Последний обоз

Опасный груз

"Замри!" — скомандовала Торвин негромко, но таким тоном, что все тут же замерли неподвижно. Сама же стражница, присев на корточки возле возка, принялась внимательно осматривать землю вокруг. "Вот он, наш вор, — сказала она, указывая в пыль у задка, — Ни у кого из нас нет сапог такого размера. Нарок, шлем на уши, оружие на портупею — и за мной."

Вскоре они уже вдвоём пробирались по свежей стёжке прочь от хутора. Торвин шла по следу, а Нарок позади неё изнывал от нехороших предчувствий и внимательно прочёсывал взглядом лес.

— Видишь? — бормотала Торвин на ходу, обращаясь, похоже, не столько к напарнику, сколько к самой себе, — Здесь он шёл, не особо таясь, рубил ветки… А вот отсюда начал осторожничать: веточки уже не ломает, и шаги стал делать покороче… Остановился. Прислушивался к чему-то? Ага, а вот здесь уже точно прятался. Перебежечка… Снова прячемся… Кроличья петля, перебежечка… Опаньки! А вот и он сам.

Это был Груздь. Он лежал неподвижно лицом вниз, раскинув руки, на островке сухой травы. И никаких мешков при нём не наблюдалось. Торвин присела на корточки рядом, разглядывая раны у него на шее, чуть пониже затылка, и на спине, под пятым ребром.

— Ишь ты… Молодец, мальчик. И стрелять умеет, и хозяйственный, стрелы забрал… Или ты девочка? Скорее, девочка, а может, малорослый юноша вроде Малька: следок мелкий и узенький, — поднявшись на ноги, Торвин осмотрелась вокруг, — Ага, а вот это точно мальчик. Сапожки на обоих, между прочим, полянинские, в таких надо верхом, а не пёхом по бездорожью. Тем более с мешком на плечах. Идём, Нарок. Надо поторапливаться, у них где-то рядом лошади.

Полянка, на которой недавно паслись лошади, нашлась довольно скоро. Но выглядела она так, словно помимо лошадей на ней недавно побывал как минимум ракшасий табор: трава была вытоптана множеством ног, кусты изломаны, а в паре мест обнаружились пятна крови.

— Попались ребятки, — сказала Торвин, сделав по поляне пару кругов, — Здесь их нагнали четверо. Стрелок успел кому-то подпортить шкуру, но потом был пойман и, судя по всему, изрядно бит. И всё же его унесли с собой. Его спутнику повезло меньше, вон он, в кустах, с пробитой башкой и уже без сапог. И мешок наш, конечно, тоже утащили. Чем дальше, тем меньше мне всё это нравится. Ходу, Нарок, ходу.

По лошадиной стёжке двигаться было не в пример легче, и Торвин перешла на бег. Вскоре, резко остановившись, она обернулась к Нароку и спросила:

— Чуешь?

— Вроде, горит где-то, — неуверенно отозвался тот.

— Скорее! — и Торвин со всех ног рванула по конскому следу.

Стёжка вывела их к Торговой тропе чуть повыше Коштырей. Из-за холма, скрывавшего теперь кабак, поднимался столб чёрного дыма. Ругнувшись по-поморийски, Торвин устремилась вперёд. Уже на подходе стало ясно, что они опоздали: хутор горел, как факел, осыпая окрестности искрами. Какой-то народ бодро таскал воду из ближайшего ручья, поливая тлеющую траву вокруг.

— Что случилось, уважаемые? — окликнула их Торвин.

На неё только руками замахали:

— Вестимо что: пожар!

И только одна старушка, из-за ветхости не участвовавшая в общей суете, сказала, покачав головой:

— Ах, господа патрульные, что на свете-то деется! Это сам Маэль Груздевых работничков покарал. Совсем изракшасились, гадьё бессовестное: девчонку приволокли в кабак, связанную, всю избитую в кровь… Одета-то она была мальчишкой, но когда её с коня сволокли, шапчонка свалилась, а из-под ней — коса.

— Баба Клаша, то была ракшица, а вовсе не девка, — вставил парень, пробегавший мимо с полным ведром.

— Какое там, — вздохнула бабка, — Обычная девка, только не лесная, а, видать, из полян. Едва наши засранцы её затащили в кабак, прискакали ейные дружки, все на хороших лошадях, да с луками. Такой погром учинили — жуть! Кто был внутри, тех перебили, как гусей, девку свою забрали, да ещё целый мешок добра уволокли. А потом дверь подоткнули и запалили, поганцы, избу. А ведь сушь-то какая стоит! Пойдёт огонь по лесу — быть беде!

Сообразив, что дальше бабка начнёт рассказывать совсем не о том, что ей интересно, Торвин поспешила направить беседу в нужное русло:

— Баба Клаша, а куда поджигатели подевались после?

— Повскакивали на коней — и погнали, лихоимцы проклятые, в Пустые Холмы. Вооон туда!

— Благодарствую, — бросила ей Торвин уже на бегу.

Три лошади поджигателей были подкованы и двигались друг за другом гуськом, так что найти их след не составило труда. Торвин побежала вдоль протоптанной ими тропинки неторопливой и ровной волчьей рысью: между холмами, затем вверх, вниз, и снова вверх… Нарок взмок, запыхался, устал, как собака, и уже задумывался над тем, очень ли позорно будет попросить Торвин сбавить ход, или лучше просто молча немного поотстать. Вдруг Торвин замерла на месте и вскинула руку. Нарок тут же остановился и уперся ладонями в колени, с трудом переводя дух. "Не пыхти!" — шёпотом прикрикнула на него Торвин. Некоторое время она внимательно вслушивалась в вечернюю тишину, потом знаком приказала напарнику оставаться на месте, а сама сперва на четвереньках, затем и вовсе ползком поднялась на вершину холма. Там она быстро осмотрелась по сторонам, встала на ноги и, стукнув кулаком по ладони, раздосадованно воскликнула: "Ящер задери, опять опоздали!"

Они все были тут, в заросшей чахлым ольховником лощинке между холмами: трое парней и худенькая девушка в зелёном мужском полукафтане. Их лошади спокойно паслись на отдалённом склоне. Издалека можно было подумать, что люди просто легли отдохнуть, притомившись в пути. Вот только никто не сторожил лагерь, и вместо костра посреди него лежал пустой мешок да серой змеёй вилась по траве размотанная полуштука некрашеного полотна.

— О Маэль, — прошептал Нарок, выглянув из-за плеча Торвин, — Как мы его теперь поймаем?

— На живца, — хмуро ответила Торвин, — Сейчас нежить нажрался и спит где-нибудь поблизости, но вскоре он снова проголодается. И попрётся на охоту по ближайшим хуторам. А виноваты в этом будем мы с тобой. Вернее, я, потому что во-первых, позволила Добрыне приволочь мертвяка в обжитые места, а во-вторых, оставила возок без надзора. И я намерена как можно скорее исправить свой промах.

Выбрав засохшую на корню ольху, Торвин срезала с неё пару подходящих веток, одну из которых расщепила пополам, а другую грубо обтесала в виде четырёхгранного веретёнца. В каждой половинке на гладкой стороне она проковыряла по небольшой выемке, и к одной из них прорезала небольшой треугольный расщеп. Надёргав сухой травы, дощечку с расщепом Торвин положила на неё сверху, прижала ногой, вставила "веретёнце" в выемку, а потом взяла лук. Тетивой она обернула своё "веретёнце" посередине, а верхний его конец накрыла второй половинкой ветки, тоже вставив его в выемку. И начала водить луком взад-вперёд, словно смычком, вращая "веретено" меж двух дощечек. Довольно скоро из расщепа потянулся первый дымок.

— Ух ты, — сказал Нарок, — здорово. А у нас пруток просто между ладонями трут.

— Растопку тащи, — отозвалась Торвин, не прекращая работы, — И приготовь место под костёр.

Вот так получилось, что вместо гостеприимного дома дядьки Зуя Торвин с Нароком коротали ночь у костра в Пустых Холмах. На самом деле, Холмы оказались не такими уж и пустыми: в ольховнике перекликались ночные птицы, а возле тел убитых нежитем людей слышалась оживлённая звериная возня. Торвин молча вытёсывала из свежесрезанной толстой тычки что-то вроде копья, только наконечник у него был раздвоенный, широкой вилкой.

— Это зачем? — тихо спросил Нарок, — На ухват похоже.

Его собственное точно такое же двурогое копьецо было уже готово, заточено и для прочности обожжено на костре.

— Это и есть ухват. Из нашей прошлой стычки с нежитем я поняла, что сражаться с ним не нужно. Мы пойдём другим путём: я постараюсь зацепить его за шею и прижать к земле, а ты руби на куски, и кидай в костёр. Только руками ничего не трогай, работай тычкой. Прижал — отрубил — в костёр. Понял?

— Угу. А почему ты так уверена, что он придёт? Вдруг ему вздумается сразу пойти по хуторам?

— Едва ли он способен соображать, как человек. Добрыня говорил, им сейчас движет только голод. А это значит, что он непременно притащится на запах живой силы, — сказала Торвин, — Вот он, слышишь?

Лошади на склоне холма внезапно всполошились и ускакали прочь, птицы в дальнем ольховнике испуганно притихли. Охота на нежитя началась.

Патрульные вернулись на Зуеву горку только под утро, потные, грязные, перемазанные сажей, дико уставшие, но выполнившие задуманное сполна. Не та, правда, это была победа, о каких со смаком рассказывают в кабачке за кружечкой пива. Просто работа, тяжёлая, мерзкая, оставившая неприятный осадок в душе, но необходимая. Когда после они, затушив костёр и заложив кострище дёрном, шли в потёмках назад, к Торговой тропе, Нарока посетила грустная мысль, что на долю Торвин и прочих старших патрульных, верно, выпало много подобных бесславных дел. О них не вещают гарнизонные вербовщики и не травят байки ветераны, но они являются неотъемлемой частью службы любого стража. А ещё Нарок впервые со дня выезда за Ограду почувствовал себя действительно напарником Торвин, а не обузой, от которой одно беспокойство и лишняя суета. Напарник — не просто тот, с кем таскаешься в патрули, это человек, от которого в миг опасности зависит твоя жизнь. Понятно, что Торвин поначалу придирчиво приглядывалась к нему. Теперь незримая стена между ними исчезла, и Нарок больше не ощущал себя рядом с Торвин бестолковым растяпой, он точно знал: старшая ему доверяет.

На подходе к Зуевой горке оба патрульных уже еле переставляли ноги. Тем приятнее было узнать, что на хуторе их ждали: Добрыня торчал на облучке возка, настороженно вглядываясь в предутренний лес, а на крылечке дымил трубочкой дядька Зуй.

— Фух, ну, слава Небесным Помощникам, — сказал Добрыня, — Что нежить?

— Упокоился, — вяло отозвалась Торвин, — Подробности завтра.

— Давайте-ка в дом, — позвал Зуй, — Омела с матерью вам пирогов напекли.

Пироги выглядели так аппетитно… Усевшись за стол, Нарок схватил один, откусил — и едва сдержал вздох разочарования: начинка в них была из пареной репы. Торвин дружелюбно усмехнулась, увидев выражение его лица:

— По-моему, репа всё же лучше, чем жареный нежить, — и добавила уже серьёзно, — Спать ложись, утром пожуёшь. Надо хоть немного отдохнуть перед дорогой.

Сама Торвин есть не стала. Наскоро умывшись, она ушла за занавеску, на женскую половину избы. А Нарок побрёл в овин, на солому. Впрочем, сразу заснуть не получилось. Заскорузлая от пота одежда неприятно холодила и царапала тело. Решив, что из двух зол следует выбрать меньшее, Нарок вытащил из седельной сумки уже раз использованную смену белья. Даже она была чище, чем то, что побывало на нём сегодня. Оставалось сделать последнее усилие: дойти до козьего водопоя и хоть немного вымыться.

Не успел он ступить на козью тропку, знакомый голос окликнул его тихим шёпотом:

— Удачник! Не ходи туда, не надо. Пойдём, я покажу хорошее место.

Омела цепко ухватила его за запястье и потянула за собой.

Место и впрямь оказалось замечательным. Позади Зуевой горки козий ручей расширялся во вполне пристойную речку. У её берега были поставлены мостки, дно возле них очищено от водорослей и ила, а вокруг, скрывая пляжик от посторонних глаз, стояла густая стена рогоза. У берега Омела сняла платок, развязала гашник поневы, сбросила её на траву, и следом стянула с себя рубаху. А потом обернула косу вокруг головы и закрепила гребнем. Нарок неловко застыл на месте, боясь дышать и не веря собственным глазам. Девушка была хороша, словно этла из сказки, и совсем не стеснялась своей наготы. Присев на мостках, она сперва осторожно потрогала поверхность ручья ладонью, затем легко соскользнула вниз, и уже стоя по плечи в воде, обернулась:

— Тёплая. Иди скорее.

Нарок, как зачарованный, шагнул в воду по щиколотку. Омела беззвучно рассмеялась, выбежала к нему навстречу, оттолкнула на сухое и принялась стаскивать с него одежду.

— Снимай, глупый, всё снимай, — приговаривала она при этом ласково, — не высохнет же до утра…

— Что ты такое делаешь?

— Я? Хочу получше рассмотреть своего милого, — руки девушки гладили его тело нежно и настойчиво, заставляя забыть обо всём на свете, — Какой ты красивый… Верно, многие девки говорили тебе об этом?

— Ну… вообще-то, нет…

— Значит, я буду первая. Что же ты замер? Иди ко мне, ты ведь хотел быть моим милым. Или я тебе больше не нравлюсь?

— Слишком нравишься! И зачем-то меня дразнишь.

— Я тебя не дразню, а люблю, — жарко прошептала она ему на ухо, — Иди ко мне, милый, иди…

Проснувшись поутру в Зуевом овине, Нарок с волнением и трепетом вспомнил всё, произошедшее ночью между ним и Омелой, и крепко задумался. Было? Не было? Вдруг это лишь навеянный усталостью и зовом плоти сон? Но одежда была мокра от росы и речной воды, а ладони ещё пахли её кожей. Или просто лесной травой?

Но как бы там ни было, следовало собираться в путь. За стенами овина уже бурлила жизнь. На дворе Добрыня, позёвывая, без спешки запрягал Каравая. В клети Омела с Тишей под присмотром мамаши, тётки Зуихи, доили коз. Проходя мимо, Нарок остановился на миг у двери, чтобы внимательно посмотреть на Омелу, надеясь увидеть какую-то важную подсказку или знак. Но она выглядела совершенно обычно, и так же, как всегда, скромно улыбнулась ему из-под платка.

Торвин тоже выглядела, как обычно: бодрая, чистая, подтянутая и застёгнутая на все пряжки. Словно не было вчерашнего сумасшедшего вечера, убитых разбойников, беготни по холмам, жуткой расправы с нежитем…

— Что за нестроевое состояние? — рявкнула она строго, стоило Нароку высунуть нос на двор, — Согласно уставу, патрульный должен носить форменную одежду и амуницию чистой, аккуратной и хорошо подогнанной, а так же поддерживать внешний вид, вызывающий уважение у сослуживцев и гражданских лиц. Живо приведи себя в порядок и займись лошадью. Через две склянки выезжаем.

И Торвин поставила на крыльцо "склянку" — небольшие песочные часы. "Ну вот, опять обращается со мной, как с нерадивым учеником, — раздосадовано подумал Нарок, — Она сама вообще устаёт хоть когда-нибудь? Ошибается? Сомневается? Или это всё не про неё, потому что не по уставу?" Однако вслух ничего не сказал. Всем новобранцам известно, что приказы старших обсуждаются, но только после их исполнения. А песочек уже сыпался, причём довольно быстро.

Имелась у Нарока и ещё одна причина поторопиться: до отъезда следовало непременно успеть поговорить с Омелой. Поэтому, наскоро отряхнув Воробья от сена и пыли, Нарок шлёпнул ему на спину седло, конской щёткой чуть смахнул мусор со своей куртки, влез в портупею, напялил шлем, и, убедившись, что ещё пол-скляночки в запасе имеется, рванул к козьей клети. Однако там его ждало разочарование. Ни коз, ни девушек нигде не было видно, только Малёк уныло ковырял вилами навоз. И, опираясь на такие же вилы, в дверях с весьма хмурым хмурымn выражением на лице стоял дядька Зуй.

— Не ищи её, — сказал он Нароку, не позволив тому даже рта раскрыть, — Оставь девку в покое.

— Дядька Зуй, я…

— Послушай, Нарок, ты нормальный парень, но не ровня Омеле. Ты — приоградец, княжий человек, а она — простая лесовичка. Ты забудешь её, едва вернёшься в свою крепостицу и наденешь чистую рубашку, а она будет надеяться и ждать. Возможно, даже вздумает самовольничать и откажется стать женой того, кого я выбрал для неё. Так что уезжай, и не обещай ничего моей неразумной дочери. Просто исчезни из её жизни.

— Я не могу так поступить, потому что действительно люблю Омелу. Я знаю, у вас положено давать за девушек откуп. Назначьте любой! Сейчас я беден, как храмовая мышь, но за хлябь непременно заработаю денег, буду беречь каждую медяшку, и к травоставу…

— Приограцы почти все так делают: обещают золочёные пряники, а сами уходят и уж не возвращаются. Что им наши девки? Для Омелы будет лучше войти в справный тормальский дом второй женой, чем остаться засидкой, ожидая несбыточного. Подумай об этом. Если ты действительно её любишь, то, верно, не пожелаешь ей доли никчёмной вековухи.

Нарок зажмурился на миг, собираясь с мыслями, а потом сказал, глядя Зую прямо в глаза:

— Прошлой ночью мы с Омелой были вместе. Как муж и жена.

Вопреки всем его ожиданиям, Зуй отозвался совершенно спокойно, даже доброжелательно:

— Вот и хорошо. Дети княжьих стрелков обычно сильные и здоровые. А если родится сын, для Омелы он станет большой утехой.

— Да только будет ли она счастлива? — воскликнул Нарок, невольно горячась и теряя терпение, — Дядька Зуй, Омела ведь дочь тебе, а не раба! Почему не спросить, чего желает она сама? Разве вправе ты решать её судьбу?

В ответ Зуй кивнул спокойно и уверенно.

— Вправе. Покуда я ещё хозяин на своём хуторе, мне решать судьбу всего живого и неживого на этом дворе, и мне нести за всё здесь ответ. Ступай своей дорогой, Нарок-загридинец, тебя ждут.

Торвин и в самом деле уже ждала и даже собиралась хорошенько отчитать своего младшего за медлительность и разгильдяйство, но увидев, с каким лицом он вернулся к возку, сказала только:

— По коням. Пора выдвигаться.

Нарок кивнул и полез в седло, позабыв затянуть подпруги. Седло, конечно, съехало набок. Добрыня при виде этого насмешливо хмыкнул в усы, а нарисовавшийся у ворот Малёк и вовсе заржал в голос, но Нарок, всегда так забавно смущавшийся в подобных случаях, в этот раз не покраснел и не стал сверкать на насмешников глазищами, а просто молча переседлал коня. И Воробей, против обыкновения, даже не попытался цапнуть хозяина или отмахнуть по нему задней ногой.

Возок в сопровождении всадников выехал со двора и вскоре скрылся в лесу за поворотом стёжки. Малёк задвинул на место жерди ворот, поглазел немного вслед уехавшему обозу, затем шумно почесал за ухом и побрёл через кусты к мосткам, туда, где Тиша с Омелой полоскали бельё. Пора было глянуть, всё ли у них в порядке, и проводить домой. А заодно помочь им собрать коз.

Ещё издали он услыхал, как девчонки болтают и смеются за работой. Беззвучно выглянув из зарослей рогоза, Малёк стоял некоторое время тихо и неподвижно, прислушиваясь к их голосам. Не слишком-то ему хотелось вести их обратно на хутор, к нежданным новостям, однако деваться было некуда. "Эх, чему быть — того не миновать," — подумал, наконец, юный ходок. Он хрустко сломал пару сухих стеблей и позвал грубовато:

— Эй, клуши! Чего раскудахтались? Погнали коз домой, там дядька Зуй до вас пару слов имеет.

Тиша игриво улыбнулась и напустила на себя таинственный вид. "Дурёха, — подумал Малёк с нежностью, — А Омелку, конечно, жаль. Ну так вольно ж ей было с чужаком заигрывать. Смотрела бы лучше на своих. Потом, за Молодым Хорьком ей всяко будет лучше, чем одной. Поплачет чуток — и привыкнет." Однако сам становиться вестником перемен в девичьей жизни Малёк не собирался. Едва войдя на двор, он прихватил топор и живо смотался в сторону дровницы.

Омела окинула глазами опустевший хутор и с удивлением спросила отца, чинившего на крыльце старую сеть:

— А где ж обоз?

— Съехали, — отозвался Зуй, не поворачивая к ней головы, — Им поторапливаться нужно: Добрыня сказывал, завтра к вечеру хлябь пойдёт.

— И даже не попрощался, — проговорила Омела упавшим голосом.

— А кто ты есть, чтоб с тобой раскланиваться? — всё так же спокойно и равнодушно сказал Зуй, — Вот станешь хоть меньшицей при справном хуторе, тогда пойдёт иной разговор.

— Так рубаха же… Я Удачникову рубаху стирать забрала. И подштанники.

— Это ничего. Тряпьё в хозяйстве всяко пригодится. Отдай Тишке корзину, барахло она и одна развесит. А ты ступай к себе. Приоденься, морду умой. Нынче вечером у нас гости будут, Старый Хорь с сыном. Сговариваться о тебе, никчемухе, желают.

Швырнув наземь корзину с мокрым бельём, Омела бегом кинулась к крыльцу, упала перед отцом на колени:

— Батюшка, родненький, не отдавай им меня! А будешь неволить — совсем с хутора уйду!

Зуй на все эти крики со слезами и бровью не повёл.

— Цыц, дура, — сказал он спокойно и веско, — После благодарить станешь. А Нарока своего беспутного забудь. Нужна ты ему, как пролитая вода. Он сам говорил, что приоградские девки в постели много слаще лесных.

Омела, вдруг отвердев лицом, вскочила на ноги и как-то по-особенному улыбнулась. Заметив эту странную перемену, Зуй нахмурился:

— Смотри мне, чтоб при гостях без пакостей! Куда?

Однако строптивая дочь уже метнулась в дом через чёрный вход.

После, развесив стиранное и тихонечко проскользнув на бабью половину, Тиша отыскала сестру перед раскрытым сундуком с приданым. Вытащив лучшую из своих рубах, ту, что заботливо расшивалась для самого важного дня в девичьей жизни, Омела подбирала к ней яркую шаль. В наивной надежде, что гроза каким-то неведомым образом прошла стороной и теперь всё будет хорошо, Тиша обняла её за плечи и прошептала:

— Ах, сестрёнка… Скоро счастлива будешь…

Омела стряхнула с себя Тишины руки и недобро рассмеялась.

— Что, удобно-то сестру-засидку за Хорька спихнуть, чтоб перед людьми не позорила?

— Он, вроде, мужик неплохой, — попятившись, испуганно пробормотала Тиша.

— Вот сама за него и иди. А я… О, я им всем покажу, как мне голову морочить! Сама приду к Нароку в дом и коснусь очага!

— Так нету ведь у патрульных своих домов, в казарме он живёт.

— Значит, к этлову очагу вместе пойдём!

— И потом, отец же сказывал, у Нарока другая девка есть, приоградская…

— Враньё. Не стал бы Нарок зря про девок болтать. Да и не было у него ни одной, я-то знаю.

Проезжая мимо пожарища, черневшего на месте Коштырей, Торвин заметила, что рядом с ним уже во всю строится новая изба.

— Похоже, местные не останутся по нашей милости без самобульки. Пустячок, а приятно, — сказала она, надеясь немного разбавить повисшее в их компании унылое молчание. Однако Добрыня только вздохнул в ответ, Нарок же, похоже, даже не услышал её слов. Он вообще за весь путь от Зуевой горки до Коштырей не издал ни звука и ни разу не поднял глаз от гривы Воробья перед собой.

— Так, хватит выискивать у коня блох, — заявила Торвин решительно, — После торжка при Оленьей горке нам предстоит свернуть с Тропы и углубиться в Змеиное урочище. Скажи мне, Нарок, знаешь ли ты хоть что-нибудь о змеелюдах? И что именно?

— Сказку о Золотой Змейке, — вяло отозвался он.

Торвин вздохнула:

— Как того и следовало ожидать. Выкинь из головы этот бред. На самом деле змеелюды не имеют ничего общего с принцессой из сказки. Прежде всего — они и не змеи, и не люди. И уж тем более не оборотни. Это ящеры. Они, действительно, разумны и владеют способностью передавать мысли на расстоянии, но любая здравомыслящая змеелюдка скорее отобедает человеком, чем согласится выйти за него замуж. Мы им интересны только как охотничий трофей и вкусная дичь. У такого отношения есть свои плюсы: трогать сильную и кусачую дичь обычно мало желающих. Поэтому если мы видим змеелюдов, просто берём оружие на изготовку и с уверенным видом валим мимо. Если это не поможет и на нас всё-таки нападут, значит, будем отбиваться. Имей виду, чешуя у них прочная, настоящая броня. Более-менее уязвимы только глаза, горло, подмышки и пах. И ещё один важный момент: у них есть хвост.

— И что? — без особого интереса спросил Нарок.

— А то, что при одинаковом с человеком росте змеелюд весит раза в полтора больше. В основном за счёт хвоста. Как думаешь, что будет, если тебя таким хвостиком охреначат? Так что в бою за движениями хвоста надо следить как можно внимательнее. А вот на рожу можно вообще не смотреть, всё равно по ней ничего не разберешь.

— Угу, — всё так же скучно буркнул Нарок.

— Проснись, патрульный, — строго сказала ему Торвин, — Мы здесь не на прогулке.

И, поправив копьё за спиной, она пустила Тууле рысью, чтобы встать впереди возка.

Вскоре после того, как Оленегорский торжок остался позади, Пустые Холмы отступили, и справа от Тропы потянулось Неровье. Овражки и взгорки, перелески, кленовые рощицы заставляли Тропу петлять, но делали её радостной для глаз. Среди островков выбеленной Оком сухой травы тут и там темнели серо-сизые камни, в расщелинах между которыми рос серебристый мох. В овраге бурлила и пенилась среди валунов холодная, мелкая Нерка. А с другой стороны от Тропы лежало Змеиное урочище — низина, густо заросшая молодым березняком. И в одном месте среди берёз на обочине Тропы виднелась вешка — крупный, замшелый валун, украшенный надписью на непонятном языке. Возле него Добрыня остановил возок.

— Ну вот, — сказал он устало, — Отсель надо поворачивать в Марь. Прежде, когда Яблочная горка ещё жилая была, на эту вешку с неё выходила стёжка.

Торвин подъехала к камню и, свесившись с седла, принялась изучать надпись.

— Занятно. Руны, вроде, поморийские, а слова местные. Написано: прямо пойдёшь — добро потеряешь, направо пойдёшь — коня потеряешь, налево пойдёшь…

— Нам налево, — поспешно буркнул Добрыня.

Снова он вытащил из поясного кошеля два тонких перекрещенных между собой прутика, по кругу оплетённых сухой травинкой, и, на этот раз не таясь, кинул талисманчик под ноги Караваю. По макушкам берёз прошел лёгкий ветерок, словно лес вздохнул спросонья, и в сплошной чаще из тонких берёзовых стволов вдруг открылся проход. Он не был полностью свободен от завалов и молодого подроста, но теперь ни у кого не возникло бы сомнений, куда идти. Привязав Тууле к возку, Торвин принялась чистить тропу.

Чем дальше возок уходил в чащу, тем мрачнее и непригляднее делался лес вокруг. Трава стала какой-то серой, берёзки поредели, сменились корявыми, лысыми, скукоженными ёлочками и хилым кустарником. Но вовсе не это беспокоило Торвин, заставляя то и дело оглядываться по сторонам. В Змеином урочище было подозрительно пусто и тихо. Не топотали зубатки, не слышалось бодрой переклички птиц, не сновали в опавшей листве мыши… Да что уж там, даже слепни с комарами, неизбежное зло лесных дорог, исчезли куда-то без следа. Поменявшись с Нароком, Торвин не стала садиться на коня, пошла за возком, вглядываясь под ноги. Листовой опад ей тоже не нравился: он весь был не прошлого круга, листья под сапогами и копытами коней без хруста рассыпались в пыль. Постепенно местность пошла в подъём, лес закончился, но вид от этого не сделался радостнее. По склону редкими рядами, словно когда-то посаженные заботливой человеческой рукой, потянулись мёртвые старые яблони. "Яблочная горка?" — тихо спросила Торвин. Добрыня молча кивнул.

То, что осталось от хутора внезапно предстало перед глазами людей: покосившиеся столбы на месте прясла, обвалившийся овин, остов дома, а перед бывшим крыльцом — голый стволик засохшей рябинки.

— Всё, приехали, — сказал Добрыня, — Вот здесь, в воротах, и буду копать. Только вот что: Свит мне сказывал, будто у ракшасьего цвета есть хозяева, и они могут захотеть забрать свою игрушку. Так что ты, Торвин Валькйоутсен, сделай милость, посторожи. Может, ничего и не будет, а может…

— Что может? — нахмурилась Торвин.

— А, не важно. Поживём — увидим. Ты, главное, саблю в ножны не убирай.

Нарок остался на месте, а Торвин отошла к первым яблоням, чтобы лучше видеть подходы к хутору. Торжественно и неторопливо Добрыня вынес из возка мешок, встал в створе ворот и высыпал зерно на землю. В то же мгновение словно очий луч озарил и мёртвый сад, и убогие развалины: показавшийся из зерна каменный цветок светился ярким живым заревом, притягивал к себе и манил. Он был дивно красив: прозрачная, многоцветная друза размером с небольшого гуся. Кристаллики-листья сверкали сочной и свежей зеленью, какой не встретишь в опалённом сушью лесу, алые бутончики на их фоне казались язычками пламени. А единственный раскрывшийся цветок… От алых кончиков лепестков к небесно синей сердцевинке камень менял цвет и породу плавно, незаметно глазу, словно на лепестках живого цветка. Не смотреть на него было невозможно. И Добрыня смотрел, не в силах оторваться и начать работу, ради которой пришёл в это гиблое место. И Нарок смотрел восхищённо, позабыв обо всех своих печалях. Даже Торвин на миг задержала взгляд на каменном чуде… Ей казалось, будто на миг.

Их спас Тууле. Увидев приближающегося к возку незнакомца, конь вскинул голову и тревожно заржал. Торвин, вздрогнув, обернулась на звук. Да, хозяин пришёл за своей игрушкой. Уверенным, широким шагом через мёртвый сад прямо к Добрыне, застывшему с каменным цветком в руках, шёл ракшас. Не лесной клыкастый дичок, хоть они тоже очень опасны, а взрослая пустошная тварь в серебристом плаще. "Стоять!" — гаркнула Торвин так, что у неё самой зазвенело в ушах. Напарник услышал, вмиг очнулся от наваждения и выхватил саблю из ножен. А вот ракшас даже не подумал остановиться. Но вопль Торвин, без сомнения, тоже услышал. Мягким движением он отбросил плащ за спину и извлёк из ножен меч.

Как ни быстра была Торвин, она ясно видела, что не успевает встать между ракшасом и Добрыней. Умница Нарок сделал это за неё. Будь противник человеком, у молодого стража даже достало бы умения его остановить. Но ракшасий страж был нечеловечески быстр, ему не составило труда избавиться от помехи: он легко отклонил удар Нароковой сабли, затем, не останавливаясь, полоснул противника изнутри по предплечью вооружённой руки и добил коротким прямым уколом под рёбра. Нарок отшагнул назад, поник и медленно опустился на землю. Всего один миг. Но именно этого мига хватило Торвин, чтобы бросить нож. Он вошёл ракшасу точно в глаз, по самую рукоять.

Зная не по наслышке, насколько живучи и опасны ракшасы, прежде всего Торвин отрубила их незваному гостю башку, потом, добежав до Тууле, отстегнула от седла целительский кошель, взяла из возка свой плащ и войлочную скатку, на которой спала в лесу, и только после этого подошла к Нароку. Добрыня, уронив свой ракшасий цвет на кучу зерна, тоже подошёл, присел рядом.

— Придержи, — сказала Торвин, осторожно поворачивая раненного на спину, подсовывая ему скатку под колени и расстёгивая кошель. Кроме бинтов и средства для промывания ран у неё имелся секретный флакончик с каплями, приглушающими боль. Использовать их следовало крайне бережно, иначе вместо облегчения они могли погрузить человека в смертельный сон. Помня об этом, Торвин для начала уронила Нароку за щеку всего пару капель. Затем расстегнула на нём пояс, распахнула куртку и принялась щедро прокладывать рану на животе чистыми бинтами.

— Зря, — тихонько сказал Добрыня, — Кончается он.

— Не каркай, — оборвала его Торвин. Видя, как губы Нарока понемногу становятся не просто бледными, серыми, она тоже не испытывала особых надежд, но пока парень дышал, следовало сделать всё возможное для его спасения. — Приподними его немного.

Откромсав от подола своей сменной рубахи широкую ленту, Торвин плотно обернула ею тело Нарока и закрепила повязку бинтом. Оставалась ещё рука. Её Торвин просто забинтовала, решив не мучить человека лишними ковыряниями в ране: целитель сам обработает, когда станет смотреть, что там да как. На этом с перевязками было покончено. Торвин осторожно провела кончиками пальцев по щеке Нарока. Он открыл глаза, но посмотрел словно куда-то сквозь неё.

— Держись, парень, — сказала ему Торвин уверенно, — Сегодня в лазарете дежурит Венсель, а он и не такое чинил.

— Ох, не довезём…

— Довезём, как миленькие. Давай, Добрыня, пошевеливайся, закапывай уже свои лютики-цветочки и повалили домой. Только нам потребуется коридор сразу к Хребтецким воротам, не к Нерским. Туда, где лазарет. Сможешь?

Добрыня неопределённо пожал плечами и побрёл в возок за лопатой.

Пока он ковырялся в створе ворот, копая яму, Торвин переложила груз так, чтобы можно было удобно разместить лежащего человека и при необходимости присесть с ним рядом. Выглянув из возка, она увидела, что Добрыня снова отвлёкся от дела. Вместо того, чтобы копать, он сидел на корточках над Нароком и внимательно вглядывался ему в лицо.

— Что там? — спросила Торвин.

Добрыня тяжко вздохнул и стянул с головы шапку.

— Не дышит. Отмучился, бедолага…