Подлодка «Комсомолец»

Кашин сидел за своим, изученным лучше, чем ладонь, столом, и хмуро смотрел на Веригину, Стекольникова и Шляхтича. Он собрал их, чтобы подготовить доклад по проделанной работе, по ходу расследования и по полученным результатам.

Чувствовал он себя не очень хорошо. У него такое бывало – депрессия после завершения дела. Вернее, того завершения, которого ему позволили добиться противники. Еще бы знать, что за противники? И чем они занимались?..

Ребята сидели молча. По традиции, утвердившейся еще со времен Рыжова, перед Кашиным лежала темная муаровая папка. Сегодня она должна быть готова, чтобы именно с ней идти на финальное совещание к начальству, чтобы заложить в нее последние из оформленных документов, и чтобы именно ее потом передать в спецархив. Но сначала следовало посоветоваться тут, в своем кругу, и понять, что же у них реально имеется на руках.

А была у них всего лишь одна распечатка. Сделанная на дешевеньком матричном принтере, грязная, с перфорацией сбоку, и в размер страницы сложенная гармошкой, что позволяло ей разворачиваться для постоянной подачи на валик. И лишь кое-где смятая, в силу тех обстоятельств, которые выпали на долю этой распечатки.

– Начнем, – решил Кашин. – Ира, что у тебя есть сказать по заключениям экспертов?

– Заключения не обнадеживают, – начала Веригина, поправив волосы. – Обратите внимание, распечатка имеет слева столбец счета времени, а потом еще три больших столбца. В момент ноль, согласно нашим представлениям, возникает включение каких-то факторов.

Иногда, на таких вот докладах Веригина подразумевала под «мы» обобщенное мнение экспертов. Многие из которых сидели, собственно, в другом здании, и занимались другой, совсем не знакомой Кашину работой. Но к ним стоило прислушиваться, они редко ошибались.

Кашин посмотрел на бумажную «складушку», так и есть, слева имелась временная шкала. И тут же начинает наполняться следующий, правый столбец. Цифры, какие-то показатели, много всяческой «ереси» из римских и греческих букв, какие-то значки из алгебраической логики, означающие, вероятно, математические действия... Только не «минус-плюс», или хотя бы «больше-меньше», а что-то еще.

– Ребята полагают, это качественные оценки систем подлодки, – проговорила Веригина.

– Именно подлодки? – спросил Кашин.

– Именно. Показания каких-то приборов указаны во втором из широких столбцов. Тут же идут определенные комментарии... – Веригина подумал. – Это трудно объяснить, но ребята из морской контразведки считают, что этим они определяют степень неуязвимости лодки. Но как? Обрати внимание, сначала – процентов около восьмидесяти. Потом резко падает до шестьдесяти, потом чуть больше пятидесяти...

– Как они это делают? – спросил Кашин. – Как определяют эти самые проценты?

– Вероятно, по рассчетам следующего, третьего столбца. Кажется, – Веригина опустила голову, не хотела, чтобы было заметно ее напряжение, – это учет психофакторов экипажа, причем в математическом выражении. Понимаешь, возможно... Я не утверждаю, но возможно, они представляют психологию в формульном, и вычислительном аспекте, как точную науку... С уравнениями, какими-то действиями, направленными против людей... Воспринимаемых как дистанционно управляемая система. Этого мы не представляем совершенно, разумеется, помимо общих выводов. Они сделаны по латыни, в медицинских терминах, их можно осознать. Разумеется, приблизительно, но довольно явно.

– Дальше, – предложил Кашин, чтобы поддержать не вполне уверенную в себе Веригину.

– Внезапно в уравнениях появляется еще один элемент, скорее всего, это запуск какой-то системы, или начало действия какого-то дополнительного влияния. И на этом все.

– Что все? – не понял Кашин.

– Начинается разлад в психике одного, а может быть, и нескольких людей. А потом возникает фактор горения.

Кашин посмотрел на Стекольникова. Тот сидел с прямой спиной, спокойно поглядывая на Веригину.

– Прохор, ты ведь кажется математикой баловался, как все криптографы. Скажи что-нибудь.

– Математика моя имеет пробелы, Дмитрий Николаевич. Но в общем, так. Есть мнение, что в средней большой колонке начинается подсчет температур. Каким-то образом тут просчитанно горение всех горючих смазочных и отделочных материалов. – На миг Стекольников дрогнул, но тут же посмотрел на Кашина своими невыразительными, темными глазами. – Возможно, учитывается также сгорание людей, которые находились, скорее всего, в кормовом, седьмом отсеке. Температуры поднимается круто, очень круто, шкала времени начинает дробиться, отсчет идет чуть не по десятым секунды... По общему мнению экспертов, у нас такой рассчет сделать некому. И вряд ли хватит быстродействия принтера...

– Так что, у них там пиропатроны был? – спросил Шляхтич.

– Черт знает что у них там было, – сказала вдруг хрипловатым баском Веригина. Она пыталась взять себя в руки, и не могла.

– Что потом?

– Факторов учета психофизики... То есть, психологического состояния экипажа становится больше. Они свидетельствуют о резкой падении устойчивости в поведении людей, и выживаемость подлодки приближается к двадцати процентам, – сказал Стекольников. – Потом кто-то обвел карандашом график температуры, вероятно, в сальниках, ведущих к кормовым балластным цистернам.

– Тут уже начинается подсчет поступления воды, образование парового давления в отсеке, – подхватила Веригина.

– Да откуда они знают, что где прогорит и как будет поступать вода? – не выдержал Шляхтич.

– То-то и есть, – отозвалась Веригина на этот раз грустно, – что у нас такой математики быть не может. Она еще не существует... У нас. Но вообще-то, оказывается, сделать это в принципе возможно. – Она встряхнулась, почти как собака, вылезшая из воды. – А потом возникает еще куча уравнений, и под одним из них красным фломастером выведена линия – лодка потеряла свою жизнеспособность, примерно до минус пяти процентов. Интересно, что это произошло, приблизительно, в то же время, когда люди выбрались на палубу и, по свидетельству Евтухова, стали спокойнее. – Она помолчала. – Они не знали, что их никто не в силах был спасти уже через сорок минут после начала этого... непонятного воздействия.

– Есть возможность расшифровать эти загогулины? – спросил Шляхтич.

– Нет, – ответил Стекольников. – Слишком много непонятных нам действий, условий, и главное – режимов подсчета. Это все-равно что объянять интегралы арифметикусу из древнего Рима, который и умножения еще не понимает, потому что пользуется счетами, то есть, только и исключительно складывает и вычитает.

Внезапно зазвонил телефон, Кашин поднял трубку. Это был шеф.

– Сейчас к тебе придет некий тип, он назначил время, и просил меня позвонить... – Шеф замялся. – Я не буду тебе всего объянять, но в общем... Ты с ним поспокойней. И сделай, как он говорит.

– Он откуда? – спросил Кашин. И посмотрел на часы, было ровно четырнадцать ноль-ноль.

– Можешь сам его спросить. – Шеф вздохнул. Очевидно, он был в плохом настроении. – Только не рыпайся, Кашин. Это даже не просьба. Понял?

В дверь кабинета постучали. Кашин опустил трубку на рычаги. Сунул распечатку в папку, поднял голову.

– Войдите.

Дверь раскрылась. Ишь, вежливый какой, с внезапной тревогой и злостью подумал Кашин. Ждет, пока его не пригласят... Или имеет отменную выучку ходить по кабинетам?

На пороге стоял человек в морской форме. Погон его было не видно, но Кашин решил, что они все-равно ничего не значат. Тип окинул взглядом присутствующих. У него были неприятные, рыбьи глаза, прозрачные, и при этом напряженные, словно он все время задыхался.

– Позвольте представиться, Бутузов, капитан третьего ранга. Вам должны были позвонить.

– Позвонили, – Кашин поднялся, только что... – Проходите. У нас небольшое совещание, как видите.

– Придется прервать, – холодно уронил Бутусов и прошел к столу, сел на стул, на котором обычно сидел Патркацишвили. Посмотрел на Веригину, Стекольникова, Шляхтича, словно в зоологическом музее изучал некую разновидность экзотических зверей. Может быть, уже вымерших.

– Так, ребята, – согласился Кашин, – закончим потом.

Все, кроме этого невесть откуда взявшегося Бутузова и самого Кашина, вышли. Едва закрылась дверь, непонятный тип довольно агрессивно начал:

– Вы в курсе, что вами недовольны?

– Почему же? – удивился Кашин. – Мое начальство этого не озвучило...

– У вашего начальства есть свое начальство. Вот они-то...

– А они меня не интересуют, – прервал гостя Кашин.

В кабинете повисла тишина. На долгий-долгий миг.

– Вы плохо работали, – резко сказал Бутузов. – Медленно, тупо... И упустили, по-видимому, станцию неизвестного противника, которая, если бы мы ее захватили, продвинула нас во многих аспектах тайной войны.

– Вы откуда? – спросил Кашин. – Какое ведомство представляете?

– Это неважно.

– Почему же неважно? – деланно удивился Кашин. – Как раз, важно. Скорее всего, вы из флотской контразведки. Так или нет? – Ответа не последовало. – А если так, то вы должны признать, что я выполнил, по сути, вашу работу. Со своими ребятами, почти не прибегая к вашей помощи. То есть, вы упрекаете меня не потому, что я действительно плохо работал, а потому, что вы не смогли сделать эту работу без нас. – Он подумал. – Да, готов согласиться, что станцию противника я, пожалуй, в самом деле позволил сжечь. Но вы-то не сделали даже того, что сделала наша группа, не сумели их обнаружить. И мы, именно мы, нашли распечатку, подтверждающую, что действительно раскрыли лабораторию врагов... Так какое же право вы имеете нас упрекать?

– Это бесмысленный разговор, – Бутузов стал очень злым. – В общем так, я забираю распечатку, которую вы обнаружили на кордоне «Белорыбица».

– Даже так?

– Именно так. – Бутузов протянул руку с шевронами на рукаве. – И давайте не спорить, не будем терять время попусту.

Кашин вздохнул, покосился на телефон, изображая раздумья. Хотя раздумий, конечно, не было, потому что у него уже имелся прямой и недвусмысленный приказ – отдать этому типу все, что он захочет получить.

– Давайте, – подбодрил его Бутузов. – И еще вот что. Вам придется уничтожить все документы по этому делу.

Он ткнул пальцем в черную папку перед Кашиным. Тогда, вздохув, Кашин достал из этой папки только что уложенную распечатку и легко перекинул ее через стол Бутузову.

– Папку мы не можем уничтожить, – проговорил он.

– Если надо, я принесу любые документы на право ее изъятия, – проговорил Бутузов, забирая распечатку.

– Мы занимались смертью генсеков, и эти папки все-равно остались у нас. Вы, кажется, переоцениваете свои возможности. Папка останется в неприкосновенности, – спокойно отозвался Кашин.

– Вы уверены?

– Составьте расписку в том, что вы получили распечатку, – сказал Кашин, проигнорировав последний вопрос этого типа.

– Вот соответствующий документ. – Бутузов порылся в своем портфельчике и достал бумагу с тремя визами и одним штампиком в углу. – За подписью начальника морской контразведки. Этого хватит?

– Давайте сюда.

Кашин взял листок, вложил его в темную папку, тут же захлопнул. Подшить можно будет и потом. Пока следовало избавиться от Бутузова. А тот развернул распечатку и стал просматривать.

– Здесь все? – Он оторвался от распечатки и посмотрел на Кашина своим отвратительным взглядом. – Учтите, если это не так, вас ждут неприятности.

– Остальное в этой папке. Но это наши оперативные документы, как я и сказал, они останутся у нас.

– Ладно, – вздохнув с заметным удовлетворением, тип представившийся Бутузовым, спрятал распечатку в портфель, вытащил из него пистолет в кобуре и пристегнул себе на пояс. Потом достал еще один, покрутил перед собой и сунул в карман кителя. Вероятно, таким образом он пытался произвести на Кашина впечатление.

– Тогда все, – Он поднялся. – Рад, что вы оказались догадливы и... покладисты.

Руку он не протянул, как и при входе. К тому же, Кашин не был уверен, что пожмет ее. Типы с такими манерами очень серьезно относились к всяким формальным жестам, непожатая рука была бы для него отличной местью за распечатку, и пожалуй, за манеры. Потом Кашин нажал на кнопку селектора.

– Если этот... Бутузов ушел, подгребайте все ко мне, продолжим, – сказал он.

Едва Веригина вошла, опередив Шляхтича и Стекольникова, Кашин спросил:

– Ты хорошо сделала копию?

Веригина усмехнулась, пожала плечами, села на свое место.

– А чего тут хитрить? Значки и все... загогулины, как сказал Шляхтич, мы повторили знак в знак. Распечатка сделана на матричном «Хюндае» с широкой кареткой. Достать его и набить текст – не проблема. Бумага наша, для непрерывной подачи. Смятины я сама сделала, грязь от картошки принесла из овощного, она, правда, не вполне такая же, как у Василисы, похуже, та все же – хозяйка... Но все-равно не догадаются.

– Откуда он? – спросил Стекольников.

– Аллах его знает, – ответил вместо Кашина Шляхтич. – Я таких типов тысячи раз видел, больше всего они боятся свое настоящее место службы назвать.

И достал из своей папочки настоящую, а не фальсифицированную распечатку, полученную на охотничьем кордоне «Белорыбица», протянул Кашину. Действительно, ее трудно было отличить от той, что он передал Бутузову.

– Какую степень секретности мы на эту распечатку навели?

– Совсекретно. Не ДСП же на нее вешать? – отозвался Шляхтич.

Кашин кивнул, сложил листки «гармошкой», как они и должны быть, сунул в папку. Протянул ее Веригиной.

– Держи, если нет никаких других идей по ведению дела, то давайте его дооформлять и передавать в архив.

– В архив? – удивилась она. – Вот так... Сразу?

– Думаю, мы ничего больше не придумаем по этому делу. Пока опять где-то что-нибудь не взорвется.

– Печально.

– Хуже не придумаешь, – Кашин попробовал улыбнуться. – На то и «Темные папки», чтобы ничем, собственно, не кончаться.

– Плохо у нас получилось, – произнес вдруг Шляхтич. – А вдруг еще что-нибудь?.. Через пять-семь лет? Или через десять?

Кашин посмотрел на него, нахмурился. Но выговаривать не стал. Поднялся, подошел к окну, посмотрел на внутренний дворик их особнячка. Три машины, две из них служебные, пух тополиный летит, как ненастоящий снег, какие-то люди из охраны... Все вместе это называлось жизнью.

– Рыжов вчера умер, – проговорил он, наконец. – В больнице для старых большевиков. Думали инфаркт, а оказалось прободение желудка. Не врачи, а коновалы...

В комнате стало так тихо, что даже за плотно закрытыми дверями со звукопоглощающей оббивкой, стали слышны трели телефона.

– Он сделал, что мог, – сказал Стекольников.

– И даже больше, – Кашин посмотрел на него. – Куда больше, чем мы.

– Хочешь, я поеду на похороны вместо тебя? – предложила Веригина.

– Нет, это мой долг. Я с ним за время тех разговоров как-то... сдружился, что ли? Сам поеду... Да, подготовь от моего имение ему благодарность как консультанту по этому делу. Я пробью через начальство.

– Посмертно? – удивился Шляхтич. – Странно это – благодарность посмертно.

– Так уж вышло, – Кашин, наконец, повернулся к ним. Поднял голову.

Они следила за ним, кажется, с тайным сочувствием.

– Ты только не считай, что все безнадежно, – неожиданно проговорил Шляхтич. Черт бы побрал его со всей эмпатией вкупе.

– Я давно так считаю. – Кашин вздохнул. – И так же как с Рыжовым... – он посмотрел на них, они смотрели на него, – ничего тут не поделаешь. – Подумал и добавил: – Что бы мы о себе не воображали.