Последний обоз

О любви и самобульке

Пробираться по бездорожью не просто, даже если знаешь, куда идти. Там, где пеший ящернётся разок да и пролезет, конному требуется свободная от бурелома стёжка. Возку же нужна какая-никакая, но тропа, и прокладывать её — тот ещё труд. Русло Кривражки по берегам густо обросло молодым ивняком. Торвин, Нарок, Зуй и Добрыня по очереди становились в голове обоза, чистили путь, и всё же дело шло медленно, слишком медленно. Око перевалило зенит, но никаких намёков на приближение Торговой тропы не появлялось. Наконец, выбрав место поровнее, Торвин скомандовала привал, а сама собралась на разведку. Перед тем, как уйти, она подошла к Нароку и тихо сказала ему: "Поглядывай. Мы не одни." И, заметив, как её напарник нервно покосился в сторону возка, снисходительно добавила: "Не такое. Обычный человек. И тащится он за нами уже давно." После Торвин ушла, а Нарок остался за старшего, то есть торчать вооружённым посреди лагеря и сторожить кусты в то время, как остальные заняты всякими нужными и полезными делами. Например, приготовлением обеда.

Тёткиёлкины пироги закончились ещё вчера, а остатки зубаточьего мяса подобрались утром, так что на обед было хлёбово. Нарок заглянул в бурлящий над костром котелок — и вздохнул украдкой. Опять речная вода с луком, корешками рогоза и конечно, репой, давно ему опротивевшей, но неизбежной основой любой тормальской еды. И горсточка чёрной муки для нажористости. Эх…

— Не любишь, — грустно и ласково сказала Омела, помешивая в котелке длинной ложкой.

— Ты о чём? — встревожился Нарок.

— Репу не любишь, я же вижу. А что любишь?

Нарок впервые за долгое время всерьёз задумался о том, что он вообще в жизни любит, и вдруг представил себе родную хату, матушку у печи, сестрёнку, склонившуюся над пяльцами. Вспомнил, как бегал с братьями на рыбалку, гонял с друзьями коней в ночное. Как всей семьёй с песнями и прибаутками рубили капусту на заквас, как радовал в хлябь запах яблок в кладовой и аромат капустных щей… В хороший круг их забеливали сметаной, не мукой. Увидев, что он здорово пригорюнился, Омела поспешила спросить:

— Что у тебя дома, в Загриде, едят? По простому, на каждый день?

— Кашу. Или картошечку в печи томят. С молоком. А если нету, то с куриным яйцом.

— Что за картошка?

— Трава такая, у которой корни съедобные, клубеньком. Но понежнее репы, и клубней сразу штук пять у одного куста.

— Земляная груша*, что ли?

— Лучше. У картошки и клубень вкуснее, и ботвы меньше.

— А ещё что?

— Ещё хлеб. Только не такой как у вас, а пышный, с хрустящими корочками. В лесу почему-то даже хлеб не как дома: плотный и репой отдаёт.

— И не мудрено, ведь пареную репу в тесто кладут.

— И тётка Ёлка тоже? — ужаснулся Нарок, — А мне её пироги так понравились!

— Нет, что ты. Тётка Ёлка для нас пекла по-поморийски: с чистой мукой, без опары, да на простокваше. Но у кого ж столько коз и зерна, чтоб эдак-то каждый день? Вы, загридинцы, верно, все богатые…

— Богаты, — вздохнул Нарок, — До подати уплаты.

— Как это? Что такое подати?

— Деньги за пользование землёй, — и, перехватив непонимающий взгляд Омелы, Нарок пустился объяснять, — Земля-то ведь князева.

— Нет, что ты, земля этлова, — возразила Омела.

— Это в Торме. У нас люди, кто хочет на земле дом ставить, пахать-сеять, корову пасти, все платят в княжью казну по серебряной деньге с десятины**. Как поля уберут, приезжает княжий сборщик, и надо, чтоб к его приезду всё было готово. Кто не может уплатить деньгой, платит имуществом, а то и собственной спиной. Я через это дело в гарнизон и попал. У нас неурожай случился два круга подряд: где там денег раздобыть, сами уже мякину ели. А тут как раз в село пришёл гарнизонный вербовщик. Кто согласится пойти служить на десять кругов, тому сразу жалование сулил выдать за пол круга вперёд. Вот я и пошёл, чтобы своих из нужды вынуть.

Омела улыбнулась.

— А я сразу поняла, что ты человек мирный, не воин.

— Это почему? — спросил Нарок несколько обиженно.

— Ты добрый. Вот тётка Лебедь — та воин. Она, знаешь, сама как из стали, и глаза всегда холодные. Её муж, верно, очень смелый человек.

— С чего ты взяла, будто Торвин замужем?

— А вот знаю. У тётки Лебеди на ушке сапожка есть знак: волк и лебёдушка лицом к лицу. Она когда на заимке спать легла, сапоги стянула, а я увидела. У ней муж тормал из рода Волков, а сапожки — мужнин подарок.

Нарок пожал плечами:

— Знаешь, в Приоградье не придают такого значения одежде, как в Торме. Это всего лишь сапоги. А волк с лебедью — клеймо сапожной мастерской Олизара Хорта.

Омела хотела было что-то возразить, но тут сама Торвин вынырнула из кустов и поманила Нарока к себе.

— Обедаем по-быстрому и поднимаемся, — бодро скомандовала она, обращаясь ко всем сразу, — До Торговой тропы отсюда всего пять перестрелов.

А Нароку Торвин показала три стрелы без наконечников, с подкрашенным красной краской оперением.

— Видишь? — сказала она уже негромко, только для своего напарника, — Мне даже вешки расставили. Кое-кто сильно заботится, чтобы мы не заплутали в чаще. Как думаешь, для чего?

— Заманивает куда-то?

— Может быть. А может, наоборот, даёт добрый совет. Я прошлась до места, где Кривражка пересекает Торговую тропу. Нас там ждут, и отнюдь не с калачами. А вот если пойти, как советует наш тайный спутник, мы обойдём место встречи и выйдем прямо к Коштырям. Хотя ходка по кустам из-за этого несколько удлинится. Имей виду, этот путь тоже может завести нас в ловушку. К тому же ребята у брода через Кривражку могут устать ждать и пойти за нами следом. Что скажешь, патрульный? Будем прорываться через засаду или поверим нашему краснопёрому проводнику?

— Ящер его знает, этого доброхота, — сказал Нарок.

— Я б пошёл по вешкам, — вставил своё слово тихонько подошедший к Торвин Зуй, — Тот, кто их ставит, не желает нам зла.

И он показал ещё одну лёгкую стрелу с таким же оперением.

— Эта вешка указала мне заимку, на которой мы провели ночь.

Торвин едва заметно усмехнулась.

— Зуй, иди-ка ты отсюда. Мешаешь воспитывать молодёжь. Мне было интересно, что выберет Нарок: явную опасность или сомнительную помощь. Кстати, напрасно ты не показал мне стрелу вчера. Она наводит на кое-какие соображения.

Как же хорошо было после блужданий по бездорожью выбраться на твёрдую, относительно ровную, а главное — чистую Торговую тропу! Теперь она казалась такой широкой и безопасной, а лежащий за ней Дол — даже приветливым…

Коштырями звался небольшой хуторок, нахально торчавший на открытом месте, прямо меж двух голых холмов. Торжка при нём не было, зато имелся кабак.

— Может, по шкалику за возвращение? — предложил Зуй.

Торвин сперва поморщилась, потом поглядела на едва переставляющих ноги лошадей, проследила за жадным взглядом Добрыни — и вдруг согласилась.

На обнесённом пряслом дворике народу толпилось не меньше, а, пожалуй, даже и побольше, чем на ином торжке. Усевшись на чурбачки, мужики и парни деловито хлебали самобульку из деревянных кружек и неспешно беседовали в пол голоса. Кто-то дрых на лапнике под стеной, с головой накрывшись плащом. Стайка девок с корзинками бродила между людьми, а за ними следом таскалась тощая однорогая коза.

Возок оставили за воротами. Видя, что Тиша с Омелой, усевшись на землю, достают веретёна, Нарок спросил:

— А вы разве не пойдёте?

— Нам не вместно, — испуганно замотала головой Тиша.

— Кабак — для мужчин, — терпеливо объяснила Омела, — Из тёток, бывает, ещё заходят кто поотчаянней, а девке это срам. Да и поколотить могут.

— Кто ж? — удивился Нарок.

— Девки тутошние. Их вон — аж семеро, и все здоровенные. Решат ещё, что мы у них заработок перебить хотим.

— Странно, — сказал Нарок, с сомнением разглядывая бродящих по кабацкому двору девок. Все они выглядели смирно и невзрачно в своих тёмных рогожах, и никак не тянули на разгульных девиц. — Чем же они промышляют?

— Блины продают. С повидлом, с творогом, с рыбой… Это уж так заведено: коли на каком хуторе кабак, ихние девки работают при нём себе на приданное.

— И они не боятся, что кто-нибудь обидит спьяну?

— Что ты, разве кто посмеет? Вон, видишь, за ними следят трое парней? Один у прясла, другой в дверях, и ещё возле бочки стоит, длинный такой. У нас девушки в одиночку нигде не ходят, всегда рядом или отец, или брат, или жених. Сама по себе бродить станет только ведьма или вовсе ракшица.

Поразмыслив немного над услышанным, Нарок решил на всякий случай остаться у возка и в кабак не пошёл. Но стоило ему опуститься на землю рядом с девушками, Омела, мягко улыбнувшись, шепнула:

— Ты с нами не садись, поди хоть на облучок. А то парни задираться начнут, девкой дразнить.

— На вечёрке все вместе сидели — и ничего, — несколько раздосадованно заметил Нарок.

— Так то ж вечёрка, — сказала Тиша, глядя на него жалостливо, словно на неразумного младенца.

Между тем Добрыня показался из дверей кабака с гусём*** самобульки и кружками в руках. Зуй с Торвин уже ждали его возле изгороди. Однако стоило им усесться и разлить поило, какой-то медведеобразный мужик подгрёб к Добрыне и радостно прогудел:

— О, Добрынюшка! Каким ветром? Всё торгуешь?

— А куда ж деваться? Семейство-то кушать просит, — живо откликнулся Добрыня, — Храни тя Маэль, Груздь. Подсаживайся, что ли, к нам.

Мужичище по имени Груздь тут же прикатил себе чурбачок и устроился между Добрыней и Зуем.

— Ну, ваше здоровье!

И все четверо хорошенько приложились к своим кружкам. Добрыня крякнул от удовольствия и поманил к себе рукой одну из девок:

— Ну-ка, подь сюда, славница. С чем у тебя блины?

— С яблоками.

— Давай парочку.

— Мне тож, — сквозь густую бороду прогудел Груздь. Добрыня, не чинясь, заплатил за обоих. — Так что, Добрыня, на Тропе-то спокойно?

— Так себе. Кролики на переправе шалят, Зуй вон стрелу в плечо поймал. Но мы, однако, просунулись без потерь.

— А… Это… Малёк Крольчонок с утреца сюда заходил. Пить не пил, но болтал всяко… Ты, Зуй, смотри за своей младшей в оба глаза. Понял?

Зуй покивал.

— Тогда вздрогнем.

И все снова отхлебнули самобульки.

— Ну а что, — спросил Груздь у Торвин, хитро прищурив глаз, — Совсем мужики в Приоградье перевелись, раз тётки уже по Тропе с копьём шастают?

— Я, уважаемый, не шастаю, а служу, — ответила Торвин, наполняя свою кружку, — А с копьём у нас ходит тот, кто знает, с какого конца за него берутся, и без разницы, что в штанах.

— Это зря. Мужик завсегда сильнее тётки, хоть с копьём, хоть без, — и, отсалютовав поморийке кружкой, Груздь сделал могучий глоток. Торвин незамедлительно последовала его примеру.

— Сила — пустяк, — сказала она, подозрительно блеснув глазами, — Любое дело требует прежде всего навыка и разумения. Вот ты, уважаемый, здоровенный, как конь, а я готова спорить, что поборю тебя хоть на руках, хоть на поясах.

— Ещё чего, с тёткой бороться, — хмыкнул Груздь, — Что победить, что проиграть — всё едино срам.

— Вот потому люди на конях и ездят, а не наоборот, — спокойно подвела итог Торвин и опустошила свою кружку. Добрыня с Зуем, переглянувшись, отодвинули самобульку от неё подальше, а насупившемуся было Груздю Добрыня тихонько сказал:

— Ты её не цепляй, тётка она там или нет, а дело своё знает. Вчера вон неупокоенного в лесу поймала. Теперь мы его в посад везём.

Груздь сразу заинтересовался:

— А на что он в посаде?

— Магам продадим, на опыты. Им ведь тоже на чём-то надо руку набивать, верно? Так что сам понимаешь, раз уж Торвин мертвяка в баранку скрутила, то…

Однако Груздь, захваченный новыми раздумьями, потерял к Торвин всякий интерес.

— Ишь ты, — проговорил он неторопливо, — Магам, значит? И дорого они за такое добро дают?

— Да уж как следует, — с важным видом ответил Добрыня, — Его ловить, знаешь ли, это тебе не в носу ковыряться.

— А… Ну, давайте ещё по маленькой. За прибыток.

Выпили и за прибыток.

— А что, Груздюшко, — спросил Добрыня, — У тебя самого как нынче дела?

— Сына вот женил. Откуп запросили — сплошной разор в хозяйстве, но куда ж деваться, чуйства и всё такое… Так что сам понимаешь…

Добрыня слегка нахмурился, однако ответил, протягивая Груздю кошель:

— Понимаю, не дикий. На тебе молодым на подарки. Но только ты тоже уважь, скажи своим работничкам…

Тут в воротах кабака показался Малёк. Проходя мимо почтенной компании, он поклонился и обронил с самым простодушным видом:

— Дядь Груздь, там у тебя на репище чужие куры роются.

Груздь быстро опустошил свою кружку, поднялся и грозно заявил:

— Пойду гляну, чьи там куры. Бывай, Добрыня. И вы, почтенные, тож.

Уже через миг он решительно топал по Торговой тропе в сторону брода через Кривражку, а за ним как-то незаметно пристроились ещё пятеро крепких угрюмых мужиков.

А Малёк неторопливо проследовал через кабацкий двор и встал у двери, разглядывая окружающих и, вроде бы, совсем не интересуясь Добрыниным возком. Из мешка у него за плечами торчали охвостья десятка стрел с уже знакомым Нароку подкрашенным красным оперением.

— Глянь-ка, — шепнула Омела Тише, кивая на него.

— Знаю, — буркнула та недовольно, — Была б охота на эту бесстыжую морду глядеть.

Однако, понаблюдав украдкой за Тишей, Нарок вскоре стал свидетелем презанятного обмена знаками между ней и Мальком.

Оба неотрывно следили друг за другом, хоть и пытались всячески это скрыть. Постояв немного неподвижно, Малёк достал из-за пазухи пряник сердечком и с многозначительным видом понюхал его. Тиша фыркнула и отвернулась, но продолжила коситься на Малька краем глаза. Он слегка посмурнел, спрятал пряник и неторопливо провёл ладонью по рукаву, украшенному добрым десятком разноцветных нитяных косичек. Одна из плетёночек была пошире и посложнее прочих: на тесьме в двенадцать нитей чередовались белые ушастые мордочки кролика и силуэты птички. Подцепив плетёночку пальцем, Малёк натянул её, словно собрался порвать. Упрямо поджав губы, Тиша придвинулась поближе к Нароку, вытащила из котомки бёрдышко, на котором недавно плела обережку для Вольника, и старательно, напоказ продолжила работу. Малёк засопел от огорчения, вытащил нож, срезал с рукава и сбросил наземь все плетёнки, кроме той, с кроликами. Потом он снова достал пряник и принялся крошить его себе под ноги.

— Ты что творишь, глупая? — испуганно зашептала Омела, — Зачем дразнишь? Заиграет ведь парень, порвёт обережку — назад не совьёшь!

— А пошто он, предатель, батю с дядькой Добрыней о засаде не упредил?

— Он же тебе сказал. Чего сама смолчала?

— Я бате говорила! Будто моим словам кто верит! Малёк охотник, лесной ходок, а я кто? Девка глупая!

— Постой-постой, — вмешался в их разговор Нарок, — Получается, Малёк ещё на вечёрке предупредил тебя, что Кролики нападут на обоз?

— Это не Кролики, — сказала Тиша, густо покраснев и кусая с досады губы, — Старый Кроль не настолько дурён, чтобы своих работничков под стрелы гнать. Он сперва Чину с Мальком заслал поглядеть, кто обоз ведёт. Будь при возке вместо тётки Лебеди какой-нибудь растелёп, тогда б Кролики не звали нас к себе на вечёрку, а сами ещё до утра в гости нагрянули. И стрелять по обозникам никто бы не стал. Они обычно только патрульных бьют, если те ерепенятся. Просто взяли б с дядьки Добрыни отступного за проезд, и всё.

— А кто ж тогда напал на нас при переправе? — спросил Нарок, чувствуя, что в получившейся картинке явно чего-то не достаёт.

— Чужие парни ссамовольничали. Обидно им, видать, показалось, что сестрица Омела с приоградцем милуется. Да ещё и Вольник после кое-кому табачку на хвосты насыпал…

Нарок призадумался. В Тишино объяснение верилось слабо. Подраться из-за девки на кулачках — дело хорошее и вполне понятное. Но чтоб стрелять из-за кустов… Нет, причина была в другом, и этот чумазый мелкорослый парень что-то о ней знал. Пожалуй, с ним следовало потолковать. Но оставлять девушек без пригляда не годилось. Нарок с тоской уставился на Торвин. Она то ли почувствовала его взгляд, то ли всё это время издали наблюдала за ним, и потому почти сразу же вернулась к возку.

— Что, тоже смазка требуется?

— Мне только перекинуться с кое-кем парой слов…

— Топай, нечего оправдываться, — и Торвин с хмурым видом уселась на облучок.

Разом вспотев от получившейся неловкости, Нарок направился к Мальку. Но стоило патрульному зайти на кабацкий двор, парень надвинул шапку на глаза и живо юркнул внутрь заведения.

— Эй, служба! — тут же радостно окликнул Нарока Зуй, — Никак, выпить решил? Иди сюда, угощаю!

Зуй и Добрыня сидели у стены, понемногу "уговаривая" уже второго гуська. Глаза их замаслились, на щеках залёг хмельной румянец. Едва Нарок подошёл, Зуй плеснул в свою кружку самобульки, чуть пригубил и щедро протянул гостю:

— Изволь…

Догадавшись, что отказываться никак нельзя, Нарок принял угощение, глотнул — и закашлялся, едва не выронив кружку. Самобулька, гадина, оказалась куда как крепка! Зуй со смехом перехватил у него посудину и опрокинул себе в рот остатки, а Добрыня сунул Нароку в руки ломоть серого хлеба.

— Закусывай. Без закуси поперву туго идёт.

Нарок поспешно вцепился зубами в предложенную снедь.

— За что ты вдруг Малька бить собрался? — спросил Зуй, заново наполняя кружку.

— И в мыслях не держал. Я поговорить…

Зуй с Добрыней переглянулись и дружно заржали, словно услышали нечто небывало весёлое. Потом Зуй снова сунул едва початую кружку в руки Нароку, а Добрыня со своей стороны протянул кус хлеба.

— Пей давай, чудо загридинское! Угощайся!

Вторая кружка пошла куда легче. В животе приятно потеплело, а мир вокруг заиграл новыми красками. Добрыня с Зуем, добродушно посмеиваясь, принялись наставлять Нарока в лесном вежестве:

— Ты, братец, не пугай людей, не при на них, словно проглотить хочешь. Ежели надо к кому подойти, иди как бы мимо.

— И это… Не таращись своими глазищами прямо в морду, смотри чуть в сторонку.

— Верно Зуй говорит! А ещё вернее — купи пол-гуська, да предложи Крольчонку с тобой тяпнуть. Вот и потолкуете.

Малька Нарок отыскал в кабаке, возле стойки с товаром: кабатчик неспешно наполнял ему кружку. Памятуя о советах Добрыни и Зуя, Нарок сделал вид, что парнем совершенно не интересуется. Он подошёл, достал из кошеля четыре медяка и выложил их рядком на стойку. Кабатчик глянул уважительно, поставил перед ним полувёдерную и посуду. Нарок покосился на стоящего рядом Малька и буркнул:

— Идём выпьем. Угощаю.

Они уселись на лавке у стены.

— Тебе чего от меня надо, чёрная куртка? — едко поинтересовался Малёк.

— Спросить кое о чём хочу.

— Валяй. Может, и отвечу, — заявил Малёк всё так же дерзко и замер в ожидании. От Зуева угощения у Нарока и так уже слегка плыло в глазах, но по лесному обычаю угощать, не прикладываясь самому, не годилось. Поэтому, тяжко вздохнув, Нарок наполнил кружку, сделал из неё добрый глоток и протянул Мальку.

— Ты уже давно тишком идёшь за обозом. Для чего? Своих наводишь?

Малёк сделал пару хороших глотков, ответил сквозь зубы:

— Больно надо. Отец велел вас не трогать.

Нарок, поморщившись, допил остатки и спросил:

— А что ж это было на переправе? Почётные проводы?

— Наши ни при чём. Можешь считать, что с вами пришлые поквитались за наглёж на вечёрке. Твой дружок там отменно постарался.

Нарок снова наполнил кружку, отхлебнул, протянул Мальку.

— А тебе что за печаль?

— Такому, как ты, не понять. Вы, приоградцы, нашим девкам только головы морочите. Играетесь с ними, а женитесь на своих.

— Тогда какой тебе интерес нас, приоградцев, мимо разбойников водить и от нежити прятать?

Малёк грохнул пустой кружкой об пол и сказал нарочито грубо:

— Ты не думай, мне плевать и на Добрыню с его возком, и на тебя с твоим Торвином. Даже если вас всех постреляют, как гусей, не опечалюсь. Но Тишку и её родных в обиду не дам. Хоть она и змеюка. Всё, теперь мой черёд угощать.

И Малёк, отпив из своей кружки, протянул её Нароку. В ней оказалась не хлебная самобулька, а березовица. Нарок возвратил ополовиненную кружку.

— Странно мне, что к нам так прицепились. Вроде, обоз обычный, всё как всегда…

Малёк допил остатки и презрительно усмехнулся.

— Ничего-то ты не ведаешь… Слушай сюда, черная куртка: нынче Добрыня везёт кое-что позавиднее ножей и холстины…

Сказав так, Малёк вдруг уронил голову на руки и заснул сидя. И Нарок внезапно увидел, что паренёк-то совсем зелёный, моложе его самого кругов, верно, на пять. Пусть нахальный, грубый и уже наученный убивать, но ещё маленький, да к тому же какой-то оголодавший и очень усталый. Пить столько хмельного ему явно не следовало. В любом случае он только что произнёс слова, которые наверняка заинтересуют Торвин. Поэтому Нарок с трудом взвалил спящего Малька себе на спину и шатко побрёл вместе с ним на выход.

Попасть в дверь ему, хоть не с первой попытки, но всё же удалось. Куда хуже стало снаружи. Вдруг выяснилось, что кабацкий двор довольно велик и весьма многолюден. В своих бестолковых скитаниях по нему Нарок случайно набрёл на Добрыню с Зуем. Они участливо подхватили Нарока под руки с двух сторон и повели куда-то, но от этого у него только прибавилось хлопот: далеко не всегда добровольные помощники тащили его в одну и ту же сторону, к тому же ворота никак не находились. Зато маневрировать между сидящими на дворе людьми втроём оказалось куда сложнее, чем в одиночку. Наконец, их выручил хозяин кабака: расцепил, по очереди похватал за загривки и вытолкал вон со двора.

Дальнейшее Нарок помнил крайне смутно. Где-то рядом громко ругалась Торвин. Нарок с улыбкой закрыл слипающиеся глаза и пошёл на её голос. Вдруг он ткнулся грудью во что-то большое, мягкое и тёплое. Открыл глаза — и обнаружил перед собой задницу Воробья. "Ах, дружище, как я рад тебя видеть," — с чувством произнёс Нарок, уронил на землю Малька и освободившимися, наконец, руками обнял своего коня и положил голову ему на круп.

Примечания:

*Земляная груша — топинамбур.

**Десятина — около гектара земли.

***Гусь — здесь мера объёма, около 3 л, четверть ведра.