Последний Хранитель

31

Мерантос. Воин из клана Медведей

Вожак не спал.

Я знал, как его зовут, но только со второй попытки смог сказать «Крисс-Танн-Танн» – не совсем правильно, но похоже. Вожак не обиделся на мой неповоротливый язык, а только улыбнулся. Он не стал говорить, что у меня уши забиты мехом, но называть его неправильным прозвищем мне больше не хотелось.

Вожак лежал молча, не двигался, но чем дольше я вслушивался в его дыхание, тем больше мне казалось, что он разговаривает или даже спорит с кем-то, кого не видят мои глаза и не чует нос. Скоро я перестал удивляться и принюхиваться. Вожак умеет говорить с теми, чье тело не пахнет, чьи шаги не слышны, а голос настолько тих, что только чарутти могут услышать его. К нашему чарутти тоже приходят тени предков, а иногда с ним говорит сам Медведь-прародитель. Он рассказывает о засухе и о сильных дождях, о приходе Карающей и о том дне, когда гора начнет дрожать, трескаться, выплевывать в небо дым, камни и жидкий огонь. Предупреждает, чтобы чарутти увел клан в безопасное место. Вот так клан и ушел из долины, где родились моя мать, мать моей матери и я. Мои отец и мать были тогда еще вместе, и моя жизнь принадлежала им, а не клану. Я помню, как они несли меня на гору. Вместе с нами поднимались другие пары и одиночки. Все очень спешили. Когда появилась белая луна, горы застонали и вздрогнули. Свет луны сделал их очень красивыми и опасными. Кто-то впереди нас сорвался в трещину, укрытую тенью, и отец долго потом искал обход. Иногда слышались грохот камней и вскрик упавших. Утром многих не досчитались, один из пяти так и не смог уйти из долины. Но наш клан выжил! А там, где мы раньше жили, появилось озеро. И оно все еще там. Многие, рожденные после ночи исхода, с трудом верят, что клан когда-то обитал в другом месте и что само озеро образовалось не в ту далекую пору, когда рождался весь Мир, а меньше сорока лет назад.

Я удивился не тому, что наш вожак разговаривает с невидимым, удивительно, что он может с ним говорить. Чарутти говорят с невидимыми, а воины нет. Но ведь наш вожак воин! Я видел, как умирали те, кто мешал ему дойти до Столбов Жизни. Умирали все, до кого он мог дотянуться своими короткими руками. А еще он дрался ногами. Я только слышал, что ногами можно драться, и не верил, пока не увидел сам.

Наш вожак – кто он? Воин, вожак, чарутти?.. Сначала воин, потом вожак, после стал чарутти?.. Так может быть? Не знаю. И воин, и вожак, и чарутти сразу: нет, так быть не может. Тогда кто он? Почему делает такое, чего воин и вожак делать не должен?

Я закрыл глаза и стал слушать ночь. Так учил меня наставник: когда глаза не видят, то уши слышат дальше, а нос чует больше. Вслушиваюсь, внюхиваюсь... спокойно, тихо... Слишком спокойно и слишком тихо. Так тихо бывает летом перед дождем, а зимой перед обвалом. Тогда и шепот может разбудить лавину.

Вожак лежал и не спал. Недалеко лежали и сидели четверо т'ангов, у которых пересохли глотки. Иногда кто-то из них поднимался, подходил к колодцу и заглядывал туда. Воды все еще не было. Я не слышал, чтобы кто-нибудь пил, только дышали сыростью, что поднималась из глубины колодца.

Скоро взойдет зеленая луна. Тогда наш вожак обещал достать воду. Не знаю, как он собирается сделать это. Но все остальные верят, что у него получится, даже охотник верит, а я... я только надеюсь. Вожак может больше, чем воин, чарутти умеет больше вожака. Не знаю, кто тот, что ведет нас, и потому я только надеюсь. Это все, что я могу.

Охотник вздохнул, зашевелился. Я понял, что он хочет встать, подойти к колодцу, и... не ошибся. Песок тихо зашуршал под ногами охотника. Игратос посмотрел в мою сторону и тут же отвернулся. Я умею чувствовать долгий взгляд, а тут было по-другому, будто снежинка коснулась носа. Или белая бабочка. Иногда их можно увидеть в горах. Зимой. Ночью. Они живут всего одну ночь. Немногие видели их живыми, смотрели, как они танцуют в свете луны. Тогда они похожи на огромные белые цветы, что распускаются весной на самых неприступных склонах, где солнце раньше всего съедает снег. Т'ангайям очень нравятся эти цветы, даже Зовущим. А еще бабочки похожи на большие снежинки, что летят и медленно падают, падают... и никак не упадут. Бабочки летают всю ночь, и эта ночь только белой луны. А утром на снегу останется много маленьких тел с изломанными крыльями. Мало кто видел белых бабочек. Их еще называют Бабочки Счастья. Тот, на кого она сядет, будет счастлив. А к тому, кто увидел их танец, придет удача. Наверное, я очень удачливый т'анг.

Когда я вернулся после ночи белой луны, то рассказал чарутти, что видел бабочек. Он посмотрел мне в глаза и молча кивнул. Через несколько лет, уже став вожаком, я узнал, что бабочка оставляет след на избраннике. След, который легко заметит знающий и легко разоблачит обманщика. А такие иногда бывают. Ведь т'ангайи тянутся к счастливчикам и удачливым. Тогда обманщика в ближайшую белую ночь учат летать с обрыва.

Когда охотник вернулся, Игратос опять вздохнул, но идти к колодцу не стал. Из-за меня или из-за больной ноги, не знаю.

Я больше не подходил к колодцу после того первого раза. Только перекатывал камешек во рту.

Вожак подобрал такой же возле камня Ипши. Он тогда повертел камешек в пальцах, дунул на него и... засунул в рот. Я тогда тоже открыл рот, но спросить ничего не успел, молодой Кот опередил меня.

– Зачем ты это сделал? – спросил он.

А я поблагодарил Прародителя за то, что молодые не умеют ждать и молчать.

– Что? – не понял вожак, занятый своими мыслями. Он к чему-то прислушивался, разглядывая большой камень. Тогда я еще не видел рисунка и надписи. – Что я сделал?

– Нельзя есть камни. Они не сделают голодный живот сытым.

И я был согласен с молодым воином.

Вожак улыбнулся. Хорошо улыбнулся, по-доброму, чуть насмешливо, чуть устало и совсем не обидно. Я не умею так улыбаться. Не многие так умеют. Старый Вождь умел, помню, и чарутти иногда так может. Другие не могут. Наш вожак улыбнулся так, что усталость, жара, пересохшее горло и пустой живот – все забылось. Не надолго, но забылось.

– Я не ем камень...

Вожак вдруг замолчал, а я почти услышал то, что он хотел сказать, но так и не сказал. «Малыш». И правильно, что не сказал. Так говорить может только наставник своему ученику. Даже если ученик давно уже надел пояс. Но говорить можно, если никого чужого рядом нет. Кот учится у нашего вожака, я тоже иногда учусь тому, о чем старый Фастос и не слышал, но рядом много чужих ушей, чтобы называть Кота «малыш». Такое оскорбление молодому воину придется смывать кровью и, скорее всего, своей. Но мне почему-то очень не хотелось этого. Вот уж не думал, что мне будет какое-то дело до т'анга из чужого клана.

– Я не ем, – повторил вожак, перекладывая камешек за щеку. – Это помогает от жажды. Попробуй. – Он бросил воину маленький камень. – Представь, что это глоток воды, и держи его во рту.

Я недоверчиво хмыкнул тогда. Очень тихо, Кот и не заметил, а наш вожак услышал. Он не должен был услышать, но почему-то услышал.

– Или кусочек льда, – сказал вожак уже для меня. – Мелочь, ерунда, а выжить помогает. – Он пожал плечами и опять повернулся к большому камню. – Мне помог...

Вожак говорил так, будто ему все едино, поверим мы или нет. Он наставник, он учит, а ученик учится. Умный ученик – тот, что наденет воинский пояс и сам когда-нибудь станет наставником. Старый Фастос говорил, что глупых воинов не бывает; что есть умные, из них получаются вожаки, и не очень умные – это они подчиняются вожакам, а глупые... таких нет. Глупец не выдержит Испытания, он даже не доживет до него. Вот такой у меня наставник. Сначала я понимал одно из десяти сказанных им слов, но запоминал все. Думал – пока не понимаю, так пойму потом. Когда я стал понимать одно слово из семи, то перестал чувствовать себя глупцом, что не доживет до Испытания. Перед этим походом я думал, что понимаю почти все, о чем говорит старый Фастос. И вдруг опять почувствовал себя глупцом, что смеется над словами наставника.

Еще до заката я поверил словам вожака. Перекатывал во рту маленький камешек, думал о куске льда и... это помогало. Пить хотелось меньше, и язык не напоминал подошву старых тонби. Иногда я совсем забывал, что хочу пить, и только шел и шел, думая... Не помню, о чем я тогда думал, может, и не думал совсем, а просто передвигал ноги и смотрел через голову молодого воина вперед, на спину нашего вожака. Тот уверенно вел нас к далекой Дороге, будто не раз и не два прошел этим путем. Ветер трепал концы выгоревшего лоскута, каким вожак повязал себе голову. Может, это тоже помогает выжить?.. Но спрашивать не хотелось, не было лишних сил, и лоскута такого у меня не было. Думать тоже не хотелось, мысли уползали подальше от горячей головы. Зачем мне думать о вожаке? Тот дойдет, куда ему надо. Переживет всех нас и дойдет. Я... дойду, может быть. А Игратос?.. С такой ногой...

Земля вздрагивала подо мной, как гора при оползне. Воздух обжигал в носу, а песок что-то шептал горячему ветру.

Все это было днем, до заката, а теперь я сижу на песке, слушаю дыхание стаи, перекатываю во рту уже привычный камешек и жду восхода зеленой луны. Теплый ветер шевелит мех на спине.

Мы бежали. Давно бежали, долго. Ночь и день. Еще ночь и еще один день. И еще... Эта ночь последняя. Для нас и для тех, кто не найдет укрытия, когда придет завтрашний день.

Мы бежали. Тени испуганно вздрагивали впереди, пытались оторваться от нас и... не могли. Ветер толкал в спину, подгонял. Сильный ветер, теплый, он пока не обжигал, пока... Его пора придет завтра утром. А сегодня – ночь. Последняя ночь. Она и обе ночи перед ней изменились, они перестали быть темными. А привычные луны – зеленая и оранжевая, уже не следят за нами. И ночи становятся все светлее и светлее. Эта ночь самая светлая, еще светлее ночи белой луны. Но ее пора еще не настала, а оранжевая и зеленая затерялись в блеске Карающей. Вчера ночью их еще можно было увидеть, а теперь все небо в облаках. И у них цвет крови на снегу. Завтра...

А завтра ночи не будет.

Будет день. Долгий, долгий ДЕНЬ.

День, когда на небо приходит третье солнце. День, когда все живое прячется под землю, в пещеры и убежища, прячется и ждет. Ждет, когда долгий, долгий день сменится ночью. Ночь будет короткой и светлой, за ночью придет обычный день, теплый или жаркий. Потом опять ночь и опять день... Пройдет еще много лет до следующего долгого-долгого дня. Дня, что длится три обычных дня и три обычные ночи. Дня, после которого умирают все, кто не нашел убежища. Умирают сразу или через сезон-другой. Теряя шерсть, зубы, глаза, покрываясь ранами и струпьями.

Идет День Смерти, День Кары.

Ту, что смотрит на нас багровым глазом, так и называют – Карающая.

Мы бежали от Карающей.

Не знаю, смог ли кто-нибудь убежать от нее. Убегу – узнаю. Кажется, я научился смеяться над собой. Вожак тоже иногда так смеется.

Наш долгий бег начался с вопроса.

Вожак разговаривал с Зовущей. Я слышал их и не слушал. Т'ангайя иногда говорила с вожаком, не часто, но чаще, чем со мной или с другим т'ангом. Часто она разговаривала только со своим Четырехлапым. Я старался не подходить к Зовущей. От ее запаха кружилась голова, кровь приливала к низу живота, и Зверь начинал ворочаться и рваться к самке. Думаю, у Зовущей подходила пора выбора. Или уже подошла. И кого она выберет? До поиска Игратоса я бы, не задумываясь, сказал, что кого-то из Кугаров. Но после Чаши Крови так уже не скажу. Просто не знаю. Нет, не после Чаши, позже. После камня Ипши. Когда я заметил, как Зовущая смотрит на меня. Или на нашего вожака. Вот я и не знаю, кого она выберет. Может, любого из нас. Я только прошу Прародителя, чтобы это был не Игратос. Лучше уж меня. Или Кота. Вряд ли она позовет Охотника. Думаю, его она позовет, если он останется единственным самцом возле нее. Или не позовет – только Прародитель знает, что творится в голове Зовущей. Почему одного т'анга выбирают два-три раза подряд, а другого ни разу? Не знаю. Ни одна из них так и не сказала.

Чтобы Зовущая выбрала не т'анга... Еще вчера я бы сказал, что такого быть не может. Но вот смотрю на Зовущую рядом с нашим гладкокожим вожаком, и «быть не может» медленно тает, как лед в руке. Почему быть не может? А надевать ошейник на Зовущую – это можно? А собрать такую стаю, как у нас? А у кого еще был такой вожак?

Очень странное мне думалось, пока я смотрел на двоих, что сидели рядом, но как бы в стороне от всех. Их тихие голоса терялись в темноте, ветер трепал клочки слов и тут же уносил их дальше в пески.

Это было на привале, после заката, когда темнота обступает со всех сторон, лун еще нет и кажется, что света никогда не было и уже не будет. После того привала, с колодцем, мы целый день уходили от Дороги, а горячий песок хватал нас за ноги и не торопился отпускать. Я лежал, вспоминал вчерашний колодец и вкус его воды. Только вспоминал, набрать воду нам было некуда. С собой мы взяли только то, что смогли выпить.

Вожак сумел-таки достать воду. Он походил вокруг колодца, потрогал руны на крышке, постучал по ним рукоятью кнута и... вода поднялась до самого верха.

– Как?!

Воин из клана Котов смотрел на вожака с таким обожанием, что тот не выдержал, отвернулся и махнул рукой.

– Я просто включил насос. Только не спрашивай как я это сделал.

– Не буду, – восторженно выдохнул Кот.

Я тоже не стал спрашивать, хоть и понял половину сказанного, а несколько слов вообще были на незнакомом языке. Он отличался от всеобщего, как снег от талой воды.

Ну вот, опять о воде. Все мысли возвращаются только к ней.

Перед уходом вожак закрыл колодец.

– Чтобы другим не досталось, – фыркнул Охотник.

Вожак промолчал, двигая крышку на место. Кажется, я слышал тогда слабый треск, будто неуклюжий ученик наступил на тонкую сухую ветку.

– Зачем? – спросил молодой Кот и добавил, когда вожак посмотрел на него: – Зачем надо закрывать?

– Песок быстро забьет открытый колодец, испортит механизмы... – Вожак отвечал так, будто думал о чем-то своем, а говорил... говорил для того, чтобы ему не мешали думать.

– А как открыть... потом?

Если ученик хочет учиться, он спрашивает, а если наставник не хочет отвечать... Но молчать вожак не стал. Он ответил, все еще о чем-то думая:

– Потом? Знающий всегда откроет, а дураков везде хватает – одним больше, одним меньше...

После такого ответа Кот надолго замолчал.

Ветер шепнул «Карающая», и колодец с холодной и вкусной водой перестал занимать мои мысли. Усталость тоже исчезла, словно долгий жаркий день мне только снился. Тело наполнилось силой, мысли стали ясными и четкими, а слух и нюх обострились. Так всегда было со мной, когда опасность смотрела на меня голодными глазами или дышала в спину.

– ...не знаю, сколько прошло лет. Это чарутти считают сезоны и лета. А я просто живу, – донесся до меня голос Зовущей. – Давно они ушли. Мать моей матери помнит Хранителей. И Войну она помнит. А вот моя мать родилась уже без них.

– Когда это было?

Голос у вожака тихий, спокойный и требовательный. Таким голосом говорят с молодыми воинами, и не ответить никак нельзя.

– Давно, – повторила Зовущая. – В тот год приходила Карающая. Потом моя мать стала Зовущей, родила меня, и Карающая опять приходила. Теперь я стала Зовущей, а чарутти говорила, что Карающая скоро откроет свой глаз.

Вожак тяжело вздохнул и долго сидел молча.

– О чем молчишь? Зачем спрашивал? – Кажется, Зовущей надоело сидеть в тишине.

– Считаю, – опять вздохнул вожак. – Много лет прошло, получается.

– Ты чарутти? Умеешь считать?

– Умею.

Я не видел улыбку вожака, только слышал, но эта улыбка не показалась мне веселой.

– Последнего Хранителя у... ушли за три года до прихода Карающей, потом было два эролла – два раза по двадцать пять, вот и получается пятьдесят три года. Или сто шесть сезонов, – добавил он задумчиво. – Много. Много времени прошло.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – зло рыкнула Зовущая. – И не понимаю зачем. А то, что мы скоро все передохнем, – это я понимаю. Нас убьет жара или Карающая.

– Думаешь, это Карающая? Может, я ошибся...

– Не думаю, не знаю. – Т'ангайе явно надоел этот разговор. – Я редко смотрю на небо. Но вчера там этого не было. И для белой луны еще рано.

– Значит, все-таки Карающая. – Похоже, вожаку очень не хотелось верить своим глазам. Не хотелось, но приходилось верить. – Тогда нам нужно быстро найти укрытие. Осталось мало времени.

– Сколько?

– Где-то трое суток.

– Не понимаю этих слов! И зачем они Хранителям?

Зовущая злилась, и у меня мех шевелился на загривке.

– У нас осталось три дня и три ночи, не считая этой.

Вожак ответил так спокойно, будто злая т'ангайя сидела не рядом с ним, а в нескольких днях пути от этого места.

– Тогда почему мы сидим?! Почему не спасаем свои шкуры? – рыкнула Зовущая.

Все встревоженно зашевелились, а глаза Четырехлапого опасно блеснули.

– А куда бежать, знаешь? – тихо спросил вожак. – Скажи, и я побегу за тобой.

– Я не знаю этой земли, – уже спокойнее ответила т'ангайя. – Здесь жили Ипши...

– Спасибо за совет. Пойду, поговорю с ней. Может, она подскажет. Когда-то здесь была Башня, а рядом с ней должно быть убежище.

– Иди, – фыркнула Зовущая. – Может, и подскажет она тебе, если проклятия боится меньше, чем гнева Карающей.

Вожак поговорил с Ипшей. Очень быстро. А потом начался наш бег. И побежали все. Он никого не звал за собой, но... В пустыню он тоже никого не звал.

Мы бежали, а сверху за нами следила зеленая луна, потом – вместе с оранжевой, пока им не надоели глупцы, что бегут от одной смерти к другой.

На землях всех кланов есть старые дороги, ведущие к разрушенным жилищам Хранителей. По этим дорогам не ходят и к развалинам стараются не приближаться. Не все, кто ходил к ним, вернулись, а тот, кто вернулся, стал изменяться. Изменяться внутри, в голове. Кто-то потом стал изгнанником, а кто-то учеником чарутти.

И мы станем искать спасения в таком месте?..

Мы бежали, шли, опять бежали и мало, совсем мало отдыхали. Я заставил Игратоса бежать впереди себя, и когда он падал, я поднимал его, а если он не мог идти – нес его. Он только скрипел зубами и молчал. Я тоже молчал. В эти дни и ночи мы мало говорили и много молчали.

Сезонов тридцать назад я в последний раз брал Игратоса на руки. В тот день я передал его в руки Вождя и сказал то, что полагается по Закону. С того дня жизнь Игратоса принадлежит клану. Клан стал защищать его, кормить, учить и наказывать. В тот день мать Игратоса могла уйти от меня или я от нее. Но мы остались вместе, потом другая Зовущая позвала меня, потом еще одна, и еще... После ритуала вхождения в клан я уходил от них и возвращался к матери Игратоса. Второй раз Зовущей она не стала и позвать меня или другого т'анга не могла, но почему-то мы всегда выбирали друг друга, когда были свободны.