Полное собрание произведений в одном томе

МЕРТВАЯ ЗОНА ^{(рассказ)}

— Я предпочел бы слушать вой шакалов и гиен, чем это душураздирающее пение, — сказал Ден Хэрвуд и плюнул в сторону, откуда доносились звуки.

— В этом пении есть своя красота, — ответил Доменико Маручелли, маленький итальянец, шагавший рядом с длинным Деном. Они шли вдоль компаунда Вессельской алмазной копи.

Компаунд — любопытная особенность южноафриканских алмазных копей, расположенных вокруг города Кимберлея. Компаунд — это загон, созданный компанией для рабочих-туземцев. Представьте себе огромную площадь, огороженную очень высокой стеной из проволочной сетки. В этом загоне под открытым небом выстроены дома для рабочих, там же находится больница и даже школа. Съестные припасы отпускаются из находящихся в этом же загоне складов компании. Подземный ход ведет от компаунда прямо в копи. Все входы строго охраняются, и никто не может ни войти, ни выйти из компаунда. В этом загоне помещается более двух с половиной тысяч туземцев, представителей самых различных племен ближних и дальних местностей Африки. Компаунд — нечто вроде «этнопарка». Но «экспонаты» этого необычайного парка добровольно пришли в свою клетку, чтобы заработать деньги на покупку коровы и жены. А так как жена стоит две коровы, то в общем нужно заработать на три коровы.

В этот вечер разноголосый гам покрывался звуками заунывной хоровой песни. Единоплеменники оплакивали своего погибшего собрата. Произошел обвал в шахтах — довольно обычное явление.

Музыкальный Маручелли, сам завзятый певец, находил в погребальном пении туземцев своеобразную красоту.

Проволочная сетка компаунда окончилась. Маручелли и Хэрвуд шли по серой известняковой почве — это была «лава» грязевых вулканов. Налево виднелись развороченные пласты земли, кучи желтой и голубой глины, над которыми работали солнце, дождь и ветер, дробильни и мельницы, машины для просеивания и промывания. А направо тянулась гладкая поверхность, поросшая сухими травами и колючим кустарником. Солнце заходило. Разноголосый гомон компаунда затихал вдали. Только все еще слышалось похоронное пение.

— Этого никто не будет оплакивать! — подумал Ден, поглядывая на своего маленького спутника. — И зачем только такие на свет родятся?..

Когда замолкли последние звуки «песни мертвых», Доменико Маручелли запел сам, сначала тихо, а потом все громче, свою любимую песенку:

Еще я громче запою-ю! — закончил Маручелли высокой нотой и, обратившись к Хэрвуду, спросил: — Фонарь не забыл?

— Ты уж второй раз спрашиваешь об этом, — грубо ответил Хэрвуд. — Я ничего не забываю!

Солнце зашло. Сгущались сумерки. Ночь обещала быть очень темной и довольно холодной. Уже сейчас чувствовалось, как холодеют щеки и руки. Почва медленно поднималась на северо-восток.

Скоро стало совсем темно.

— Может быть, ты зажжешь фонарик? — спросил Доменико.

— Дойдем и так. Я и с закрытыми глазами дорогу найду.

Путники некоторое время шли молча. Доменико никак не удавалось завязать разговора со своим молчаливым спутником. И итальянец вновь запел свою песню:

— Довольно тебе выть! — прикрикнул на него Хэрвуд.

— Мы ушли далеко, нас никто не услышит.

— У компании длинные уши и длинные руки! — ответил Ден.

Итальянец замолчал. Но, пройдя несколько шагов, потихоньку запел вновь:

— Стой! — крикнул Хэрвуд. Он вышел вперед, засветил электрический фонарь и, как бы освещая местность, поднес фонарь к глазам итальянца. Доменико сощурился, а Ден погасил фонарь.

— Так, — сказал Ден. — Все в порядке. Иди, иди! — И он пропустил Доменико вперед.

— Но я ничего не вижу!

— И не надо. Дорога гладкая, как стол.

Никакой дороги не было. Ослепленный светом итальянец шел впереди, закрыв глаза.

Душераздирающий крик разорвал тишину ночи. Мгновение молчания — и, наконец, где-то глубоко внизу глухой стук упавшего тела.

— Замолчал небось? — тихо сказал Ден и, повернувшись вправо, зажег фонарь. Пройдя несколько шагов, Ден оказался у края отвесной скалы. Он прошел вдоль края пропасти, дошел до отлогого спуска и начал осторожно, но быстро спускаться вниз, освещая путь фонарем. Пропасть была очень глубокая, и Дену пришлось довольно долго спускаться. Наконец он достиг глубины ущелья и скоро нашел труп Маручелли, совершенно изуродованный. От головы Доменико ничего не осталось. Но Ден и не интересовался головой. Он повернул труп навзничь и начал обыскивать.

За пазухой он нашел мешочек, привязанный к шее. Так как головы не было, то Дену не оставалось никакого труда снять с мертвеца мешочек.

— Я не ошибся… Все в порядке. Мешочек при нем! — Ден положил холщовый мешочек в свой карман, посмотрел еще несколько секунд на труп, как бы соображая, что с ним делать, и, махнув рукой, отошел. — Моя совесть чиста, я не пролил человеческой крови, — сказал Ден. — Бедный Маручелли оступился и сам упал в пропасть. — И Дену вспомнилась песенка итальянца:

Молчишь небось? — с улыбкой спросил Ден черноту ночи. Но ночь молчала. Она видала на своем вековечном веку столько подобных драм человеческой алчности, что они должны были бы казаться ей естественным поведением человека. И в самом деле, это было самое шаблонное преступление. Дальнейшая судьба таких преступлений отличается друг от друга только тем, был ли преступник наказан или нет. И о преступлении Дена не стоило бы и рассказывать, если бы последующие события, происшедшие с ним, не представляли некоторого любопытного отступления от шаблона. Но для того, чтобы читателю было понятно дальнейшее, надо вернуться несколько назад.

Доменико Маручелли, Ден Хэрвуд и Ари Вервэр были радистами, но различной квалификации. Ари Вервэр, местный уроженец, происходивший от первых поселенцев-голландцев, был радиоинженером. Он заведывал мощной радиостанцией в Капштадте — в городе, основанном его предками-голландца-ми в 1652 году. Родиотехником Ден Хэрвуд служил на той же станции, а Доменико Маручелли был приглашен в качестве чернорабочего и носильщика маленькой экспедиции, организованной Вервэром.

Дело в том, что в районе Кимберлея была так называемая мертвая зона, но с очень своеобразными особенностями. Радиоволны благополучно проходили пространство от Капштадта до Кимберлея, а потом вдруг как будто проваливались сквозь землю. На протяжении нескольких миль к северу радиопередача совершенно не была слышна, а дальше — в Фрибурге и Мокопоне — слышимость была нормальная. Самое же непонятное было то, что в мертвой зоне временами радиопередачу можно было принимать и слышимость была отличная. Бывало и так, что радиопередача как будто на полуслове обрывалась. Несколько секунд длилось молчание, а потом слышалось продолжение, хотя на передающей радиостанции никаких перерывов в передаче не было.

Ари Вервэр решил выяснить все эти особенности мертвой зоны и отправился изучать ее на месте со своим помощником Хэрвудом и носильщиком Маручелли. У Вервэра была небольшая переносная передающая станция, у Хэрвуда и Маручелли — приемные. Работа заключалась в том, что Вервэр в точно установленное время начинал передачу, а Хэрвуд — в другом месте прием, причем он вел записи слышимости. Так как Вервэр довольно часто перемещался со своею передающей радиостанцией, то Доменико Маручелли приходилось больше бывать с Вервэром.

Все шло хорошо. Вервэр сделал много интересных наблюдений, и в его голове уже носились смелые гипотезы о причинах «шалостей эфира». Работа близилась к концу, когда «черт попутал» помощников Вервэра.

Маленькой экспедиции приходилось бродить в самом центре алмазного района, то среди кипящих жизнью копей, то среди заброшенных угрюмых гигантских «кротовых нор» — старых копей, то, наконец, по пыльной, серой, нетронутой целине. Вервэр и Хэрвуд были старожилы, а для итальянца все здесь было ново. Он с интересом приглядывался к заброшенным копям, изучая места, где хранились миллионы лет драгоценные алмазы, ожидая счастливчика, который извлечет их из мрака на поверхность земли.

Под небольшим покровом известняка лежал слой мягкой желтой глины, под желтой глиной виднелся пласт более твердой голубой глины. Вот в этих пластах желтой и голубой глины и находят алмазы. Обычно голубая и желтая глины заключены в более твердую породу — базальт, черную глину, кварц. В этих породах находят круглые куски глины, а в них, как орех в скорлупе, лежат в середине алмазы различной величины.

Вот если бы найти один только алмаз величиною с грецкий орех, думал Маручелли. Богатство лежит здесь, под ногами, а он, Маручелли, как вьючное животное, принужден таскать багаж… Для этого есть туземцы! Было бы глупо не попытать счастья! И Маручелли начал копаться в старых копях, отдавая этому все свободное от работы время. И ему неожиданно повезло.

Он не без труда раздробил кусок голубой глины величиною с кулак и нашел в этой скорлупе «орешек», правда, не грецкий, но все же хороший орешек. Маручелли показал свой алмаз Хэрвуду, который оценил его в двести долларов по местным ценам. В Европе же можно продать в пять раз дороже, а отшлифованный — и в десять раз.

Маручелли был счастлив. Двести долларов за несколько часов работы! А в Европе — тысяча, если же отшлифовать, то две тысячи долларов! А Вервэр платит всего тринадцать долларов в неделю.

Маручелли готов был немедленно бросить службу и заняться поисками алмазов. Однако, посоветовавшись с Хэрвудом, Доменико отказался от этой мысли. Все земли вокруг принадлежали компании, зорко следившей за тем, чтобы никакой частный старатель не появлялся в ее владениях. Многочисленные сторожа с собаками охраняли эти владения, и нарушители карались очень строго. Только благодаря участию в научной экспедиции Маручелли смог бродить в этой запретной зоне. И ему ничего больше не оставалось, как продолжать работать у Вервэра, а поискам алмазов отдавать свободное время.

Удача Маручелли сильно повлияла на воображение Хэрвуда. Если какой-то несчастный итальянишка смог найти хороший алмаз, то почему бы ему, Дену Хэрвуду из Дублина, не найти алмаз вдвое больше? И однажды вечером, еще не окончив вечерний радиоприем и наскоро записав в журнале: «сегодня ни черта не слышно», Ден Хэрвуд отправился на поиски алмазов.

Мертвая зона начала вести себя так, что все великолепные гипотезы Вервэра лопнули, как мыльные пузыри. Если бы он знал, что проделывал Хэрвуд! Для контроля Ден обязан был записывать все, что слышал. Но так как он каждый день предпочитал уходить все ранее, то уже в пять часов вечера он записывал в свой журнал: «7 час. 15 мин. Абсолютно ничего не слышно. Ни звука». И отправлялся на свой промысел. Но ему не везло.

«Может быть, у итальянца нюх лучше», — подумал Хэрвуд и решил идти вместе с Маручелли. Доменико, веселый и общительный, очень обрадовался компаньону.

— Я покажу тебе замечательное местечко, — сказал Маручелли. А когда они пришли на место и спустились в заброшенный старый рудник, Доменико предложил: — Хочешь работать наполовину? Вдвоем работать легче, а что найдем, пополам.

«Как бы не так, — подумал Хэрвуд. — Зачем я буду делиться?» — И ответил:

— Нет, уж лучше каждый сам за себя. Меньше споров будет!

— Как хочешь, — ответил покладистый итальянец и начал копаться в пластах глины.

Нет, этому черту решительно везло! Не прошло и часа, как он уже катал на своей грязной ладони синий комок величиною с грецкий орех.

— Ого, кажется, я сегодня нашел, что искал! — весело крикнул Доменико. — Смотри, Ден!

Хэрвуд взял с ладони Доменико зеленое ядрышко и начал оттирать глину. Алмаз! Чудесный алмаз, которому цены нет! На такой алмаз можно прожить всю жизнь богачом. И эта драгоценность достанется Маручелли, даже на половину Ден не имеет права… Раскаяние, зависть и жадность душили Дена. Зачем он не согласился работать на половинных началах?

— Да, недурная штучка, — небрежно сказал он, бросая алмаз на запачканную глиной ладонь Маручелли.

— Сколько дадут? — спросил Доменико.

— Трудно судить, — уклонился от ответа Хэрвуд. «Сто, может быть, двести тысяч долларов, — подумал он про себя. — Везет же этому итальянцу!»

Маручелли действительно везло.

Найти алмаз на старых, заброшенных копях, где все перерыто и пересеяно, — большая удача. Найти такой крупный бриллиант — исключительное счастье.

Хэрвуд готов был убить Маручелли на месте, но он вдолбил себе в голову, что сам найдет алмаз не хуже, чем у Маручелли. И теперь Хэрвуд с чисто англосаксонским упрямством принялся рыть глину.

А Доменико Маручелли, бросив короткую лопатку, которую можно было прятать в широкие шаровары, уселся на бугре и запел свою песенку:

— Кричи, кричи, пока сторож не придет и не заберет тебя вместе с алмазом! — ворчливо сказал Хэрвуд.

— И то правда. Я иду в лагерь. Идешь?

— Я еще не вырыл своего алмаза, — ответил Хэрвуд.

Хэрвуду так и не удалось найти алмаза. Доменико Маручелли проявил удивительный характер и не ходил больше в копи искать алмазы.

— С меня довольно, — говорил он. — Подожду немного, получу деньги за работу от мистера Вервэра — и домой. —

И Маручелли начал мечтать о том, что он будет делать, когда станет богатым. За пазухой Маручелли лежали «в сложенном виде» и дом, и усадьба, и коровы, и ослы, и почет односельчан. Все это заключалось в алмазе. Доменико был весел и пел, пел не переставая. Он действительно «сидя, стоя, лежа пел».

А Ден угрюмо молчал. Он как-то весь почернел и осунулся. Он не мог решить: что ему сделать с итальянцем? Предать, донести компании? Дену выдадут за донос каких-нибудь десять процентов, как выдают туземцам за найденный алмаз «для поощрения честности», выгодной компании. Десять процентов. Это составило бы немаленькую сумму. Но кто будет оценивать алмаз? Оценщик компании? И, конечно, оценит безбожно мало. Для оценщика честность не добродетель, а порок, потому что она невыгодна компании. Что же делать? Ясно что. И в тот самый вечер, когда в компаунде туземцы пели душераздирающую песнь мертвецов, Хэрвуд предложил Маручелли пойти с ним на новое местечко, попытать счастье в последний раз.

— Ты счастливый, и твое присутствие принесет мне удачу, — сказал он. Маручелли пошел и больше не вернулся, а алмазы, большой и малый, перешли с разбитой груди итальянца на крепкую грудь Дена Хэрвуда. — Все в порядке!

Хэрвуд вернулся в лагерь под утро и крепко уснул. На другой день он проснулся свежим и бодрым. Нащупав мешочек на груди, Ден улыбнулся и даже что-то запел себе под нос.

Теперь у него на груди были тоже «в сложенном виде» пульмановские спальные вагоны, роскошные каюты океанских пароходов, номера первоклассных отелей, игорные дома, автомобили… О, Ден сумеет извлечь из алмаза более шикарные вещи, чем корову и дом.

Ден счастлив. Хэрвуд был добр. Он потешит сегодня Вер-вэра и аккуратно будет слушать радиопередачу во все установленные часы. В восемь, двенадцать, четыре, восемь. И Ден аккуратно принимал утром, и в полдень, и в четыре часа и записывал в своей книжке слова, цифры, фразы, передаваемые Вервэром.

Мертвая зона была в разговорчивом настроении. Еще один восьмичасовой прием, и Ден свободен. Можно будет помечтать на досуге. В последний раз он примет радиопередачу, а завтра… завтра он будет уже далеко отсюда!

В семь пятьдесят пять вечера Ден уже сидел за приемным аппаратом с наушниками на голове, разложив перед собой книгу и вооружившись карандашом.

Ровно в восемь часов вечера зазвучал голос Вервэра:

— Алло! Алло! Говорит Кимберлей. Раз, два, три, четыре, пять…

Радиопередача шла, как всегда. Вервэр называл цифры, имена собственные, иногда говорил целые фразы. Ден записывал и на полях делал отметки о слышимости.

Но вдруг карандаш заплясал в пальцах Дена и покатился На стол, со стола на пол. Рука Дена судорожно сжалась. Ден откинулся назад, как будто сильнейший припадок удушья внезапно охватил его. Лицо его выражало ужас. Как будто в телефоне он услышал что-то необычайно страшное. А между тем ничего страшного не было. Колебания телефонной мембраны превращались в звуки, звуки — в веселую песенку:

Не могло быть никакого сомнения: это пел Доменико Маручелли свою любимую песенку. Ден, точно громом пораженный, прослушал ее до конца.

Закончил Маручелли, как всегда, высокой нотой.

Радиопередача неожиданно прекратилась. Ден несколько секунд сидел неподвижно, с широко открытыми глазами, потом вдруг сорвал с головы наушники, бросил их в угол, поднялся из-за стола и начал в волнении ходить по комнате.

Доменико Маручелли жив и невредим! Он находится в Кимберлее, у Вервэра. Значит, он не падал со скалы и не разбивался!.. Но разве Хэрвуд не видал собственными глазами и не ощупывал собственными руками труп Маручелли? Наконец, разве на шее Дена не висит мешочек с алмазами итальянца? Правда, труп Доменико был без головы. Допустим, что это был труп не Доменико, а кого-то другого, погибшего на этом месте. Но алмазы! Такого двойного совпадения быть не могло. Маручелли разбился, это факт. И тем не менее он поет как ни в чем не бывало.

Ден остановился и потер себе ладонью лоб.

— Галлюцинация… Я слишком много думал об этом проклятом итальянце. А его песня прожужжала мне уши… Надо пойти в Кимберлей и там выяснить все… А вдруг… вдруг я там встречусь с живым Маручелли? Нет, это не годится… До трупа Маручелли ближе, чем до Кимберлея…

Взяв электрический фонарик, Ден вышел из дому и быстро зашагал по тому пути, по которому он шел с обреченным на смерть Маручелли. Со стороны компаунда неслись веселые песни…

Как ни спешил Хэрвуд, на место он пришел уже затемно и ему пришлось зажечь фонарь, чтобы разыскать труп итальянца.

На старом месте трупа не было. Ден почувствовал, как у него шевелятся корни волос. Неужели труп «ожил» и сбежал? Этого не может быть… Ден продолжал поиски и наконец нашел жалкие остатки трупа, обглоданного какими-то ночными хищниками. Ими же труп, очевидно, был перетащен в другое место. Ден посмотрел на то немногое, что осталось от итальянца. Теперь уже решительно нельзя было узнать, кому принадлежит труп. Ден начал осматривать выше лежащие скалы, освещая их своим фонарем, и наконец нашел в узкой расщелине голову Маручелли. Если бы Ден нашел алмаз величиной с эту голову, то он, наверно, обрадовался бы не больше. Хэрвуд долго осматривал мертвую голову.

— Будем рассуждать логично, — громко говорил он, опасаясь за свой разум. — Маручелли мертв. Я только что убедился в этом еще раз. Маручелли поет по радио. Двух Маручелли быть не может. Следовательно… я с ума сошел. Мне почудился голос Маручелли… Просто нервы развинтились. Завтра, наверно, никакого пения Маручелли я не услышу.

Ден вернулся к себе и лег спать. Но он почти не спал до утра. Необъяснимая загадка мучила его. Он не мог уехать, не разрешив ее.

Утром с волнением уселся он за радиоприем. Но все было как обычно. Вервэр считал, отчетливо произносил имена, говорил фразы. Пения не было.

Что-то будет вечером? — с волнением думал Ден. И его волнения были не напрасны. Как и вчера, радиопередача закончилась пением. Маручелли пел свою песенку: «Я пел, когда на свет родился».

Ден готов был завыть, как зверь. Эта песня мертвеца сводила его с ума.

— Надо пойти в Кимберлей и выяснить все, — в десятый раз говорил он, но не шел, боясь встретить там живого Маручелли.

Пение Маручелли в несколько дней сделало из Дена действительно ненормального человека. Он начал заговариваться. Глаза его ввалились и лихорадочно блестели, волосы растрепаны, костюм в беспорядке.

На пятый день Хэрвуд явился к начальнику полиции и сказал ему:

— Мистер! Я не верю ни в черта, ни в бога, ни в бессмертную душу.

— Я полагаю, мистер, что это должно больше интересовать местного священника, чем меня, — ответил начальник полиции.

— Алло, слушайте, слушайте! — продолжал Хэрвуд. — Я не верю. Но он верил.

— Кто он?

— Итальянец, которого я убил.

Начальник полиции насторожился.

— Не совсем убил, но все же виновен в его смерти. Видите ли, я не верю во всю эту чертовщину, а он верил. Он говорил мне, что если труп человека остается непогребенным, то душа мертвеца ходит по свету и пугает добрых людей. Так вот, Маручелли верил этой чепухе, и потому он поет после смерти и своим пением довел меня до сумасшествия. Он еще при жизни пел:

Но я не понимал, что это угроза… А он действительно поет. Вы знали Маручелли? Слыхали его пение?

Начальник полиции кивнул головой. Он уже терял интерес к показаниям Хэрвуда, считая его невменяемым.

— Что же вы хотите? — спросил начальник Дена.

— Я загубил человека и должен понести наказание. А Маручелли надо похоронить, и пусть поп отпоет на его могиле панихиду. Маручелли верил во всю эту чепуху, и тогда он перестанет мучить меня своим пением.

По отрывочным разговорам начальник полиции наконец восстановил всю картину преступления. По-видимому, Ден Хэрвуд в самом деле убил итальянца и после этого сошел с ума.

— Когда же вы слышите пение Маручелли?

— В радиоприемник. Можете послушать сами.

Но начальник полиции сначала захотел освидетельствовать место преступления. Слова Хэрвуда подтвердились. Обглоданный скелет и сохранившаяся голова Маручелли с проломленным теменем были найдены.

— Ну, теперь послушаем пение мертвеца, — с иронией сказал начальник полиции.

Но ирония его сменилась величайшим изумлением, когда он действительно услышал по радио пение Маручелли. Эта песенка была знакома всем.

— Действительно… занятно, — сказал начальник полиции.

— Едем ко мне! — предложил он, быстро поднимаясь от радиоприемника и снимая наушники.

В автомобиле начальника Хэрвуд приехал в полицию. Начальник кивнул полисмену, и тот занял место у двери.

— Садитесь! Я сейчас поговорю с Вервэром по телефону.

Начальник начал говорить, а Ден стоял и с величайшим напряжением слушал реплики начальника, желая понять по ним смысл разговора.

И вдруг начальник громко и раскатисто расхохотался. Этот смех почему-то очень не понравился Дену.

Начальник положил трубку телефона и, повернувшись к Дену, сказал:

— Так вот что говорит мистер Вервэр!..

Ден впился в начальника глазами, а начальник сделал паузу и начал закуривать сигару.

— Он… пх… пх… говорит… пх… что… я не знаю, верно ли передам его слова. Вервэр хотел по возможности уточнить проверку слышимости. Он говорил, что сила и четкость слышимости может зависеть не только от технических качеств передачи и приема и прочих внешних условий, но и от диктора иди певца. Сегодня человек, выступающий перед микрофоном, находится в повышенно жизнерадостном настроении. Голос его ясен и звучен. А завтра ему может нездоровиться. Голос станет тусклым, слабым. Словом, так сказать, объект передачи — звук — не представляет величины постоянной. Поэтому для более точного определения качества слышимости…

Ден не выдержал. Он рванулся к начальнику и сказал:

— Скажите же вы мне, наконец: существует Маручелли или нет и кто поет у Вервэра? Мне совершенно не интересно знать, каким путем Вервэр хочет улучшить учет качества радиопередач…

— Наоборот, это должно очень интересовать вас, так как в этом и заключается весь секрет… Так вот, чтобы исходный пункт радиопередач — звуки, передаваемые в микрофон, сделал величиной постоянною, Вервэр решил все передачи зафиксировать на граммофонных пластинках. И он уже давно передает только при помощи граммофона. Таким-то образом была напета граммофонная пластинка живым Маручелли. Для Вервэра это было тем удобнее, что Маручелли иногда отлучался, пластинка же всегда оставалась у Вервэра. Теперь все понятно?

Ден посмотрел на окно за спиной начальника, на полисмена, стоявшего у двери, и ответил с раздумьем:

— Нет, далеко не все понятно. Я не могу понять: зачем родятся на свет такие ослы, как я?