Последняя битва

Глава 7 Май – июнь 1410 г. Верховские княжества – Великое княжество Литовское. Лесные пути-дорожки

Города Мценск, Белев, Перемышль, Карачаев, Одоев, а чуть севернее – и Таруса с Калугою – попеременно принадлежали то Москве, то Литве, да и сами собой не представляли единства, управляемые полунезависимыми князьями. А поскольку располагались они все в верховьях Оки-реки, так их и прозвали чохом – Верховские княжества. Сейчас – литовскими были, под твердой рукой Витовта, великого князя Литовского и Русского, тестя московского государя Василия Дмитриевича. Грозный тестюшка год назад замирился со своим московским зятем, не до распрей было – тевтонские немцы на Жмудь зарились, хоть и небогатый, забытый Богом край – леса да болота, а все ж жалко. Уже эту Жмудь-Жемайтию обещал как-то Витовт Ордену, когда тевтонский магистр и рыцари ему укрытье давали от братца двоюродного, Ягайлы, ныне – польского короля. Ягайло считался как бы сюзереном Витовта – с 1385 года, по Кревскому договору, Польша и Литва находились в союзе – унии. В основном против общего врага дружили – Тевтонского ордена, бывало, и меж собою собачились, но сейчас вот присмирели. Да и Орден замирился со Псковом, с которым до того воевал аж целых три года, притих, не зарился пока ни на псковские, ни на новгородские земли. В общем, затихарились все… Такое затишье обычно перед бурей бывает.

Раничев выбрался из шалаша и поежился: от зеркальной глади реки струился белесый туман, сквозь который уже проглядывало низкое тусклое солнце. Утро. Тишина – только слышно, как играет рыба. Иван посмотрел по сторонам, увидел с удою Самсона – длинного мосластого скомороха с каким-то лошадиным лицом и покладистым нравом. Вообще-то Самсон был гудошник, играл на однострунном гудке небольшим смычком-луком, но, если случалась такая нужда, мог и гусли взять, и латинскую лютню, не говоря уже о бубнах, брунчалках и прочих погремушках-трещотках.

Завидев Раничева, Самсон обернулся, махнул рукою. Иван подошел ближе:

– Ну как уловец?

– Эвон. – Гудошник кивнул на пару здоровенных лещей. – Чуть погодя ушицу сварганим.

– Славно!

Улыбнувшись, боярин-скоморох посмотрел в небо, голубое, высокое – поднимавшееся вверх солнце быстро съедало туман.

– Хороший денек будет! – это, спустившись от шалашей с котелком, промолвил Савва. Парень был без рубахи, в закатанных портах, босой. Подойдя ближе к реке, потрогал ногой воду:

– Холодненька!

Присел, норовя зачерпнуть – да не получалось, мелко. Все песок в котелок попадал да разный древесный мусор.

– А ты во-он с той деревины попробуй! – объявился и Осип Рваное Ухо. Смешной, растрепанный, рыжий. Он показал рукой на клонившуюся почти к самой воде ветлу, росшую шагах в двадцати неподалеку.

– Угу!

Обрадованно кивнув, Савва, гремя котелком, побежал по песку к ветле. Забрался, склонился над омутком с котелком. Опа! Затрещав, ветла повалилась в реку, подняв тысячи разноцветных брызг!

– Ха-ха-ха! – громко засмеялся Рваное Ухо. – Смотрите-ка, торговый-то наш человек все ж таки искупаться решил! Эй, Савушка, тепла ли водица?

Ругаясь, Савва выбрался на берег, запрыгал на одной ноге, выколачивая попавшую в уши воду. Хорошо хоть котелок не упустил, молодец. Попрыгал, поругался да пошел обратно в реку, а чего? Все равно ведь теперь мокрый.

– Давай, помогу! – Осип ухватился было за дужку котла, однако Савва оттолкнул его с недовольным фырканьем.

– И без тебя обойдусь как-нибудь.

Раничев про себя усмехнулся: уж, конечно, обойдется, а как же? Недаром Савва был назначен артельщиком – ответственным за все общие для них вещи. Вообще скоморошья ватага делилась на три артели – две собственно скоморошьи и третья – раничевская. Сам Иван да трое парней-«немцев» – рыжий Осип, сутулый писец Глеб да приказчик Савватий. Подумав, Раничев решил не брать с собой воинов – не силой предстояло действовать, а почти исключительно хитростью. Главное-то было – немецкую речь понимать, иначе как же в полном неведении быть? Вот и взял Иван только тех, кто нужен; лишних людей с собою тащить – только внимание привлекать да средства тратить. А воины тут были явно лишние. Скоморошья ватага в эти – да и в последующие – времена являлась, мягко говоря, неким подобием разбойничьей шайки. Днем скоморохи веселили народец, ночью, случалось, и грабили – впрочем, и не только ночью. Иные ватаги – человек по сто-двести – были и такие – прямо таки терроризировали целые области. Разбойники лицедеев не трогали, а при случае оказывали друг дружке и помощь и поддержку, да и частенько так бывало, что никто бы не мог сказать, где заканчивался скоморох и начинался разбойник. Раничев когда-то в юности вычитал подобную фразу у Бабеля, и теперь она казалось ему вполне к месту. С одной стороны, подобное положение создавало странствующим певцам и музыкантам определенные трудности, например – с тем же ночлегом, с другой – путешествовать в компании скоморохов было куда как безопаснее, чем, к примеру, с купцами. Уж тех-то настоящие разбойники не пропускали!

Подойдя к обломанной ветле, Иван нагнулся, посмотрел. Потом, обернувшись к парням, свистнул, жестом подзывая Осипа.

– Звал, господине? – подбежав, почтительно выгнулся рыжеголовый.

– Угу, звал. – Раничев улыбнулся и вдруг жестко ухватил парня за ухо. – Ты зачем дерево подпилил, пес?

– Ой-ой, больно, батюшка, больно! – завопил Рваное Ухо. – Никак в толк не возьму, какое дерево-то?

– А вот та ветла… Ну? Так зачем? Учти – пока что добром спрашиваю.

– Добром… – В глазах парня показались слезы.

– Вижу, придется тебя розгой постегать. – Слезы эти на Ивана не подействовали никак. – Определенно, придется.

– Да он обзывался вчера, гад.

– Кто, Савватий?

– Он! Вот гад-то… Рыжей собакою обзывал.

Раничев неожиданно расхохотался:

– А ты какой же – серый?

– Так не собака же!

– То верно… – Иван отпустил ухо подростка. – Из-за чего поссорились?

– Да зачал тот пес Савва псковских ругати… То есть сначала то я, может, кого перехвалил, а он издеваться стал.

– Псковских? Так он-де сам псковской? – удивился Раничев. – И что, сильно ругал?

– Да так… Псковичем себя считает, а сам ведь, видать, из дальних-дальних лесных деревень выходец – ни одного посадника не помнит – ни Сильвестра, ни Феодоса, ни Лариона. Одно слово – деревенщина. Так вот, слово за слово, и разругались.

– И ты зло затаил.

– Да какое ж это зло? Наоборот, весело даже…

– Весело ему. – Иван почесал голову. – И какое ж наказание тебе придумать, чтоб впредь неповадно распри разводить было? О! На следующей стоянке дрова заготовишь. Не только на нашу артель, на всю ватагу!

– У-у-у! – Осип завздыхал, зашмыгал носом, потом улыбнулся, поблагодарил за науку, вполне искренне так поблагодарил да спросил напоследок, откуда Раничев про распил узнал?

– Орать надо меньше! – хохотнул тот. – Слышал, как ты у Кряжи ночесь пилу спрашивал. И на что, думаю, Осипу та пила? Дров вроде заготовлено много. А сейчас вот глянул на дерево…

– Ты что ж, господине, нас по голосам различаешь?

– Да уж твой-то голосище звончей всех прочих! Ну-ка давай, по-немецки меня проверь…

Раничев сказал пару фраз – типа «гутен таг», «гутен морген» и «как пройти в библиотеку». В пути, не теряя времени, учил немецкий. Понимал, конечно, что бегло говорить все же не выучится, хотя б основные фразы. Больше почему-то надеялся на латынь – уж в ней-то частенько практиковался с тем же Хвостиным. Да и, как выпадало время, учил парней играть на инструментах – гуслях, гудке, свирели. Это касалось только Глеба с Савватием, у рыжего Осипа был один инструмент – брунчалка. Еще учил парней оружному бою – на ножах, на саблях, с копьями, благо опыт у самого имелся большой. Опять же не всегда учил – когда получалось. Шли ходко, сообразуясь с ходом коняги – малорослой лошаденки монгольской степенной породы, неказистой, но сильной, выносливой и неприхотливой. Лошаденка тянула телегу, в которой лежали музыкальные инструменты, котлы и прочий скарб, который было бы довольно обременительно таскать на себе. Там же держали оружие – самострел, сабли, короткие копья. Как же без оружия в путь? Мало ли… В города почти не захаживали – Раничев на какое-то время спонсировал всю ватагу, очень уж хотелось добраться до орденских земель ну если и не за месяц, так около того. До Грюнвальдской битвы оставалось очень немного времени, очень немного. Почему-то думалось Ивану, что именно к этому сражению и подгадывают неизвестные «фашистские выкормыши» – так он мысленно называл их. Кого – «их»? Знать бы.

Следующий день прошел, как обычно. То есть это Раничев называл про себя – «как обычно» – сиречь, без происшествий. Да и впрямь, кому нужны странствующие скоморохи? Может, и рыскали по лесам шайки, да неохота связываться. Вот только ближе к вечеру…

После полудня Ивана почему-то не покидало такое чувство, что за ними кто-то следит, причем чувство это было таким объемным, значимым, что в него – даже невольно – верилось безусловно. Раничев даже специально отстал, спрятался в кустах, осмотрелся: ага, так и есть – показался из-за ельника конный оружный воин. Вроде бы, на первый взгляд, купец как купец, вернее, торговый приказчик – каурый жеребец, скромный полукафтанец – однако на поясе – нешуточных размеров сабля, вовсе не декоративная, тяжелая, боевая. И у седла саадак приторочен – лук, стрелы, тетива запасная. Нехилое снаряжение, чтоб просто так по лесам шляться. Шмыгнул через кусты к ельнику – и пропал. Один? Чего одному коннику в лесу делать? По всему, должны быть и еще. Иван подождал, затаился… Ага! Дождался-таки! Вот они голубчики… один, два… как там в кинофильме «А зори здесь тихие»? В общем, много… Десятка полтора, а то – и все два. Одеты – кто в чем – сермяги, армяки, кафтанцы рваненькие. Типичные лиходеи, которым, окромя как грабежом, боле и жить нечем. Да, такие лузеры вполне могли и к скоморохам привязаться – терять-то им нечего, а купеческий караван, при всем желании, не потянуть. Вот и решили, видать, напасть на скоморохов. Выгода для лузеров очевидна – караван небольшой, оружных мало, а то – поди – и нет совсем. А вот насчет возможной добычи – не так инструменты, как сами скоморохи – вот они-то главная добыча и есть. Полонить, связать накрепко, продать в Орду – прямая выгода. Правда, риск, риск – не так уж и близко до ордынских пределов, покуда доберешься, триста раз успеют ограбить… да-да, ограбить, почему б не грабить разбойников? Забрать товар – лихо! Прямо классически – экспроприация экспроприированного.

Заметив разбойную банду, Раничев осторожно пошел вперед… четко фиксируя каждое шевеление травы, каждый хруст, раздававшийся сзади и по бокам. Нет, не ушли вражины, ползут, ползут, гады. Ишь, понадеялись на внезапность да на то, что нападут на почти безоружных… Ох, ребята – не напрасно ли? Иван усмехнулся – он даже не сомневался ничуть, чья выйдет победа! А чего сомневаться? С ним десяток скоморохов – людишек тех еще, ко всяком бою привычных. Плюс он сам, боярин Иван Петрович Раничев, человек, тоже в бою не последний. Ну-ка, возьми, за рубль за двадцать! Зубы пообломаешь.

Цепко оглядев местность, Иван сразу же выделил несколько удобных для классической засады мест: заваленный буреломом участок дороги, узость – урочище между двумя крутыми холмами и поросший молодыми дубками овражек. Итак, бурелом? Нет, вряд ли. Если нужно было бы всех убить, пострелять из луков, так лучше места и не придумаешь, а вот для захвата не очень-то удобно – сразу, незаметно, не выскочишь – мешают поваленные стволы. По тем же причинам Раничев отмел и овражек, осталось одно урочище, теснина, заросшая по краям холмов густыми кустами жимолости, малины и дрока. Ага – вот чуть шевельнулась ветка, а ведь никакого ветра не было! Вот блеснул на солнце наконечник рогатины или копья.

Иван сделал вид, что споткнулся, упал в дорожную пыль. Поднялся, делая вид, что отряхивается, дождался, когда подойдет ближе Онцифер Гусля. Тихо, глядя в землю, сказал:

– Впереди, меж холмами – засада. Будьте готовы.

Онцифер кивнул – принял к сведению. Остановившись, с руганью подозвал Кряжу – невысокого, крепкого, вполне оправдывающего свое прозвище, парня с круглым добрыми от природы лицом:

– Ты куда гусли сложил, паря?

– В телегу. – Кряжа пожал плечами.

– В ту, где сырое сено?! Ну и чем думал, мать-ити? Живо иди, перекладывай! – придержав изумленного парня за рукав, Онцифер тихо добавил: – Разберите оружие, впереди, в урочище, ждут.

Скоморох кивнул и, быстро побежав назад, к телеге, закричал:

– Эй, Самсоня, давай-ка посмотрим гудки!

Не «гусли» сказал – «гудки» – то была условная фраза, означавшая крайнюю степень готовности. Не говоря ни слова, Самсон кивнул, и Кряжа, живо забравшись в телегу, сноровисто натянул тетиву самострела специальным блоковым рычагом – козьей ногою. Вещица была полезная, при таком способе зарядки самострел не нужно было упирать в землю, придерживая ногою за стремя.

Телега замедлила ход – к ней, словно бы случайно, подошли скоморохи… Так в урочище и въехали, вместе! Меж холмами было сыро и сумрачно, над головою, касаясь друг друга ветками, нависали кусты. Иван, глядя на остальных, сунул руку под сено, нащупав тяжелую саблю. И вовсе не чувствовал себя дураком. И что с того, ежели показалось? Очень даже неплохо. Подумаешь, лишний раз перебдели! Лучше уж так, чем стать легкой добычей, позволить кому бы то ни было захватить врасплох…

– Фью-у-и-и-и! – Резкий разбойничий посвист разорвал тишину, кусты затрещали, и в расщелину посыпались вооруженные мечами и короткими копьями люди… сразу же нарвавшиеся на достойный отпор!

Раз! – ловко взмахнув саблей, ранил нападавшего Кряжа.

Два! – Онцифер Гусля лихим выпадом поразил вражину мечом.

Три! – Самсон, не слезая с телеги, просто-напросто подставил копьецо – насадив на него прыгнувшего сверху разбойника, словно на вертел.

Иван, естественно, не отставал от других – вертел саблей, словно мельница крыльями – место было узкое, только так и действовать. Один заорал, второй, третий – полетели по кустам кровавые брызги – Раничев не зря слыл умелым рубакой, слава богу, давно уже приобрел в этом деле кое-какой опыт, иначе давно бы сложил буйну голову либо при обороне Мосула, либо в битве при Анкаре, либо в какой-нибудь местной и не столь известной историкам сече. Остра была сабелька, тяжела, такой рубить легко – лишь замахнись да придай клинку нужное направление. Ага! Вот тебе, вот! Бросив взгляд вверх, Иван вовремя заметил, как с обеих сторон прыгнули на него лиходеи. Пожав плечами, Иван просто отпрянул в сторону – и нападавшие гулко ударились головами. А тут и Иван подоспел, не дал прийти в себя, нанес два удара – больше и не потребовалось, большинство разбойников были без кольчуг, налегке, видать, решили, что легко справятся с малочисленною ватагой. Ан не тут-то было!

Уже, стеная, валялись на земле неудачливые бандиты, кое-кто торопливо лез прятаться под телегу, Самсон уверенно поразил его копьецом. Раничев с тревогой посмотрел на своих парней: вроде все живы, даже не ранены, лишь Савва держится за предплечье. Ладно, потом перевяжем, а сейчас… Нападение быстро выдыхалось. Враг, почувствовав и быстро сообразив, что жертва оказалась не такой уж и беззащитной, а внезапности нападения, по сути, и не было, сыграл отбой. Впереди, там, где дорога расширялась, выходя в долину, показался какой-то высоченный мужик с длинной рыжей бородой, одетый в легкий шишак и ярко начищенную байдану – кольчугу из крупных плоских колец, раскованных в виде шайб. Вещь, спору нет, красивая, но в бою не очень надежная – плоские кольца слабо держали удар, не говоря уже об уколах. Похоже, это и был разбойничий предводитель. Завидев его, Кряжа, не теряя времени, прыгнул в телегу и, выхватив настороженный самострел, уверенно пустил стрелу – насквозь пронзившую атамана вместе с его байданой. Такой звук был, словно бы вскрыли консервную банку. Оставшиеся в живых разбойники не сразу и сообразили, что случилось с их вожаком. Вот, только что стоял… И вдруг повалился, орошая траву алой, хлынувшей изо рта кровью. И главное, не подходил к нему никто, и стрела не торчала из тела.

– Самострелы! – запоздало крикнул кто-то из лиходеев. – Самострелы у них! Спасайтесь братцы!

Бросив убитых и раненых, разбойники исчезли в лесу.

– Н-да-а. – Подойдя к Раничеву, Онцифер наклонился, вытирая об траву окровавленный меч. – Ну и глаз у тебя, боярин! Я-то уж на что опытен, а ведь не заметил аспидов.

– Привычка. – Иван улыбнулся и поискал глазами своих. Ага, вон они, уже на солнышке, в долине. Сидя в траве – писец Глеб деловито перематывает тряпицей правую руку Саввы, тот кривится, но молчит, терпит. А Рыжий-то ухахатывается, хвастает:

– А я ему – рраз! А он… Ну, думаю, все…

Иван подошел ближе:

– Что там у вас?

– Савву копьем ранили.

– А ну-ка…

Присев, Раничев велел Глебу размотать тряпицу и внимательно осмотрел рану. Слава богу, ранение оказалось пустяковым – конец копья, раскровянив предплечье, скользнул по кости. Болезненно, но не смертельно.

– Ну до свадьбы заживет. – Иван подмигнул бледному, как полотно, Савве. – Повезло тебе, парень.

Глеб снова принялся забинтовывать, умело накладывая витки один за другим. Раничев даже поинтересовался:

– Ловко у тебя получается? Где научился?

– В монастыре. – Писец улыбнулся. – Да и так, странствовал.

Вообще, этот скромный сутулый парень с некрасивым лицом и вечно скорбным взглядом по-прежнему оставался для Раничева во многом загадочным, в отличие от того же Осипа Рваное Ухо или, уж тем более, Саввы. Глеб ничего о себе не рассказывал, вообще разговаривал редко, больше молчал, а его историю Иван знал с чужих слов. Авраамий поведал вскользь, что его писец лет пять назад странствовал по ливонским городам – сопровождал хозяйские товары, да отстал от своих, отбился – и, претерпев немалые трудности и лишения, все же сумел вернуться в русские земли. Интересно, наверное, было бы послушать, да только парень ничего не рассказывал, замыкался в себе да часто-часто крестился, видать, хватил горя у немцев. Ну зато язык выучил – все польза.

Схоронив трупы, и свои, и чужие – а как же? хоть и разбойники, а все же люди – принялись думать, что делать с ранеными? Естественно, речь шла вовсе не о таких, как Савва – у того что, считай, царапина, но ведь были и другие – двух скоморохов так уделали, хлопот не оберешься. Один был навылет ранен в грудь и – раз еще жил, значит, копье не задело сердце, другому пробили голову. Да и вражина один валялся, держался за живот, стонал, видать, плохо было бедняге. Иван пытался его разговорить, узнать, что за шайка, – тщетно. Раненый лиходей лишь смог кивнуть головой, когда Раничев прямо спросил: а не собирались ли разбойнички захватить скоморохов в плен, чтоб потом запродать ордынцам? Ну, ясно, этого и хотели, гадать нечего.

– Где скрываетесь, в лесах? – не отставал Иван.

– У-у-у! – Разбойник стонал, грызя зубами землю. Вряд ли от него можно было чего-то добиться. Раничев махнул рукой, пытаясь рассуждать логически: напавшая на скоморошью ватагу шайка явно относилась к числу небольших, местных, что, пользуясь политической неразберихой, вовсю промышляли на границе Литвы и Верховских княжеств. Да вряд ли их много, было бы много – не справились бы, да и те не выбрали бы для нападения столь рисковый, но в общем-то, верный способ. Если б не внимательность Раничева, еще неизвестно бы, кто победил. А так, конечно, судьба была явно не на стороне искателей удачи – атаман погиб, перебито полшайки, долгонько остальным придется зализывать раны, долгонько!

Оп!

Краем уха услышав характерный свист, Раничев проворно повалился в траву. Длинная стрела из крепкого ясеня, дрожа, впилась в соседнюю березу. И тотчас же где-то рядом, в кустах, послышался вскрик. И тут же оборвался хрипом.

Привстав, Раничев махнул рукой, и все залегшие в траве скоморохи, поползли к кустам, окружая неизвестного стрелка, скорее всего, кого-нибудь из остатков разгромленной банды. С нехорошей ухмылкой Кряжа вновь зарядил самострел, прицелился на внезапно донесшийся шум…

– Не стреляйте! – Из малинника, подняв руки ладонями верх, выбрался высокий темноволосый парень с длинными черными волосами. Странно знакомый парень, где-то Иван его уже видел, и не так давно.

Поглядев на Раничева, незнакомец – нет-нет, знакомец! – вдруг улыбнулся, оправив широкую, складками, рубаху. – Ну здрав будь, боярин. Наконец-то догнала.

Догнала?

Раничев хмыкнул. Ну конечно… Еще б не знакомый. Та самая девица, что пыталась напасть на их обоз еще там, дома… Ульяна.

– Узнал. – Девчонка тряхнула волосами. – Там, в кустах, один черт. Выцеливал тебя. Сильный. Пришлось убить.

Ульяна вытащила из-за пояса окровавленный нож и, наклонившись, спокойно вытерла его о траву.

– Гляди-ка, – перешептывались скоморохи. – Девка!

Иван окинул девушку пристальным взглядом.

– Как ты узнала, куда мы едем? И зачем догоняла?

– Проследила, не так-то и трудно, – усмехнулась Ульяна. – А зачем догоняла… Боярин, возьми с собой! Хлопот со мной не будет, обещаю, к тому ж я неплохо владею оружием, умею драться, стрелять из лука, заговаривать кровь. Возьми, а?

И такая жуткая тоска стояла в ее взгляде! Словно у загнанной охотниками волчицы.

– А если не возьму? – Раничев усмехнулся. – Что будешь делать?

– Честно?! – Девчонка сверкнула глазами. – К разбойным прибьюсь. Найду ватажку посильнее – и прибьюсь.

– Не боишься?

– Отбоялась уже свое… Знай, боярин, назад мне дороги нет. Никто не ждет, не держит, никому я не нужна… как и мне – никто.

Иван хмыкнул и пожал плечами:

– И что с тобой делать прикажешь? Взять?

Он обернулся к скоморохам:

– Ты бы как поступил, Онцифер?

Скоморох задумался, почесал затылок, потом буркнул:

– От девок в пути одна обуза.

– Ах, обуза!

Одним прыжком Ульяна очутилась напротив Гусли. Нагнулась, подхватила с земли копьецо, поднатужилась и – хрясь! – переломила через колено.

– Сильна, – уважительно покачал головой Глеб.

– А ну! – Девчонка протянула скомороху обломок копья, себе же взяла другой. – Сейчас посмотрим, кто кому обуза? Бейся, если не трус!

– Стоп! – живо вмешался Раничев. – Опусти палку, дева. Кому сказал?! А ты, Онцифер, отойди в сторону, ишь, бороду распушил.

– Да ты что, за меня боишься, боярин? – обиженно возопил скоморох.

– Конечно, боюсь. Я видел, как она бьется.

– Ты, никак, ее взять решил?

– Наверное. – Улыбнувшись, Раничев положил руку на плечо скомороха. – Друже Онцифер, мне ведь еще по немецкой земле странствовать. Лишний клинок и пара острых глаза – вовсе не лишние. Так что прошу любить и жаловать. – Он картинно отвел руку. – Девица Ульяна. Прошу не приставать – чревато!

Немного погудев, скоморохи махнули рукою – в конце концов, главным-то здесь был боярин Иван – раз уж он решил взять с собой приблудную весьма подозрительную девку, что спорить?

А Ульяна обрадовалась, низко поклонившись Раничеву, заняла место в середине, знала, что присматриваться к ней будут, так чтоб меньше шеями ворочали. Никаких хлопот, конечно, не доставляла, шла себе и шла, как и все остальные. Даже наоборот – помогала Глебу перевязывать раненого Савву. Кандидат в послушники поначалу чурался девчонки, а потом ничего, привык, улыбался даже.

– Тю, наш-то тихоня как расцвел! – на ходу бросил Савве Осип Рваное Ухо. – Чую, скоро в одном шалаше спать будут…

Оп! Раничев даже не заметил, какой прием применила Ульяна, а только Осип вдруг полетел вверх тормашками прямо в глубокую, случившуюся на пути, лужу.

– Предупреждаю сразу, Рыжий, – холодно ухмыльнулась дева. – Оскорблять себя я не позволю. Помалкивай, иначе и второе ухо порву!

– Ах ты… – Сидя в луже, Осип обидно ругался. Правда – негромко, видать, внял сделанному предупреждению. Ну еще бы, парень-то был не дурак – к чему скрести на свою шею?

А скоморохи ржали, что твои кони! Ухахатывались. Еще бы – этакая-то развлекуха.

– Вставай, поднимайся, Рыжий! – кричали. – Хватит в луже сидеть.

– Ладно вам ржать-то, – обиженно скривился Осип. Потрогав порты, прошептал со вздохом. – Теперь вот из-за нее мокрым идти. И дернул же черт боярина взять этакую змеюку! Теперь вот ее терпи… Ладно, еще посчитаемся…

Иван посмеялся вместе, покачал головой, и, пропустив скоморохов вперед, придержал идущую вслед за телегой Ульяну:

– Подожди-ка, дева, разговор есть.

Глеб с Саввой тоже остановились, оглянулись – мало ли, прикажет что-нибудь господин?

Раничев махнул рукою:

– Идите вперед, не ждите. Рыжего догоняйте.

– А ты, батюшка?

– А мы никуда не денемся.

Парни ушли, и Иван искоса взглянул на девчонку:

– Вот что, Ульяна. Рыжего ты проучила неплохо, да и стоило, черт побери, но… Помирись. Нечего в отряде раздор да смуту вводить.

Ульяна неожиданно покраснела:

– Да я… я, боярин, и сама-то хотела… да ты вот вперед сказал…

– Ну теперь уж терпи до привала. Но – на привале чтоб замирились, лады?

– Да я ж сказала…

Девчонка не обманула, на привале, после того, как перекусили, улучив момент, поймала Осипа за кустами, схватила за руку:

– Ну не сердись, Рыжик! Ты ведь и сам виноват, первый начал.

– Чего, – Осип отвернулся. – Чего пристала‑то?

– Не сердись, говорю…

– Вот еще, сердиться.

– Ой, а на локте-то у тебя дырка… Давай-ко, заштопаю!

– Дырка? – Осип посмотрел на локоть рубахи, и в самом деле, давно уже изодравшийся. – И без тебя справлюсь.

– Да не дуйся ты!

– Да больно надо!

– Ну хочешь… хочешь, тебя поцелую?

– Ты?! Да упаси, господи!

Вымолвив эту фразу, Осип Рваное Ухо быстро понял, что сказал что-то не то. Ульяна дернула плечом и быстро пошла прочь.

– Эй, постой… Постой же!

Рыжий проворно бросился следом. И не только потому, что побаивался возможной реакции Раничева, хотя и это, что греха таить, сыграло свою роль, но большей-то частью из-за того, что вдруг ощутил, что – совершенно зря – причинил другому боль, как сказали бы святые старцы или тот же Глеб – «оттолкнул протянутую руку».

– Ух, еле догнал…

Осип уселся в траву, рядом с поспешно отвернувшейся от него девчонкой.

– Ну ты это… Того… Давай – мир, а?

– Мир? – Ульяна вдруг улыбнулась. – Давай!

Путешествие выдалось долгим, и слава Господу, что хоть погода благоприятствовала: в пути всего два раза случился дождь, да и тот переждали в Могилеве и Менске, а так почти все время держалось вёдро. Когда вышли лесами на Черную Русь, к Неману, все так же пекло солнце. Завидев реку, путники обрадовались, напоили коня да бросились наперегонки купаться. Все, естественно, кроме Ульяны – та купалась чуть в отдалении, за излучиной, впрочем, не очень-то и стеснялась.

Какой-то крестьянин, видать, из местных, поил на том берегу волов, распряженных с воза, полного душистого сена. Увидав купающихся, улыбнулся, снял шапку:

– Джень добже!

– И тебе добрый день, человече. Сенцо-то как?

– Доброе сенцо. Ужо, запродам в Гродно.

Гродно…

Раничев усмехнулся. Надо же, как далеко добрались! И ведь еще не конец.

– А давайте наперегонки, до крестьянина! – крикнул кто-то из ребят, и все трое, не сговариваясь, вспенили руками воду. Даже Глеб на какое-то время позабыл, что любое соревнование изначально – грех, именуемый гордыней. И между прочим, не простой грех, один из семи смертных.

Эх, как лихо писец кинулся в воду. И плавал, оказывается, неплохо – едва не опередил остальных. Осип уж как старался, а все же едва поспевал за Саввой – у того рука как раз поджила, и уж парень выкладывался как мог. Уступить этому рыжему? Ну уж нет, дудки! Да еще б и писца догнать – хоть тот и шустр. Ну еще раз, еще…

И только брызги заслоняли солнце, и теплая речная вода ласкала тело… И – рраз, и – рраз… Опа! А впереди-то, у песчаного бережка – никого! Ни рыжего нет, ни писца! Отстали!

– Ха-ха! – выбравшись на берег первым, Савва заскакал по песку, поджидая всех остальных.

Селянин, глядя на них, улыбался в длинные седые усы.

– А что дедушка, до города далеко? – спросил Савва.

– Да не так чтоб очень уж далеко, хлопче… Но и не близко. Ежели поспешите, к обедне будете.

– А ты сам-то частенько в город ездишь?

– Да не так уж… Все больше – в замок к господину.

– В замок? Во как! А где замок-то?

– Да на той стороне…

– Где мы, значит. Где-то мост есть?

– Та не мост, бродец. Тут недалече. Эвон, дубраву видите? – Селянин махнул хлыстом. – Вот там он и есть, бродец. Сейчас вот волов напою да двину.

– Ну, Бог в помощь.

– И вам того же, и вам.

– Может, еще и свидимся.

Молодые тела вновь исчезли в реке. Обратно плыли не торопясь, отдыхая. А потом, выйдя на берег, принялись помогать остальным – разводить костер, собирать хворост. Осип прошелся по бережку… и аж побелел, когда, невзначай обернувшись, увидел вдруг, как выходит из воды Ульяна.

– Ух ты! Ну и ну… Красивая…

И вздохнул. И целый вечер сидел спокойно – не кричал, не шутил, не корчил рожи. Лишь, подбрасывая в костер хворост, искоса посматривал на Ульяну. А та сидела молча, бесстрастная, как каменная половецкая баба.

– Ну, братие. – Раничев посмотрел на скоморохов. – Спасибо за компанию, дальше уж мы одни.

– Ой, господине, – покачал головою Онцифер Гусля. – Може, лучше мы с вами? Не так опасно.

– Не опасно? – Иван не выдержал, расхохотался. – Вот как раз с вами-то и опасно! А так… Я – знатный испанский трувер, менестрель, или по-немецки – миннезингер, а остальные – мои толмачи-певцы, приехали вот, развлечь во время великой войны верных вассалов славного Ордена святой Марии Тевтонской. Как думаете, рады мне будут в орденских замках?

Самсон хмыкнул:

– Развлечению всякий рад… Как бы вас вот только не схватили там, как соглядатаев.

– Чьих соглядатаев? Литовских?

– Да хотя бы, господине, и так. Повесят или головы поотрубают.

– Если узнают, – ухмыльнулся Иван. – Да только кто им расскажет?

– Ох, храни тебя Господь, господине. Мы здесь, в Гродно ждать будем. Дай Бог, все хорошо пройдет.

– Хорошо? А как же, Онцифер, а как же?! Сейчас вот менестрелей своих проверю… Эй, парни!

– Да, господине?

Подбежав, все трое поклонились.

– Чего с пустыми руками пришли? – Иван недовольно нахмурился. – Где инструменты? В телеге? Так забирайте… Нет-нет, только не гусли – лютня, свирель… ну тебе, Осип, колотушка… Только помни, колоти редко.

Парни разобрали инструменты, купленные Раничевым еще в Менске, на которых всю дорогу учились играть – в общем-то, если не считать напрочь лишенного музыкального слуха Осипа, получалось очень даже неплохо. На фестиваль «Рок против наркотиков», пожалуй, еще рановато ехать, но в каком-нибудь ночном клубе…

– Начали! – Иван хлопнул в ладоши.

Все трое поклонились. Глеб взялся за длинную свирель, Савва, опустившись на одно колено, пристроил на груди лютню, поднял глаза… И-и-и…

Громыхнул колотушкой Осип Рваное Ухо, нежный звук свирели наложился на томный лютневый перебор, а сверху того – голос Саввы. Надо сказать, довольно приятный такой тенорок.

Пели – естественно, по-немецки, что достали, то есть что удалось купить на листках по дороге на рынках да еще то, что было прихвачено с собой из дому. Раничев не знал ни сочинителя, ни приблизительного мотива, вот и переделывал на свой страх и риск, примерно на мотив «Аббы». В общем, на первый взгляд, выходило неплохо.

– Славно, славно! – одобрительно воскликнули скоморохи. – Жаль вот, не понимаем почти ничего. А мотив славный. И голос… Савушка, после, как все кончится, приходи с нами петь, не обидим! Молодцы парни, даже рыжий – уж такие рожи скорчит, хоть стой, хоть падай! Что и говорить – скоморохи.

– Не, ребята, – подняв вверх большой палец, засмеялся Иван. – Мы никакие не скоморохи, мы – миннезингеры!

Вечером уже остановились на ночлег в леске, не доезжая до Гродно. Чей был лесок, неизвестно, но явно чей-то был, потому опасались – громко не разговаривали, песен не пели, а, наскоро перекусив, улеглись спать. Шалашей не ставили – тепло было кругом, душно даже, укрылись плащами, Ивану же – господину – предоставили было телегу, да тот отказался:

– Лучше с вами в траве посплю – уж так духовито!

И впрямь, вокруг пахло сладким клевером, мятой, высохшей на солнце смолою и еще чем-то таким же успокаивающим и приятным. Вдалеке щебетали ночные птицы, где-то закуковала кукушка – оп, и перестала, видать, спугнул кто-то – а над головою в бездонной черноте неба сверкали большие желтые звезды. Такой же сверкающе желтый месяц зацепился рогом за вершину высокого дуба, благостно было кругом, покойно и чудно.

Раничев невесело усмехнулся: наверное, это последняя такая ночевка – спокойная. Как-то там будет в немецких землях? А ведь скоро уже, скоро… Иван уже почти уснул, как вдруг почувствовал, как кто-то дернул его за рукав, и, вздрогнув, повернул голову. Рука словно сама собой легла на эфес сабли – все спали с оружием.

– Спишь, боярин? – тихо прошептал девичий голос.

Иван улыбнулся: Ульяна.

Спросил так же тихо:

– Чего не спишь, дева?

– Не спится. Отойдем во-он хоть к тому дубу. Только тихо.

– К дубу? Зачем? – скривил губы Раничев.

– Не бойся, боярин, я не стану отдаваться тебе, не до того сейчас. Дело есть посерьезнее.

В приглушенном шепоте девушки слышалась нешуточная тревога.

– Вот как?

Иван быстро поднялся и вслед за Ульяной направился к дубу. Вернее, шел он один, девчонка, убежав вперед, уже поджидала на месте.

– Вот! – Без лишних слов она протянула Раничеву небольшой свиток. – Читай.

Иван развернул лист, встал в лунном свете. Буквы еле виднелись, сливались – Иван нащупал на поясе огниво, зажег трут – написано было достаточно крупно, и теперь можно было прочесть, хотя и с трудом: «Иванко Петров сын Раничев, болярин рязанский, Витовту князю Великому челом бьет и сообщает, что похощет предатися его, Витовта, воле, буде дана будет ему землица со людищи. Рязанского князя Федора язм, Иван, знать больше не желаю, а все, что тайного в его земле деется, обещаю рассказати с толком. Бей, господине Витовт, Рязанцев – момент для того зело удачен. Броды через реки, пути и дорожки язм покажу, как тебе и обещал ранее».

– Что за чушь? – Раничев ошалело помотал головой. – Ты сама-то прочла?

– Я не очень умею.

– Ну и ну…

Иван уселся прямо в траву, будто сраженный молнией. Вот это да! Вот это подстава! И ведь кто-то из своих… и главное – заранее написано было: в пути ни чернил, ни бумаги не покупали. Раничев зло сплюнул… Значит, выходит, кто-то из трех. Глеб, Савва, Осип – кто-то из них предатель! Соглядатай, шпион… чей – гадать долго не надо! Наверняка архиерей Феофан постарался на пару с Феоктистом-тиуном. Подослали своего человечка, гнусы! Ясно, зачем – опорочить Раничева, имя в грязи извалять – а затем убить. Земли-то потом можно и конфисковать в пользу обители. А что? Не впервой… Иван кисло улыбнулся: не он первый, не он последний. Всегда кто-нибудь кого-нибудь предавал и предавать будет. Кто?! Кто же?! А впрочем, что гадать?

– Откуда это у тебя? – тихо спросил он.

– Старик-селянин. Я купалась – он проезжал брод, напугал. Показал письмо – мол, велели отправить. Спросила кто – не сказал. Я выкрала грамотку незаметно. Эх, если б этого старика пытать!

– Ага, пытать, ушлая какая! Мы ведь не на своей земле. Да и старик этот, селянин, давно уже уехал.

– Если б я знала, если б умела читать… Задержала бы – верь!

– Значит, кто-то из трех… значит… – Иван скрипнул зубами. И вдруг Ульяна дернулась к нему, прижала к траве, зашептала:

– Там, за кустами – чья-то тень. Видишь?

Раничев осторожно всмотрелся:

– Да…

– Сейчас я подберусь ближе и…

– Нет. Спугнем. Он же не знает, что мы знаем, что… Тьфу ты, запутался.

– Не знает, что мы нашли и прочитали письмо.

– Правильно. И следит так, на всякий случай. Интересно, какие мысли бродят в его голове?

– Какие мысли? – Ульяна хихикнула. – Да тут долго думать не надо, какие…

– Тогда пускай не разочаруется, пусть получит подтверждение своим пошлым догадкам. Вставай! Обними меня, целуй меня, пусть враг видит! Не бойся, я ничего тебе не сделаю.

– Я не боюсь…

Они поднялись из травы, вышли, нарочно, на самый свет. Раничев ощутил на своих плечах сильные девичьи руки. Сам обнял Ульяну за талию, поцеловал… Хотел просто так, для вида – не получилось! Губы девушки оказались такими сладкими, зовущими, трепетными, что Иван почувствовал, что теряет голову. А Ульяна, не отрываясь, целовала боярина в щеки, в лоб, в шею. Вот на миг отпрянула, через голову сбросив рубашку… а за ней и узкие полотняные штаны. Девичья фигура, тоненькая и стройная, словно светилась в нежном свете луны.

– Угомонись, дева… – простонал Раничев, чувствуя, как ловкие девичьи пальцы расстегивают пуговицы кафтана.

Не выдержав, провел рукой по нежной шелковой коже – кто бы ожидал? – нежно погладил грудь, небольшую, с быстро твердеющим соском. Неужели…

– Возьми меня, – хрипло прошептала Ульяна. – Пусть смотрит…

Иван уже словно бы улетал куда-то, а в нежных, вытянутых к вискам глазах девушки отражались желтые россыпи звезд. Оба медленно опустились…