Помни обо мне

Глава 27

Зачем я это делала? Зачем позволяла себе по капле истончать ледяную стену между мной и этой в сущности еще девочкой? Сострадание к той, чья жизнь едва не была разрушена? Попытка приблизиться к наставнице? Ведь, если подумать, сейчас я шла по ее стопам… А может потому, что своей стремительной, колючей привязанностью Эльга неуловимо напоминала Дарьена, возвращенного мне детской памятью Гвен. Тот же огонь в глазах, та же хмурая складка между бровями, та же неготовность на словах признавать собственные ошибки. И одиночество, с каждым днем все яснее проступавшее из-под ежистой гордыни.

Эльга спорила, но при этом держалась рядом. Отворачивалась, но несколько мгновений спустя возвращалась с вопросом. И тогда под одобрительное, к моему величайшему удивлению, молчание сестры Марии-Луизы, я рассказывала кое что из того, чему учили меня. Не все. Вряд ли принцессе понадобится тонкая наука о ядах и знание, куда вогнать иглу, чтобы быстро и, увы, болезненно развязать язык. Однажды я по глупости попросила Цай использовать меня вместо тренировочного воскового болвана. Одна единственная игла и на мой крик сбежались все бывшие в особняке слуги.

Нет, этого я не рассказывала. А вот о строении и уязвимых точках человеческого тела, оружии и ситуациях, когда спасает не клинок, а слово, о законах: людском и высшем, что обязывает искупить каждую отнятую жизнь покаянием, я говорила свободно. И несколько раз поймала себя на том, что почти улыбаюсь, настолько не похоже и одновременно похоже это было на наши первые беседы с наставницей. Эльга же слушала. Запоминала так быстро, как не удавалось в свое время мне, и требовала еще. Похоже, в конце концов я попалась на то, что Бернарт однажды назвал очарованием пытливого ума. И, как бы странно это ни звучало, начала находить в этой роли удовольствие.

Недостаточное, впрочем, для того, чтобы связать себя с Ее Высочеством дополнительными обязательством. Однако неожиданное предложение Эльги оказалось как нельзя кстати — ведь вечером его сиятельство ждал от меня ответ. И готова спорить на один из моих ножей, не сомневался в моем восторженном согласии.

Но вечером Лизетта и Жоржетта Валлон, сияя шелками, серебряной парчой и драгоценными камнями слишком крупными для их тонких шеек, возжелали усладить наш слух пением. И по их напудренным лицам, можно было без труда прочесть, что каждая с превеликой радостью попросила бы из музыкальной комнаты всех, кроме маркиза. Тот, разумеется сидел на первом ряду, подле гордых родителей и хвалил исполнительниц так горячо, что после возвращение в отведенные нам покои Эльга потребовала немедля отрепетировать с ней несколько кансон. Я согласилась. Всем нужны маленькие победы, да и мне стало интересно, как быстро научится возжелавшая реванша принцесса, которая — о, чудо из чудес! — пообещала выучить несколько новых песен на мой выбор. Воистину, при умелом подходе, даже тщеславие можно поставить на службу добродетели.

Маркиз, забодай его коза святой Хейдрун, перехватил меня после завтрака. В музыкальной комнате, куда я, незаметно, как мне казалось, выскользнув из столовой, спустилась за лютней и сборником канцон графини де Диа. Они, лаконичные и яркие, как нельзя лучше подходили к тембру и экспрессивной манере Эльги. Я слышала, как открылась дверь, но решила, что это горничная, и что куда важнее сейчас не оглядываться, а невредимой спуститься с лестницы, приставленной к высокому стеллажу. И только когда ухо мое поймало уверенный перестук каблуков и трости о светлое дерево, я вонзила ногти в сафьян переплета и тихо призывала на голову его сиятельства все известные болезни. Включая родильную горячку.

Судя по приближающимся шагам, шел он ко мне. И шел почему-то куда быстрее обычного.

— Какой приятный сюрприз, — прозвучало за спиной как раз когда нога моя коснулась пола.

Святая Интруна, даруй мне терпения!

Выдохнув, я обернулась и уперлась взглядом в кружево шейного платка, подбородок, гладко выбритый с легкой тенью ямочки, и донельзя уверенную улыбку.

Приятный, возможно, сюрприз — ни в коем случае.

— Ваше…

Я начала опускаться в реверансе, но меня остановило тихое:

— Нет. Встаньте.

Я подчинилась и пять ударов сердца рассматривала роскошное шитье и золотые пуговицы на полночной синеве атласного камзола.

Будь мы равны, я сейчас не склоняла бы голову, не стояла безмолвном в ожидании, когда мужчина повторит свое сомнительное предложение, и улыбки своей, едкой, как сок гераклеума, прятать не стала бы. Но жонглерка без роду племени не ровня кузену короля, а потому я стояла, опустив взгляд. Молилась, чтобы разговор этот закончился быстро и, да смилостивится надо мной Всеотец и святая Интруна, без крови.

— Как вы себя чувствуете?

Мягкие участливо-бархатистые ноты в голосе маркиза манили, точно изумрудная зелень Брокадельена. Но помня, сколь обманчивой может быть эта мягкость, я только сильнее стиснула пальцы.

— Боюсь, я не смогу петь в ближайшие дни, ваше сиятельство.

— Я не спрашивал, — в голосе маркиза мелькнула досада, — можете ли вы петь. Я спросил… Да посмотри же на меня, Алана.

Я вдохнула полной грудью, тщетно пытаясь болью смыть полыхнувший пожаром гнев. Как странно, раньше подобное обращение меня почти не задевало, как не оставляла равнодушной грязь на городских улицах или снег зимой. А сейчас я сжимала книгу так сильно, словно пыталась, подобно святому Эффламу, добыть воду оттуда, где ей быть не дано.

— Алана?

Отступив на полшага, я резко вскинула голову.

— Как ты себя чувствуешь? — все еще мягко спросил маркиз и, протянув руку, коснулся моих побелевших костяшек.

Его пальцы пахли сандалом, а поглаживание было теплым, почти дружеским. Почти настоящим. От неожиданности я на мгновение утратила дар речи.

— Намного лучше, — сказала, когда удалось совладать с дыханием и голосом, — хвала святой Интруне и молитвам сестры Марии-Луизы.

— Хорошо, — улыбнулся его сиятельство какой-то совершенно незнакомой мне улыбкой. — И на будущее, когда мы вдвоем, нет нужды соблюдать протокол.

Потерявшись — всего на миг — в искрящейся синеве его глаз, я пропустила момент, когда пальцы маркиза коснулись моего подбородка.

Я вспыхнула, как сухая трава, и едва удержалась, чтобы не отмахнуться от этой непрошенной ласки. Не ударить: ни делом, ни словом. А вот лицо… Лицо, судя по расширившимся от удивления глазам маркиза, меня подвело.

Плохо, Алана, раньше ты играла искуснее.

Вот только сейчас, перед этим совершенным в своем самодовольстве мужчиной, мне не хотелось ни играть, ни притворяться. Я стояла прямая, как копье, с которым изображали в инкунабулах королеву Морфан, и темнеющим от поступающего шторма взглядом смотрела на его сиятельство маркиза Ривеллен.

Это было глупо. Опасно и, святая Интруна свидетель, я пыталась заставить себя закрыть глаза. Но боль, рожденная слишком глубоким вдохом и уголком переплета, впившимся в синюю шерсть, поднималась предательски медленно.

Я успела увидеть, как исчезает удивление, и глаза мужчины напротив сужаются, впиваются в меня двумя синими стрелами, а на губах так же ожидаемо, как роза на вересковой пустоши, распускается улыбка.

— Ну, надо же, — почти промурлыкал маркиз, убирая руку.

И прежде чем он успел сделать, сказать, узнать обо мне еще что-то, я отступила в сторону и сильнее прижала к груди книгу, — мой тонкий бумажный щит.

— Это…

Боль наконец-то погасила алое пламя. Заставила опустить голову — отвернуться было бы оскорблением, — зажмуриться и стиснуть зубы.

— Это слишком большая честь для меня, ваше сиятельство.

Мой голос дрожал, а плечи поникли, и это было куда правильнее, чем необъяснимая вспышка, на которую я, с точки зрения закона мирского и высшего, просто не имела права.

Или…

— Графиня де Диа? — голос его сиятельства спугнул совершенно крамольную мысль. — Неужели моя дорогая кузина наконец-то решила прислушаться к совету мастера?

Маркиз стоял в шаге от меня, и сильные, украшенные перстнями, пальцы, аккуратно, почти лаская, поглаживали набалдашник трости и было совершенно ясно, что эти вопросы — всего лишь пауза. Фигура, когда танцующие отдаляются, прежде чем вновь сойтись. И наверное, с его стороны это было почти милосердно.

— Сестра Лоретта…

Я собиралась отступить, и, раз уж между нами нет спасительной преграды тюремной решетки, обойтись мебелью, но что-то пригвоздило мои ступни к узорчатому паркету. Я выпрямилась и посмотрела на мужчину, который был мне не партнером, нет, — противником. И посмотрела прямо, ведь теперь, когда он видел мой гнев, играть смирение было совершенно бессмысленно.

— Ее Высочество выразила желание, чтобы я оставалась подле нее до приезда в столицу. И после.

Вдох. Выдох. И снова медленный вдох.

Святая Интруна, почему он молчит? И смотрит так, словно я сказала нечто в высшей степени забавное.

Он ведь должен был разозлиться. Должен. Но тогда откуда улыбка? Та самая, с какой новички за игорным столом обычно встречают удачную карту.

Что он, нэны его затанцуй, задумал? Что…

— Что вы себе нафантазировали, Алана? О, да не смотрите на меня так, словно я съел вашу любимую канарейку. Лучше ответьте, как, по-вашему, я должен был принять эту новость? Наброситься? Обвинить, что… Я не знаю, что вы колдовством разожгли во мне преступную страсть?

Я смотрела, как он говорит, как идет к столу, берет со стойки лютню и медленно, с ленивой грацией хищника, опускается на бело-розовый с позолотой стул. Кладет рядом трость и небрежно касается струн, позволяя мне оценить беглость и легкость перебора.

— Ответьте же?

— Благородные адельфосы, — мои слова сплелись с угасающими звуками, — не любят, когда им отказывают… Женщины в моем положении.

В конце концов, сейчас я не была жонглеркой, а быть послушницей мне оставалось уже недолго.

— Неудивительно, — отчего-то улыбнулся он. — Особенно если отказы эти подкреплять холодной сталью. Кстати, я всегда думал, что жонглеров учат… Жонглировать. А не, — оторвав пальцы от струн, он изобразил укол невидимым клинком.

— Дороги опасны, ваше сиятельство, — сказала я, отступая еще на шаг к двери. — Прошу извинить меня, но сестра Лоретта…

— Тем лучше, — он словно не заметил моих слов, — что благодаря моей дражайшей кузине, вам больше не будет нужды подвергать себя этой опасности.

Маркиз перестал играть, повернул голову и смерил меня долгим внимательным взглядом.

— Надеюсь, вы заказали себе платье?

— Да.

— Хорошо.

— Я могу идти, ваше сиятельство?

— Идите, — кивнул он.

И больше на меня не смотрел.

А я пошла, точнее, попятилась, не рискнув нарушить протокол. Отступала быстро, насколько допускали приличия, радуясь, что этот выматывающий разговор наконец-то окончен. И лишь в коридоре, прижимаясь спиной к резным цветам на двери, я позволила себе перевести дух. Вознести благодарственную молитву святой Интруне и понять, что именно слышат мои уши.

Донна! Право, без вины

Покарали вы меня,

Столь сурово отстраня…

Маркиз играл — не пел, только играл — знаменитую кансону Бертрана де Борна.

И вряд ли это было случайно.

Два следующих дня я берегла остатки моей удачи, благо рвение Эльги давало достаточный повод не покидать отведенных нам покоев, и мне приходилось заставлять ее делать перерывы, чтобы усердием не навредить здоровью и голосу. Но вот платье было готово, концерт, заставивший сестер Валлон комкать от досады батистовые платочки, сыгран, и утром четвертого дня ее воспрянувшее духом высочество села в карету. В одежде послушницы. И хотя моего слова и слова сестры Марии-Луизы в этом вопросе все еще было недостаточно, от Дарьена потребовалось всего лишь короткое: «Нет». И все. Ни слез, ни обвинений, ни даже дрожания подбородка… Эльга только вздыхала, каждый поворот спрашивала, долго ли еще, раздраженно одергивала ни в чем не повинный хабит — для разнообразия собственный — и громко предвкушала охоту. Разумеется, она не собиралась участвовать в травле — это ведь исключительно вредно для наряда и цвета лица, но вот завтрак, который накрывали до и, конечно, пиршество после. И, возможно, танцы.

И, ах, она, должно быть все уже позабыла… Нужно обязательно, непременно, этим же вечером, повторить основные фигуры. И когда же мы уже, наконец, приедем?

Ленард? Алана? Сестра Мария-Луиза?

Когда?

В конце концов, я просто перестала задергивать занавеску и в краткие моменты, когда внимания Эльги удостаивались другие, любовалась красотами обступившего дорогу леса — cамого обычного, хвала Гермию, леса — тихо молилась о скорейшем окончании этого бесконечно долгого путешествия и ни о чем другом старалась не думать. Ни о зудящем ухе, ни о пустоте дороги, этот зуд провоцирующей, ни о том, что еще несколько дней, и я больше не увижу Дарьена. Никогда. Если только… Если только не решусь принять предложение Эльги.

И хотя любая другая девица, ладно, давно не девица, в моем положении, признала бы в нем благословение свыше, мне этого было…

Мало?

— Никто не может отнять у нас то, кто мы есть.

Наставница смотрит на картину. Она уже слишком слаба, чтобы встать и дойти до кабинета, поэтому картину принесли в спальню, где сейчас почти не пахнет духами. И цветами, хотя Стрейджен приносит их каждый вечер. Сейчас, несмотря на открытые окна и теплый летний бриз, здесь пахнет так же, как много лет назад в хозяйских покоях Ласточкиного крыла. Лекарствами, что давно уже не помогают. Слезами, хотя, Интруна свидетель, все стараются не тревожить больную скорбными лицами. И смертью. А я сижу у кровати. Опять. Держу ослабевшую руку и смотрю, как пылает в закатных лучах Тропа очищения, дорога, которой шли на смерть хозяева замка Альби, их родичи, друзья, слугии и просто те, кто пытался найти убежище за высокими стенами. Совершенные, еретики, бельмо на глазу Всеотца и истинной веры.

— Никто не может отнять у нас то, кто мы есть, девочка. Только мы сами.

Меня разбудило ржание. Испуганное, болезненное, словно укус лопнувшей струны. Я открыла глаза, и в тот же миг карета, дрогнув, встала, а мы с Эльгой кубарем полетели вперед. Охнула сестра Мария-Луиза, меня же неожиданно подхватили уверенные руки.

— Какого демона вы творите, Монфор?!

Злой, очень злой и очень громкий голос Дарьена перекрыл конский топот, крики и едва различимую брань маркиза. Чувствуя, как каменеют все еще удерживающие меня пальцы, я подняла голову. Как раз вовремя, чтобы поймать взгляд его светлости. Обеспокоенный и злой. Даже злее, чем голос Дарьена.

Святой Гермий почему? Мы ведь почти приехали!

— Что, — пискнула было Эльга, но маркиз дернул ее за рукав и жестом приказал молчать.

— Делай, что я велю, бастард, и никто не пострадает!

Значит, они знакомы. Дарьен и тот, кого он называет Монфором.

— Кто это? — я вцепилась кафтан маркиза.

Дернула, заставляя посмотреть на меня. Ответить.

— Никто, — он поморщился, так, словно я сунула ему под переполненную ночную вазу, — так, дворцовая крыса.

Тут же встал и аккуратно, даже бережно опустил меня не скамью напротив. Помог подняться сестре Марии-Луизе и Эльге, которую усадил рядом с аббатисой, подхватил оброненную трость и, кажется, собирался что-то сказать, но тут сквозь задернутый, хвала Интруне, бархат занавесок донеслось: «Чего ты хочешь, Монфор?» — и я нервно облизнула губы.

Те, на чьей стороне преимущество, не торгуются, а герцоги не спускают публичных оскорблений мелким дворцовым крысам. Если только…

— Сидите тихо, — напряженный шепот маркиза подтвердили худшие мои опасения. — Не выходите, что бы ни случилась.

Эльга вскинулась, но бледная, как карракский мрамор, сестра Мария-Луиза, обняла ее за плечи и молча прижала к себе.

— Сосчитайте их, — я схватила руку маркиза за мгновение до того, как он толкнул дверцу кареты, и глядя в расширившиеся от удивления синие глаза, повторила: — сосчитайте и постучите по ободу колеса.

Нас девять, включая меня, Дарьена, Кодра, самого маркиза, его кучера и четырех охранников. Дамы, разумеется, не в счет. Если их, кем бы они ни были, не вдвое больше, шанс у нас — святой Гермий, три дюжины свечей, колокольчиков и два расшитых покрова! — есть.

— Спасти законную наследницу трона! — голос Монфор прозвучал отвратительно самодовольно. Так, словно он уже победил. — Именем Совета я требую передать мне Ее королевское Высочество!

— Да ты рехнулся, дружище? — легкомысленно крикнул маркиз, выпрыгивая из кареты.

И прежде чем дверь закрылась, я успела разглядеть всадника в мундире личной охраны Верховного Прелата с арбалетом на изготовку.

Да, что во имя Всеотца здесь происходит?!

— Ривеллен!

Радость. Звенящая, искренняя радость в голосе неизвестного, но уже ненавистного Монфора, заставила меня лихорадочно схватиться за сумку.

— Да, дружище, лишь я. И я, знаешь ли, очень спешу, а потому…

— Я всегда знал, что ты с нами, Ривеллен!

Я перестала дышать. Потянулась, прильнула ухом к стенке кареты, чтобы не пропустить ни слова. Ни звука. Если он предал. Если маркиз заодно с нападающими, мы проиграли. Я проиграла и, готова спорить на медяк, жизнь моя будет стоить не больше. И пусть смерть так долго ходила за мной по пятам, что ее дыхание стало привычным, как зимние сквозняки Чаячьего крыла или вид из окна моей комнаты в особняке наставницы, умирать, не выполнив клятвы, не поквитавшись с бароном и не найдя того, кто отравил меня запахом жасмина, было…

Бессмысленно.

— С кем это с вами? — голос Дарьена ударил в меня, словно молния в одинокое дерево.

Если маркиз заодно с нападающими, умру не только я!

Эльга нужна им. Сестра Мария-Луиза… Вряд ли кто-то рискнет поднять руку на аббатису ордена святой Интруны, а вот Кодр и…

Я тряхнула головой, сбрасывая цепкие лозы страха, наклонилась, подхватила оброненный Эльгой кинжал и один за другим выложила на мягкий бархат сиденья четыре моих ножа.

— Не шевелитесь, пока я не скажу, — прошептала я, стягивая покров.

Теперь закатать рукава… Жаль, под хабитом только нижняя рубаха да чулки. Подоткнуть подол… Хорошо хоть сапоги не сменила на туфли. И в последний момент перехватить руку Эльги, которая зачем-то потянулась за кинжалом.

— Я могу, — голос Эльги дрожал, впрочем, как и ее руки.

— Молиться, — я переглянулась с сестрой Марией-Луизой, на чьем строгом бледном лице читалось понимание. И ни тени страха. — И, что бы ни случилось, не подходить к дверям.

— С кем с вами? — громче переспросил Дарьен, как раз когда я, прижавшись к стенке кареты, поддела кончиком ножен бархатную занавеску.

И беззвучно выругалась, потому что затылок маркиза частично перекрывал мне обзор.

— С истинными патриотами! Ривеллен, послушай!

Черный атласный бант, стягивающий волосы его сиятельства, покачнулся, сместился, позволяя мне разглядеть двоих всадников. Гвардия Верховного Прелата, все же я не ошиблась.

И арбалеты.

— Ты не можешь оставаться в стороне когда узурпатор, — и без того высокий голос Монфора стал еще пронзительнее, — собирается отдать законную наследницу, последнюю надежду династии этой собаке Рамиро Кастальскому!

Я посмотрела на Эльгу, но сестра Мария-Луиза, продли Всеотец ее годы, уже зажала той рот. Похоже, для нее, в отличие от невесты, новость эта давно не новость. Как раздражающе интересно.

— Ты бредишь, Монфор, — отмахнулся маркиз.

И шагнул к голове кареты, откуда и доносился противный до ломоты в висках голос Монфора.

И Дарьена.

Мизинец бы на правой ноге отдала за возможность как следует осмотреться.

— Нет, Ривеллен, это правда! Договор о намерениях подписан, и потому мы здесь. Принцесса не должна покинуть Арморетту!

Чего же они хотят? Спрятать Эльгу? Или обвенчать с кем-то из своих?

Но Касталия не простит, и это значит…

Война.

— Узурпатор схвачен!

Отвлеченная резким вдохом сестры Марии-Луизы, я даже не сразу поняла, что именно он сказал.

Узурпатор?

— Присоединяйся к нам, Ривеллен, и, когда истинная наследница займет трон, твоя преданность не будет забыта!

Король! Король схвачен!

Святая Интруна, спаси и защити!

Прижавшись к обивке, я отчаянно вслушалась в мелодию дороги. Слишком мирную для того, чтобы быть правдивой.

Тихо.

Почему же так тихо?

Святая Интруна…

Тук.

Легкий удар дерева о дерево прозвучал для меня громче рога, которому суждено возвестить о начале последней битвы.

— Я давно говорил тебе, Монфор.

Второй удар. Третий. И четвертый.

— Нефритовый порошок…

Пятый. Шестой.

С каждым стуком ко мне возвращалась холодная злая решимость.

И надежда.

— Делает тебя глупее, чем ты есть. Хотя, признаться, не думал, что подобное, вообще, возможно…

Семь. Восемь. Девять.

— Не знаю, кто наплел тебе про принцессу, но мы с кузеном сопровождаем тетушку Элоизу.

Десять. Одиннадцать.

— Ты ведь помнишь мою тетушку Элоизу, графиню Бьявиль? Пропусти нас, и я забуду то, что ты наговорил о Его Величестве.

Двенадцать. И…

Я ждала, но вместо тринадцатого удара прилетел крик.

— Ложь! Принцесса в карете, дЭгре видел письма бастарда! И, клянусь честью, мы ее получим!

Сестра Мария-Луиза вновь судорожно вдохнула и еще крепче прижала к себе остолбеневшую Эльгу.

Кажется, дело дрянь.

И все же нас было девять. Девять против двенадцати. И арбалетов.

— Честью? — насмешливо переспросил маркиз. — Допустим. И что потом?

— Корона перейдет к законной наследнице!

— Да неужели? Впрочем, корона, возможно, а вот власть… Моей дорогой кузине ведь всего семнадцать, несомненно, она слишком юна, чтобы править. Зато ее дорогая матушка, похоже, соскучилась по этой неблагодарной ноше. И полутора лет не прошло. А кузину займут восстановлением династии. Только мужа подходящего подберут. Младший Де Рош? Сынок Окли или… О, нет, — смех маркиза был последним, что я ожидала услышать в этой ситуации, — неужели ты, дружище, рассчитывал сам… Всеотец Милосердный, разве можно быть настолько…

— Хватит! — взвизгнул Монфор. — Твой ответ, Ривеллен!

Вдовствующая королева, Первый министр и Верховный Прелат, раз уж здесь его люди. А значит то, что говорили о короле, скорее всего…

Праматерь Керринтрун…

— Мой ответ? — спокойный, собранный голос маркиза, прозвучавший сейчас совсем близко, остудил мою глупую панику. — Мой ответ нет, Монфор. Я не играю заодно с дураками. И уж тем более не позволяю им себя использовать. В эту дверь, — легкий стук подсказал, что последняя фраза предназначалась мне, — вы не войдете.

Девять. Нас все же девять, правда, один — калека, второй хром, а третья…

А, какая разница.

В кои-то веки я была согласна с маркизом.

Эльгу они не получат.

Я выпрямилась и перебросила кинжал в правую руку.

Клянусь честью Морфан.

— Жаль. Очень жаль, Ривеллен. Но ты сам решил свою судьбу!

И вновь тихо.

Праматерь Керринтрун, я твой сосуд.

Воплощение твоей…

В этот миг тишина раскололась. Рассыпалась воплями, истошным ржанием и сухим треском дерева, пробитого арбалетным болтом там, где недавно была моя голова.

— Не двигаться! — крикнула я, подаваясь влево.

К двери, которую не защищал маркиз, и которая два удара сердца спустя распахнулась, пропуская мужчину в мундире гвардии Веховного Прелата.

Мне повезло, он не ожидал сопротивления. Я ударила быстро и точно, в основание толстой шеи. Дернула, выпуская фонтан алых брызг, и пинком вытолкнула незваного гостя из кареты.

Минус один.

Там за стенами, обитыми винным бархатом, умирали люди. А за моей спиной плакала Эльга, и ее тонкие всхлипы, перекрывали дрожащий голос сестры Марии-Луизы, которая, как и полагается благородной адельфи, молилась.

Я ждала, не отводя глаз от узкой полосы леса. И вслушивалась, внимательнее, чем когда-либо, не скрипнет ли та, вторая дверца.

Не скрипнула.

А следующим, кто появился передо мной, был Дарьен.

— Алана, это я, — крикнул он, прежде чем запрыгнуть в карету, — все закончилось.

И от этих слов, нет, только от самого его присутствия, густой, пахнущий кровью и страхом воздух стал легким и сладким. И я вдохнула его жадно полной грудью, наплевав на боль в растревоженных ребрах.

Все закончилось.

Сзади вголос зарыдала Эльга, а сестра Мария-Луиза говорила ей что-то, прерывая увещевания словами благодарности Всеотцу и святой Интруне. Я собиралась спросить, как мы победили, но Дарьен вдруг изменился в лице.

— Вы… Ранены? — пальцы, коснувшиеся моей щеки, едва заметно дрожали.

— Нет, — я мотнула головой и, повинуясь странному порыву, повторила слова, сказанные давным-давно на берегу озера Вивиани. — Не ранена. Млеть, блевать и биться в истерике тоже не буду.

Он улыбнулся, и я поняла, что живу.

Дышу.

И кажется, нет, точно люблю этого человека. А мое сердце…

Мое глупое сердце готово выпрыгнуть из груди и послушно, с радостью лечь в его ладонь.

— Я же говорил, они невредимы, — этот бесстрастный, точно лик Всеотца, голос за спиной привел меня в чувство.

Я отступила на полшага и развернулась. Достаточно быстро, чтобы увидеть, как принцесса, сбросив руку сестры Марии-Луизы, вылетает из кареты с криком одновременно счастливым и яростным.

Хиль? Мне показалось или она сказала…

— Вот пусть теперь сам успокаивает, — фыркнул Дарьен в мое полыхнувшее летним закатом ухо. — Интриган.

И в шею поцеловал.

Праматерь Керринтрун, ну зачем?

И…

Спасибо!