Помни обо мне

Глава 32

Время тянулось отвратительно долго, оседая на золотых ветвях канделябров слезами белого воска. Плакали виолы и лютни — традиция предписывает высокой любви быть непременно несчастной, безответной, напоенной мукой души и кровью страдающего сердца. Глубоко вздыхали дамы, спеша показать тонкость вкуса и белизну по вечернему открытой груди. Сверкали драгоценности. Слуги безмолвными тенями скользили между яркими, словно бабочки, придворными, предлагая тонкостенные бокалы с игристым вином. И судя по глазам некоторых благородных адельфосов и адельфи, дело не обошлось без нефритовой пыли.

Меня замечали. На миг достаточный, чтобы оценить скромность моего пусть шелкового, но темно-серого, почти черного платья. Лишенное самоцветных камней, серебряного кружева или изысканной вышивки, оно не только подчеркивало великолепие наряда Эльги, но и давало понять: особа, носящая это, не стоит внимания. Даже ожерелье не спасало. Куда ему было старого золота фамильных драгоценностей, сияния шедевров энна Шаберье и работ других, пусть и не таких знаменитых, столичных ювелиров.

Зато во время выступления Эльги в зале сидели лишь двое: Его Величество Хильдерик и я. И пусть мне досталось не кресло с высокой спинкой, резными подлокотниками и обивкой из золотой тафты, а скромная скамья. Пусть все присутствовавшие делали вид, что лютня за спиной Ее Высочества играет сама по себе, сидеть в присутствии короля было… Приятно.

Я встала, когда Эльга закончила. Под громкие и совершенно заслуженные апплодисменты она опустилась на позолоченный пуф рядом с королем, а на сцену поднялась адельфи Анна. За ней — адельфи Атанаис… И даже баронесса Руан исполнила — вполне пристойно — старую южную песню. Оплакивая потерянных в море, она то прижимала руки к, пожалуй, чересчур смелому декольте, то протягивала их к зрителям… Точнее — до чего ж целеустремленная женщина — к Дарьену.

Нужно ли говорить, что это усилило мою без того цветущую раздражительность?

Свечи прогорели наполовину, когда распорядитель торжеств объявил первый танец. Королевское кресло перенесли на сцену, Эльга приняла руку брата и гордая встала впереди собирающихся пар.

— Хочешь, я тебя умыкну?

Дарьен подкрался незаметно. Почти.

— Не понимаю, что заставило вашу светлость подумать о таком, — ответила я тихо не поворачивая головы.

Во-первых, чтобы не выдать наше знакомство, а во-вторых, мне действительно было интересно понаблюдать за танцующими. Ведь Его Величество, очевидно, желая, чтобы подданные смогли размять затекшие от долгого стояния ноги, решил начать с вольты.

— Иногда ты смотрела на них, как на свою вышивку, — в тихом голосе Дарьена дрожал смех.

Конечно, сейчас он знал меня лучше, чем кто-либо, но даже это не оправдание.

Соберись, Алана. Нужно держать лицо.

— Так что, сбежим? — невесомое прикосновения к ребру ладони отозвалось теплой волной.

Я наслаждалась им три спасительных вздоха, после чего отняла руку и, чуть повернув голову, улыбнулась самым краешком губ.

— Нельзя. Ее Высочество ждет обещанного вами танца.

Дарьен вздохнул.

— Точнее, трех, если мне не изменяет память.

— Не знаю, что не меня нашло, — тихо проворчал он.

— Мы все радеем о нуждах государства.

Ответом стала едва различимая, но наверняка неприличная фраза на языке Рассветных островов.

А мне хотелось сбежать. Подальше от суеты, музыки, дрожащего пламени свечей, тяжелого флера ароматов и взглядов, что рыболовными крючками застревали под кожей. Но я стояла. Держала маленькую сумочку — несколько шелковых платков, флакончик нюхательных солей — и роскошный веер. А чуть позже и бокал Ее Высочества — не ждать же, когда мимо пройдет слуга. Это оправдывало присутствие в благородном обществе особы столь незначительной. Меня.

— Теперь вы похожи на гувернантку, — небрежно бросил маркиз, увлекая Эльгу круг танцующих.

Сегодня его сиятельство был в голубом, и волосы его свободно лежали на плечах, как, впрочем, у всех собравшихся в зале мужчин. Кроме Дарьена. И короля.

— Ты ведь скажешь, — Дарьен появился на второй фигуре гальярда, — если он будет тебе… докучать.

И не было нужды уточнять имя этого докучателя.

— Если будет, — шепнула я так, чтобы слышал только Дарьен, — я начну от его имени посвящать кансоны виконтессе Кабо.

— Кому?

Я чуть повернула голову.

— Слева у окна, розовое платье, розовые перья, турмалины…

— Это баронесса Даглар, — прошептал Дарьен.

— Во втором браке, а сейчас она виконтесса Кабо. Вдовствующая. И, говорят, присматривает себе четвертого мужа…

— Но ей же лет сто!

— Всего лишь семьдесят.

— И она в розовом…

— Оттенок пыльной розы особенно моден в этом сезоне.

— Ненавижу розовый.

— Розовый — цвет надежды.

— Кстати, о надежде. Давай сбежим?

— Потому что следующий танец ваш?

— Нет, потому что ты красивая, когда что-то замышляешь, и я вечность тебя не целовал.

И святая Интруна свидетель, как трудно было сказать ему нет.

— Умираю от жажды, — выдохнула Эльга, принимая из моих рук бокал с легким вином. — Как тебе понравилась моя вольта?

Вопрос был задан достаточно громко.

— Волшебно, Ваше Высочество! — ответил вынырнувший из толпы мужчина.

Он поклонился, скорее развязно, чем изящно, выпрямился, выпятил грудь, демонстрируя густоту золотых пуговиц, и улыбнулся по-женски пухлыми губами с подведенной точкой родинки.

Я рухнула в пропасть. Бездонную, заполненную обжигающей тьмой и запахом жасмина. Уши мои словно набили куделью, и еще одним пучком заткнули пересохшее горло. Только глаза не тронули, позволяя смотреть и видеть.

Узнавать.

Эти волосы. И нос с горбинкой. И улыбка, обнажающая пожелтевшие, но все еще крепкие зубы.

Святая Интруна…

Я попыталась вдохнуть, но воздуха не было. А руки вдруг стали тяжелыми, словно две наковальни, и никак не удавалось поднять, поднести к саднящему горлу, чтобы выдрать из него шерсть, обернувшуюся железным ежом.

А потом он посмотрел на меня.

Он на меня посмотрел.

Он…

Я бы упала, не превратись мое тело в камень. Холодный камень надгробия, на котором медленно, кровью и сукровицей проступало полустертое имя. И поросшая сорными травами земля вздрогнула, вздохнула и застонала тонко, пронзительно, как плачут над мертвыми чайки.

Я смотрела в глаза, что оказались не черными, серыми, и, страшась увидеть в них искру узнавания, не поверила, когда они скользнули по мне, будто я была пустым местом.

Неужели…

Неужели он меня…

Не узнал?

— Я уже сказала, что намерена пропустить этот танец, виконт, — дрожащий голос Эльги, а главное, внезапно сократившееся расстояние между нами, привели меня в чувство.

Я моргнула, принимая обрушившуюся высокой волной какофонию звуков и запахов.

— Не будьте так жестоки, Ваше Высочество, — он почти взял ее руку, заставляя Эльгу отшатнуться и почти вжаться в меня.

Как испуганного ребенка.

— Но я не хочу, — прошептала она.

И в широко распахнутых синих глазах мелькнул застарелый страх.

— Но Ваше Высо…

— Ваше Высочество хотела переговорить с сестрой Марией-Луизой.

Мой хриплый голос заглушил тот другой, что загонял меня в кошмарах, точно оленя-подранка.

А он… Он опять на меня посмотрел. Только на это раз в мутноватых глазах с растекшимся пятном зрачка было раздражение. Так столичные щеголи смотрят на дерьмо, испачкавшее красную подошву.

— Да! — воспрянула Эльга — Хотела.

— После танца.

Он вновь потянулся к ней, холеные, унизанные перстнями пальцы почти коснулись белого рукава, но вдруг застыл и с недоумением посмотрел на пятна красного вина. На изумрудно-зеленом с серебром дамасте кафтана они казались бурыми, словно старая кровь.

А я… Я медленно опустила руку, в которой едва заметно подрагивал бокал Эльги.

Уже пустой.

— Ты-ы-ы.

И ведь все это уже было. Этот крик и эта гримаса, и пальцы на моем запястье, вот только страха… Острого, холодного, сковывающего тело десятком железных обручей страха больше не было. Его место заняла ярость. Очищающая, словно давно погасшие огни Беллетейна, и смертоносная, как наконечник боевого копья королевы Морфан.

Он меня не узнал. Не узнал.

Забыл.

Он… Посмел…

Забыть!

В это раз ударить себя я не позволила.

— Алана!

Я моргнула, развеивая алую пелену, и с удивлением посмотрела на собственную руку: темный шелк рукава, кисть и в ней — кайсанская шпилька, острие которой упиралось в гладковыбритую, напудренную и надушенную кожу под подбородком моего обидчика.

— Что она делает?!

— Какой ужас!

— Охрана!

— Дарьен! — вопль Эльги заглушил все прочие.

А я стояла и, точно завороженная смотрела, как судорожно дергается кадык на длинной шее, представляла, как восхитительно будут смотреться на белом кружеве ярко-алые капли.

Сейчас я смогла бы его убить.

Я мечтала об этом все эти долгие восемь лет. Пыталась узнать, кем он был, человек, лишивший меня прошлого. Но мамаша Форжо умерла в тот вечер, когда наставница и Стрейджен забрали меня из ее дома, а Огонек и другие девушки сказали, клиент не был постоянным. Они обещали дать знать, если он вдруг вновь появится, но эта сволочь исчезла. Дворцовая крыса. Неудивительно, что мы не встречались.

До этого дня.

Я улыбнулась. И, наверное, улыбка моя вышла странной, потому что тонкий старушечий голос взвизгнул:

— Она обезумела!

А мне захотелось смеяться. Но я не стала — убивать его так, случайно, потому что дрогнет рука было… Бессмысленно.

Нет.

Нет, нет, нет.

Я отплачу ему той же монетой. А потом, так уж и быть, убью.

Спокойная, точно воды озера Вивиан, я отступила на шаг. Опустила руку. И почтительно склонилась перед белой фигурой короля.

Миг тишины сменился взволнованным гулом. Словами обвинений, охами, нервным трепетом вееров и оглушающе громким стуком в ушах. Потребовалось несколько мгновений пока я поняла: это стучит мое сердце.

От радости. В предвкушении.

Аккуратнее, девочка, не торопись, в деле столь тонком нет места глупому волнению. И спешке.

— Встаньте, — сказал король.

И я подчинилась.

— Виконт Дюваль утверждает, вы покушались на его жизнь.

В глазах Его Величества, кажется, мелькнуло что-то.

Интерес?

— Хильдерик, она…

Эльга шагнула вперед и замерла под внимательным взглядом брата.

— Вполне способна объяснить причину своего поведения. Не волнуйся, сестра, — сказал он почти мягко, — я буду справедлив.

Эльга кивнула, но не ушла. Встала рядом, как будто одно ее присутствие могло защитить меня от монаршего гнева.

— Нож! — выкрикнула за спиной какая-то впечатлительная дама. — Отнимите у нее нож!

— Нож?

Король перевел взгляд с сестры на меня, и я медленно, очень медленно, подняла раскрытую ладонь, на которой блеснул серебряный цветок на тонком длинном стебле.

— Это шпилька, брат.

Дарьен?

Дарьен. Опять не услышала, как подкрался.

— Я возьму?

Он поднес свою ладонь так близко, что наши пальцы соприкоснулись, и я послушно позволила шпильке упасть в его руку.

Нужно быть сильной.

Сегодня, сейчас, я должна быть сильной. И не думать. Ни в коем случае не думать о нем. Иначе…

Святая Интруна, укрепи мою решимость.

Я смотрела как длинные бледные пальцы короля взяли шпильку.

Снег и серебро. Красиво.

Он поднес мое тайное оружие к глазам, попробовал согнуть, потрогал острый кончик.

— Вряд ли дамы одобрят, — казалось, король говорит сам с собой, — если я прикажу запретить при дворе шпильки.

Сзади послышался неуверенный смешок, потом еще один и скоро уже все присутствующие отдали должное остроумной шутке Его Величества.

А я стояла, смотрела на наливающееся пурпуром лицо виконта Дюваль — теперь у моего обидчика было имя — и готовилась к, пожалуй, самому сложному выступлению (или драке?) в моей жизни.

Впрочем граф, корриган его сожри, все же решил мне подыграть.

— Ваше Величество, — он выступил вперед, выпячивая подбородок, который я почти окрасила алым, — эта девка…

— Девушка, — перебил Дарьен.

И король не стал его останавливать.

— И кажется, она собиралась объясниться. Да, Алана?

Я люблю тебя.

Всю мою жизнь. С тех пор как увидела там, на Белом утесе.

Ты моя луна, мой свет, песня моего сердца.

Я люблю тебя, но даже если это будет означать навсегда утратить твое доверие, я должна, обязана это сделать.

Исправить ту свою ошибку.

Я не могу позволить ей умереть во второй раз.

Прости…

Я выпрямилась, встала гордо, как полагается дочери древнего королевского рода, и сказала громко. Так, чтобы слышали все.

— Я, Гвенаэль, дочь Ниниан из рода Морфан, последней по праву крови баронессы Бру-Калун, обвиняю виконта Дюваль в преступлении против моей чести. И правом, дарованным мне родом и именем, требую, чтобы вина этого мужчины была доказана пред оком Всеотца и искуплена кровью. Я требую судебного поединка, Ваше Величество!

Я слышала, как вскрикнула от удивления Эльга, и громкий вдох Дарьена, шепот, нарастающий, точно гул приближающихся лошадей, и лающий, неестественно веселый смех мужчины, который восемь лет назад убил Гвен.

Но это было неважно. Все это было неважно, потому что король, в чьих тонких пальцах дрожала нить моей судьбы, не смеялся.

Он рассматривал меня. Так же внимательно, как раньше рассматривал шпильку. Словно я была диковинкой, что море вынесло ему под ноги. И сейчас он думал, забрать ее с собой или оставить на берегу, на потеху ветру и чайкам.

— Сколько вам было лет, когда вы видели моего отца?

Смех моего обидчика оборвался, как и шепотки за моей спиной.

— Семь, Ваше Величество.

— Она лжет!

— В чем именно, виконт? — король поднял руку и Дарьен, чье движение я уловила краем глаза, остановился. — Мой отец действительно был гостем в замке баронессы Бру-Калун, когда ее дочери Гвенаэль было семь. Как и мой брат. Правда, Дарьен?

— Да.

И от того, каким хриплым вышло это короткое да, у меня заныло сердце.

Но я сдержалась. Не глянула.

После… Возможно, потом, я смогу объяснить…

Если, конечно, он захочет меня слушать.

— И, насколько помню, адельфи Гвенаэль ухаживала за тобой, когда ты упал с лошади?

Святая Интруна свидетель, я не хотела впутывать в это Дарьена. Просить помощи у того, кому не смогла довериться, недостойно… Но король был прав, обращаясь к единственному ценному в глазах закона свидетелю в этой зале. Ведь сейчас только имя Гвенаэль мап Морфан стояло между мной и десятком плетей. Или виселицей.

Я верила — Дарьен не даст мне умереть.

А о том, как жить, если он меня возненавидит, подумаю после.

— Адельфи Гвенаэль помогала матери. Да, мы виделись каждый день.

По его словам и спокойному тону невозможно было понять, насколько он на меня злится. Повернуться же и посмотреть на него я не смела.

— Полагаю, брат, ты сможешь сказать нам, действительно ли эта девушка — дочь баронессы Ниниан?

Мой обидчик дернулся, но Дарьен успел ответить:

— Если она скажет то, что могла знать только Гвен.

А что если память, память Гвен, вернулась не полностью?

Что если у меня нет ответа на этот, возможно, самый важный в моей жизни вопрос.

Святая Интруна…

— Виконт, вам достаточно слова моего брата?

— Но, Ваше Величество!

— Вам достаточно будет слова моего брата, виконт?

— Давай скажи нет, Дюваль. Дай мне повод…

— Дарьен.

— Впрочем, ты уже его дал. Прости, брат. Пусть все будет по закону.

— Отвечайте, виконт.

— Мне…

Я видела, как мой обидчик сглотнул. Дернул плечами. и, наконец,

— Будет достаточно слова герцога Катваллон, — выплюнул он, точно кусок незрелого яблока.

И словно вторя моим мыслям, король кивнул:

— Хорошо. Брат?

И Дарьен, наконец, подошел ко мне. Близко. Так близко, что захотелось вцепиться в него. Крепко, отчаянно, как он много лет назад цеплялся за мой плащ.

Но я лишь сильнее сжала зубы.

— Гвен, — не спросил, позвал он.

И хриплая радость в его голосе заставила меня дрогнуть. Моргнуть, стряхивая выступившую так некстати влагу.

— Посмотри на… Хотя, нет, не здесь. Скажи, Гвен, что я взял у тебя, когда уезжал из Чаячьего крыла?

Так просто? Святая Интруна, неужели так просто?

— Ленту, — прошептала я, зажмуриваясь сильно, до снежных пятен, а потом открыла глаза и повторила. Громко, уверенно. — Уезжая, ты взял у меня ленту.

— Это Гвенаэль из рода Морфан.

Ответ Дарьена рокотом прокатился по замерзшему в предвкушении залу. Он поклонился мне, как принято кланяться знатной даме, взял мою озябшую несмотря на духоту руку и бережно поднес к губам.

А я поняла, что могу дышать. И наконец-то посмотреть ему в глаза, в которых сейчас не было ничего, кроме искренней и немного сумасшедшей радости.,

— Я принял решение.

Шепотки смолкли, а Дарьен выпрямился. Повернулся, чтобы выслушать вердикт короля, но руки моей не выпустил.

— Но, впервые вижу ее, Ваше Величество! Я не знаю эту женщину!

И ведь в чем-то подонок был прав. Он знал девочку. Испуганную истерзанную девочку, которая молила о пощаде, а после оказалась слишком слаба, чтобы нанести удар. А женщину, что стояла перед ним с гордо поднятой головой, он не знал.

Но я молчала — глупо перебивать королей.

— Я, — король поднял руку и в зале повисла жадная тишина, — выслушал обвинения Гвенаэль из рода Морфан, свидетельства моего брата, и слова, сказанные в свою защиту Симоном виконтом Дюваль. И учитывая деликатную природу дела, тяжесть проступка и невозможность установить истину иным способом, я решил отдать право вершить суд единственной власти, что стоит над нами.

Я победила?

— Исход этого дела будет разрешен судебным поединком…

Победила! Святая Интруна, храни короля. Я…

— … между Симоном, виконтом Дюваль, и защитником, которого выберет адельфи Гвенаэль.

— Ваше Величество!

Крикнули мы одновременно. Вот только в моем голосе читался не плохо скрываемый страх, а звонкое, искреннее негодование.

— Я слушаю вас, — король перевел задумчивый взгляд с меня на моего обидчика, — виконт.

— Адельфи, — это слово он произнес с издевкой, — просила о другом.

— Адельфи Гвенаэль, — голос короля заглушил недовольный ропот, — пострадала, защищая мою сестру…

И несколько удивленных вздохов.

— И еще не оправилась от полученных ран.

— А драться с раненой женщиной, — маркиз Ривеллен выступил на сцену живым воплощением гласа все громче шушукающегося общества. — Фи, Дюваль. Стыдно. Стыдно даже для тебя.

— Я только следую желанию дамы, Ривеллен. И, если ей нужно время, так уж и быть, подожду.

Я почувствовала, как каменеет рука Дарьена. И лицо маркиза вдруг утратило всю насмешливую легкость.

— Адельфи Гвенаэль, — слышать это обращение от короля было странно, — закон позволяет вам выбрать себе защитника.

— Благодарю, что напомнили мне об этом, Ваше Величество, — я склонила голову.

— Вы выберете себе защитника?

Наверное, это было глупо. Наверняка разумнее было бы услышать пожелание Его Величества. И подчиниться.

Закон давал право мне, женщине, спрятаться за спиной мужчины. Женщина волей Всеотца — сосуд чадородия и молитвы. Вот только королева Морфан, подписывая с Хлодионом Завоевателем договор о Вечном мире, отстояла право женщин из южных родов наследовать землю наравне со своими мужчинами, брать в руки оружие и, если возникнет нужда, самим наказывать обидчика.

Именно потому, глядя в глаза потомку Хлодиона, я могла ответить лишь:

— Нет, Ваше Величество.

Раздались тихие хлопки, и неизвестная женщина за моей спиной крикнула: “Браво”.

— Ваше право, адельфи Гвенаэль, — король сделал знак, подзывая гвардейцев. — Помните, что закон позволяет вам изменить решение. Капитан, проводите виконта Дюваль в Шатли.

— В Шатли?!

Страх в его голосе был музыкой для моих ушей.

— Вы согласились подождать, виконт.

— Но Шатли… Ваше Величество, я готов дать слово дворянина…

— Вы согласились подождать, виконт, — повторил король. — И вы подождете. В Шатли. Или проведете ночь в своих покоях и завтра предстанете перед судом Всеотца. До восстановления в правах, адельфи Гвенаэль — сирота, и закон позволяет мне взять ее под покровительство короны. И самому назначить ей защитника.

Да, закон иногда бывает неудобно противоречив, и, наверное, глупо было надеяться, что король не вспомнит об этом.

— Какая замечательная мысль, кузен, — маркиз улыбнулся и посмотрел на моего побледневшего обидчика, как лис на беззаботную куропатку, — может, и правда, не стоит затягивать…

— Наш предок, Ленард, дал слово, — ответил король, и я вздохнула с облегчением. — А потому в Шатли.

Мой обидчик дернулся в руках гвардейцев, но вскоре его ненавистное лицо и ядовитая зелень наряда пропали из виду. И на миг мне показалось — все. Сейчас он исчезнет, растворится в тенях, как сделал это восемь лет назад. Или откупится — мне ли не знать, сколь чувствительны люди к виду серебра. Я хотела бежать за ним, лично проводить до серых стен Шатли и увидеть, как закроются за моим обидчиком ворота, усеянные железными шипами.

Но по приказу короля музыканты уже играли павану, маркиз протягивал руку, приглашая на танец, и с горячим шепотом трясла за плечо Эльга. Казалось, лишь ладонь Дарьена удерживает разрастающуюся панику и вновь просыпающуюся головную боль.

— Мне, — я прижала руку к пылающему горлу, — простите… Мне нужен воздух.

И тогда Дарьен просто подхватил меня на руки и вынес из зала.

На глазах у всех.

Умыкнул.