ГЛАВА 10

Но еще через пару дней Тивас наконец решил, что мои воинские таланты достигли необходимых кондиций, и сообщил, что пора выдвигаться.

И наутро мы выступили. Это действительно огромное удовольствие скакать по весенней степи. В смысле скакать верхом, а не как тот Иван-царевич, у которого отобрали скакалку. Самое главное в моем случае, как вбивал в мое сознание Сергей Идонгович, было не задумываться. Потому что стоило мне задуматься о том, как это я хорошо еду, сознание резко пугалось, а носитель его перепуганно сдвигал колени, стараясь удержаться на скользкой и не в меру подвижной спине. Конь, естественно, воспринимал инстинктивное движение как критику в свой адрес на тему неторопливости движений и, как истинный друг человека, стараясь искоренить указанные недостатки, срывался в галоп. Пару раз я успешно грохнулся. Ох и содрогнулась мать – сыра земля.

Поэтому мне приходилось думать об отвлеченном или пытать Тиваса по поводу местных обычаев и традиций, каковых, как вы понимаете, было множество.

Ехали мы по целине, так как дороги не было. Аккуратно объезжая многочисленные рощицы, встречающиеся на нашем пути.

Разок за нами было погнались какие-то люмпенизированные личности, но, как я уже говорил, Тивас оказался знатным лошадником, и скакуны наши, слегка взбодренные шенкелями, легко оставили позади лохматых скандалистов.

Лесостепь постепенно кончилась, и мы уже ехали по саванне, украшенной курганами явно искусственного происхождения, каждый из которых венчала корона из огромных, ярко блестящих в солнечном свете, белоснежных камней. Крепко вбитые в землю, они образовывали эдакие небольшие крепости на каждой вершине. Когда я поделился своими соображениями с Тивасом, он сразу взялся за ликвидацию пробелов в моем образовании.

– Это Обитель Павших. Место захоронения Владык Степи. Степные называют их Отцами Коней. Здесь мы в относительной безопасности. Степные никогда не бьются в обители, а чужих и дикое зверье гонит отсюда древняя магия.

– Ну а мы здесь как едем? Мы ведь чужие.

– Ты опять забыл, кто я.

Действительно, все время забывалось, что со мной путешествует не просто обычный дядька, а Маг и Колдун.

Причем Великий. В общем-то в подтверждение своих званий он никаких действий не предпринимал. Разве что костер у нас разгорался сам собой, а так, в общем-то, нет.

– Хочешь ощутить? Пожалуйста.

Ничего не произошло. Так же светило солнце, так же шелестела высокая трава, но вдруг стало весьма неуютно. Одновременно хотелось рыдать и мчаться отсюда как можно дальше. И при этом чернейшая меланхолия ухватилась нежной рукой за сердце.

– Ощутил. Больше не надо.

И все прошло. Почти сразу, лишь черная тоска никак не хотела отпускать зубы, но тоже развеялась, согретая теплым солнышком.

– Круто, – оценил я ощущения. – Сергей Идонгович, что-то не обнаружил я в твоем волшебном сундучке упоминаний о таких вот местах. Просвети убогого.

– С удовольствием.

Вообще мой нынешний соратник оказался приятнейшим собеседником. Интеллигентным таким доцентом, когда не орал на меня на тренировках. Орал невоспитанно. Как выяснилось, сознание будил.

Бывают, знаете ли, такие, приятные преподы. Пожившие, повидавшие, любители охоты, хороших машин и прочих всяких мужских развлечений. Этакие джентльмены. А что надо, чтобы быть джентльменом? Правильно. Надо окончить Кембридж. С одним небольшим дополнением. Надо, чтобы его закончил дедушка. Так вот, у Тиваса, похоже, сходное учебное заведение окончил значительно более ранний предок. И вообще у меня складывалось ощущение, что он приятно расслаблялся в моем обществе, не скованный требованиями жесткой средневековой морали.

– Империя как таковая, – начал между тем Тивас, – образовалась две сотни с малым лет назад. А до этого на ее месте находилось множество малых государств. Активно друг с другом враждовавших. И хотя язык людей, населявших эти страны, был один, резали они друг друга похлеще, чем чужаков.

С юга над ними нависала Степь. Мощное, богатое людьми и магией государственное образование. В те времена мало было стран, не славших дары Отцу Коней.

– Это их император?

– Не только. Отец Коней объединяет власть светскую, духовную и магическую. И в те давние времена был он весьма силен. Весьма, – хмыкнул он. – Равных ему не было. Ни один владыка не мог быть уверен, что наутро под стенами его крепости не загарцуют барласы Отца Коней, чтобы утащить его на веревке в Степь. Откуда возврата уже не было.

– Ух ты, – восхитился я. – Ели они их там, что ли?

– Почти. В жертву приносили.

– Кому?

– Отцу Коней.

– Вот же злобный старичок.

– Раз в день на жертвенник возлагалось сердце воина, а в дни праздников десятки и сотни дымящихся сердец. Считалось, что Отец Конец питается силой павших героев. Но мне думается, что он вульгарно выбивал руководящие кадры, людей, которые могут повести за собой народ. И продолжалось это не одну сотню лет.

– Грустная история.

– Да уж. Веками вели в Масхат, обитель магов Степи, колонны пленных, долженствующих украсить своими сердцами жертвенники этой обители страха.

Но, как всегда, нашелся герой. Хотя героем этого человека назвать трудно. Да и человеком тоже.

Мать его была из рода вагигов. Никто не знал, какая блажь заставила ее зачать ребенка от человека. Наверное, вечное любопытство этих странных созданий. Да и имя отца его неизвестно. Но коварство, жестокость и страшная целеустремленность этого... – Тивас замялся, не умея подобрать нужное слово. – Имя его было Лихобор.

– Надо же, тезка основателя династии Блистательного Дома.

– Не тезка. Это он и есть.

– Как трогательно.

– Об этом человеке нельзя говорить однозначно. Он появился из ниоткуда в армии Степи. Очень быстро возвысился благодаря своей невероятной силе, потрясающему уму и пугающей даже привычных к излишествам магов жестокости. Даже не жестокости – отстраненности, так свойственной вагигам. Талантов он был невероятных.

Тогда на границе Степи и земель господарей селилось много беженцев. Вольная, хотя опасная, жизнь была им ближе, чем жизнь под постоянной угрозой разорения и продажи в рабство. Степные могли приехать покуражиться, но никогда не отбирали все, как это могли сделать господари.

Лихобор объединил их и сколотил армию. У Владыки Степи не было более верной и лютой армии, чем армия Хушшар – Сухой Головы, как стали называть Лихобора, который своим знаком выбрал пику с надетым на нее черепом Армафазда, упорнейшего и сильнейшего врага Отца Коней. Лютая это была армия, по первому приказу Повелителя Степи готовая броситься вперед, туда, куда укажет царственный перст. Лихобор был мудр, и армия его сильно отличалась от воинства Отца коней. Степняки, гордые наездники, презрительно относились к бьющимся пешими. Хушшар же понял силу пехоты и не давал ни ей, ни своим верховым засиживаться без дела. Снова и снова бросал он своих воинов, и ветеранов, и неофитов, туда, на Север, откуда они бежали от гнета господарей. И рушились гордые замки, и потомки древних родов плелись на веревках за степными конями, чтобы бросить свое сердце к подножию Отца Коней. И возлюбленным сыном назвал он Лихобора за то, что переломил он гордость господарей, многие годы откупавшихся данью, а теперь ставших прахом под копытами степной конницы.

И перестал смотреть Отец Коней на непокорный Север, обратив свой жадный взор на жирный богатый Юг. А на Севере копилась сила, которая должна была обрушиться на Юг, переламывая упорство крепостей яростью пехоты, которой до сих пор не было у Степи. Сила Лихобора росла.

А Владыка Степи вдруг сделал неожиданное. То, чего никто от него не ожидал, но то, на что давно надеялся Хушшар, и к чему также давно его подталкивал. Отец Коней решил бросить на жертвенник сердце вагига.

Верные тургауды обманом выманили одного из этого племени, схватили его и доставили в Масхат.

Вагиги – страшные индивидуалисты. Но факт того, что один из них не просто схвачен, но и должен быть принесен в жертву, привел этих равнодушных великанов в ярость. И в земли Владыки Степей с разных сторон ворвались сотни, если не тысячи, великанов. Кто в своем облике, а кто в облике дракона-прародителя, но, несмотря на облик, равно сеющих смерть и разрушение. Ни одна армия не могла устоять перед неистовством почти неуязвимых воителей. Никогда ни один враг не оказывался так опасен для Степи. И скоро у Масхата появилась армия Севера. Отец Коней справедливо рассудил, что армия, умеющая брать крепости, сумеет ее и сохранить.

Северяне вошли в город, но даже изощренные в коварстве Маги не ожидали, что они войдут как мстители. Сполна заплатил Север Степи за столетия гнета. Сполна. Разграбив Масхат, северяне ушли. А вагиги, получив от Лихобора освобожденного собрата, разрушили город до основания.

Как я уже говорил, Хушшар был мудр и дал возможность уйти Отцу Коней. Но через несколько дней его войско догнали тургауты нового Повелителя Степи и передали ему памятную чашу с головой его приемного отца. Через месяц Хушшар вторично ударил в Степь. Страшно ударил. Теперь ставка Отца Коней в месяцах пути отсюда.

Вернувшись, Лихобор провозгласил себя императором, поставив на места господарей своих соратников, а своим конным воинам подарил земли, назвав их землями Хушшар и обязав их присягать ему лично.

Он вывез всю библиотеку магов Степи и схоронил ее неизвестно где. А там вся магия. Лечебная, военная, погодная. Вся. Все умение степных Магов. И восполнить эти данные уже никто никогда не сможет. Ведь магов он уничтожил в первую очередь. И теперь в Степи много непонятного и недоступного. И надо бы со всем разобраться. Но, как видишь, совсем нет времени, – шутливо развел он руками.

– Н-да, деятельный мужчина. Ну а дальше?

– Дальше? Через двадцать лет Император Лихобор назначил наследника, оставил трон и исчез. А предварительно одарил своих тургаутов оружием, делающим их почти непобедимыми.

– Что за оружие?

– Луки.

– Луки?

– Да. Сколько ни пытались сделать луки другие, ничего никогда не получалось. Выходят какие-то слабые подобия, не имеющие боевого значения. В основном люди предпочитают метать рукой ножи, копья, дротики, гири. Но, как ты понимаешь, с луком это не сравнить.

– И кто у нас здесь монополисты?

– Хушшар и Зеленая Лига.

– Ну а они за нас?

– Скоро узнаем, – фаталистично ответил Тивас.

* * *

За этой поучительной беседой мы миновали район курганов и углубились в саванну. Живности здесь было море, как в национальном парке Серенгети. Мы ехали буквально среди толп животных, хотя не знаю, приложимо ли к ним это слово. Рогатые и безрогие, парнокопытные и просто копытные, но все с какими-то шипами, гребнями, колючками. Очень угрожающая живность. Похоже, эволюция здесь особо не торопилась.

От греха подальше мы объезжали самые крупные стада, но частенько нам уступали дорогу. Несколько раз дорогу пересекали какие-то страннообразные животные, путешествующие в одиночку.

– Гиршу, – определил их Тивас и сообщил, что со зверем этим лучше не скандалить.

Разок мы увидели смешных таких котят, лохматых, игривых, с теленка ростом. Смеяться расхотелось, когда я увидел, как один из этих котят, играясь, прыгнул с места метров на десять. И совсем погрустнело, когда наткнулись на следы. Когти сантиметров пятнадцать.

– Степные отики, – представил их экскурсовод.

А потом какая-то черная пантера, но очень длинноногая, с тяжеленной, как отливка, головой, одним прыжком взлетев на родственника слона ростом с двухэтажный дом, одним ударом лапы вспорола ему голову и, огласив окрестности громоподобным ревом, принялась за ужин.

* * *

Поэтому я с пониманием отнесся к серьезным мерам, предпринятым Тивасом по обустройству нашего лагеря.

Сначала он вбил в землю длинные железные палки, накрепко привязав к ним коней, и окружил лагерь широкой полосой алого порошка.

– Одежду не снимай и лучше на ночь надень шлем, – пропел он мне колыбельную. – И вообще после заката лучше не спать. Поспи лучше сейчас. Ночью может быть весело.

Казалось, только закрыл глаза, как меня уже растолкали. Я открыл глаза и поспешил их закрыть. Потому что зрелище, которое открылось, было для людей с мощной нервной системой. В то время как моя была слегка поколеблена неожиданными событиями. Такая рожа! Вся антрацитно-черная, но змеиная. Все как положено: клыки белые, глаза красные. Не пугайтесь, это мой шлем. Его Тивас в целях скорейшего пробуждения мне под нос сунул. Очень бодрит. У этого моего шлема такая рожа, что страшненькие монгольские божки со всеми клыками, черепами, выпученными глазками рядом с ним просто детский садик «Ромашка» на прогулке. Причем ясельная группа.

Я пытался объяснить Тивасу, что хорошие парни (а я ведь хороший) такой кошмар на голове носить не будут, за что получил веселую отповедь на тему того, что шлем, как и доспех, сделан подземными рудокопами тоже из шкуры огнистого змея, вернее, из его черепа по неизвестной ему технологии и соответственно протыканию и прорубанию не поддается. А потому молчите, дорогой герой, в тряпочку и гордитесь неуязвимостью своих одеяний. На замечание, что стоило бы указанной роже добавить толику дружелюбности, Сергей Идонгович трезво заметил, что ухмыляющийся огнистый зверь – это все-таки перебор даже для такого хорошего парня, как я.

А солнце уже село, и нас окружила бархатная ночь, мрачные тени которой оттенял рассеянный, но достаточно ясный свет огромной луны.

– Сядь спиной к костру. Через линию не переходи ни при каких условиях. Съедят, – проинструктировал меня духовный лидер.

– Даже в одежке? – ужаснулся я.

– Хорошо, не съедят, но пожуют неплохо, – утешили меня бедного.

В рассеянном свете видно было множество силуэтов, активно перемещающихся по территории. Загадочно вспыхивали парные огоньки диких глаз. Кто-то за кем-то гнался. Кого-то уже ели.

Скоро гости посетили и нас. Группа собакообразных тварей, достаточно крупных, богато украшенных в наиболее уязвимых местах костяной броней, целеустремленно выкатила из темноты и встала полукругом. Животные поглядывали на нас с ярко выраженным кулинарным интересом. Затем один из них, очевидно, вожак, вытянул свою украшенную костяными накладками морду в нашем направлении, но когда его фейс дотянулся до окружающей лагерь полосы, резко отшатнулся назад. Негромко взвизгнув и присев на круп, стал усиленно тереть лапой нос. Как я понял, неуверенность в достижении целей в этой отдельно взятой стае не приветствовалась, как, впрочем, и потеря бдительности. Сидящий справа от вожака пес метнулся вперед в резком ударе. Но богато усаженные зубами челюсти с громким щелчком схватили лишь воздух, а вожак, подтверждая тезис о том, что у лидеров самая быстрая реакция, всадил свои клыки в открывшийся при ударе загривок претендента на руководящую должность. Он воздел себя на задние ноги, упершись передними в бок восставшего, и страшным рывком оторвал ему полшеи. Фонтаном хлынула кровь, и прежде чем неудачливый революционер успел подумать, что неплохо было бы посетить ветеринара, поболтать о том о сем, выписать пару средств от блох, как тело его повалили на землю и, нетерпеливо повизгивая, сожрали. А душа (не знаю, есть ли души у местных собак в костяных панцирях), наверное, вознеслась в местный собачий рай, поскольку носитель ее погиб в битве, или низверглась в ад, потому как выступил он против действующей власти и управления, что обычно вседержителями не приветствуется.

Трапеза была закончена в рекордно короткие сроки. Любой прапорщик, взглянув на секундомер, был бы очень доволен проявленной расторопностью. От покусителя на порядок осталось лишь небольшое темное пятно на траве.

Вожак, облизав окровавленную физиономию, глянул на нас вроде даже с благодарностью. Как же, и ужином обеспечили, и оппозицию на неподготовленную акцию спровоцировали. Коротким рыком он погнал стаю навстречу новым свершениям и все же недовольно посмотрел на неприятную полосу. В глубине души он все же подозревал, что мы и наши кони несомненно представляли гораздо больший кулинарный интерес нежели погибший диссидент, но, не желая еще раз испытывать единство рядов, зверь неторопливо потрусил в темноту.

– Это волчаки, – просветил меня Тивас.

Оказывается, у нас был такой своеобразный культпоход в зоопарк.

Какое-то время мы ни у кого не вызывали повышенного интереса, однако вскоре земля стала методично вздрагивать.

– Сиди и не шевелись, – проинструктировали меня. – Идет саугпыл.

То, что этот зверь идет в нам, было очень заметно по сотрясениям почвы. А потом он пришел. Этакий косматый слон, ростом с двухэтажный дом. За его бивни любой охотник за этими монументальными трофеями немедленно продал бы родину.

Создание с труднопроизносимым именем постояло, посмотрело на нас, на костер и, не предприняв никаких агрессивных действий, повернулось, обдав нас ароматом давно не мытой зверятины, и ушло по своим слонячьим делам.

Я шумно выдохнул. Оказывается, пока эта гора стояла рядом, процесс вентиляции легких мною был проигнорирован. Не дышалось.

Рядом шумно выдохнул Тивас.

– Удачно получилось. Если бы этот зверь рассердился, боюсь, наша полоса бы его не сдержала.

А потом к полосе подошел лось. Симпатичный такой, хотя и с шипастым костяным воротником вокруг шеи. Как его в степь занесло, я не знаю. Какое-то время он достаточно доброжелательно разглядывал нас, а потом, видно, решил познакомиться поближе и поднял копыто, дотоле укрытое травой. Оно раскрылось на несколько острых костяных сегментов. Угрожающее такое украшение. Однако конечность не смогла преодолеть охранительную линию, как ни пихал ее вперед этот степной великан. Тогда он прыжком развернулся и молниеносно ударил задними ногами. Эффект его действие вызвало неожиданный. Привыкший сметать врагов этим страшным ударом он, похоже, не очень крепко оперся на передние ножки, а поскольку «всякое действие рождает равное ему по силе противодействие», то лось, получив столь добрую плюху пониже хвоста, совсем неизящно совершил весьма неуклюжий кувырок и исчез во тьме.

Вернулся он очень скоро и уже абсолютно не столь добродушный, как раньше. Напротив, животное было в состоянии глубокого возбуждения, или, как говорят юристы, сильного душевного волнения. Демонстрируя свое возмущение, скотинка открыла пасть и заревела. Мама дорогая! Зубы у этого травоядного были острые, как у акулы, и расположены в два ряда.

Тивас подтянул к себе свой многоцелевой посох, и я было подумал, что скандальное копытное закончит свои дни в нашем котелке, однако местная фауна рассудила иначе.

Из темноты показалась троица тощих, несолидно поджарых медведей, при этом изможденными они не выглядели и шествовали не торопясь. По-хозяйски. Движения их были полны скрытой мощи, готовой прорваться яростным взрывом.

Мишки нас проигнорировали, сосредоточив все внимание на копытном скандалисте. А вот ему появление группы Топтыгиных не понравилось совсем, о чем он и сообщил громовым раскатом рыка, агрессивным размахиванием головой, наставлением рогов и демонстрацией клыков.

Угрозы на медведей не произвели никакого впечатления, и они целеустремленно начали окружение своего позднего, вредного для здоровья, ужина. Однако лось ужином быть не хотел и, закончив с психологической обработкой, наклонил голову. И шустро атаковал центрального Топтыгина. Тот легко уклонился с линии атаки и неторопливо так треснул рогатого по украшенному костью загривку. Я грешным делом подумал, что тут ему и конец придет. Но только не тут-то было. Лось оказался опытным турнирным бойцом и, слегка довернутый медвежьей оплеухой, хлестанул сдвоенным ударом задних ног по правому нападающему, отчего того унесло в темноту. Но на этом успехи лося завершились, потому что третий из медведей, самый глыбистый, легко поднялся на задние лапы и тяжкой своей дланью влепил ему промеж рогов. Разделся громкий влажный хруст. Лось мягко шлепнулся на колени и, постояв, медленно завалился на бок. Центральный нападающий, тот, что пресек попытку побега, неожиданно взмахнул лапой, из которой вдруг выщелкнулось костяное лезвие, зазубренное, как у богомола, и одним ударом вспорол несчастному псевдотравоядному требуху. Из темноты, припадая на лапу, приплелся нокаутированный и немедленно вгрызся в дымящиеся внутренности.

А вот глыбистый наконец обратил свое высокое внимание на нас. Оценив прелести наших лошадей, Топтыгин решил, что их надо съесть. Негромким рыком он отвлек своих соучастников от трапезы. И нехороший блеск в их глазах дал нам повод догадаться, что намек они восприняли и осознали, а вязкие сосульки слюны указывали, что наесться они не успели. На этот раз роль центрального нападающего играл глыбистый. Он не был философом, этот мощнотелый парень. Нет, он был вульгарным эмпириком и, сунувшись буром за запретительную черту, сразу получил по носу. Медведь уселся на задницу. Однако растерянность длилась очень недолго, и, воздев себя на ноги, он люто взревел. Эти регулярно повторяющиеся истерики вывели меня из равновесия, и я громко выругался, однако не учел резонансных талантов выданного шлема. Мои скромные матюги разлились в тишине ночи звуком, не поддающимся описанию. Медведь был удивлен и опять зарычал, но уже без прежнего энтузиазма. Я, вдохновленный результатом, матюгнулся громче. Медведь уселся на зад вторично. Удивленные соратнички быстро, но с достоинством отступили за спину кумира. А глыбистый посмотрел внимательно на рожу огнистого змея, скрывающую мое одухотворенное лицо, цапнул когтями тушу поверженного лося и подтянул ее к черте. Сам, не торопясь, поднялся и подошел к туше с другой стороны.

– Тебя приглашают к трапезе, – перевел мне медвежьи телодвижения Тивас.

В это время нашу кухонную идиллию прервал еще один вопль. Вопль был странный. Так могла орать лесопилка в процессе перепиливания стального лома. При этом лесопилка должна была быть чем-то очень сердита, пьяна и нездорова психически.

Медведей вопль смутил. Они резко сбили клин и поджидали крикуна, оживленно порыкивая.

– Сказано же тебе было, сиди и молчи, – заговорил Тивас, при этом щеки его слегка посерели.

Это он так побледнел.

– Это кто? – позволил я себе полюбопытствовать.

– Это – комонь. Только, пожалуйста, не вздумай вмешиваться. Орать можешь сколько угодно, но за пределами круга – ни-ни.

А вопли приближались.

– Слушай, Сергей Идонгович, а что он так орет?

– Соперника услышал. Это, знаешь ли, этакий рыцарь животного мира. Нападает только на зверя не меньше себя. Часто после боя не трогает поверженного. И вообще подраться любит.

– Что же ты беспокоишься. Мы меньше его – он нас и не тронет.

– Мы – люди. А людей не любят все. Тем более, ты проорал такой вот, с его точки зрения, вежливый вызов.

Силуэт несущегося к нам зверя уже был виден. Миг, и он ворвался в круг теплого света от костра.

Большой, со среднего коня ростом, длинноногий, с гибким телом пантеры, длинный хвост яростно хлещет по бокам, башка здоровенная и угловатая, как армейская тумбочка. Угольно-черный зверь, увидев нас, он даже как-то разочарованно мявкнул, а затем заорал на медведей. «Куда, мол, поединщика дели?». Те ответили недовольным слитным рычанием. «Не знаем, мол, ничего». Комонь рыкнул в них опять, и те, не прекращая порыкивать, стали пятиться в темноту. Мне показалось или глыбистый посмотрел на меня сочувственно?

А умный зверь даже не стал пытаться преодолеть запретную линию. Мягко, по-кошачьи, прошелся вдоль нее, принюхиваясь. Внезапно остановился, отбежал на несколько шагов, присел. И прыгнул. Как прыгнул! С преградой он столкнулся на высоте метров пяти. Грохнулся об нее всем телом, но не упал, а, извернувшись, мягко приземлился на лапы.

– Тивас, а как высоко заканчивается защита? – задумчиво поинтересовался я.

– Вот это-то он сейчас и пытается узнать, – спокойно так ответил Тивас.

Нажал на что-то и с концов посоха выщелкнулись два кривоватых лезвия. Он задумчиво осмотрел клинки и перевел взгляд на меня.

– Боюсь не так высоко, как хочется.

А зверюга не прекращала своих попыток и, хотя это уже казалось невозможным, с каждым прыжком взлетала все выше и выше. И вот наконец мне показалось, что одна из лап зацепилась за невидимую преграду, но призрачное тело ее не удержало веса зверя, и он опять, извернувшись, ловко приземлился на ноги.

– Доставай меч. Если победим – о нас песни сложат.

– А если не победим?

– Тогда съедят.

Перспектива меня возмутила. Я тоже не хотел быть ужином, и когда зверюга опять уставилась на меня своими алыми глазами, набрал в грудь воздуха и заорал грубости. У меня получилось! Земля задрожала от топота разбегающихся животных. А вот комонь казался совершенно счастливым. В ответ на мое приветствие он открыл свою пасть, продемонстрировал три (!) ряда зубов и так заревел, что меня чуть ветром не сдуло. А запах!

Я вытянул меч, и он яростно и тяжко заблестел в предчувствии схватки. Зверюга глянула на меня удивленно, радостно заревела и шарахнула по преграде. Воздух ощутимо заколебался.

И тут на театре предполагаемых военных действий появилось новое действующее, скажем так, лицо.

Тивас, помнится, назвал этого зверя гиршу. Это такая гиена, ростом с племенного быка, украшенная множеством костяных пластин. Наш экземпляр явно был не первый раз замужем. Рожу его оживляло несколько свежих шрамов, а костяной панцирь кем-то был умело выщерблен. С учетом того, как радостно заорал этот гиршу, увидев нашего собеседника, похоже было, что это дело рук, пардон лап, отдельно взятого представителя местной фауны, выступающего под псевдонимом комонь. Причем именно этого. Черный зверь сразу потерял к нам интерес. Новый соперник ему явно понравился больше. Издав приветственный крик, он мягко заскользил навстречу неуклюжей с виду гиене. Та тоже рваными прыжками стала сокращать дистанцию.

Очень зрелищно. Два таких трогательных гиганта. Интересно, чем они питаются?

А звери уже бросились друг на друга. Присели на крупы и стали радостно колотить по организмам передними лапами, пытаясь почувствительнее цапнуть друг друга. Костяные щепки полетели дождем. Я ожидал, что когти гиршу, оказавшиеся весьма длинными и кривыми, окрасят бока комоня кровью, однако этого не случилось. Напротив, в какой-то момент гиена не сдержала бешеный напор комоня, и черный зверь тут же воспользовался промахом. Мощная голова метнулась, и в зубах затрепетал кусок вырванной плоти. Гиршу взревел и замолотил лапами с удвоенными усилиями, но превосходство комоня было явным. С хрустом ломались костяные пластины, с треском рвалась кожа, с гиршу хлестала кровь, и победа комоня казалась неизбежной.

Фортуна – большая ветреница. Из темноты один за другим темными силуэтами вылетали волчаки. И вцеплялись в правую, скрытую от нас, лапу комоня. Один отлетел, распоротый, как бурдюк, но другие закостенели в усилии. Черный зверь ринул было на них пасть, но гиршу воспользовался этим, и его жуткие челюсти мгновенно сомкнулись на плече врага. Тот вывернулся, но, скованный тяжестью, завалился на бок, открыв на секунду бок, и гиена, не растерявшись, полоснула по нему зубами. Кровь ливанула водопадом. И комонь закричал. И было в этом крике столько человеческого, что я не выдержал и под громкие критические замечания Тиваса покинул спасительный круг.

Однако черный зверь был, как выяснилось, далеко не убит. Его задние лапы, вооруженные страшными серповидными когтями, вдруг вцепились в морду гиршу, со скрежетом разорвав костяной панцирь, залили его морду кровью и отшвырнули владельца на несколько шагов. Причем так удачно, что бок его оказался прямо передо мной. Меч подхватил мою руку, и я, слабо понимая, что делаю, проорал какую-то воинственную агитку и ударил. При этом попал между костяных пластин и весом своего немаленького тела погрузил клинок на всю длину в жесткую плоть тела. Подчиняясь то ли наитию, то ли мечу, резко повернул его, расширяя рану. И тут же воспарил, отброшенный ударом страшной костяной башки, орошенный на прощание фонтаном дурно пахнущей крови. Меня ахнуло об землю, но, вдохновленный родовой памятью, я достаточно успешно перевернулся и встал на ноги. А морду гиршу уже успешно лупцевал своим опасным посохом Тивас. Клинки весело свистели, издавая звон в моменты соприкосновения с костяными пластинами. Те поддавались. А Сергей Идонгович наступал, чтобы не дать гиршу возможности прыгнуть и раздавить его своим весом. Я напал на зверя сбоку и ударил мечом по левой лапе, хлынула кровь, гиршу расстроенно заревел, и посох Тиваса, ловко изменив направление, ударил зверя в глаз. Пока он возмущался, я еще раз всадил в него меч. Теперь он уже не хотел драться. Но, похоже, и мной, и дальним потомком овладели охотничьи инстинкты. И когда зверь решил убежать, мы было двинулись за ним, но нас остановил густой тяжелый мявк, раздавшийся со спины. Прихрамывая на левую лапу, орошая траву кровью из распоротого бока, к нам приближался комонь. Я не стал его спрашивать, куда он дел собачек, просто отошел в сторону. Тивас тоже потоптал в себе великого охотника и последовал моему примеру.

Мрачно выглядел комонь. Страшно даже. Да только избитый, израненный гиршу отнюдь не собирался ни пугаться, ни тем более бежать. Как странно, от нас он, в общем-то, вроде бы ретировался, а тут воодушевлением воинственным обуялся и звук матерный издал. Только комонь сию руладу до конца дослушивать не стал. Черной молнией преодолел он разделяющее их расстояние, страшным ударом в грудь опрокинул гиршу и впился ему в глотку. Страшные мышцы вздыбили загривок, раздался громкий треск, и комонь поднял голову к небу уже с куском глотки в зубах, фонтан крови ударил ему в грудь, судорогой дернулся кадык, проталкивая мясо в утробу, и наступившую тишину ночи прорезал страшный вопль нетрезвой сумасшедшей лесопилки. Оказывается, этим звуком зверь выражал радость.

– Может, уйдем, – предложил я Тивасу.

– Стой на месте. Круг заново отсыпать надо.

Зверюга наконец закончил распевать свою победную песню и увидел нас.

– Меч не поднимай, – негромко сказал Тивас.

Но меч и не собирался воевать. На удивление спокойный, он лениво лежал в руке, придавая странную уверенность.

Комонь одним прыжком оказался рядом с нами и, склонив голову, весьма доброжелательно уставился на нас. При этом его алые адские буркала погасли и превратились в нормальные такие зверские глаза.

Вдруг он раскрыл пасть и залепил мне забрало густой, очень качественной слюной. Но мне еще повезло, потому как на Тивасе шлема не было. Я захохотал, шлем срезонировал, и смех мой превратился в некий жутненький потусторонний звук, весьма громкий при этом. Это событие привело зверя в невероятный восторг, и в порыве энтузиазма он так меня двинул своей тумбочкообразной головой, что меня отбросило на пару метров. Но почему-то это меня совершенно не расстроило, а наоборот, жутко развеселило, и резонатор шлема в очередной раз огласил действительность радостным потусторонним звуком. И вызвал очередной всплеск восторга у комоня. Не знаю уж, какие ассоциации вызывали у него производимые мной звуки, но радость вызывали совершенно детскую. После очередной дружеской оплеухи я отлетел еще на пару метров. И тоже решив поучаствовать в развлечении, треснул ему в челюсть. Человек бы завис в глубоком нокауте, а зверю понравилось. Так вот мы какое-то время и веселились. Он швырял меня ударами головы, а я пытался достучаться до его болевых окончаний. Самое интересное, что достучался. Попал по раненому плечу и вызвал некоторое неудовольствие и даже критику, выразившиеся в легкой оплеухе, отпущенной лапой. После этого неодобрения пролетел я уже несколько большее расстояние, но тут же был успокоен новой порцией слюней.

Потом Тивас залечил ему плечо, за что был удостоен благодарности перед строем и долго стряхивал слюни с лица согнутым указательным пальцем.

Когда небо осветил первый луч солнца, наш гость засобирался домой. Легким движением головы забросил себе за спину полтуши лося и, что-то хмыкнув нам сквозь зубы на прощание, длинными прыжками умчался навстречу встающему солнцу.

Тивас вторично отсыпал заградительную полосу, развернул полог и приказал спать два часа.

Загрузка...