаркой…

Остальные командиры ждали подробностей предстоящего боя. В шатре генерала на низком походном столе лежала схематичная карта местности с фигурками пехотинцев, кавалерии и артиллерии. Командующий корпусом взял первую фигуру — пехотинца.

— Ваш полк, пан Крайцик ударит в правый край русских.

Второй пехотинец замер напротив центра русского строя, а еще один чуть левее.

— Пан Скрад ударит по центру, а барон фон Ришт зайдет слева.

Трое полковников нахмурились. Все они уже сражались с русскими. Сообща против шведов. И видели на что они способны. Как видели то, что бывает с первыми шеренгами наступающих, отведавших русского огня.

— Если противостоящие нам хоть вполовину так же хороши как те кто сражался с нами против Карла мы понесем огромные потери, — заметил фон Ришт.

— Вы боитесь? — удивился генерал.

Барон улыбнулся, взял со стола фигурку пехотинца и спокойно заметил:

— Опасаюсь, что после боя у меня в полку останется треть способных двигаться, но не факт, что они смогут воевать дальше. Русские — противник тяжелый, недаром от них даже шведы убегали…

— Их всего горстка! Они не титаны и не какие-то небожители, умирают как все, так что нечего приписывать чудеса тем у которых в городах медведи гуляют! — взъярился Шуленбург. — Готовьтесь к атаке и не вздумайте бежать, иначе лишитесь не только должности, но и головы. Это надеюсь всем понятно?!

Полковники кивнули, но в глаза генералу смотреть не стали. Незачем. Уверенности в собственных силах у опытных офицеров хоть ложкой кушай, а вот в своих солдатах — не очень. Правда ослушаться приказа они не могли. Трибунал — при желании командира дело быстрое, а уж когда на носу сражение, вовсе мгновенное.

Через пятнадцать минут полки построились. Под барабанный бой они двинулись к опушке леса…

Генерал-майор Паскевич, поступивший на службу незадолго до смерти царя Петра, давно хотел прославиться на ниве баталий. С юности даровитый мальчик грезил военными свершениями, видел себя гордо входящим верхом на коне в побежденный город, под гордые звуки труб и грозный бой барабанов.

Вот только став генералом жизнь Стефана Паскевича сделала крутой поворот — участие его корпуса в баталиях последние годы сводилось к минимуму. По-крайней мере так считал сам генерал-майор, не понимая зачем охранять коммуникации и почему нельзя взимать необходимое у населения. Польский шляхтич, служивший всю молодость в армии Священной Римской Империи этого просто не понимал, как впрочем не понимал и многого другого не менее важного для победы, но столь же незаметное. Удивительное дело, но переаттестацию молодого царя, все чаще и чаще именуемого императором, Паскевич со скрипом прошел, у комиссии вопросы к нему конечно же были, но за неимением лучшей кандидатуры, оставили Стефана на своей должности, посчитали, что для корпуса близ польской границы особо рьяной службы не требуется — шляхта давно перестала представлять угрозу кому бы то ни было, кроме самой себя. И с этим мог не согласиться лишь слепец, ну или урожденный поляк.

И вот уже более двух лет сидит генерал-майор в Смоленской губернии, воспитывает по новым артикулам пополнение, обстреливает молодежь в потешных баталиях и нехотя выполняет указы государя, получая за службу немалые деньги. Которых с лихвой хватает на разгульную жизнь, двухэтажный терем с прислугой и маленькими излишествами о коих никто кроме Петра, личного слуги шляхтича, даже не догадывался.

Сколько бы подобная жизнь корпуса продолжалась никто не знает. Но развязавшие войну против России смахнули с этого казалось бы сонного царства скуку, взбодрив генерал-майора и дав ему возможность в кой то веки проявить себя в баталии. Тем более, что от генштаба пришел рескрипт: 'связать силы противника боем, вымотать основные силы и по возможности выбивать отряды фуражиров…'. Правда про окончание Паскевич решил не думать, ну подумаешь сказано не вступать в полноценное сражение. Да и как такое возможно генералу было непонятно — воевать так воевать. И нечего воду в ступе толочь, врага бить надо, а не па перед ним выписывать, не менуэты ведь танцуют!

Так что стоило авангарду противника пересечь границу как корпус узнал об этом. Однако вводить полки в город генерал-майор посчитал не нужным — артиллерию при таком раскладе придется уводить, а без нее воевать будет ой как тяжело. Хоть полевые пушки русской армии выглядели маленькими и неопасными, особенно если сравнивать их с циклопическими орудиями Османской империи, но это только казалось и в противостоянии батарей еще неизвестно способны ли в Европе им что-либо достойное противопоставить. Гений русских оружейников шляхтич со скрипом, но признал. А иначе просто не смог бы командовать корпусом, ведь сдавая аттестацию, приходилось не только на бумаге описывать разные ситуации, но и 'воевать', используя все имеющиеся под рукой силы.

В итоге после долгих дум Паскевич решил действовать самостоятельно, наплевав на рескрипт генштаба. И в течение почти трех недель ничем не выдавал своего присутствия. И вот когда город вот-вот должен был пасть (а уж разведчиков генерал выставить не забыл) он решил дать противнику бой.

Благо, что в корпусе шесть полков, с полевой артиллерией и гусарскими эскадронами. А это как никак девять тысяч воинов. Мало? Возможно, но план, по которому Паскевич хотел действовать предполагал атаку на пересеченной местности и большие силы для него не годились. К тому же два батальона из Смоленского и Тверского полков перекинули в город до осады. На усиление.

Загодя прорубили дорогу для полевых пушек, подпилили деревца рядом с краем леса, того откуда сейчас выходили и рыли сотни волчьих ям, изредка отвлекаясь на то, чтобы спрятаться от редких патрулей войска Савойского. Заботиться о деревенских жителях, в изобилии расселившихся на благодатной смоленской земле генералу не пришлось — те заблаговременно оповещенные собрали пожитки, выгнали скот и отправились в дремучие чащобы, пережидать бурю, обрушившуюся на их край. Да многие печалились, особенно по тому что скоро пахать да сеять надо, а времечко уходит, не будет русский человек под ярмом захватчика работать, знает, что добра от врага не дождется…

Правда остались некоторые семьи, надеялись, что минует их судьба, солдаты не злобливые попадутся, да и просто ленивые. Им то первым и подпустили красного петуха, потому как в окрестностях шастали не простые воины, от сохи, а псы войны — наемники, готовые за лишнюю медяшку брата с отцом удавить, да еще на их могилке сплясать!

И все же именно благодаря превентивным мерам провизии фуражиры собрали сущие крохи, а кормов для скота вовсе не нашли, разве что черные проплешины на земле — те что еще недавно стогами были…

— Ваше сиятельство! Полки готовы.

К генерал-майору подошел майор Пронин, штабной офицер, ведающий делами корпуса едва ли не больше самого командующего, однако соблюдающего должный пиетет и блюдущий чинопочитание. Увы, но именно таковы люди самые приспособленные к работе среди высших чинов и не важно армия это, министерство или вовсе какая-нибудь новомодная компания, коих за последние пяток лет развелось тьма-тьмущая.

Сам генерал восседал на гнедом невысоком жеребце с роскошной гривой и злобным характером. Каштар достался Паскевичу как дар одного из вождей калмыков, еще в ту пору когда их тысячи беспокоили прибалтийские земли и финский край. С виду жеребец был неказист, но норовом обладал бойцовским. Это генерал понял сразу как сел в седло. Эти двое нашли друг друга, признавая право одного командовать и второго творить все что ему заблагорассудится в остальное время. Каштара боялись. Но в бою конь отрывался на полную! Копыта, зубы и ломовая мощь творили нечто невообразимое со строем противника, нередко число убитых конем переваливало такое же число большинства кирасир или гусар, лихо рубящихся на передовой в самых жарких местах.

— Что ж, думаю можно начинать, полюбовались на нас и будет. Труби: 'Артиллерии бой!'.

Стоящий рядом горнист выдал три коротких и один длинный звук. Следом за ним вторили еще двое: на правом и левом флангах. Пока из леса вышли только четыре полка, еще два в это время обходили по флангам и уже вот-вот должны были оказаться едва ли не в тылу противника. По крайней мере на это был расчет штаба корпуса и огромная надежда самого генерала. В противном случае, если замысел не удастся им придется отступать и не факт, что удачно — потерю орудий оправдать не получится.

Однако как бы не мало казалось число воинов, построившись в двух шереножный строй с прогалами в виде полевой артиллерии на стыках батальонов, фронт удалось растянуть как на полноценных шесть полков. Тем более что фланги прикрывали по восемь эскадронов гусар, а инженерные роты суетились возле шести фунтовых орудий, спешно ставили рогатки и натягивали колючку.

Большая часть солдат прошла горнило не одного сражения, но были и новички, нюхавшие порох только во время учебных стрельб, да в потешных баталиях. Им то сейчас приходилось хуже всех, поэтому ветераны, из тех кто поязыкастей травили байки и прибаутки, внимательно наблюдая за однополчанами, не дай Бог, в решающей момент дрогнет у новичка рука или вовсе ноги сами собой понесут прочь от врага. Таких нужно отсеивать задолго до битвы, но увы во время учебы оные проявляют себя неохотно, а вот в сражении сразу вскрываются — такие за Родину и товарища не умрут, просто даже если захотят: не смогут. Такова их натура трусливая и винить в этом не стоит, из них хорошие снабженцы и хозяйственники получаются, но не воины…

Против русского корпуса противник вывел семь полков: по одному на центр и фланги — в первой волне и столько же во второй и еще один — конный стоял в резерве. Забили барабаны и враг двинулся к кромке леса, перед которой спокойно ждали неприятеля солдаты в темно-зеленых мундирах. По мере сближения барабанщики противника ускоряли темп…

Бабах! Солдаты вздрогнули, но взрывов ядер поблизости не было. Кое-кто из новичков счастливо улыбнулся: 'Уф, пронесло', - наверняка подумали они и крепче схватили приклад фузеи.

Причина 'промаха' выяснилась очень скоро. Через пару минут над Смоленском появились черные маслянистые столбы дыма. Видно удачно легли ядра… а еще чуть погодя донеся возбужденно-радостный крик штурмующих солдат. Этот ор спутать с другим нельзя, его любой воин узнает из тысяч других!

То, что город вот-вот падет генерал-майор Паскевич понял сразу, но менять план было поздно — если сейчас трубить отступление будет только хуже. Им остается только вступить в бой и отвлечь на себя как можно больше сил, чтобы дать защитникам время, авось отобьются. Вот только почему сам генерал в это не верил?

Между тем разноцветные мундиры приближались…

— Пронин!

— Я твое сиятельство! — словно вырос из земли майор.

— Бери все бумаги, отделение охранения и скачи в штаб корпуса, там должен быть вестовой из генштаба. Отдашь лично в руки. Понял?

— Так точно, господин генерал!

— Тогда чего зенками лупаешь? Исполняй!

— Но как же я вас брошу…

— Под трибунал захотел?! — взъярился Паскевич. Еще ни разу на памяти генерала майор не прекословил ему, а тут на тебе, в героя захотел поиграть. А вот фигушки! Сам командующий даже себе не признался бы, что не хочет видеть как погибнет молодой даровитый офицер. Нравился он ему светлой головой и въедливой натурой…

Русские стояли не шелохнувшись. Ждали момента. Того самого, когда заговорят орудия и фузеи, а если их не хватит, то и штыки. Тлели фитили на присадках, уже видны лица солдат противника, а залпа все нет, нервничают расчеты, кусают уголки усов унтера.

До противника остается шагов четыреста, когда батальонные расчеты получили одинаковую команду:

— Пли!

Падают на пороховую полку фитили. Вжик! Секунда и в противника несутся 'кубышки', снаряды с мелкими чугунными шариками, разлетающимися от взрыва в момент удара о землю. Недалеко стреляют шести фунтовые полевки, но для пехоты этого хватает!

Дудух! Дудух! Дудух!

Шестнадцать снарядов унеслось в сторону врага, десять разорвались в строю, три где-то с краю, а еще три вовсе не взорвались, остались лежать продолговатыми цилиндрами, зарывшись в землю. Казалось бы что такое десять попаданий в строй? От силы три десятка убитых и раненых… Ан нет! Не все так просто, в рядах где разорвались 'кубышки' в полутора саженях никого на ногах не осталось, все попадали! Этаким макаром пушчонки зараз больше батальона из строя вывели.

Генерал ухмыльнулся. Первый этап проходит как надо, теперь главное расчетам работать на скорость, еще разок другой успеть пальнуть и все будет отлично, от одного полка можно будет считай избавиться, а там глядишь вовсе остальные побегут. Проблема только в том, что командующий атакой может ускорить бой.

И правда, вон солдатики как ногами задвигали, того и гляди в штыковую бросятся, хотя до фронта русских полков им бежать не так и мало, это по траве то, да по кочкам! И словно специально для атакующих облака разошлись и весь фронт озарил солнечный свет.

Десять секунд и полторы сотни шагов позади, осталось не так много, всего то сотня и можно будет дать залп! Вот только пока солдаты бежали пушкари успели зарядить полевку вновь, сбили на пару насечек прицел вниз, наводя механизм прямой наводкой и дали залп. Вразнобой. Вновь свист, взрывы, а следом крики раненых и умирающих.

Половина первой волны лежала, но следом за ней двигалась еще одна, почти невредимая физически, но с упавшим боевым духом. Это было видно по бледным лицам, дрожащим губам части солдат.

Но вот они подошли на расстояние залпа, на самый край и офицеры противника рявкнули:

'На изготовку!'. Солдаты сдернули с плеч оружие и вскидывают мушкеты к плечу.

'Целься!' — противники наводят дула на строй в темно-зеленых мундирах…

'Пли!'

Шеренги затрещали выстрелами. Пороховые облачка на секунду скрыли за собой фронт. И тут же отвечая противнику, начали стрелять русские воины, получившие за секунду до выстрела противника команду 'На колено!'. Когда цель уменьшается в размерах едва ли не в половину попасть в нее становится делом много сложнее. Другой вопрос в том, что сделать это можно только обладая дисциплинированным отрядом, выдержкой и толковыми офицерами.

Именно поэтому потери в русском строю оказались минимальны — не больше полутора десятков солдат лежало на траве, по большей части раненные и к ним спешили лекари из вспомогательного отряда.

Русский строй стрелял не по общепринятой тактике ротных залпов, когда солдаты перед атакой выстраиваются в шеренгу и только потому стреляют. Солдаты в зеленых мундирах вели пальбу взводами по двадцать пять человек, достигая поразительной эффективности, ведь цели указывает сержант, а лейтенант лишь направляет роту в нужную сторону и следит за тем, чтобы команды вышестоящего командира исполнялись вовремя и точно. Сама же баталия пехоты ложилась прямиком на унтеров, главным среди которых бесспорно был старшина, заместитель ротного по военной части. Он ведь даже приказы командира дублирует, а во время боя может и самолично отдавать, если тот недееспособен.

Так что когда перед саксонскими и польскими солдатами видимость восстановилась они увидели жуткую картину: вместо организованной 'правильной' формации и четких приказов противник вел хаотичную стрельбу, когда не поймешь кто за кем и когда должен стрелять. С непривычки офицеры растерялись, но длилось это до той поры пока позади марширующей второй волны не показались эскадроны летучих гусар — по праву признанных одними из лучших кавалерийских соединений прошлого столетия. Когда-то гусария наводила ужас на вражеские полки, не стали исключением и русские войска. Ярким примером стала битва при Клушине. Тогда семь тысяч кавалерии поляков, разбили тридцати пяти тысячную русскую армию. Правда слава летучих гусар канула в Лету…

Но видимо не все гордые шляхтичи это осознали, раз решили выступить против пехоты, вооруженной дальнобойными фузеями. Жаль только весь потенциал оружия русские полки не могли реализовать — не хватало боеприпасов, на каждую фузею выходило не больше двух дюжин бумажных патронов. Про казнозарядные фузеи речи вовсе не велось — в первую очередь вооружали лучшие полки. И корпус под Смоленском к таковым пока не относился. К тому же получал новинки военного гения оружейников по остаточному принципу. Хотя и этого противнику оказалось достаточно!

Против одного залпа русские выдали три, выбив две трети наступающих первой волны. Оставшаяся треть уцелела лишь благодаря тому, что заходила во фланг корпусу и ее почти не потрепало. Но и им на подходе досталось, ведь стреляли русские воины чаще и чего скрывать, куда метче саксонцев и поляков вместе взятых.

Первая часть сражения началась как планировал Паскевич — полки, которые кинули против него вот-вот обратятся в бегство, до них они уже не зайдут, а там глядишь и вторую волну выбить удастся. Моральная составляющая у них здорово упадет, да и как не упасть, если паникующие товарищи бегут куда глаза глядят, тут удержаться в марширующем строю ой как сложно!

Рядом с генералом, занявшем место в строю в первом эскадроне Смоленского полка, замерли трубачи. Гусары меж тем весело разговаривали меж собой, словно и не шло сражение, не лилась рекою кровь. Но это понятно в гусары идут лихие рубаки, такие самому черту хвост на рога закрутят и будут о веселой ночке с разбитной девахой беседовать.

Между тем рисунок боя начал меняться. И не от того, что в первой волне в строю остался лишь каждый третий, вовсе нет, просто на поле боя появилась кавалерия. Но ударила она не во фланг, как думал генерал Паскевич, а в центр, туда же где полчаса назад избивались польские пешие полки.

— Дураки! — зло прошипел Стефан глядя на польскую шляхту с веселым посвистом летящую по полю боя среди трупов своих же собратьев прямо на русские пушки. — Их командира мало отдать под трибунал, его нужно сварить живьем…

Трубачи вопросительно глянули на генерала и тот тяжело вздохнув приказал:

— Артиллерии — беспокоящий огонь.

Пара труб издала два длинных, секунд по десять, сигнала. И словно только этого и ждали шести фунтовые пушки дали залп. Но на сей раз 'кубышки' ударили не в плотный строй наступающей второй волны, а хаотично, будто каждый наводчик выбирал свою цель. Минутой позже выстрелы повторились — картина та же, каждое орудие вело огонь по своей цели. Пусть зона поражения и накрытия таким образом снижался, но психологический эффект оказался куда значимей, ведь теперь враг не знал куда нацелится орудие в следующий раз…

'Все слишком предсказуемо', - довольно подумал Паскевич, глядя трупы врага, устилающие поле, перед русским строем. Вот-вот вторая волна будет перемолота так же как и первая, а уж после можно будет приступить ко второй фазе.

— Твое сиятельство, нам во фланг зашли полки имперцев!

К эскадрону гусар, откуда командовал боем Стефан, подлетел на взмыленном коне вестовой Тверского полка, что занимал крайнюю точку в строю.

— Откуда?

Сказать, что Паскевич удивился — ничего не сказать. Такого просто не могло быть, ведь если они не учли все силы противника, то вся картина боя может оказаться неверной, а это приведет только к одному — к поражению.

— Они пришли по дороге, той что в деревеньку Семяжнико ведет.

— Много?

— Тысячи три, может больше, посчитать всех не успели.

— В бой вступили?

Вопрос генерала был не праздным — услышать за канонадой стрельбу фузей нереально, а увидеть то что происходит на левом фланге в силу дымного облака в центре пока не представлялось возможным.

— Они строились, когда я отбыл к вам.

— Черт, нас же в клещи взяли! — тут же сориентировался Паскевич. Он в отличие от большинства молодых офицеров имел куда больший кругозор и конечно опыта, поэтому знание картографии вкупе с окружающей местностью дало ему четкое представление каким тактическим маневром решил воспользоваться противник.

Время для ответных действий стремительно утекало и как чувствовал генерал Паскевич с каждой минутой положение его корпуса лишь ухудшалось. Даже не смотря на впечатляющее начало, ведь их всего чуть больше пяти тысяч, боеприпасы через десяток залпов подойдут к концу и тогда все преимущества русских улетучатся. Конечно остается сойтись с противником грудь в грудь, 'в штыковую' как сказано в Уставе, не даром ведь воинов натаскивали таким образом, чтобы все нехитрые действия тело выполняло рефлекторно: удар, укол, блок, уклон, их мало, но комбинаций великое множество.

— Трубачи — 'Общее отступление', - стоявшие рядом с генералом гусары недовольно засопели, зашебуршились, но противиться приказу не решились — дисциплина на поле боя даже среди них воспитали так, чтобы она была на первом месте.

'Не по плану, но думаю Игорь справится, найдет возможность досадить врагу, а нам рисковать лишний раз не следует', - с досадой подумал Стефан.

Ему хотелось не так провести бой, по иному, но противник не дал. Что ж реальность она такая — редко когда удается осуществить задуманное без корректировки. Паскевич это понимал, хоть и редко сознавался в подобных мыслях — все-таки дух авантюризма жил в генерале до сих пор.

Между тем по фронту разнеслись три длинных звука: мрачных и неприятных. В войсках вообще не любят отступать, а тут еще это приходится делать на пике славы, когда перед строем валяются горы трупов, а ты сам цел и невридим. Но вот командиры приготовили воинов к отступлению, полки выстроились в защитный ордер, протуская вглубь строя артиллерию с обслугой и инженерные роты.

Противник заметил приготовления русских и усили нажим, благо вторая волна все-таки сумела достичь позиций корпуса Паскевича и завязать перестрелку, о том чтобы сойтись грудь в грудь речи даже не было — беглый огонь русских не давал полякам и саксонцам маневр. Но это было в центре и на правом крыле, здесь ситуация складывалась неплохо — фронт держался, давая своим уйти.

На левом крыле дела у русских воинов складывались куда хуже — их атаковали с тыла и фланга сразу два бело-черных полка имперцев, да к тому же подключились к бою саксонские недобитки. Уже через несколько минут боя Тверской полк оказался в огневом мешке, пытаясь отстоять позицию, но безрезультатно, враг оказался слишком силен и полковник Грейн, командующий крылом приказал отступать. Вывести орудия не успевали. Расчеты под пулями и ором сражающихся стащили к каждой пушке оставшиеся снаряды и запалили фитили. До взрыва мин оставалось меньше минуты.

Тверчане сражались упорно и яростно, но выстоять не смогли — имперцы прорвали строй сразу в нескольких местах и крыло охватил хаос. По рескрипту младшие командиры должны были тут же раздробить полк на меньшие формирования — батальоны и роты, но число нападавших оказалось так велико, что половину полка, состоявшую по большей части из новичков охватила паника. Продолжали сражаться только ветераны, но и их с каждой секундой становилось все меньше, падали рсаженные пулями, саблями и протазанами офицеров врага.

Эскадроны прикрытия пытались контратаковать и даже в первый момент удачно, но только гусары налетели на противника как на них вышли имперские кирасиры…

Схватка выдалась жаркая, но скоротечная — бронированная волна прокатилась катком по русским воинам, окончательно смела всякое сопротивление. Левое крыло прекратило свое существование меньше чем за полчаса боя. Два батальона собрали богатую кровавую жатву, но удержать позицию не смогли, еще несколько рот, бежавших с поля боя рассеялись в лесах. Сам полковник Грейн сражался до последнего в Первом батальоне и пал от мощного удара седоусого кирасира.

Все это генерал узнал позже от горстки выживших, сумевших после боя выбраться к своим. Все они были ранены и сильно помяты, заподозрить в них трусов никто не решился, но взгляды кидали. Ведь командира собой не закрыли! Не справились значит. Не достойны чести мундир носить…

Понимали это и сами воины, но сделать ничего не могли. Однако как бы не был печален конец Тверского полка, корпус все-таки сумел отступить, сохранив большую часть артиллерии и личного состава.

О судьбе Смоленска Стефан старался не думать. Зная комменданта Сурова и его закаленный многочисленными битвами характер — город он не сдаст, вот только и не выживет, будет сражаться до последней капли крови…

В Смоленск Евгений со свитой прибыл после того как подавили последний очаг сопротивления русских, едва ли не на закате.

— Вот видите, Густав, все может быть куда проще, чем кажется.

— Вы правы, ваше сиятельство, план который вы предложили прошел как по нотам уважаемого Джованни Баттиста. Дать этим дикарям возможность считать, что они обманули нас — гениально!

— Не надо лести, Густав, — нахмурился принц Савойский, хотя по легкой улыбке можно было догадаться — 'удар' генерала попал точно в цель.

Фельдмаршал со своей свитой наблюдал за сражением с вершины холма, что занимала одна из батарей, теперь умолкшая — город вот-вот должен пасть, поток солдат, ворвавшийся внутрь смял сопротивление изнуренных защитников как сель смывает усталого путника с горной тропы. Окружение прославленного полководца внимало своему господину с трепетом, каждый смотрел на Евгений так будто он один из апостолов. И только один из всех генералов сидел мрачнее июльской тучи. Этим генералом был Иоганн Маттиас фон дер Шуленбург.

Его корпус в этой битве понес большие потери, да чего скрывать — русские даже артиллерию вывести умудрились, да и потеряли в этой мясорубке тысячи три и все убитыми. Ни один из них, этих бешеных, не сдался. А вот они не досчитаются всех семи тысяч, половина из которых — раненые, которых придется оставлять здесь, выделять им охранение и обслугу. К тому же потери есть и у самих имперцев, о которых все почему-то молчат, а ведь размен прошел едва ли не один к одному. Скольких русских убили бело-черные мундиры? Тысячу, две? Навряд ли, ведь не смотря на охват фланга, проломить строй им так и не удалось…

— Вы, Иоганн недовольны исходом сражения? — несколько удивленно спросил принц у командира польско-саксонского корпуса.

— Разве можно не радоваться победе? — делано удивился Шуленбург.

— Так в чем тогда ваша печаль? — продолжил настаивать фельдмаршал. Свитские притихли. Застыли каменными изваяниями, навострили уши как летучие мыши, приготовились наброситься на хмурого соратника по первому знаку своего господина.

— Думаю о будущем, — пожал плечами генерал, продолжать он не хотел, но под пристальным взглядом Евгений все же нехотя закончил мысль. — Мы встретили здесь от силы шесть полков, что же будет когда их соберется двадцать или тридцать? И не под командованием не блещущего гением генерала, а кого-нибудь более одаренного?

Фельдмаршал скривился. Как и любой известный человек, да к тому же обладающий немалой властью он ревностно относился к своей славе, и не терпел ее умаления. А тут выходило, что будто вместо очередной победы он едва не проиграл…

— С ними будет тоже самое, иного быть не может! — отрезал Евгений. — Коня мне! Пора посмотреть на Смоленск изнутри.

Командующий союзными силами еще не знал, что увидит в городе, как не догадывался он о нраве русских воинов, их силе духа и стойкости.

— Дева Мария, что здесь случилось?! — воскликнул молодой полковник Ругер фон Керзальц, бывший адъютантом у одного из имперских генералов, но видимо видевшего кровь только на картинах. Вон побледнел как — точь-в-точь первый невинный ноябрьский снег.

— А разве не видно? Вон трупы, разбитая брусчатка и сколы на домах. Однозначно — бой, — не скрывая сарказма заметил Шуленбург.

— Хватит, Иоганн, — осадил подчиненного принц Савойский, изучавший павший, но не склонившийся перед захватчиками город. Так когда-то сражался Козельск, воспетый в веках яркий образ непоколебимости и мужества русского человека.

А посмотреть на Смоленск стоило. В нем не осталось ни одной целой улочки, ни одного дома. Все было перерыто, сломано или изувечено. Баррикады сменялись баррикадами, залитыми спекшейся кровью. И трупы, горы трупов, буквально заваливших каждый такой маленький островок сопротивления.

То что происходило еще несколько часов назад нельзя назвать боем. Здесь шла самая настоящая бойня, когда не щадят ни себя, ни врага, где нет места жалости. В такие моменты глаза застит кровавый туман, а в руках появляется неведомо откуда силы рвать противника голыми руками.

Апофеозом кровавой вакханалии стал центр города — площадь с собором под стенами которого защитники соорудили настоящую крепость, где и дали последний бой. Но и когда их осталась горстка никто не сдался — когда не стало сил сражаться последний защитник подорвал себя вместе с дюжиной врагов, забравшихся внутрь.

Евгений был мрачнее тучи. После всего того, что он увидел настроение из радужного скатилось до отвратного. И дело не в том, что городской бой забрал жизни слишком многих. Просто фельдмаршал наконец понял какая мысль последние три месяца не давала спокойно спать.

'Их нельзя победить, их можно только уничтожить', - необычайно четко подумал прославленный полководец и почувствовал как по спине побежала струйка холодного пота, а ведь солнце только-только готовится скрыться за горизонтом.

Вдруг со стороны лагеря, там где хранили провиант раздался взрыв и следом стрекот мушкетов.

— Трубу! — скомандовал он. Один из адъютантов достал из тубуса дорогую венецианскую двадцатикратную трубу, но командующий на это даже не обратил внимания, схватил ее и жадно прислонился.

Открывшийся его взору вид обескураживал — в лагере шел самый настоящий бой! Темно-зеленые мундиры теснили бело-черные и делали это так слажено, будто не это не бой, а отрепетированная постановка на помостах лучших театров Милана!

— Чертовы варвары!! — не сдержался Евгений, увидев что цель русских не убить как можно больше врагов, это бы он понял, но эти дикари воровали провиант, а если не могли, то уничтожали.

Впрочем, долго продолжаться это безумие не могло, в лагерь спешили полки на выручку, вот только русские ждать пока их зажмут в тиски не стали, построились и под бой барабанов спокойно скрылись в ближайшем лесу. Бросившиеся в погоню эскадроны смогли только доскакать до опушки и вынужденно отступить под плотным огнем русских воинов.