Посланец небес

Глава 10 МАД ЭБОРН

Названия всех поселений в Семи Провинциях начиналось со слова «Мад», что означало не город, а место, где пролилась кровь предков. Это было связано с похоронным обрядом: умершему надрезали вену у локтя и выпускали на землю несколько капель крови, полагая, что с ними выходит из тела и освобождается его душа. Плоть подлежала сожжению, а затем прах везли к ближайшей реке, впадающей в океан, а если умерший был знатным человеком, то к самому океанскому берегу, обычно на запад, через Сотару и Тилим. Земля, освященная кровью, хранимая предками, была защищенной от духов бездны и подходящей для поселения, особенно если кровь принадлежала благородному человеку. Такая кровь неизмеримо превосходила алую жидкость, текущую в жилах простонародья, а кровь Светлого Дома вообще почиталась настоящей драгоценностью. В начале каждого года император приносил ее в жертву, даруя земле перед Храмом Поклонения в Мад Аэг пару капель, и этот обряд был всенародным праздником. Существовала и другая традиция: император мог пролить свою кровь в жилище подданного, и это воспринималось как награда и великое отличие.

В каждом мире свои прибамбасы, думал Тревельян, въезжая в ворота Мад Эборна, второго по величине и самого разгульного, самого веселого города Империи. Туземцы Гелири клали покойных в муравейники, а черепа и кости мололи в муку и удобряли поля, надеясь, что предки возродятся в злаках и плодах; на Пта, засушливой планете, плоть каменела под жарким солнцем, после чего эти мумии развешивали на деревьях – вернее, на огромных пустынных колючках, считавшихся у птаитов деревьями; на Селле мертвецов бросали в джунглях, чтобы хищная флора, пожрав тела умерших, не трогала живых. На Высокой Горе смерть не признавали вовсе, ибо по причине холодного климата тела не подвергались тлению, и, значит, ушедшие родичи просто впадали в сон, который когда-нибудь кончится. Их хранили в пещерах, где миллионы тел столетие за столетием вмерзали в лед.

Стен в Мад Эборне, как и в других городах, не имелось, и потому ворота были чистой фикцией, которую можно обойти и слева, и справа. Но фикцией великолепной, сложенной из розового гранита, что добывали в пибальских каменоломнях, отделанной желтым и красным мрамором из Сотары, украшенной фризом из сотен танцующих фигурок и ликами какого-то древнего императора. Их арка, опиравшаяся на шестигранные колонны, возносилась над дорогой метров на пятнадцать, и сразу за ней была широкая площадь с храмом Трех Богов на западной стороне и Ареной Рапсодов – на восточной. Арена, возведенная восемнадцать столетий назад, могла и правда быть достойной соперницей Колизея как по архитектурному замыслу, так и по величине. Семиэтажное здание в форме подковы обнимало мощенный гранитом плац; внутри располагались открытые ложи для зрителей, с наружной стороны – галереи с лавками, массажными кабинетами, мастерскими ювелиров, ваятелей и портных, цирюльнями, харчевнями, кабаками – словом, всем, что привлекает публику. И публика не избежала соблазна: хоть представлений в тот день не намечалось, однако на галереях этого средневекового супермаркета толпились тысячи три или четыре праздного люда, богато разодетого и бренчавшего серебром.

Покинув экипаж на стоянке рядом с храмом, Тревельян, лавируя в толпе, стал протискиваться к дальнему краю площади. Статус рапсода был весьма высок: слуги, разносчики, мастеровые, красотки из веселых домов и даже небедные с виду щеголи из торгового сословия уступали ему дорогу, однако нобилей и дам в роскошных туалетах полагалось обходить, отвешивая поклоны. Некоторые из дворян милостиво кивали в ответ, другие смотрели, как на пустое место, или бросали любопытный взгляд на шерра, но у молодых особ он пользовался явным успехом – три-четыре девицы успели состроить ему глазки. В этой оживленной толчее он наблюдал как бы десятки, даже сотни своих подобий, мужчин с темными гривами и длинными завитыми бакенбардами, с узкими загорелыми лицами, впалыми щеками, носами благородной формы и сероватыми отметинами под нижним веком. Постепенно этот единый облик континентальной расы начал делиться и расщепляться, будто луч белого света, диспергирующий на стеклянной призме; Тревельян заметил, что у простонародья физиономии пошире и посмуглей, а баки короче и не украшены ни лентами, ни жемчужными нитями, что девушки-служанки хоть и приятны собой, но лишены изящества и томности аристократок, что на лицах с темными пигментными пятнами возраст прочертил морщины у носа и губ. Эти отличия подчеркивались разнообразием одежд: у нобилей – яркие обтягивающие туники с широкими кожаными или шелковыми поясами, с вышивкой в виде листьев, цветов, геометрического орнамента либо украшенные перьями, с легкими воздушными накидками; у богатой, но не столь благородной публики – хламиды попросторнее глубоких тонов, синие, темно-зеленые и темно-красные, иногда с серебряной строчкой и кистями понизу; у прислуги и мастеровых – короткие просторные штаны, белые, серые, желтые безрукавки и сумки через плечо, с инструментом или нужным хозяину скарбом. С поясов дворян свисали веера, флакончики с благовониями, платки и шарфы; мужчина с кинжалом встречался редко – у имперских нобилей не было традиции ходить повсюду вооруженными. Аристократы здесь брались за оружие в трех случаях: на охоте, ради поединка чести и на военной службе, которая считалась занятием достойным и почетным, но не слишком прибыльным.

Потонув минут на десять в этой толпе, Тревельян наконец пересек площадь, выбрался к домам в дальнем ее конце и остановился, пораженный. Тут не было пешего пути; площадь дюжиной ступеней спускалась к водам канала, уходившего в обе стороны, а другой канал, более широкий и прямой как стрела, был прямо перед ним и тянулся к морю, синевшему где-то вдалеке клочками яркого шелка. Вдоль этого канала стояли уже не дома, а дворцы из желтого, розового и зеленоватого камня, с башенками, арками и витыми колоннами, с лестницами, что спускались прямо к воде, и цветущими кустами в больших каменных вазах. На уровне второго этажа выступали лоджии и балконы, увитые зеленью, с пестрыми тентами на шестах, и оттуда доносились звуки музыки, смех и веселые голоса. По каналу плыли гребные лодки под паланкинами, и раскрашенная носовая часть суденышек изображала птиц или зверей, уже знакомых Тревельяну, саламандру или дракона нагу, клыкача или коня, медоносную бабочку, птицу ках или птицу-рыболова. Еще больше лодок самого фантастического вида были причалены к площади – собственно, уже не площади, а пристани в километр длиной, выходившей к поперечному, более узкому каналу. Над ним и над другой водной магистралью, той, что тянулась к морю, горбатились мосты числом тридцать или сорок, все разные видом, то с причудливыми фонарями, то с аркой посередине, то с изваяниями мифических чудищ, пальмами в кадках или павильоном на резных столбиках. Зрелище было чарующее, пестрое, живое, и Тревельян, прикрыв ладонью глаза от яркого света Ренура, испустил восхищенное: «О!»

– Не первое «о», которое я слышу на этом месте, – раздался иронический голос за его спиной. – Не бывал прежде в Мад Эборне, рапсод?

Тревельян обернулся и отвесил поклон нобилю лет тридцати, в персиковом наряде, расшитом золотыми кружками и подпоясанном длинным шелковым кушаком. Глаза у щеголя были темными и хитроватыми, конституция – изящной, но слишком субтильной, бакенбарды – жидкими, зато невероятной длины, до самого пояса. Глядел он вроде бы доброжелательно, но с заметным оттенком превосходства.

– Разделяю твое дыхание, – пробормотал Тревельян. – Да, мой господин, я не бывал в Мад Эборне, не бывал в Фейнланде, и я восхищен.

– Северянин?

– Хмм.. да, родом из Дневной Провинции. Но сейчас возвращаюсь с юга.

– С юга? Ты уверен? – Хитроглазый приподнял бровь. – Южнее Фейнланда ничего нет.

– Кое-что есть, благородный. Степь, реки, джунгли, люди и прорва всякого хищного зверья.

Брови щеголя взлетели еще выше.

– Клянусь духами бездны! Так ты – тот самый бродяга-рапсод, о котором сообщили из Мад Торваля! Тот, что сбежал от безволосых! Как тебя?.. Тен-Урхи?.. Оч-чень, оч-чень интересно! Надо рассказать Ках-Дагу и Пия-Гези… пожалуй, еще Тирина-Лу…

Он рванулся к площади. Тревельян, однако, успел ухватить его за кушак – почтительно, но крепко.

– Прости, мой господин. Не подскажешь ли, где обитель нашего Братства?

– Шагай вон через тот мост со столбами, где птицы ках, и попадешь к каналу Благоухания – там на углу бани с цирюльней. Мимо бань иди до кабака «Ржавый меч», где треугольная площадь и канал раздваивается. Если хочешь к веселым девочкам, распусти завязки кошеля и сверни налево, а если все-таки в обитель, то направо, вдоль канала Ближней Звезды, потом опять направо, к побережью. Там и найдешь свою обитель – за оградой большое медное дерево растет. А не хочешь плутать, лодку найми, если на юге не порастратился. – С этими словами щеголь исчез в толпе, бормоча под нос: – Падма-Хор… ему тоже надо сказать… непременно…

«Хлюст, – приговорил командор. – А городок ничего… Видел старые фильмы о Венеции? Вот такой она и была, пока не ушла под воду».

«Ее подняли и восстановили двести лет назад», – сообщил Тревельян, направляясь к мосту с бронзовыми птицами ках. Похожие на павлинов птицы, гордо топорща хвосты, сидели на мраморных колоннах.

«Подняли, надо же! – удивился Советник. – А затонула она в мое время, с концами затонула, и многие об этом сокрушались. Итальянцы, те прямо рыдали. Все! Ну, может быть, через одного».

Тревельян взошел на мост. Его перебросили к узкой мостовой (четыре шага поперек), что тянулась между домами и каналом. Канал был меньше центрального, и дома тут стояли не такие роскошные, но тоже весьма живописные.

«Что сокрушаться и рыдать, – заметил он, перебираясь на другую сторону. – Спасли бы Венецию сами. Техника у вас была. И техника, и нужная технология».

Угловое строение походило на баню – сквозь двойную шеренгу колонн просматривался сад с фонтанами и водоемом, в котором возлежали солидные мужи в белых простынках. Полунагие девушки разносили фрукты и вино.

«Технология у нас была, – командор испустил ментальный вздох, – да не было денег. Ни шиша!»

«Это еще почему?» – спросил Тревельян, минуя баню и цирюльню. Вода плескалась у самых его ног, покачивая лодки с ожидавшими в них слугами и гребцами.

«Воевали мы, – напомнил командор. – Как раз с дроми схватились, с крысиным отродьем! Так что дилемма была такая: или Венеция, или шесть боевых крейсеров».

Тревельян зашагал по узкой дорожке, выложенной желтыми и зелеными плитками. Над ним нависали балконы, за оградами шелестели деревья, бросая тень на мостовую, рядом плыли лодки, подгоняемые неторопливыми взмахами весел. Здесь их оказалось не так много, как в центральном канале, но пешеходов он не видел вообще. Очевидно, лодки в Мад Эборне были самым привычным транспортом.

«А вот и меч», – молвил командор, когда на глаза Тревельяну попалась входная арка кабачка с висевшим над ней оружием. Меч был в самом деле ржавый, но очень основательный, в человеческий рост и шириной с ладонь. Канал в этом месте раздваивался, образуя треугольную площадь, к которой с обеих берегов вели два мостика. Поглядев налево, Тревельян увидел неширокую водную магистраль, затененную похожими на ивы деревьями, и маленькие домики, скорее даже павильоны, щедро увитые зеленью; между ними змеились дорожки, кое-где поблескивали струи фонтанов, но никакого движения не замечалось. Час был ранний, и, вероятно, в местном квартале веселых девиц еще отдыхали после напряженной ночи. Канал, уходивший направо, казался пошире, но тоже выглядел пустынным – тут, едва не задевая веслами о берег, плыла единственная лодка с пологом на четырех столбиках, прикрывавшим от солнца корму.

Как советовал щеголь в персиковом наряде, Тревельян повернул в правую сторону. Дорожка сделалась поуже, а у другого берега ее не было совсем. Дома и парадные лестницы исчезли; к этому каналу выходили задние дворы усадеб, обнесенные каменными стенами трехметровой высоты. Иногда в них попадались плотно закрытые дверцы и калитки, бронзовые или обитые железом, небольшие и, вероятно, очень прочные; их вид намекал, что хозяева пользуются этими входами-выходами для тайных дел, когда желают удалиться незаметно или попасть домой, не привлекая лишнего внимания.

«Здесь мы должны повернуть», – напомнил командор.

«Да, – кивнул Тревельян. – Чувствуешь? Уже пахнет морем».

Грей на его плече завозился, потом опять затих, обхватив шею хвостом. Они поравнялись с лодкой. Ее украшала резная головка дауда с оскаленными клыками, полог из легкой полупрозрачной ткани свешивался почти до бортов, и в глубине виднелись две фигурки. Шестеро мускулистых гребцов гнали ее вперед неторопливыми взмахами весел.

Полог раздвинулся.

– Рапсод! Смотри, Тургу-Даш, рапсод! Ка-акой хорошенький!

Голос был молодой и звонкий. Оглянувшись, Тревельян увидел, что на него смотрит девушка неземной красоты: брови вразлет, губы как розы, глаза сияют изумрудами, густые темно-каштановые волосы уложены в сложную прическу. Пигментные пятна почти незаметны – значит, ей было лет семнадцать-восемнадцать.

– Ка-акой зверек! Хочу! – сказала зеленоглазая, по-прежнему глядя на Тревельяна. Он, вероятно, заинтересовал юную леди больше, чем Грей.

Полог раздвинулся шире, и рядом с девичьим личиком появилась физиономия старца в седых бакенбардах.

– Разделяю твое дыхание, рапсод, – произнес старик.

– И я твое, почтенный.

– Не продашь ли шерра? Моя госпожа очень хорошо заплатит.

– Бесполезно. Если возраст наделил тебя мудростью, ты должен знать, что шерр сам выбирает хозяина. Его нельзя ни продать, ни ку…

Взмах изящной ручки и раздраженный голосок прервали его:

– Ты глупец, Тургу-Даш! Я не зверька хочу, а рапсода!

– Но моя госпожа!..

– Хочу!

– Моя цена… – начал было Тревельян, но не успел закончить – зеленоглазая снова махнула рукой, на этот раз гребцам:

– Теки и Дрза! Сюда его! Ко мне!

Двое дюжих парней бросили весла, выскочили на дорожку и аккуратно подхватили Тревельяна, один под коленки, другой за плечи. Грей возмущенно заверещал.

– Эй, пацы лохматые! Вы что!..

– С госпожой не спорят, – сказал Теки или, быть может, Дрза.

– Госпоже повинуются, – добавил Дрза или, быть может, Теки.

В мгновение ока они перенесли Тревельяна в лодку и сунули на заднюю скамью, рядом с седовласым Тургу-Дашем. «Снова тебя похитили, сынок, – благодушно заметил командор. – А девчонка-то ничего! Птичка зеленоглазая… Покрасивей и помоложе той, которую ты оставил в Этланде».

Весла опустились, плеснула вода, лодка неторопливо поплыла мимо глухих каменных стен. Девушка, поблескивая глазками, рассматривала Тревельяна.

– Ты не находишь, Тургу-Даш, что вблизи он еще лучше? А зверек просто оча-аровательный! – Она протянула руку к Грею и тут же вскрикнула: – Ой!

Шерр панибратства не любил и цапнул ее за палец.

– О боги! Твоя драгоценная кровь! – в панике простонал Тургу-Даш.

– Ерунда. – Зеленоглазая сунула палец в рот и невнятно пробормотала: – Я восьму их опоих. Этого хо-ошенького апсода и его хо-ошенького зве-ака.

– Мы еще не условились о цене, – сказал Тревельян, внимая ментальным слухом хихиканью командора. – Последний раз за меня давали шестьсот золотых, но я уверен, что стою дороже.

Девушка вытащила палец из рта, прищурилась, осмотрела его и сказала:

– Тургу-Даш! Объясни этому кра-асивому рапсоду, какое счастье ему выпало.

– Слушаюсь, моя госпожа. – Старик повернулся к Тревельяну и сообщил: – Перед тобой, певец, Лиана-Шихи. Склони голову, сделай знак почтения и назови свое имя.

– Тен-Урхи. Боюсь, я ничего не слышал о твоей госпоже. Может быть, она коллекционирует рапсодов?

– Она может делать все что угодно, ибо принадлежит к семье Светлого Дома, – с важностью пояснил старец. – Ты знаешь, кто родной брат ее покойного отца? – Тургу-Даш поднял глаза вверх и очертил у сердца священный круг.

Рот Тревельяна округлился в изумлении.

– Неужели… сам?..

– Нет, не Светлый Дом, да живет он вечно. Но если… гмм… если когда-нибудь случится непоправимое, то Ниган-Таш, дядя моей госпожи, может претендовать на… Ну, ты сам понимаешь! Об этом не говорят, пока владыка жив, но Башне известно, кто более других угоден Трем Богам.

Высшая власть в Империи была наследственной по мужской линии, ибо тут придерживались того же святого принципа, что и во Французском королевстве: негоже лилиям прясть. Власть, однако, не передавалась от отца к сыну или от брата к брату. Понятия о бастардах, незаконных отпрысках, здесь не существовало, и в результате свежая кровь вливалась без помех в жилы правящей фамилии, а число императорских родичей не иссякало, а только множилось, и все они считались потомками Уршу-Чага Объединителя. Сколько их было сейчас, Тревельян не знал, но половину столетия назад эксперты Базы оценивали семейство Светлого Дома в двести двадцать семь персон, и вряд ли оно сократилось за истекшее время. Если отбросить слишком старых и слишком юных, а также женщин и младенцев, этот род включал не меньше сорока мужей, которые в случае смерти повелителя могли сменить его на троне. Выбирали знатные Нобили Башни, что являлось их важнейшей функцией и самой почетной из привилегий. В реальном списке претендентов обычно значилось не больше десяти имен, так как будущий владыка должен был соответствовать неким признакам, как физическим, так и духовным. Здоровье, крепость тела и величественная осанка считались непременными, а также государственный разум, воля, хорошая память и отсутствие злонамеренности. Очень ценился дар видеть вещие сны, но такие властители были редкостью: рубины среди прочих, не столь драгоценных самоцветов.

«Я правильно понял, мальчуган? Птичкин дядюшка – наследник?» – поинтересовался командор.

«Один из наследников. Может быть, один из трех или один из десяти. В любом случае очень важная персона. Принц! А она – принцесса!»

«И что это значит для нас?»

«Что птичка нас склюет и не подавится», – буркнул Тревельян, прервав ментальную беседу. Лиана-Шихи глядела на него, капризно надув губки и явно ожидая восторгов и комплиментов.

Он поклонился, сделал жест почтения и произнес:

– Да пребудет с тобой милость Таван-Геза, госпожа, и пусть Заступница Таванна-Шихи, одарившая тебя частицей своего божественного имени, сохранит навеки твою красоту.

Принцесса обольстительно улыбнулась, а Тургу-Даш сказал:

– Ну, вижу, ты понял, рапсод… как тебя?.. Тен-Урхи?.. Это имя мне что-то напоминает… да, напоминает… – Он стал накручивать на палец седую бакенбарду, потом хлопнул себя по лбу: – Прости, госпожа, своего недостойного наставника и его забывчивость! Тен-Урхи! Конечно, Тен-Урхи! Тот самый Тен-Урхи, о котором сообщили барабаны! Тот, который…

– Тот, тот, – подтвердил Тревельян, бросив взгляд на берега канала. Они плыли уже по другому водному пути, более оживленному и широкому, по обе стороны которого прятались под сенью древних пальмовых дубов дворцы и небольшие площади с развлекательными заведениями. Лодку Лианы-Шихи узнавали и поспешно убирались с дороги.

– Что зна-ачит – тот? – Зеленоглазая нахмурилась, и ее наставник пояснил:

– Тен-Урхи странствовал на дальнем Юге, жил среди безволосых и недавно вернулся в Фейнланд, одолев путь через леса и степи. – Промолвив это, Тургу-Даш соизволил повернуться к Тревельяну: – Из Мад Торваля передали, что ты сочинил историю о своих странствиях?

– Да, это так.

Лиана-Шихи захлопала в ладоши:

– Чудесно! Желаю услышать об этом! Немедленно!

– Это длинное сказание, госпожа, и лучше оставить его на вечер, – предложил Тревельян, наклонившись за лютней. – А сейчас, если пожелаешь, я спою тебе морские баллады Запроливья. Мы рядом с морем, и это меня вдохновляет.

Лодка в самом деле выплыла в главный канал и приближалась к побережью. До Тревельяна уже доносился мерный рокот волн.

– Пой! – приказала принцесса. – И отбрось полог! Хочу, чтобы все видели меня и моего кра-асивого рапсода!

«Тщеславная девица наша птичка», – заметил командор.

«Это точно. Не нравится она мне. Слишком надменные манеры».

«С таким дядей можно о манерах не беспокоиться».

Тревельян вздохнул и запел. После второй баллады канал расширился, образовав приличное озеро, которое отделяла от моря высокая, укрепленная камнями насыпь. Не дамба, а, скорее, целый рукотворный холм, который с течением лет стал такой же деталью пейзажа, как скалы, облака и блистающие под солнцем морские просторы. По озеру, будто совершая променад, кружились лодки, а холм украшал тенистый парк со множеством строений, чьи кровли, шпили и башенки торчали над ограждающей стеной. На самой вершине холма виднелось мраморное здание, подобное венцу из розовых кораллов, забытому на зеленом пушистом ковре. Зрелище было таким чарующим, что Тревельян замолк с раскрытым ртом.

– Дворец Лат-Хора, Нобиля Башни, правителя Фейнланда и Мад Эборна, – сказал наставник принцессы. – Моя госпожа почтила его своим присутствием. Здесь ты будешь жить, певец, пока это угодно госпоже.

– Вообще-то я собирался отыскать обитель рапсодов и… – начал Тревельян, но Лиана-Шихи, зеленоглазая птичка, прервала его одним движением бровей.

– Ты будешь жить та-ам, где я прикажу! Тургу-Даш, пусть его поселят рядом с моими покоями. А ты, Теки, проследи, чтобы он не сбежал. Пой, рапсод! Мне нравятся морские песни.

С этими песнями они и прибыли к холму, на котором стоял дворец правителя. Возраст дворцового комплекса насчитывал немало веков; его возвели из камней и прочного медного дерева по правилам древней имперской архитектуры, не признававшей огромных целостных сооружений, поделенных на залы, комнаты и коридоры. Ввиду мягкого морского климата, редких дождей и отсутствия бурь пространство, прилегающее к дому, считалось у строителей жилым, а само жилище включало отдельные строения, павильоны и беседки, которые были живописно разбросаны в саду и связаны дорожками и крытыми переходами. В соответствии с этим принципом родовой дворец Лат-Хора состоял из сотен отдельных покоев, лестниц и террас, поднимавшихся по склону холма к главному зданию, носившему имя Зала Сорока Колонн. То было место приемов и торжеств, соединенное галереями с восточной половиной, где жили правитель и его семья, и западной, предназначавшейся для именитых гостей. Тут, в чертогах Благоухания, Алого Заката, Сладких Снов, Приятных Трапез и других с названиями в том же духе, гостила принцесса со своим немалым штатом. Тревельяна доставили в Покой Верных Слуг, прочную башню в три этажа, где окна в верхней комнате напоминали бойницы и были забраны решетками. Здесь его и разместили. Что до нижних помещений, то их занимали гребцы, а точнее, два десятка птичкиных телохранителей под командой Теки.

Пробиться сквозь эту толпу без большого шума не было никакой возможности. Пугать тиранозавром и кракеном или, тем более, устраивать резню Тревельян не собирался; первое ославило бы его как подозрительного колдуна, а второе было деянием антигуманным – ведь сослуживцы Теки ничем его не обидели и выполняли приказ госпожи со всем к нему уважением. Он находился уже не в дремучих лесах, а в краю цивилизованном, где всякая странность вроде превращения в ящера или в цветущий куст была заметна, и слух о ней разносился стремительно, с громким барабанным боем. Вдобавок о путнике-рапсоде, прибывшем с Юга, уже сообщили в Мад Эборн, в столицу и, вероятно, в другие города. Было ли это плохо или было хорошо? Среди коллег Тревельяна мнения по этому поводу ходили разные: одни являлись убежденными сторонниками анонимности и скрытности, другие считали, что слава хоть и привлекает лишнее внимание, зато увеличивает возможности для наблюдений и прогрессивных воздействий. Так ли, иначе, но дело с капризной принцессой хотелось все же закончить по-мирному, по-доброму: спеть ей песни, какие пожелает, покрасоваться рядом в лодке и откланяться.

В комнате с бойницами Тревельян просидел до вечерней зари. Затем появился Теки, представился полным именем – Теки-Гах – и предложил пленнику фрукты, мясо и вино. Судя по наушным украшениям и кинжалу у пояса, он относился к сословию мелких дворян, а это были люди служилые и не чванливые. Они с Тревельяном распили кувшин торвальского, после чего телохранитель посмотрел в окошко и сказал:

– Ближняя звезда уже поднялась. Пойдем, рапсод! Теперь я должен отвести тебя к госпоже.

Тревельян схватился за мешок с лютней, но Теки, усмехаясь, покачал головой:

– Свой инструмент и своего зверька оставь здесь. Этой ночью вы с госпожой будете петь дуэтом. – И он очень похоже изобразил учащенное дыхание и пару стонов.

– Не думаю, что эта песня мне по нраву, – пробурчал Тревельян.

– Почему? Она молода и очень красива… – Теки вдруг стал серьезным. – Делай, рапсод, что она пожелает, и обретешь удовольствие, деньги и полезные знакомства. Чего тебе надо еще? Любой мужчина отдал бы половину крови, чтобы очутиться на твоем месте!

– В том-то и дело, что я не любой, – вздохнул Тревельян, спускаясь по лестнице вслед за Теки.

Его отвели в восьмиугольный павильон, называвшийся Звездным чертогом. Вместо стен тут были резные столбики и плотные синие драпировки, свисавшие с поперечных балок, а вместо потолка и крыши – звездное ночное небо. Посреди павильона стояло круглое мягкое ложе размером с теннисный корт, у изголовья горели свечи в серебряных шандалах, на столбиках висели зеркала, и в каждом отражалась Лиана-Шихи, очень соблазнительная в своей полупрозрачной коротенькой тунике. Чудное зрелище, но Тревельяна оно не вдохновляло. Он любил всяких женщин и девиц, но только не таких, которые пытались взять верх над ним.

– Сюда! – Зеленоглазая хлопнула о покрывало, но Тревельян сел на самый край, подальше от ее нагих коленок.

– Госпожа желает послушать историю моих скитаний?

– Желает, но не сейчас.

Он подергал ленточки в своих бакенбардах.

– Прекрасная ночь, не правда ли? Звезды как глаза красавиц, запах цветов – как аромат их дыхания, а музыка, что доносится с озера, как их переливчатый смех… В такую ночь я мечтаю о том, чтобы воспарить в небеса и окунуться в звездный свет, смыв разом все грехи, все плотские желания, все…

Принцесса нетерпеливо шевельнулась.

– Обещаю, что ты туда попадешь, прямо в звездное око Таван-Геза. Вот этим путем. – Она приподняла краешек туники и раздвинула бедра.

«Этой птичке зубы не заговоришь. Знает, чего хочет», – прокомментировал командор.

«Маленькая развратная дрянь!» – откликнулся Тревельян, а вслух сказал:

– Ах, моя госпожа, то, что я вижу, требует песни, и я сейчас ее спою. Уверен, тебе понравится. Я могу петь без своего инструмента.

Брови Лианы-Шихи сошлись на переносице. В зыбком пламени свечей она выглядела лет на десять старше, и выражение ее лица не сулило ничего хорошего.

– Ка-акие песни, рапсод? Ты здесь не ради песен!

– Я знаю, зачем я тут, – проникновенно сказал Тревельян. – Но видишь ли, моя зеленоглазая владычица, дело между мужчиной и женщиной не сводится к кувырканью в постели. Если ограничиться постелью, теряешь самое приятное и драгоценное – восторг души, нашедшей родственную душу. Твой наставник Тургу-Даш не говорил тебе об этом? Тогда позволь мне объяснить. Я расскажу тебе о робком взгляде и нежном касании рук, о песнях и цветах, что предназначены любимой, о первом поцелуе и…

Звонкий голосок Лианы-Шихи вдруг сделался хрипловатым и резким:

– Ты, рапсод, красив, но разума у тебя не больше, чем у лесного паца! Тургу-Даш научил меня читать, писать и считать, а теперь учит древней истории, и в других поучениях я не нуждаюсь, ни его, ни твоих! Я хорошо считаю, и мне известно, что бывает с человеком, если разделить его напополам. Хочешь, чтоб это случилось с тобой? Или желаешь вместо моей постели попасть в другое место?

– От другого места я бы не отказался, – молвил Тревельян. – Разлука сохраняет свежесть чувств. Ты поймешь это, когда немного остынешь.

Принцесса набросила покрывало на голые ноги и хлопнула в ладоши. Теки-Гах возник как из-под земли.

– Лат-Хора ко мне! С его стражей!

«Идиот! – прорычал командор. – Эта принцесска – племянница наследника! Для тебя – прямой ход в имперские Архивы, не говоря уж о связях в высшем обществе! Что тебя останавливает? Ты ведь переспал с Чарейт-Дор? Или я ошибаюсь?»

«Чарейт-Дор мне нравилась, а эта юная стриптизерша – нет».

«Но твоя миссия…»

«Сейчас у меня внеслужебное время, – сообщил Тревельян. – На этом давай закончим».

В павильоне появился мужчина зрелых лет с лицом значительным и важным. Его одеяние свидетельствовало о поспешности сборов, но главное он не забыл: большой, свисавший с шеи медальон с драконом являлся знаком власти над провинцией. Правителя сопровождали Теки и четыре воина в полном вооружении.

– Я здесь, моя госпожа. – Лат-Хор склонил голову. – Чего ты желаешь?

– Чтобы этого рапсода отправили в Висельные Покои! – Принцесса ткнула в Тревельяна изящным пальчиком. – Пусть его посадят в яму с пацами, и пусть он сидит там два… нет, три дня! Пусть сидит дольше, если я о нем забуду. – Она подняла взгляд к звездам и сморщила носик. – Я еще не решила, забуду или нет.

– Будет исполнено, – сказал Лат-Хор. – Какое обвинение я должен ему предъявить?

– Разве нужны какие-то обвинения?

– Да, моя драгоценная гостья. Тебе, конечно, известно, что так полагается по закону. И обвинения должны быть серьезными, иначе не оберешься хлопот с Братством Рапсодов.

Зеленые глаза сверкнули.

– Что мне до них!

– Думаю, тебе будет неприятно, если рапсоды откажутся петь в твоем доме. И в любом другом, где ты окажешься среди гостей. Представь такую картину: ты входишь во дворец Ниган-Таша, твоего почтенного родича, где собрались Нобили Башни с сыновьями, дочерьми и женами, где блещут праздничные огни и звучит музыка – ты входишь, песни и музыка смолкают, и рапсоды удаляются. И все знают почему! Не очень приятно, да? Так что нам необходимо обвинение.

«Мудрый человек этот Лат-Хор, – заметил Советник Тревельяна. – Умеет воспитывать молодежь!»

Принцесса натянула покрывало до плеч и призадумалась. Потом, фыркнув, промолвила:

– Я обвиняю его в насилии!

– О! – Правитель мельком оглядел Тревельяна. – А на вид такой приличный юноша! Значит, насилие… Куда же глядели твои стражи? И когда он успел штаны натянуть? Ну, не важно… Но за насилие – даже за мысль об этом, учитывая твою благородную кровь – положена не яма с пацами, а малый крюк. Вот в это место. – Лат-Хор ткнул себя повыше пупка. – Он будет умирать примерно с Восхода до Заката. Наверное, ты захочешь послушать, как он кричит?

Лиана-Шихи содрогнулась:

– Нет! Нет, да помилует меня Заступница! Пусть будет яма с пацами! За дерзость!

– Хмм, дерзость… это вполне подходит. Пошли, рапсод! Вы, – правитель повернулся к стражам, – следуйте за нами на расстоянии десяти шагов. Когда я скажу, приблизитесь и отведете его в Висельные Покои. Приятной ночи, моя госпожа.

Он повернулся и вышел, подталкивая Тревельяна перед собой.

Висельными Покоями в Семи Провинциях и сопредельных странах именовалась тюрьма, бывшая одновременно и местом экзекуций. В Империи преступников не жгли на кострах и не рубили им голов или конечностей, не топили и не сажали на кол, а исключительно подвешивали. Эти казни были разнообразными и в зависимости от вины вели к быстрой и безболезненной кончине либо смерти мучительной и долгой. В первом случае вешали за шею или на крюк, пронзавший сердце, во втором казнимый висел вниз головой или крюк втыкали под ребра, в пах и другие места, чтобы дорога к Оправе не показалась слишком легкой. Что до орудий казни, то столб и веревка всегда оставались столбом и веревкой, а вот крюки были разные, большие, средние и малые, тупые и острые, гладкие и с зазубринами. Но коль угроза крюка миновала, то Тревельян о нем не думал, а лихорадочно пытался вспомнить, что же такое яма с пацами. Вспомнил наконец и помрачнел. В яму, собственно, сажали узника, а сверху водружалась клетка с решетчатым полом, и сквозь него продукты жизнедеятельности пацев валились вниз, прямо на голову страдальцу. Это сопровождалось визгом и радостным воем – пацы были умными зверюгами и умели развлекаться.

Должно быть, мрачные мысли отразились на лице Тревельяна, так как Лат-Хор повернулся к нему и сказал:

– Я примерно представляю, что между вами произошло. Вы, рапсоды, странный народ, клянусь Тремя Богами! Во всяком случае, кое-кто из вас. Тебе протянули сладкий плод, а ты пожелал, чтобы подали на золотом блюде и с поклонами… Гордыня и упрямство, упрямство и гордыня! Вот за это и будешь наказан. Я изгоняю тебя из Мад Эборна! Девчонке скажу, что ты сбежал, – она, конечно, не поверит, но это не важно. Мы с Ниган-Ташем друзья, и здесь она находится под моим присмотром.

– Ты справедлив, – молвил Тревельян.

Правитель усмехнулся:

– Со стражем справедливости нельзя иначе, и неприятности с Братством мне тоже не нужны. – Он запрокинул голову, всматриваясь в небо. – Уже совсем стемнело, рапсод. Мои люди отведут тебя на пристань, посадят в лодку и переправят… Куда? Куда ты хочешь?

– В столицу, мой благородный господин. И еще пусть принесут мои вещи и моего зверька. Или хотя бы мою лютню… Она в Покое Верных Слуг.

Лат-Хор подозвал стража, отдал распоряжение. Потом сказал:

– Не советую тебе ехать в Мад Аэг. Девушка скоро туда вернется, и, хоть город огромен, вдруг вы встретитесь… Тебе надо скрыться на несколько дней на островах. Потом переберешься на восток или на запад, в Провинцию Восхода или Дневную… Так будет лучше всего.

– На островах? Что за острова, мой господин?

– Острова в проливе между Мад Эборном и столицей. Там поместья богатых людей, и один из них считает меня своим покровителем. Уго-Тасми, не из знатных нобилей, просто торговец солью… Я прикажу, чтобы тебя отвезли к нему. Место уединенное, а усадьба очень хороша. Отдохнешь, а в благодарность будешь развлекать хозяина.

Они спустились с холма к морю. Вдоль берега тянулась каменная пристань и покачивались корабли, совсем небольшие и размером с океанскую яхту, но Лат-Хор прошел мимо них. За пристанью была небольшая бухта, почти незаметная за кронами ив. Шагая к ней, Лат-Хор бросил охранникам:

– Бина и Миора ко мне. Если спят, разбудите. И проверьте, что они не пьяны. Я не хочу, чтобы рапсода утопили.

Над морем, тихо шелестевшим у их ног, раскинулся темный бархатный шатер, усыпанный звездами-светлячками. Ближняя уже стояла в зените, и от нее, как от земной луны, бежала по водной глади светлая узкая дорожка. Дворцовый холм отделял их от озера и города, но приглушенные звуки музыки и гул доносились даже сюда. На благодатном берегу, которому улыбнулась Таванна-Шихи, царил вечный праздник.

Принесли мешок Тревельяна с сидевшим на нем зверьком, и тут же торопливо подбежали двое дюжих лодочников – видимо, Бин и Миор, на вид почти трезвые. Лат-Хор начал вполголоса давать им указания. Лодочники кланялись и чертили круги над сердцем. Потом выбрали одну из лодок у маленького причала и взялись за весла.

– Садись, рапсод, – произнес Лат-Хор. – Они знают, куда плыть.

Тревельян поклонился:

– Да будут милостивы к тебе Таван-Гез, Таванна-Шихи и Тавангур-Даш! Я ценю честь, которую ты мне оказал. Я сложу песню о некоем рапсоде, о мудром правителе Мад Эборна и взбалмошной девице, которая…

Лат-Хор сделал жест отрицания:

– Не надо песни! Пусть это дело останется между нами, и пусть никто не узнает о нем, как о монетке, брошенной в море. – Он сунул руку в свой кошель, серебряный кружок мелькнул в свете звезд и с тихим плеском исчез в волнах. – Не попадайся больше на глаза Лиане-Шихи. А если все же попадешься, наберись, рапсод, терпения и мужества и сделай с ней все неприличия, о коих говорится в Песнях Плотского Греха. В другой раз меня поблизости не будет!

Он расхохотался и пошел вверх по тропинке, сопровождаемый стражниками.

«Неглуп, очень неглуп, – заметил командор. – Я бы взял его вторым помощником».

«Почему не первым?» – спросил Тревельян, устраиваясь в лодке.

«Второй помощник имеет дело с экипажем, это работа психолога, и тут допустимы легкий характер и склонность к юмору. Первый замещает командира и должен выполнять приказы в точности. Не рассуждать, а выполнять все приказы вышестоящего начальства! Чувствуешь разницу?»

«Чувствую, – мрачно отозвался Тревельян. – Кандидат в первые помощники сунул бы меня в яму с пацами».

«Именно так, мальчуган, именно так», – хихикнул его Советник.

Гребцы навалились на весла, и лодка вышла в темное море.