Под угрозой

Глава 7

Как только температура в скважинах перевалила за четыреста градусов, один за другим начали отказывать приборы: глубинометры, наклонометры, автоматы наблюдения… все, что было связано с полупроводниками и слабыми токами. Не будь подземного просвечивания, бурить пришлось бы по старинке, вслепую. Но подземное просвечивание служило для предсказания землетрясений, оно показывало очаги в десятки километров шириной, а в забое были не километры, а дюймы. Можно представить себе, сколько изобретательности, терпения, выдумки, настойчивости потребовалось Грибову, чтобы ежедневно составлять карты подземной обстановки для всех двадцати четырех забоев.

Грибов редко видел местные газеты, предпочитал выписывать советские. И он последним узнал, что имя его склоняется в речах сенаторов и в статьях обозревателей. «Можем ли мы довериться иностранцу? — вопрошали они. — Может ли белую женщину оперировать черный хирург и может ли Калифорнию оперировать красный хирург? Соответствует ли это чести, достоинству, приличию и традициям?»

Потом противники Грибова стали назойливее. Они звонили по телефону среди ночи и кричали: «Красный, убирайся, пока цел!» Пришлось выключать телефон на ночь. Но из-за этого Грибов не узнал об аварии на скважине Йоло, не сумел вовремя приехать.

Утром и вечером у дверей гостиницы топтались какие-то личности в шляпах, надвинутых на лоб. Они держали в руках самодельные плакатики и хором скандировали «Грибова на ви-се-ли-цу!» Грибов пожаловался своим соавторам, Йилд пожал плечами: «У нас свобода слова. Нельзя запретить людям высказывать свое мнение». А Мэтью с горечью махнул рукой: «Не ханжите, Йилд. У нас свобода купли. Таких типов покупают поденно или на два часа». В тот вечер Грибов возвращался в гостиницу пешком, хотел проветриться после целого дня расчетов. Квартала за два до гостиницы долговязый детина в кепочке раздавал фанерки с корявыми надписями. Фанерок оказалось в избытке. Долговязый бесцеремонно ухватил Грибова за рукав.

— Эй, парень, хочешь заработать два доллара за вечер?

Грибов помотал головой отрицательно.

— Хорошо. Четыре доллара.

— Некогда. Спешу, — отказался Грибов.

— Шесть долларов, парень, и не торгуйся. Больше ты не стоишь со всеми потрохами. Работенка легкая. Погуляешь на свежем воздухе с этой штукой на плече.

И только тут Грибов разобрал надпись на фанерке: «Лучше умереть, чем лечиться у красного. Америка не нуждается в чужаках».

Придя в гостиницу, Грибов решительно начал складывать чемоданы. Он был потрясен до глубины души. Ведь он же хочет помочь людям. И в награду за помощь ему же плюют в лицо. Так он уедет, и сегодня же. Пусть спасают себя сами, пусть получают землетрясение, если им так хочется!

А с другой стороны — почему уезжать? Почему он должен подчиняться каким-то хулиганам, мелким душонкам, продающимся по два доллара за вечер, из-за них бросать на произвол судьбы хороших людей, которым угрожает землетрясение. Грибов решил поговорить с Йилдом. Он хозяин, пусть наводит порядок.

— Есть превосходный способ замазать рты крикунам, — сказал Йилд. — Ведь все упирается в предрассудки. Надо, чтобы глубинометрию возглавлял местный уроженец… формально. А работать он будет по вашим советам. Ничего не поделаешь. Мы, калифорнийцы, самолюбивый народ. Мы даже приезжих из других штатов не жалуем — с Востока или с Юга.

Грибов согласился считаться с традициями и получил в помощники здешнего уроженца — флегматичного, вялого и мрачноватого толстяка по фамилии Тичер. Тичер, однако, оказался не только вялым, но еще упрямым и бестолковым. Он путал указания, а потом клятвенно уверял, что выполнял их слово в слово.

И прогнать нельзя. Коренной уроженец! Самолюбие! Традиции!

Грибову хотелось бы заявить во всеуслышание: «Господа американцы, речь идет о спасении вашей жизни. Вы меня пригласили для трудной операции, не толкайте под руку. Если делать дело, так делать. Традиции и предрассудки соблюдайте на свадьбах и похоронах, но только не в операционной. Тут дураки вредны и опасны, даже если они коренные уроженцы».

Но некому было выслушать эту возмущенную речь. Тичер ее не понял бы, Йилд не согласился бы, Мэтью был слишком занят авариями. И Грибов произнес ее (начать бы с этого!) перед советским консулом, приехав в консульство продлевать визу.

Консул, Степан Иванович Савчук, как раз собирался на какой-то прием. Грибова он принял во фраке, с крахмальной манишкой, с черным бантиком и остроугольным воротничком. Воротничок этот подпирал полное румяное и очень добродушное лицо с веснушками и голубыми глазами.

Савчук начал слушать Грибова стоя, потом сел, отстегнул запонки и воротник, вытер потную шею.

— А пожалуй, Александр Григорьевич, визы мы тебе продлевать не будем, сказал он неожиданно.

Грибов, удивившись, прервал рассказ на полуслове.

— Не малодушие ли это, Степан Иванович? Надо ли поддаваться крикунам, нанятым за два сребреника?

Консул помолчал и ответил как будто некстати:

— Не говорит ли в тебе самолюбие, товарищ Грибов?

Грибов мысленно допросил себя с пристрастием, постарался взглянуть со стороны.

— Самолюбие говорит, — сознался он. — Но не только самолюбие. Люди здесь приучены работать вполсилы, от звонка до звонка. Боюсь, провалят они без меня. Землетрясением рискуем.

И опять консул как будто не ответил. У него мысли шли своим чередом.

— Значит, дурака приставили? — переспросил он.

— Удивительный тупица! И упрямый к тому же. Ну мое ли это дело местных дураков перевоспитывать?

Консул вздохнул:

— Умный ты человек, Александр Григорьевич, но сидит в тебе этакая ученая наивность: делишь людей на талантливых и бездарных, умных и глупых, и только. А я вот думаю: зачем к тебе дурака приставили? Умных людей в Америке не хватает? Найдутся — тут самодовольным быть не надо. Почему не хотят найти? Землетрясение им нужно? Едва ли. Что-то другое тут: идет мутная игра вокруг товарища Грибова, хотят замарать его честное имя. А зачем им это? Видимо, есть друзья, которые по холодной войне скучают, мечтают о горячей. Не только землетрясением рискуем. Вот и говорю: Не годится для мутной игры твоя светлая ученая голова. Поезжай, голубчик, домой, не будем продлевать визу. — И вдруг, улыбнувшись лукаво, добавил: — Наверное, ты жалеешь, про себя думаешь: «Разболтался зря, страху напустил, консула испугал». Не пугливые мы. Не я один и не сегодня все это передумал. Сигналы такие поступали. Вот в календаре у меня записано на завтра: «Пригласить А.Грибова». Стало быть, разговор состоялся.

И он зачеркнул запись синим карандашом.

Два дня спустя Джеллап сидел в гостиной Буша — нарядной по старомодному: с фарфоровыми безделушками, хрустальной люстрой, сервизными горками. Король урана размышлял над шахматами — кремовыми и медовыми.

— Итак, вы хотите отдать мне фигуру, Джерри, — бормотал он. — Она стесняет вас, без нее игра свободнее. А что, если я не приму жертвы? Не приму. Пусть ваш Грибов останется на доске, бездействует, но отвечает! Будет отвечать, мы позаботимся.

Недовольный проигрышем, Буш озабоченно морщил лоб:

— Не понимаю, Джон, что вы имеете в виду: шахматы или политику?

— То и другое, Джерри, то и другое.

В тот же вечер на теплоходе Грибов услышал по радио знакомый голос. Выступал Йилд.

— Наш гениальный друг покинул нас, но оставил свой замечательный проект. Мы будем придерживаться каждой буквы, как святого Евангелия. Мы будем руководствоваться…

Грибова даже покоробило.

«Только мертвых так расхваливают», — подумал он.