Полночный путь

Глава 8

К усадьбе Яхно выехали уже в сумерках, и тут же резко осадили коней. Приткнувшись к берегу, стояла половецкая ладья.

Шарап медленно выговорил:

— Кажись нарвались…

Горчак проговорил:

— Ладья маленькая, едва ли десяток человек в ней поместится…

Звяга проворчал:

— Все равно поворачивать оглобли поздно…

От ворот уже махали. Кто? Издалека да в сумерках — разглядеть было трудно. Серик первым тронул коня, передвинув лук в налучье поближе к левой руке, мимоходом тронув кончиками пальцев оперенья стрел в колчане. Кони устало вынесли на кручу. У ворот стоял один из сыновей Яхно. Он подбежал к Горчаку, быстро заговорил:

— Виду не подавайте, будто удивлены. Скажите, путь разведывали для торговли с башкирцами…

Шарап хмуро проворчал:

— А мы вообще можем помолчать, ежели их всего десяток…

Отрок замахал руками, испуганно зашептал:

— Да вы что?! Как нам тут дальше жить, коли вы побьете половцев?! — после чего жалобно добавил: — Вы лучше спешьтесь, чтоб они не подумали чего…

Горчак проворчал:

— Ладно, делить нам нечего, а разойтись мирно, все лучше доброй драки… — и тяжело спрыгнул с коня. Видно было, что и он устал смертельно.

Ведя коней в поводу, путники медленно проследовали в ворота. За длинным столом, стоящем под навесом у дверей в подклеть, уставленном всякой снедью, сидело восемь половцев. Есть и пить они перестали, настороженно глядя на прибывших. Горчак устало поклонился, сказал по-половецки:

— Хлеб и соль вам, путники.

Старший, в богато изукрашенной узорными стальными пластинами кольчуге, сказал по-русски:

— Мир вам, путники. Прошу к столу.

— Ты разве хозяин? — неприязненно пробурчал Шарап.

Но Яхно уже сообразил; его сыновья тащили козлы и две широкие тесины. Серик отметил, что Яхно еще и рукодельный мужик: даже тес умеет тесать. Потому как тесины были свеженькие, желтенькие, только-только вытесанные. Видать, лес был не далеко вверх по Яику.

Горчак поспешно постарался сгладить застарелую неприязнь Шарапа к половцам:

— Меня Горчаком кличут, купец я с Киева. А это моя караванная стража; Шарап, Звяга и Серик. Знатные воины, у самого князя Романа в дружине служили.

Воин ткнул себя пальцем в грудь, сказал:

— Меня Александром зовут. Сотник я в войске дуче. А с солдатами сам знакомься, коли охота… — он повнимательнее пригляделся к половчанке, спросил: — Горчак, а зачем ты такого мальца в столь опасный и трудный поход брал?

— Да где ж, опасный и трудный?! — почти натурально изумился Горчак. — К башкирцам ходили, пути разведывали, торговать с ними собираюсь. Меды у них знатные, да и мягкая рухлядь не хуже сибирской…

Половец вдруг выпалил по-половецки:

— Послушай, красавица: мигни хоть глазом, и с нами поплывешь к отцу родному!

Клео поспешно отступила за спину Горчака, замотала головой.

Сотник грозно насупился, спросил:

— Где взял полонянку?

Горчак положил ладонь на рукоятку меча, выговорил раздельно:

— Не полонянка она. Ее замуж везли за купецкого сына, да ушкуйники напали, ее суженого порубили, а мы ее из воды выловили…

Яхно вдруг добродушно встрял:

— Да будет вам ссориться! Садитесь за стол, испейте доброго меду. В такой дали от родных градов еще не хватало вам мечи скрестить… — он бегло говорил по-половецки.

Жены и снохи Яхно уже уставили новый стол медами и яствами, однако, сотник не унимался. Пока путники рассаживались за столом, он проговорил:

— Врешь ты, купец, как конокрад, застигнутый у чужого табуна с уздечкой…

Серик на месте Горчака давно бы уже выхватил меч, а тот лишь добродушно ухмыльнулся, спросил:

— И где ж я тебе вру?

— В степь вы лазили! — победно выпалил сотник. — Аж на три недели пути!

Горчак протянул:

— Ну-у… Из этих трех недель — целую неделю пировали с касогами… Ты ж, поди, их знаешь… А куда мы лазили — то вас не касается; Сибирь пока ничья. А если будет наша — вы нам в том не помешаете.

Сотник некоторое время задумчиво смотрел на Горчака, наконец, медленно заговорил:

— Вы не со степью торговать собираетесь… Из этакой дали шерсть да шкуры возить — шибко накладно… Да касоги и сами пригоняют свои табуны и отары на продажу…

Горчак равнодушно пожал плечами:

— Кто тебе сказал, что мы только со степью торговать собираемся? Через степь ходить с телегами можно. Да к тому же путь по Белой северские купцы держат, киевлян не пускают; вот и приходится собственную дорогу торить в сибирские леса. Давай лучше, сотник, выпьем мировую. Может ты не слыхал, но у нас нынче мир с половцами.

Сотник подставил свою кружку молоденькой снохе Яхно, которая тут же наполнила ее прошлогодним устоявшимся медом, сказал:

— Как же не слыхал? Я ж только весной из Асторокани.

Сотник, наконец, унялся; видать сообразил, что путники издалека, проголодались, а потому помалкивал, пока они утоляли первый голод. Потом Горчак предложил выпить за вечную дружбу.

Сотник медленно проговорил, следя за прозрачной, желтоватой струей меда, льющегося в его кружку:

— Боюсь, вечного мира у нас не получится. Был я прошлым летом по делам в Кафе, видел там вашего князя Рюрика. Капитан дворцовой стражи дуче — мой старый знакомец. Так вот, он говорил, что Рюрик будто бы предлагал дуче идти на Киев, и дуче выслушал его благосклонно…

Тут Серик встрял:

— Точно! Когда в Суроже стояли, я видел Рюрика на пристани.

— А в Суроже-то, чего ему делать? — удивился Горчак.

— Как, что? Если он на Киев собрался — в Суроже полно наемников болтается! Этот сброд за возможность кого пограбить безнаказанно, хоть на край света пойдет, — весело проговорил сотник.

— Ну уж, безнаказанно… — мотнул головой Горчак. — У князя Романа сильная дружина, да и сам князь — знатный воин…

— Ладно, хватит о дурном… — махнул рукой сотник, как бы отметая от себя дурные вести. — Горчак, вот я кого ни спрашивал, никто толком не ответил, почему русские нас половцами прозвали?

— А леший знает… — протянул Горчак. — Вы появились еще на памяти моего деда. Я мальцом был, а уже запомнил, что он вас тоже половцами называл…

Шарап проговорил:

— А мой дед сказывал; будто бы вас потому половцами прозвали, что шибко плавать любите. Даже ваш стольный город будто бы на воде стоит…

— А и верно… — сотник почесал в затылке. — Только на воде Венеция стоит…

Мед уже основательно ударил в голову, но настороженность не отпускала; ни русичи, ни половцы так и не сняли кольчуг, не отстегнули мечей. Однако вскоре Звяга уже обнимался с половецкими солдатами, да и Шарап то и дело поднимал кружку то за здравие дуче, то за здравие князя Романа. Серик сообразил, что Шарап со Звягой, опытные тати, решили подпоить половцев. Половцы с одинаковым восторгом пили и за того, и за другого. А погреб у Яхно, казалось, был бездонным. Однако молодой мед и половецкого солдата может одним махом с ног сшибить. Может случайно, а может и нарочно, на столе появился жбан молодого меда. Все осушили по кружке, Серик повернулся к Шарапу, что-то сказать, и вдруг земля перевернулась, и Серик каким-то неведомым образом оказался под столом. Кое-как выкарабкался оттуда; все вокруг шаталось, а на лавке сидело два Горчака. Сотник что-то резко выкрикнул, половецкие солдаты поднялись из-за стола, опрокинув лавки, основательно в них запутались. Сотник, сам еле держась на ногах, поднимал их за шкирку и пихал в сторону ворот. Наконец они кое-как разобрались, и побрели, поддерживая друг друга вниз по склону. На середине кто-то споткнулся, и все разом покатились вниз, и сотник вслед за ними. Так кучей на берегу, под носом у своей ладьи и угомонились.

Серик перед самым своим лицом увидел совершенно трезвые глаза Горчака. Основательно встряхнув Серика, он требовательно спросил:

— Ты стражу стоять можешь?

Серик икнул, бормотнул:

— М-могу…

Рядом оказался Яхно. Заплетающимся языком он сказал:

— Зачем стражу? Спите. Мои младшие посторожат…

— Младшие? Эт хорошо… — сговорчиво согласился Горчак. — Когда Яхно отошел, он вновь склонился к Серику, требовательно спросил: — Так можешь стоять? Не уснешь?

Серик тряхнул головой, раздраженно сказал:

— Да что с тобой? Отстою, как положено… Яхно ж сказал…

— Мало ли чего Яхно сказал! — раздраженно прервал его Горчак.

— Я все понял, Горчак. Как всегда сменишь меня… — почти трезво проговорил Серик.

Он, шатаясь, подошел к своим вьюкам, достал из мешка шубу, — ночи уже стали прохладные, — расстелил ее в тени тына в густых зарослях лебеды, сел на шубу, прислонясь спиной к бревнам тына. Голова как раз торчала над лебедой, а по такой густой и высокой траве бесшумно нипочем не подобраться. Положив с правой руки обнаженный меч, а с левой лук, Серик приготовился нести стражу. Все уже угомонились; Шарап со Звягой чуть только отползли от стола, и устроились на охапках сена брошенных коням, которые аппетитно хрупали им, выдергивая пучки из-под боков бражников. Горчак еще некоторое время ходил по двору; устраивал на ночлег свою половчанку, взобрался на забороло, пристроенное к тыну, постоял, вглядываясь вниз. После чего отошел в дальний угол двора, прилег там на шубу.

Серик сидел неподвижно, земля приятно покачивалась, над головой горели яркие осенние звезды. По двору бродил кругами младший сын Яхно, исправно сторожил. Но Серик был солидарен с Горчаком; когда живешь вот так на отшибе, надо уметь угождать и нашим и вашим. А у Яхно нет никакого интереса в Сибирском Пути; сейчас он тут царь и бог, а как набежит жадная, проворная орава мелких купчиков… Хмель не проходил, и было приятно просто сидеть, слушать ночь, смотреть бездумно на звезды. Давно наученный Шарапом и Звягой, Серик знал, что ночью, на страже, нельзя полагаться на зрение, и глупо торчать на виду. Слух тебе вернее донесет о приближении опасности. Прямо за тыном начинался спуск к реке; так что, если кто полезет по склону, его загодя слышно будет. Если с другой стороны кто полезет через тын, его как на ладони высветит полная луна. Серик чуть не рассмеялся, когда увидел, как яхновский страж, постояв в задумчивости возле телеги, вдруг взобрался на нее, зарылся в ворох сена, и затих.

Серик не заметил, как прошло время. Горчак возник неожиданно, посреди двора, окликнул тихонько:

— Серик, ты где?

— Здесь я… — в полголоса откликнулся Серик.

Горчак подошел, спросил:

— А страж где?

— А вон, в телеге дрыхнет… — кивнул Серик, и широко зевнул.

Горчак тихонько посмеялся, сказал:

— Тут и злого умысла не надо; ежели бы половцам надо было перерезать нас, так они бы это сделали беспрепятственно. А заодно бы и Яхно прирезали… Ладно, спи, Серик…

Серик тут же завернулся в шубу и отплыл в блаженный сон.

Наутро его разбудили стуки и скрипы, донесшиеся из-за тына. Он выпутался из шубы, поохал, разгибая натруженную в долгом походе поясницу, вскарабкался на забороло. Высунувшись из-за тына, увидел, как половецкая ладья медленно отходит от берега. Завидев его, стоящий на корме сотник приветственно помахал рукой. Серик помахал в ответ. Внизу стоял Шарап и смотрел на Серика.

— Уходят половцы… — сказал Серик.

— Ну и слава богам… — обронил Шарап.

От терема шел Яхно, на ходу зевая и почесываясь, спросил:

— Отдыхать будете, аль сразу дальше пойдете?

— Конечно, отдохнуть надобно денек, кони притомились… — пробурчал Шарап. — Топи баню!

Они еще издали увидели густой черный дым, поднимающийся над берегом. Шарап сказал:

— Неужто нашу ладью спалили?

— Не-е… — благодушно протянул Горчак. — Ладья за столь долгое время на берегу рассохлась; работники ее заново конопатят и смолят…

И верно, когда открылся берег под крепостцой, увидели, как под боком ладьи, оказавшейся полностью на суше из-за отступившей к осени воды, копошатся работники. В стороне горит жаркий костер, над которым и поднимается жирный черный дым. Над костром висел закопченный котел, в котором, видать, варилась смола. Увидев путников, работники побросали работу, замахали руками, приветствуя.

Тяжело спрыгнув с коня, Горчак спросил степенного кормчего, который не удосужился даже отвлечься от своего занятия, — неспешного помешивания длинной палкой смолы в котле:

— Долго еще конопатить будете?

— С вашей помощью к ночи управимся. За ночь застынет — с утра и отплывать можно… — искоса глянув на Горчака, проворчал без улыбки: — Шучу я… На што вы мне нужны? Сами управимся. Отдыхайте.

Устало переступая кривыми ногами, к Горчаку подошел Унча, сказал:

— Ну, бывай здоров, Горчак… — и неумело протянул руку для пожатия. Серик знал, что у степняков рукопожатия были не приняты.

Горчак протянул руку, пожал маленькую ручонку Унчи, спросил:

— На будущий год не пойдешь с нами на край степи?

Унча помотал головой, сказал медленно:

— Стар я уже, так далеко ходить, да и убыток торговле причинится. Старшего сына с тобой пошлю; он три языка знает, еще и половецкий, с моим товаром в Асторокань ходил уже четыре раза.

Пока развьючивали коней, на берег собралось все население крепостцы, но стояли молча. Видно было, как разбирает всех любопытство, но расспрашивать не решались. Вскоре пришли воины, стояли в сторонке, переминались с ноги на ногу. Горчак ухмыльнулся, сказал:

— Да не забыл я про вас! — и протянул десятнику кошель с серебром. После чего обратился к толпе: — Эй, народ, кто коней купит? Добрые кони!

Вышел вперед старик, у которого коней и покупали, сказал:

— Однако я куплю… — и назвал цену.

Горчак аж подпрыгнул, заорал:

— Побойся Бога! Это ж вдвое меньше того, что я платил! А лошадки только отъелись в степи, на вольных-то травах…

— Видно, как они отъелись… — пробурчал старик. — Ребра вот-вот наружу вылезут…

Горчак махнул рукой:

— Ладно, кровопийца…

Откуда ни возьмись, появились два отрока и погнали коней в пойменные луга, откармливать после трудного похода.

Наутро проводить путников опять собрались все жители крепости. Горчак только собрался скомандовать спихивать ладью, как с берега набежало народу столько, что все борта облепили. Поднатужились — и ладья легко соскользнула с песчаного берега. При этом половина народу оказалась в речке. Быстро загрузились. Горчак, стоя на корме, замахал руками, закричал:

— Мир вам, добрые люди!

На берегу замахали, нестройно закричали что-то вслед. Горчак задумчиво сказал:

— Князья вечно воюют, делят чего-то… А народу все едино; лишь бы торговать к обоюдной выгоде… Настанут ли когда-нибудь такие времена, что народ будет жить единым целым, под управлением одного царя, как ромеи, например?..

Выбирая свое привычное весло, Звяга хохотнул, сказал:

— Мы не доживем…

Обратный путь до устья был сущим мученьем; ладья то и дело садилась на мели, приходилось всем прыгать за борт, и брести где по пояс, где по колени, и волочь за собой ладью по дну. Чтобы не киснуть в мокрой одежде на уже прохладном ветерке, просто, поскидали с себя все, развесили по бортам, и то грелись на веслах, то охлаждались в студеной водичке. Только на третий день дотащились до устья Самарки, хоть и шли вниз по течению.

Шарап сказал:

— Слышь, Горчак, может, ну его, к лешему, этого борова? Не будем с него виру требовать?

— А я и не собирался… — Горчак ухмыльнулся. — Таким надо силу показать, что, мол, не простой я купец… Мимо пойдем! Припасов где-нибудь выше купим. Там городки сейчас пойдут один за одним…

Грести по спокойной воде было сущим отдыхом, да и ветерок то и дело налетал с полудня, подгонял знатно. Вскоре показалась Казань. Вглядываясь из-под ладони в облитые закатным солнцем стены, Горчак проговорил:

— Здесь отдохнем денек, мне с Хромым Казарином побеседовать надобно…

Сразу от пристани начинался обширный посад, с постоялыми дворами и корчмами, но устали так, что никто не пожелал пойти в корчму; отрядили двоих работников, они сбегали до ближайшей, притащил жбан вина, жареного барана, еще не остывшего, связку лука, да два каравая хлеба — тем и поужинали. После чего завернулись в шубы и завалились спать тут же в ладье. Большинство ладейщиков поступали точно так же, только кое-кто из купцов предпочитал клопов кормить на постоялых дворах. Пока тепло, чего не поспать, завернувшись в теплую шубу, на свежем воздухе?

Проснувшись утром, наскоро приведя поистрепавшуюся одежонку в порядок, поднялись на кручу берега, по длинному взвозу. По сторонам уже вовсю грохотали в кузницах молоты, скрипели ткацкие станы. Какой-то сапожник лупил сапогом нерадивого подмастерья, визжавшего и причитавшего.

Не спеша шагавший по бревенчатой мостовой Горчак, протянул:

— По-ромейски это называется цивилиза-ация…

Горчак уверенно шагал по улице, уверенно подошел к высоченному, двухэтажному терему, стоящему на каменной подклети, размерами не уступавшему Реутову терему в Киеве, уверенно заколотил сапогом в ворота. За высоким тыном хриплым лаем в два голоса зашлись собаки. Вскоре к воротам кто-то подошел. Калитка рядом с воротами распахнулась — в проеме стоял дюжий мужичина с мечом у пояса, и без особой приязни смотрел на гостей. Горчак смерил его взглядом, сказал:

— Иди, доложи хозяину, что Горчак прибыл…

— Я сам вижу, что Горчак прибыл… — детина нагло ухмыльнулся. — Хозяин занят! Приходи завтра…

Горчак ласково улыбнулся:

— Завтра я должен буду изо всех сил грести вверх по течению, чтоб до ледостава успеть в Киев… Если не доложишь, хозяин тебя плетью попотчует…

Серик сказал:

— Хозяин — само собой… Но дай-ка я этому дураку мозги поправлю, а то, видать, от него только убыток Казарину… — и не долго думая, Серик размахнулся и засветил детине по скуле так, что тот кубарем покатился по двору.

Компания шумно ввалилась во двор. Из амбара высунулся кряжистый человек, с седыми волосами до плеч. Приглядевшись, он выбрался и весь из амбара. Был он великанского роста. Припадая на правую ногу, пошел к воротам, говоря:

— Беда, такого сторожа иметь… Сторож-то он хороший; ночью глаз не сомкнет, да вот мозги у него дырявые. Еще когда Реут письмо прислал, сказал ему, что, мол, придет Горчак — незамедлительно ко мне вести, да забыл напомнить… — оглядев спутников Горчака, улыбаясь, сказал: — А это, никак, Серик, Шарап и Звяга? Знатные воины?

Шарап проговорил:

— Они самые…

— Тогда прошу в терем. Устали, небось, с дороги? Да и истощали на походных харчах…

Купец провел их в горницу, все расселись вокруг большого, гладкого и блестящего стола. Серик провел ладонью по столешнице — она была гладкой, будто заморское стекло. Купец усмехнулся, спросил:

— Што, не видал такого?

Серик спросил потрясенно:

— Это што ж, весь стол стеклянный?

— Да нет, — купец рассмеялся. — Это смола такая заморская. Лаком называется. Когда застывает, делается похожей на стекло. Мне прямо из фряжеской земли целый кувшин доставили.

Тем временем две служанки раскинули на чудесном столе скатерть, принесли кувшин фряжского вина, фряжские же чаши, тончайшего стекла. Купец самолично разлил вино, поднял чашу, выжидательно поглядел на Горчака. Тот усмехнулся, поднял чашу, сказал:

— За Полночный Путь! То Серик название придумал…

Казарин задумчиво протянул:

— А что? Хорошее название… — и опорожнил чашу. Наливая по второй, спросил уже о деле: — Ну, как, пройти можно Полночным Путем?

Горчак достал из-за пазухи лист пергамента, расстелил на столе. Последний раз его Серик видел с сиротливыми тремя извилистыми линиями, а теперь он пестрел горами, лесами, озерами и реками. Он удивленно спросил:

— Горчак, когда ты успел?!

Тот самодовольно ухмыльнулся, сказал:

— Пока вы пировали, да касожских девок ублажали, я акына пытал. Он за свою жизнь не по одному разу всю степь обошел. Бывал и в Мараканде, и в Хиве, и в Хорезме.

Отодвинув чашу в сторону, купец склонился к чертежу. Долго рассматривал его, то и дело спрашивая: — "А это что означает? А это?" Наконец шумно выпустил воздух из легких, спросил:

— Значит, пройти можно до самой страны серов?

Горчак раздумчиво оглядел еще раз весь лист, протянул:

— Вот за этой рекой начинаются великие леса. Акын сказывал, что на конях их пройти невозможно. Но от реки остается еще не меньше ста двадцати дней пути, до того места, откуда надо будет подниматься точно на полдень, чтобы выйти на страну серов. Страна серов большая; я думаю, и после ста дней пути по лесам — не промахнешься. Но вот леса пройти… — Горчак покачал головой. — Мы для начала поищем пути по правому берегу вот этой реки; акын сказывал, местные народы ее Обью зовут. Ну, а коли половцев там обойти не удастся, придется пробиваться через леса. Акын сказывал, тут и тут — горы великие. Обь течет из великих гор, которые и пешком не пройти, не то, что на лошадях. Меж этих гор — узкий проход, где два больших озера лежат, через этот-то проход и ходят половцы в Индию и страну серов.

Казарин поднял чашу, сказал:

— Ну, дай вам Бог здоровья, чтоб довершить столь большое дело… — выпив, он добавил: — Великое дело…

Горчак, осушив чашу, спросил:

— Ты што же, тоже, наконец, окрестился?

Казарин мотнул головой, сказал:

— Окрестился… Долго я думал, сомневался, попа пытал, умные книги читал… Любо мне это, и жить не так страшно стало… Ладно, когда пойдете?

Горчак сказал:

— Ты крепостцу в устье Самарки знаешь?

— Кто ж ее не знает, и продувную бестию, ее воеводу?! — Казарин весело засмеялся. — Все казанские купцы знают, что когда мимо нее гребешь, грести приходится одной рукой, другой подметки придерживать — срежет ведь!

— Ну, вот и хорошо. Сколько ты народу можешь нанять?

— Да сколько угодно!

— Сколько угодно — не надо… — терпеливо выговорил Горчак. — Нужны лучшие из лучших.

Казарин посерьезнел, проговорил:

— Мы с Реутом о сорока уговорились. Сто шестьдесят наймут киевляне и северские купцы…

— Эт хорошо. Две сотни как раз и хватит. Со степняками драться не придется; любому вождю сабельку подари — и он тебя через свои кочевья на руках прикажет нести. Я думаю, по одной телеге на троих как раз хватит. Так что, ты своих в Киев не посылай, а пошли-ка их на Самарку, эдак чтобы к концу марта они уже там были. Да чтоб семьдесят телег и доставили. Оттуда и двинемся по Великому Полночному Пути, — Горчак с удовольствием, смакуя, выговорил полюбившееся ему название. — Да нагрузи от себя и казанских купцов, сколько можете, котлов железных или медных, ножей, сабель, наконечников для стрел. У них наконечники особо ценятся, кто победнее, так вообще костяными да каменными пуляют…

Казарин покачал головой, пробормотал:

— Ох, давно я знаю касогов… Как бы эти наконечники в вас же и не полетели?..

— Не полетят! — Горчак засмеялся. — У них точно так же, как у придонских касогов — молодежь шалит.

Тут слуги внесли яства, и дальше уже о делах не говорили; оголодавшие за время похода путники, налегали на яства, да на доброе вино. Пировали до полудня, и когда еще и в голове не шибко кружилось, да и кое-что в животы бы еще влезло, Горчак поднялся, сказал:

— Спасибо за хлеб, за соль, но нам до ледостава в Киеве надо быть.

Казарин тоже поднялся, проговорил серьезно:

— Пусть ваш путь будет, как эта скатерть… Я послал воз припасов к вам на ладью.

Когда вышли во двор, Звяга весело сказал:

— Ветерок, однако, знатный веет… Хмель не перегорит на веслах, а то было бы жаль…

Спустились по взвозу, работники купца как раз закончили таскать припасы с телеги на ладью. Купец не поскупился; кроме всякой походной снеди, вроде пшена, копченого мяса, да солонины и сухарей, еще было и несколько больших жбанов меда. Не медля, развернули парус — ладья резво побежала по все еще широкой и полноводной Итили.

Чтобы хоть немного сократить путь, свернули в Оку, но вода была низкой, потому, то и дело садились на мели, а водичка была уже студеной. Горчак распорядился, просто так меды не пить, только для согреву перед сном. По Угре и вовсе пришлось тащить ладью на себе. На волоке долго пришлось уговаривать мужиков; они отнекивались, да отговаривались тем, что и быки-то у них поотощали, и колеса рассохлись, и что в это время уже никто не переволакивается. Только когда Горчак пообещал заплатить втрое, против обычной цены, тут же нашлись и быки, и тележные колеса. По Днепру уже плыли сквозь кружение белых мух. Последний отрезок пути, верст в триста, плыли и по ночам, и все равно чуть не вмерзли в лед. Когда показался Киев, шуга уже загустела так, что еле продрались к берегу. Пока искали мужика с упряжкой быков, который зарабатывал на жизнь, выволакивая ладьи на берег, прискакал Реут. Сидел неподвижно на коне, в белых струях первой метели, терпеливо ждал, пока ладью выволокут на берег, после чего сказал:

— Шарап, Серик и Звяга, вы пока отдыхайте, и думайте; идти, иль не идти в сибирский поход, а мы с Горчаком помозгуем — как идти, и когда. Как понадобитесь, я пришлю за вами.

Весть о возвращении Серика долетела до Батуты раньше, чем Серик нашел кого-нибудь, чтобы послать оповестить брата. Из ворот выехала телега, спустилась к ладейному полю, Батута натянул вожжи, тяжело соскочил с телеги, накинул вожжи на ближайший кол, и только после этого подошел к Серику, крепко обнял, отстранился, оглядывая, сказал:

— За одно лето заматерел так, как и после битвы с печенегами не заматерел… Што, трудный был поход?

Серик, разглядывая широкое, с окладистой бородой, лицо брата, проговорил улыбаясь:

— Не то, чтоб, но так далеко от родного дома я побывал, что и разумом не обхватить. А скоро еще дальше идти…

— Ну, поехали домой. Там уж банька топится…

Когда въехали во двор, Серик почувствовал, что двор, будто теснее стал, и тут сообразил, что рядом с кузней, желтеет свежий сруб какого-то еще строения. Серик сказал:

— Што, наконец-то надумал расширить кузню?

Батута ухмыльнулся, проговорил степенно:

— Забыл тебе сказать, что нынче осенью женился я, наконец…

— И что? Потому и кузню расширил? — изумился Серик. — А меня чего не дождались на свадьбу?

Батута вздохнул, проворчал:

— Боялся, что Шолоня передумает…

— Дак он, какую из дочерей за тебя отдал?

— Ну, не младшую же… — пробурчал Батута. — И то матери пришлось его целый месяц уламывать. Да и уговорила-то она его только потому, что придумала на паях волочилку поставить…

С крыльца ссыпались сестры, но среди них уже не было старшей, Купавы. Серик возмущенно воскликнул:

— Ты што же, без меня и сестру замуж отдал?!

Батута пожал плечами, сказал:

— Шибко уж выгодный жених попался… Помнишь, прошлой осенью боярина повстречали по пути на торг?

— Ну, помню…

— Вот он за своего сынка и сосватал…

— Дак мать же против была!

— Я уломал. Ты в именитые люди тоже выбиваешься. Глядишь, скоро и в купцы выйдешь; мне Реут недавно намекал… Так что, боярину нечего стыдиться такого родства…

Две оставшиеся сестренки подбежали к Серику, теребили его, щебетали что-то, он не прислушивался. Пошел навстречу матери, которая медленно сходила с крыльца. Подойдя к крыльцу, Серик низко поклонился, мать сошла с последней ступеньки, обняла его, потом отстранила, оглядела, прошептала:

— Целехонек…

Серик усмехнулся, сказал:

— Да што мне сделается? Всего-то и делов, что по касожским степям проехались… И вовсе касоги не такие страшные, как про них брешут; мы в двух стойбищах побывали: в одном три дня пировали, в другом аж пять дней.

Мать спохватилась, сказала поспешно:

— Сейчас баня поспеет, ты пока пойди, попарься, а я на стол накрою… — и торопливо пошла в терем.

Серик потоптался у крыльца, в тепло идти не хотелось, чтобы не перебить удовольствие от бани; любил он, прямо с мороза, да в баню, а уж потом нежиться в домашнем тепле. Батута ушел в кузню, где бухал молот Ярца, и рассыпался колокольчиком один из молотков подмастерьев, который набирал кольчугу. В строгости держал своих подмастерьев Батута; не позволил даже Серика встретить, видать много заказов. Серик прошел к волочильне, заглянул внутрь через открытую дверь. Там как раз волочильщик накалил прут, выхватил его из горна, быстро проковал конец, всадил его в отверстие железной доски. Второй волочильщик прокрутил ворот, ловя раскаленный конец в щель на железном вороте, первый вогнал куда-то сбоку клин, и второй с натугой закрутил ворот — прут, утончившись чуть ли не вдвое, проволокся через доску и накрутился на ворот. После чего оба волочильщика повернулись к Серику, степенно поздоровались; Серик их знал, это были соседские парни, вместе росли. Он поздоровался в ответ, оглядел волочилку, сказал:

— Занятная штука…

Один из волочильщиков, выбивая занозу, и снимая ворот с оси, проговорил:

— Это германская штуковина. Батута за нее золотом заплатил… — он снял с ворота скрученный прут, бросил его в горн, кивнул напарнику: — Качай…

Чтобы не отвлекать их от работы, Серик вышел из волочильни, прошелся по двору, заново привыкая к родному дому. Откуда-то вывернулся кот, настороженно уставился зелеными глазищами. Серик умильно протянул:

— Мышата! Здорово. Аль не признал?

Кот утробно мурлыкнул, подошел к Серику, сильно потерся об сапог, Серика аж шатнуло, до чего матерым стал котище. Отдав дань вежливости, кот величественно проследовал к амбару, протиснулся в ставший для него явно тесным лаз, и исчез. Подошедший Батута, проговорил:

— Почему-то крыс и мышей расплодилось несметное количество… Хоть крысы и жрут мышей, почем зря, а все равно спасу от них нет… Старики говорят — так всегда бывает перед большими бедствиями… Кот уже целыми днями и ночами сидит в амбаре, а все равно мыши и крысы припасы портят. И то верно; коту ведь тоже иногда спать надо… — Батута повздыхал, наконец, протянул медленно: — Не ходил бы ты в Сибирь, а? Вдруг чего случится тут?

Серик пожал плечами, проговорил:

— Если что случится, мой меч мало поможет… Ты тайник подготовил?

Батута снова тяжко вздохнул, проговорил:

— Подготовил…

— Ну, вот и хорошо… Держи там самое ценное имущество и серебро со златом тоже. Чтоб подмастерья не прознали! Простой человек слаб и телом и духом.

— Не прознают… — протянул Батута. — Сам тайно копал ночами.

— Ну, вот и хорошо. Начнется замятня, ты на рожон не при, держись в тенечке, на вече горло не дери. Глядишь, и увернешься от княжеской мести…

Батут вытаращил глаза, спросил оторопело:

— О какой княжьей мести ты толкуешь?

— Князь Рюрик подбивает половцев идти на Киев…

— Гос-споди! — Батута широко перекрестился.

Серик, стараясь не фальшивить, проговорил:

— Чего ты помираешь раньше времени? Вряд ли князь Роман не сумеет побить Рюрика… Если, конечно, он с половцами не сговорится…

— Да как же он его побьет, если князь Роман ушел к ляхам, сражаться против ордена!..

Серик пожал плечами, сказал:

— Раньше лета Рюрик под Киевом не покажется, а к тому времени князь Роман от ляхов вернется.

— А если князь Роман раньше лета от ляхов не вернется?.. — Батута снова тяжко вздохнул, проговорил уныло: — Ладно, пошли в баню…

Зима тащилась уныло и тягуче. Хуже нет, чего-то ждать. Серику даже предлога не выдавалось сходить к Реуту, потому как Реут куда-то уехал. Чтобы скоротать время, Серик помогал Батуте в кузне, а перед вечером уходил за стену и до темноты стрелял из лука и самострела, а бывало и в темноте стрелял, воткнув возле мишени в снег факел. Маленькое разнообразие случилось, когда Горчак сыграл свадьбу с половчанкой. Хоть этого и не полагалось, свадьбу играть среди зимы, но Горчак уломал попа, объясняя тем, что уходит за тридевять земель, и никто не ведает, вернется ли он оттуда. Когда к Серику прибежал посыльный, с приглашением на свадьбу, он обрадовался, что, может быть, повидает Анастасию, но у Горчака оказался свой двор, неподалеку от Реутова подворья.

Как-то Серик заметил, что Прибыток с Огарком плетут какую-то чудную кольчугу. Колечки крошечные из тоненькой проволоки, грудь, плечи и спину еще защищают тонкие булатные пластинки. Подмастерья как раз заканчивали приклепывать последние пластинки. Подошел Батута, спросил:

— Што, нравится?

Серик протянул:

— Тонка больно…

— То-то и оно… Вдвое легче обычного юшмана, да зато вдвое прочнее. Видал, пластины-то булатные?

— Видал… Еще бы… Такой юшман лишь князю по карману будет…

Батута добродушно усмехнулся, проговорил:

— Тебе юшман плетем. Князь еще летом заказал, да к ляхам подался. Ну, я для пробы тебе решил сделать. Все ж таки неказисто получилось, не княжеская одежка. А тебе пойдет; лишь бы хорошо меч да стрелу держал. А князю еще успею сделать, вряд ли он раньше лета от ляхов вернется…

— Ну, спасибо, брат… — пробормотал Серик растроганно.

Батута подождал, пока подмастерья приклепают последнюю пластинку, взял юшман, сказал:

— А ну-ка, примерь…

Серик поднял руки, Батута осторожно надел на него кольчугу, отошел, оглядывая, проговорил:

— А ничего-о… Пластинки отполируем — и будешь ты на загляденье.

Серик присел, помахал руками, проговорил восторженно:

— Здорово! Да в нем, наверное, плавать можно…

— А ты попробуй когда-нибудь, только на мелком месте, — Батута добродушно усмехался в бороду.

— И попробую! — заявил Серик. — Я знаю полынью неподалеку, прям щас туда и съезжу…

— Ладно, расхрабрился… — проворчал Батута. — Пускай сперва Огарок пластины отполирует…

Серик попросил Батуту наковать побольше хороших ножей, сколько успеет до февраля — сабель, справедливо полагая, что Реут оплатит работу.

Февраль подкатил с буйными метелями, с трескучими морозами в промежутках. В первый день февраля Серик проснулся рано, приоделся в половецкий кафтан, подпоясался золотым рыцарским поясом, прицепил меч, и отправился к Реуту. Угадал верно — на полдороги встретил Реутова работника, который как раз и направлялся за Сериком.

Еще не доходя ворот, Серик услышал с Реутова подворья гул многих голосов. Пройдя в калитку, он оказался в толпе матерых мужиков, все при мечах. Могучий дядя, с бритым подбородком и вислыми усами, хмуро проворчал:

— Чего тебе, пацан?

Серик задиристо выпалил:

— Я к Реуту пришел, а не к тебе… — и, решительно отодвинув дядю в сторону, прошел к крыльцу.

Не обращая ни на кого внимания, Серик взошел на крыльцо, потянул дверную скобу, выкованную в виде медвежьей башки, держащей в пасти толстое железное кольцо. В горнице за столом сидели Реут с Горчаком. Реут проговорил, почему-то с осуждением, будто Серик на пару дней опоздал:

— А-а… явился…

Серик пожал плечами:

— Ты ж сам сказал, что пришлешь за мной…

— Видал вояк?

— Видал… Мате-ерые… — медленно протянул Серик.

— По найму князьям служат… Многие друг с другом и на полях битв встречались, и не по одному разу… А щас в одной дружине оказались. Если позволить им выбрать вожака — можно и не идти в сибирский поход; все одно из затеи ничего путного не получится.

Серик пожал плечами, обронил:

— Ну, дак и надо сделать, чтобы не из кого было выбирать…

Реут вперился взглядом в глаза Серика, медленно выговорил:

— А ты уверен в себе? Все они не в одной битве побывали…

— В строю рубиться, это не на поединке биться… — пожал плечами Серик. — Думаю, в поединке вряд ли кто из них меня одолеет…

— Н-ну, тогда пошли! — решительно сказал Реут, вылезая из-за стола.

Вышли на крыльцо, толпа загомонила, придвинулась поближе, сумрачно разглядывая стоящих на крыльце. Серик знал; всем им сказали, что будто бы идти надо в дальний рискованный поход, и что оплата будет — как за добрую войну, и больше ничего.

Реут медленно обозрел толпу, сказал:

— Пришло время сказать, куда и зачем поход. Порешили купцы русские свой Великий Шелковый Путь прорубить через Сибирь… — Реут снова обвел толпу взглядом, сказал: — Еще есть время подумать. Кому покажется слишком рискованно, в такую даль идти, может уйти со двора, задаток останется ему, как плата за беспокойство…

В толпе послышался смех, вперед вышел небольшого росточка, но видать большой хитрюга, мужичок в невзрачной шубейке, но с дорогущим иберийским мечом у пояса, сказал:

— Ты, купец, не тяни кота за хвост. Тут собрались сурьезные люди, и плату уже обговорили; плата хорошая за два года работы. Так что, осталось выбрать военного вождя — и вперед, на восход!

— Ладно… — Реут вновь обвел толпу задумчивым взглядом, проговорил медленно, как бы раздумывая: — С вами пойдет мой человек. Он те места знает, бывал там, бывал и в Сибири. Зовут его Горчак.

Горчак вышел вперед, поклонился народу. Воин с иберийским мечом придирчиво оглядел Горчака, сказал:

— Ну что ж, хорош твой человек, но военного вождя мы уж сами выберем…

Реут медленно выговорил:

— Вы хоть понимаете, што чуть ли не все русские купцы свои деньги вложили в это неслыханное дело? Так они желают, чтобы деньги их не пропали зря, а потому военным вождем с вами пойдет наш человек. И если вы вернетесь без него, и скажете, будто пути не нашли, второй половины золота вам не видать, как своих ушей. Только этому человеку купцы верят, а какой же дурак поверит наемникам, которые князей, коим служили, не по одному разу предавали?!

Столь откровенные слова бывалых наемников ничуть не смутили; видать были вполне справедливы. Воин с иберийским мечом равнодушно пожал плечами, сказал:

— Ну, дак покажи нам этого человека… Может, он и нам по нраву придется?

Реут махнул рукой Серику, тот вышел на край крыльца, по толпе прокатился возмущенный ропот. Не удивились только киевляне, коих в толпе было человек сорок. А воин с иберийским мечом заорал благим матом:

— Ты чего нас позоришь?! Пошто в военные вожди сосунка ставишь?!

Реут медленно сошел с крыльца, говоря при этом ласково:

— Ну, не нравится Серик… А кого бы вы хотели выбрать?

— Да мы уж выбрали!

Толпа раздалась в стороны, к крыльцу медленно вышел воин лет сорока, с коротко подстриженной бородой и колючими, внимательными глазами. Горчак сказал:

— Поскольку мы с Сериком на равных с вами в поход идем, так что мы тоже в выборах хотим участвовать. Давайте-ка снова выбирать. А то как-то несправедливо получается…

— Ну, давайте снова выбирать… — ухмыльнулся с превосходством новоизбранный вожак.

Серик сказал, вынимая меч:

— Штоб полегче было выбирать, надо бы уменьшить число претендентов… — и легко сбежал с крыльца. Покручивая меч в руке, сказал: — Давай-ка дядя, вынимай меч, и поглядим; годишься ли ты в вожаки такой ватаги?

— От какой шустрый пацаненок!.. — воин рассмеялся, вытащил меч, сказал: — Я тебя убивать не стану, только отшлепаю мечом плашмя по заднице…

Серик пожал плечами, сказал:

— Ну, тогда и мне тебя убивать как-то не гоже; пожалуй, я тебя отшлепаю мечом плашмя по заднице…

Видно было, как у воина перекосило лицо; он явно готов был разорвать Серика пополам. Но, видимо понял, что, несмотря на молодость, Серик мог оказаться знатным бойцом, а потому очертя голову в атаку не бросился, сделал несколько прощупывающих выпадов, нанес несколько несильных ударов. Серик лениво отмахивался, никак не показывая свое искусство. Но быстро понял, что воин хоть и хороший рубака, но поединщик не шибко умелый, и тогда Серик на очередной прощупывающий удар ответил сильнейшим боковым ударом, и, не останавливая замах меча, лишь повернув его плашмя, примочил противнику по заднице. Захохотали даже явные сторонники вожака. И он буквально осатанел; меч замелькал, будто крылья ветряной мельницы в бурю. Но куда ему было до Сериковой быстроты! Серик поймал его клинок эфесом, подсек ногой под колено, легко сбил на снег, и снова примочил плашмя по заднице. Оно конечно, врага он себе нажил смертельнейшего, лютейшего, до гробовой колоды, но пересилить себя Серик не мог; ну не мог он убить своего! Оно, конечно, в междоусобных сечах, бывало, и брат на брата шел, но Серику-то не довелось еще участвовать в княжеских забавах! Воин вскочил, и очертя голову ринулся на Серика; по глазам видно было, что от ярости он ничего не видит и не соображает. Серик сильным ударом под самый эфес выбил из его руки меч, дал подножку, и воин снова покатился в снег. Он медленно поднялся на колени, опустил голову, выговори:

— Руби… Только не позорь…

Серик проворчал пренебрежительно:

— Экий позор… Ну, встретил противника посильнее, да половчее… Был бы ты с Киева, ни за что бы не вышел со мной на поединок; меня ж весь Киев знает… С тобой в одной дружине мне никак быть нельзя; ты ж найдешь время, чтобы всадить нож в спину, а помирать мне никак нельзя — меня купеческая дочка ждет из похода. Так что, уходи…

Реут тоже медленно выговори:

— Уходи… Купцы не могут тебе довериться.

Воин оглядел толпу, еще не превратившуюся в дружину, медленно выговорил:

— И вы тоже?..

Воин с иберийским мечом медленно выговори:

— Уходи… Двум медведям в одной берлоге нипочем не ужиться. А я думаю, Серик лучший военный вождь. Главное, он шибко хочет вернуться с победой, а значит, есть надежа и для нас не лечь костьми в бескрайней Сибири…

Воин медленно склонился, подобрал меч, вложил в ножны, и, сгорбившись, пошел в Реутов огород, где вольно бродили расседланные кони. Вскоре он уже проскакал к воротам. Все молча и неподвижно наблюдали за ним. Когда ворота закрылись, Серик весело проговорил:

— Ну вот, теперь можно и вождя выбирать…

— Чего тут выбирать?.. — пробормотал воин с иберийским мечом, и, обернувшись к толпе, крикнул: — Кто против Серика?! — толпа ответила молчанием. — Ну, тогда будем собираться! — и он весело рассмеялся, скаля белые ровные зубы. Просмеявшись, сказал серьезно: — Меня Лисица зовут…

Серик проворчал:

— А что? Похож…

Собрались быстро, и двух дней не потребовалось. Реутов амбар уже был под крышу забит товарами, предназначенными для облегчения долгого пути, посредством ублажения подарками всех встречных поперечных степных людишек. Реут высказал некоторые сомнения по поводу того, что много приготовили кольчуг и сабель, но Серик ему разъяснил, что степные роды живут разобщено, и никогда не соберут достаточную силу, чтобы представлять маломальскую угрозу для русичей, даже если у них у каждого будет кольчуга и сабля.

Попытался уговорить Шарапа со Звягой пойти в поход, но те, видать, за время отдыха все обдумали, и заявили, что не могут оставить семьи на столь долгий срок.

Замотанный за два дня сборов, Серик даже проститься толком не смог дома; еле выкроил время, чтобы сбегать домой за оружием, наскоро обнял мать, брата, погладил по пушистым волосам сестер, и убежал. Еще и с Горчаком пришлось поругаться: оказалось, что он непременно решил взять с собой свою половчанку, которую перекрестили в Клавдию. Серик попытался и ее уговорить, но она лишь мотала головой, и твердила, что непременно умрет, а у Серика сердца нет; видел ведь, что она не хуже воина переносит все тяготы пути.

Разобрались по двое на сани. Всего пришлось восемьдесят саней. Своих верховых лошадей запрягли по паре в сани. Заводных, для длинного сибирского пути, порешили купить у казанцев, всего по паре на человека. А там уж — как получится; если кони падут, придется в заводные брать мелких касожских лошадок, а свих боевых коней беречь пуще глазу. Касожской лошадке нипочем не унести на спине витязя в полном снаряжении.

Ехали не спеша, не больше чем по двадцать пять верст в день. От постоялого двора до постоялого двора. Но ночевать все равно приходилось под открытым небом, в избах на всех места не хватало, слава богам, что хоть для лошадей овса и сена хватало. Спали в санях, завернувшись в тулупы. Хорошо отдыхавшие за ночь кони, бежали весело по накатанному зимнику, по сторонам тянулись однообразные берега; ивняки, да ивняки, изредка от берега поднимался склон, заросший дремучим сосняком. Редкие селения выдавали себя белыми дымами в морозном воздухе. В городах не останавливались; Реут особо настаивал на тайне путешествия, а не то половцы прознают, и встретят где-нибудь. Как-то так само собой получилось, к Серику прилип Лисица, и без умолку болтал о великих подвигах всех остальных дружинников. Когда Серик спросил его:

— Чего ты все о других, да о других; расскажи и о себе чего-нибудь? Не зря ж ты попал в такой рискованный поход…

Лисица смутился, промямлил:

— Да я так… Случайно попал… — и опять завелся о ком-то.

Серик решил про себя, что не простой человек, этот Лисица; все обо всех знает, значит, и бывал частенько в сечах. В пол-уха, слушая болтовню Лисицы, Серик подремывал под походную песню полозьев. Лениво подумал про себя, что как только полозья перестают петь, вот тогда и жди буйного таяния снегов. Что ж, таяние снегов пересидим в казанской крепостце на Самарке…

В Казани решили не задерживаться. Как только со сторожевой башни завидели такой большой обоз, нисколько не похожий на купеческий, в посаде началась форменная паника; люди бежали к городским воротам, но их уже закрыли. В крепости заполошно ревели рога. В единственной церквушке заполошно били набат в невеликий колокол. Посадские жители, сообразив, что их оставили на растерзание неведомому врагу, похватали дубье да оглобли, и, загнав баб с детишками себе за спины, сгрудились у ворот.

Горчак с Сериком слезли с саней, пошли вверх по пустынному взвозу. Усмехаясь, Горчак проговорил:

— Ну, щас они нас точно отколотят…

— А может, и вообще убьют… — откликнулся Серик. — Эт, с чего они так всполошились?

Они остановились шагах в десяти от настороженно притихшей толпы. Горчак спросил:

— Эй, вы чего так всполошились?

Огромный, черный, в фартуке из воловьей кожи, кузнец, выговорил насмешливо:

— А рязанцы, поди, следом идут?

— Какие рязанцы?! — изумился Горчак. — Купцы мы…

— Аль мы купцов не видали?.. — проговорил кузнец, и перекинул с руки на руку пудовый молот.

С воротной башни крикнули:

— А вон князь едет с дружиной! Щас мы этих купцов пощупаем…

Кузнец повернулся к башне, погрозил молотом, прорычал:

— Только слезь со своей голубятни, я тебя мигом молотом поглажу!.. Пошто ворота запер?

Вскоре ворота со скрипом растворились, и появилась княжья дружина, кто в чем, но все при мечах. Скакавший впереди Великий князь Казанский, проскакав сквозь раздавшуюся в стороны толпу, резко осадил коня, спросил грозно:

— Кто такие?!

Горчак поклонился, не особенно низко, проговорил спокойно:

— Да мы только с Хромым Казарином повидаться хотели. А так, просто, мимо едем…

Князь в сердцах плюнул, проговорил:

— Так ты и есть тот самый Горчак?

— Ага, тот самый… — поддакнул Горчак.

Князь откинулся в седле, задрал голову и погрозил караульному плетью:

— Ты чего сполох поднимаешь, не разобравшись?! Я тебя лично плетью попотчую! — и, повернувшись к посадским, добавил спокойнее: — Идите по избам, ложный сполох вышел…

Переглядываясь и пересмеиваясь, посадские начали разбредаться. Князь повернулся к дружине, сказал:

— Пошлите кого-нибудь за Казарином… — один из отроков младшей дружины, поскакал в ворота. Князь повернулся к Горчаку, спросил: — А не маловато вас для такого похода? Чай сотни полторы всего?

— Хватит, княже… — протянул Горчак. — В твоей крепостце на Самарке нас еще четыре десятка казанцев должны дожидаться, если Казарин выполнил уговор.

— Ох, и громадное дело купцы затеяли, не спросив князей…

— Княже, прости за правду, но как же вас спрашивать, коли вы тут же свару затеете из-за шкуры неубитого медведя, то есть из-за не взятой Сибири?

Князь проворчал:

— И то верно… А как поживает князь Роман? Здоров ли?

— Чего ему сделается? К ляхам ушел воевать, против ордена.

— Сидел бы лучше на Киеве… — проговорил хмуро князь. — Чую я, попахивает чем-то нехорошим с низовьев. С прошлой весны там воду мутит Рюрик Ростиславович… А что за отрок с тобой? — кивнул князь на Серика. — Не молод ли для такого похода?

Горчак усмехнулся, проговорил медленно:

— А это не отрок, это военный вождь похода…

— Да ну?! — изумился князь. — Как зовут тебя, отрок, и чем ты заслужил такое доверие купцов?

Серик ступил вперед, сказал с достоинством:

— Сериком меня зовут, а доверие я заслужил тем, что с князем Романом ходил прошлой зимой на печенегов и заслужил кошель золота от князя, потому как еще и знамя взял.

— Надо же, с первой же сечи — и кошель золота… — пробормотал князь. — Мне б таких отроков с полусотню…

За воротами послышался топот копыт, князь проговорил:

— А вот и Казарин едет. Ну, возвращайтесь с удачей… — и, развернув коня, он слегка толкнул его шпорой. Кося шальным глазом, конь боком пошел в ворота.

Казарин тяжело соскочил с коня, слегка покривился, припав на покалеченную ногу, сказал:

— Вы маленько раньше приехали, чем договаривались…

— Ничего, лишь бы в распутицу не попасть… — проговорил Горчак.

— Ну, я уговор выполнил, — проговорил Казарин, — сорок моих людей дожидаются вас на Самарке, при них семьдесят телег, да и доля товару от казанских купцов, — оглядев обоз, он спросил: — Может, отдохнете денек?

— Да не-е… — Горчак с сомнением посмотрел в проем ворот. — Казань — город большой, тут наверняка полно половецких лазутчиков… Ну, бывай здоров, Казарин.

— И тебе того же… Возвращайтесь с удачей, — Казарин широко перекрестил Горчака, потом поглядел через крыши посада на длинную вереницу саней, на белой глади реки, перекрестил и их.

Горчак с Сериком спустились по взвозу до самого берега, а купец все стоял в воротах с непокрытой головой, и глядел им вслед.

Лишь миновали Казань, солнце начало ощутимо пригревать, снег по бокам зимника напитался водой, на самом зимнике в колеях появились лужицы. Ехали лежа на шубах в одних рубахах, млея на солнце. Ночами лужицы насквозь прохватывал мороз, образуя тоненький ледок, весело звеневший по утрам под полозьями саней. Серик каждое утро, озабоченно глядя на прозрачное лазурное небо, вопрошал:

— Успеем ли?

Горчак с привычной скукой ворчал:

— Итиль в апреле вскрывается, а нынче март еле-еле середину перевалил…

Ехали уже не от постоялого двора, до постоялого, а сколько получится. Овес да сено для коней покупали у селян, получалось дешевле, чем на постоялых дворах. На подходе к устью Самарки погожие дни кончились, с неба повалили крупные хлопья мокрого снега, и после полудня разыгралась настоящая метель, так что едва не проехали мимо крепостцы. Хорошо Сериковы глаза не подвели; углядел-таки серые бревенчатые стены сквозь белые струи.

Серик было, направил свои сани в незапертые ворота, но в проеме встал страж, с бердышом наперевес, и заорал:

— Ку-уда?! В крепости не протолкаться от саней! Становитесь вон, под стеной!

Серик не стал спорить, погнал коней на подветренную сторону крепости. Здесь, в затишке, распрягли коней, поспешно смели снег с их спин, и торопливо накрыли их попонами. Только после этого дружинники принялись на оглоблях натягивать рогожи, для защиты себя от мокрого снега и пронизывающего ветра. Серик с Горчаком отправились в крепость. В воротном проеме стоял воевода Туркан в шубе нараспашку поверх кольчуги, и уныло глядел на подходящих друзей. Весь вид у него был, как у увядшего, сморщенного осеннего мухомора. Даже могучий когда-то живот его, казалось, увял и бессильно обвис до колен. Левый глаз воеводы заплыл ядреным лиловым фингалом.

Горчак весело поздоровался:

— Здорово, Туркан!

Туркан глянул сумрачно, исподлобья, проворчал, не здороваясь:

— По твоему наущению буйствуют эти разбойники?

— Какие разбойники? — изумился Горчак, хотя ясно было, о чем речь; со стороны постоялого двора неслись разухабистые песни.

Воевода плаксиво проныл:

— В первый же день устроили такую пьянку, такое учинили охальство… Я пытался их унять — да вот что получилось… — и воевода нежно погладил свой фингал. — Дак они, тати этакие, и мою дружину споили! Вон, все там, сидят, с утра бражничают…

Серик с Горчаком направились в сторону постоялого двора, воевода плелся следом. Столы были накрыты под навесом, так что валивший с неба снег не мешал бражникам. Сколько народу сидело за столами — трудно было сообразить; кое-кто уже похрапывал под столами на соломе. Серик подошел к одному концу стола, подбоченился, оглядывая пиршество. Из-за стола поднялся невысокий, чуть только повыше Серика, плечистый воин, с огромным ковшом в руке, шатаясь из стороны в сторону, но глядя абсолютно трезвыми глазами, вопросил:

— Кто такие? — и тут же заорал: — А ну к столу!

Серик медленно выговорил:

— Завтра с утра выступаем, до распутицы нам надобно успеть к истокам Самарки…

Воин буквально на глазах опьянел еще больше. Куражась, выписывая ногами кренделя, он двинулся к Серику, заорал:

— Да кто ты такой, сосунок?! Я тебя щас в ковше с брагой утоплю!

Но Серик уже понял, что он не так пьян, как из себя корчит, и с легкостью увернулся от целого водопада браги, хлынувшего ему в лицо, и тут же пришлось уворачиваться от быстрого и меткого удара, нацеленного в скулу. Перехватив руку, он дал подножку, и вояка покатился в белый, свежий снежок. Но тут же, извернувшись как кошка, вскочил, и повторил атаку, но уже не так размашисто. Серик сделал обманное движение правой рукой, но засветил прямо в челюсть с левой. Воин рухнул в снег, будто сноп, полежал немного, потом перевернулся на живот, встал на четвереньки, помотал головой, сказал, поднимаясь на ноги:

— Ну и ручонка у тебя, парень… — протягивая Серику руку, сказал: — Меня Чечуля зовут…

Серик проворчал, пожимая протянутую руку:

— Чечуля, ты и есть Чечуля… Чего в драку полез?

— А интересно стало, почему это пацан хвост задирает… Так ты и есть Серик?

— Он самый… — обронил Серик. — Так ты понял, завтра же выступаем?..

— Понял… Чего не понять? Разобранные телеги — на санях. Припасы закуплены, лежат в амбаре; овса на двести коней, пшена и солонины с копченостями — на двести людей. Садись за стол… — повернувшись к Горчаку, спросил: — А это никак Горчак?

— Он самый… — хмуро обронил Горчак. Ему явно не нравилось это разухабистое пьянство. Впрочем, казанцы ничем не отличались от наемников русичей; те тоже пользовались малейшей возможностью пображничать.

Нехотя Горчак уселся за стол, принял в руки деревянный ковш с медом. Серик остался стоять, Чечуля подал ему ковш с медом. Оглядывая застолье, Серик спросил:

— Тут все свои?

Чечуля ухмыльнулся, сказал:

— Туркановы дружинники уж давно под столом храпят…

Тщательно подбирая слова, Серик заговорил:

— Я ваш походный вождь. Если кому не по нраву — может седлать коня и отправляться назад, либо занять мое место. Но только сегодня; меч, кулаки, да хоть на ковшах с медом! Завтра — ни слова поперек не потерплю! — он обвел взглядом притихших воинов.

Те переглядывались, поглядывали на Чечулю, но тот помалкивал, наконец, встал один, за ним другой, вскоре поднялись все, подняли ковши, загомонили:

— За Серика! За нашего походного вождя!

Серик поднял свой ковш, выговорил медленно:

— За Полночный Путь… — и одним духом осушил ковш.

Серик с Горчаком, пользуясь моментом, основательно подкрепились, пока казанцы допивали. В сумерках разошлись; казанцы ушли к своим возам, Серик с Горчаком вышли за ворота. Несмотря на разгулявшуюся метель, походный стан под стеной был оживлен; на кострах жарились целые туши баранов, дружинники, разлегшись на свежей соломе, и, укрываясь шубами, попивали меды и брагу, коих в жбанах натащили во множестве жители городка. Серик не стал ругаться; как-никак последний привал в обжитых местах. Посидел у костра, принял из рук Лисицы хорошо прожаренный бараний бок, и хоть был сыт, с удовольствием поглодал нежные ребрышки. Испив ковш меду, завернулся в тулуп и завалился спать в санях.

Наутро еще до рассвета стан зашевелился. Пока завтракали, да запрягали, со скрипом раскрылись ворота крепостцы, и оттуда стал вытягиваться санный обоз. Сани были загружены разобранными телегами, так что возницы шагали рядом. Серик прошел к воротам, и провожал взглядом каждые сани, придирчиво осматривая и поклажу, и возницу. Подошел Чечуля, встал рядом, проговорил:

— Не верю я Туркану… Как бы не послал гонца в Белую Вежу…

Серик проворчал:

— А что поделаешь? Если мы его своей волей повесим — князь может нас и не похвалить…

Тут послышался глухой, весенний скрип снега под тяжелыми шагами, подошел Туркан, встал рядом, мрачно повздыхал. Чечуля весело сказал:

— Слышь, Туркан? Серик тоже знатный воин… Мы тут договорились, коли половцы нас где-нибудь в степи повстречают, один из нас обязательно должен в живых остаться, чтоб сюда вернуться и твои кишки, тебе же на шею намотать…

Туркан промолчал, только глухо засопел. Серик кивнул Чечуле:

— Пошли в мои сани, там как раз для троих место есть.

Триста верст до последнего ногайского селения на Самарке покрыли за неделю. Солнце едва клонилось к закату, когда из-за поворота речки завиднелся серый тын. Там вдруг заполошно заколотили в железную доску. Копошившиеся на берегу люди, сломя голову кинулись к воротам. И когда путники подъехали к селению, вокруг уже никого не было, а тын ощетинился копьями и рогатинами. Серик слез с саней, подошел не торопясь, вразвалочку, к воротам, поднял голову, спросил:

— Эгей, не узнали, што ль?..

Из-за тына высунулась голова, настороженные глаза вгляделись в Серика, голова нерешительно произнесла:

— А кто тебя знает?..

— Да Серик я! Летом и осенью у вас гостил!

— Што, так по нраву пришлось, что и всех друзей собрал? — язвительно проговорила голова.

С саней слез Чечуля, подошел, разминая ноги, рявкнул по-ногайски:

— А ну открывай ворота!

— Ехали бы вы… — плаксиво проныла голова.

Тут из-за тына высунулся Унча, радостно просияв, вскричал:

— Никак Серик явился?! — повернув голову к воротному стражу, проговорил: — Открывай, дурья башка! Их две сотни; если б захотели, давно бы тын в щепки разнесли…

Ворота со скрипом растворились, за воротами обнаружилась сконфуженная толпа жителей селения, вооруженных до зубов. Серик насмешливо оглядел их, сказал:

— Чего это с вами? Осенью прощались, вы, вроде бы, просили возвращаться? — народ переминался с ноги на ногу, конфузливо переглядывался. Серик сообразил, что кто-то сдуру ударил сполох, люди всполошились, толком не разглядев гостей, а теперь им самим стыдно. — Ладно… — протянул Серик, — нам лошадей нужно, голов четыреста… Платим серебром… — люди оживленно задвигались, загомонили.

Вперед вышел старец, у которого в прошлом году сторговали коней, торопливо затараторил:

— Я полторы сотни даю! Полторы… Ковка за мой счет…

Подошедший Горчак язвительно проговорил:

— А те пятнадцать, что в прошлом году тебе продали за полцены, опять продашь нам за полную цену?..

Старик тут же сориентировался, выкрикнул:

— Скидку даю! И ковка за мой счет…

Ударили по рукам. Еще трое или четверо ногайцев, кинувшиеся было к путникам, почтительно ждали. Когда старец с юношеской прытью куда-то умчался, и эти подошли. Кряжистый селянин средних лет, проговорил степенно:

— Остальных — мы даем… Только ковка — за ваш счет…

Чечуля проговорил по-русски:

— Я полагаю, Серик, мы в степи идем?

— Точно, в степи… — обронил Серик.

— А тогда на кой нам ковать коней? Через четыре месяца их перековывать надо будет, а найдем мы там кузнецов, чтобы подковы снять, копыта подрезать, да снова подковать? Да и зачем летом в степях кованые кони?

Серик почесал в затылке; что ни говори, а он об этом и не подумал. Проговорил раздумчиво:

— А што, Горчак, есть ли кузнецы в Сибири?

Горчак проговорил уверенно:

— Акын сказывал, нет в Сибири кузнецов. Далеко-далеко, на восходе, возле высоких гор, вроде бы обитает племя, которое умеет железо ковать. Но там мало железа, на ножи, да наконечники стрел его едва хватает…

Тут подошел Унча, за ним шел высокий, стройный, красивый парень. Только глаза с легкой раскосинкой выдавали в нем касожскую кровь. Серик воскликнул:

— Эт, кого ж ты нам привел, Унча? Ты ж своего сына обещал послать с нами…

— А это и есть мой сын! — гордо выговорил Унча. — Алаем зовут. Он и пойдет с вами.

Горчак усомнился:

— А не молод ли он?

— Ничего не молод… — обидчиво насупился Унча. — Он и по-русски разумеет, и по-половецки. Уже четыре раза с моим товаром ходил в Асторокань…

— Ну, ладно, ладно… — примирительно проговорил Горчак. — Пусть двух заводных коней возьмет с припасами в общий кошт.

Выступили на рассвете. В селении прикупили овса, так что пришлось всем идти пешком, рядом с санями. На купленных у ногайцев коней никто не решился сесть. Хоть снег, покрывавший лед речки, и стал шершавым и ноздреватым, не кованые кони то и дело поскальзывались и падали. Только подкованные боевые кони, запряженные в сани, уверенно шагали по подтаявшему, напитанному водой снегу, превратившемуся в рыхлый лед.

Чечуля, шагавший рядом с Сериком, озабоченно оглядывая берега, говорил:

— Поспешать надо. Тепло. Вот-вот вешние воды на лед хлынут, сразу придется лагерем становиться, а место тут неудобное, надо бы на водораздел выйти, там уже и свежая трава появилась. Пока бездельничаем, кони хоть подкормятся…

Последний день шли от рассвета до темна, еле-еле высматривая речушку, истончившуюся до ручейка. И дошли-таки! Уже на закате увидели пологие скаты, обращенные на полдень, снег с которых давно стаял. Впятером ухватывались за постромки, вцеплялись в оглобли и втаскивали сани на травянистый склон. Кони зло фыркали, косили налитыми кровью глазами, видать здорово устали за последние дни. Тут же на сухом склоне и стали лагерем. В темноте за дровами идти до ближайшего перелеска было бестолку; на ощупь, что ли, рубить сучья? Поели копченого мяса с сухарями, и завалились спать, завернувшись в шубы, оставив лишь одного караульного. Наутро поднялись чуть свет. Небо над головой распахнулось такое просторное и прозрачное, что страшно было нечаянно споткнуться и свалиться с тверди земной, на твердь небесную. Кони разбрелись по всему склону, щипали молоденькую травку, вместе с оставшейся прошлогодней. Посреди склона верхом на коне торчал караульный, опершись на копье, и неподвижным взором глядел на восход. Серик понимал, что в этом месте придется задержаться не менее чем на две недели; собирать телеги, и ждать, когда сойдут снега. Он только открыл рот, чтобы распорядиться, что кому делать, но уже несколько человек с конными упряжками пошли к лесу, черневшему вдалеке, по гребню откоса, другие принялись разбивать шатры. Серику не осталось ничего другого, как заняться тем же самым. Вместе с Лисицей они поставили шатер для себя, Горчак уже неподалеку разбил свой маленький шатер. Его половчанка хлопотала у костра; видать не дожидаясь, пока привезут дрова из лесу, успела нарубить сухостойного ивняка в лощине, в которую превратилась долина речки.

После завтрака к Серику подошел Чечуля, сказал:

— Серик, мы тут и без тебя управимся… А ты бы сходил в лес, а? Солонина обрыдла — сил больше нет! Киевляне сказывают, ты охотник не плохой…

Серик проворчал:

— И то верно… — мимоходом посетовав про себя, что сам не додумался, побаловать свою дружину свежатинкой.

Неделя пролетела незаметно. Несмотря на застаревшую вражду, не случилось ни единой ссоры между русичами и ногаями. Северские, правда, позадирались, было, на киевлян, но Серик пригрозил, что если случится поединок — повесит оставшегося в живых. Разрешил выяснять отношения только на кулаках. Но если и тут случится смертоубийство, оставшегося в живых все равно повесит. Дружинники весело, с шутками-прибаутками собирали телеги, Серик ездил в лес за оленями, коих тут водилось несметное количество, будто в собственную кладовую. С каждым днем становилось все теплее и теплее, и вот по лощине помчался бурный, грязный поток. Выждали еще неделю, и колеей Унчи двинулись в путь.

Водораздел миновали с легкостью, берегом Яика тоже прошли без особых усилий. Усадьбу Яхно миновали без остановки; вряд ли в его погребе хватило бы медов и браги на такую ораву. Пришлось здорово попотеть на переправе через Яик, а потом снова пошло, как по маслу. Только пошли медленнее; ради экономии овса, проходили не более двадцати верст в день, остальное время пасли коней. Когда вышли к месту первого кочевья касогов, встреченных в прошлом году, оказалось, что степь первозданно пустынна; ни стойбища, ни табунов и отар.

На недоуменный вопрос, Алай коротко бросил:

— Не прикочевали еще…

Горчак хлопнул себя по бедрам, воскликнул:

— Дак надо этим воспользоваться! Пройти, как можно больше, пока не прикочевали, а то потом замучаемся пировать!

Ближняя дружина, Чечуля да Лисица, изумленно взирали на Горчака, ничего не понимая.