Последний бог (СИ)

Глава шестая Потерянные души

Этой ночью Ожегов спал лучше. Не столько потому что путешествие в научно-аналитический центр утомило его. Вчера в глубине души его ещё мучили сомнения по поводу того, прав ли он в своих убеждениях. Сегодня от этих сомнений не осталось и следа. Он был точно уверен в том, что уже сегодня все эксперименты завершатся в пользу землян, и спор с ганиадданцами будет, наконец, выигран. Вчера, когда они покидали центр, копия генерала Ланова легла спать, и все его наработки можно было проанализировать в комплексе. Программа для компьютера ещё готова не была, но ведущий специалист уверял советников, что это лишь вопрос времени.

— Совсем я сбился с режима, — сказал сам себе Ожегов, после пробуждения взглянув на часы, которые показывали полдень.

Он сел на кровати и почему-то подумал о Екатерине. Пожалуй, его коллеги правы — стоит сделать шаг ей навстречу, ведь она сама сделала первый. С женщинами Ожегову всегда не везло. Некоторые даже говорили, что из-за этого он выбрал религию. На деле же, всё это были лишь домыслы. Служение не предполагало никаких привилегий, но и никаких воздержаний тоже. Разве что, нужно было соблюдать определённую чистоту души. Но это было сугубо субъективным понятием. Каждый служитель понимал его по-своему. Некоторые даже очень вольно.

Встав, Вадим умылся и направился в столовую. К завтраку он опоздал, и там подавали уже обед. Он не торопился. Сейчас он находился в подвешенном состоянии. Он ни с кем он не договорился насчёт того, во сколько и где встретиться, а значит, кто-то вновь должен был зайти за ним. Скорее всего, Добряков, и скорее всего, опять ближе к вечеру, а это значило, что ему, Ожегову, предстоит ещё примерно полдня телепередач и дрёмы. Когда он каждое утро вставал рано и шёл на завод, ему всегда хотелось ещё немного поспать, а то и отдохнуть лишний день помимо тех, что полагались по распорядку. Сейчас же он понял, что это всё ценно только в те конкретные моменты, когда ты этого отдыха лишён. Стоило начать отдыхать основательно, как сейчас, и отдых этот быстро надоедал.

Однако ждать так долго, как Вадим опасался, не пришлось. Добряков постучал в его дверь в начале пятого. Вид у него был не такой мрачный, как вчера, когда в клоне, созданном инопланетянами, он увидел своего кумира. Сейчас, надо полагать, учёные смогли создать программу, которая работала точно так же, как мозг воссозданного Ланова, но, само собой, не могла действовать так же, как действовал в своё время Ланов настоящий.

— Чем обрадуете? — Ожегов начал уже привычную процедуру приведения себя в порядок. На этот раз всё получалось уже почти на автомате. Застегнуть, расправить, проверить воротник, проверить, чтобы символ висел ровно.

— Обрадую. Сегодня вы идёте не потому, что вас позвали. И не потому, что этого захотели те, кто желает смачно вытереть о вас ноги.

— Вот как. А почему? — Вадим даже повернулся на Добрякова.

— Вы подали отличную идею. Теперь у нас целые отделы думают, как это мы проморгали такое.

— То есть?

— На основании того, что мы произвели, можно с большой вероятностью сказать, что интеллект нового Ланова искусственный. Больше того, на основании тех малых материалов, которые есть у нас о ганиадданцах, то же самое можно сказать и о них.

— Даже так…

— Да. Видимо, самые ответственные люди в последний момент действительно сочли их богами и не копнули поглубже.

— Но ведь он совсем как человек, и всё равно искусственный интеллект?

— Да. Очень развитый и продвинутый, а главное, быстро обучающийся. Наш компьютер, способный вести себя так же с такой же скоростью, занимает целый этаж.

— Значит, мозг человека даже синтетический, лучше?

— В чём-то, — улыбнулся Добряков, — зная это, страшно подумать, на что способно то, что находится в головах самих ганиадданцев.

Ожегов тем временем закончил приготовления, и они выдвинулись к лифту.

— Так, выходит, на сегодняшней встрече мы лишь покажем им наши выкладки, всё обоснуем, и всё? — спросил он.

— Да. Именно так. Предоставим им все данные, дадим привязку к тому, что у них уже есть, и не может быть фальсификацией. У нас мало данных о ганиадданцах, поэтом вероятность того, что машинный интеллект признает нашу правоту, низкая. Но она есть. Это же машины, пусть и развитые.

Презентация была обставлена отлично. Лилин, ещё вчера казавшийся не слишком подкованным в вопросах машинной логики, сегодня отлично вёл повествование, вовремя подключая двух специалистов из информационного центра, которые помогали ему в выступлении. Даже Ожегов, ещё вчера совершенно не разбиравшийся ни в чём, понимал некоторые вещи.

В результатах существовал небольшой разброс, но он был в пределах погрешности измерений. Это подтверждало пугающе похожее соответствие в некоторых других пунктах. Этому миру как будто бы уже не нужен был гений Ланова — один этаж современного суперкомпьютера мог оптимизировать и без того выглаженную инфраструктуру планеты и околопланетного пространства. Притом, ему не требовалось быть в деле много лет, как престарелому генералу. Он мог сделать это на основании базы данных, которую сам же мог дополнять в процессе.

Саник слушал, поджав губы. Пожалуй, это была самая яркая эмоция, на которую он был способен. Не требовалось даже обращение к мировым информационным хранилищам и время на сопоставление. Он всё понимал. Осознавал, что земляне правы. Но его высшая сущность не позволяла ему согласиться с утверждениями, которые сейчас ему излагали. Он прибыл сюда не для того, чтобы быть разоблачённым, и, больше того, собственноручно поучаствовать в этом разоблачении своим признанием. Нет, они будут сопротивляться, если только не найти в их сознании нужную кнопку.

— Когда же машина была поставлена в соответствующие условия в преддверье больших реформ, не находите ли вы, что она действовала очень похоже на вашего лидера в тот период? — возразил Саник.

— Да, — с готовностью согласился Лилин, — всё дело в том, что существовал комплекс решений, которые совершенно точно были оптимальными. Но во многом, оптимальность чего не выражалась объективными величинами, она поступила иначе.

— В чём именно?

— В частности, компьютер упразднил религию полностью, поскольку во вновь воссоздаваемой формации в существующих условиях её невозможно было вписать в инфраструктуру мира. Господин Ланов сделал её полностью духовной, но не упразднил. Даже несмотря на то, что в той ситуации полный отказ не вызвал бы массовых волнений.

— Но он же тоже делал эти выводы на основании того, что знал, — Саник ещё пытался сохранить спокойствие, но давалось ему это всё труднее.

— Дело в том, что в машину тоже были загружены все данные. На основании них она приняла другие решения верно, а в этом ошиблась. Больше того, — Лилин поднял палец, — господин Ланов не знал некоторых факторов, но интуитивное принятие решений ему помогло.

— Ещё недавно вы говорили о нашем создании, что хоть ему и свойственна интуиция, её тоже можно запрограммировать определённым образом.

— Да, но это не сделает её человеческой. К счастью или к сожалению, — сказал Лилин снисходительно.

— Тогда, пожалуйста, скажите нам сейчас, где грань, согласно которой вы отделяете искусственный интеллект от человеческого? То, что создали мы, по вашим словам, интеллект искусственный, но приближающийся к тому, который вы называете настоящим.

— В том-то и дело, что мы не знаем этой грани. Мы не можем запрограммировать машину, чтобы она полностью смоделировала интеллект человека, но мы смогли сделать так, чтобы она повторила действия вашего создания, — сказал Лилин.

— А что по этому поводу думает господин священник? — неожиданно Саник повернулся на Ожегова, как будто бы тот был самым слабым местом, на которое сейчас требовалось надавить.

— Я хотел бы спросить вас.

— Спрашивайте.

— Если мы, люди, так примитивны, почему вы спрашиваете нас о грани между живым интеллектом и машинным, а не укажете нам на неё?

— А если мы спросим вас, вы скажете, что она и состоит в той самой душе.

— А вы мне на это ответите, что души не существует. Но грань эта есть, как мы убедились. Мы в тупике. И если мы обратимся к историческим сведениям, верующие прошлого просили своего бога указать им путь. Создатель не указывал его напрямую, потому что не являлся. А в нашем случае, как вы утверждаете, он явился.

Лилин нахмурился. Конечно, дело не в том, что Ожегов говорил смело. Религиозные рассуждения не очень вязались с тем, что до этого излагалось на этих переговорах. Однако Ожегов вообще должен был лишь наблюдать за разговорами, и если уж потребовалось его участие, то этих доводов оказалось недостаточно.

— Грани не существует. Она лишь иллюзорна, а ваш эксперимент не может быть точным, даже несмотря на воспроизводимость.

— Вы можете скорректировать условия, — быстро и дипломатично вступил Лилин, — если вы измените условия так, чтобы машина выбрала религиозную концепцию господина Ланова, то мы рассмотрим этот вариант.

— К сожалению, это не сделает эксперимент достоверным. Пока что наше создание никак не выявило своё несоответствие. А значит, наш спор ещё не разрешён в вашу пользу. Мы будем ожидать ещё одни сутки по вашему исчислению. После них будем считать отсутствие вашего согласия неповиновением.

На этих словах ганиадданская делегация во главе с Саником поднялась и удалилась из зала, где велись переговоры.

— Я же говорил, — сказал Ванин, — как об стенку горох.

— Но мне показалось, или мы проняли их? — спросил Ожегов.

— Проняли, а толку?

— Но что это за принципы такие, просто брать и не признавать то, что тебе невыгодно? — возмутился Вадим.

— Они в чём-то правы, — бессильно заключил Лилин, опустившись на стул, — вы свободны, господа, спасибо за ваше участие.

Он обращался к приглашённым специалистам. После этих слов они коротко кивнули и вышли.

— Всё дело в том, что здесь не получится поставить хоть сколько-нибудь достоверный эксперимент, — сказал он, — слишком много факторов, слишком много неучтённого. Реформы были слишком давно, да и тогдашнего Ланова нельзя замерить. Нынешнего тоже. Всё очень субъективно.

— Выходит, мы действительно в тупике? — спросил Ожегов.

— Мы в тупике. Будем готовиться к замыканию. Какими бы они ни были искусственными, мы вынуждены признать, что за ними всё равно есть их сообщество.

— А если оно лишь вымысел?

— Мы не можем рисковать в любом случае, — ответил Лилин, покосившись на Добрякова.

— По данным разведки, в системах того сегмента, на который они указывают, есть активность, — сухо заметил военный наблюдатель, — для имитации слишком большая. Если это спектакль для нас, могу поздравить нас с большой значимостью.

— Значит, мы соглашаемся на изоляцию, — сказал Лилин, глядя на Ванина и Добрякова.

— Думаю да, — сказал Ванин, — но не нам же здесь и сейчас это решать, так что пока всё неточно.

— Что же, совет надо собирать утром, — сказал Лилин, — а пока усилить наблюдение за клоном. Может быть, мы что-то прозевали.

— Знаешь, — сказал Ванин, закурив, — я ведь говорил с ним сегодня. Лично я не отличаю.

— Я тоже не отличил бы сходу, — подтвердил Лилин, — но мы с тобой не компьютерный центр. Нужно глядеть в оба. Все мы могли что-то прозевать.

Уходя, Ожегов спросил у Добрякова, когда его отправят домой. Советник ответил, что это произойдёт сразу после того, как вопрос с ганиадданцами будет улажен. Пока что священник ещё может им пригодиться.

Вадиму не слишком нравилось, что ему придётся прозябать здесь ещё сутки, к тому же он был огорчён бесполезностью всех их действий. Они доказали свою правоту настолько убедительно, насколько это вообще может быть в сложившихся условиях, а их доводы просто не были признаны. Сколь удобная позиция для одних, столь же нечестная по отношению к другим. Но, если поставить себя на место ганиадданцев, можно было понять, что она единственно возможная, если они во что бы то ни стало хотят заполучить себе целую цивилизацию поклоняющихся рабов.

С тяжёлыми мыслями Ожегов всё же уснул, но спать до утра ему было не суждено. Его разбудил его телефон.

Номер был Ожегову незнаком, но, учитывая, что так ему почти никто не звонил, это был кто-то из местных советников.

— Алло, — ответил Вадим.

— Вы не могли бы сейчас спуститься вниз, — динамик заговорил голосом Добрякова.

— Могу. Что случилось?

— То, чего никто не предвидел. Успеете за десять минут? Я буду вас ждать.

— Хорошо. Конечно.

Благо, было на что отвлечься, чтобы не теряться в догадках то время, которое прошло от звонка до их встречи. Что такого могло стрястись ночью, что потребовалось подниматься, и, скорее всего, созывать совет?

Часы показывали без десяти минут три, когда Ожегов вышел в вестибюль гостиницы, где мрачной тенью стоял Добряков. Он ничего не говорил, пока они не вышли на улицу и не сели в машину.

— Клон повесился, — сказал советник, когда их транспорт тронулся с места.

— Что? — Ожегов был ошеломлён.

— Я не знаю, как именно всё произошло, но два часа назад он сбежал от наблюдения. Очень умело сбежал. Переоделся, обманом проник в палату к Ланову, замаскировавшись под врача. Чтобы получить допуск, он взломал несколько систем.

— Что с генералом?

— Он в порядке, не волнуйтесь.

— А этот клон и правда суперкомпьютер на ногах.

— Да. Это уж точно. Весь совет на ушах.

— Но что он хотел от Ланова?

— По словам генерала, клон не хотел ему зла. Он лишь хотел узнать, существует ли у него прототип на самом деле.

— Стоп. А кто ему сказал?

— Никто. Аналитики центра говорят, что он сам догадался. Сейчас они пытаются выстроить алгоритм, по которому это произошло. Анализируют записи.

— Но почему он убил себя? Машина должна была стараться себя спасти.

— Это тоже пытаются выяснить. Но аналитики навскидку говорят, что, во-первых, его интеллект нельзя считать типично машинным. Ну а во-вторых, в каком-то смысле для него это решение оптимально. Это сложно объяснить. Но если у нас получится…

— Да разве сама его смерть не наш триумф? — спросил Ожегов, — он мог быть полезен в любом случае, и он отказался. Генерал не поступает так эгоистично, хотя, как мне кажется, его жизнь не то чтобы легка.

— Над всем этим работают аналитики. Единая концепция будет вскоре после рассвета.

— А зачем сейчас понадобился я?

— Ланов хочет вас видеть.

— Интересно, зачем?

— Он мне не сказал. Боюсь, что его мучают сомнения, которые вы должны будете развеять. Только и всего. Следуйте своей линии и постарайтесь сделать так, чтобы генерал остался в хорошем расположении духа. Сейчас он нужен нам, как никогда.

— Хорошо.

Про себя Ожегов подумал, что Ланов и сам в силах разобраться со всеми своими сомнениями, иначе он не был бы сейчас тем, кто он есть. А вот с тем, что ему нужно нечто сверх того, что ему может дать рациональный и холодный разум, Ожегов, пожалуй, мог ему помочь.

— А ганиадданцы в курсе?

— Да. У них, пожалуй, всё ещё сложнее, чем у нас, — улыбнулся Добряков, — они следили за клоном — в этом плане мы предоставили им полную свободу. Они, наверное, жалеют, что запросили для себя такую возможность, потому что сейчас они могли бы заявить, что это мы, Земляне, всё сфальсифицировали, а теперь так сделать не получится. Они всё видели и всё знают. Больше того, они, как я подозреваю, могут это объяснить, но они будут давить на то, что у этого человека действительно была душа, раз он так поступил. И тут мы подловим их на их же ловушку. Выходит, они знают об определённых принципах, заложенных в него. Сейчас над этим работает Лилин и три отдела.

— Один клон, и столько беготни, — мрачно усмехнулся Ожегов.

— Вы даже не представляете. Как только всё разрешится, мы вздохнём с облегчением, даже если конечным результатом всей этой суматохи будет наша изоляция.

Ожегов вымученно улыбнулся. Ему сложно было понять, почему изоляция так не нравится членам совета. Но им, конечно же, на их постах виднее, что и к чему в мире землян и прилегающих к нему пространствах. Сейчас он думал над тем, какой выбор сделать. Сказать, если потребуется, то, что должно, или то, что от него бессловесно требует Добряков и все остальные советники.

Обстановка в палате была точно такой же, как и в прошлый раз. Тусклый свет, силуэты, лиц не видно. Только Ланов уже перевёл свою кровать в сидячее положение. И в этот раз все вышли сразу. Лицо генерала осунулось ещё больше. Он был таким же участником происходивших событий, как и все остальные, только ему в силу его здоровья участие это давалось гораздо сложнее, нежели остальным. Глядя на него сейчас, Ожегов понимал хотя бы частичную справедливость умозаключения, что даже сильная душа может рано или поздно устать.

— Скажи мне, мы победили? — Ланов посмотрел на Ожегова тяжёлым взглядом.

— Мы не проиграли, — уклончиво ответил Вадим.

— Это не означает победу.

— Вы ведь знаете, что я скажу. Вы знаете, кто я.

— Скажи всё равно.

— Душу нельзя создать в лаборатории или что там у них. И мне неважны все аргументы, которые приведут ганиадданцы и три отдела, которые сейчас бьются над этим. Я выбрал этот путь, потому что у меня есть вера, а не по какой-то другой причине. Она за всё время лишь меняла форму, но не покидала меня. Верю я и сейчас.

— И это действительно то, что ты хотел сказать?

— Да. И я знаю, что вы со мной согласны. Он не сделал того, что сделали вы, находясь в вашем положении. Он убрал религию. Он не посчитал, что человеческая душа в чём-то нуждается, в отличие от вас, носителя.

— Хочешь сказать, я, сам того не зная, сделал так, как хотела душа?

— А вы думаете, кто-то расскажет вам, как найти душу? Я с радостью бы послушал, это избавило бы меня от множества размышлений. Тяжёлых размышлений.

— И ты, священник, стоящий сейчас передо мной, скажешь мне, что ты не знаешь, что есть душа и как её ощутить?

— Я скажу, что знаю. Я мог бы даже повести себя неправильно, и указать вам конкретный путь, но я никогда не смог бы объяснить ничего аналитикам и прочим компьютерным гениям.

— Так почему ни один из вас никогда не указывает путь? Почему ты не можешь сделать это для меня сейчас?!

— Потому вы уже сделали это. Вы злитесь, потому что не были уверены в том, какого результата вы хотите. И сейчас не уверены, как именно толковать то, что у нас получилось. Но стоит вам отбросить все сомнения… Даже не разрешать их, а отбросить, и вы поймёте, как всё обстоит на самом деле. Всё было ровно так, как должно было быть. Не будь я в этом так уверен, я изначально отказался бы от просьбы участвовать во всём этом. И сейчас я уверен.

— То есть, если мы не приобщимся к великим культурам, наукам, к великой мудрости, которой обладают другие жители вселенной, не выйдем за пределы, это будет для нас лучше?

— Пожалуй, что так, — спокойно ответил Ожегов, — значит, нам не нужно было вступать в это сообщество любой ценой. В конце концов, мы ничего о нём не знаем на данном этапе. Быть может, знай мы и имей при этом выбор, мы бы отказались.

— И ты правда так думаешь? Ведь приобщиться к великому было бы прекрасно. Пожалуй, это то, до чего я хотел бы дожить.

— Вы доживёте, если так должно быть.

— Вы, священники, и правда нудный народец. И зачем я вас оставил? Сейчас бы вышло так, что и сами мы машины, и давайте жить в счастливом машинном мире!

Он рассмеялся. Сначала Ожегову показалось, что грустно, но потом он понял, что всё же успокоил Ланова. В конце концов, от самого Вадима сейчас ничего не зависело. И если воли землян недостаточно для того, чтобы повлиять на инопланетян, может быть, им действительно рано становиться полноправными членами космического сообщества?

— Пожалуй, ты прав. К чему это всё? Мы всегда делали максимум, — сказал генерал, — всегда стремились к невозможному. Всегда ли мы его достигали? Нет. Всегда ли это было нужно? Объективно — нет. Мы сделаем всё и в этот раз, но мы ведь не единственная сторона. Пусть там тоже побеспокоятся. В конце концов, раз они так цацкаются с нами, значит, мы им тоже нужны.

— Может быть, даже больше, чем нам самим нужны новые боги, — сказал Ожегов, — тем более, самопровозглашённые. Никто из идолов прошлого не ставил себя на это место сам. В этом была как минимум часть их высшей сути. Здесь же они её нарушили.

— Интересная мысль. Надо было высказать её им в самом начале. А? Может быть, решение было ещё проще, чем получилось в конце?

— Может быть.

— Нет. Те спецы по логике, психологии и прочему чего только не пытались, как только не выводили линию, а получалось только хуже.

— Видимо, интеллект ганиадданцев таков, что обойти его непросто.

— Что есть, то есть. Может быть, рассчитан как раз на заумных. Мы же уже решили, что они сами как компьютеры на ногах.

— Кажется, да, — кивнул Ожегов.

— А кстати, знаешь, почему тогда лишили священников последних привилегий?

— Слишком много стало ложных. Тех, кто становился священником только ради них.

— И это тоже, конечно, но это основная версия. Официальная, так сказать, причина. На деле же, просто пошли разговоры. Разговоры среди священников о том, что нам, дескать, может быть, снова нужны боги. Такие, какими они были тогда.

— Я об этом не слышал.

— Ещё бы, мы вовремя подняли всю эту реформу с привилегиями, самых яростных проповедников отправили подальше, а те, что остались, глядя на них, придержали языки. Да так, что до сих пор не слышно. Но на деле, конечно, всё из-за людей. Им не нужен бог, который где-то далеко и который неизвестно, слышит их или нет. Им гораздо больше подходит бог, который рядом, в них самих. Но я лично слишком малого ожидал от священников. Тем приятнее мне слышать от тебя то, что ты говоришь. Если ты, конечно, не лукавишь. Надеюсь, что нет.

— Нет.

— Прости, что выдернули тебя. Отправляйся высыпаться. Добряков оставит тебе свой контакт, и завтра, как только будешь готов, ты отправишься домой.

— Религия снова стала не нужна в высшем совете, — улыбнулся Вадим, — ей здесь и правда не место.

— Здесь да, — выдохнул Ланов, — но она нужна людям, к которым ты и отправляешься.

Ожегов кивнул, а потом вышел. Дальше была дорога до гостиницы, где он лёг спать, а проснувшись, оделся в свою одежду, лишь легко улыбнувшись, бросив взгляд на форменную одежду совета. Он оставлял её здесь, эту оболочку. Оболочку, которой для официального вида не хватало лишь символа, который он увозил с собой.

— Есть какие-то сдвиги? — осторожно спросил он у Добрякова, когда тот провожал его на аэровокзал.

— Да. Вопрос уже решён, — ответил тот, легко улыбнувшись. Аналитики и прочие специалисты всё сделают, а мы подадим так, что у наших космических друзей не останется другого выбора, кроме как принять то, что мы им скажем.

— Значит, нас ждёт изоляция?

— Вполне вероятно, но мы вступаем в этот статус с облегчением. Возможно даже, что исключительно благодаря священнику.

— Я бы сказал, что это моя работа, но это не так. Так что я даже не знаю, что сказать.

— Ничего не требуется. Просто примите нашу благодарность и отправляйтесь домой.