Подменыш

Август — сентябрь 273 от н. э.с Подменыш. Исподний мир

Весну и лето Черной с бригадой провел между Лиццей и Киной, сопровождая караваны храмовников, — своей гвардии Храм не доверял. В начале июля прошел слух, что по соседней Аруте ходит чума, и храмовники безропотно удвоили плату, стоило только заикнуться, что бригаде нет резона искушать судьбу.

Охотничья избушка на землях Цитадели к тому времени казалась Черному сном, неправдоподобным, но добрым и счастливым. На память остались только шрамы от четырех стрел. Но когда на постоялый двор в Къире к нему явился человек от Консистории — ночью, таясь и оглядываясь, — и предложил сопроводить груз до Цитадели, Черной едва не дал согласия, не выслушав толком предложения.

За сопровождение груза Храм платил огромные деньги. В самом деле огромные, и это сразу должно было насторожить. Но сердце Черного билось странно быстро, и он хотел бы думать, что причина тому — золото. Легион, а не бригада. Непобедимый легион. Он бы и за два года не заработал столько, при самых благоприятных обстоятельствах. За эти деньги можно было не задавать вопросов и держать рот на замке. За эти деньги можно было ничего не объяснять ребятам — а храмовники хотели только десять человек, больше не требовалось.

Стоило отказаться, едва услышав, сколько денег предлагает Храм за эту непыльную работенку. Стоило понять, что много денег дают либо за большой риск, либо… либо когда не собираются их платить. Но Черной подумал о непобедимом легионе. А еще о том, что в трех с небольшим лигах от цели путешествия живет одна смешная злая колдунья…

Поручение в самом деле выглядело странно: двигаться верхом, не привлекая внимания ни к себе, ни к грузу, который пойдет тайно, лесными дорогами. Не приближаться к повозке с грузом ближе чем на пятьдесят шагов. В случае нападения на груз не оставлять в живых никого из нападавших. Не останавливаться близко к жилью, не обедать в трактирах, не заговаривать со встречными. На подступах к Цитадели им отдадут дальнейшие распоряжения.

Груз приняли неподалеку от Лиццы, он прибыл морем. Судя по всему, из Аруты: судно шло под знаменами Храма, но моряки говорили на арутском языке, Черной нарочно подслушал их перепалку с четырьмя млчанскими мнихами, которые погрузили обитый железом сундук в крытую повозку, запряженную парой лошадей.

Жутью веяло от этой повозки… И Черной был рад приказу к ней не приближаться.

Душный августовский день сменился темной лиццкой ночью, с тяжелыми гроздьями звезд в небе, с пьяным ароматом перезрелых фруктов, шорохом колючих, высушенных солнцем трав… А Черной все принюхивался — ему почему-то казалось, что из обитого железом сундука просочится тлетворный дух.

Черной не любил ни Кину, ни Лиццу: из-за жары, ядовитых тварей и еды с душком. Если от змей защищала веревка из овечьей шерсти, то от сороконожек и скорпионов спасения не было. Если жара к вечеру спадала, то тухлятина от этого свежей не делалась. Луженые животы наемников привыкли ко всему, и пять месяцев в южных краях научили не сильно принюхиваться к еде. Но первые два дня пути Черной не мог есть — кусок застревал в горле. Словно тлетворный дух из сундука отравил мясо и серые лиццкие лепешки. На третий день в седле он заметил, что у него подозрительно трясутся руки и кружится голова, а потому на следующем привале силой затолкал в себя лепешку и запил кислым виноградным вином, которое, вопреки всеобщему мнению, совсем не утоляло жажды.

Грохот колес повозки снился Черному и по ночам, и сны эти были кошмарами. По вечерам наемники не травили баек и не играли в зерна, лишь прислушивались и, касаясь нательной длани Предвечного, оглядывались на костер четверых мнихов в сотне шагов впереди. А те, напротив, были веселы и спокойны, с их стороны то и дело раздавались взрывы хохота, а иногда и веселые песни. Черной думал, что они напиваются пьяными каждый вечер, но потом понял, что ошибся, когда увидел на земле бутылку из-под напитка храбрости, которым храмовники иногда поощряли своих людей. Нести дозор напиток храбрости не мешал, один из мнихов всегда оставался на страже, когда спали трое его товарищей.

Черной тоже выставлял дозор, но никто не зарился на их страшный груз, да и людей они встречали мало. Заглядывали лишь в лавры, попадавшиеся на пути, — пополнить запасы.

Позади осталась большая лиццкая степь, ровная, как стол, и сухая, как пепелище, на пути появились высокие сосны, перелески, дубравы и березовые рощи, а потом потянулись леса и болота, зарядил осенний дождичек, спать под открытым небом стало слишком сыро и холодно, дороги раскисли, и частенько мнихам приходилось впрягать в повозку четырех лошадей, чтобы выбраться из глубокой лужи.

Никто из наемников не спрашивал Черного, что́ они везут. Понимали, чуяли, как и он, что ввязались в опасное дело, но доверяли ему — раз капитан подписался на это, значит опасное дело выгорит. А он с каждым днем все чаще вспоминал смешную злую колдунью, и уже отдавал себе отчет в том, что тоскует о ней, и хотел побыстрей разделаться с сомнительным поручением…

К границам земель Черной крепости добрались к концу августа, с юго-востока. До цели оставалось два дня пути, дожди неожиданно прекратились, началось сухое и теплое бабье лето, но мнихи направили повозку в лавру Доброприимцев, пришлось и Черному с ребятами ехать за ними.

Мнихи исчезли в глубине лавры вместе с повозкой и сундуком, наемников же поселили возле ворот, в хороших гостевых комнатах. Кормили сытно и вкусно, отдельно от насельников, и особенно усердно поили — сладкими винами, тяжелый хмель которых быстро пьянил и вызывал сонливость. Черной велел своим людям потихоньку выливать вино в помои — ждал подвоха от храмовников.

Но дни шли, и ничего не происходило. От скуки наемники слушали проповеди двух приставленных к ним Надзирающих и трижды на дню ходили в храм.

На четвертый день, глядя в окно, Черной заметил, как из ворот лавры выезжает телега с сундуком. На этот раз сундук сопровождали не мнихи, а пятеро трудников с лопатами. Черной не был любопытен и хорошо знал, чем можно поплатиться за излишнее любопытство, а потому благоразумно сидел на месте, лишь изредка посматривая в окно. Через несколько часов телега вернулась, но уже без сундука и с тремя трудниками вместо пяти.

Груз сделал свое дело? Потому его зарыли в землю? Не хотел бы Черной пройти мимо этой «могилы»… Он почему-то не сомневался, что двух трудников закопали вместе с сундуком.

Прошло еще три дня, проповеди Надзирающих все откровенней склоняли наемников к смерти за Добро — или Черному так казалось? Смерть виделась ему всюду, словно воздух лавры пропитался ею — тлетворным духом из сундука… Им не запрещали бродить по лавре, но Черной, выходя из храма, старался поскорей вернуться в гостевые комнаты.

В тот день Надзирающий с хитрым и довольным лицом позвал Черного в трапезную мнихов, говорил что-то о воинах на страже Добра и передал в подарок наемникам две бутылки с напитком храбрости, почему-то считая, что наемники станут пить эту дрянь с радостью. Раньше в трапезной Черной не был и на обратном пути заплутал меж многочисленных построек лавры — иначе бы он никогда не оказался в том махоньком глухом дворике. Он собирался повернуть назад, увидев, что прохода нет, но неожиданно заметил лицо, припавшее к подвальному окошку. И руки, вцепившиеся в решетку, — руки с почерневшими пальцами. Лицо, покрытое багровыми пятнами, исказилось страшной гримасой то ли ужаса, то ли боли, синюшный рот оскалился, на подбородок потянулась струйка слюны, на лбу блестели капли пота. Смерть. Так выглядела смерть, и она заглянула Черному в глаза — безумная и безжалостная… Это ее, запертую в сундук, он охранял по дороге из Лиццы. Здесь, в лавре, она вылупилась из сундука, как змееныш из яйца, и теперь ее повезут в Цитадель.

Он отшатнулся и хотел бежать прочь, обхватив руками голову, но вовремя опомнился и ушел со страшного места тихо и незаметно.