Последний бог (СИ)

Глава четвёртая Синтез души

Ганиадданцы не просто были очень похожи на людей. Если бы перед человеком без предупреждения предстал ганиадданец, он признал бы в нём соплеменника. Проще было сказать, чем они отличались. В первую очередь манерой движения, которая казалась немного неестественной, и таким же неестественным взглядом. Но всё это не бросалось в глаза, а замечалось при наблюдении в течение нескольких минут, а с самого начала можно было принять их за людей. На них были свободные одежды, чем-то напоминавшие туники из древних времён. Лично Ожегову это показалось отсылкой к их божественной сущности, хоть и не слишком умелой. Не все элементы истории человечества непосредственно были связаны с религией. Далеко не все.

Трое ганиадданцев расположились напротив пятерых землян и мягко, почти синхронно кивнули в знак приветствия.

— Сначала хотелось бы представить вам вновь присутствующих господ, — начал Лилин, — это господин Лисицын, кандидат в совет, а это господин Ожегов.

— У господина Ожегова необычный знак. Мы не видели такого прежде, — сразу же, прервав процедуру знакомства, начал инопланетянин, сидевший в центре.

— Верно, — неловко продолжил Лилин, — господин Ожегов священник. Специалист по религии.

— Если он действительный специалист, то он в первую очередь не должен соглашаться с таким званием. Верно, господин Ожегов?

— Да, — подтвердил Вадим, — наше дело не отрасль, в которой можно быть специалистом. Но я по-прежнему не знаю, как называть вас.

— Я господин Саник, а это господин Мосн, — сначала центральный инопланетянин указал на того своего соплеменника, что сидел справа от него, а потом на того, что слева, — и господин Хоз.

— Очень приятно.

— Скажите, господин Ожегов, — вы, как священник, наверное, прибыли сюда подтвердить неправоту ваших соплеменников в том отношении, что они не хотят признавать нас вашими богами.

— Нет, — честно и прямо ответил Вадим, — я прибыл сюда, чтобы поговорить об этом с вами.

— То есть, вы нас не признаёте?

— Сожалею, но у нас нет никаких доказательств. К тому же, наш мир уже однажды имел некоторые события, в результате которых все боги, существовавшие ранее, были признаны несуществующими.

— Это очень интересный момент истории, — Саник улыбнулся ещё неестественнее, чем говорил, — но вы ведь знаете, что существовало мнение, согласно которому тот период был признан началом заката вашей цивилизации.

— Да. Такое мнение имело место, но оно не являлось подавляющим и до сих пор не получило подтверждения. С момента перерождения наша цивилизация неуклонно движется вверх.

— Вы опасаетесь, что обретение бога заставит вас вернуться в прошлое, когда религии были, как вы говорите, не достаточно продуктивны?

— Я не считаю, что мы обрели бога с вашим появлением. И не считаю, что нам вообще нужно его обретать, — честно ответил Ожегов.

Он бросил короткий взгляд на Ванина, сидевшего напротив. На лице того выражалось недовольство, перемешанное с удивлением. Если бы не такт, который он должен был соблюдать в присутствии другой стороны, то сейчас Вадим получил бы изрядную порцию его «обычного поведения».

— Значит, вся ваша цивилизация заблуждалась на протяжении всей своей истории. Заблуждается она и сейчас, пока религия существует. Я верно вас понимаю?

— Нет. Мы заблуждались, но заблуждение это исправлено.

— И во что же вы верите сейчас?

— Это сложно сформулировать и сложно связать с богами в том отношении, в котором вы узнали о них из курса нашей истории.

— Вы хотите сказать, что мы не способны понять что-то, что под силу понять человеку?

— Нет. Но вы не можете отрицать, что вы знаете о нашей цивилизации лишь то, что почерпнули из общих исторических данных.

— Вы сейчас хотите вывести к тому, что раз мы не создавали вас напрямую, то мы не можем являться вашими богами?

— Значит, вы всё-таки не создавали нас?

— Почему же, — Саник всё так же неестественно улыбнулся. Наша цивилизация очень древняя. Наши путешественники совершали походы в самые разнообразные уголки космоса. Как знать, куда они заронили частицу жизни, и насколько умышленно это было. Вы не можете отрицать колоссального сходства между нами и вами. Вы созданы по нашему образу и подобию, потому что ваша цивилизация младше. Вы ведь этого не отрицаете.

— Не отрицаем. Но даже при таком стечении обстоятельств мы скорее братья, хоть и дальние, — смело заметил Ожегов.

— Младшие. И младшие должны подчиняться старшим.

— Мы уже совершеннолетние, — снова возразил Вадим, — мы выходим в космос, или какой критерий считается основным? Межзвёздные путешествия? Так мы и их уже совершаем.

— Это совершенно ничего не значит. Мы можем создать точно таких же людей, и они смогут точно то же самое. Наши технологии это позволяют.

— Позволю себе не согласиться, — возразил Ожегов, — мы немного ушли от темы, к чему, в конечном счёте, свелась наша религия. У нас нет бога-идола. Все они были упразднены, но у нас осталась душа. Если хотите, её можно называть частицей бога в нас. Именно в неё мы верим, и именно её невозможно воспроизвести при помощи технологий. А что до тела, то мы тоже делаем ткани.

— Господин Ожегов допустил небольшую ошибку, — постарался вступить в разговор Лилин, — мы не способны воспроизвести целого человека из-за сложностей создания нервной ткани. Как говорят некоторые люди, подобные господину Ожегову, это от того, что невозможно воспроизвести человеческую душу.

— Это чушь, — снова неестественно и на этот раз шире, чем требовалось, улыбнулся Саник, — мы можем создать человека, полностью соответствующего любому из вас, и он будет способен на то же самое, на что способен оригинал.

— Я сомневаюсь в этом. Нельзя создать точно такого же, — возразил Ожегов.

— Мы утомились от бесконечных переговоров, ходящих по одним и тем же следам. Давайте расставим всё по местам. Мы создаём человека — любого, какого вы скажете, и если он будет полностью соответствовать оригиналу, вы признаёте, что мы — ваши создатели.

— Мы не можем принять такое решение, — впервые подал голос Ванин, до этого, казалось, захлёбывавшийся негодованием, но всё равно молчавший.

— А кто может? — спросил Саник.

— Боюсь, мы не можем проводить подобные эксперименты, — сказал Лилин.

— Что же. Тогда мы вынуждены будем покинуть ваше пространство и ограничить вас уже имеющимися у вас территориями в тех местах, где они примыкают к освоенным другими. Земляне не готовы к тому, чтобы вступить в сообщество.

— Мы дадим согласие или несогласие через три часа, — сказал Лилин с оттенком обречённости. Смотрел он при этом на Ожегова.

— Мы будем ожидать.

После этого, без каких-либо слов все трое инопланетян синхронно поднялись и вышли.

— Какого чёрта это было, Ожегов?! — тут же обрушился на Вадима советник Ванин, нависнув над столом, разделявшим их.

— Переговоры, — ответил священник.

— Да тебя за это убить мало.

— Разве? — Ожегов поднялся, — а почему вы молчали? Почему не сказали своего слова? Почему вы вообще меня сюда пригласили? Вам здесь не священник нужен, а кто-то другой.

Ожегов говорил спокойно, но это всё равно чуть не взорвало Ванина.

— Что он себе позволяет?!

— Хватит!

Лилин впервые за сегодня подвысил голос. Вся его мягкость улетучилась, и это был совершенно другой человек. Ожегов решил, что и правда позволил себе лишнего. В первую очередь, не нужно было выходить из себя, но теперь оставалось радоваться, что у Ванина на костюме было на одну полоску меньше, и он не доберётся до Ожегова, если Лилин решит его защитить.

— Сначала сядьте оба и успокойтесь.

Ожегов выполнил это указание сразу, а Ванин ещё недовольно фыркнул.

— Мы пригласили господина Ожегова за новым взглядом и новым поворотом в диалоге, и мы его получили. Это, как мы теперь знаем, в любом случае были бы последние переговоры. Либо они улетают, и мы получаем статус изгоев, либо мы соглашаемся и становимся кем-то вроде послушных домашних животных. У нас есть третий вариант. Мы ещё можем победить.

— Победить? Не смешите меня! Они сделают робота с настоящими мозгами, и он будет рассказывать вам анекдоты, а вы будете смеяться, — сказал Ванин.

— У них не получится, — заметил Ожегов.

— Откуда у вас такая уверенность? — спросил Лилин, — вы знаете про их продвинутые биотехнологии? Мы, к примеру, выращиваем людей в инкубаторе, если по каким-то причинам матери не могут их выносить.

— Но при этом у них есть матери, — заметил Ожегов, — и отцы. Так что с точки зрения методов, всё соблюдается. Ещё никто не создал жизнь из синтетики. Она всё равно идёт от нас и всегда будет идти. Если вы согласитесь на этот эксперимент, вы в этом убедитесь. Человек — не тело. И даже если можно заставить его мозг функционировать, это не значит, что он обретёт душу.

— Вы специалист по религии или по прогрессивным экспериментам? Которые даже не проводились, — сказал Ванин.

— Если хотите — считайте это моей верой.

— Верой? Тогда, может быть, сразу стоит признать в этих гражданах богов и начать уже подчиняться им? Представим себя счастливыми прихожанами, которым вместо распятья явили настоящего господа. А? — усмехнулся Ванин.

— Если я правильно понимаю, — сказал Ожегов, обращаясь к Лилину, — мы ничего не теряем, соглашаясь на эксперимент. Верно?

— Это в случае, если он решится в нашу пользу. А если в их? — он посмотрел на Вадима, — как вы думаете, сможем мы отказаться, имея вещественное доказательство своей вторичности?

— А отказываясь от эксперимента вообще, мы эту самую вторичность не подтверждаем? — спросил Ожегов.

— По крайней мере, у них нет ничего вещественного, что смогло бы её подтвердить.

После этого в зале повисла тишина. Ожегов согласился бы на эксперимент, но сейчас, выслушав контраргументы, он начал опасаться. Хотя, если смотреть вглубь души, он был убеждён в своей правоте.

— Ладно, — сказал, наконец, Лилин, — господин Лисицын, устройте господина Ожегова на ночлег, он пока совершенно точно остаётся. А мы пока подумаем, как быть дальше.

— Вы согласитесь? — спросил Вадим.

— То, что мы, здесь присутствующие, не можем в одиночку принимать такое решение, не просто слова. Это будет решать совет. Без вас, увы.

— К счастью, — добавил Ванин.

Оказавшись в небольшой комнатушке, выделенной ему для проживания, Вадим первым делом расстегнул неудобный воротник, который ещё и сильно натёр ему шею. Потом он убрал символ под одежду и подошёл к окну. Гостиница находилась рядом со зданием верховного совета. Оно осталось всё таким же величественным и монументальным, но теперь при взгляде на него Вадима распирал гнев. Сначала его позвали сюда, сказали вести себя чуть ли не свободно, а теперь он ещё и виноват в том, что вышло так, как вышло.

И вообще, всё произошедшее напоминало издевательство на всех уровнях. Инопланетяне издевались над относительно плохо развитыми землянами, а власть имущие земляне издевались над ним. Он совершенно не ощутил того, что имел дело с представителями другой космической нации. Слишком уж мало отличительных черт, основной из которых является, пожалуй, их неестественное поведение. Но с другой стороны, не стоило устраивать всё это только лишь для того, чтобы разыграть одного человека. Нет, всё это происходит по-настоящему, вот только какой смысл?

Вадим снял с себя форму, аккуратно повесил её на спинку стула, потом переоделся в свою одежду и направился обедать. Вернувшись, он разделся и улёгся на кровать. Спать ему совершенно не хотелось. Наверное, будь он менее взвинчен, ему было бы интересно прогуляться по столице, посмотреть, как здесь устроена жизнь. Он ведь никогда здесь не был, а этот город видел только на экране телевизора. Но он сейчас был не в настроении гулять, тем более, что снаружи стояла адская жара. Здесь всё было ещё хуже из-за избытка асфальта, бетона и прочих материалов, способных накапливать тепло в больших количествах. Ну а в небольшой комнатушке системы поддержания температуры отлично справлялись со своей работой.

Он перевернулся на спину, заложил руки за голову и ещё раз задумался над тем разговором, который был у них с инопланетянином. Вся смехотворность ситуации основывалась на двойных стандартах. Ганиадданцы вели себя смелее и не стеснялись говорить с землянами, смотря на них свысока. И, в отличие от землян, они напрямую могли заявить, что чего-то не признают и не признавать этого. Ну а уж толкование земной истории в свою пользу было на каждом шагу. Таковы прошлые религии. Не несущие ничего плохого сами по себе, из-за вольных трактовок они всегда становились причинами потрясений, часто — очень кровавых.

За размышлениями Вадим не заметил, как заснул. Ночью он спал плохо, рано встал, а потом всё время был на ногах. Да и вообще, привычный режим был нарушен. К тому же, нельзя было точно сказать, что ждёт впереди. У землян на раздумье оставалось три часа. Три часа передышки, после которых вновь начнутся события, которые могут иметь судьбоносный исход не только для тех, кто в них участвует, но и для человечества в целом.

Разбудил Ожегова осторожный стук в дверь. Он поднялся с кровати, быстро надел штаны и накинул френч. За окном уже было темно. На пороге стоял Добряков, всё с таким же невозмутимым выражением лица. Он окинул священника взглядом, пока Ожегов стоял и молчал, потому что не ожидал его увидеть.

— Вы разрешите войти? — наконец, спросил советник.

— Да, конечно, — ответил Вадим, отходя в сторону и открывая перед гостем дверь.

— Мы не слишком дружелюбно встретили вас, да? — Добряков подошёл к окну и посмотрел на улицу, освещаемую фонарями.

— Что уж поделать, — ответил Ожегов, поправляя волосы перед зеркалом, — не думаю, что в стенах совета когда-нибудь бывал священник, да ещё такой неподготовленный к высшим мероприятиям, как я.

— Ошибаетесь. Должен заметить, что ваше выступление произвело на меня впечатление. И не только на меня. Что касается подготовки, то да, её не хватило совсем немного, но большую роль сыграло то, что все мы придерживались примерно одинаковой линии, а вы мыслите иначе. И в силу своего общественного положения и в силу вашей, так сказать, неосновной профессии. Они были готовы к нашим аргументам, но не к вашим.

— Спасибо. Вы пришли только для того, чтобы сказать мне это? — спросил Ожегов, застёгивая френч, — могли бы тогда просто позвонить.

— Нет. Совсем не для этого. Я пришёл, чтобы сказать вам, что решение принято. Ганиадданцы изготовят одного человека полностью синтетическими методами в соответствии с одним лишь его образцом ДНК.

— И что потом?

— Мы посмотрим, чьи утверждения верны. Ваши, то есть наши, или их. А дальше будем поступать в соответствии с результатом.

— А если они вдруг окажутся правы?

— Вы допускаете подобный исход? — впервые за всё время разговора он обернулся к Ожегову, — я думал, ваша вера сильна.

— Это не относится к моей вере. Я глубоко убеждён, что тот человек, который будет ими создан, не будет человеком в полной мере. Вопрос лишь в том, сможем ли мы это доказать.

— Сможем. Думаю, если вы всё-таки правы, это будет несложно.

— Как именно?

— Пока не знаю точно.

В отражении от стекла Вадим увидел, как Добряков легко улыбается. Это тоже казалось неестественным, чем он напомнил ему одного из Ганиадданцев. Если бы в совет не было очень сложно попасть, он мог бы подумать, что инопланетяне внедрили туда своего агента. Вряд ли, если не рассматривать вариант, что они выкрали настоящего Добрякова, а на его место поставили того, которого создали сами.

— Но вы ведь пришли сюда не для того, чтобы просто всё это мне рассказать.

— Нет. Вы сами начали собираться, поэтому моя просьба не потребовалось. Мы с вами сейчас направимся в центральный госпиталь, где вы встретитесь с одним человеком. По его воле вы оказались здесь, и он, слышав ваш разговор ганиадданцами, сказал, что вы оправдали его надежды. И, как вы понимаете, по его воле мы вообще согласились на тот эксперимент.

— И кто этот человек? — спросил Ожегов, хотя уже знал ответ.

— Генерал Ланов. Вам, разве, никто не сказал, о том, что ваше присутствие здесь было его волей? — Добряков обернулся к Ожегову и посмотрел ему в глаза.

— Кажется, кто-то упоминал. Я решил уточнить.

— Хорошо. Мы уточнили. И, раз вы уже собрались, то можем выдвигаться.

— Конечно.

Пожалуй, от предвкушения встречи с лидером мирового перерождения Ожегов волновался ещё больше. Он не видел его очень давно даже по телевизору. Престарелый генерал уже давно отошёл от дел, но, как оказалось, его совета всё ещё спрашивали, когда судьба мира становилась сложной. Вадим не знал, как себя вести и что говорить. Успокоившись, он решил, что раз не он организовал эту встречу, то и инициативы лучше ждать от других. Похоже, что старый лидер человеческого сообщества даже лучшего мнения об Ожегове, чем он сам, так что не стоит сходу его в этом разубеждать.

— Вы не хотели бы снова надеть ваш символ поверх воротника? — предложил Добряков, — раз уж было решено, что это будет официальный знак различия священника, то нужно его показывать.

— Хорошо.

Ожегов расстегнул воротник и выполнил просьбу советника. Несмотря на то, что в машине, на которой они ехали, было прохладно, с открытой шеей ему стало гораздо комфортнее и даже казалось, что форма намеренно предполагает излишнюю строгость, являясь выражением нового мирового порядка.

— Вы слишком напряжены. Уверяю вас, господин Ланов очень доброжелательный человек. И если он захотел увидеть вас, это не значит, что вас ждёт что-то серьёзное.

— Я понимаю, но всё-таки. Я ведь представляю, кто он такой. Любой, наверное, волновался бы на моём месте.

— Главное, расслабьтесь. Напряжение ещё никому никогда не помогало.

Тем не менее, войдя внутрь палаты, где находился Ланов, Ожегов сильно взволновался. В основном потому, что не ожидал увидеть там столько людей. В полумрачном освещении собравшиеся советники выглядели каменными изваяниями, вставшими вокруг умирающего. Да, здоровье генерала было уже не таким, как даже пять лет назад, но он не находился при смерти. Тем не менее, ощущение чего-то важного и тяжёлого висело в воздухе, освежаемом вентиляторами климатических систем.

Те, кто находился внутри, обернулись на вошедших, взгляды сосредоточились на Ожегове. Из присутствовавших шести человек, он знал только Лилина и Ванина. Оба смотрели на него в обычной манере. Первый мягко, но с ожиданием, а второй с негодованием, как на источник всех бед.

— Это он? — раздался слабый голос, который можно было услышать только потому, что в больничной палате царила тишина, — расступитесь, дайте ему пройти.

Все изваяния, как будто подчиняясь магии, разошлись в стороны, открыв Ожегову путь к кровати, на которой лежал худой и дряхлый старик. Да, совершенно определённо, это не то состояние, в котором стоило представать бывшему великому лидеру, остающемуся легендой, но по-другому было никак.

Ожегов осторожно прошёл по освобождённому для него коридору, и встал у изголовья кровати. Щёки Ланова ввалились, седые волосы были редкими и слабыми, всё лицо и лоб покрывали морщины. Если бы не его глаза, хоть и обесцветившиеся, но всё ещё не утерявшие искру, его нельзя было бы узнать вовсе. Именно она, эта искра, который раз заставляла сильных мира сего приходить к нему за советом и выглядеть при этом как беспомощные глупцы, хотя таковыми они, конечно же, не являлись.

Ланов подвинул рычажок на боковине кровати, и верхняя её половина поднялась, приводя пациента в сидячее положение. Как будто бы раньше из-за слишком большого расстояния он не видел Вадима, а сейчас сумел его разглядеть, поэтому легко улыбнулся. Его зубы в противовес всему остальному выглядели так, будто бы ему двадцать лет. Первая часть тела, которую человечество научилось легко и качественно протезировать. Так, чтобы она была даже лучше оригинала. Для бывшего лидера могли бы сделать и больше, даже несмотря на возраст, но, раз он пребывает в таком плачевном состоянии, не всё так просто.

— Ну здравствуй, Вадим, — сказал Ланов.

— Здравствуйте, — легко склонив голову, сказал священник.

— Истории повторяются. Всегда-всегда повторяются. Мы боролись с богами, хотели сделать так, чтобы они служили нам. У нас даже получилось, но потом они нагрянули оттуда, откуда мы их не ждали. Из глубины космоса.

Он кашлянул, и ближайший незнакомец, стоявший по другую сторону от кровати потянулся к какому-то аппарату, на котором Ожегов разглядел кислородную маску, но Ланов остановил его жестом руки.

— Я в порядке, хоть это и не видно.

В этих словах, несмотря на то, что голос Ланова был слаб, слышались чёткие командирские нотки, которым хотелось следовать даже Ожегову, не являвшемуся прямым подчинённым генерала и никогда его не знавшему.

— Когда-то давно умирающий хотел видеть возле себя священника. Я сам не застал этих времён, но слышал. Хоть я и был сторонником оставления религии, никогда не думал, что однажды захочу видеть священника около своей кровати. Истории, — он легко кашлянул, — повторяются.

Ожегов хоть и не ощущал напряжения, которое можно было бы ожидать, всё равно стоял, как остолбенелый, не зная даже, что сказать. Но ничего говорить и не требовалось. Не он был инициатором этой встречи, и от него лишь требовалось присутствовать.

— Дай свои руки.

Генерал немного откинул одеяло, чтобы ему удобнее было взять ладони Ожегова. Он был в больничной пижаме. Кожа на его руках была бледна и выглядела почти безжизненно. Суставы пальцев казались огромными узлами на тонких прутах пальцев, а кисти выглядели громадными на фоне тонких предплечий, немного выглядывавших из-под рукавов. Он взял Вадима за руки и ощупал его ладони.

— Вот эта ненастоящая, — он сильнее надавил на правую, — но твёрже. Она подходит тебе лучше, не так ли?

— Я бы не отказался и от своей.

— Как думаешь, смогли бы те инопланетяне сделать тебе твою новую руку целиком?

— Думаю да. Мы сами можем это сделать.

— А как думаешь, удастся их эксперимент? Сделать одного из нас целиком.

— Нет. Даже если внешне это будет выглядеть хорошо, на деле этот человек не сможет считаться настоящим.

— Да? А я уж и не знаю, чему бы я обрадовался больше, — он немного закашлялся и отпустил руки Вадима, а потом сам взял кислородную маску и сделал несколько вдохов.

— Почему? — осторожно спросил Ожегов.

— Все здесь присутствующие просят моего согласия. Не на сам эксперимент, а на то, кто станет его объектом.

Слегка ошеломлённый Ожегов поднял глаза на Лилина и Добрякова, стоявших рядом.

— В одном ты точно прав. Если мы попросим сделать обычного человека, примерного среднего представителя нашего общества, у них получится нечто, что будет выглядеть подобающе. Нам нужен некто, кому непросто будет соответствовать по умолчанию, и чьё несоответствие легко будет определить. Ты понимаешь меня?

— Да.

— Я не совсем согласен, но все эти люди пришли сюда сами. Они просят меня. Я не уверен, что этому миру нужен второй я. Но я не могу не признать, что будь я сейчас так же молод, как и ты, я бы многое смог изменить к лучшему. Я многое мог бы сделать. Я хотел спросить тебя.

— Нет, вы не можете. Не можете меня спрашивать. Я не имею права давать вам советы по этому поводу.

Ланов снова посмотрел ему в глаза и сжал губы.

— Оставьте меня с господином священником наедине.

Никто не возразил ни слова. Все только переглянулись, ещё раз посмотрели на Ожегова и вышли.

— Возьми в углу стул и присядь рядом. Хочу быть с тобой наравне, но стоять мне тяжеловато, и врачи бы это не одобрили.

Вадим быстро отыскал стул, о котором говорил генерал, и выполнил его просьбу.

— Послушай меня. Я очень долго не хотел умирать. Видишь, до чего я дошёл? Все вы говорите, что тело слабо, а душа бессмертна. Врачи сбились с ног, пытаясь наладить моё здоровье. На мне уже испробовали два сердца, выращенных специально для меня, по моему образцу. Моё тело отторгает их. Они пробовали полностью искусственное, и оно тоже не пришлось в пору. Я не скажу, что когда-либо был верующим. Напротив, я оставлял религию не для себя, а для других, веря, что она нужна людям. Но сейчас я чувствую усталость. И эта усталость не имеет отношения к телу. Это моя душа уже не хочет ничего. Она заставила меня поверить в то, что это — не просто вымысел.

Он протянул свои узловатые пальцы и приподнял на них символ, висевший на шее Ожегова.

— Дело ведь не только в оболочке. Да?

— Если я скажу «да», вы откажете им в эксперименте?

— Скажи мне всё, как есть. Сам я не буду ругать тебя, а за дверью никто не узнает. Пожалуйста, помоги. Не мне, но хотя бы всем остальным.

— Вы нужны им, и именно поэтому они до сих пор приходят к вам за советом. И именно поэтому они хотят, чтобы вы снова были с ними. А если эксперимент не удастся, то это будет легко подтвердить. Вы сами сможете сделать это.

— Почему бы им просто не отпустить меня? Я ведь не бог, чтобы цепляться за меня. И мучить, мучить, мучить. Я уже не тот. Мой мозг, пожалуй, в самом хорошем состоянии из всего, что от меня осталось, но и он знавал времена получше.

— Вы не можете спрашивать меня. Я не могу давать вам совет, — ответил Ожегов, — вы сами вольны принимать это решение.

— Я так долго принимал решения. Я и сейчас могу. Но я хочу, чтобы это сделал кто-то другой. Просто потому что хочу. Я не хочу оставлять этот мир так. Так, как будто бы кроме меня здесь никто ничего не может.

Его голос стал громче. Если бы не его слабость, он, наверное, сейчас бы закричал на Ожегова. Вадим пребывал в очень тяжёлом положении. Он за свою жизнь помог многим людям, но здесь, перед этими выцветшими глазами, через которые на него, казалось, смотрел весь мир, он оробел и потерялся в собственных мыслях.

— Тогда вы должны дать согласие, — сказал он, как ему казалось, самое уместное, — вы ведь этого хотите? Дайте этому миру ещё одного себя, помогите ему.

— Ты ведь не это хотел сказать.

— Вы ставите меня в неловкое положение. Я искренне считаю, что этот эксперимент обречён на провал. Но вы сейчас хотите, чтобы я сказал, будто бы они смогут создать человеческую душу. Больше того, чтобы я закрыл глаза на то, что она точно не будет вашей. Будто бы душу можно скопировать и воспроизвести. Нет. Я никогда не соглашусь. Я знаю, что эксперимент провалится. Вы не зря хотите согласиться, потому что так результаты будет проще оценить. Вы сами сможете это сделать.

— И всё же ты успокоил меня. Спасибо. Наверно, не зря мы оставили вас.

— Не зря. У вас тоже есть душа, и, как и любой другой, ей требуется помощь, хотя бы раз в жизни.

Ожегов встал и поставил стул на место.

— Но если мы неправы, и нас действительно можно сделать на коленке? Что тогда?

— Тут вопрос не в том, правы мы или нет. Тут вопрос в вас. Хотите ли вы, чтобы у них получилось, или нет.

С этими словами Ожегов попрощался, легко поклонился и вышел. Он ждал, что Ланов остановит его, но генерал молчал. Способный выстроить целый мир, при этом достаточно развитый и самодостаточный, он споткнулся в том, что касалось его собственной души.

Подумав об этом, Вадим тоже ощутил слабость. А что, если его линия — всего лишь защита от тех же самых вопросов? Он просто так отрицает возможный успех инопланетян, лишь бы не задавать себе другие вопросы, которые неизбежно последовали бы. И как он после этого сможет осуждать кого-то за неспособность разобраться в себе, если сам он побоялся даже ступить на этот путь?

Добряков сказал ему ждать внизу. Спустившись в холл, где почти не было людей, Ожегов поспешил выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха. По объективным причинам всё происходило ночью — чтобы толпа советников не ходила по общественному госпиталю, как бы намекая, что что-то очень не в порядке. И Ожегов был рад этим причинам, потому что благодаря им ему сейчас не пришлось прятаться от палящего Солнца в машину.

Вскоре появился и Добряков и попросил садиться. С мрачным видом расположившись на сидении рядом с Ожеговым, он отдал транспорту команду на движение. Машина тронулась и взяла нужный курс, а он всё равно молчал. Для него это было обычным состоянием, учитывая, что в присутствии третьих лиц Вадим вообще не слышал от него ни одного слова. Но сейчас Ожегову казалось, что он молчит нарочно, желая поиздеваться.

— Каково решение? — не выдержав, спросил священник.

— Оно уже было принято. Мы хотели лишь его согласия. Он не давал его. Не знаю уж, что именно вы ему там сказали, но он своё решение изменил.

— Такой человек не нуждается ни в чьих советах. Если он принял это решение, он принял его до меня.

— Зачем тогда понадобились вы?

— Всем в тот или иной момент требуется священник.

— Понимаю. Вы не хотите говорить о том, что он сказал. Это ваше право.

— Скажем так, это нехорошо.

— Я понимаю и поэтому не настаиваю. Если бы он захотел, то сам бы рассказал нам.

В салоне снова ненадолго воцарилось молчание. Ожегов загляделся на вереницы фонарей и машин. Несмотря на поздний час, в центре столицы было оживлённо.

— Так каковы дальнейшие действия? — спросил Вадим, — я отправляюсь домой?

— Нет. Я тоже думал, что ваша миссия исполнена, но генерал настаивает, чтобы вы остались.

— И надолго?

— Если вы волнуетесь из-за работы, то можете не переживать. С вашим руководством вопрос улажен ещё господином Яблоковым. Но всё равно сроки небольшие. Утром генерала ждёт обследование совместно с ганиадданцами, а к вечеру мы уже будем иметь нужную копию. Так что можете отдохнуть примерно сутки, а потом я явлюсь к вам.

— Даже не знаю, чем заняться.

— Я могу организовать для вас несколько экскурсий, но рекомендовал бы вам просто отдыхать. После завтрашнего дня я не могу сказать, сколько времени продлится наше бодрствование. Так или иначе, нас ждут события, к которым нужно подготовиться.

— Вы правы. Я так и сделаю.

Когда они ещё ехали, Ожегову немного хотелось спать. Он думал, что стоит ему сейчас лечь в кровать, как он тут же уснёт, но на деле всё оказалось не так просто. Он не занимался интенсивной деятельностью, как привык, поэтому у него не было сильной усталости, отчего, оказавшись в кровати, он сначала смотрел в потолок, потом ворочался, а уснул уже в первых предрассветных лучах. Проснулся рано и направился завтракать.

Мысли не оставляли его. Напротив, в душе зрело противоречие. Мир казался ему совершенно таким же, как и всегда, и это несмотря на то, что сейчас в нём назревал сильнейший катаклизм. Пожалуй, самый выдающийся человек эпохи будет сегодня воспроизведён совершенно новыми методами. Что будет дальше? Как это повлияет на дальнейшую историю? Ожегову хотелось видеть, что это имеет значение для всех и каждого, как это имеет значение для него, но мир вокруг как будто бы оставался безучастным. Всё те же люди, с разными делами и поручениями прибывшие в столицу. Поручения эти важны, раз уж их расположили в гостинице рядом с верховным советом, но что может быть важнее этой противоречивой сделки с ганиадданцами?

Попив чая, Ожегов снова поднялся к себе. Отдыхать не хотелось, но лишь на уровне души. Тело же, режим которого был сбит, в скором времени не отказалось от дрёмы. Он заставлял себя спать и отдыхать, всерьёз предполагая, что уже этой ночью ему понадобятся все его силы. В первую очередь, духовные. Даже сейчас он сдерживался, чтобы ни на секунду не усомниться в том, что прав.