Полдень, XXI век, 2003 № 05-06

Валентина Гаташ Космический поцелуй

Давайте внесем. Во-первых, как это выглядело 95 лет назад?

30 июня 1908 года около 7 часов утра местного времени над территорией юга и центра Сибири при ясной погоде пролетел гигантский огненный шар, сравнимый по яркости с Солнцем. В глухой тайге близ реки Подкаменная Тунгуска на высоте 5–8 километров он взорвался, и этот грохот слышали за тысячи километров от места события. Чудовищной силы взрыв, сравнимый по мощности с сотнями хиросимских атомных бомб, был запечатлен в сейсмо-, баро- и магнитограммах различных наблюдательных пунктов. На территории 2150 квадратных километров были повалены деревья, вспыхнул лесной пожар. И еще несколько дней спустя по всему северному полушарию население разных стран удивлялось световым аномалиям, вошедшим в историю под названием «светлых ночей» лета 1908 года.

Это реконструкция тунгусского «дива», изложенная в последней книге руководителя Комплексной самодеятельной экспедиции и научного руководителя Государственного тунгусского заповедника академика Николая Васильева «Тунгусский „метеорит“. Космический феномен лета 1908». Она издана к 95-летию этого события харьковским научным издательством «Акта».

«…Только я замахнулся топором, чтобы набить обруч на кадушку, как вдруг на севере… небо раздвоилось, и в нем широко и высоко над лесом появился огонь, который охватил всю северную часть неба, — так описывает свои впечатления один из очевидцев, местный русский житель Семенов, находившийся в этот момент в фактории Ванавара, за 65 километров от места взрыва. — В этот момент мне стало так горячо, словно на мне загорелась рубашка. Я хотел разорвать и сбросить с себя рубашку, но небо захлопнулось, и раздался сильный удар. Меня сбросило с крыльца сажени на три… После удара пошел такой стук, слово с неба падали камни или стреляли из пушек, земля дрожала, и когда я лежал на земле, то прижимал голову, спасаясь, чтобы камни не проломили головы. В тот момент, когда раскрылось небо, с севера пронесся горячий ветер, как из пушки, который оставил на земле следы в виде дорожек. Потом оказалось, что многие стекла в окнах выбиты, а у амбара переломило железную закладку для замка двери!».

В других воспоминаниях — а всего их было собрано около 700 — очевидцы отмечали, что спавших в чумах людей «поднимало в воздух», «бросало в сторону». При этом «спалило оленей», «кончало собак», «валило лес», «валило чумы», «палило тайгу», «падали лошади», «печи потрескались», «вода в Чуне (река) закачалась», «земля под ногами ходила» и так далее. Были жертвы и среди людей. Крестьяне деревни Карелиной даже послали делегацию в город к местному протоиерею, чтобы узнать, не намечается ли конец света и как к нему готовиться.

Масштабность картины поразила и первого исследователя феномена Леонида Кулика, который приехал в этот район в 1926 году.

«Я до сих пор не могу разобраться в хаосе тех впечатлений, которые связаны с этой экскурсией, — писал он. — Больше того, я не могу представить себе всей грандиозности картины этого исключительного падения. Не видно отсюда с нашего наблюдательного пункта и признаков леса, все повалено и обожжено… И жутко становится, когда видишь десяти-двадцативершковых великанов, переломанных пополам, как тростник, с отброшенными на много метров к югу вершинами».

Л. Кулик предпринял вплоть до начала Великой Отечественной войны целую серию героических экспедиций, в ходе которых удалось определить место события, осуществить аэрофотосъемку, опросить свидетелей и построить базу для полевых исследований. Она носит название «избы Кулика», используется и по сию пору. Однако метеорит найден не был — на месте предполагаемого падения располагались болота. Потом началась война, Леонид Кулик погиб, и о тунгусском «метеорите» подзабыли.

Вновь обострил интерес к загадке писатель-фантаст Александр Казанцев, опубликовавший в 1946 году в журнале «Вокруг света» рассказ «Взрыв». Здесь он в художественной форме впервые высказал предположение о том, что тунгусский «метеорит» представлял собой не естественное космическое тело, а инопланетный корабль с атомным двигателем, по какой-то причине взорвавшимся при вхождении в атмосферу Земли. Как ни странно, но вымысел писателя вызвал бурную реакцию астрономов во главе с академиком В. Фесенковым и побудил их вступить в публичную дискуссию. На гребне этой полемики Комитет по метеоритам АН СССР решил еще раз вернуться к полевым работам в зоне катастрофы, чтобы подтвердить наличие метеоритного кратера и распыленного космического вещества и тем самым навсегда изгнать вредные фантазии.

Но поставить научную точку на этой истории не удалось. С гипотезой об атомном взрыве пришлось проститься — никаких признаков лучевой болезни у населения обнаружено не было. Но с чем тогда связан геомагнитный эффект? Экспедиция Академии наук 1958 года была вынуждена подтвердить версию Казанцева о надземном взрыве, поскольку ни кратера, ни остатков метеорита обнаружено не было. Это было что-то вроде мимолетного космического поцелуя, который заворожил немало исследователей.

Николай Васильев прожил две параллельные жизни. Первая была более длинной — родившийся в 1930 году в семье биологов мальчик-вундеркинд дошел до высот ученого-медика с мировым именем, звания академика и должности заместителя директора по науке НИИ онкологии в Томске, а потом НИИ микробиологии и иммунологии в Харькове. В круг его научных интересов входили микробиология, иммунология, онкология, эпидемиология. В числе первых Васильев начал изучать вопросы эволюции иммунитета, влияние на иммунную систему человека гелиогеографических факторов и техногенных экстремальных воздействий. В числе первых предположил, что ликвидация «классических» инфекций высвобождает в биосфере экологические ниши для новых возбудителей болезней.

В этой жизни все шло заведенным академическим порядком — с приоритетными исследованиями, многочисленными учениками, публикациями, монографиями, конференциями и орденом «Знак Почета».

Параллельно была прожита еще одна жизнь — в пространстве тунгусского феномена. Она была короче первой, поскольку рассказ о «космическом корабле», который потерпел катастрофу в глухой тунгусской тайге, Васильев услышал только в 1958 году, будучи уже ассистентом кафедры Томского медицинского института. Услышал и заболел грандиозной загадкой. С 1962 по 2001 годы, то есть до последних дней своей жизни, он был бессменным руководителем Комплексной самодеятельной экспедиции (КСЭ), которая стала уникальным междисциплинарным институтом на общественных началах сначала союзного, а потом и мирового сообщества исследователей тунгусского феномена.

Вероятно, не будь Васильева, тунгусские исследования были бы свернуты еще в 1962 году. После очередной экспедиции представители Комитета по метеоритам АН СССР официально заявили, что проблема однозначно решена — тунгусский «метеорит» был не метеоритом, а кометой, которая состояла в основном из льда и взорвалась в воздухе. Понятно, что ни кратера, ни осколков быть в таком случае и не должно. Лед просто испарился.

Но с этим выводом согласились далеко не все ученые. Возникшая коллизия была решена вполне демократическим путем. Несогласные с официальной точкой зрения получили возможность продолжать свои исследования, но на основе чистого энтузиазма. Все полномочия по дальнейшему проведению работ были переданы от Комитета по метеоритам АН СССР Комиссии по метеоритам и космической пыли Сибирского отделения АН СССР, которая, по инициативе Васильева, была образована на базе КСЭ.

С этих пор добровольные исследователи КСЭ взяли на себя ответственность за планирование и координацию проводимых в районе полевых работ. Работы велись по многим направлениям, дополняясь камеральными, компьютерными и полигонными модельными исследованиями. Ядро этого необычного НИИ находилось в Томске, а сотрудники жили и работали в самых разных городах Союза и даже за рубежом — в Италии, Великобритании, Германии, США. Десятки специалистов по зову души и без оплаты трудились над фрагментами небывалой для науки задачи — расшифровки следов тунгусской катастрофы. Среди них Г. Плеханов, В. Бронштэйн, В. Журавлев, Ю. Львов, Д. Демин, В. Черников, А. Бояркина, В. Ромейко, Ю. Кандыба, А. Золотов, Е. Колесников, Б. Бидюков и многие-многие другие.

Наверное, у читателя возник вопрос: что там можно было делать экспедициям целых сорок лет? Работы для добровольцев было более чем достаточно. Например, только на полевой период, то есть лето 1971 года, ученые запланировали: поиск мелкодисперсной составляющей тунгусского «метеорита» в торфяных залежах и в почвах, исследования возможных радиоактивных следов, палеомагнитная съемка, сбор материала по программе «Мутанты». Нужно было охватить разными видами мониторинга огромную территорию, сравнить полученные данные с фоновыми районами, организовать комплексные исследования, создать методы обобщения полученных данных. По мере работы одни направления исследований как бесперспективные закрывались, другие, многообещающие, развертывались.

Причем, нет, пожалуй, главы в тунгусской проблеме, которой бы Васильев не занимался сам. Библиография его публикаций по этой проблематике составляет более 120 наименований. Как вспоминают друзья, на Николая Владимировича были завязаны также все организационные нити, все контакты с отечественными и зарубежными специалистами и организациями. У этого человека был талант привлекать к работе все новых людей.

Изучение тунгусского феномена послужило мощным стимулом для решения задач в ряде смежных разделов науки — физики больших взрывов, космохимии, гидродинамики, экологии природных катастроф и других. А главное — в результате создано десять каталогов фактических материалов по всем направлениями работ — от вывала леса и поражения растительности до показания очевидцев катастрофы и элементно-изотропной аномалии. Законсервировав огромную исходную информацию о событии, эти труды служили и служат надежной основой для дальнейшей разработки проблемы, ограничивая возможность появления спекулятивных версий. Годы идут, и следы нежданного визита космического гостя постепенно размываются потоками времени и энтропии, силами биосферы и технической деятельности человека.

Тем не менее этот район остается уникальным природным полигоном события планетарного масштаба. На международной конференции «Космическая защита Земли-94», которая прошла в городе Снежинске Челябинской области на базе Российского федерального ядерного центра, тунгусская проблема была даже выделена в отдельную секцию. А в следующем году во многом благодаря усилиям Николая Васильева здесь был создан государственный заповедник «Тунгусский». Даже после переезда на Украину ученый не оставил пост заместителя директора заповедника по науке и занимал его до февраля 2001 года, до своего ухода из жизни.

В чем же состоит, говоря словами самого Васильева, «формула интриги» тунгусского феномена? Интриги, которая держала его и многих других исследователей в плену целых сорок лет?

Прежде всего, в том, что, по мнению ученого, он не имеет аналогов в числе других «столкновительных» эпизодов в истории цивилизации. Именно на этом примере человечество получило уникальную возможность поэтапно и всесторонне исследовать различные, в том числе экологические, последствия этого космического явления, которое относится к категории высоко опасных для жизни на Земле. И второе — «глобальный сценарий» феномена сложен и противоречив. Одни его черты свидетельствуют о падении железного метеорита, другие — каменного, третьи — более характерны для кометы и так далее и тому подобное. Васильев, как многие другие исследователи и поныне, считал, что разгадка редкого и грозного явления все-таки ускользнула из наших рук.

Может быть, у мировой науки пока нет средств для однозначного решения подобных проблем? Во всяком случае, на «турнире гигантов», состоявшемся в 1996 году на Международной конференции в Болонье, где скрестили копья ведущие сторонники двух главных гипотез — астероидной и кометной, обе стороны предъявили убедительные и порой, казалось бы, неотразимые аргументы, однако сделать выбор так и не удалось.

«Хотим мы этого или нет, — пишет Н. Васильев в своей книге, — но факты заставляют считаться с возможностью достаточно сложного сценария пролета и разрушения „метеорита“. Сценария, согласно которому, во-первых, тело по ходу пролета (на 20–25 градусов) изменило угол наклона, а также, возможно, азимут траектории, во-вторых, осуществило на высоте 5–8 километров энергетический сброс (взрыв), эквивалентный суммарной энергии от 500 до 2000 хиросимских атомных бомб, и, в-третьих, проследовало далее по продолжению траектории, претерпев нечто подобное рикошету и запечатлев в структуре вывала „передний“ след порожденной им баллистической волны или ее аналога».

«А как совместить, — спрашивает Николай Владимирович, — мгновенное воспламенение леса на площади, измеряемой сотнями квадратных километров, с тем, что прямо в эпицентре световой вспышки уцелели не только многочисленные ничем не экранированные живые деревья, причем не только лиственницы, но и чувствительные к термической травме ели и даже кедры? И чем вообще объясняется пестрота и мозаичность следов разрушений в центре катастрофы, на которую во все времена обращали внимание исследователи Тунгусского метеорита? Не означает ли это, что ТМ двигался по небаллистической траектории, а его „взрыв“ и порожденные „взрывом“ эффекты имели анизотропный характер?»

Что же все-таки взорвалось на Подкаменной Тунгуске ровно 95 лет назад — «метеор», комета, сгусток антивещества, плазмоид, артефакт, — точно неизвестно, зато гипотез насчитывается не один десяток и среди них есть весьма экзотические.

В уже упомянутом романе братьев Стругацких, например, все тот же герой Роман заявил: «Все эти кометы, метеориты из антивещества, самовзрывающиеся атомные корабли, всякие там космические облака и квантовые генераторы — это все слишком банально, а значит, далеко от истины… я всегда полагал, что корабль не могут найти на месте взрыва просто потому, что его там нет. Падение Тунгусского метеорита есть не посадка корабля, а его взлет».

Эта шутливая гипотеза, по-моему, ничем не хуже выдвинутой всерьез гипотезы, что 95 лет назад из недр таежного болота вырвался и воспламенился гигантский газовый пузырь.

…Чаще всего Васильев прилетал на вертолете, как правило, в своем цивильном костюме, с огромным портфелем, где у него лежала диссертация очередного ученика (для читки дома времени не хватало), и наскоро собранным рюкзаком. Он облачался в полевой костюм и располагался в избе с историческим названием «Куликовская». Когда он выходил к костру, на котором варилась пища, и садился на свободное место, то сразу же кто-то бросался искать ему ложку, миску. Иначе он, увлекшись разговором, мог и забыть, зачем пришел.

…Обычно, наладив работу и оставив кого-то вместо себя, он уходил в лабораторию. Лабораторный стационар — это маленький мир в тайге, где жила надежда — вот прямо сейчас найти долгожданный кусочек тунгусского «метеорита». Почти круглосуточно гудел движок, дающий энергию для муфельной печи и микроскопов. Трудились там день и ночь. И Васильев — со всеми на равных.

…За Васильевым, среди прочего, числилась и большая заслуга по откормке тунгусского гнуса. Глядя на его внушительную спину, одетую в тонкую хлопчатобумажную робу, покрытую сплошным слоем пауков или оводов, всякий тянулся к фотоаппарату, чтобы схватить этот впечатляющий кадр. Проводились соревнования, кто больше накроет этих тварей одним шлепком ладони. Новички обычно хватали 13–15 особей, рекорд составлял 42 штуки.

…Однажды мы втроем во главе с Николаем Владимировичем отправились в рекогносцировочный маршрут на гору Фаррингтон, поскольку с ее вершины открывался широкий обзор на панораму ближних сопок и болот. На горе сделали небольшой привал перед обратной дорогой и здесь услышали вдохновенную речь Васильева, посвященную необыкновенной красоте и своеобразию озера Чеко, на котором каждое лето селится пара лебедей. Она вызывала образ сказочного озера за дымкой дальних гор.

…Несмотря на весь свой академизм, Васильев всегда поддерживал и продвигал идеи, «не вписывающиеся» в традиционную научную парадигму: геомагнитный эффект, мутации, термолюминесценцию. В начале 90-х годов, когда «реформаторская тень» мрачно пала на КСЭ, экспедиции захлебнулись, а молодежь, бывшая резервом, рванула в коммерческие структуры, вышла одна из самых радикальный статей Васильева под названием «Парадоксы проблемы Тунгусского „метеорита“». Заканчивалась она так: «Так как окончательного решения вопроса о природе тунгусского феномена не найдено и необходимо признать, что многолетние попытки интерпретации его в рамках классической парадигмы пока не принесли решающего успеха, то представляется целесообразным рассмотрение и проверка альтернативных вариантов его объяснения».

Николай Владимирович как-то обмолвился, что само слово «Тунгуска» стало для него волшебным магнитом, ловушкой, которая манила сказочными обещаниями и песнями сирен о несбыточных вещах. И все-таки искания Васильева удивительным образом воплотились во вполне материальный космический объект. В 1990 году астроном Э. У. Элст из Европейской Южной обсерватории открыл в Солнечной системе новую малую планету, которая была названа им «Николайвасильев».

Событие, произошедшее ровно 95 лет назад, продолжает будоражить воображение и сейчас. Васильев даже беспокоился об опасности «замусоривания», неквалифицированной болтовни вокруг серьезной научной проблемы. Не знаю как насчет опасности, но забвение тунгусскому феномену явно не грозит. Кликните в Интернете поиск на термин «тунгусский метеорит» и вы увидите, что в информации легко утонуть. Из русскоязычных источников заинтересованному читателю можно посоветовать сайты www.tunguska.ru и www.hodka.ru.

А около семи лет назад у КСЭ даже появился младший брат. В России было зарегистрировано общественное научно-исследовательское объединение «Космопоиск», которое в нынешнем году приобрело статус международного. Энтузиасты организовали уже не одну экспедицию на места предполагаемого падения космических тел. На июнь намечена экспедиция в Иркутскую область — 25 сентября 2002 года американский спутник-шпион зафиксировал яркую вспышку в тайге, а местные охотники подтвердили, что видели поваленный лес. Что это? Может быть, младший брат тунгусского «метеорита»?

Харьков

Сергей Красиков Агорафобия как детская болезнь жанра «российская фантастика»

Посмотрев списки номинантов на очередную премию фантастики и не найдя там книжек, кои, по моему скромному мнению, имеют прямое отношение к жанру и представляются мне весьма достойными, я задумался: «А почему это именно так, а не иначе?»

Подумал еще, поговорил с умными и не очень людьми (спасибо им всем!) и решил: не пропадать же добру, дай я этот мыслительный процесс скомпоную в текст.

Вот так оно и вышло.

Сперва правила игры — мы не будем снобствовать и выдвигать следующие, весьма достойные, тезы:

«Чтобы говорить о литературе и понимать жанры, надо овладеть литературоведением во всей полноте, отличать герменевтику от катарсиса, ямб от хорея и таки понять, что я — профессионал, а вы — нет».

Или:

«Чтобы говорить о фантастике, надо прочитать не только учебник тартуского литературоведения, не только Дивова и Зайчика, но хотя бы знать творчество Эллисона, Ле Гуин, Балларда…»

Это неконструктивно, понты — не наш метод разговора. Это способ унизить собеседника, а не доказать собственную точку зрения.

Будем придерживаться конкретики — песенку про то, что «крутыми могут быть только яйца», включим как фон.

Мы даже не будем вспоминать колбасу по 2.20 и былое величие советской фантастики, якобы единственного свободного от соцреализма жанра, ибо совсем не хочется перечитывать то доброе и светлое, что дали нам Беляев и Палей, перейти к Казанцеву и Ефремову, Немцову и Щербакову.

Соцреализм сам по себе был революционным фантастическим приемом. Если кто не верит — пусть почитает его «классиков». Да, потом пришли Стругацкие, Абрам Терц, другие достойные писатели. Но советская фантастика в целом идеально вписывалась в партийную литературу.

Та же история и с наукой о книжках: за рамки официального литературоведения, политику которого определяли партия и правительство, выводилась литература. Неполитизированная наука была в СССР такой же редкостью, как неполитизированная литература. Статья Бродского об одном стихотворении Цветаевой стоила всего советского партийного литературоведения скопом.

Что же до заявлений вроде: «фантастика — не литература, соответственно, не стоит судить ее по литературным канонам» то таковые характерны вовсе не только для советской или российской реальности. Вот хотя бы недавно имевшая место дискуссия в «Locus-online». Кстати, стенания: «фантастика лучше литературы, передовее» — тоже там, см. высказывания Бенфорда. Но чудака Бенфорда ставят на место свои же собратья по цеху, у нас какому-нибудь Шмалько внимают с уважением, увы.

Когда соцреализм в одночасье кончился, ой как стали нужны тексты сделанные не по партийной мерке — от Стругацких до Яна Флеминга. Ни о какой эпохе интервенции речи идти не может. Скорее, то была эпоха, когда хотелось побыстрее наверстать упущенное, отнятое.

Затем ситуация выправилась, стали появляться свежие имена — как отечественные, так и зарубежные. От Хаецкой до Бэнкса. Рынок насытился однодневками, в моду вошла «серьезная» проза — Крусанов, Сорокин и т. п. Вернее, рынок создал ниши для литературы разного рода. И слава Богу.

А теперь о позиционировании писателей. Вы будете смеяться, но оно не имеет для фантастики никакого значения. Жанр, персонифицированный фэндомом (это мы — писатели, участники форумов, конференций, как бы критики и т. п.), увы, не вырос из пеленок. Не стоит говорить о его кризисе. Стоит говорить об инфантильности. Инфантильности и агорафобии жанра, т. е. инфантильности и агорафобии его апологетов ан масс. Именно об этом пишет Дивов, когда рассказывает о народном конкурсе фантастического рассказа «Рваная грелка», это имела в виду Лиза Симпсон, обращаясь к грелочникам «милые дети» и заявляя, что «демократия в литературе неизбежно ведет к пошлости». Агорафобия не позволяет включить в новые списки номинантов на жанровые премии Сорокина, Фрая, Липскерова и пр. Именно поэтому премии получат лучшие из допущенных к голосованию — Лукьяненко, Зайчик, Дивов, Лазарчук, Дяченки, Зорич, наконец… А жаль. Им бы не с Головачевым сражаться, а со взрослыми писателями. Планка снижается.

Глупые, по мнению большинства россиян, американцы догадались и дали премию Хьюго создательнице Гарри Поттера. Оно, может, не самое серьезное и изысканное произведение позапрошлого года, но яркое событие в литературе. И плевали американские фантасты, американский фэндом на то, как себя позиционирует автор: они считались с реальностью и были правы. У нас фэндом боится реальности. Вот в чем кризис, а вовсе не в том, что нету новых достойных произведений жанра.

Чем дольше жанр варится в собственном соку, тем привычнее лучшим его представителям оценивать качество собственной прозы по отношению к произведениям Бушкова и Никитина.

Чем дольше фантастика будет воспринимать себя в пределах того концепта, который сама же привила массе, т. е. концепта «литература для подростков», тем дольше она будет оставаться подобной литературой, тем дольше идеалом для нее будет профессиональная штамповка имени Генри Лайона Олди, где «Мифы народов мира» и переложены на доступный детям язык, а не Желязны, сумевший создать собственный миф, не Фрай, превративший реальность в «Энциклопедию мифов».

Ева Пунш Один раз — не Фантомас

БСЭ гласит, что «фантастика — это искусство воображать; разновидность жанра, исходной идейно-эстетической установкой которого является диктат воображения над реальностью, порождающий картину „чудесного мира“, противопоставленного обыденной действительности и привычным, бытовым представлениям о правдоподобии». Определение более чем смутное, особенно, если говорить о фантастике как кинематографическом жанре. Я могу заявить, что искусство вообще — это, в первую очередь, искусство воображать. И вряд ли вы мне сможете возразить.

По каким же признакам можно отнести кинофильм к фантастическому жанру? Определение «реализация несуществующего» звучит натянуто. Потому что позволяет свалить в одну кучу боевую фантастику, мистику, фильм ужасов, фильм-катастрофу, сказку, притчу, антиутопию, приключения и даже отдельные боевики (с обязательной для них приставкой «супер»). Действительно, ведь в голливудских блокбастерах с их горящими вертолетами, сверхчеловеками, супердетективами, стихийными бедствиями и проч. ситуации случаются просто фантастические.

И термин «научная фантастика» тоже не является всеобъемлющим. Условные края жанра расползаются и не дают вычленить определение.

Фантастический жанр — один из самых старинных в кинематографе. А точнее говоря, самый старинный из игровых.

Луи и Огюст Люмьеры, изобретатели кинематографа, на самом деле в качестве пробного шара создали кино документальное. «Прибытие поезда на вокзал Ла Сьота» и «Выход рабочих с завода Люмьер» — вот их первые ленты. «Движущаяся фотография» была далека от того волшебства, которое сейчас называется кинематографом. Продолжателями дела братьев Люмьер, их метода cinema verite (с лозунгом: «Кино — это правда 24 кадра в секунду») в игровом кинематографе являются разве что итальянские неореалисты, да и те уже отошли на покой.

Настоящее искусство началось тогда, когда за камеру взялся иллюзионист-фокусник Жорж Мельес. На ранних порах он занимался ерундой, подражая братьям Люмьер и сдирая у них сюжеты, но благодаря нелепой случайности — заело в аппарате пленку — Мельес оказался родоначальником первого в истории кино спецэффекта. Он изобрел стоп-кадр. Эта находка столь вдохновила Мельеса, что документальное кино было позабыто и бывший фокусник начал творить при помощи киноаппарата настоящие чудеса.

Зачем запечатлевать события, если их можно сочинять самому или даже предвосхищать? Так родилось игровое кино.

Мельес выдумывал фильмы-инсценировки, рассказывающие о реальных событиях — таких, как извержение вулкана Монпелье или взрыв крейсера «Мэн» (съемки велись на макетах). Он даже умудрился снять коронацию Эдуарда VII за несколько недель до ее свершения. В роли будущего монарха выступил мясник из соседней лавки.

Мельес изобрел не только стоп-кадр. Ему кинематограф обязан появлением декораций, трюковых съемок, замедленной и ускоренной киносъемки, специального освещения и прочего. Некоторые его находки до сих пор используются мастерами спецэффектов. В самом начале XX века Мельес умудрялся делать цветное кино, собственноручно раскрашивая тысячи и тысячи метров кинопленки (чем не спецэффект?). Сказки и приключения с феями, волшебниками, чудесами и стихийными бедствиями. И конечно же, фильмы ужасов и фантастика. Еще не был изобретен монтаж, не было даже понятия о крупном плане или движущейся камере — кино снималось с одной точки, но это было уже кино.

А самая знаменитая картина Мельеса «Путешествие на Луну» (1902 г.) и на сегодняшний день возглавляет различные списки ста лучших фантастических фильмов всех времен и народов. Из «Путешествия» (как русская литература из «Шинели») вышли все современные спецэффекты — начиная с медитаций Тима Бёртона, включая клипы Queen и заканчивая бутафорской луной в «Мулен Руж».

Но я не стану слишком углубляться в историю вопроса. Цель статьи — не исторические исследования, а всего лишь попытка разобраться с кинофантастикой нынешнего времени. Оставим бесспорное влияние на мировой кинематограф Фрица Ланга и Роберта Вине, это предмет разговора совсем иного уровня.

Достаточно лишь добавить, что ранняя фантастика тяготела к двум разновидностям жанра — фильм ужасов и детская сказка. На «ура» шли экранизации, различные вариации на тему «Дракулы», «Франкенштейна», «Мистера Джекила и доктора Хайда» (каждое из этих произведений экранизировалось не менее двух-трех десятков раз за всю историю кинематографа).

Долгое время фантастика, мистика, фильм ужасов и триллер совершали свой кинопуть рука об руку. Фильмы об ирреальном. Что-то страшненькое на заднем плане. Сосредоточие спецэффектов, неумеренная фантазия создателей, не ограничивающая себя никаким правдоподобием, и заигрывание с хрестоматийными страхами. Но если кинофантастика до сих пор еще эксплуатирует зрительский интерес к техническим новинкам, то триллер вместе с фильмом ужасов, обойдя девять кругов ада, минуя чистилище и рай, сошел на реалистичную колею. Чертово колесо замкнулось ободом привычных кинотрюков — дорожным набором фокусника-манипулятора.

Триллер — жанр, придуманный кинематографом, выросший из детектива и вывернувший его суть наизнанку, опрокинув понятие логики. Сам детектив в классической литературе пришел на смену умершей трагедии, но эта форма оказалась слишком умозрительна, философия школьного задачника по математике, предопределенность решения загадки, уверенность в наказании — от людей, но не от рока. Всесильный рок заодно с вездесущим хором был отправлен в запасник, возмездие приходило в облике полицейского пристава, небеса сложили с себя воспитательные и карающие функции, механизм воздаяния оказался ненужной игрушкой — все стало просто и предсказуемо.

Но ответный удар нанесли инфернальные персонифицированные чудовища. Они не возжелали уходить в небытие, сотни раз «восставали из зада», а в итоге сожрали и изжили самое себя, став привычными обоями в детской спальне.

Главный вампир сменил зловещее амплуа на роль романтичного комедианта, а Фредди Крюгер не смог даже повзрослеть и перерасти короткие штанишки своих жертв-школьников. Скорченной рожи оказалось недостаточно для настоящего страха, и кинематограф шагнул от клыкастых Дракул и камерного кабинета доктора Кали-гари ко Злу извечному, но обезличенному.

Медленный саспенс «Ребенка Розмари» хлопнул рифмованным выстрелом в «Экзорцисте». Зло, перестав укрываться масками с умильно-противными рожицами, становилось предельно ужасающим, и на помощь хрупкому коллективному бессознательному вновь были призваны «чужие» и «черные дыры» — с ними спокойнее, они нарисованные.

Но пострашнее любой буки в темном шкафу — с глазами, зубами и паленой шерстью — для каждого человека самым страшным оказывается только он сам. Именно туда, где расцветает этот пышный цветок истинного страха — на кушеточку доктора Фрейда, выстраиваются очереди наших современников, на сеансы гипноза и предельного откровения. Невидимое страшнее зримого, необъяснимое в себе пугает до смерти, посильнее любого изощренного соседа-маньяка. Картонно-компьютерного монстра или человека из плоти и крови можно придушить, сжечь, застрелить серебряной монетой, но чудовище, которое составляет часть тебя, неистребимо. Самое весомое, что принес финал XX века в отработанный мир хоррора и мистики, — это реализм и реалистичность. Когда холодно и отстраненно выводится научное объяснение такому явлению, как вампиризм, на основании, анализа крови одного из мифических персонажей. Когда всему несуществующему придается статус вероятного и под эту теорию подводится целая база доказательств. Реалистичность в сочетании с алогичностью, свойственной классическому триллеру, составляет дьявольскую смесь, взывает к самым затаенным страхам и лишает человечка убежища. Станция назначения кинематографического состава, главная тайна, открывшаяся современникам, — это маленькое полукружие ада у себя внутри. Рубеж веков принес новый взгляд на страшное, новое, как все хорошо избитое старое, — ад не существует вне человека, не существует внешнего Зла, как не существует и спасения — приходящего извне. «Домашних» чудовищ порождает исключительно наш собственный разум. Очарованные паранормальным, но скептически разуверившиеся в сказочных чудищах, мы незаметно для себя пустили их в собственную душу. Поток фильмов, закрывших апокалиптический бум рубежа веков — «Ведьма из Блэр», «Шестое чувство», «Заблудшие души», «Дом на холме призраков» и другие, — лишил человечество права уповать на спасение, которое придет со стороны, потому что вовне тебя не существует ничего — человек это рай и ад, созданные им самим. Терминатор тут не поможет. С фантастикой хоррор разошелся окончательно.

Вторая половина XX века привела к выкристаллизации сюжетов. Увеличивалось и дробилось количество жанров.

Кинофантастика переживает свой расцвет.

Можно опять-таки оговориться, что фантастика — это не жанр, а метод, и называть советским фантастическим фильмом экранизацию гоголевского «Вия», но — кому и кобыла невеста, — а мы сейчас говорим о другом.

Эра современного фантастического кинематографа, в том виде, в котором мы знаем его сейчас, началась в 1968 году — с представления Стэнли Кубриком «Космической одиссеи 2001». Там все было на месте — дальние миры и звездолеты, путешествие в будущее, нотка интеллектуальности и намек на пророчество.

Кино, повергшее за собой целый шквал признанных шедевров — «Планета обезьян» (1968), «Барбарелла» (1968), «Заводной апельсин» (1971), «Штамм Андромеда» (1971), «Парень и его пес» (1975), «Бегство Логана» (1976), «Человек, который упал на землю» (1976).

А в 1977 году случилась вторая кинореволюция в фантастическом жанре, вызвавшая новую «взрывную волну». В том году появилось сразу два значимых фильма, до сих пор задающих тон, — это «Звездные войны» Джорджа Лукаса и «Близкие контакты третьего рода» Стивена Спилберга. После них все пошло как по накатанному — «Чужой» и «Безумный Макс», «Терминатор» и «Назад в будущее» — никакой двусмысленности, все выдержано в рамках жанра, привлекает новизной и спецэффектами, с каждым годом набирающими крутость.

Первым осторожным звоночком оказался фильм 1982 года «Бегущий по лезвию бритвы» Ридли Скотта. Но любители жанра не особо встревожились. Эстетика киберпанка была не изучена и на первый взгляд опасности не представляла. Кто же тогда мог предположить, что «Матрица» отымеет всех нас?..

Тенденция под названием «Продолжение следует» назревала уже давно. Одна из самых больших проблем «большого Голливуда» — желание выжать деньги из любой пригодной идеи. Тем самым идея растаптывается, как старый сапог, и приходит в негодность. «Горец», превращенный в телесериал… «Секретные материалы»… «Назад в будущее» — 1, 2, 3, 4 и прочая, прочая, прочая…

Кинофантастика как началась в XX веке, так и опочила там же. Стоит снять воображаемую шляпу и отдать последний долг.

Финальным гвоздем в гроб фантастического жанра стал киберпанк братьев Вачовски «Матрица» (1999 г.). Нам был презентован холодный бездушный мир, где люди лишь батарейки в «главном» компьютере. Умопомрачительные эффекты, компьютерная эстетика, новейшие технологии стали последним словом в кинематографе XX века. Последним же словом этот фильм и остался. Ловушка захлопнулась. Матрица поймала мир. Человечество теперь просто обречено на перезагрузку одной и той же системы. Отныне и вовеки веков мы будем вынуждены существовать в заданной виртуальной реальности, лишь переходя с уровня на уровень, как в несложной компьютерной игре. Других вариантов не предвидится. Создатели «Матрицы-2» отменно пошутили, назвав свой сиквел именно «Перезагрузкой». Зрители обречены. Скоро, совсем скоро на наши экраны выйдет и третья «Матрица», с заманивающим названием «Революция», но вряд ли она поразит нас чем-то революционным.

Пародия и кинокомикс. Сиквелы, приквелы[3], аддоны[4], телесериалы и римейки[5] — вот удел кинофантастики XXI века. Обожаемый, классический, даже уже канонический Джордж Лукас сваял очередной приквел, и теперь черт ногу сломит в порядковой хронологии «Звездных войн», которых всего шесть. Все мало-мальски удачные проекты в дальнейшем повторяются. «Люди в черном-2» и «Люди Икс-2», «Парк Юрского периода-3». Мумии и пауки, звездные десанты и терминаторы — 2, 3, 4. Они приходят и уходят, перезагружаются и возвращаются. Римейки — не в смысле повтора, а в смысле обязательной вторичности. Беспомощность «Планеты обезьян» от шутника и хулигана Тима Бёртона может сравниться только с бесполезностью свеженького «Соляриса» Стивена Содерберга. Да, это вам не Андрей Тарковский с его оригинальным толкованием Лема. Вот весь фильм и пялишься на экран с этой мыслью: «Нет, не Тарковский!». Подспудно присутствующая в голливудском «Солярисе» тема клонирования наводит на мысль, что весь кинематограф XXI века не творцами снимается, а штампуется с какой-то «извечной матрицы» или почкованием делится.

Жанр опустился до уровня недорогой порнографии, где сюжет является невостребованной частью кинопроцесса. Зрелищность и многократное повторение все более навороченных эффектов — вот и все, что предлагают сегодняшние творцы. Сюжет не важен. Сценарий не сложнее описания компьютерной игры. И какая разница — кто так красиво бегает по стенам — терминатор, живой человек, радиоактивный дождь или невидимая матрица. Сюжет сводится к примитиву — существуют силы зла и силы добра. Они должны встретиться, подраться — и добро обязательно победит. Вариации таких схем скупы и однообразны, только ширится набор масок для центральных персонажей. Этот умеет летать, а этот не боится пуль, этот прилетел с иной планеты, а этот спустился с гор.

И если второй «Терминатор» Джеймса Камерона образца 1991 года претендовал на некую философичность и носил подзаголовок «Судный день», обещая апокалипсис, то сегодняшний — третий «Терминатор» Джонатана Мостоу — это всего лишь «Бунт машин». Нашли чем удивить — восстанием механизмов нам еще Карел Чапек грозил почти сотню лет назад. Ну и антагониста главному герою в этот раз предоставили «оригинального» — киборг-девицу.

Апокалипсис отсрочили. Рубеж веков и тысячелетий перейден — Судным днем сейчас не напугаешь и самого богобоязненного обывателя.

Отмерла и космогоническая функция фантастики. Тема мироустройства тоже себя исчерпала. Нам один раз объяснили про матрицу — ну и хватит. Режиссеры-фантасты уподобились Шахразаде — главное в процессе съемок не выговориться до конца, застолбить себе хлебный участок для следующего проекта.

Стоит оставить в стороне и побочную ветвь кинофантастики, наиболее ярко представленную новозеландским режиссером Питером Джексоном и носящую отдельную фамилию — фэнтези.

Что нам все «Властелины колец», ежели их снимают поточными партиями, и в лучшем случае они служат иллюстрированным рядом для культовых книг Толкиена. Кино по принципу диафильма.

Не спасет современный кинематограф и экранизация саги про малолетнего волшебника Гарри Поттера. Комикс уже не вытянуть на уровень высокого искусства, эти времена остались далеко позади.

Можно оставить в покое и фильмы, в основу которых легли компьютерные игры. Лара Крофт находится ближе к киберсексу, нежели к киберпанку.

Единственный фильм, выбивающийся из ряда клонированных штампов (или штампованных клонов, ежели будет угодно), но не выходящий за рамки мэйнстрима, это «Искусственный интеллект» Стивена Спилберга (2001). Профессиональный нагнетатель ужаса при помощи компьютерных спецэффектов решил создать очередную антиутопию, опираясь на идею божественного Стэнли Кубрика. Искусственная трагедия искусственного разума. Сказка по мотивам «Пиноккио», лишенная какого-либо чуда или миракля, зато начиненная зрелищными картинками. Такая современная протестантская сказка — механический балет механических кукол, не более того. История чувствующего робота — что может быть более философским? И более безжизненным… Фильм и смотрится как прощание с фантастической темой. Каждый творец спешит поставить свою жирную точку в большом искусстве и отправиться штамповать поделки.

В отечественном кино с фантастическим жанром дела обстоят куда хуже, чем в большом и богатом Голливуде. Хотя изначальный почин был выполнен на высоком уровне и горизонты открывались вплоть до Марса, куда и американцы по тем временам не долетали.

Одним из шедевров раннего советского кинематографа стала лента Якова Протазанова «Аэлита» (1924), также входящая в список ста лучших фантастических фильмов. Но потом на несколько десятков лет наши кинодеятели оставили «неблагонадежный» жанр в покое. Соцреализм достаточно прочно застолбил экранное пространство. Рассуждать на тему — являются ли детские сказки Роу и Птушко вариантом фантастического кино — я не берусь, так нетрудно докатиться и до объявления Буратино нашим советским Терминатором, только маленьким и деревянным.

Стреляли мы в «фантастическую» мишень редко, зато метко, и преимущественно используя литературные первоисточники. Мощным выстрелом, резонирующим с началом космической эпохи, стала «Туманность Андромеды» — как книга Ивана Ефремова (1957), так и фильм, снятый спустя 10 лет. Далее, экранизация все того же Алексея Толстого — «Гиперболоид инженера Гарина» (1964), а также экранизации Александра Беляева — «Человек-амфибия» (1961), «Завещание профессора Доуэля» (1984) и «Остров погибших кораблей» (1987).

Конец 70-х — начало 80-х: время царствования на экранах Ричарда Викторова — «Москва — Кассиопея» (1974), «Отроки во Вселенной» (1974) и, разумеется, «Через тернии к звездам» (1980), но об этом фильме речь пойдет чуть позже.

Советская кинофантастика подарила миру и такие значимые картины Андрея Тарковского, как «Солярис» (1972) и «Сталкер» (1979). Однако тяготение нашего главного киногения к философской притче мешает с полной уверенностью отнести две эти экранизации к жанру чистой фантастики. То же можно сказать и о фильме Александра Сокурова «Дни затмения» (1988).

Вообще надо отметить, что Стругацким сильно «повезло» с экранизациями. Или за их произведения брались режиссеры вовсе слабые, как Григорий Кроминов («Отель „У погибшего альпиниста“» — 1979), Аркадий Сиренко («Искушение Б.», 1990) и снимавший на студии им. Довженко немецкий режиссер Петер Фляйшман («Трудно быть богом», 1989), не говоря уже о новогоднем телекапустнике «Чародеи» (Константин Бромберг, 1982).

Или же наоборот, экранизировать Стругацких брались мэтры отечественного кинематографа, которым ни книга, ни сценарий не указ, которые снимают кино только для себя и только о себе.

Что получится из кинофильма по роману «Трудно быть богом», съемками которого третий год увлечен еще один киномонстр Алексей Герман, сказать сложно, по крайней мере, название уже преобразилось — будущий фильм называется «Что сказал табачник с Табачной улицы».

Повторюсь, что притчевые картины киногениев можно отнести к фантастическому жанру только условно. Не найти там ни «космической» атрибутики, радующей глаз, ни комично-маскарадных пришельцев, ни всевозможных технических ляпов, так веселящих въедливую публику.

Зато бластеров и звездолетов, роботов и биомассы было хоть отбавляй в картинах Ричарда Викторова, фильмы которого уже назывались. И не случайно последней премьерой отечественной кинофантастики стала обновленная версия все тех же «Терний».

Обидно, но нынешние режиссеры даже не пытаются снимать фантастику своими собственными руками, изобретать велосипед, гоняться за несуществующим. Зачем, ведь имеются классические образцы, слегка полинявшие, слегка запылившиеся — их можно найти, поскрести, подчистить-подлатать — и вот вам — на-те! — наше новое кино. Мы даже на римейк не замахиваемся. Все компьютерные эффекты и технологии используем по максимуму — тут красочку подновить, тут вспышечку поярче сделать.

При громогласных обещаниях «возобновленного шедевра» зрителей все же постигло разочарование. «Через тернии к звездам» — фильм, который воспринимался как мрачноватое пророчество и был заподозрен в намеке на войну в Афганистане, этот фильм к XXI веку устарел до невозможности. Новым монтажом и звуком ситуацию не исправить. Социалистический пафос не выкинуть, смешные треугольные молочные пакеты времен нашего детства не спрятать и за продукцию XXIII века их не выдать.

Фантастика — удовольствие дорогое, не для отечественной киноиндустрии последних лет. На бюджет, равный одному простенькому голливудскому боевику, мы могли бы снять десятка полтора кинолент. Могли бы, но и тех не снимаем.

И лучшей, на мой взгляд, фантастикой российского производства стали детские телесериалы (такие, к примеру, как «Гостья из будущего», экранизации Жюль Верна и «Приключения Электроника») или мультипликационные фильмы. Лучше мы уже вряд ли когда-нибудь снимем. Жанр исчерпал себя.

Страницу кинофантастики прошу считать закрытой.