По серебряному следу. Дворец из стекла

1 Однажды давным-давно

В квартире темным зверем дышала ночь. Тикали часы. Деревянные половицы скрипнули, когда Джекоб тихонько выскользнул из своей комнаты, – и все потонуло в ночной тишине. Но Джекоб ночь любил. Она казалась ему черным плащом, сотканным из свободы и опасности, и тьма ее наполняла квартиру шепотом забытых историй – о людях, которые жили в ней когда-то, задолго до того, как они с младшим братом родились. Уилл называл квартиру королевством. Джекоб не сомневался, что это брат придумал, начитавшись дедушкиных сказок. Их пожелтевшие страницы пестрели чужими на слух немецкими словами и картинками с изображением замков и хижин – те выглядели совсем иначе, чем небоскребы и жилые кварталы, на которые они смотрели из своих комнат. Не составило никакого труда убедить Уилла, что квартира заколдована, потому что в ней семь комнат и расположена она на седьмом этаже. Всего два года назад Уилл даже поверил Джекобу, что все здание построил живущий в подвале великан. Он верил старшему брату всегда.

Яркие огни города за окном приглушали свет звезд, а в большой квартире было нечем дышать от материнской печали. Джекобу казалось, что у маминой печали запах ее духов, без которого так же немыслимо представить просторную квартиру, как без поблекших фотографий в коридоре, старомодной мебели и обоев.

Джекоб прокрался в ее комнату, но мать, как обычно, не проснулась. Перед этим они опять ссорились, и на миг ему нестерпимо захотелось погладить ее лицо. Порой он мечтал найти что-то, что сотрет с ее лица всю эту печаль: какой-нибудь заколдованный носовой платок или перчатку – слегка дотронешься ими до ее губ, и на них заиграет улыбка. Не один Уилл слишком много вечеров провел, слушая дедушкины сказки.

Джекоб выдвинул ящик ее прикроватной тумбочки. Ключ лежал сразу за таблетками, позволяющими ей уснуть. «Снова ты? – почудился ему насмешливый вопрос ключа, когда он его достал. – Вот обалдуй! Все еще надеешься, что однажды ночью я открою тебе нечто большее, чем пустую комнату?»

Может быть. В двенадцать лет такие чудеса еще представимы.

В комнате Уилла горел свет: братишка боялся темноты. В отличие от старшего брата он много чего страшился. Прежде чем открыть дверь в комнату отца, Джекоб удостоверился, что Уилл крепко спит. Мама не заходила туда с тех самых пор, как отец исчез, а вот Джекоб не мог сосчитать, сколько раз прокрадывался по ночам в пустую комнату в поисках ответов на вопросы, на которые мама отвечать не хотела.

В комнате все оставалось нетронутым, будто Джон Бесшабашный еще час назад сидел за письменным столом. На спинке стула висела вязаная кофта, которую он так часто носил, а рядом с календарем, по-прежнему открытым на какой-то прошлогодней дате, на тарелке засыхал использованный чайный пакетик.

Вернись! Джекоб выводил это слово пальцем на запотевшем оконном стекле, на покрытой пылью столешнице и створках стеклянного шкафа, где лежали старинные пистолеты – отцовская коллекция. Но комната оставалась тихой – и пустой. Ему двенадцать, а отца больше нет.

Исчез.

Словно никогда и не существовал. Словно всегда был лишь одной из ребяческих выдумок Джекоба и Уилла, плодом их воображения. Джекоб пнул ногой ящики, в которых так много ночей тщетно рылся, всякий раз задыхаясь в бессильной ярости при виде пустого стула отца. Он выдергивал с запыленных полок книги и журналы, сбрасывал на пол висевшие над столом модели самолетов, сгорая от стыда за то, что так гордился, когда отец разрешил ему нанести на них кисточкой красный и белый лак.

Вернись! Ему хотелось прокричать это, чтобы было слышно на улицах, что семью этажами ниже прокладывали световые просеки в жилых кварталах, ему хотелось прокричать это в тысячи окон, вырубающих в ночи светящиеся квадраты. Но вместо этого он просто стоял среди полок, прислушиваясь к биению собственного сердца, такому громкому в тихой комнате.

Листок бумаги выпал из одной книги про авиационные двигатели. Джекоб поднял его лишь потому, что почерк на нем показался ему отцовским. Но он быстро понял, что ошибся. Какие-то значки и уравнения, набросок павлина, солнце, две луны – все это не имело никакого смысла. Кроме предложения на оборотной стороне листка:

Зеркало. Джекоб оглянулся – и увидел себя в темном стекле. Они с отцом обнаружили это зеркало в просторных подвалах многоэтажного дома. Завешенное пропыленной простыней, оно стояло посреди старой мебели и чемоданов, набитых преданными забвению вещами, – имущества давно умерших родственников матери. Когда-то ее семье принадлежал весь дом. Даже спроектировал и построил его один из ее предков, «проявив мрачное воображение», прибавил бы отец. Уилл до сих пор боялся каменных лиц над центральным входом, что взирали на всех посетителей – глазами с запекшимся в них золотом.

Джекоб подошел к зеркалу ближе. Для лифта оно оказалось слишком тяжелым. На лестнице и по сей день видны царапины, оставленные рамой в стенах, когда трое мужчин, ругаясь и потея, заносили его на седьмой этаж. Джекоб тогда не сомневался, что это зеркало древнее всего, что ему доводилось видеть. Правда, отец, посмеявшись над этим, объяснил, что зеркала таких размеров научились производить только в шестнадцатом веке.

Стекло было таким темным, словно в нем растеклась ночь, и с такой неровной поверхностью, что самого себя с трудом узнаешь. Джекоб дотронулся до усеянных шипами усиков роз, вьющихся по серебряной раме. Цветы выглядели совсем как настоящие – того и гляди завянут.

В отличие от остальной комнаты на нем, похоже, никогда не оседала пыль. Оно висело между книжными полками мерцающим глазом – стеклянная бездна, в искаженном виде отражающая все, что оставил после себя Джон Бесшабашный: письменный стол, старые пистолеты, книги – и старшего сына.

Что бы это значило?

Джекоб закрыл глаза. Повернувшись к зеркалу спиной, он попытался нащупать за рамой какой-нибудь замок или защелку.

Ничего.

Он снова и снова глядел в глаза только своему отражению.

Прошло немало времени, пока он сообразил.

Его ладони едва хватило, чтобы прикрыть кривое отражение собственного лица. Но прохладное стекло прильнуло к пальцам, будто только их и ожидало, и зеркало вдруг показало ему пространство, которое уже не было комнатой отца.

Джекоб оглянулся.

В незастекленное узкое окно падал лунный свет, освещая стены из грубого серого камня. Круглое помещение было намного больше отцовской комнаты. Грязные половицы были усеяны желудевыми скорлупками и обглоданными птичьими косточками, а с балок остроконечной крыши вуалью свисала паутина.

Где это он?

Джекоб подошел к окну, и лунный свет разрисовал его кожу пятнами. На шершавый карниз налипли окровавленные перья какой-то птицы, а далеко внизу он увидел обугленные стены и черные холмы, где мерцали одинокие огоньки. Исчезли море домов и освещенные улицы – все, что было ему знакомо, словно растворилось. А высоко над ним среди звезд висели две луны: та, что поменьше, рыжая, как ржавая монета.

Джекоб оглянулся на зеркало – единственное, что осталось неизменным, – и увидел в своих глазах страх. Но чувством страха Джекоб чуть ли не наслаждался. Оно манило его в неизвестные места, за запретные двери и подальше от себя самого. В нем тонула даже тоска по отцу.

Дверей в серых стенах не было, только люк в полу. Открыв его, Джекоб увидел остатки сгоревшей лестницы, которая терялась во тьме, и на миг ему привиделось, что по ней взбирается какой-то крошечный человечек. Джекоб склонился над отверстием, чтобы приглядеться, но какой-то шорох заставил его обернуться в испуге.

Сверху на него обрушилось скопление паутины, когда кто-то запрыгнул ему на плечи. Хриплое рычание походило на звериный рык, но перекошенное лицо с готовыми вцепиться ему в горло оскаленными зубами было бледным и морщинистым, как у старика. Это существо – кобольд, как он позже узнал, – намного ниже Джекоба и щуплое, как кузнечик, обладало страшной силой. Одеждой ему, похоже, служила паутина, седые патлы отросли до пояса, и, когда Джекоб обхватил его тощую шею, в руку ему вонзились желтые зубы. Вскрикнув, он стряхнул нападавшего с плеч и бросился к зеркалу. Существо в паутине, слизывая с губ кровь, прыгнуло за ним, но прежде, чем успело догнать, Джекоб здоровой рукой уже нашел прохладное стекло зеркала.

Тощий силуэт исчез вместе с серыми стенами, а за Джекобом вновь стоял письменный стол отца.

– Джекоб?

Голос Уилла с трудом пробился через грохот его собственного сердцебиения. Хватая ртом воздух, Джекоб отпрянул от зеркала.

– Джейк, ты там?

Натянув рукав на прокушенную ладонь, Джекоб открыл брату дверь.

Глаза Уилла округлились от страха. Ему опять приснилось что-то нехорошее. Маленький братишка. Уилл, как щенок, всюду следовал за старшим братом, и Джекоб защищал его на школьном дворе и в парке. Иногда он даже прощал Уиллу, что мать того любила больше.

– Мама говорит, нам нельзя заходить в эту комнату.

– С каких это пор я поступаю, как говорит мама? Если выдашь меня, не возьму тебя завтра в парк.

Джекобу чудилось, что зеркальное стекло льдом холодит затылок. Уилл глянул мимо него в комнату, но быстро опустил голову, когда Джекоб закрыл за собой дверь. Там, где старший брат вел себя безрассудно, Уилл осторожничал. Он проявлял деликатность там, где Джекоб бушевал, и сохранял спокойствие, когда тот не мог усидеть на месте. Когда Джекоб взял Уилла за руку, брат, заметив у него на пальцах кровь, посмотрел вопросительно, но Джекоб просто молча потянул брата в его комнату.

То, что показало зеркало, принадлежало ему.

Ему одному.

Двенадцать лет так и будет. До того дня, когда Джекоб пожалеет, что в ту ночь не предостерег брата от зеркала и от всего, чем наделило его темное стекло. Но ночь прошла, и он сохранил свою тайну.

Однажды давным-давно… с этого всегда все и начинается.

2 Двенадцать лет спустя

Солнце уже низко стояло над развалинами, а Уилл все еще спал, изнуренный болью и страхом перед тем, что прорастало в его плоти. Одна ошибка. После двенадцати лет осторожности.

Джекоб прикрыл Уилла своим плащом и глянул в небо. Уже показались две луны, а заходящее солнце окрасило окрестные холмы в черный цвет. Этот мир стал его домом. Уже в четырнадцать лет он сбивался со счета, сколько месяцев проводил по ту сторону зеркала, несмотря на слезы матери, несмотря на ее беспомощный страх за него… Джекоб, где ты был?! Скажи мне! Пожалуйста! Как?! Как ему было сказать ей правду, не потеряв при этом ту драгоценную свободу, что давало зеркало, всю ту жизнь, которую он обрел за ним, ощущение, что за темным стеклом он гораздо больше становится самим собой.

Где ты был, Джекоб?! Она так никогда этого и не выяснила.

Он рассказывал об этом мире Уиллу, убежденный, что брат посчитает его истории просто сказками. Следовало бы знать его лучше. Почему он не понял, что они наполнят Уилла той же страстью, что гнала сквозь зеркало его самого?! Не лукавь, Джекоб, тебе не хотелось думать об этом. Нет. Он жаждал поделиться с кем-нибудь тем, что нашел, и, поскольку кабинет отца столько лет надежно хранил тайну зеркала, ничего не стоило убедить себя, что там оно в безопасности навечно.

Возможно, так все и было бы на самом деле, если бы Джекоб не спешил вернуться. Он впервые забыл запереть дверь и уже прижал ладонь к темному стеклу, когда вошел Уилл. Так соблазнительно сбегать от угрызений совести в другой мир. Каждый уголок в квартире, где Джекоб вырос, напоминал ему о том, что, когда умирала мать, он искал хрустальный башмачок. «Ты бросил ее в беде, Джекоб, – нашептывала ему пустая комната. – Бросил, как и твой отец».

В сказках герои наказываются, если сбегают, не выполнив задания. Герои, но не их младшие братья…

Раны на шее Уилла заживали хорошо, но на левом предплечье уже показался камень. Нефрит. Это было необычно. Как правило, прорастали карнеол, яшма, лунный камень…

– От него уже и пахнет как от гоила.

Из теней, отбрасываемых разрушенными стенами, появилась лисица. Мех ее был таким рыжим, словно его окрасила сама осень. На задней лапе виднелись бледные бороздки шрамов. Почти пять лет назад Джекоб освободил Лиску из железных лап браконьерского капкана, и с тех пор она охраняла его сон, предупреждала об опасностях, которых не замечали его несовершенные человеческие органы чувств, и давала советы, которым лучше следовать.

– Чего ты ждешь? Разбуди его и отведи назад! Мы тут уже несколько часов. – В ее голосе явственно слышалось нетерпение. – Мы ведь сюда для этого пришли, да?

Джекоб взглянул на спящего брата. Да, для этого он и привел Уилла назад к башне: чтобы вернуть его в родной для них обоих мир. Но как ему там жить с кожей, которая превращалась в нефрит?!

Джекоб зашел под арку ворот, где висели обугленные остатки замковых ворот. Какой-то домовой шмыгнул прочь, когда на него упала тень Джекоба. Ростом он был не больше мыши, с красными глазками над острым носом, в пошитых из ворованной человеческой одежды штанишках и рубашке. Руины ими кишмя кишели.

– Я передумал, – сказал Джекоб. – В другом мире ему ничто не поможет.

Джекоб уже давно пытался рассказать Лиске о мире, откуда пришел, но она и слышать об этом не хотела. Ей хватало того, что она знала: из места, куда он слишком часто исчезал, Джекоб возвращался с воспоминаниями, которые следовали за ним как тень.

– Ну и?! Как по-твоему, что с ним будет здесь?

Лиска этого не произнесла, но Джекоб знал, о чем она думает. В ее мире мужчины убивали собственных сыновей, как только замечали, что у них в коже прорастает камень. Но Джекоб не сомневался: если есть какое-то средство от прорастания камня, то они найдут его здесь.

У подножия холма, где высились руины, в сумерках терялись красные крыши Шванштайна, а в домах зажигались первые огни. В первый год жизни в зазеркальном мире Джекоб работал там на одной из конюшен, где путешественники оставляли лошадей. Издали город напоминал картинку с жестяной коробки из-под имбирных пряников. Но сходство нарушали высокие фабричные трубы, посылающие дым в вечернее небо. Новая магия… Так называли в этом мире технологии и науку. Но камень в теле создавали не механизированные ткацкие станки и не прочие достижения современности, а древнее колдовство. Оно обитало на холмах и в долинах этого мира, в его реках и морях, цветах и деревьях, в семимильных сапогах, ведьминых иглах и во множестве других волшебных вещей, поиск которых Джекоб сделал своим ремеслом.

На стену, где в тени спал Уилл, опустился золотой ворон. Джекоб прогнал его, пока тот не успел прокаркать одно из своих мрачных проклятий.

Брат стонал во сне. Человеческая кожа уступала камню не без борьбы. Джекоб ощущал боль Уилла как собственную и впервые проклинал зеркало. Долгие годы в тот, другой мир его возвращала только любовь к брату – всегда по ночам, когда он был уверен, что мать спит. Слишком сложно было вновь уходить, видя ее слезы. Уилл же только обхватывал руками его шею и спрашивал, что он ему принес. Башмачок домового, шапочку дюймовика, пуговицу из эльфова стекла, клочок чешуйчатой кожи водяного – Уилл прятал подарки Джекоба за книжки, а потом умолял брата рассказать что-нибудь еще о мире, где он находил такие сокровища, пока на выцветшие обои не падали первые лучи утреннего солнца, и, как только Уилл засыпал крепким сном, Джекоб украдкой уходил за зеркало.

Он взял рюкзак:

– Я скоро вернусь. Если он проснется, скажи, чтобы ждал меня. Не позволяй ему возвращаться в башню.

– А куда ты идешь? – заступила ему дорогу лисица. – Ты не сможешь ему помочь, Джекоб.

– Знаю. Но я должен попытаться.

Лиса проследила взглядом, как он направляется к полуразрушенной лестнице, ведущей вниз по склону холма. Единственными следами на поросших мхом ступеньках были его собственные. Развалины считались проклятыми. Жители Шванштайна рассказывали сотни историй о пожаре, уничтожившем охотничий замок, когда-то стоявший на холме, но прошли годы, а Джекоб так и не знал, кто оставил в башне зеркало. И куда подевался отец.

3 Гоил

В сжатом поле все еще пахло кровью – так пахнет на всех полях сражений. Лошадь Хентцау привыкла к этому запаху, как и его солдаты. Дождь наполнил окопы жидкой грязью, а за брустверами, сооруженными с обеих сторон, землю покрывали винтовки и простреленные каски. Конские и людские трупы Кмен приказал сжигать, прежде чем они разложатся и отравят воздух вонью. Своих же солдат король, по гоильскому обычаю, оставил лежать там, где они пали. Пройдет совсем немного дней, и их будет не отличить от выступающих из истоптанной земли камней, а головы тех, кто проявил себя в сражениях особенно геройски, отослали в королевскую крепость, чтобы окаймить ими подземную аллею славы мертвых.

Еще одно сражение. Хентцау устал от них, но надеялся, что это на какое-то время последнее. Императрица наконец выразила готовность к переговорам, и даже Кмен хотел мира. Хентцау прикрыл рукой рот, когда ветер принес с возвышенности пепел их павших врагов. Шесть лет на поверхности земли, шесть лет без щита земли между ним и солнцем. Глаза его болели от дневного света, а кожа под воздействием воздуха стала пористой, как ракушечный известняк. Кожа Хентцау напоминала коричневую яшму. Не самый благородный цвет кожи для гоила. Хентцау первым из яшмовых гоилов дослужился до высших армейских чинов. Но до Кмена у гоилов и короля-то не было, и Хентцау нравилась его кожа. Яшма маскировала куда лучше, чем оникс или лунный камень.

Ставка Кмена располагалась неподалеку от поля битвы – в охотничьем замке одного императорского генерала, павшего в сражении, как и большинство его офицеров.

Ворота охраняли два поста гоилов. Когда Хентцау проскакал мимо них, они отдали честь. Его называли гончим псом короля. Его яшмовой тенью. Хентцау служил Кмену с тех пор, как тот впервые бросил вызов остальным предводителям. Чтобы всех их убить, потребовалось два года, и после этого гоилы возвели на трон первого короля.

По обеим сторонам дороги, ведущей от ворот наверх, к охотничьему замку, стояли статуи. Хентцау не переставало забавлять, что люди, испытывая отвращение к его соплеменникам, своих богов и героев увековечивают в каменных копиях. Даже мягкокожим приходилось признавать, что в этом мире вечен только камень.

Окна в замке они заложили, как делали во всех своих сооружениях, но Хентцау полегчало, лишь когда он спустился по лестнице в подвалы и его наконец окружила благодатная тьма, какая бывает только под землей. В просторных сводчатых помещениях, когда-то заполненных припасами и охотничьими трофеями, теперь располагался генеральный штаб Кмена, а глаза гоилов в темноте не нуждались ни в лампах, ни в свечах.

Кмен. Его имя на их языке означало не что иное, как «камень». Отец Кмена управлял одним из нижних городов, но отцы у них большой роли не играют. Гоилов растят матери, а с девяти лет они считаются взрослыми и полагаются только на себя. В этом возрасте большинство из них исследуют Нижний мир с его хрустальными пещерами, черными озерами и окаменелыми лесами, доказывают свою храбрость, спускаясь все глубже и глубже – к Затерянным дворцам с их зеркалами и серебряными колоннами, пока жара не становится невыносимой даже для гоильской кожи. Но Кмена никогда не интересовали глубины его мира. Его завораживал Верхний мир. Какое-то время он жил в одном из пещерных городов, которые они построили у поверхности земли: в нижних городах свирепствовала медная чума. Когда одна его сестра погибла во время нападения людей, он начал изучать их оружие и военные стратегии. В девятнадцать лет Кмен завоевал один из их городов. Первый из многих…

Когда охранники подали Хентцау знак пройти в служащее центральным командным постом помещение склада, Кмен стоял у стола, на котором каждое утро реконструировались позиции противников. Выиграв первое сражение, он велел изготовить фигурки: солдаты, канониры, меткие стрелки, всадники для обозначения кавалерии… Гоилы были из карнеола, войска императрицы маршировали в мундирах из кости ящериц, Лотарингия носила золото, солдат Альбиона сделали из меди. Кмен разглядывал фигуры, нависая над ними, словно искал способ победить всех одним ударом. Он был в черном, как всегда, когда снимал военную форму. Заботился о том, чтобы его матово-красная кожа выглядела огненной. Никогда прежде карнеол не был главным цветом предводителей гоилов. Столетиями цветом их знати был оникс.

Возлюбленная Кмена была, как всегда, одета в зеленое – слои изумрудного бархата окутывали ее подобно цветочным лепесткам. Даже самая красивая гоильская женщина меркла перед ней, как галька рядом с отшлифованным лунным камнем, но Хентцау приказал своим солдатам не смотреть на нее. Старый гоил давно не верил в сказки, но верил во все, что рассказывали о феях и влюбленных недоумках, которых те одним взглядом превращали в чертополох или беспомощно трепыхающуюся рыбу. Их красота была губительнее паучьего яда. Их всех породила вода, и Хентцау страшился их так же, как и морей, что глодали скалы его мира. И за этот страх он ненавидел их больше всего.

Темная Фея улыбнулась, словно прочла его мысли. Многие были убеждены, что они это умеют, но Хентцау не сомневался: Темная давно убила бы его за то, что он о ней думает. Она была из них самой могущественной, – может, из-за этого ее и прогнали собственные сестры.

Повернувшись к ней спиной, он поклонился своему королю:

– Мне передали, что я нужен вам, чтобы кого-то найти.

Кмен взял одну из фигурок из ящеричной кости и отставил ее в сторону. Каждая считалась за сотню солдат.

– Да. Ты должен доставить ко мне человека, у которого во плоти прорастает камень.

Хентцау быстро взглянул на Фею:

– И как я это сделаю? Таких уже тысячи.

Человекогоилы. Они безжалостно сражались со своими прежними соплеменниками, но Хентцау испытывал к ним такое же отвращение, как и к Фее, чье колдовство их создало. Гоилы всегда пользовались своими когтями для убийства, но теперь Темная Фея сделала их орудием своей черной магии. Как и все ее сестры, Темная не могла родить детей – вот и дарила Кмену сыновей, когтями его солдат засевая камень в плоть его врагов.

– Не волнуйся. Этого человека легко отличить от других. – Кмен отставил в сторону еще две фигурки из ящеричной кости. – У него в коже прорастает нефрит.

Постовые быстро переглянулись, но Хентцау лишь нахмурился, не веря собственным ушам. Лавовые люди, что варят кровь земли, безглазая птица, которая все видит, – и гоил с нефритовой кожей, который сделает непобедимым своего короля… Россказни для детей, чтобы расцветить этими картинками подземную тьму.

– Я велю расстрелять разведчика, который вам все это рассказал. – Хентцау потер зудящую кожу. Чертов холод, из-за него он скоро будет похож на треснувший кувшин. – Нефритовый гоил – это все сказки! С каких пор вы путаете их с реальностью?

Постовые, встревожившись, опустили головы. Любой другой поплатился бы за такие слова жизнью, но Хентцау знал, что Кмен любит его за честность. И за то, что он по-прежнему его не боится.

– Это приказ! – сказал Кмен так буднично, будто не заметил насмешки Хентцау. – Найди его. Он ей снился.

Ах вот оно что.

Фея огладила бархат своего платья. Шесть пальцев на каждой руке, каждый палец – для отдельного заклинания. Хентцау почувствовал, как в нем просыпается гнев, гнездящийся в каменной плоти всех гоилов. Если нужно, он умрет за своего короля, но гоняться за тем, что привиделось во сне его любезной, – дело другое.

– Королю гоилов, чтобы стать непобедимым, не нужен нефритовый гоил!

Король. Язык гоила так и не привык выговаривать это слово. Но даже Хентцау уже робел обращаться к Кмену только по имени.

– Найди его! – повторил тот, глядя на Хентцау как на чужого. – Она говорит, это важно, и до сих пор она не ошибалась.

Фея встала рядом с Кменом. Хентцау представил, как сворачивает ее бледную шею, но его не утешило и это. Она бессмертна и однажды будет наблюдать за тем, как умирает он. Он и король. И дети Кмена, и дети его детей. Все они для нее просто смертные игрушки. Но Кмен любит ее. Больше, чем обеих гоильских жен, подаривших ему троих дочерей и двоих сыновей.

Потому что она его околдовала!

– Я видела его в Черном лесу. – Даже голос у нее звучал как вода.

– В лесу более шестидесяти квадратных миль!

Фея вновь улыбнулась. Не иначе представила, как он, по-рыбьи хватая ртом воздух, корчится у ее ног. Хентцау чуть не задохнулся от ненависти.

– Похоже, вам нужна помощь. – Ее явно тешило то, как он напрягся в тревоге, когда, подняв шестипалые руки, она вынула из волос скреплявшие их шпильки с жемчугом. Распущенные волосы доходили ей до пояса. Многие сравнивали их с тончайшей медной проволокой или с красным золотом, но, на взгляд Хентцау, они были цвета спекшейся крови. Когда она провела по ним руками, из-под пальцев у нее выпорхнули черные мотыльки – с бледными пятнами в форме черепов на крылышках.

Мотыльки роем полетели к постовым, и те стремительно распахнули двери. Солдаты Хентцау, ожидающие за дверью в темном коридоре, тоже поспешно отпрянули. Все они знали, что мотыльки Феи способны прокусить даже кожу гоилов – и что жертвы этих укусов редко выживают.

– Они дадут тебе знать, как только обнаружат нефритового гоила, – сказала Фея, вновь скрепляя волосы в высокую прическу. – И ты приведешь его ко мне.

Его люди таращились на нее в открытую дверь.

Феи.

Будь они все прокляты, они и ночь, когда самая темная из них внезапно объявилась в их лагере. После третьего сражения, их третьей победы. Она возникла среди шатров, будто ее призвали стоны раненых. Хентцау заступил ей дорогу, но она просто прошла сквозь него, как вода сквозь пористый камень, – и украла сердце Кмена, чтобы заполнить им собственную бессердечную грудь. Признаться, самое лучшее оружие гоилов сеяло среди их врагов куда меньше страха, чем чары Темной. И все же Хентцау был уверен, что они выиграли бы эту войну и без нее – и победа была бы намного слаще.

Кмен наблюдал за ним. Нет, Фея не умела читать мысли Хентцау, зато их без труда читал Кмен.

Хентцау прижал кулак к сердцу – этим жестом все гоилы традиционно выражают глубокое уважение.

– Я найду этого человекогоила, – сказал он. – Если он и правда не просто сон.

Выйдя на яркий дневной свет, от которого мутнели глаза и трескалась кожа, он все еще чувствовал взгляд Феи и не мог припомнить, чтобы когда-нибудь так сильно кого-то ненавидел.

КОРНЕЛИЯ ФУНКЕ – самая успешная и известная в мире немецкая детская писательница. Сейчас она живет в Малибу (Калифорния), но свою карьеру писателя и иллюстратора начинала в Гамбурге. Получив образование педагога, а затем и художника-графика, она работала внештатным иллюстратором детских книг. Истории, к которым она рисовала картинки, нравились ей не всегда, и она начала писать сама.

Большим успехом пользуется ее серия «Дикие курочки», книги «Повелитель драконов» и «Король воров», принесший Корнелии Функе всемирную известность. Трилогия «Чернильный мир» и серия «Зазеркалье» возглавили списки бестселлеров по всему миру.

Корнелия Функе написала уже более шестидесяти книг, которые переведены более чем на пятьдесят языков. Многие из них были экранизированы, например: «Руки прочь от Миссисипи», «Король воров», «Дикие курочки» и «Чернильное сердце». Но ее популярность и влияние в области литературы выражаются и полученными премиями, и многочисленными наградами.

Больше информации об авторе вы найдете по ссылке: www.corneliafunke.com