Подлодка «Комсомолец»

Кашин, Веригина, Шляхтич и Стекольников ехали в общежитие флотских мичманов на машине, которую им устроил Рындин. Поселок мичманов находился на одной из дорог, отходящих от Североморска к морю, как тут говорили, то есть, к выходу из залива, на север. Этот неназываемый, и может быть, действительно безымянный поселок, всем морякам с главной базы Северного флота служил признаком скорого отдыха после тяжелой многомесячной работы в походах. Для возвращающихся кораблей этот мрачный, скалистый, изрезанный складками берег свидетельствовал о доме и спокойствии. Тем, кто уходил в море, он отдавал последнее прощание своими автоматическими маяками.

Песня, которая лилась из динамика, установленного на приборной доске, была в меру мужественная, не очень мелодичная, но почтенная по возрасту – Кашину казалось, он ее слышал мальчишкой, только не мог вспомнить, где и когда именно. В песне пелось про полуостров Рыбачий, родимую землю, подлодки и, конечно, про любовь.

Не выдержав следующую песню, Кашин попросил водителя выключить радио, что тот, немного погримасничав, и сделал. Этот водитель, судя по всему, как огня боялся вчера Рындина, но Кашин с его людьми был для этого молоденького матросика в черной пилотке фактором со строны, и он делал вид, что ничего не боится. Кроме того, матросы, как правило, исполняющие действительно сложные, требующие технической подготовки обязанности, всегда, еще с дореволюционных времен, если верить книгам, были ребятами с гонором.

Дорога петляла, иногда уходила в сторону от узкого залива, иногда шла чуть не по самому его краю. Молчание своих ребят Кашин объяснил по-своему – им не нравилось то, что они тут делали, и он знал, что еще больше им может не понравиться то, чем им предстояло заняться в скором времени.

Эти соображения вдруг поддержала Веригина. Она, рассматривая проносящиеся сбоку, абсолютно невыразительные скалы, спросила:

– Командир, а куда ты услал Томаса с Колупаевым?

– Томас и Виктор Савельевич отправились проверять то, что нам рассказала вчера жена капитана 3-го ранга.

Веригина слегка набычилась.

– Ты не поверил этой женщине?

– Поверил, но... – Кашин помолчал, ему не хотелось быть слишком откровенным, но на этом, предварительном этапе расследования другого выхода, кроме полной открытости, не было. – Я не знаю, где и что нам искать. Поэтому, пусть-ка они проверят ее слова.

– Ну, Колупаев, опытный, я понимаю, – сказал вдруг Шляхтич. – Но зачем ты услал с ним Томаса?

Кашин оглянулся на мрачноватого с утра эксперта по парапсихическим эффектам и с внезапной даже для себя улыбкой ответил:

– А он бы в машину не влез, если бы мы его с собой взяли.

Шляхтич остался спокойным, но Ира со Стекольниковым тоже хмыкнули. Обстановка разрядилась. И сразу же Кашин почти физически почувствовал, как шофер навострил ушки, чтобы потом было что рассказать и Рындину, от которого он явно получил какие-то распоряжения, и в казарме вечером. Но это было неизбежно.

Вообще-то, разместили команду Кашина неплохо. В приличной по местным меркам гостиннице, где даже имелся душ с горячей водой, и где комната приходилась на троих. Вот только они попали в разные комнаты, а потому предварительного совещания провести не смогли. Впрочем, еще рано было совещаться, говорить по-просту было не о чем.

Они попетляли среди скальных обрывов вверх справа, и вниз слева, а потом вдруг выскочили в небольшую долинку, врезающуюся в залив широкой, почти ровной полосой километра в полтора. По ней разместились не слишком ухоженные и опрятные строения, хотя поставлены они были ровно, словно палатки в образцовом лагере туристов. И опять Кашин заметил, что ему не хватает зелени между этими домами, пусть не деревьев, так хотя бы травы.

Кашин вздохнул, полез во внутренний карман, достал список мичманов и лейтенантов, служивших на «Комсомольце», протянул его шоферу.

– Где можно раздобыть точные адреса этих вот ребят.

Шофер, не взял бумагу в руки, лишь покосившись на нее, мельком ответил:

– В городской комендатуре.

– Вот и займись.

Шофер еще раз сделал полустрадальческое-полураздраженное лицо, но подчинился. Умеешь строить начальству свои «физиономии», умей и отвечать, когда тебе за это гоняют – закон военной службы. Тем более, что он явно не перетруждался на этой холеной штабной машине, по сравнению с другими-то служивыми.

Они подъехали к зданию, которое Кашин и без всяких опознавательных знаков мог бы распознать как комендатуру. Шофер взял листок с панели, куда его положил Кашин, и вылез из машины. Шляхтич ему вслед сказал, не повышая голос:

– И быстро. Узнаю, что сачкуешь, доложу Рындину.

Кашин снова усмехнулся. У него неожиданно стало подниматься настроение. Вот интересно, почему никогда не служивший по причине слишком обильного опыта психбольниц Шляхтич так здорово понимает армейскую или матросскую жизнь? Может, больница не только лечит, но и, в определенном смысле, учит?

Матросик вернулся быстро. Против каждой из фамилии в списке стояли какие-то цифры и имена.

– Что это? – спросила Веригина.

– Я на всякий случай записал номера комнат, где они живут, имена жен... И имена комендантов.

– Молоток, – невыразительно похвалил Шляхтич. – Служи дальше, и может быть, увидишь много интересного.

Это значило, что при желании группа Кашина может оставить этого паренька за собой на время командировки... Нет, подумал вдруг Кашин, не увидит этот парень ничего, не будет тут интересного, все произойдет – если произойдет – в другом месте. В этих военных городках, где все, без сомнения, друг друга знают, им нужно отыскать не группу злоумышленников, а лишь ниточку... Хотя бы ниточку.

Общежитие оказалось грязным, холодным, с голыми стенами и неприятными запахами. Из гулкой, огромной, как бальный зал, общей кухни, доносились понятные звуки, там кто-то стирал в жестяном тазу, напевая.

Комнату лейтенанта Махоты нашли сразу, она оказалась запертой. Повздыхав, Стекольников подошел к соседней двери и постучал. Выглянула девчонка лет пятнадцати, увидев в коридоре незнакомых людей, она чуть было не захлопнула дверь, но пересилила себя, раскрыла ее пошире и спросила:

– И что вам тут нужно?

– С женой лейтенанта, вашего соседа, хотелось бы поговорить, – отозвался Шляхтич.

– Так они же все уехали. Как получили деньги после аварии, так сразу куда-то и уехали, с детьми.

Поговорив с девчонкой о том, какими соседями была семья лейтенанта, и убедившись, что «жену свою он очень любит, просто надышится на нее не мог», что никаких «глупых занятий, вроде выпивок, тут не заводилось», они отправились дальше.

Еще в одном общежитии для семейных мичманов повторилась та же история. У Кашина возникло ощущение, что ничего, кроме службы мужей тут не держало этих женщин, которые при первой же возможности, едва получив компенсации за погибших, отправились оплакивать их куда-то еще. Представив себе, во что может вылиться это расследование – в бесконечные поездки по стране, разговоры без конца, слезы и упреки, которые придется выслушивать от только что овдовевших женщин, Кашин почувствовал решимость разобрать как можно больше проблем тут, на севере. И распределил роли, кому с кем разговаривать.

Это был нелегкий труд. Женщины и дети тут жили в откровенной скудости, с частыми отключениями тепла и электричества, покупая продукты втридорога, от чего частенько не хватало даже на отпуск или проживание где-нибудь еще, где было теплее. И выплескивали они накопившуюся за неудачную жизнь злобу на всех, кто выглядел более благополучным или как бы начальником.

К обеду, так ничего толком и не выяснив, все четверо собрались у машины, греясь на неожиданно проглянувшем солнышке. Машина стояла в полусотне метров, так что шофер не мог их услышать. Кашин спросил:

– Впечатления?

– Ужасные, – признался Стекольников. – Эти люди... Они заслуживают лучшего.

– Дальше, – попросил Кашин и посмотрел на Веригину.

– По-моему, кроме коммунальных дрязг, тут ничего не происходит. Я имею в виду пробемы... нашего профиля.

– А ты что скажешь?

– Я заметил, что все эти женщины как-то очень подозрительны, – Шляхтич оставался спокойным, как всегда, но смотрел на море, а не на окрестные дома. – И неважно относятся друг к другу. Да, пожалуй еще... Ревнуют чрезмерно.

– Что? – спросила Веригина. – Чтобы ревновать – нужны какие-то отношения, может быть, адюльтер, а здесь...

– Кто тут приехал из Москвы теребить моих мальчиков, – раздался резковатый, простуженный, но несомненно женский голос. И из-за угла соседнего общежития выступила женщина, на которую стоило бы посмотреть, даже не будучи любителем жанровой живописи.

Едва за сорок, под сотню килограммов, но не толстая, а скорее пухлая и сильная, с копной темно-фиолетовых от неправильной окраски волос, в широкой и не в меру короткой – выше колена – армейской юбке цвета хаки, в застиранной гимнастерке старого образца, с воротником стоечкой, который по причине мощных плеч оставался расстегнутым, и демонстрировал треугольник тельняшки. Кашин не удивился бы, если бы узнал, что на ляжке этой красавицы или на ее предплечьях сплошным «вернисажем» нанесены татуировки.

– С кем имею честь? – Кашин и не заметил, как сделал три шага вперед, словно собирался защищать своих людей от этой буйволихи.

– Комендант этого вот гадючника. А ты кто будешь?

Кашин достал свое удостоверение. Комендантша внимательно прочитала его, хмыкнула, с явным неодобрением осматрев не очень представительного Кашина.

– А эти?

– Мои подчиненные.

– Подчиненные?

Она чуть не добавила – у тебя-то? Но ничего не добавила. Просто внимательно посмотрела на Веригину, изобразила губами что-то вроде неодобрения, мельком мазнула взглядом Стекольникова, и очень строго, все больше хмурясь рассматривала Шляхтича. Да, подумал Кашин, зря я, кажется, Томаса не взял. У нас бы сразу шансы возросли.

– Вы что-то хотите нам сказать?

– Не знаю, стоит ли? – ответила комендантша. Перевела взгляд на Кашина. Потом решилась. – Отойдем-ка.

– Нет, – Кашин покачал головой. – Ребята должны все слышать.

– Как хочешь. – Богатырша еще раз покосилась с сомнением на Веригину, потом выпалила: – Эти остальные, про которых вы тут расспрашивали, еще ничего.

Кашин протянул ей список, с которым приехал в поселок.

– А эти?

– Ах эти... – кивнула комендантша, мельком прочитав его в далеко отставленной руке. – Я и говорю – ничего. Ну, бывает, на танцульках с кем-то скорешатся, и ночь спят невесть где... Но этот Слесарев! – Она подняла глаза вверх. – Он просто... Казанова. И даже не сам по себе, а из-за дамочек... Которые совсем уж заскучают без мужей в море, к нему спешили. Представляешь, бывало, у его дверей сталкивались.

– И что? – холодновато, без проблесков любопытства спросил Шляхтич.

– А ничего. Его вообще у нас стали уже как с год за общественного мужа держать.

– Общественного? – спросил Стекольников.

– Есть такая хулиганская новелла, кажется, у Бернарда Шоу, – подсказала начитанная Веригина.

– Какая там новелла? – нахмурилась комендантша. – Просто, как мужа нет, так, по нашему, среди матросок говорят, нужно идти в профсоюз. Тут, конечно, армия, профсоюза нет, но прозвище имеется.

– И не только прозвище, – отозвался Кашин.

– Ага, не только. – Коментантша посмотрела на море, вдруг засомневавшись, а не зря ли она явилась к этим людям, не зря ли решила им все выложить. Но долго сомневаться в своих поступках она не привыкла. Поэтому улыбнулась, показав два золотых и три стальных зуба, при том, что остальные были желтыми, прокуренными и очень острыми на вид. – Я девок отговаривала, мол, не дело это – пацана сбивать. Нет, не понимают. По нему, когда он погиб, знаешь сколько слез пролилось... Иные по мужьям так не убиваются, как эти... по своему полюбовнику рыдали. Прямо рыдали!

– Конфликтов между женщинами, говорите, не было? – спросила Веригина.

– То-то и оно, что ни разу. Даже если кто и хотел парня только под себя подмять, он как-то это утихомиривал. – Она подумала. – Ну, иногда, конечно, обзывали друг друга... Но не очень. Ведь про многих у нас тут можно разное рассказать-то, когда муж вернется... В общем, по-серьезному обиды никто никому старался не делать. А то уж очень просто отомстить. – Она посмотрела на Веригину, словно сомневалась, что та ее вполне понимает. – Да и сам парень... Как-то одна стерва его допекла, так он ее отшил. Представляешь, малой, только из училища, а уже умеет.

– Если он такой мастер, как вы говорите, ему ничего не оставалось, как и этому научиться, – ровно сказал Шляхтич.

– Вот, правильно, – согласилась комендантша. – И после этого, все стали тихонькие, словно овечки. Ну, иногда только кто-нибудь покричит... А так, вообще, – благодать.

– Мужики на него зла не держали? – спросил Стекольников.

– Так они же ничего наверняка не знают. Только предполагают, а то бы, конечно... Но это – другое дело. – Комендантша снова показала в улыбке свои замечательные зубы. – А есть и такие, кто ему еще и благодарен был.

– Он что же, редко в море ходил? – спросила Веригина.

– Почему редко? Как все. В последнее время даже чаще, чем многие... – Комендантша похмурилась. – Но понимаешь, ни про кого такого не рассказывали. А про него – сплошная романтика.

– Так, понятно, – кивнул Кашин. – Других странностей, кроме того, что женщины завели себе «общественного мужа», не замечали? Например, никто тут у вас гаданьем не занимается? Столоверчение какое-нибудь не пробует?

– Столо... Вот как ты последний раз сказал – не бывает. А гадание... – Комендантша ласково улыбнулась. – Никто, кроме меня. Если кому-то надо, то все идут ко мне.

– И если бы у вас появился конкурент по этой части, вы бы знали? – спросила Веригина, которая откровенно стала уставать от этого разговора.

– Эк сказала – конкурент! Да разве ж я потерплю тут конкуренцию?

Поблагодарив комендантшу от души, причем, искренне, Кашин велел своим ребятам забираться в машину и катить в Североморск. Что они и проделали.

Проехав с десяток минут в полном молчании, Кашин понял, что не прокомментировать последнюю встречу нельзя. Он повернулся к заднему сиденью, где сидели, поджавшись, три остальных пассажира, и спросил:

– Хороша?

Неожиданно ему ответил шофер.

– Тетя Таня? Это же... – Он опять изобразил на лице что-то насмешливо-восхищенное и вместе с тем почтительное. – Она тут с детства, всех знает... Жила раньше в Североморске. Так ее решили сюда переселить, чтобы к ней паломничества не было. Куда там... Некоторые водилы даже удивлялись, если ехали в эту сторону, и из города никого попутных не было. К ней же не только жены всякие ездят, но и мужики, если у них какие нелады по семейственности.

– Да она и не очень пожилая, как же такую силу набрала? – спросил Шляхтич.

– Она только на вид такая,– ответил шофер, – простая. А на самом деле, прям адмирал в своем деле.

Уже в гостиннице, за ужином, выслушав доклад Колупаева, что, скорее всего, жена Юдина сказал правду, что капитан 3-го ранга уже несколько лет ни в чем хуже, чем в игре «по-маленькой», не замечен, Веригина вдруг спросила Кашина:

– И что мы имеем? Одного игрока, который успешно боролся со своей страстью, и одного распутника, который ни с чем бороться не собирался... Все?

Кашин посмотрел на нее, и ничего не ответил. А вот Патркацишвили, уписывая за обе щеки вторую порцию риса с тушенкой, бодро отозвался:

– Зачем так? Будем дальше искать. Я вот думаю, командир, нужно в Грузию съездить, родню Бухникашвили расспросить.

– Обоснуй, – попросил Шляхтич.

– Э-э, парня, который за три минуты до пожара сообщил, что все в порядке, обязательно следует проверить. Но вам они не скажут, вы грузинского языка не знаете. Мне – скажут. Значит, нужно ехать.

Кашин вздохнул.

– Пожалуй. Только, провернем это быстро. А вы, – он повернулся к остальным, – поработайте пока тут. – Он подумал. – И вот что... Чтобы не возбуждать ненужных эмоций, Виктор Савельевич, ты отправляйся в Рыбачий с Веригиной. А Шляхтич и Стекольников пусть по Североморску побродят.

– Меняешь проверяющих? – спросил Колупаев. – Правильно, от этого глаз свежее.

– А мы с тобой, командир, в Грузию поедем? – спросил Томас. И расхохотался. – Вот это да! Прямо не верится.