Посланец небес

Глава 11 ТОРГОВЕЦ СОЛЬЮ

Островов и островков в морских водах между Мад Эборном и столицей Мад Аэг насчитывалось, вероятно, сотни две или три. Самый крупный, размером в восьмушку Сицилии, не относился к этому архипелагу, так как лежал порядком западнее пролива, и плавание вблизи него было под запретом: остров Понт Крир являлся императорской резиденцией. Другие клочки суши, окруженные водой, не поражали размерами; у тех, что побольше, береговая линия составляла от десяти до пяти километров, а некоторые и островом не назовешь – так, торчит из воды утес, а на нем три пальмы да сосна. Но если поперечник островка равнялся хотя бы сотне метров, он был уже обитаем и, более того, оборудован по самому высшему классу: парк или сад, цветники, причалы, купальни, хозяйственные службы и вилла, какая кому по карману, иногда скромный домик на дюжину комнат, а иногда целый дворец. Островные усадьбы очень ценились среди имперской знати и людей торгового сословия; с одной стороны, уединение, покой и тишина, с другой – до Мад Эборна и столицы можно было добраться на парусном судне меньше чем за половину дня. Льстило и сознание того, что обитаешь, подобно Светлому Дому, на личном острове и что пейзаж вокруг такой же, каким любуется сам император: изумрудная морская гладь под сапфировым небом, белые пушистые облака и солнечный глаз Таван-Геза.

Ньорк, остров Уго-Тасми, торговца солью, был не из самых больших, однако вполне приличной величины – овал шириной в километр и длиною в полтора. Добирались к нему, сначала на веслах, а потом под парусом, часов шесть, и это плавание звездной ночью, в теплых тихих водах, под ласковым дуновением зефира, показалось Тревельяну чарующим – особенно после тех неприятностей, что грозили клеткой с пацами. Он вытащил лютню, коснулся струн, запел, и лодочники подхватили хрипловатыми, но сильными голосами. Спели подходящие к случаю серенады всех Семи Провинций, спели куплеты о лукавой танцовщице из Тилима, спели марш имперских солдат и песни китобоев с Архипелага. Затем Тревельян принялся расспрашивать Бина и Миора про Уго-Тасми, будущего своего хозяина, а еще о том, что связывает торговца солью с высокой персоной Нобиля Башни и правителя Фейнланда. Лодочники оказались парнями словоохотливыми и, как бывает среди слуг великих людей, знавшими все досконально – тем более что их господин гостил у торговца дважды в год и даже обменивался с Уго-Тасми письмами, а потому Бин и Миор плавали на остров часто.

С их слов получалось, что Уго-Тасми унаследовал богатство и доходный промысел от отца, а тот – от деда-простолюдина, державшего то ли гончарную, то ли стекольную мастерскую в Мад Дуире, городишке в Провинции Восхода, у Первого Разлома. Деду Уго-Тасми сказочно повезло: копаясь в предгорьях в поисках песка, а может, глины, он наткнулся на соляные залежи. Соль в Семи Провинциях была проблемой, ее везли из Этланда и Запроливья, с морских берегов, а также с севера, из Рингвара, где были солевые озера. Соль невысокого качества выпаривали из воды, и на вкус она казалась горьковатой, а каменная соль, найденная то ли горшечником, то ли стекольщиком, была намного лучше. Обычный человек доложил бы о своей удаче правителю Мад Дуиры, получил награду в десять золотых и успокоился на этом, но дед Уго-Тасми был не таков. Нашлись у него откуда-то деньги для первых разработок, после чего с караваном соли отправился он в столицу; соль продал, а из Нобилей Башни выбрал самого бедного и честолюбивого, потерявшего, в силу различных причин, родовые дворцы и поместья и даже пост правителя Фейнланда. К нему и пришел умный дед Уго-Тасми с нижайшей просьбой о покровительстве и компаньонстве. Теперь благородный Лат-Хор, потомок того нобиля, бедным себя не считал, ибо соль вернула его роду все утерянное, и земельные угодья, и должности, и дворцы. Так что его дружба с Уго-Тасми являлась не просто душевной склонностью, а была замешена на крепком коммерческом интересе.

Что до острова Ньорк, то удачливый горшечник, а может, стекольщик, приобрел его давно, лет пятьдесят назад, превратив со временем в уютное фамильное гнездышко. Нобиль, его высокий компаньон, облагородил землю каплей своей крови, и дед Уго-Тасми, а также его отец, счастливо жили и пристойно скончались в своем островном владении. Дед, злословили Бин и Миор, хоть был из тех, кому улыбнулась Таванна-Шихи, но вряд ли отличался благородными манерами, а вот его потомки, сын и внук, учились в самых знаменитых университетах и слыли людьми образованными. Если так, общение с солеторговцем обещает несколько приятных вечеров, решил Тревельян. Не исключалось даже небольшое расследование, ибо история рода Уго-Тасми могла быть связана с вмешательством извне – внезапное открытие, богатство и процветающий промысел напоминали последствия эстапа. Хотя, с другой стороны, все могло произойти естественным путем – и сама удачная находка, и хитрый маневр основателя фирмы. В технологическом плане тут ничего нового не просматривалось – в Империи были солеварни, и были ветряные мельницы с жерновами для дробления зерна, руды и что угодно. Почему бы не молоть на них каменную соль?..

Звезды померкли, восход расплескал по морю алые крылья, потом над линией горизонта поднялся яркий золотисто-оранжевый солнечный диск. Бин и Миор спустили парус и взялись за весла, направляя лодку в проход между рифами, вокруг которых плескала вода. Дальше открывались небольшая бухточка в форме подковы, песчаный пляж с купальней и башенкой маяка, линия пальм на заднем плане, а на переднем – причал с катамараном, парой яликов и двухмачтовым парусным судном, похожим на драгоценную игрушку. Едва лодка обогнула рифы, на башне затрубили, и где-то в середине острова, скрытой за пологом зелени, отозвалась вторая труба. Из помещения в низу башни выскочили трое молодцов, один помчался к пальмам и исчез, двое других заторопились к пристани.

– Не будем спешить, – сказал Бин, лениво пошевеливая веслом. – Уго-Тасми почитает нашего господина и всегда ждет его у воды, чтобы проводить в дом.

– Ждет вместе с женами, – добавил Миор и подмигнул: – А жены у него хороши! Особенно малютка из Тилима.

Они медленно приближались к берегу. Не прошло и десяти минут, как из-за деревьев появилась целая процессия: впереди – мужчина в легких сандалиях и просторной белой мантии, за ним – стайка пестро одетых женщин, слуги с опахалами и носильщики с паланкином. Их было человек двадцать, и, заметив, с какой поспешностью они мчатся, Тревельян устыдился. Все же причиной переполоха был не высокий правитель Мад Эборна, а скромный рапсод.

Бин и Миор сложили весла, лодка стукнулась о камень причала, ловкие руки подхватили брошенный канат, и Тревельян сошел на берег. Мужчина в белой мантии поклонился ему.

– Разделяю твое дыхание!

– И я твое, почтенный.

Мужчина был высок, приятен лицом и крепок. Глаза темные, живые, бакенбарды коротко подрезаны, тонкие губы словно готовы изогнуться в насмешливой улыбке. Судя по пигментным пятнам, ему было где-то между сорока и пятьюдесятью годами.

Он приложил к груди растопыренную пятерню:

– Уго-Тасми, солепромышленник и торговец. А ты, я вижу, рапсод… Мой высокородный друг послал тебя с какой-то вестью?

– Не с вестью, а с просьбой, – улыбнулся Тревельян, с первого взгляда проникшийся симпатией к хозяину. – Я – Тен-Урхи, и у меня случилась неприятность в Мад Эборне… так, совсем маленькая, тянула лишь на клетку с пацами… Но мудрый Лат-Хор меня пощадил и отправил погостить к тебе, пока об этой неприятности не позабудут.

В глазах Уго-Тасми вспыхнул нечестивый огонек.

– Ты молод и хорош собой, так что легко догадаться о причинах неприятности. Но я не буду спрашивать, из чьей спальни ты выскочил без штанов… – Он ухмыльнулся и похлопал Тревельяна по плечу. – Будь моим гостем, рапсод! Эти две женщины, Кора-Ати и Саринома, мои жены, и я надеюсь, что ты не нарушишь их покой. Остальные – служанки и слуги моего дома. Пойдем! Ты приехал как раз к утренней трапезе.

Саринома, принадлежавшая к западной расе, была молода, смугла, светловолоса и очень красива. Кора-Ати, уроженка Семи Провинций, выглядела постарше; лицо у нее было приятное, с огромными темными глазами и ярким ртом. Служанки, что перешептывались и хихикали за спинами хозяек, тоже были весьма миловидны. Тревельян почувствовал, что здесь он отдохнет душой и телом.

Они направились к тропинке, что вела мимо пальмовой рощи дальше в парк. Тут росли разлапистые пальмовые дубы и медные деревья, посреди лужаек с изумрудной травой поднимался кустарник, покрытый алыми и белыми цветами, в отдалении, будто позволяя любоваться собой, стояли сосны с длинными мягкими иголками, тут и там были разбросаны живописные скалы – с одной из них свергался маленький хрустальный водопад. Парк выглядел ухоженным: ни подлеска, ни диких зарослей и ничего пугающего или мрачного. Порхали и пели птицы, носились по ветвям древесные кролики, а над полянами пестрым облаком висели мотыльки, собиравшие мед. Рай, да и только! Грей, вероятно, пришел к тому же мнению, снялся с хозяйского плеча и полетел обследовать окрестности.

Уго-Тасми проводил зверька пристальным взглядом.

– У тебя шерр… Значит, ты удачлив!

– Пристал ко мне в лесах Этланда и в самом деле принес удачу – ведь я в таком прекрасном месте!

– Благодарю. – Торговец солью склонил голову. – Этланд далеко от моря Треш… Пришлось постранствовать, Тен-Урхи?

– Что для рапсода дороже женщин, вина и мягкой постели? Только дорога, – сказал Тревельян. – Я был в Хай-Та, Этланде и Манкане, потом отправился вниз по Рориату на Дальний Юг… правда, не по своей воле. Вернулся в Фейнланд и хотел побыть какое-то время в Мад Эборне, но… – Он пожал плечами.

– О, так ты был на Юге? – с неподдельным интересом спросил Уго-Тасми. – Эту часть материка почти не посещают… Ты непременно расскажешь мне о своих приключениях, Тен-Урхи! В молодости я тоже постранствовал по свету, пока не умер мой отец, да и сейчас, бывает, езжу по делам. – Он вздохнул и понизил голос: – Присматриваю за своими промыслами и навещаю сына… не от Коры-Ати и, конечно, не от Сариномы, она слишком молода… до них у меня была другая супруга, но ее прах уже в руке Таван-Геза.

– Сочувствую тебе, – молвил Тревельян. – Пусть ее душа поскорей обретет новое тело.

– Пусть. – Тень грусти скользнула по лицу торговца. – Она умерла, но у меня остался сын, совсем уже взрослый и похожий на мужчин нашего рода. Он, как и я, любитель путешествовать, а это для юношей полезно. Сейчас он в Запроливье. Там есть школы, где учат строительству судов и мореходному искусству.

Деревья расступились. Теперь под ногами была дорожка из мозаичных плиток, а по обе ее стороны – цветники, два фонтана, пруд с разноцветными рыбками, изысканной формы павильон и под шелковым тентом стол и скамьи из медного дерева. Дорожка вела к трехэтажному особняку с венецианскими окнами, высокими каминными трубами и стенами из тесаного камня. Увидев его, Тревельян замер на половине шага, но тут же, чтобы не выказать удивления, промолвил:

– Прекрасный дом, Уго-Тасми! Я таких нигде не встречал, ни на востоке, ни на западе, ни в северных провинциях. Чудо как хорош! Эти окна, и башенки по углам, и бронзовые решетки… Где так строят?

– Строили, – сказал хозяин. – Когда-то так строили в Рингваре. Очень древний стиль.

«Врет, – сообщил командор. – По имеющимся у меня данным, в Рингваре в старину копали землянки и рубили избы. А это…»

«…викторианский стиль, – закончил Тревельян. – Англия, конец девятнадцатого века. Очень похоже! Хотя стекла слишком толстые, а оконный переплет слишком мелкий. Что скажешь? Совпадение?»

«Возможно. Но ухо держи востро!»

Слуги разошлись, служанки под присмотром хозяек принялись таскать на стол паштеты и салаты, рыбу и лепешки, но трем самым пригожим Уго-Тасми велел задержаться и, оглядев их, сказал:

– Это Элли, Китти и Милли. Ну, мои красавицы, кто хочет услужить нашему гостю?

Хотели все, но Китти, сразу выскочившая вперед, была пошустрей своих товарок. Уго-Тасми вперил в нее строгий взгляд:

– Отведи достойного рапсода в пальмовый чертог, помоги вымыться и переодеться, потом сюда, к столу. И без глупостей, девушка! До ночи еще далеко.

Китти повела Тревельяна в дом, потом из холла на второй этаж, оглядываясь, посматривая на красивого рапсода и лукаво улыбаясь. Она была миниатюрной, гибкой и очень хорошенькой – явная смесь континентальной и западной рас, одаривших ее темными волосами, смугловатой кожей и тонкими чертами лица. Пальмовый чертог – опочивальня с кабинетом, обшитые светлым пальмовым деревом, – находился в западном крыле просторного особняка. Тут было даже что-то вроде ванной – большая медная лохань в отдельном закутке, куда Китти запихнула Тревельяна, содрав с него одежду. Такое поведение не считалось фривольным – в Империи, да и в большинстве сопредельных стран, не было запретов на наготу. Правда, Китти тоже стала раздеваться, но Тревельян напомнил ей хозяйские слова: до ночи еще далеко, так что без глупостей, девушка!

Вытершись, он облачился в сандалии и такую же, как у Уго-Тасми, мягкую полотняную мантию с прорезями для рук. Китти глядела на него с прежней лукавой улыбкой; должно быть, ждала, что сейчас он сделает с ней что-нибудь интересное, то ли в кресле, то ли на постели или прямо на столе. Но Тревельян только подмигнул ей и спросил на западном диалекте:

– Давно ли служишь здесь, милая?

– Три года, мой господин. Я приехала из Тилима с госпожой Сариномой… Ты говоришь по-нашему?

– Я рапсод, и говорю по-всякому. Я даже знаю, что прежде тебя звали не Китти.

– Да, в Тилиме я была Катахной. – Она произнесла свое имя с придыханием, характерным для западных языков. – Это хозяин назвал меня Китти. Он всем дает новые имена… всем, кроме своих жен. У него такие странные привычки… Но он хороший человек!

– Ничуть не сомневаюсь. Сегодня, когда Таван-Гез закроет солнечное око и откроет звездное, я хочу послушать, как ты жила в Тилиме. Расскажешь?

Щечки Китти порозовели.

– Да, мой господин. Ты мне споешь? Совсем тихо, и только мне?

– Спою, – подтвердил Тревельян. – Только тебе.

Он спустился по лестнице, размышляя о том, что вот была девушка вчера – да не простая, принцесса! – и есть девушка сегодня, не такая знатная и красивая, но к одной не лежало сердце, а для другой готово оно раскрыться. На час, или на ночь, или на несколько ночей, как будет угодно судьбе… Но разве он не властен над своей судьбой? Разве не может взять на Базе тонну золота, а лучше – глайдер с интравизором, полетать над долами, над горами и найти рубиновые копи, как Пагуш, или залежи соли, как Уго-Тасми? Либо нечто другое, что тоже ценится в этом мире и позволяет разбогатеть безмерно, купить такой же райский островок, дворцы во всех Семи Провинциях, а заодно – вельможу-покровителя… И жить! Жить, никуда не торопясь, не прыгая от звезды к звезде, а наслаждаясь покоем, любовью прекрасных женщин, каждым мгновением бытия… Встречать рассветы, провожать закаты, слушать, как рокочет прибой и шумят деревья, а если захочется, странствовать по морям и землям в обличье нобиля или рапсода, воина или купца… Жить, а не служить! Не получать заданий, не диктовать отчетов, не притворяться своим среди чужих, а стать своим на самом деле… И жить долго и счастливо.

«Главное, долго, – заметил командор. – Кого устроит счастье на двадцать-тридцать лет? Желательно хотя бы век, а на такое время медицинского импланта не хватит. Чтобы век прожить и не состариться, нужны определенные усилия».

«И оборудование, – добавил Тревельян. – Поищем?»

«Зачем искать? Можно просто спросить».

«Начнет отпираться. К тому же искать интереснее».

«Ну, как знаешь…» – пробурчал Советник.

Тревельян пересек холл, украшенный морскими пейзажами и бронзовыми лампами в форме драконов нагу, открыл двери и поглядел на хозяина и двух хозяек, поджидавших его у накрытого стола. Лучезарно улыбаясь, он направился к ним.

До чего приятной была жизнь на острове Уго-Тасми! Если, утомившись ночью, проспишь и пропустишь рассвет или, увлеченный беседой, не полюбуешься закатом, то сделаешь это завтра или послезавтра, ибо рассветы и закаты чередовались с дивным постоянством. Плюс к этому дом со всеми удобствами, какие мыслимы в текущую эпоху, плодоносящий сад и парк – отличное место для моциона, мягкий ровный климат, морские купания и прогулки, трапезы в доме и на природе, но неизменно с изысканными винами и блюдами. Плюс преданные и не ленивые слуги, хороший повар, великолепный массажист, три садовника, прелестные служанки… О служанках можно было бы поговорить особо, и не только о Китти, но Тревельян предпочитал не слишком углубляться в эту тему и не копить воспоминаний. Воспоминания – источник сожалений… А он уже сожалел о том часе и дне, когда придется покинуть маленький Эдем солеторговца.

Они с хозяином едва ли не сдружились. Нельзя сказать, что Уго-Тасми испытывал дефицит общения – жизнь он вел вполне светскую, посещал на яхте то столицу, то Мад Эборн и своих соседей, сам принимал гостей и временами ездил на охоту в горы Провинции Восхода и в поля Фейнланда. Но беседы с Тревельяном его развлекали – быть может, по той причине, что Тен-Урхи, как и положено рапсоду, был набит историями по самую завязку. Большую часть этих сказаний, песен и баллад он усвоил еще на Земле, под гипнозом, но, постранствовав от Манканы до южных лесов, мог поведать что-то свое, оригинальное. Кроме рассказов про Аладжа-Цора, нобиля-разбойника, про мятеж Пагуша, похищение и эскападу на Дальнем Юге, были и другие темы, более интересные Тревельяну. Например, о паровом котле, изобретенном четырежды, Суванувой из Пейтахи, Куммухом из Манканы, Рдияс-Дагом из Дневной Провинции и Таркодаусом из Островного Королевства. Еще о бумаге мастера Цалпы, о керосине и подзорных трубах, седлах, компасе и краске из коры розового дерева и, разумеется, о Дартахе Высоколобом и его теориях. Уго-Тасми слушал с любопытством, улыбался и молчал. Знает?.. – мелькало у Тревельяна в голове. Знает обо всем и даже имеет собственное мнение? Возможно, уже разобрался с феноменом Осиера? Это не исключалось, если подозрения насчет солеторговца были справедливыми.

Пожалуй, их стоило подкрепить, и Тревельян уже знал, где скрыты нужные доказательства. Его интерес к архитектуре льстил хозяину, и вместе они осмотрели дом от чердака до подвалов и винных погребов, задержавшись в огромной и удивительно богатой библиотеке. Дом был чист. Само собой, не исключалось, что в подвале, библиотеке или хозяйской спальне есть тайная дверь или секретный люк, но Тревельян не верил в столь примитивные решения. Как их ни прячь, за половину века люк или дверь могли попасться на глаза кому-то из прислуги, добавив к странностям хозяина еще одну. Странностей имелось множество, и Китти, главный информатор, хоть жила на острове не так давно, о чем-то слышала от слуг, ну а чему-то была сама свидетелем.

К примеру, никто не встречался с хозяйским сыном и наследником. Считалось, что он путешествует по дальним странам, чтобы набраться знаний и ума, но остров он не посещал, и даже Кора-Ати с Сариномой не были ему представлены. Каждый год, в сезон Четвертого Урожая, Уго-Тасми отправлялся в путь, чтобы повидаться с сыном, но ездил всегда в одиночестве, даже без Боба и Дика, своих телохранителей. Возвращался всегда с изрядным грузом книг, особенно древних манускриптов, которые ценил превыше золота и собирал всю жизнь – так же, как его отец. Все эти книги, старые и не очень, он мог читать и, казалось, знал все языки и диалекты, сколько их есть на Осиере. С книгами он возился больше всего, чертил какие-то схемы, что-то записывал, но значки его письма не походили ни на единый имперский алфавит, ни на старинные символы Хай-Та, Горру, Тилима, Запроливья и других держав на востоке и западе. Еще он любил рассказывать истории как настоящий рапсод, и слуги собирались их послушать – о мальчике, потерянном в лесу и выросшем в логове тарлей, о человеке, нашедшем лампу, которой повиновались духи бездны, о престарелом повелителе, что разделил свою страну между тремя дочерьми, о красавице, бежавшей с возлюбленным от мужа, и разгоревшейся из-за нее войне. Случалось хозяину впадать в глубокую задумчивость, и тогда он удалялся в павильон, садился на ковер и медитировал от времени Восхода до Заката, не принимая ни пищи, ни питья. Жены и слуги знали, что мешать ему нельзя, что он размышляет о божественном и даже, быть может, смотрит вещие сны, посланные Заступницей, ибо из павильона он выходил с просветленным лицом и бодрым видом. Самой же главной странностью в глазах служанок было отсутствие детей у госпожи Кора-Ати и госпожи Сариномы, хотя, как шептались женщины постарше, хозяин был не из тех мужчин, которые дремлют в постели. Возможно, он не хотел других наследников и требовал, чтобы жены пили отвар корня суири, предохранявший от зачатия? Но, прислуживая Сариноме в спальне, Китти такого не замечала.

Что до имен, которыми Уго-Тасми одаривал слуг мужского и женского пола, то это отвечало имперскому обычаю и не казалось Китти удивительным. Бывало на Осиере, что имена менялись; были имена воинские, были морские, были те, которые супруг давал своим женам, господин – прислужникам, мастер – подмастерьям. Наконец, человек, недовольный именем, полученным от рождения, тоже мог его переменить; такова была традиция западной расы, прижившаяся в Семи Провинциях давным-давно. Нет, для Китти имена не относились к числу хозяйских странностей, и не имелось среди них чего-нибудь другого, какой-то истории о тайной дверце и секретном закутке, куда по временам удалялся господин. Ничего такого, кроме павильона.

В одну из ночей Тревельян его обследовал.

То было изящное строение из драгоценного медного дерева: шесть столбиков, выточенных в форме древесных стволов с бугристой корой, а между ними – резные ветви и листья, цветы и плоды, бабочки и птицы. Сверху ветви сходились пышной огромной корзинкой, внизу был лакированный пол, застеленный коричневым, в тон дереву, ковром. Павильон походил на изделия Древнего Китая, на ту искусную резьбу, в которой не повторялся ни один элемент, где каждый листок и цветок был отличен от другого и выглядел, как заведено в природе, неповторимым и единственным. Стояло это сооружение на шестигранном фундаменте из тесаного гранита диаметром метров пять и высотой до пояса.

Тревельян приложил к нему ладонь, потом прижался ухом и щекой, зажмурился и ощутил едва заметную вибрацию. Не обладая той разновидностью паранормального дара, что позволяла лоцировать энергетические установки, он не мог проникнуть взглядом через камень, но представлял, что спрятано за этими гранитными стенами. Большая, немного сплющенная полусфера в кольце мигающих зеленых огоньков, экраны-отражатели со всех сторон, массивный диск источника питания, эмиттер, направленный вверх – так, чтобы излучение пронизывало пол и омывало человека посреди ковра. Бесконтактная лучевая терапия… Возможно, самое главное из достижений землян… Ибо что дороже молодости и жизни?

«Генератор, – предположил командор. – Не разбираюсь я в ваших нынешних моделях, но там определенно генератор. А это нарушение устава Фонда. Помнишь, какой пункт?»

«Тут добрый десяток нарушен, – заметил Тревельян. – Он не должен был здесь оставаться, вести записи на земных языках, использовать свой опыт и знания в личных целях. Конечно, тащить сюда такую установку тоже возбраняется».

«Всякая тварь хочет жить, а человек – особенно, – с ментальным вздохом прокомментировал Советник. – А камера под этой резной мухоловкой небольшая… В мои времена такой аппарат три комнаты занимал, и суетилась при нем дюжина бездельников».

«Теперь это небольшая и автономная установка. Скорее всего, там КПЖ-5 зарыта, с торсионным генератором. Пока планета крутится вокруг оси, энергии хоть отбавляй».

«КПЖ… – повторил командор. – Это как расшифровать?»

«Комплекс продления жизни, стационарная модель, пятая модификация. Сейчас на холостом ходу. Только генератор энергию сосет».

«А сверху все в резьбе да в кружевах… Умно! Нужный листик повернешь, машинка и включится».

«С листиком это вряд ли, – возразил Тревельян. – Дистанционное управление у него. Думаю, через имплант. Вмонтировал куда-нибудь под мышку или в ягодицу вколол… Теперь это просто, дед».

«Нам бы такое, когда мы с дроми бились, – проворчал командор. – Ну, что будешь делать с этим прощелыгой?»

Отступив от павильона, Тревельян крадучись направился в дом. В свои пальмовые чертоги, где сладким сном спала гибкая смуглая девушка.

«Что буду делать? А ничего! Поговорю, обменяюсь мнениями… Может, он что-то полезное подскажет».

«Как ничего? А ваш нарушенный устав? А кража казенного добра? А, наконец, двоеженство? В мои времена, да за такие фокусы…»

Тревельян бесшумно проник в холл и стал подниматься по лестнице.

«Времена изменились, дед. Нарушение устава ФРИК не влечет ни наказания, ни дисквалификации. Ему подчиняются добровольно, и каждый вправе расторгнуть договор».

«Тогда это не устав, а пособие по ловле блох!» – возмутился командор, но Тревельян, не слушая его, юркнул в дверь своих покоев. Китти-Катахна вздохнула, повернула к нему свое личико и улыбнулась во сне.

Они сидели в библиотеке, под которую была отведена половина третьего этажа. Библиотека была совсем не такой, как во дворце Раббана, правителя Северного Этланда, – никаких чучел, рогов и звериных голов, да и площадь двухсветного высокого зала побольше в десять раз. В то же время вид такого количества полок, заставленных крупными и мелкими томами, ларцами и шкатулками со свитками и тонкими пластинами из дерева и бронзы, был Тревельяну непривычен; в его понятиях библиотека являлась голографическим экраном перед мягким креслом. Конечно, как специалист по гуманоидным культурам, он видел древние библиотеки на Земле, но в состоянии консервации – книги и прочие раритеты хранились в стасис-контейнерах, в залах с аргоновой атмосферой, а все их страницы, вплоть до мельчайшего чернильного пятна, были давно скопированы и уложены в компьютерную память. Те библиотеки были мертвыми, застывшими в своих аргоновых гробницах, а эта, принадлежавшая Уго-Тасми, живой; к каждой книге можно прикоснуться, взять ее в руки, перенести на стол, раскрыть… И книг было такое множество!

– Почти четырнадцать тысяч томов, – с гордостью сказал хозяин. – У меня есть редчайшие рукописи… «Странствие на север» Токот-Преги, возраст двенадцать веков, в ту пору Рингвар, Пейтаха и Ониндо-Ро еще не были заселены… «Сказание о владыках Архипелага», повесть тех времен, когда в Семи Провинциях еще не знали о Жемчужном море… Есть даже «Песни птицы ках»! Ты их знаешь, Тен-Урхи?

– Разумеется, – кивнул Тревельян, – разумеется. И с этими «Песнями» знаком, и с двумя другими манускриптами, которые ты назвал. – Подняв руку, он погладил дремавшего на плече Грея. – Я согласен с тобой, это настоящие редкости!

В глазах Уго-Тасми сверкнула ирония.

– И с тем знаком, и с этим… Удивительно! Клянусь Тремя, ты очень образованный рапсод!

– А ты очень образованный солеторговец, – отпарировал Тревельян. – И потому я расскажу одну историю, которая будет понятна только тебе. Тебе, и только тебе на всем огромном Осиере… – Он сделал паузу, не спуская взгляда с Уго-Тасми. – Жил на одной далекой звезде человек, избравший работу… ну, скажем, наставника. Только наставлял он не двух-трех учеников, а целые племена и народы, обитавшие у других звезд и не столь могущественные, как люди его родного мира, поэтому был он воистину посланцем небес. Случилось так, что он попал сюда, на Осиер, и здесь ему весьма понравилось, и решил он бросить прежнее свое занятие, найти какой-нибудь промысел, дающий почет и богатство, и жить тут в свое удовольствие. Что касается богатства и почета, то добиться их было несложно, ведь этот посланец небес умел превращать в золотые монеты камень, руду или, к примеру, соль. Вот с жизнью оказалось тяжелее… Дело в том, что люди на его звезде жили долго и сохраняли силы молодости едва ли не до последних своих дней, но для этого им приходилось становиться под волшебный дождик. Так, иногда, время от времени… Дряхлеть и умирать тому человеку не хотелось, и он утащил с собой ведро с волшебной водицей, а может быть, целую бочку или цистерну… может, что-то еще прихватил, не менее волшебное… В общем, стал он богат и купил себе остров, назвав его Ньорком, потому что родился в Нью-Йорке, а имя выбрал себе Уго-Тасми, похожее на Хьюго Тасмана. И жил он на Осиере целых пятьдесят лет, а чтобы не удивлялись его долголетию, превращался из деда в отца, из отца в сына, пока, наконец…

– …не встретил другого посланца небес! – рассмеявшись, сказал Тасман. Он ничуть не выглядел обескураженным, даже наоборот – в его глазах плясали искорки веселья. – Если бы ты знал, сколько хлопот мне доставляют превращения! Временами хочется прикончить Уго-Тасми, торговца солью, и сделаться Хуг-Тасом, владельцем ковровых мастерских… Ну, с этим можно еще не торопиться. – Он хлопнул ладонью по колену и спросил: – Когда ты догадался?

– Заподозрил, скажем так. Когда услышал имена девушек и увидел твою усадьбу. Прошлое не отпускает, а, Тасман?

Его собеседник кивнул, пригасив улыбку.

– Да. Пятьдесят лет срок изрядный, и я уже наполовину осиерец, но другая половина все еще оттуда, с Земли… – Лицо Тасмана стало задумчивым. – Как тебя зовут, Тен-Урхи?

– Ивар Тревельян, наблюдатель Фонда, социоксенолог.

– Не помню такого. Сколько тебе лет?

– Тридцать восемь.

– Ты совсем молод… Мне было сорок два, когда я тут застрял. Я прожил на Осиере долго и проживу еще дольше… Мне тут нравится, Ивар.

– Не хочешь улететь со мной?

– Не могу.

– Не можешь? – Тревельян удивленно нахмурился. – Я понимаю, не хочешь… Но почему не можешь?

– Потому, что все было совсем не так, как в придуманной тобой истории. Отдаю должное твоему воображению, однако… Однако есть вещи, Ивар, о которых лучше тебе не знать. – Тасман поднялся, прошел от стены к стене, оглядел полки с ларцами и книгами и резко сменил тему: – Как предполагалось, Фонд выждал половину века и прислал наблюдателя. Тебя. Ты должен проверить действие последнего эстапа? Эстапа Гайтлера, внедренного через Дартаха из Экбо?

– Да, именно так.

– Вот что я тебе скажу, Ивар: убирайся отсюда и с чистой совестью садись за отчет. Результаты у нас нулевые. – Тасман вперил взгляд в одну из шкатулок, что была инкрустирована серебром и перламутром. Затем поинтересовался: – Что с моими коллегами – с теми, из нашей группы? Кроме них, у меня не осталось близких на Земле.

– Гайтлер умер.

Голова Тасмана печально поникла.

– Да, конечно… Курт был уже очень стар…

– Колесников и Сойер живы и благополучны. Сойеру я сдавал экзамен. Шестнадцать лет назад, в Академии.

– Они ничего не знали… – медленно и будто бы сам для себя промолвил Тасман. – Ровным счетом ничего…

– Не знали о чем? – спросил Тревельян, но не дождался ответа. Эти полунамеки начали его раздражать. Конечно, Тасман, проведя здесь много лет, лучше ориентировался в ситуации, но это еще не повод, чтобы изгонять с планеты его, Тревельяна, полномочного эмиссара ФРИК! Во всяком случае, если предложено убираться, то должны быть хоть какие-то объяснения. Не намеки и даже не гипотезы, а точные данные! Либо Тасман выяснил, отчего эстапы тонут здесь, как камни в трясине, либо нет, но ту или другую ситуацию надо ясно обозначить. Тем более что…

Он сунул руку за пояс, нащупал медальон Аладжа-Цора. Потом, не вынимая его, сказал:

– Вряд ли я могу сейчас убраться, да еще с чистой совестью. Видишь ли, Хьюго, тут обнаружились новые факты. Такое, что вам с Гайтлером и не снилось.

– Гайтлер уже в лучшем мире, а я… Откуда ты знаешь, что мне снится? Вернее, что мне известно, а что – нет?

Продолжая сжимать в ладони голографическую пластинку, Тревельян, после многозначительной паузы, промолвил:

– Что бы тебе ни было известно, ты не спешишь делиться информацией. А ведь мы, коллега, тут не одни… Кто-то сюда добрался, раньше или позже нас, и этот кто-то нам мешает. Так что я думаю…

– Кто добрался, когда и зачем? – перебил Тасман, резко обернувшись. – У тебя есть доказательства? Или одни пустые домыслы?

– Не домыслы, нет. Взгляни-ка на это, – Тревельян раскрыл ладонь с загадочной голограммой. – Помнишь историю с Аладжа-Цором, что я тебе рассказывал? С тем знатным нобилем, которого покарало Братство? Но, перед тем как покарать, ему послали предупреждение, что-то вроде пророчества или знака грядущей судьбы. Я нашел это рядом с его трупом и могу засвидетельствовать абсолютную точность визуального образа.

Тасман, стоявший у полок, стремительно шагнул к столу и впился взглядом в медальон. Отблеск какого-то чувства, промелькнувшего в его глазах, был непонятен Тревельяну, но командор, видавший всякие виды, разобрался с ним быстрей. «А ведь он боится! – прошелестело ментальным эхом. – Боится, клянусь Галактикой! Он знает про эту штуку!»

– Значит, нашел рядом с трупом… – Щеки Тасмана слегка побледнели. – Ну, раз нашел, уже ничего не поделаешь. Теперь я обязан с тобой поделиться, просто обязан предупредить! Как говорят, во многом знании много печали, а я добавлю – много страха. Но вдруг это знание тебя спасет…

Он вернулся к полкам, раскрыл ларец – тот самый, в серебре и перламутре, – вытащил два медальона, точно таких же формой и размерами, как присланный Аладжа-Цору, и бросил их на стол. На одном была прелестная картинка: Хьюго Тасман в окружении красивых женщин, слева и справа от них фонтаны и пышная зелень, а на заднем плане – викторианский особняк с каминными трубами и высокими полукруглыми окнами. Другая голограмма выглядела не так приятно: столб, а на нем – мертвое нагое тело, пронзенное крюком. Голова свалилась на грудь, лица не видно, но Тревельян не сомневался, что это тоже изображение Тасмана.

– Тебя предупредили? – спросил он хриплым голосом. – Два варианта судьбы, на выбор?

– Да. Уверен, тут не может быть двух мнений.

– И как это к тебе попало?

Тасман задумчиво потер висок. Если он в самом деле боялся, то теперь скрывал свой страх с большим искусством.

– Как попало? Ну, это тоже целая история, и более правдивая, чем повесть рапсода Тен-Урхи о солеторговце Уго-Тасми… Понимаешь, Ивар, тебе – да и руководству Фонда – известно об эстапе Гайтлера лишь то, что сообщил сам Гайтлер. Но его истинные планы… ну, они были несколько шире официальных, скажем так. Даже Колесников и Сойер остались в неведении.

«Парень начинает колоться, – заметил командор. – Похоже, он тут не только с бабами развлекается».

Тасман сел в кресло, побарабанил пальцами по столу, разложил перед собой все три голограммы, прищурился, поглядел на них с нехорошей усмешкой. Потом произнес:

– Я остался здесь по просьбе Гайтлера. У нас не было уверенности, что эстап сработает – собственно, он и я считали, что эта затея, как все предыдущие, обречена на неудачу. И тогда вступал в действие наш тайный план…

– Тебе предназначалась роль местного Колумба?

– Ну, ты правильно понял, коллега Ивар. Но сначала я должен был укорениться, приобрести определенный статус, друзей и покровителей в высоких сферах и, разумеется, финансовые средства. Это заняло около трех лет. Дартаха тем временем изгнали из Экбо, его трактат пылился в сундуке книгохранилища, и мысли о землях в другой половине мира ровным счетом никого не волновали – ни в странах Пятипалого моря, ни на западе, ни в Семи Провинциях. Пришло время действовать, и я отправился в Бенгод, где приобрел большое, только что построенное судно, закупил снаряжение и попытался набрать команду. Вот тут и начались проблемы! Я не мог найти людей в прибрежных городах Хай-Та и Этланда, готовых плыть в Восточный океан, не мог ни за какие деньги! Конечно, речь шла о знающих, умелых мореходах, а не о портовых оборванцах… Мне нужен был многочисленный экипаж, человек сто или сто двадцать, чтобы, вернувшись, они рассказали о новой земле во всех кабаках от Бенгода до Ильва и Пазека. Но одни были заняты, другие опасались пиратов с Архипелага, бурь или морских чудовищ, третьи сочли меня безумцем, который всех погубит в океане, четвертые решили, что плыть к Оправе Мира – святотатство. Хотя народ здесь не очень религиозен, однако…

– …однако они не имеют морской традиции, которая была у португальцев, испанцев, голландцев и англичан, а до них – у викингов, – подхватил Тревельян. – Традиции дальних морских походов и поисков неведомых земель. Сугубо континентальная психология, даже в прибрежных странах.

– Да, конечно, я тоже об этом думал, и потому, наняв временный экипаж, перебрался на Архипелаг, в Диранто. Китобои посмелее моряков из Хай-Та и Этланда, и кто-нибудь последовал бы за мной, но тут мое судно спалили. То есть его подожгли, а вместе с ним выгорела половина лодок и баркасов в гавани, а пирсы и деревянные склады еле отстояли… Местный князек объявил, что я приношу несчастье, и тут же изгнал меня из города, хорошо, что не повесил… Я вернулся в Бенгод за новым судном, но там уже знали, куда я собрался, и подходящего не нашлось, ни нового, ни старого, ни в Бенгоде, ни на верфях других городов, хотя я объездил их десятки.

– Я побывал в Бенгоде. Собственно, с него мои странствия и начались, – произнес Тревельян. – Там ничего не помнят о тебе и твоей попытке. Хотя прошла почти половина века…

Некоторое время они обсуждали, что могло случиться за этот период, и согласились, что равновероятны две возможности: либо слухи диссипируют и исчезают почти без следа, либо расходятся шире и шире, превращаясь в устойчивый комплекс легенд. Очевидно, события пошли по первому сценарию. Этот факт был очевиден, и проблема состояла в том, сами ли пошли или их направили.

– Черт с ними, со слухами, – сказал наконец Тревельян. – Дальше что случилось?

– Дальше? После фиаско на востоке я отправился на запад. Пересек континент, добрался до Мерцающего моря, до Запроливья и Княжеств Шо-Инга, где меня никто не знал, выбрал лучшие верфи и заказал целую флотилию, четыре корабля. Мог бы и больше – средств хватало, соль с моих промыслов текла рекой, и только в столицу вывозили по шесть караванов за сезон. Потом, в один прекрасный день, я получил предупреждение, эту вот шкатулку. В спальне моей обнаружилась, дьявол, запечатанная, а верфи с моими судами уже горели! И тогда я понял…

Он отвернулся, стиснув на коленях кулаки.

Все остальное Тревельян сумел домыслить сам. Его коллегу не изгоняли отсюда – совсем наоборот, ему предписывалось жить здесь до естественной кончины, жить тихо, спокойно и счастливо, не помышляя о кораблях, о дальних плаваниях и заморских землях. База, как и возможность побега с Осиера, тоже находились под запретом – отправитель шкатулки был, очевидно, в курсе планов ФРИК покинуть этот мир на длительное время. Он – или они?.. – не желал, чтобы Тасман делился догадками с кем-нибудь из своих, но убивать его не собирался. Только в крайнем случае, только если он отвергнет щедрые дары – райский остров в теплом море и уютный дом, где ждут хозяина ласковые женщины и древние книги… Выбор между этой жизнью и крюком был очевиден, так что не стоило упрекать Тасмана в малодушии.

– Знаешь, кто рассылает эти шкатулки? – сказал Тревельян и, когда собеседник покачал головой, добавил: – Братство Рапсодов, мой благородный орден, что надзирает за справедливостью… вернее, самый главный его шеф, мудрейший Аххи-Сек, Великий Наставник из Мад Дегги. Есть такой городишко в Полуденной, у Кольцевого хребта…

– Думаешь, он?..

– Не знаю, Хьюго. Может, этот Аххи-Сек – оракул при настоящих пророках, простая марионетка… Ну, я до него доберусь! До него или до истинных кукловодов!

Наступила тишина. Тасман размышлял; его глаза скользили по полкам, заставленным книгами, по резной мебели и окнам, распахнутым в сад, словно он, лаская взглядом просторную комнату, пытался взвесить два варианта грядущей судьбы: столб с крюком и это свое уютное жилище. Наконец он произнес с глубоким вздохом:

– Я тебе помогу, Ивар. Хватит прятать голову в песок… Помогу!

– Помоги, только немного – у тебя тут яхта, вот и отправь меня в столицу. Пусть твои парни отвезут, чтобы тебе не светиться. И еще – может, имеешь какие-то связи в Архивах? Хочется мне туда попасть.

– С Архивами вряд ли буду полезен, не вхож я на императорский остров, а в столицу сам отвезу. У меня вилла в пригороде, поживу на ней и за тобой присмотрю. В Мад Аэг есть мои доверенные люди… прикормил пару-другую чиновников…

– Договорились. – Тревельян поднялся, шагнул к раскрытому окну. Внизу служанки под командой красавицы Сариномы уже собирали на стол, готовясь к вечерней трапезе, и он увидел смуглые плечи и пышноволосую головку Китти. Милая девушка, мелькнула мысль. Будет ли вспоминать рапсода, который пел ей нежные песни по ночам?.. Сняв наушные украшения, серебряные кольца с подвесками из бирюзы, он протянул их Тасману: – Для той девушки, для Катахны… больше мне нечего подарить. И скажи, что я ее не забуду.

Тасман улыбнулся:

– Скажешь сам. В Мад Аэг мы отправимся утром.