Помощница профессора

Глава 7. Прекрасный возраст для любви

Такого тяжелого утра не было уже давно. Фредерика с трудом раздобыла комплект одежды для Пака, потом долго уговаривала его постричься и побрызгаться одеколоном, заставила зазубрить информацию о кузенах с островов и то, что теперь его зовут Паскаль, а не Пак и тем более не Апраксий.

Хотя, наверное, противиться ему не стоило, Апраксий в желтом пальто смотрелся бы вполне органично. А вот Паскаль в пальто синем, новой рубашке и с нормальной стрижкой нервировал Фредерику. Кузены с островов, как один, были жуткими уродами, а этот земпри вроде бы обладал схожими чертами лица и комплекцией, но казался почти красавцем. Таким, по которому вначале скользнешь взглядом, не заметив ничего особенного, а после не можешь отделаться от воспоминаний. И каждый раз возвращаясь к нему в мыслях ловишь себя на том, что образ хочется прокручивать в голове снова и снова.

Пак же вовсе не заметил внешность Фредерики, не сделал ей ни одного комплимента и не ценил заботу.

— Каша жидкая, — угрюмо размазал он сероватую массу по тарелке.

— Ешь давай! Можно подумать, в твоей общине завтракают иначе.

— Угу. У нас каша рассыпается, а сверху всегда лежит мед или варенье и кусочек масла. А еще матушка обязательно настрогает окорок и обжарит пару колбас, вдруг сладкого кому не хочется. И чай на травах заварит. Свежий, чтобы летом пах. А к тому времени подоспеет хлеб из печи…

Живот скрутило в тугой узел, а привычная каша показалась особенно отвратной. Готовить Фредерика так и не научилась: любой дешевый обед из университетской столовой был на вкус лучше ее стряпни. А этого болвана послушать, так он питается точно в ресторане: колбасы, масло, свежий хлеб.

— Ну вызови свою матушку, пусть приготовит сыночку правильный завтрак, раз уж она тебя так любит, — Фредди сама не заметила, что почти прошипела эти слова. Но Пак не обиделся, наверняка слишком туп для этого.

— Так я и сам могу. А матушка готовит не только на меня, на всю нашу ячейку, когда ее очередь подходит. Это же удобно: один раз в неделю по кухне дежуришь, в остальные дни тебя кормят. Правда, матушка говорит, что насовсем бы в поварах осталась, но так нельзя. Надо выкупать землю и другие капиталы ячейки, тогда можешь устанавливать свои порядки, вот вернусь домой…

— Просто жуй свою кашу, дорогой кузен Паскаль! Был договор о горячей пище и помощи, а не о бесконечной болтовне о твоей общине.

Он нехотя набрал полную ложку каши и чуть наклонил. Белая масса текла быстро, комковатой струйкой, отвратительной даже на вид. Все же в тарелке она выглядела в разы аппетитнее. Терринский фарфор любую пищу делает лучше, он просто не создан для блюд, которые выходили у Фредерики.

— Я просто не додумался уточнить, что пища должна быть горячей и съедобной, — скривился Пак.

— Ну хватит! — Фредерика отбросила приборы и встала. — Я не нанималась тебе в кухарки! Хочешь другую кашу — иди и свари! будет горячая и съедобная еда.

Пак внезапно серьезно кивнул, затем тоже встал и отправился на кухню. Там усадил Фредерику перебирать крупу, а сам взялся начищать кастрюлю. Будто от блеска ее стенок зависит вкус блюда!

Он долго промывал зерна, вымерял количество воды и жар кухонной печи, а после по минутам само время готовки. Крышку открыл в самом конце, разложил по двум тарелкам горки рассыпчатой и ароматной каши, затем попросту слегка присушил на сковороде хлеб с пряностями и сел есть прямо на кухне, жмурясь от удовольствия.

Фредерика же подковырнула массу ложкой, со злость. отметила, что этот земпри точно знает толк в готовке, и съела ровно столько, чтобы немного утолить голод и намекнуть на не самый лучший вкус блюда.

Пак не среагировал и на это, он вообще будто не замечал Фредди, а она же так увлеклась, что пропустила момент, когда замолчало радио, хотя планировала сбежать на работу еще до этого.

— Доброе утро, свогор!

Матушка вплыла в кухню в вышедшем из моды пышном платье и сразу же протянула Паку руку для поцелуя. Тот подскочил с места, склонился и расцеловал перчатку матушки так, как делали актеры в дешевых спектаклях про аристократию.

— Доброе утро, донна Агата! До этого считал Фредерику самой красивой женщиной Эбердинга, но как же ошибался! Будь я живописцем, на всех портретах изображал бы только вас!

Матушка сдержанно улыбнулась в ответ, но ее глаза блестели таким искренним восторгом и ликованием, что сразу понятно — паршивец сумел ее очаровать. Донна Алварес долгие годы считалась первой красавицей в столице, да и во всей империи Ньол, даже сейчас она выглядела в разы лучше многих сверстниц и не раз получала предложения снова выйти замуж. Но мог ли кто-то из женихов сравниться с самим его величеством или терпеливым и спокойным Виктором Алваресом?

— Бенита Алварес, — представилась матушка, — Агата и Фредерика — мои дочери. В молодости я часто позировала для картин, наверняка вы видели некоторые из них, но не знаете, что там изображена именно я.

— О! Не может быть! Я бы с удовольствием поглядел на них, люблю живопись.

И подставил матушке локоть, предлагая проследовать за ним.

— Не припомню вашего имени…, — она легко нахмурила брови. — Вы, должно быть, кавалер моей дочери.

— Это кузен Паскаль, с островов, — уточнила Фредерика.

— О! — матушка обернулась и вгляделась в Пака с удвоенным интересом. — Вы раньше не баловали нас визитами.

— Подзаработал немного и приехал в город тратить деньги. Хотел, признаться, снять номер в гостинице, но встретил Фредерику и вот я здесь! Всегда рад общению с родней.

— Нужно скорее отметить столь радостное событие! — матушка повернулась и строго произнесла: — Фредерика, доставай наше лучшее вино!

Лучшее, оно же единственное, уже попахивало кислотой и уныло плескалось на самом дне бутыли, угощать таким даже противного Пака — преступление против дома Алварес.

— Не стоит тратиться! Фредерика, — он засунул руку в карман и вытащил оттуда пару десятков галлов, — купи нам игристого! А еще легких закусок, как любит донна Бенита!

— Право слово, не стоило! Сейчас же утро, не время для игристого. — притворно засмущалась матушка.

— Один бокал, только чтобы кровь бурлила! Фредерика, поспеши!

— Мне нужно идти на работу, лавка за углом, дорогой кузен и сам сходит.

Собственный голос казался шипением рассерженной гусыни, а уж слова! Разве так говорят доньи? Разве они так думают? Должны ли они варить каши и ходить на работу?

Фредерика от души хлопнула дверью, после пошла собираться на работу. Из-за Пака и его каши и так опаздывала, но пропустить нормальный завтрак, а после этого работать целый день на голодный желудок — полнейшая глупость. Тем более на время каникул закрывалась университетская столовая, а искать дешевый перекус в самом сердце Первой линии придется долго.

Пак догнал ее возле самого выхода, помог надеть пальто и прошептал на ухо:

— Мне нужны документы на новое имя, все расходы оплачу. И что мне делать целый день с твоей матушкой?

— Общаться! Ты, как погляжу, на диво быстро нашел с ней общий язык, — Фредди поправила шляпку, повертелась напротив тусклого зеркала и чуть прикусила губы, чтобы набрались сочностью. Пак по-прежнему не обращал на ее внешность никакого внимания, только хмурился сильнее от каждого слова.

— Выучил уже, как общаться с городскими: сразу взмахнуть деньгами, а после отвесить комплиментов поцветистее, чтобы не подумали, будто галлы — плата за услуги, а не приятный подарок.

— Ах ты… — Фредди чуть было не отвесила ему новую оплеуху, но внезапно осеклась. Этот подлец прав: они партнеры, если не сказать сообщники, такие отношения не предполагают сантиментов. А как ни крути, пока что она выполняет свои обязанности не лучшим образом. Одежда оказалась чуть маловата Паку и подчеркивала его массивную фигуру, еду он приготовил сам, а день наедине с матушкой в ветхом доме сложно подогнать под определение «помоги спрятаться».

— Вернусь к шести, — Фредерика через силу улыбнулась, — если соберешься в лавку за шампанским — не свети сильно лицо. Хотя с этой стрижкой на земпри и не походишь.

Пак кивнул ей очень серьезно и открыл дверь, выпуская наружу. Интересно, этот долдон вообще улыбается? При ней он сделал это один раз, в ванной, когда болтал о красивых глазах, и тогда выглядел очень милым. А сейчас… сейчас пугал своей непредсказуемостью и холодностью. И выглядел настоящим красавчиком с новой стрижкой и одеждой.

На работу Фредерика все же немного опоздала, поэтому на ходу набросила синий халат, схватила первую попавшуюся кипу плакатов и разложила их на столе. Плотные и большие листы за год изнашивались, многие нужно подклеить или подкрасить, другие же — попросту выбросить, так что работы хватит до обеда.

Медина, кажется, уже был на рабочем месте. Его черное пальто и шляпа висели на вешалке, рядом стоял портфель. Но привычного громкого голоса слышно не было. Фредди старалась вести себя тихо, вдруг профессор не заметит времени ее прихода? Все же учебный год закончился, можно немного расслабиться и даже вздремнуть на рабочем месте. Но стоило подойти чуть ближе к полке с книгами, как Фредерика услышала тихий разговор в кабинете профессора.

— …мастер ветви недоволен твоим самоуправством. Цель была выбрана, согласована и обозначена, а ты вдруг изменил ее.

Голос звучал ровно и монотонно, как механический, и точно не принадлежал профессору.

— Новая ничуть не хуже, подходила по всем параметрам, — а это уже Медина. И что за цель? О чем они говорят?

— Это было решать не тебе. За каждый проступок положено наказание, твоим станет укол вне очереди. Жди новых распоряжений завтра к вечеру. Все должно быть исполнено идеально, это последнее предупреждение. Шипы жалят, но они легче всего отделяются от ветви.

Обругав себя за неуемное любопытство, Фредерика отбежала подальше от стеллажа, забилась в другой угол и сделала вид, что начищает бюст Марка Диаса, основателя факультета химии в университете Эбердинга.

Дверь в кабинет распахнулась почти сразу, стоило ей только взять тряпку в руку. Фредерика не оборачивалась и старалась не показывать своего волнения. Вот до чего ее довело неуемное любопытство: случайно подслушала разговор, совершенно не предназначенный для ее ушей. Что это было? Заговор? Прямо в стенах их университета, старейшего учебного заведения Эбердинга?

Или просто два старых приятеля болтали о занятиях фехтованием, а Фредерика напридумывала неизвестно чего? Не все же имеют такой талант влипать в неприятности, как она, чтобы утром стать свидетелем убийства, а вечером впустить в дом крайне подозрительного парня с кучей денег. Медина — точно адекватный человек, не склонный к авантюрам.

— А здесь работы еще немало, — говоривший пытался изобразить эмоции, но эти механические нотки так никуда и не исчезли. Фредерика обернулась к мужчине и поздоровалась.

Он оказался очень похож на Медину, почти как родной брат, только стрижка короче, по новой моде и яркий шейный платок. В похожем стиле Фредерика принарядила Пака, своего нового кузена с островов. Только тот при всем своем равнодушии и феноменальной вредности характера выглядел живым и добродушным. Этот же пугал неестественной холодностью и болезненной худобой, точно был вержем, который уже начал терять человеческую внешность. Но пока собеседник профессора ничем не угрожал и не пытался напасть. Зато и не уходил.

— Наверняка донье непросто справляться с уборкой, — не сдавался он. — Вы должно быть… Алварес, да Алварес! Помню, как на балах блистала ваша матушка, Бенита. Вы точная ее копия.

Фредерика опустила взгляд. О сходстве она слышала и раньше, но все доньи старой крови из Эбердинга похожи друг на друга, а ей нравилось думать, что унаследовала больше от папы, чем от легкомысленной матушки.

— Смирение тоже добродетель, а Алваресы никогда не боялись физического труда.

Мужчина хмыкнул в ответ на ее слова, наклонился поближе к бюсту основателя факультета и потер его пальцем. Фредерика с ужасом заметила, что из-под слоя пыли светлел след только от одного прикосновения тряпки. Этот незнакомец сейчас поймет, сколько времени было потрачено на уборку и чем еще могла заниматься девица Алварес.

— Мой отец говорил также, — согласился он. — Но еще Алваресы всегда по праву носили титулы, потому как доблестно стояли на страже интересов родной страны. Много брали, но и многое отдавали в ответ. Возможно, пришло ваше время вернуть семью на положенное ей место?

Он влез во внутренний карман пальто, вытащил оттуда прямоугольник бумаги и протянул его, придерживая двумя пальцами. На визитной карточке читалось имя некоего Карлоса Рубио и адрес, совсем недалеко от центра. Фредерика взяла ее из вежливости, но не убрала в карман. Даже находиться рядом с Карлосом было неприятно, сложно представить, что кто-то по доброй воле решит иметь с ними дело.

— По слухам бывшая императорская семья держит кофейню в самом центре Эбердинга, а женщины из рода Калво работают в обычной больнице, — все же выдавила Фредерика, опустив взгляд. — Зная это, разве могу я стыдиться помогать с уборкой родного университета?

— Дерзкая, — он чуть приподнял бровь. — Думаю, мы еще познакомимся с вами чуть ближе, донья Алварес.

— Фредерика собирается замуж в скором времени, ей будет не до знакомств с посторонними мужчинами.

Медина подошел быстро, в своей привычной манере громко постукивая каблуками, а затем совершенно недопустимо положил руку на плечо Фредерики, притянул ее к себе и поцеловал в висок.

— Интересная новость, — Карлос коротко поклонился им обоим и все же покинул лаборантскую, закрыв дверь за собой так тихо, будто был бесплотным духом.

— Прекратите! Это против приличий! — Фреддиа стряхнула руку профессора со своего плеча и отшатнулась.

— Прилично ли целоваться ради оценки на экзамене? — вспыхнул Медина. — Или же подслушивать под дверью? Вы будто специально ищете себе неприятности, Алварес.

После он выхватил визитку из ее рук, зажег спиртовку, сунул бумагу в пламя и ждал, пока не останется ни одного клочка. Фредди же молча наблюдала за ним и не знала, как реагировать.

— История революции, что в ней сложного? Хроники двухсот тридцати семи дней и однообразное восхваление настигшего всех счастья, — продолжал напирать профессор. — А уж положительное влияние этих дней на любую область легко даже не выучить — придумать! Но нет, Фредерика, вы не потрудились сделать это и получить свое честное «отлично» на экзамене, предпочли хитрить, играть в соблазнительницу и обиженную невинность. Вот это достойно и прилично? Вот это не позорит род Алварес?

Медина стащил с полки тонкую брошюру с материалом по экзаменационному билету и потряс ей перед носом Фредерики, а после швырнул на стол.

— После обеденного перерыва проверю, и только попробуйте не ответить хотя бы на один вопрос! Если какая-нибудь комиссия узнает, что в университете работает бывшая аристократка, которая презирает революцию, то всем нам будет очень плохо.

Профессор злился так, как никогда до этого. И Фредерика чувствовала, что с ее провалом на экзамене это никак не связано. Но Карлос уже ушел, а помощница вот она, стоит рядом.

Только вот у Фредерики тоже было непростое утро и непростая ночь, оттого очень хотелось спустить на ком-нибудь пар, дать выход злости. Не на Пака же ей кричать, с его тремя сотнями галлов? Да и не боится этот земпри крика. Вздохнет только и начнет занудствовать о своей прекрасной общинной жизни.

— А вы в самом деле считаете это правильным? — Фредерика подхватила брошюру со стола, затем бросила ее на пол. Медина же набрал воздух в легкие, но возразить не успел. — Что мы, доны, бывшие владельцы империи и магии, те, кто вершил судьбы мира, теперь моем пробирки или читаем лекции? Что нам бросили подачку из нашего же имущества, и со страниц газет и книг твердят, что мы должны быть за это благодарны? Да с каждым днем нас урезают в правах и возможностях, зато щедрой рукой раздают их земпри и вержам! Вот это правильно? Вот это мы должны повторять и заучивать? Вот так мы должны жить?

К концу речи Фредерика уже почти шептала, потому как если кто-нибудь услышит — ей действительно придется несладко. Николас Медина сверлил ее взглядом, сжимал кулаки и дышал так часто, что ноздри дергались. Затем он не выдержал и схватил Фредерику за запястья, спиной прижимая к стеллажу.

— Мы должны жить, Алварес! Пока что просто жить. И надеяться, что однажды все изменится.

— Аха-ха! Столько раз я слышала эти речи от матушкиных друзей. Они уже семь лет ждут, когда придет Братство терна и вернет к власти императора.

— Он давно отошел от дел и никому не нужен. И это глупо отдавать столько власти в руки одного человека. Нет, если и ждать перемен, то пусть они приведут к абсолютно новому миру, тому, где судьбу города и республики решает собрание палаты донов.

В глазах профессора при этом блеснуло что-то. Что-то пугающее и непонятное. С таким выражением лица матушка рассказывала о своих балах и том, как хочет вернуть прошлое благосостояние семьи. Фредерика испугалась и дернулась в сторону, но Медина не держал ее, его горячие пальцы лишь слегка прикасались к запястьям Фредди. А в глазах с каждой секундой все сильнее разгорался интерес и желание. Такое жаркое, приятное, разгоняющее кровь, а не маслянисто-расчетливое, как у соседа Хосе, которому льстило внимание самой настоящей доньи.

Фредерика уже почти почувствовала, как губы профессора накрывают ее губы, как его руки скользят по телу, как она сама плавится и осторожно, будто нехотя, отвечает на его прикосновения, как услышала скрип открывающейся двери. Медина отступил назад медленно, ничуть не стесняясь происходящего. Хотя кто знает, возможно, профессор каждый день зажимается со студентками в своей подсобке. Фредди тоже не стала забиваться в угол и убегать с криками: пусть ректор и пригрозил уволить ее, если узнает об интрижке, но сто пятьдесят галлов быстро решат проблему с трудоустройством.

— Я принесла бумаги для Алварес, — проскрипела древняя старуха Жиль, равнодушно скользя по подсобке взглядом, — напишите пару заявлений строго по образцу, не забудьте проставить вчерашнее число и занесите мне.

— Донна Жиль, — Медина сам сгреб листы и уставился на секретаря, — мне бы не хотелось огласки.

— Я слишком занята работой для болтовни, а вот другие — нет. И если не научитесь держать себя в руках — ректору донесут раньше, чем я успею напечатать слово «уволена». Этим бездельникам и повод не нужен. Знаете, что болтают обо мне? — секретарша прищурилась и в упор посмотрела на Фредерику.

— Нет, простите.

— Чушь! Конечно, знаете! Они болтают, будто мы с ректором в отношениях. И это молодежь, цвет нации! Раньше у студентов хотя бы была фантазия. Тогда ходили легенды, что каждое полнолуние я надеваю черные одежды, седлаю одноглазого крылатого кабана и летаю вокруг университета, чтобы подкараулить девиц, которые спешат с тайных свиданий. А после отрезаю им локоны и варю из них зелье вечной молодости. Бред первостатейный, но с фантазией. А сейчас: в отношениях. Пфф! Да здесь все друг с другом в отношениях, возраст самый такой для отношений!

Она побурчала еще немного, после оглядела Медину и медленно вышла из кабинета. Фредерика же облегченно выдохнула, подошла к зеркалу и поправила прическу.

— И для истории революции тоже прекрасный возраст, Алварес! — профессор подобрал брошюру с пола и показательно переложил на полку. — Просто прекрасный возраст.