По закону военного времени…

11.

Когда нас все-таки вывели на отдых и переформирование, наконец-то удалось посмотреть телевизор. Диктор вещал из маленькой переносной “Юности”: “В мире началась настоящая травля американцев и их прихвостней. Спецгрупы, засланные в страны не участвующие в войне, отстреливали американских туристов и устраивали террористические акты в местах их наибольшего скопления. Индия вступила в войну на стороне антинатовской коалиции. И вела боевые действия с пакистанскими войсками на северо-западе страны. Джордж Буш-младший понимал, что мир стоит на пороге глобальной катастрофы в виде ядерной войны. Но ни Путин, ни Буш не решались первыми нанести ядерный удар. Особенно после заявления российского Президента при вступления в конфликт.

Эскадра кораблей Северного флота состоящая из четырех больших противолодочных, двух сторожевых кораблей, одного тяжелого ракетного крейсера, трех эсминцев, двух дизельных и одной атомной (охотника) подводных лодок, нескольких ракетных катеров, трех разведывательных и пяти вспомогательных судов находилась в крейсерстве в районе Азорских островов. С целью нарушить коммуникации противника и по возможности уничтожить американский флот. Флагманом эскадры был атомный крейсер «Петр Великий». Многие коммуникации американцев проходили через Гибралтарский пролив… На Дальнем востоке союзные войска России, Китая и Кореи захватили Алеутские острова и высадились на Аляске. Вот тут американцы поняли, что зря они «разбудили русского медведя». В США объявили всеобщую мобилизацию населения. На Аляске у янки было не так уж и много войск, поэтому наши части продвигались довольно-таки быстро по главному направлению на Анкоридж. Были захвачены почти без боя города Нахнек, Ньюхейлен, Анкоридж. После этого направление удара изменилось на Уналайклит. Пендосы, застигнутые врасплох, были деморализованы и, можно сказать, раздавлены. Но скоро они перебросили крупные танковые и механизированные соединения. А также при поддержке канадских войск начали наступление. Наши начали также быстро отступать. Примерно через месяц после начала Алеутско-Аляскинской десантной операции положение войск стабилизировалось на линии Анкоридж – Куинагак. Сразу возникает мысль: “А что наши забыли на Аляске?””

На мой взгляд тут три аспекта: первый – исторический, а второй – экономический, третий – военно-стратегический. Исторический: раньше Аляска принадлежала Российской империи, пока ее не продали за гроши под угрозой захвата янки в 1867 году. Соответственно надо забрать обратно. Экономический: на Аляске очень много полезных ископаемых, в том числе и золото. Думаю, комментарии тут излишни. Военно-стратегический: это плацдарм для наступления на территории Канады и США. Снабжать войска через Берингов пролив, который большую часть года подо льдом, гораздо удобнее, чем гонять корабли например в Калифорнию. Заодно, эта операция сковывает некоторую часть войск противника.

В штабе появился по замене офицер, который непосредственно там был и рассказывал, что когда наши входили в американские города на Аляске – командование давало время на месть. Солдаты делали с местным населением, которое не успело вовремя эвакуироваться, все, что хотели. Вы бы видели, с какой ненавистью солдаты сжигали населенные пункты. С каким остервенением они дрались с пендосовскими и канадскими солдатами в рукопашной. Со злостью они расстреливали ненавистных американских обывателей, которые были виноваты уже в том, что своими налогами финансируют уничтожение украинских городов и мирного населения. Кровь за кровь, око за око. Извечный славянский принцип. Не стоило янки будить Русского Медведя.

Телевизор изрядно шипел, но слова были различимы. Возле палатки, которая была у нас типа “ленкомнаты”, тарахтел дизельгенератор, от которого запитывались телек, аккумуляторы и лампочка, тускло освещавшая импровизированную комнату для досуга личного состава. Наш замполит батальона капитан Карцев вместо политинформации устроил просмотр новостей. А то совсем одичали. Тем более, что война войной, но занятия по общегосударственной и боевой подготовке никто не отменял. Политическому вождю самому “впадлу” было проводить с нами информирование, да и телек он одолжил у штабистов только на час. Я реально не завидовал Сане Гурко (нашему «политическому» роты). Карцев его все время дрюкал за подшивки газет, полевую «ленкомнату», планы-конспекты занятий у него и нашего обожаемого личного состава. Если учесть, что постоянного места дислокации нет, живем все время «на чемоданах», а газеты мы редко видим (в сортир-то с репродуктором не пойдешь), то и претензии были дурацкими. Тем более, что Гурко считал, что вместо этого ненужного хлама (полевой «ленкомнаты» тобишь) он лучше в десант БМПшки лишний ящик патронов закинет. Сколько раз на переформировании усаживали роту по вечерам, ставили на тумбочку раму от телевизора и смотрели фильмы: «Тайна черного экрана» или «Закат солнца вручную». Этот огрызок телека специально с собой возили КШМке батальона. По распорядку дня положен просмотр теленовостей – на вот, вам, смотрите. А уж тут можно или просто посидеть-побездельничать, письма написать или с корешами побакланить. Недавно Нестеров провел строевой смотр. Проверяли наличие документов, иголок с нитками, расчесок и носовых платков. Вот тут и стало очень интересно: у всех ничего из перечисленного не было, кроме документов. Да и где возьмешь? Расческа мне была совершенно не нужна, так как, наученный горьким опытом долгого сидения в окопах – вши, однако. Поэтому приходилось брить волосы везде. Многие делали также, за что неоднократно получали разносы от командования. Но так было гигиеничнее. Тем не менее, старшина где-то надыбал и расчески, и иголки, и нитки. Потом нашу бригаду должен был посетить командующий СОРа вице-адмирал Масорин – по совместительству еще и Командующий Черномоским флотом. И тут «маразм крепчал»! По приказу сверху начали выкладывать камнями пешеходные дорожки, посыпать песочком. Потом кому-то желтая жидкость в голову ударила и приказали камешки побелить. Сверху побеленные камешки вдоль дорожек – прекрасные целеуказатели наших землянок и палаток для амерских летунов. Пока не увидел это дело Мамчур, который построил своих замов и, как говорится, «уыиграл все стадо». Очень хотелось на передовую.

Тем не менее, просмотр продолжался и на другом канале тоже показывали новости. Диктор нам поведал: «На Украине американцы и их сателлиты захватили почти всю Одесскую, Николаевскую, Черновицкую, и Закарпатскую области, частично Кировоградскую. В Крыму натовцев задержали на Чонгарском полуострове, в районе Ишуни под Красноперекопском с севера и Чернышово- Первомайское – Островское – Родное – на юге. Остатки тридцать второго украинского армейского корпуса, приданных ему соединений береговой обороны и частей Черноморского флота воюют в окружении и их снабжают через Азовское море на рыбацких шаландах. Американские средства массовой информации трубили во время начала войны, что США закончит кампанию со странами СНГ в течении двух недель, но их планы сразу нарушились. Они не рассчитывали на всеобщий патриотический подъем населения, а также на то, что славянские солдаты будут вгрызаться в землю и стоять насмерть, до последнего патрона. А потом, еще подпустив по ближе пендосов, подрываться на последней гранате. Натовцы несли большие потери, но и наши войска истекали кровью. Американская военная машина, которая не имела поражений в последних войнах, на славянах начала очень сильно пробуксовывать.”

Севастополь оставался единственным клочком крымской земли, который не был захвачен американцами, кроме части северного Крыма. Уже был конец апреля. Дороги развезло. В окопах было по колено воды. Раненые падали на дно траншей и тонули в скопившейся воде. Те, кто еще был на ногах, страдали от недостатка пищи, фурункулов от плохого питания, сырости и грязи. Ноги все время были мокрыми, а просушить портянки и берцы не было никакой возможности – огонь-то разводить нельзя.

После очередного двухнедельного отдыха в тылу и доукомплектования нас снова перебросили в район железнодорожной станции Сирень. За март месяц я три раза уже успел побывать на передовой под Балаклавой, возле Штурмового и Оборонного. Бог миловал остался целым и невредимым, но на семьдесят процентов поменялся личный состав взвода. Из “старых” остались только Пегриков и еще несколько солдат. А остальные либо погибли, либо ранило, и мы их отправили в тыл. Все реже стал вспоминать об Оксане, – не было времени и сил о чем – либо задумываться. Все время голова занята была другими мыслями, например: поспать лишний часок, обеспечить всем необходимым свое “кодло” и при этом “на кукан” начальству не попасть. Не знаю, наверное, сознательно себя так изматывал, так как в последнее время спал без снов. В роте тоже многое что изменилось: Нестеров ушел комбатом на наш батальон, замполит роты – старший лейтенант Гурко Саня стал командиром вместо Нестерова, погибли два командира взвода. На войне не так остро воспринимаешь потери, – это как констатация фактов. Был человек, делился с ним куревом, жратвой, бухлом, а тут на тебе – шлеп, и нету человека. Ну, ничего! Другого пришлют. Ты их уже начинаешь воспринимать не как сослуживцев,а больше как пассажиров поезда в твоем купе. Причем ты едешь от начальной и до конечной остановки, а эти попутчики сходят раньше. Ты успеваешь с ними познакомиться, поговорить «за жисть», даже сбрызнуть знакомство и в один определенный момент человеку «приходится выходить». Поэтому не особо привязываешься и не жалеешь, когда они все уходят. Наверное так легче, не знаю.

Перед последним выездом на передовую, на отдыхе, я получил письмо. Мы находились в районе Казачей бухты. Письмо было от некой Пименовой Елены. И номер полевой почты был Штаба СОРа. Разорвал конверт, в нем был лист школьной тетрадки, исписанный аккуратным женским почерком. Развернул письмо и прочел:

«Здравствуй, Володя! Ты, конечно же, будешь очень удивлен, читая это письмо. А также хочу извиниться за то, что обращаюсь к тебе на «ты». Наверное, сейчас лихорадочно вспоминаешь кто я такая. Ну, так вот, не напрягай свои и без того усталые мозги. Меня зовут Леной. Ты меня призывал на службу почти полтора года назад. И мы с тобой в последний раз виделись в управлении кадров. Вспомнил? Ну, наконец-то. В последнюю нашу встречу, ты был явно не в духе. Видимо, хотел показаться более грубым и жестким, чем есть на самом деле. Я это знаю и чувствую. Не буду допытываться, что у тебя случилось. Если захочешь – расскажешь. Знаю тебе трудно, и бывает, нет времени на то, чтобы поесть. Но если ты черканешь пару строчек буду не против. А еще лучше, если мы как-нибудь встретимся. Если не хочешь, я тебя не осуждаю. На всякий случай даю тебе номер моего телефона… можешь по нему позвонить прямо на КПП. Главное – бей побольше этих американских гадов. Я в тебя верю, на тебя надеюсь. Верю в то, что у тебя не дрогнет рука против этих сволочей. Воюй солдат!

С уважением, Пименова Лена!»

Прочитал письмо и положил его в набедренный карман камуфляжа. Попытался вспомнить ее внешность, но быстро отогнал эти мысли. И, тем более, что нужно было накрутить хвоста мехводам, чтобы техника была готова к выходу на задачу, запасаться боеприпасами, продовольствием и медикаментами. И еще кучу мелочей, без которого наш маленький армейский коллектив не мог нормально выполнять свой долг. Я ей так и не ответил – уехал на передовую.

Когда мы прибыли на станцию Сирень, вместо ожидаемого занятия позиций, нас расположили в лесу в трех километрах от переднего края. Рядом с нами стояли танкисты и реактивная артиллерия – полк артиллерийского прорыва. Ожидалось контрнаступление на нашем участке с целью захватить Железнодорожное и ударом на юг соединиться с параллельно наступающей в двадцати километрах южнее 4-й китайской механизированной дивизией тем самым взять в «котел» американскую морпеховскую дивизию, танковый полк, а потом их уничтожить.

Прибыли на место около 03.00, а наступление запланировано в 04.00. Спрыгнув с брони, крикнул Пегрикову, чтобы никто никуда не разбегался. А сам побежал к Гурко за задачей. Когда уже был у командирской БРДМ, ротный еще не вернулся от комбата. Минут через двадцать он пришел, я перенес на свою карту “яйца” задачи и отправился ко взводу.

Минут через двадцать заревели «грады» и заухала гаубичная артиллерия. Вслед за артиллерией «заработали» вертушки и фронтовые “Грачи”, которые пролетели над нами и начали обрабатывать по квадратам американские позиции. Сигналом к атаке был сигнал «Аванпост-600», который должен был прийти по рации. Пока работала артиллерия и армейская авиация, нас не трогали. Я стоял возле БМП, затягиваясь едким дымом “Примы” без фильтра, ждал сигнала. Из десанта парами выползали бойцы, чтобы перекурить. С места, где стояла “бэшка”, хорошо были видны позиции американцев. Там стоял кромешный ад разрывов. Амеров обрабатывали около двух часов. Через час сорок минут после начала артиллерийско-авиационного налета высунулся из командирского люка радист и сказал, что пришел сигнал. Я крикнул: «По коням!» И тут же взревела БМП, заскочил на броню и залез внутрь. Захлопнулись задние люки десанта, проверив наличие народа, бэшка с прогазовкой стартанула. Дальше все видел в тримплекса. В эфире стоял отборный мат. Когда перестроились в боевой порядок увидел, что впереди нас на полной скорости идут танкисты. До позиций американцев оставалось около двухсот метров. Пендосы немного опомнились и начали огрызаться огнем. Выбрал целью пятнистый “Хаммер” с крупнокалиберным пулеметом на крыше, приказал наводчику целить в него. «Огонь!» – крикнул я, наводчик крикнул в ответ: «Выстрел!» и прогремел выстрел 73-миллиметровой пушки. В триплекс увидел, что от машины остался горящий остов, а рядом катались в пыли фигуры в огне. Стрелок быстро развернул башню и курсовиком добил подпаленных пендосов. Мы неслись на бешеной скорости в двухстах метрах от танкистов. Довольно-таки изрядно подбрасывало на ухабах. Оно и понятно, нам надо поскорее смешаться с амерскими позициями, чтобы авиация противника при случае не смогла отработать по нам. Атака захлебнулась на втором эшелоне американской обороны, когда прилетели тяжелые вертолеты «Апачи» и заговорила американская артиллерия. Вот ведь уроды! Почти ювелирно мочат! Танки начали разворачиваться, ведя огонь из башенных пулеметов по вертолетам, но толку никакого – танки один за одним вспыхивали. В эфире стояли крики и мат теперь уже танкистов. Было очень страшно слушать в эфире сгоравших заживо людей. Прилетела вторая волна нашей фронтовой авиации – СУ-27 и начали уничтожать вертушки американцев. Постепенно воздушный бой переместился на десяток километров севернее. Но американцы успели подтянуть свои танки и румынскую пехоту. Начался танковый бой при Сирени. Со стороны американцев участвовало около тридцати танков, а с нашей стороны – двадцать пять. Российская техника уже была построена в боевой порядок, в то время как американцы только начали выстраиваться. И местность противнику не позволяла нормально организоваться – они были зажаты между двумя почти отвесными яйлами. Наши танкисты не замедлили воспользоваться этим обстоятельством и относительно точным ракетно-артиллерийским ударом подожгли три танка. И при поддержке наших САУ и “Акаций” ринулись на предельной скорости в бой. Американцы не растерялись и ответили уже относительно дружным огнем. Русские танкачи, несмотря на то, что их подбивали, не покидали свои машины – направляли их на таран вражеских танков. Мы, тем временем успели выйти в правый фланг и по более пологому участку местности встретились лицом к лицу с позициями румынской пехоты, полк которой оборонял высоту 123,2. Началась артиллерийская дуэль из бортовых пушек БМП. Потом поступил сигнал о высадке десанта. Я как командир взвода не мог оставаться внутри БМП и выскочил с автоматом наперевес и, крича «Ёб вашу мать! Вперед уроды!», бил вслепую короткими очередями из автомата, побежал впереди солдат, увлекая за собой. Броня замедлила скорость и начала поддерживать огнем наше наступление, гася огневые точки противника. Противно визжали пули, осколки минометных мин и снарядов. Наконец-то мы достигли траншей противника. Бросил во внутрь траншеи «лимонку» и после разрыва поднялся, перемахнул через бруствер. Пустил очередь налево и очередь направо – побежал влево. И бойцы остальные за мной. Но тут раздался взрыв, и меня отбросило взрывной волной метра на полтора назад, больно ударив боком о стену траншеи. Залег, из блиндажа стреляли из пулемета. Трое из десяти побежавших впереди лежали передо мной мертвыми. У одного из них был подствольник. Схватил его автомат и метнул в сторону стрельбы гранату. После разрыва стало тише. Полежал еще с минуту, собираясь с духом. Потом встал и побежал в блиндаж. Без разговоров лупанул туда пару очередей, потому что был приказ – «Пленных не брать!». Возле разломанного пулемета ПК на сошках валялся труп румынского солдата с оторванной рукой. Больше в блиндаже никого не было. За мной заскочили еще трое, перевели дыхание и пошли дальше. Через час наши овладели первой и второй линией окопов румынского пехотного полка. А еще через полчаса высота 123,2 была полностью взята. Захватчики не ожидали такого натиска с нашей стороны и в беспорядке отступили. Остался на этой высоте 4-й батальон, а мы продолжали развивать наступление. Мои хлопцы успели прибарахлиться за счет трофеев собраных у трупов. В частности и пара лишних пулеметов нам не помешала. К 12.00 уже были в пяти километрах от Железнодорожного. К 16.00 Железнодорожное было в наших руках. Где-то ближе к 17.00 прилетели бомбардировщики и началась «ковровая» бомбардировка поселка. При бомбежке я потерял еще одного убитым и двоих раненными. Развивать наступление дальше не было возможности: не было ни горючего, ни боеприпасов.

Буквально через час американские морские пехотинцы при поддержке авиации и артиллерии начали атаковать с правого и левого флангов. Когда они достигли наших траншей, завязались рукопашные схватки. Никогда не думал, что это страшное зрелище, когда обезумевшие в злобе люди ножами, саперными лопатками и другими подручными средствами пластают друг друга. Боеприпасы были на исходе, чтобы отбить очередную атаку мы использовали нашего “Змея Горыныча” – установку дистанционного разминирования. Это типа небольшого миномета, из которого выстреливается заряд со шнуром, а на него прикреплены заряды тротила. И после выстрела, когда шнур на земле, раздается последовательно серия взрывов, делая проход в минном поле. Так как бэка в машинах мы уже израсходовали, а отбиваться надо чем-то. С фланга направления наступления амеров «запустили змея». Удалось выиграть драгоценные двадцать минут.

Поселок за эту ночь переходил из рук в руки раза три. Утром нам пришлось отступить аж к высоте 123,2. План наступления был сорван. На следующий день прибыла 4-я механизированная бригада 32 армейского корпуса, которая сменила нас на этом участке фронта. Ночью форсированным маршем вернулись в район Сапун-горы. Мы еще в течении месяца торчали там, а после этого вывели в резерв СОРа. Командование решило пополнить нас остатками разбитых полков и снова отправить на передовую. Теперь стояли в районе Карантинной балке на отдыхе. Там я получил письмо от матери Оксанки, которая была в эвакуации где-то в Краснодарском крае. Если честно, не ожидал, что она ответит.

«Здравствуйте, Володя! Я получила Ваше письмо. Ну, что могу сказать? Первое, что испытала – это шок от Вашего письма. До сих пор не могу поверить, что Оксаны больше нет на свете. Война отобрала у меня уже вторую дочь. Настя с мужем эвакуировались из Одессы в последний день перед захватом города. Они утонули вместе с «Константином Ольшанским» после налета авиации.

Я знала, что вы с Оксаной были женаты. Она мне писала. Моя дочь Вас очень любила. И то, что вас поженил военком, в этом ничего смешного нет – война – есть война. И, наверное, если бы не война, вы бы никогда не поженились. Знаю, что вам сейчас не легко. Но нужно жить дальше. Вот, что война творит с людьми – потеряв двух дочерей, я обрела сына. Володя, когда все закончится, приезжайте к нам. Вы главное останьтесь живым, и пишите. Вам здесь будут всегда рады. И в смерти Оксаны себя не вините – вы сделали все, что смогли.

Подпись».

Прочитал письмо еще раз и на душе стало тепло от того, что семья Оксаны меня приняла. Единственно, что причина нас объединившая была печальная – смерть моей жены. И для себя решил, что обязательно приеду к ним. Часа через полтора в землянку зашел Пегриков и доложил, что прибыло пополнение. Вышел за ним на улицу. Погода была просто прекрасная. Даже не верилось, что идет война, что гибнут люди. Только рев техники и канонада напоминали об этом.

Подошел к шеренге, в которой стояло пять человек. Все они были из разгромленной 2-ой мотострелковой бригады 4 российского армейского корпуса Кавказского ВО.

– – Ну, что товарищи солдаты, рад приветствовать вас в нашем боевом коллективе. Я ваш командир взвода – младший лейтенант Свешников Владимир Анатольевич. Я так понял, что вы уже не первый день на передовой.

– – Да месяц уже, как здесь горбатимся, – сказал кто-то из шеренги.

– – Ну, вот и хорошо, так что добро пожаловать. Пегриков, – обратился я к заместителю, стоявшему сзади меня, – поставьте людей на довольствие и распределите по отделениям.

Распустив пополнение, направился к Гурко. Его землянка была в овраге. Зашел и обратился к сидевшему Гурко, который пришивал подшиву к фланке камуфляжа. Решил отпроситься съездить в город, чтобы побывать на могиле жены.

– – Саня, слушай, выручай!

– – А что такое?

– – Да хочу в город до утра смотаться.

– – Ты людей получил?

– – Ага.

– – Распределил? Поставил на довольствие?

– – Саня, не заё…й, у меня этим Пегриков занимается.

– – Добро. Зайди к старшине и возьми увольнительную, а то в городе комендачи свирепствуют, а нам завтра ночью выступать. Еще вызволять тебя придется.

– – Спасибо. Тебе чего-нибудь надо в городе?

– – Поищи пивка, баб побольше и неси все сюда. Да как обычно. Постарайся замолотей, бухла и курева достать. Бабки есть?

– – Да если подкинешь пару сотен не буду против.

– – Во сколько будешь?

– -Да к подъему причапаю.

– – Окей. Там щас комбатовская бээмпэшка в город едет, попросись – довезут, чтобы не пешком. Я тебя вот о чем попрошу: зайди в штаб СОРа, в управлении тыла жена моя служит, передай письмо. Кстати, возьми оружие – в городе неспокойно. В общем, я тебя проинструктировал. Но к подъему чтоб как штык! И смотри у меня, – сказал он на прощание, пожимая руку, вручая треугольник и целлофановый пакет, в котором лежала буханка хлеба и пять штук консервов.

– – Да ладно, не учи отца – и баста.

Зашел к нашему старшине роты старшему прапорщику Петракову, с которым был знаком с первых дней моего пребывания в бригаде. Пожав другу руки, закурили, пока писарь выписывал увольняшку. Потрещали о том, о сем, о новостях, но ничего такого не узнал. Короче говоря, “из пустого в порожнее”. “Солдатская почта” обычно работает быстро и новости, особенно плохие, распространяются быстро. Старшина дал подзатыльник бойцу, чтобы быстрее писал. Ну, вот, наконец получил на руки долгожданный документ, распрощался с Петраковым, стрельнул еще пару сигарет “на дорожку” и пошел к себе в землянку.

Одел бушлат без подкладки, облегченный американский броник, естественно трофейный – бойцы подогнали после сиреневского дела. Бушлик был почти новый, жаль его прежнему хозяину (лейтенанту Серегину – командир третьего взвода, погиб на Мекензиевых горах) недолго в нем пришлось покрасоваться – пуля из М-16 в голову и «честь имею». А чего добру пропадать? Вот и забрал себе. Надо сказать амерские разгрузки гораздо удобнее, чем наши “лифчики”. А теперь надо проверить, чтобы все было на месте: рожки для АКСа, гранаты, пээмчик с запасной обоймой. Увидел бы меня в таком виде наш “политический” из бригады, то, думаю, вместо увала заработал бы суток трое отсидки на киче. Одел черный берет, одолженный у одного из командиров взводов, на свою бритую голову. А как по-другому, когда моешься в лучшем случае раз в две-три недели? Вши, однако, нас любят! Ну вот, теперь и в город не стыдно выйти. Небрежно закинул за плечо автомат, чем и дополнил свой “вечерний туалет”.

Услышал на улице сигналы и крики. Пришлось подбежать, поскольку БМП уже трогалась, и забираться на ходу. Сидеть на броне было неудобно, кто хоть раз ездил, меня поймет, но я не жаловался. Хотя трясло, конечно, жутко – мехвод гнал на предельных оборотах, особенно на обстрелоопасных участках, а дорога… ну, сами понимаете. После того, как по ней прошел не один и не два десятка бронетехники, да по размякшей от дождей глине… короче, всю дорогу одной рукой держался за поручень, второй придерживал автомат. Иначе б или лишился оружия, или сверзился вниз, хорошо, если не под гусеницу. Зато по времени успевал в самый раз – когда выехали, было 14.16. Так что с транспортом мне определенно повезло…

«Выкинули» на остатках Остряков в районе Технической. Они специально поехали не по Камышовскому шоссе, а через город, чтобы подвезти ближе. Махнув хлопцам на броне на прощание – пошагал в сторону улицы Кошевого. Спустился по Котовскому спуску к вокзалам. Первым делом хотелось зайти на могилу к Оксанке. Несмотря на вполне приличный срок, здесь ничего особо не изменилось, разве что добавилось количество воронок и куч битого инкерманского кирпича. Здание военкомата, точнее то, что от него осталось, пустовало, укоризненно смотря на меня своими пустыми, без стекол, окнами и рваными ранами разломов стен. Не стал туда заходить – сразу к жене. Посидел немного у ее последней “постели”, рассказал протекает как моя жизнь. На доске с облупившейся краской, которая когда была красного цвета, была Оксанкина фотография – она жизнерадостно улыбалась, глядела на меня и была живой. Она и сейчас жива, но только в моих воспоминаниях. Какая же ты красивая! И заныло сердце! Проняло так, что от звериной тоски, растоптанного счастья и ненависти захотелось мочить этих блядских пендосов со всей звериной жестокостью. Это ж они отобрали ее, это они убили моего ребенка! Да как они после этого нормально жить-то могут?! Небось, у них тоже есть семьи и любимые. Ничего! Мы еще придем и вы побываете на моем месте. Не будь я Володя Свешников! А скольких еще людей вы оставили сиротами?! В 3-5 метрах от могилы была свежая воронка от реактивного снаряда. И здесь вы Ксюхе не даете покою – уже второй раз пытаетесь ее убить. Неподалеку заметил еще штуки три свежих могил. Ну, вот, Ксюня, ты здесь не одна! Обошел кругом последнее пристанище моей любимой и заметил, что могилка немного просела. Достал лопатку из чехла на ремне и подбросал землицы. Утрамбовав холмик, присел рядом с Ней. Посмотрел на фотографию, которая немного побурела от постоянного пребывания на улице. Развязал узел рундука, достал целлофановый пакет, завернул в него фото жены, вернул на прежнее место. Чуть подрагивающей рукой вынул из вещмешка флягу в камуфлированной “рубашке”. “Шило” специально хранил для этой цели. “Свернул голову” и хлебнул, задержав дыхание. Ну пусть тебе земля пухом будет, любимая! И ребеночку нашему тоже. Вроде бы и помолиться надо за ваш упокой, да не умею я. Думаю, ТАМ простят, ведь главное не как ты молишься, а насколько это все душевно и искренне. Что-то и мысли нескладные пошли и губы трясутся, и в глазах начало резать. Полились слезы, жгучие, злые, скупые мужские, пьяные слезы. Пытаюсь их остановить, а не получается. Так, Володя, прекращай! Пора уходить! Достал из разгрузки “Макарыча”, снял с предохранителя, дослал патрон, встал и сделал три выстрела в воздух. Оксанка ведь офицер, а ей тогда в суматохе забыли сделать салют. Подошел к доске, поцеловал фотографию, неумело перекрестился, забрал мешок и, не оглядываясь, пошел на рынок.

Рынка как такового в городе уже не было. Так, возле железнодорожного вокзала народ кучковался и приторговывал. Минут за двадцать дошел до “толкучки”, закупил все, что хлопцы просили. Постоял, покурил под мостом, а потом пошел с полным вещмешком к штабу СОРа. Я не планировал туда идти так рано, но почему-то ноги сами меня несли туда. Пока добрался до места – два раза останавливал патруль. Их смущал мой вещмешок, который разбух от “результатов” посещения рынка. У них была команда отлавливать террористов-подрывников. Ну приказ есть приказ – глядите, люди добрые, что мамлей в рундуке несет, скрывать-то мне нечего. Мужики в патрулях нормальные попадались, водяру и курево не конфисковали. Только ксивы да сидор проверяли и отпускали, не обращая внимание на спиртяшный “штэм”.

Подошел к КПП штаба. Зашел в будку с телефоном, поставил вещмешок на пол и набрал номер дежурного по управлению тыла. Спросил сержанта Гурко и через минут пятнадцать за мной пришел матрос средних лет в камуфлированной форме. Выписали пропуск, запустили на территорию и я пошел за матросом. Спустившись по лестнице на три этажа, оказался на уровне, где располагались управления тыла и кадров. Ко мне вышла небольшого роста, миловидная девушка лет двадцати пяти одетая в морскую форму. Мешковатая, на несколько размеров большая уставная форма не смогла испортить ее безупречную фигуру. После сидения в окопах она показалась мне чуть ли не идеалом женской красоты и невольно мысленно позавидовал Сане Гурко, “белой завистью”. Передал треугольник письма и пакет. В кратце рассказал “о делах наших скорбных”. Света тем временем приготовила поесть и чуть ли не насильно усадила меня за стол. Пока ел, в комнату зашла девушка с мичманскими погонами на плечах и через миг она подбежала ко мне и повисла у меня на шее, так как я от неожиданности подскочил. Это была та самая Елена Пименова. После того, как мне Света – жена Гурко, принесла ответный конверт и пакет с чистым теплым бельем. А это у нас был дефицит – особенно если без вшей. Пришлось поблагодарить за угощение и откланяться, так как уже попал в оборот Лены. Отказавшись от очередной порции угощения, уговорил Пименову пойти прогуляться.

Девушка-мичман зашла в управление и минут через пятнадцать вернулась. Она одела морскую шинель и шапку – выглядела в принципе даже очень неплохо. Скажу по секрету, мне всегда нравились женщины в форме. Даже сам не знаю почему.

Подошли к лестнице, которая вела на улицу Ленина. Вещмешок после осмотра оставили на хранение дежурному по КПП. В принципе, все равно бы потом пошел провожать Лену – воспитание, знаете ли. А таскаться с этим баулом на свидании с девушкой аж никак не в кайф. Закинул автомат поудобнее за плечо, поправил берет и разгрузку. Ну, а теперь можно и пройтись! Давно я просто так не гулял, чтоб без цели, так, сделать “проминэ для плезира”. А с девушкой тем более, хотя это была не Оксана. Поначалу некоторое время чувствовал себя немного “не в своей тарелке”. Казалось, что предаю память своей жены. Но ведь это не так! Думаю, что здесь все в рамках. На войне надо жить здесь и сейчас, иначе не успеешь.

Когда поднялись на Ленина возле развалин Дома Офицеров флота, нам в лицо пахнул мокрый, противный и пронизывающий ветер с моря. Народу было не так уж много и каждый куда-то спешил. Только мы шли к набережной перепаханной воронками никуда не спеша. Первые минуты даже не знал о чем говорить, но потихоньку разговор сам собой наладился.

– – А мой дом бомбой накрыло,- сказала она, – О родителях ничего не знаю. Брат тоже не пишет…

– – Ничего, найдутся. – сказал я, – А мои погибли… Их накрыло тоже при бомбежке. Они жили недалеко от Каховской ГЭС. И когда амеры ее хотели разбомбить, пэвэошники отогнали. Так эти уроды отбомбились на наш микрорайон. Я просто на переформировании встретил своего соседа, и он мне рассказал об этом.

– – И, наверное, поэтому ты был тогда такой грубый и мрачный.

– – Да нет, не поэтому.

– – А что у тебя тогда случилось?

– – Были на то свои причины.

– – Ну, ладно, не хочешь рассказывать – не рассказывай. Я всеравно знаю, что у тебя жена погибла. Просто тем, что ты все это держишь в себе, ничего не изменишь и делаешь только себе хуже. Я же вижу, как ты изменился. Вова, ты как будто потух.

– – Может быть…

За разговором и не заметили как вышли на пустырь после пляжа Хрустальный. Перед нами открывался вид на выход из Севастопольской бухты. На противоположном берегу бухты чернели развалины Константиновского и Михайловского равелинов. Уже почти стемнело. После многих месяцев ожидания непрерывных бомбежек, как-то себя неуютно чувствовал на открытом пространстве. Глаза привычно искали вероятные убежища. Сегодня было как-то необычно тихо – пендосы с неба не работали. Только канонада и вспышки в районе Мекензиевых гор напоминали о войне.

Невольно вспомнил, ту новогоднюю ночь, когда мы с Оксанкой впервые были вместе. Интересно, почему так получается: нахожусь с симпатичной девчонкой, а думаю о другой? Просто Оксанка – это эпоха в моей жизни, которая счастливо продолжалась тридцать пять дней. И даже не знаю как и сказать Лене, которая искренне обрадовалась моему приходу, что к ней не испытываю ничего, кроме дружеских чувств. Просто не хотел портить ей вечер, но и обманывать тоже. Нутром чувствовал, что Лена хороший человек и заслуживает своего кусочка женского счастья. Может потому что последние два месяца просидел в окопах и мне просто захотелось пообщаться с симпатичной девушкой. Своего рода эмоциональная разрядка. Потому что у нас кроме водки никакой другого “релакса” не было. Да и вообще, что я американец какой-то, чтобы у неостывшего еще тела жены, бросаться на другую женщину. Да, мне жены не хватает, но это мое личное дело и никого оно не касается. Заметил, что все женщины, которые со мной рядом – гибнут: Свету – повесили татары, Оксанка – при бомбежке. Менты говорят, что один раз – это совпадение, два раза – это напрягающее совпадение, а три раза – это уже система. Не хочу третьего раза и тем более, чтобы это была Лена. После войны кто-то же должен рожать детей, «вдохновлять» нас на «трудовые подвиги при восстановлении хозяйства» и т.д. Иногда поражаюсь женскому терпению и выносливости. Они нас вытаскивают из боя раненых и покалеченных и т.д. А самое главное – нас ждут. Мне невольно вспомнился фильм о Великой Отечественной войне, не помню название, кажется “Сталинград”. Там был эпизод, где женский зенитный полк выставили против немецких танков и как они гибли там. Но не отступили, единственно попросили у командира полка разрешения идти в бой в своей обуви. Наверное, такое могли свершить только славянские женщины. Да и у нас был примерно такой же случай: когда американцы прорвали линию обороны и напоролись на батальон связи 23 механизированной дивизии, который был укомплектован на семьдесят пять процентов женщинами. Они не успели отступить. Батальон смог задержать продвижение американского наступления всего на полчаса. Ни один человек не остался живым. Это было как раз под Оборонным. Я был на том месте после боя. С тех пор тот лес назван Девичьим. И когда военные проезжают мимо – отдают честь. Это было ужасное зрелище: красивые молодые девчонки, в наспех выкопанных неумелыми женскими руками в каменистом севастопольском грунте окопах, лежали в россыпях стреляных гильз. Кто-то был изувечен, кто-то был разорван взрывами. Как сейчас помню картину в окопе, возле разбитых аппаратных, на дне, прислонившись к противоположной наступлению противника стенке, сидела белокурая голубоглазая девчонка, лет 18-ти, в пробитой осколком каске. По лицу и шее стекала струйка крови, в руках сжимала автомат. Возле нее было не очень много гильз, значит погибла почти в начале боя. На лице и в глазах было удивление, которое застыло в последний миг жизни. Я тогда спустился в окоп и закрыл ей ладонью глаза. Автомат еле вырвал из окоченевших девичьих рук. Мы тогда выбивали американцев с этого участка около суток. В этом деле потерял треть своего взвода. И как после этого относиться к врагу? Какая тут к черту демократия и “общечеловеческие ценности”? Когда даже таких девчушек не щадят.

Как-то во время очередной атаки захватили пленного пендоса – пацан, лет двадцать. Начали его выспрашивать, кто он и все такое – отмалчивался, сука. Послал бойца к связюкам за «ташкой» – полевым телефоном ТА-52. Подсоединили провода от аппарата к амерским молодым яелам. После второго прокрута вызывной ручкой этот урод уже рассказывал все, даже какой рукой мастурбировал в восьмом классе. Когда более ни менее поутих, начал втирать по поводу нечеловеческого обращения с пленными. Ах, так ты нам еще свою туфту лепить будешь! Еще прокрут! Американец издал дикий вой боли и отчаянья – ведь ему уже женщины не будут нужны. После восьмого прокрута у янки пошла изо рта пена, после пятнадцатого – он окончательно «поставил кеды в угол». Потом Нестеров вызывал к себе и вставил по самые гланды. Типа мол, не могли что ли его потихому завалить? Отбрехались, что применяли нештатные меры воздействия для получения нужной оперативной информации. Короче, отделался предупреждением.

Часов в 8 вечера начался налет и мы поспешили в бомбоубежище. Вот черт! Сглазил-таки! Нет налетов, нет налетов! Сколько раз тебе говорить, Володя, не буди лихо пока оно тихо! Вот и дождался. Наше укрытие было возле «Памятника Импотенции» – высокий памятник возле Арт-Бухты. Народу собралось около сотни человек. Люди были самые разные. Убежище представляло собой огромный подвал разбомбленного здания бывшего какого-то института, возле бывшего ресторана «Рыбацкий стан». Мы с ней сели возле лестницы, которая вела внутрь здания. На поверхности бушевал смертоносный смерч взрывов. Слава Богу стены здесь были толстыми и можно было не опасаться даже прямого попадания. Хотя не факт.

– – А чем ты займешься после окончания войны? – спросила меня Лена.

– – Пока не знаю. Наверное восстановлюсь в институте. А еще нужно будет сделать пару вещей.

– – Каких?

– – Секрет.

Хотя сам еще не знал, что буду делать после войны. Да и не в этом, собственно дело. Хотелось почему-то помолчать, не видеть никого, побыть одному. А с другой стороны, хотелось прижать ее к себе и сидеть так бесконечно долго. А как же Оксана? Вот именно, я вдовец, но себя считаю женатым. Так что никаких там лен, кать и так далее.

Налет продолжался почти до утра. В половине четвертого воздушную тревогу задробили. Быстро провел Лену и на попутной машине добрался к своей части без приключений. Гурко мне конечно «вставил», но заткнул ему рот посылкой его жены.

День пролетел в заботах и приготовлениях. Получил боеприпасы и продовольствие, распределил его среди своих бойцов. Потом ездили за горючим. В общем, готовились на передовую – обычная рутина чернорабочих войны.