Похождения нелегала

29

Следователь долго смотрел на меня с брезгливой миной, как на мерзкое насекомое, а потом сказал:

— Ну, выродок, истребил девчонку? Помоги следствию, расскажи хоть, куда тело девал.

Что я мог ему на это ответить?

Только теперь до меня дошло: меня обвиняют в сексуальном маньячестве и считают это почти доказанным.

Положение мое было ужасно.

Я не имел права даже на классическую фразу: буду отвечать на вопросы только в присутствии своего адвоката.

Что я мог поведать своему адвокату?

Рассказать ему всю правду означало очутиться в психушке: кто бы мне поверил?

Доказать, что я действительно не лгу, — значит, провести остаток дней под колпаком в каком-нибудь закрытом НИИ министерства внутренних дел.

Так и так на мне висела мокруха, в лучшем случае убийство по неосторожности.

А вообще-то в моих рассказах никто не нуждался, от меня ждали только признания. И, естественно, указаний, где тело. Но откуда мне знать, где оно, бедное крохотное тельце моей любимой?

Поэтому на все вопросы я отвечал обреченным молчанием, лишь укрепляя следователя в убеждении, что он имеет дело с настоящим тупым маньяком.

Нет, меня не били на допросах, считая, видимо, это излишним или преждевременным: должно быть, я был похож на раскаявшегося грешника, который постепенно дозревает и сам вот-вот расколется.

— Устроить тебе очную ставку с отцом Нины Георгиевны? — спросил следователь.

— Спасибо, не надо, — ответил я.

Ответ мой привел допытчика в ярость.

— Жить, значит, хочется! Ах ты, гниль человеческая. А вот возьму да и сделаю очную ставку. Полковник прямо рвется с тобой побеседовать. Дайте, говорит, я хоть яйцы ему вырву, глаза повыдавливаю и выпущу кишки, а всем остальным пускай занимается правосудие. Как тебе нравится такая перспектива?

Что я мог на это сказать? Вопрос являлся чисто риторическим и ответа не требовал.

— Будь моя воля, — продолжал следователь, — я бы таких, как ты, отдавал родственникам жертв на разборку. Пусть на части раздирают, усыновляют, кастрируют, делают что угодно. То-то была бы лафа. И смертную казнь можно было бы отменить, и осиротевшим людям хоть какое-то развлечение. Согласен ты со мной или нет?

Я молчал.

— Ну, будешь говорить, куда тело заховал?

Я безмолвствовал.

— Ах, вот, значит, как! — рассвирепел мой мучитель. — Безумству храбрых поем мы песню. Хорошо, профессор, я доставлю вам удовольствие увидеть, что мир состоит не только из университетских аудиторий. Мы вас, знаете ли, посадим в общую камеру: там таких, как вы, топят в параше либо забивают ногами насмерть.

30

И меня отвели в просторную, как школьный класс, комнату, где на каждый квадратный метр приходилось полтора арестанта.

Вы не задумывались, совместимы ли холод и духота?

Так вот, они совместимы.

— Принимайте сексманьяка! — крикнул мой сопровождающий и втолкнул меня в туманную смердевшую кислыми тряпками тесноту.

Камера недовольно загудела:

— Куда еще-то одного? И так по очереди спим! Маньяков держат в одиночках!

Из сумрака ко мне подошел тощий маленький мужичок.

— Ну, что, золотой-яхонтовый? — спросил, ерничая и кривляясь. — Кого насилуем, кого убиваем?

— Никого, — ответил я. — Честное слово.

Мужичок заглянул снизу вверх мне в лицо, постоял, склонив к плечу голову, потом повернулся, обвел сокамерников взглядом и внятно сказал:

— Чтоб никто пальцем его не тронул.

И вернулся на свое место.

31

В ту же ночь я ушел.

Вряд ли все сорок пять человек спали: лежачих мест действительно не хватало. Кто подремывал сидя на корточках, кто стоял, прислонившись спиною к стене.

На глазах у неспящих я дисминуизировался, перелез металлический порожек и через просторную щель вышел в коридор. Народ безмолвствовал: никто из арестантов даже не охнул.

Но покинуть камеру — это только полдела, надо еще выйти за пределы СИЗО.

Поверьте, это было непросто.

Охрана спохватилась утром, когда я отшагал первые десять тысяч шагов по бугристому бетонному полу, среди множества окурков и прочей тюремной дряни.

О, какая поднялась суета: беготня, крики, клацанье затворов. Меня чуть не затоптали в коридоре. Хорошо, что там были щелястые плинтуса.

Пустили собаку, она побежала прямо ко мне, клацая когтями, тыкаясь в плинтус слюнявым носом.

Третья собака из сказки «Огниво». Пасть — пещера сталактитов, зловонное дыхание, желтые глаза, каждый с театральную люстру, и этот жуткий ноздреватый язык.

Я представил, что будет, если она меня просто слизнет, и забился в свою щель как можно глубже.

Но тут собака отпрянула, присела на задние лапы, заскулила и завертелась волчком.

Собаковод дал псине пинка («Ты что, Мухтар, взбесился? Вперед, тебе говорят!») и буквально силой поволок к выходу.

Мухтар бежал, поджав хвост, оглядываясь и по-щенячьи визжа.

Эти люди искали меня на улице, они просто не предполагали, что до выхода мне шагать и шагать. Потом спускаться по ступенькам, общим числом двенадцать, каждая — отвесная скала высотою с многоэтажный дом, а я ведь не альпинист.

А потом еще по двору, по грязному слегка подмерзшему снегу. Пешая прогулка по ледяным торосам северной Аляски в сравнении с этим моим походом показалась бы приятным развлечением.

Я шел на волю целый день.

Только к вечеру в темном углу за мусорными баками я вернулся в нормальные размеры — и обнаружил себя в подворотне соседнего дома, в том же квартале.

32

На квартиру свою возвращаться мне было нельзя, на работе появляться тоже.

Ко всему прочему, у меня с собой не было решительно никаких документов и денег. Да что там деньги: отобрали часы и даже брючный ремень.

Между тем мне срочно нужно было обновить одежду и изменить внешность: сбрить усы, например (я со студенческих лет ради поддержания своей репутации носил циничные усы и наглые бакенбарды).

Вот в таких обстоятельствах той же ночью я и совершил свою первую магазинную кражу.

Выбрав одноэтажный универмаг (именно одноэтажный, памятуя о мучительных тюремных ступеньках), я проник в торговый зал, подобрал себе полный прикид, теплую куртку, электробритву, тут же и побрился.

В кассе кафетерия нашел немного денег. Перекусывать, однако, там не стал, хоть и очень хотелось: интуиция подсказывала мне, что это было бы серьезной ошибкой.

Делал я всё это машинально, сам порою удивляясь криминальной логике собственных действий.

Старый свой костюм, к примеру, я дисминуизировал и спустил в унитаз кафетерия.

То же самое проделал с некоторым количеством товара — джинсовой одежды, дорогих костюмов и обуви: необходимо было создать впечатление, что здесь работали по-крупному, а не просто переодевались.

Среди груды ковров я позволил себе поспать — естественно, держа под боком будильник из часового отдела.

Который потом поставил на место.

Разбудили меня, однако, не часы, а охранники.

Ни с того, ни с сего тройка амбалов в пятнистых комбинезонах с короткоствольными автоматами наперевес вошла в центральный вестибюль.

Постояли, поводя стволами направо-налево, потом кто-то из них громко пёрнул, и, засмеявшись, они ушли.

Минут через десять один вернулся и, рыская, пробежал по главному залу. Развернулся, схватил пару носков и тоже ушел.

На рассвете я покинул гостеприимный универмаг и влился в миллионную армию ходоков по столице.

33

Мне, собственно, теперь ничто не угрожало — кроме неожиданной проверки документов в метро.

Вот почему я предпочитал перемещаться либо пешим ходом, либо на автобусах и троллейбусах. Благо билетная книжечка чудом сохранилась.

Вы спросите: а куда я, собственно, перемещался? Да и зачем? Не потеряла ли жизнь моя всякий смысл после утраты великой любви, доброго имени, службы, семьи и жилья?

Я отвечу так: даже пни продолжают жить, господа.

Все датчики моей связи с социальной средой были отключены либо просто оборваны, кроме одного: во мне пульсировало чувство огромной, непоправимой вины.

Я обязан был как-то искупить эту вину, сделать что-то особое, доброе — в память о своей любимой.

Увековечить ее горькую память.

Применить свой погибельный для Ниночки дар на какое-то большое и хорошее дело.

Чем конкретно увековечить, как применить — я не знал и даже не думал: просто жил механически в ожидании, когда нужную мысль подскажет сама текущая жизнь.

34

После долгих блужданий по городу я выбрал себе базовый район обитания: возле станции метро «Бауманская» поселился в подъезде девятиэтажного дома — среди таких же, как я, беспаспортных бомжей.

Все лестничные площадки этого дома были загажены и завалены тряпичными бомжовыми гнездами.

Жильцы по лестнице ходить брезговали и боялись, ездили на лифтах, а когда оба лифта выходили из строя — сидели дома и обзванивали ремонтников.

Надо сказать, что бездомные приняли меня как своего: выделили угол на площадке пятого этажа, подстилку из старого ватника, угостили водкой, поделились едой.

Был там старичок-аккордеонист (по его словам, отец знаменитой эстрадной артистки), ночевал дезертир из стройбата, еще бывший директор дома культуры (так, по крайней мере, он говорил), двое беспризорных подростков, провинциальный журналист.

Питались чем попало, доходило и до помоек, но у меня уже через пару дней проблем с питанием не было.

Равно как и с одеждой, и с деньгами, и с горячей ванной, о которой мечтает любой, даже самый заскорузлый бомж.

Да и ночевал я на площадке лишь изредка, чтобы не порывать, как говорится, связь со своим теперешним классом.

Как я устраивался? Думаю, это не требует комментариев.

Все московские квартиры были для меня открыты.

С небольшой поправкой: все, но не в этом подъезде на «Бауманской». Здесь я своим даром не пользовался.

Не живи, где живешь.

Днем, как и мои товарищи по несчастью, я слонялся по городу, к вечеру ехал на Профсоюзную, в тот район, который некогда называли царскими домами.

Там я высматривал квартиру с темными окнами, остальное, как говорится, дело техники.

Эти новорусские — их большими домоседами не назовешь. Ночевать в родных стенах им боязно — или тоскливо.

Тоже следуют правилу: не живи, где живешь.

То они на Канарах, то в ночном казино, то в гостях, то на загородных дачах.

Двери у них у всех, разумеется, бронированные, да только мне это не помеха. Смысл бронированной двери в том, чтоб ее нельзя было вышибить даже бомбой: ставят наспех целый блок, а вокруг косяка — щели в палец, стоит только отогнуть кожаную обивку.

Я проходил в квартиру, как нож сквозь масло.

Риска напугать спящего ребенка практически не было: у новорусских очень редко рождаются дети.

Кошек они, как и я, ненавидят.

Вот собак действительно держат, но собаки в таких домах совершенно безумные от одиночества, при малейшем шорохе они так воют и кидаются на дверь, что не ошибешься.

Короче, я входил в пустую квартиру, принимал ванну, переодевался, устраивал себе ночной пир… холодильники и бары у них, как вы понимаете, не пустуют.

Кейфовал, смотрел видео, наслаждался дорогими напитками, кимарил время от времени, избегая глубокого сна, а ближе к утру уходил досыпать в скверик.

Предыдущую одежду дисминуизировал и где-нибудь по дороге бросал в мусорный бак.

Прихватывал ли что-нибудь на добрую память? Деньги — да, украшения — ни под каким видом. Чтоб не оставлять никаких следов.

По прошествии времени я разжился настолько, что позволил себе сделать паспорт, самый настоящий, с московской пропиской, только не по моему адресу и на другую фамилию, которую, полагаю, нет надобности здесь называть.

Загранпаспортом я тоже на всякий случай обзавелся.

Документы дали мне возможность беспроблемно менять валюту, ночевать в хороших гостиницах, и теперь в «царские дома» я наведывался только за деньгами.

Если вы думаете, что новорусские держат деньги исключительно в банке, то вы глубоко ошибаетесь. Их квартиры завалены наличкой. В серванте, в баре, просто на столе — всюду пачки несчитанных денег, все валюты мира, включая мозамбикские метикалы.

Но, сколько веревочку ни вить, а концу непременно быть.

Так и случилось.

35

Я облюбовал квартиру, в которую, по всем признакам, давно уже не ступала нога человека.

Нормальное жилье трудящейся грабительской семьи: три холла, три туалета, две ванных, гостиная с эркером, кабинет тоже с эркером, две спальни (одна с гардеробной комнатой), два просторных чулана, кухня смежная со столовой — и еще комната для гостей.

Всё обставлено дорогой финской мебелью — за исключением гостевой, где меблировка на уровне скромного провинциального отеля.

Этим комфортом наслаждалось, однако же, какое-то одичалое пустодомное быдло.

На стенах кисея паутины, в углах хлопья пыли, под столами засохлые крошки предыдущей еды, зеркала захватаны сальными руками, постельного белья вовсе нет, ванные и раковины загажены до такой степени, что к ним страшно даже приблизиться, углы мебели во вмятинах и отбоинах, на горизонтальных поверхностях — круглые липкие следы от бутылок и стаканов.

Ни единой книги во всей квартире — кроме валявшейся на кухонном подоконнике брошюры «Как стать миллионером», но и та, похоже, использовалась лишь для того, чтобы на ее страницах разделывать кильку.

Присутствия женщины вовсе не ощущалось — если не считать огромной коллекции видеокассет с самой изуверской порнухой, где женщину только что не выворачивали наизнанку, как овчинный тулуп.

Правда, богатый мужской гардероб (на южноамериканские вкусы) — и роскошная коллекция напитков.

Украшением гостиной была большая хрустальная ваза, до половины наполненная центами, песетами, пфеннигами, пенсами и лирами.

Металлические деньги в Москве трудно обменивать, это известно даже ежу.

36

В одну прекрасную ночь, когда я, сидя в шлафроке в глубоком кресле, смотрел телевизор и потягивал дорогой коньячок, тяжелая рука легла мне на плечо, и грубый голос сказал:

— Выследил я тебя, сука.

Я вскочил — и глаз мой заискрился от сильного удара в скулу.

Рухнув на пол, я приподнялся на локтях — надо мною стояли трое джентльменов в черных длинных пальто.

Я готов был к дальнейшим побоям, но хозяин (в отличие от двоих других, пальто на нем было тонкокожаное, пиджак ультрафиолетового цвета, на груди золотая камергерская цепь) — хозяин успокоил меня:

— Больше бить не будем, если честно расскажешь, как вошел. Мне эти запоры слишком дорого обошлись, чтоб всякая шантрапа их ногтем открывала.

Я попробовал было сплести байку насчет того, что дверь была вообще не захлопнута, но этот номер не снискал аплодисментов.

— Включи утюг, Вовик, — скомандовал камергер.

Я понял, что мне придется открыть этим страшным людям всю правду — или хотя бы часть ее, иначе они прибегнут к пыткам.

Что оставалось делать? Это ж была не милиция.

А я, между прочим, не переношу физической боли.

37

В общем, я рассказал им о своих способностях.

Они, естественно, не поверили.

Телохранители дружно меня оборжали, хозяин же, напротив, пришел в неистовство и сгоряча выбил мне зуб.

Пришлось продемонстрировать им всё.

Надо было видеть широкие морды этих амбалов, когда я вернулся в нормальное состояние.

— Во, блин, рапсодия, — сказал Вовик и стал визгливо смеяться.

Другой побледнел, прошептал «Господи, на всё воля твоя» и широко, истово перекрестился.

Камергер стоял молча и жевал сигарету.

Потом он потребовал, чтобы я повторил фокус еще раз.

Памятуя о мальчике-с-пальчике, я гордо отказался, но, когда принесли утюг, вынужден был подчиниться.

Мои опасения не лишены были оснований.

Как только я дисминуизировался, мерзавцы отловили меня и стали запихивать в горлышко пустой бутылки.

Я сопротивлялся, как мог, и это им не удалось.

Тогда меня бросили в стеклянную широкогорлую банку из-под импортной брынзы. В ней мерзко воняло.

К тому же на дне банки оставался слой зеленого масла, я сразу пропитался этим маслом, как шпрот.

Там, под крышкой с защелкой, я и провел в общей сложности почти двое суток.

Вы скажете: подумаешь, Бастилия, стеклянная банка, можно разбить ее изнутри.

Увы. Я несколько раз пробовал увеличиться, но, как только голова моя поднималась до крышки, начинались нежелательные деформации черепа и позвоночника, и я вынужден был это дело прекратить.

Может ли человечек высотой в пятнадцать сантиметров разбить локтями толстое стекло?

Я мог бы, увеличившись, раскачать и опрокинуть банку — в расчете на то, что она упадет на пол и разобьется.

Но один из шестерок, тот самый, кто разбирался в классической музыке и откликался на имя «Вовик», непрерывно дежурил рядом и не спускал с меня глаз.

Когда я делал очередную попытку раскрепоститься, Вовик поднимал тревогу:

— Сергей Сергеич, он опять растет!

— Залью кипятком! Пастеризую гада! — орал из другой комнаты камергер, и я не сомневался: этот — пастеризует без малейших колебаний.

Мерзавцы не забывали меня подкормить, бросая, как рыбке в аквариум, хлебные крошки.

А Вовик развлекал меня тем, что время от времени нагнетал в мою банку табачный дым, и при этом гнусно смеялся.

38

Просить этих людей отпустить меня на свободу было бессмысленно: камергер не сомневался в том, что я являюсь его полной и безраздельной собственностью на все времена.

Можно сказать даже так, что, воспользовавшись ситуацией, Сергей Сергеич приватизировал меня на новорусский манер — и теперь соображал, какую из этой новой собственности можно извлечь пользу.

Именно этот вопрос он и обсуждал со своим верующим подручным, запершись у себя в кабинете.

Умственным способностям Вовика камергер, по-видимому, не доверял, а больше советоваться ему было не с кем.

Витёк (так звали верующего), не мудрствуя лукаво, предлагал продать меня за десять миллионов японцам и слинять на Багамы.

— У меня кореш в «Мицубиси» охранником. Если поторговаться, то и двадцать миллионов дадут. Японцы — они такие диковины любят.

— И будут заколачивать на этом миллиарды, — отвечал хозяин.

— Так всё равно же подохнет, — возражал Витёк, — ему, небось, кормежка специальная нужна. Подохнет — или сбежит.

Об остроте слуха дисминуизированного они, естественно, не подозревали и обсуждали все эти дела открытым текстом: даже толстые стенки моей прозрачной тюрьмы не мешали мне слышать всё, о чем говорят в кабинете.

Я твердо знал, что рано или поздно они остановятся на ограблении банков: идея, что говорится, напрашивалась.

Так оно и случилось — с той только разницей, что на первый раз они решили пошерстить с моей помощью одну дружественную фирму.

Устроить, так сказать, генеральную репетицию будущих ограблений века.

В отличие от банков, это был почти верняк: с фирмой «Феникс» Сергей Сергеич когда-то зачинал общее дело и знал о ней больше, чем полагается в деловом мире.

39

Мучители мои долго ломали голову, как предотвратить возможный саботаж их грабительских дел: ведь мне ничего не стоило затаиться внутри донорского, так сказать, офиса и, никому не открывая, просто дождаться утра.

Сперва предполагалось привязать к моей ноге рыболовную леску — с тем, чтобы вытащить меня, как рыбку из пруда, если я стану действовать не по сценарию.

Но кто помешает мне эту леску отвязать?

Проще всего было договориться со мной на добровольной основе, но для этого нужен иной менталитет.

Эти мерзавцы на удивление быстро освоились с мыслью о том, что я у них в руках, а потому стану работать на них из страха.

— Если что, мы тебя скормим крысам.

Для подкрепления своих угроз не поленились даже отловить в подвале здоровенную рыжую крысу с красными глазами.

Когда нас показали друг другу, крыса забилась в истерике — то ли от ужаса, то ли от желания до меня добраться.

Жора держал ее за шкирку, а она хватала мою банку зубами и пронзительно визжала.

Врагу не пожелал бы увидеть такое даже во сне.

Тогда-то я и дал себе слово при первом же удобном случае обзавестись пистолетом.

Моя реакция на крысу бандюгам понравилась, они хотели даже взять ее на ограбление — просто для полноты кайфа.

Но вскоре крыса им надоела: она норовила удрать и вообще требовала к себе слишком много внимания.

И несчастную тварь выбросили в окно.

40

После долгих размышлений ребята сумели-таки решить проблему контроля, причем довольно остроумно.

Меня любезно выпустили из банки, позволили увеличиться, принять душ (конечно же, в присутствии Вовика) и переодеться в своё.

Когда я привел себя в порядок, хозяин усадил меня за стол, налил мне коньяку и предложил проглотить некую металлическую фитюльку размером с пуговицу, сказав, что это радиоуправляемое взрывное устройство: на куски оно разнести меня не может, но разворотит кишки, как турку, посаженному на кол.

Мне было известно, что Сергей Сергеич блефует и что мне дают проглотить всего лишь звучащий брелок для ключей.

Для виду посопротивлявшись и дождавшись очередных угроз, я выполнил то, что от меня требовалось.

Убедительности ради хозяин со словами «Внимание, пуск» нажал карманный пультик, и, когда в животе у меня запищало, я разыграл дикую панику со спазмами рвоты.

Сказать по правде, мне было действительно страшно.

Удовлетворившись этим маленьким спектаклем, камергер объяснил мне, в чем заключаются мои обязанности.

План, разработанный бандитами, был по-детски прост: ночью меня запускают в контору «Феникс», я отключаю сигнализацию и открываю соучастникам дверь.

— Да, но я понятия не имею, как отключать сигнализацию! — возмутился я.

— Меньше пены, — урезонил меня камергер. — Витёк тебе всё растолкует. Он сам ее ставил.

— Так, может, у вас есть и ключи от сейфа? — спросил я.

— А зачем тебе это знать? — нахмурился камергер.

— Для пользы дела. Если есть, вам совершенно незачем заходить в контору и оставлять там следы. Я сам всё сделаю и выйду через щель.

— А деньги? Тоже через щель?

Бедняга ничего не знал о контактной дисминуизации.

То, что моя одежда уменьшалась вместе со мной, было для него чем-то само собой разумеющимся.

Когда я раскрыл ему эту тайну, он долго сидел в размышлениях и мучительно соображал.

Потом лицо его прояснилось.

— Японский бог! — восхищенно проговорил он. — Это ж какие пириспективы!

— И еще один вопрос, — сказал я. — Деньги-то в сейфе будут? Или так, тренировочный заезд?

— Ну, уж об этом мы позаботимся, — заверил меня камергер. — Битком набьют.

— Тогда условие: половина моя.

— Чего-чего? — насмешливо переспросил камергер. — Ах ты, мормышка поганая. Да зачем тебе деньги? Будешь жить у нас в тепле, в удобстве, на всем готовеньком…

— Половина моя, — повторил я. — За спасибо работать не стану. Ищите дурака.

— А кишки разорву? — пригрозил камергер.

— Валяйте, рвите, — разрешил я. — Всё равно это не жизнь.

Знаете, какую ошибку они допустили?

Им бы не спешить и вместо фальшивой мини-бомбы для моей утробы изготовить настоящую.

При моей, естественно, помощи.

Вот тогда бы я действительно оказался у них в руках.

Но им уж очень не терпелось использовать открывшуюся возможность, не откладывая ее в долгий ящик.

Поразмыслив, Сергей Сергеич предложил мне работать из пяти процентов. Я согласился на сорок.

— Ладно, пусть двадцать пять, — сказал наконец камергер. — При условии: жить будешь в баночке. Мы тебе туда чего-нибудь постелим.

Я потребовал, чтобы банку как следует вымыли, и Вовику было дано соответствующее указание.

Маленькая победа, но, увы, единственная. Больше мерзавцы ни в чем не пожелали мне уступать.

41

Мы выехали на дело в черном «форде-скорпио».

За рулем был Вовик, место рядом с ним осталось свободным, мы все сидели сзади.

Точнее, камергер сидел рядом с Витьком и бережно держал на коленях банку со мной.

Было три часа ночи, самое воровское время, редкие Машины проносились по волнам поземки сквозь белесую искрящуюся взвесь.

Припарковались в отдалении от «Феникса», хозяин с водителем остались в машине, Витёк поднес меня к самой двери конторы, вытряхнул из банки.

— Ну, с Богом. Смотри, без баловства.

Дверь была стеклянная, зазоры достаточные.

Я вошел вовнутрь, увеличился и не спеша, вразвалочку, позванивая ключами, зашагал по высокому гулкому вестибюлю.

Деньги в сейфе были, хоть и не миллион, на который рассчитывали мои ублюдки: двести тысяч баксов и примерно столько же в рублях.

Уж не знаю, какой товар Сергей Сергеич обещал своим доверчивым партнерам, но «Феникс» расстарался и достал столько наличных, сколько смог.

Прошу понять меня правильно: я вынужден был позаимствовать часть этих денег — ровно столько, чтоб не слишком оттопыривались карманы.

Перед лицом безжалостного мира я, человек маленький, просто обязан был позаботиться о средствах на жизнь.

А затем я поступил так, как положено законопослушному гражданину: снял телефонную трубку и набрал номер милиции.

— На Пятой Строительной грабят контору «Феникс». Прошу принять срочные меры.

Дежурный стал допытываться, кто я такой и откуда звоню, но я не мог удовлетворить его любопытство.

Положил трубку, прошел к выходу, дисминуизировался, присел на корточки и стал смиренно ждать.

Минут через десять за дверью полыхнули фары, на крыльце затопали, и грубый голос пророкотал:

— Ну и ночка, пятый ложный сигнал!

Потоптавшись и посветив вовнутрь вестибюля фонариками, милицейские ушли. Хлопнули двери машины, взревел мотор — и наступила тишина.

42

Я вышел на крыльцо.

Было метельно и ветрено, над голой мостовой со скоростью штурмовиков неслись ледяные глыбы поземки, вокруг далеких, как иные миры, фонарей метались радужные снежные пластины.

На мое счастье, ветер намел меж ступенек горки сухого мелкого снежочка, так что слезать по отвесным кручам мне не пришлось: я просто съехал вниз на спине.

Сказать, что спуск был гладкий, я бы не решился: крупинки снега были для меня что булыжники, из которых на море складывают волнорезы.

Я вприпрыжку, перескакивая с одного снежного валуна на другой, отошел от места преступления шагов на триста — и вернулся в нормальные размеры.

Мне представлялось естественным, что милиция спугнула моих бандитов и они сочли за благо смотаться, но это было не так.

Черный «форд-скорпио» с работающим мотором стоял на прежнем месте, рядом с ним припарковался милицейский «жигуль», и мои ублюдки, высунувшись из кабины, деловито беседовали с патрульными.

— Вон он, вон он! — крикнул вдруг водитель и врубил дальний свет.

В животе у меня оглушительно засвистело: видимо, Сергей Сергеевич мстительно нажал кнопку пульта.

Уменьшаться было бессмысленно: в таком состоянии далеко не уйдешь.

Я гигантскими прыжками пересек улицу и, петляя, как заяц, побежал по направлению к центру: на Пятой Строительной одностороннее движение, машины, хоть и не сплошняком, но все-таки шли, и это дало мне какой-то выигрыш времени, поскольку развернуться и пойти навстречу транспортному потоку — на это мои преследователи решились не сразу.

Но в конце концов решились.

Позади меня слышался визг тормозов, дальний свет «форда-скорпио» жег мне спину.

Я почувствовал, что силы мои иссякают — и стал дисминуизироваться на бегу: раньше мне такого делать не приходилось.

Тут под ногами у меня оказалось что-то гладкое, я поскользнулся, упал — и почувствовал, как могучая сила ветра поднимает меня в воздух.

Это была вощеная обертка от жвачки. Ветер подхватил ее, подбросил высоко над тротуаром — и помчал вместе с поземкой, как дельтаплан.

Вцепившись в промерзлые жестяные края, я кувыркался вместе с гладкой бумажкой, но скоро понял, что окоченевшие руки больше не слушаются меня и пальцы мои разжимаются.

Удар о землю был настолько жесток, что я потерял сознание и пришел в себя не скоро.

Моим пристанищем оказалась ложбинка между снежной грядой и тротуарной бровкой.

Ощупав руки-ноги и убедившись, что кости целы, я вскарабкался по бетонному бордюру на тротуар и, обессиленный, присел к фонарному столбу отдохнуть.

Сколько я так сидел — точно не знаю: может быть, полчаса или час.

Вдруг надо мной зашуршали меха, повеяло французскими духами, и женский голос сказал:

— Ой, человечек!

Дама в меховой накидке наклонилась и бережно взяла меня своими тонкими холодными пальцами, от которых пахло шоколадом и дымком дорогих сигарет.

Я настолько изнемог, что решил не сопротивляться и всецело доверился судьбе.