Плыть против течения

Мелинда Салисбери

Плыть против течения

Перевод: Kuromiya Ren

ОДИН

Есть правила жизни с убийцей.

Первое: Не привлекайте внимания к себе.

Это и понятно — если они вас не замечают, у них не появится мысль убить вас. Нужно быть призраком в своем доме. Призрака ведь не убить.

Конечно, когда живешь с убийцей, сидишь напротив него, пока ешь, делишь ванную, кухню и спишь в двенадцати футах от него, отделенная двумя тонкими стенами, это невозможно. Даже призрака могут заметить.

И это ведет к следующему правилу.

Второе: Если не можете быть невидимыми, будьте полезными.

Готовьте много и вкусно, чтобы убийца был сытым и сонным, забывал о желании убить вас. Я про мясные рагу и пироги. Горы картофеля: никто не может съесть три пуда пюре и отправиться убивать. Кусок хлеба и сыр жизнь вам не спасут.

И нужно сохранять в доме идеальную чистоту: подметать полы, взбивать подушки, натирать утварь до блеска, чтобы там было видно ваше лицо. Следить, чтобы у него было свежее белье, пуговицы были пришитыми, а не терялись, и носки были заменены раньше, чем они порвутся. Собирайте яйца и молоко каждое утро до рассвета, какой бы ни была погода — лучше замерзнуть и промокнуть, чем быть убитым. В общем, сделайте так, чтобы убивать вас было невыгодно. Убийцы ненавидят сложности.

Этого все еще мало. Совсем мало.

Тогда третье правило: Если не можете одолеть его, присоединитесь к нему.

Не в убийстве, ясное дело, не хватало еще вызвать соперничество. Найдите другой способ стать помощником, станьте полезными, будьте ему правой рукой, чтобы рана на вас вызвала кровь на нем.

Развивайте выносливость, чтобы день за днем обходить озеро, в дождь, снег и под солнцем, с легкостью и скоростью. Научитесь расставлять невод в озере, чтобы ловить там рыбу. И как резать рыбу, чтобы собрать все, что у них в животах, и как из собранного отыскать ценное. А потом научите себя терпеть вид рыбьих внутренностей на столе, который вы чистили до этого до блеска.

И почистите стол снова.

Старательно учитесь. Узнайте, как убедиться, что озеро чистое. Как ставить столбы, по которым отмечают уровень воды, чтобы по взгляду понять, сколько можно использовать, а сколько оставить. Научитесь считать в голове, будьте готовы озвучить результаты. Записывайте признаки дождя или засухи.

Готовьтесь.

И это не все. Познакомьте себя с копьями, ножами и пистолетами, научитесь точить клинок камнем, чтобы он пел, рассекая воздух, перезаряжать и смазывать пистолет. Тренируйтесь, пока не сможете собрать ружье быстрее, чем за полминуты. Знайте, где пули и порох, следите, чтобы их всегда было много.

Четвертое: Не злите их.

По моему опыту, убийца вероятнее убьет вас, если его разозлить.

И сейчас мой отец злился на меня.

ДВА

— Альва.

Сложно остаться спиной к убийце, стоящему за вами. Но у меня был большой опыт.

— Альва.

Я знала, что он злился, по тому, как произносил мое имя. Он его рявкал, «в» была резкой, «а» в конце была задушена, не покинув его губы. Волоски на моих руках встали дыбом. А потом страх охватил мой желудок, напав, как сова на мышь. Когда он так произносил мое имя, это рычание говорило мне бежать, прятаться. Быть осторожной.

И что я сделала?

Я вздохнула.

— Минутку, пап.

Я дописала три последних слова предложения, которое я переписывала, и спокойно опустила ручку. И только тогда я отвернулась от стола к нему.

Потому что было пятое правило, и это было самым важным:

Не давайте понять, что вы знаете.

Чтобы выжить, нужно быть умнее, чем убийца. Если бы я слушала инстинкты, если бы убегала, когда он входил в комнату, вздрагивала, когда он брал нож, молот или пистолет, он понял бы, что что-то не так. Он стал бы задавать вопросы, тревожиться, а потом мне пришлось бы беспокоиться. Не стоило вызывать тревогу у убийцы. Нужно было держать себя в руках и вести себя так, словно все хорошо. И я не сжималась, а вела себя так, любой подросток в шестнадцать лет делал бы, когда отец приходит в комнату без приглашения.

— Что такое? — я попыталась звучать скучающе, даже немного раздраженно. Я была довольна собой, хотя радость от достижения пропала, когда я посмотрела на него. Он точно не был мной доволен.

Я попыталась улыбнуться. Он не ответил тем же.

О, черт.

Отец стоял на пороге, пригнув голову, чтобы не задевать раму, и я сглотнула от осознания, что он закрывал единственный выход. Он был огромным, и когда я была маленькой, я сидела на его сцепленных ладонях, он склонялся и раскачивал меня между ног, и я не доставала ногами до земли. Я не унаследовала его рост, хотя у меня тоже были темные кудри и глаза, похожие на угольки. Сейчас глаза моего отца были нечитаемыми, холодными и глубокими, как воды снаружи, и я старалась не вздрагивать от его взгляда.

— Ты проверяла неводы? — спросил он.

— Да.

— Все?

Я кивнула, а взгляд упал на комок тряпок в его правой руке.

Нет, не тряпок. Это был невод.

О, проклятье.

Дело вот в чем: я проверила не все неводы. В кои-то веки я решила не трогать дальний, у северной горы, чтобы закончить задание с переписыванием. Я проверяла неводы дважды в неделю уже три года. В них никогда ничего не было — даже мелкой рыбы, чтобы я могла осмотреть — и они никогда не нуждались в серьезной починке. До этого дня.

— Альва?

Не было смысла врать. Но это не помешало мне попытаться.

— Я забыла. На прошлой неделе он был в порядке, — сказала я, встав, пульс участился.

В ответ он развернул невод, и я скривилась от размера дыр в нем. Я с семи лет умела латать их, но в Ормскауле не было столько бечевки, чтобы привести этот невод в порядок. Я могла влезть в одну из дыр.

Отец хмуро смотрел на меня сквозь невод, и на миг показалось, что он попался в него.

Я перевела взгляд от него на дыры, заставляя себя шагнуть ближе и приглядеться. Удивляло, что дыры были аккуратными, не потрепанными, словно их вырезали, а не выгрызли. То, что сделало это, обладало зубами или когтями, похожими на ножи.

— Что могло сделать это? — спросила я, на миг забыв, что нужно опасаться его, потянувшись к ровным краям, словно они могли ответить. Самыми большими хищниками озера были выдры, но они не могли быть в ответе. Как и рыба оттуда. — Волк? Медведь?

Папа тут же покачал головой.

— В этих краях уже нет медведей. И мы бы услышали волков неподалеку.

Точно. Волков всегда было слышно.

— Тогда лух? Может, олень запутался в неводе, и он напал?

Я уже находила оленей в неводе раньше. Они были довольно глупыми. А лухи — горные коты — охотились возле озера, хотя обычно зимой.

Мой отец глядел на невод, словно ждал, что он расскажет, как оказался в таком состоянии.

— Скорее всего, это лух, да? — спросила я.

— Он должен был голодать, чтобы спуститься с горы весной, — сказал отец. — Голодный или бешеный. Я лучше установлю пару клеток, — и его тон стал твердым. — В любом случае, невод нужно заменить сегодня.

Мое сердце сжалось. Плохо было, что я его не проверила, хуже, что он его нашел в таком состоянии. В другой день я уже спешила бы за новым к амбару, бормоча молитвы и извинения. Но сегодня мне нужно было сходить в деревню к Маррену Россу, забрать у него свои вещи. Искать, осматривать и тащить невод на замену почти десять миль по северному берегу озера займет остаток утра и почти весь день, а потом нужно будет и установить его. Я потеряю весь день, а я не могла такого позволить.

Как же не вовремя.

В голову пришла скверная мысль. Северные неводы были в порядке годами, но сегодня, когда я не проверила, один пострадал. Еще и вот так, словно от ножа. И он вдруг обнаружил это…

Кожу на плечах покалывало. Он мог это сделать? Знал, что я задумала? Если он знал, тогда…

— Альва? Невод. Сегодня, если удобно.

Раздражение в его голосе вырвало меня из моих мыслей.

— Прости, — я отогнала подозрения. Я вела себя глупо. Если бы он знал, что я задумала, не стал бы лишать себя невода, чтобы удержать меня тут. Он бы просто убил меня.

Я накрыла свою работу по переписыванию обложкой из телячьей кожи и поспешила скрутить свиток, который копировала, несколько крупинок позолоты слетело на стол. У меня была банка обрывков, которые я собрала за годы из фрагментов, которые забывали монахи, или которые нельзя было трогать или полностью убрать. Банка, в которой они были, стоила, наверное, больше содержимого, но мне нравилось звать ее своим горшочком с золотом.

— Тогда я сразу пойду, — сказала я, еще надеясь, что он передумает.

Нормальный отец задумался бы, отпускать ли единственного ребенка на десять миль вокруг озера, чтобы установить новый невод, если рядом мог шастать бешеный лух. Он сжалился бы над дочерью и отпустил бы ее в деревню, чтобы забрать бумагу, которая, как она говорила ему, нужна ей для завершения ее работы. Но не мой.

— Возьми пистолет и будь начеку, — он отвернулся. — И вернись до ночи.

«Да, па. И я тебя люблю».

* * *

Амбары, где мы хранили запасные сети, лодки и кучу прочего были в миле на западе от дома, жались вместе как сплетни на южном берегу озера. Я согрелась, когда дошла до них, ладони вспотели в шерстяных перчатках, плотная накидка была тяжелой на плечах.

Когда я была крохой, я играла в амбарах. Я каталась там на спине отца и весь день проводила с ним. Я сидела в лодке и играла пирата, или забиралась в одну из клеток и выла как волк, пока он не грозил выбросить меня в воду. Порой я билась в неводе, изображая русалку, пойманную, способную исполнить желания в обмен на пирог, который точно давала нам с собой мама.

А порой я тихо сидела рядом с ним, училась вязать узлы на старых кусках невода, пока он разбирался с настоящими, порой взлохмачивая мне волосы.

Я не помнила, чтобы тогда амбары были жуткими, но сегодня даже в ярком весеннем свете солнца они были зловещими: высокие и худые, из черного дерева, изогнутые, они склонялись, окружая меня. Мурашки выступили, как только я прошла в их тень, и это было не от холода, а от тревоги.

Зловещее ощущение ухудшилось, когда толстая сорока опустилась на один из амбаров и смотрела на меня, раскрыв жестокий клюв, будто беззвучно смеясь надо мной. Говорили, в них было немного от дьявола. В легендах, если им дать людскую кровь, это кормило дьявола в них, и они говорили как человек.

Лучше бы так не было.

Я сняла накидку и махнула ею на птицу, но та лишь глядела на меня, склонив голову, словно оценивая. У меня вдруг появилось нелогичное ощущение, что она заговорит даже без выпитой крови.

— Кыш, — сказала я, опередив ее. — У меня сегодня нет времени на дьяволов.

Я смутилась и обрадовалась, когда она просто повернула голову и стала чистить перья, отливающие синим и изумрудным на солнце. Она явно отпустила меня, и я оставила ее и направилась к амбару-кладовой в конце.

Внутри я зажгла лампу и смотрела, как тени играли на дереве, замирая, чтобы крысы успели убежать. Я слышала, как лапки убегали вглубь, дерево скрипело, согреваясь днем. Зима отпустила гору. В амбаре пахло затхло от помета, неводы висели с потолка, сохли, чтобы потом их залатать и свернуть для повторного использования.

Мне нужны были свернутые неводы, и лампа была недостаточно яркой, чтобы толком проверить их. Я пару часов, потея и ругаясь, вытаскивала их наружу, разворачивала, осматривала и собирала их, разочарованная. Наконец, я нашла один достаточно длинный невод, который мог заменить испорченный, но обнаружила, что что-то грызло ее, оставило обтрепанные края и выбившиеся нити, которые нужно было укрепить перед использованием. Я застонала от мысли, что придется вернуться сюда и чинить невод.

А потом я поняла, что этого могло и не быть. Я могла в последний раз прийти в эти амбары. Если все пройдет по плану, я уеду через несколько дней. И не вернусь. И я не буду больше сидеть тут, перебирая неводы. Это место будет лишь воспоминанием.

Я потрясенно села на пятки, сминая невод в кулаке до боли, приводя себя в чувство.

Я свернула невод не менее осторожно, чем предыдущие, проверяла следующие, пока не нашла правильный.

Я протащила его на десять миль вокруг озера в деревянной телеге, сгорая от жары, волосы прилипли ко лбу. Я тяжело дышала, от жажды я уже четыре раза пополняла флягу из озера. Хоть я оставила перчатки, чтобы защитить ладони, моя накидка лежала поверх невода в телеге, и я уже подумывала снять безрукавку и закреплять невод в одной блузке и юбке, хоть это было и неприлично.

Руки и ноги болели, и я мрачно думала о горах, землетрясениях, тайных подземных озерах, и как они испортили мою жизнь. Почему я не могла жить тут триста лет назад, когда озеро было втрое меньше? Почему тупое землетрясение сдвинуло эту гору и выпустило подземный источник, о котором никто и не знал? Если бы этого не случилось, я бы уже закончила и радостно шла в деревню. Но я все еще мучилась тут, тащила проклятый невод, потная, уставшая и злая.

Дурацкое землетрясение.

Путешествующий священник, который прибывал в Ормскаулу дважды в год, чтобы напомнить нам о наших грехах, говорил, что истинный бог устроил землетрясение, чтобы преподать нам, горным язычникам, урок, и мы должны были его помнить. И я с опаской поглядывала на небо, ожидая удар молнией. Но вместо грома урчал мой желудок.

Я была голодна, но не взяла с собой поесть. Желудок урчал как дикий зверь, и я вспомнила о горном коте лухе, огляделась, насторожилась, как мне и указывали.

И я заметила то, что заставило меня обрадоваться, что я не сняла с себя больше одежды.

И это было хуже луха. Хуже дьявола, говорящего с помощью сороки.

За моим приближением, прислонившись к дереву с сумкой грехов на плече, наблюдал светло-голубыми глазами Маррен Росс.

ТРИ

— И что ты тут делаешь? — я бросила поручни телеги и убрала волосы с лица, а потом уперла руки в бока. — С ума сошел?

— Ты меня продинамила. Я думал, у нас назначена встреча, — он оттолкнулся от дерева и прошел ко мне. Несмотря на его хромоту, он быстро миновал расстояние между нами. А потом оказался передо мной, и я задрала голову, глядя на его изумленное лицо.

— Я говорила, что приду, если смогу.

Рен приподнял бровь.

— И я зря потратил утро, ожидая тебя в тайном месте? А я-то думал об определенных обязательствах.

— Я бы не назвала таверну Мака тайным местом. И, кстати, я бы бросилась в это озеро, но не вступила в обязательства с тобой, Маррен Росс.

Он прижал ладонь к сердцу.

— Ай.

Я закатила глаза.

— Серьезно, зачем ты тут? Я говорила тебе не приходить сюда. Я сказала, что приду сама.

Он бросил на меня оценивающий взгляд.

— Айе. А потом ты не появилась. Хоть уверенности во встрече не было, но ты всегда приходила до этого. И я переживал, — он криво улыбнулся. — Можно выразить хоть немного благодарности. Я забрался по горе половину мили, а потом десять миль обходил озеро, чтобы убедиться, что ты не мертва.

Я не хотела смотреть на его кривую ногу, но сделала это, и он заметил. Мы оба покраснели.

— Что ж, спасибо, — пробормотала я, не глядя ему в глаза. — Я в порядке. Нужно было заменить невод. И все, — я замешкалась. — Тебе, наверное, стоит идти. Мой отец не любит, когда жители приходят сюда, суют нос в его дела.

Рен рассмеялся.

— Я не сую нос в дела твоего папы. Я сую нос в твои дела. И как я тебя нашел, по-твоему? Он мне сказал.

Я потеряла на миг дар речи, тревога сжала пальцами мое горло.

— Ты ходил к дому? Моему дому? Говорил с ним? — выдавила я. — Рен, ты меня вообще слушаешь?

— Да. Каждое слово. Но порой, послушав тебя, я решаю проигнорировать твои слова. Я зову это «свободной волей».

— Серьезно…

Рен поднимает руки, чтобы успокоить меня.

— Он не был против. Он предложил мне чай.

Мой рот раскрылся.

— Я сказал, что спешил, но предложил в следующий раз, — Рен улыбнулся, и стало видно острые клыки, придающие ему сходство с волком. Я отвернулась, пытаясь взять себя в руки.

Волчий — лучший способ описать Рена. У него были острые скулы и внимательные глаза. Рен был хитрым, немного растрепанным. И он не отвернулся бы в беде, а оказался рядом раньше, чем вы поняли бы. Словно доказывая это, он обвил рукой мои плечи, подобрался ближе, пока я отвлеклась.

— Не злись, — попросил он, притягивая меня к себе. Его длинные волосы щекотали мое ухо. — Он не выглядел разозленным.

Я оттолкнула его и скрестила руки.

— Откуда тебе знать?

— Я знаю, как выглядят злые люди. Ты видела того типа, что ухаживал за моей мамой.

Его голос изменился, но на лице осталось веселье, уголки рта были приподняты, у глаз собрались морщинки, из-за чего он выглядел старше, чем на свои семнадцать.

— Я могу помочь? — он кивнул на телегу за мной. — Загладить вину за то, что побеспокоил?

— Разве ты не должен быть на работе? — спросила я.

— Ночная смена. Я весь твой до сумерек, — он многозначительно улыбнулся.

— Хватит.

Рен лениво пожал плечами.

— Я серьезно. Дай помочь.

Я кивнула после паузы. Все пройдет быстрее, если мы будем вдвоем, и отец уже знал, что он был тут. Я могла извлечь из этого выгоду.

— Хорошо. Видишь столбики у берега? — я указала на них. — Сверху и внизу невода есть петли. Их нужно завязать на столбиках. Мы оставим невод на земле, пока будем делать это. Оставайся тут, а я пойду к дальнему концу. Встретимся на середине.

Рен снял сумку и опустил ее осторожно возле дерева, пока я сворачивала накидку и вешала ее на поручни телеги. Он помог мне донести невод и развернуть его, и мы начали прикреплять его к столбикам. Мы работали в тишине, задали неплохой ритм, скручивая нити, помогая друг другу, пока не закончили в центре невода.

Он не отставал от меня, подстраивался под мой темп и, что раздражало, даже не запыхался. Мою блузку под руками и на спине пропитал пот, и я знала, не глядя на свое лицо, что оно было красным, а он выглядел так, будто только что проснулся. Его щеки лишь немного порозовели. Работа на мельнице помогала держать тело в форме.

Он выпрямился и убрал волосы с глаз.

— Тебе нужно подстричься, — сказала я.

— Хочешь помочь с этим?

Я вытащила маленький раскладной ножик из кармана.

— Айе, иди сюда.

Он рассмеялся, убрал волосы и кивнул на невод.

— Теперь в воду? — спросил он.

— Трус, — буркнула я, заметила его улыбку. Мы толкнули дно невода в озеро. Оно погрузилось, поднялись пузырьки. А потом они прекратились, половина невода была над поверхностью.

Мы перевели дыхание, глядя на неподвижное озеро.

— Низко, — сказал Рен, кивнув на линию воды. — Можно почти пройти к горе там.

Он указал направо, где мелководье раскрыло части дна озера, оставив болотистую тропу к горе. Темная линия отмечала, где раньше была вода. Поверхность теперь была куда ниже, и Рен нахмурился из-за этого.

— Ты говорила папе… — начал он.

— Конечно, — я прервала его. Я говорила отцу, что происходило, еще до того, как вода опустилась до первой отметки на столбиках, что измеряли глубину. — И он не слепой, — я кивнула на ближайший столбик с тремя засечками на боку, показывающими, как опустилось озеро. — Он и сам видит.

Я глядела на отметки, желудок сжимался. Потому что я знала, что папа видел, что происходило, но он ничего не делал. А должен был. Это была его работа. Только поэтому мы еще не покинули деревню.

Мой отец — наомфуил — хранитель озера. Дугласы были хранителями Ормскаулы с тех пор, как деревня была еще четырьмя хижинами без роскоши, за века до землетрясения и слияния озер. Это была не просто работа — это было его призвание, священный долг: заботиться об озере, понимать его, ухаживать за ним и охранять его. Сообщать жителям, если ждет беда. Но сейчас он этого не делал. И, похоже, и не собирался.

А это было серьезной проблемой, потому что Ормскаула зависела от мельницы Стюарта. А мельница работала от реки, что текла из нашего озера.

— Твой отец не переживает? — Рен будто читал мои мысли. — Это точно плохо скажется на мельнице, да? Ты знаешь, что устроит Жиль.

Я нахмурилась, потому что знала, каким он был. Разозли Жиля Стюарта, и вдруг обнаружишь, что твои часы или время твоей семьи на мельнице сочтены, или что народ не будет покупать у тебя молоко или яйца или пить в твоей таверне. Все следовали за ним, чтобы хотя бы получить его благосклонность. В Ормскауле было сложно, если не дружить с Жилем Стюартом, и я это говорила по своему опыту. Но я или кто-то еще ничего не могли с этим поделать.

Ормскаула была маленькой, не нуждалась в мэре. Мы видели почтальона и священника один-два раза в год, но это не помешало Жилю сделать себя хозяином деревни. И кто мог бросить ему вызов, если мельница была его, и его деньги получали все?

Кроме меня и моего папы. И папа с Жилем не дружили из-за этого, а были старыми врагами. И если Жиль узнает, что мой отец скрывал такое важное событие от него, нам мало не покажется. Он долго ждал шанса.

— Он планирует расширяться летом. Если озеро станет еще ниже… — Рен посмотрел на меня с вопросом.

— С каких пор тебе есть дело до Жиля Стюарта? — бодро сказала я. Рен не был сплетником, но если он расскажет кому-то об уровне озера, даже невзначай, и это дойдет до Жиля, тот сам придет проверить. И я не могла этого допустить. Не сейчас. — Я не думала, что тебе нравилось там работать. Наверное, ты бы обрадовался, если бы мельница закрылась на время.

Рен помрачнел.

— Ага, ты же меня знаешь, — сказал он резким тоном. — Только бы не работать хоть день. Избегающий работы и беспомощный, как весь мой род.

— Что? Я не хотела… Рен…

Он прошел к дереву, опустился осторожно рядом с сумкой и раскрыл ее, поджимая губы, а я смотрела ему вслед, растерявшись.

Я его знала. И я знала, что такое, когда у всех есть мнение о тебе. Я была дочерью Лахлана Дугласа, которого все презирали, потому что Жиль Стюарт сказал им так делать. И меня не любили, мне не доверяли из-за родства. А Рен был Марреном Россом, англичанином, и он не знал, кто управлял им.

Мы с ним были гнилыми яблоками, упавшими с деревьев, что растили нас.

Я не думала до этого, что это его беспокоило.

— Я пошутила, — тихо сказала я. — Я знаю, что ты не такой… я знаю.

Он вытащил флягу и сделал большой глоток, протянул ее мне, не глядя в глаза.

Я узнала в этом жест прощения, опустилась рядом с ним и взяла флягу, радуясь прохладной чистой воде. Когда он вытащил сверток с сэндвичами и протянул мне один, я чуть не обняла его.

Даже в голодном состоянии я распробовала угощение. Тонкие ломтики баранины и желе из красной смородины были меж толстых ломтей хрустящего хлеба, так обильно смазанного соленым маслом, что я видела на нем следы своих зубов. Я радостно жевала, и мы передавали между собой его флягу, пока она не опустела, а от сэндвичей не остались одни крошки.

— Это было чудесно, — сказала я, когда мы доели. — Спасибо, что поделился.

Рен улыбнулся.

— Не за что. Я специально их сделал.

Конечно. Скорее всего, забрал их у тех, кто не уследил.

Я взглянула на сумку, он вытащил кусок фруктового пирога, разломил его надвое и протянул мне кусок побольше.

— Ты принес мои вещи? — спросила я, взяв пирог.

Он посмотрел на озеро, задумчиво жуя свой кусок.

— Не смог, — сказал он, проглотив и бросив на меня взгляд. — Так что тебе придется прийти завтра в деревню.

Я думала мгновение, что он шутил, потому что зачем он поднялся на гору с его ногой, если не принес мне то, о чем я просила? Но он не ухмыльнулся, не подмигнул, а смотрел на спокойную поверхность воды, и я поняла, что он был серьезен.

— Точно, — я попыталась скрыть разочарование и смятение. Я подумала о том, что нужно было сделать за следующие несколько дней перед прибытием телеги с почтой. — Хорошо. Может, не завтра. Это зависит от многого, — от моего отца и его настроения. — Ты сможешь приберечь их до того, как я отыщу тебя?

Он улыбнулся.

— Если не захочет забрать кто-то другой. Шучу! — добавил он, заметив выражение моего лица. — Это твое. Я достал их для тебя. Так что ты должна рассказать мне, зачем они.

Я пожала плечами.

— Я думала, что это очевидно.

— Конечно. Но для чего они?

Я устала от этого разговора, мы проводили его не в первый раз.

— Рен, я не буду рассказывать, Ни сегодня, ни завтра. Никогда. Хватит спрашивать.

Он яростно посмотрел на меня, но я не сдалась. Я хорошо умела хранить тайны. Рен моргнул первым и повернул голову к озеру.

— Туман сгущается, — сказал он, и я проследила за его взглядом и поняла, что он был прав.

Завитки тумана собирались у края, размывая его. Рыба всплывала, оставляя рябь. Похолодало, и я потерла руки, вдруг замерзнув.

— Ты можешь мне рассказать, — Рен смотрел на воду, говорил беспечным тоном. Но он не обманул меня этим, особенно когда продолжил. — Ты можешь мне доверять.

— Дело не в доверии. Просто это не твое дело, — мягко сказала я и встала на ноги. — Идем, тебя ждет работа. И нам не стоит задерживаться на горе в темноте. Мы думаем, что бешеный лух порвал невод. Не нужно задерживаться, — я протянула руку, но он проигнорировал ее и неуклюже встал, направляя весь вес на левую ногу.

Перед тем, как уйти, я проверила уровень воды еще раз. И меня потрясло, что он опустился еще на дюйм за часы, пока мы были тут. Хотя я не видела этого отсюда, я повернулась на восток в сторону деревни, могла представить мельницу у реки, постоянно крутящееся колесо, поднимающее воду озера, превращающуюся в брызги и пар.

Я решила, что расскажу отцу еще раз. Что-то нужно было делать.

— Смотри, — Рен указал на туман, на ту часть озера, куда мы обычно не могли добраться, ведь там озеро примыкало к склону горы. — Видишь дыру? Думаю, она ведет в логово выдр.

— Норы, — исправила я его негромко. — Логово выдр — нора.

Я посмотрела туда, куда он показывал, щурясь, чтобы видеть лучше. Над водой было видно край темного отверстия в горе.

— Дыра слишком большая для входа в нору, — сказала я.

— Волны могли ее расширить, раз она на уровне поверхности теперь. Выдрам это не понравится. Может, они и порвали тебе невод. В протесте.

Я фыркнула со смешком, а потом притихла и замерла. Выдры были робкими. Я жила у озера всю жизнь и не видела ни одну выдру, хотя несколько раз находила их следы. Я не видела, чтобы озеро было так низко, чтобы было видно вход в их норы, если это был он.

— Или… — его голос стал драматичным, зловещим. — Может, гору испортил монстр из озера. Жуткое древнее существо, что появилось из глубин, чтобы отомстить Ормскауле.

— Возможно, — я позволила себе улыбнуться. Тут был только один монстр, и он жил не в озере. Но я промолчала, и Рен ничего не сказал.

Туман сгущался, и солнце стало чуть ближе к горизонту.

— Идем, — повторила я, укуталась в шаль и пошла, потянув телегу за собой.

Обратный путь был почти тихим, мы затерялись в мыслях, хотя порой указывали на рыб или соколов, пока туман прогонял нас по тропе по склону горы.

— Ты спустишься один? — спросила я у развилки, которая повела бы его к Ормскауле, а меня — домой, в другую сторону.

Рен бросил на меня взгляд.

— Если бы я сказал нет, ты бы предложила проводить меня домой? Или пригласила бы меня к себе? — я молчала, и он улыбнулся. — Я буду в порядке. А ты?

В ответ я подвинула внешнюю юбку, показала пистолет в кобуре. Это был один из двух кремневых пистолетов моего отца, и, как и его два ружья, их мне нельзя было использовать. Пистолет уже был на предохранителе, я не хотела мучиться с порохом и пулей, если лух нападет. К счастью, я хорошо стреляла. И у меня был складной ножик в кармане, на всякий случай.

Рена не удивил пистолет. Но с чего бы, если учесть, что я попросила его принести мне?

— Для этого ты хотела пули? — он прищурился. — Они будут мелкими для этого.

Больше мы не избегали названия. Я пригладила блузку.

— Не твое дело.

Он, казалось, хотел сказать что-то еще, но широко раскинул руки и развернулся, пошел вниз по горе к Ормскауле. Я провожала его взглядом, пока он не пропал из виду, повернув за камень, и последним я увидела его волосы, окрашенные в красный уходящим солнцем. Я направилась к амбарам, тянула телегу одной рукой, в другой руке был пистолет.

ЧЕТЫРЕ

Я открыла дверь дома и чуть не умерла от шока.

С кухни доносился звон посуды. Кто-то был там, делал работу, которую я выполняла с девяти лет. И запах. Я знала этот запах. Я днями и ночами желала его, сделала бы почти все ради него. Ради мягкого картофеля, приготовленного в кожуре, плавающего в сыре и соусе с травами, усыпанного поджаренным беконом с дымком. Я потрясенно прислонилась к раме двери, сглотнув, голова кружилась.

Он готовил. Мой отец готовил.

Это было не к добру.

Я не могла сразу идти на кухню, так что пошла в его кабинет, чтобы вернуть пистолет под замок, а потом отправилась в ванную, чтобы помыться и обдумать то, что он вдруг стал готовить, но объяснений так и не нашла. В своей комнате я надела чистую блузку и юбку, спрятала в карман складной ножик и попыталась сделать из своих диких волос подобие косы. Резинка порвалась, когда я попыталась завязать ею косу, была слишком старой для моей гривы. Я поискала еще одну, но быстро сдалась и завязала желтый шарф, найденный в выдвижном ящике, на голове.

Когда я пришла на кухню, отец стоял лицом к плите. Нож блестел в его руке, и я замерла на пороге, сердце трепетало.

Я сглотнула. Сказала себе расслабиться. Он столько старался, готовя это, не для того, чтобы убить меня до ужина. Если он это и сделает, то после.

Это мало утешало. И юмор был черным.

— Вкусно пахнет, — сказала я, пройдя на кухню. Если он делал вид, что все нормально, то и я могла. — Новый невод на месте. Я проверю его через пару дней. Луха видно не было.

Отец остался спиной ко мне, но хмыкнул в ответ, и я зажгла свечи и собрала тарелки и утварь. Он открыл печь и вытащил шипящий противень, который заполнил комнату запахом тимьяна и потери.

Он повернулся, сжимая противень руками в варежках, посмотрел на меня и замер, вздрогнув так резко, что я боялась, что он уронит еду. Но он взял себя в руки и донес противень до стола, а я налила ему темное пиво, поставила стакан с его стороны, а потом налила себе воды.

— Все хорошо? — выдавила я. Он все еще смотрел на меня с нечитаемым видом.

— Твои волосы… — я ждала продолжение, но он сказал. — Садись. Готово.

Я посмотрела на противень, увидела, что еды хватило бы на троих, как раньше. Я, он. И мама.

Было больно. Впервые за долгое время я ощущала старую знакомую боль под ребрами, словно кто-то резко ударил локтем. Изнутри. Я закрыла глаза и дышала ртом, ожидая, пока это пройдет.

Когда я открыла глаза, то увидела, что отец уже начал есть, словно все было в порядке. Может, так и было. Я вела себя глупо. Вряд ли он понял, что сделал.

Подавив печаль в груди, я села и подняла одну картофелину с противня. Сметана с нее капала на тарелку, сыр и бекон вытекали изнутри. Это было его коронным блюдом, когда я была маленькой. Я просила приготовить его дважды в неделю, но он делал его не больше двух раз в год. Он запекал картофель в печи, в пепле. Когда он был почти готов, отец вытаскивал картофель и счищал пепел, а потом убирал внутренности. Он смешивал картофель изнутри с сыром и беконом и наполнял кожуру, закрывал отверстия. Для подачи он срезал верхушки и поливал сметаной с чесноком и зеленым луком, тимьяном и эстрагоном. Вкус был соленым, с дымком, жирным и сливочным. Это был вкус дома, но я слишком нервничала, чтобы попробовать, боялась того, что вылезет на поверхность от этого. Вместо этого я сделала глоток воды.

— Он ухаживает за тобой? Маррен Росс?

Я чуть не выплюнула воду на стол. Рен? За мной? Словно он был вежливым юношей, а я — милой девицей, которую он хотел взять в жены. Я отчасти желала, чтобы Рен был тут и услышал это. Он бы умер.

Я смогла скрыть эмоции, ответив:

— Нет, — сказала я. — Никто за мной не ухаживает. Рен просто приносит бумагу, которая нужна мне для переписывания, с мельницы. Он принес ее, потому что я не спустилась. Почта будет в конце недели, и мне нужно закончить работу за следующие пару дней.

Отец недовольно хмыкнул и притих, как всегда делал, когда я говорила о своей работе. Потому я ее и упомянула.

Это началось как еще один способ для меня стать незаменимой для отца. Приносить деньги. За роль наомфуила платили лишь с виду. Было неплохо, когда наомфуилу давали долю мяса, молока и зерна, но те дни давно прошли, как и кончилось приданое матери и репутация моей семьи.

Я же зарабатывала неплохо — я была дешевле, чем городские писари, благодаря тому, что Рен поставлял мне бумагу, и я красиво писала, даже я так могла сказать. Я была востребована.

Настолько, что работа уже ждала меня в Турсо.

Я была умной — многие беженцы отправлялись на юг, в Инвернесс. Если меня будут искать, они отправятся туда. И я выбрала путь на восток. Я буду работать на клерка в соборе Святого Петра как его помощник. Он даже не был против, что я — девушка. Четыре года я старалась для этого, планировала, копила деньги и подавала запросы, а теперь меня отделяли дни от прощания с Ормскаулой. И я уеду к счастью.

Прощайте, осуждающие жители деревни. Прощай, плохая репутация. И риск быть убитой.

Я не могла дождаться.

Вкус свободы пробудил мой аппетит, и я взялась за ужин, подавляя воспоминания, пока хрустела беконом и пробовала мягкий картофель.

— Так он вернется?

Я замерла, не прожевав, и посмотрела на отца с осознанием. Потому он приготовил ужин. Потому он сделал на троих. Не по привычке, а на случай, если Рен придет домой со мной. Это было выступление, а не ужин. Тут все хорошо, парень. Нормальный папа заботится о дочери. Хочешь картофель?

Он думал, что, если Рен интересовался мной, он проследит, в порядке ли я, будет заботиться обо мне. И он расскажет жителям деревни, если я исчезну. Все же потеря одного члена семьи может быть списана на несчастный случай, но двоих была подозрительной.

— Он — сын Лиз Росс, да? — продолжил отец, когда я не ответила. — И он работает на мельнице, говоришь?

— Конечно, а кто нет?

— Даже с его ногой?

— Ему не нужна нога, чтобы резать бумагу.

Он хмыкнул.

Мы доедали в тишине, поделили последний картофель, словно он приготовил больше, чтобы нам была добавка, а не из-за возможных гостей.

Я обрадовалась, когда после этого мы вернулись к привычной рутине: я убрала со стола, а отец растопил низ свечи и приклеил ее к блюдцу. Он делал так каждый вечер, хотя у нас были подсвечники, пара хороших, серебряных, которые появились в доме с мамой.

Он прошел мимо меня, направляясь в свой кабинет, и я покачнулась, увидев маму. Она на миг оказалась рядом со мной, говорила с ним строгим тоном, который не вязался с изгибом ее губ и искрящимися глазами, что мы не припасали подсвечники, так что их можно было использовать.

Слишком много воспоминаний всплывало в последнее время. Если бы я была суеверной, стала бы переживать.

Я отогнала прошлое и поставила чайник на плиту для чая, слушала, как скрипнуло его кресло, когда он сел, как его дневник со стуком открылся, тяжелая деревянная обложка задела стол.

Мой отец писал в дневнике наомфуила каждый вечер, ни разу не пропускал. Даже две зимы назад, когда лихорадка приковала нас обоих к кроватям, и мы почти бредили, он вставал и все проверял, записывал результат, а потом терял сознание за столом. Он не мог пропустить ни дня, как не мог отрастить крылья и перелететь гору. Такой была роль наомфуила.

Наомфуил, грубо говоря, означал «святой» на старом языке, название возвращало на несколько веков назад, когда все верили, что боги жили в озере, требовали жертв и поклонения, и наомфуил играл роль посредника между ними и нами. На тот момент это была самая важная роль в деревне.

Пока один истинный бог не устроил землетрясение, расколов гору и убив старых языческих богов озера, сделав роль наомфуила бесполезной, а озеро огромным.

Я зажгла больше свеч, расставила их на кухне, придавая ей ложное ощущение веселья. В таком свете она выглядела уютно: скатерть на столе в красно-белую клетку, шкаф с фарфором, который я протирала каждую неделю, хотя ту посуду мы даже не использовали. Медные сковороды, букетики трав сохли между ними. За годы ничего не изменилось.

Я уловила свое отражение в окне, пока мыла тарелки. Отражение было искажено капельками от пара и толстым стеклом. От этого мои щеки были круглее, и на миг на меня посмотрела моя мать.

Я испуганно брызнула на окно. Струйки воды потекли, стирая картинку. Я сняла шарф с головы, убрала его в карман, запустила пальцы в волосы, чтобы вернуть им привычный объем. В этот раз в отражении я увидела только себя.

Прислонившись бедрами к краю рукомойника, я склонилась, открыла окно, чтобы выпустить пар. В комнату проник туман с прохладой. Я ненадолго замерла, слушала тихий шелест озера об берег, плотную тишину вокруг него. Я гадала, какой была жизнь в большом городе, где гремели повозки и шумели люди, где были всякие другие городские звуки.

Я снова склонилась, закрыла окно на засов, а потом закрыла ставни. Я заварила чай, взяла две чашки одной рукой и свечу другой, задула остальные свечи.

— Говоришь, ты заменила невод? — спросил отец, когда я вошла. Он тихо поблагодарил, когда я поставила его чай.

— Да. О, и уровень воды снова опустился. Еще пять дюймов со вчера. Так низко, что мелководье начинает высыхать, — я сделала паузу. — Думаю, уровень опустился, пока мы были там, еще сильнее. На дюйм точно. Я видела по колышкам.

Он отчасти обернулся, лампа на столе озарила его строгий профиль.

— Ты упомянула это мальчишке Россу?

— Не пришлось. Он сам заметил.

Отец полностью повернулся ко мне.

— Он может рассказать об этом Жилю Стюарту? — он оскалился, произнося имя хозяина мельницы, словно оно было ядом.

— Конечно, нет. Но Жиль все равно узнает, ведь ты ему напишешь, — сказала я. Он молчал, и я спросила. — Па, ты написал отчет? Потому что Жиль планирует расширить мельницу. Ему нужно узнать, что он не может. Озеро не выдержит то, сколько он будет забирать воды.

Он поджал губы и ответил:

— Еще не написал. Пока что.

— Но…

— Я сказал, пока — нет, — прогремел он. — Думаешь, я не знаю свою работу? Я не хочу, чтобы они прибыли сюда, если нет необходимости. Хуже будет, если Жиль поймет, что мельница не сможет и дальше работать день и ночь без проблем.

Он отпустил меня, повернувшись к столу, и я поспешила в свою комнату, ругая себя по пути. Я нарушила сразу все пять правил. Я была глупой. Я почти выбралась отсюда, так зачем решила рисковать собой сейчас?

Я закрыла дверь своей спальни, опустила чай и свечу на стульчик у своей кровати и легла. Отец был прав в одном — из-за жадности Жиля Стюарта так быстро падал уровень воды. Он всю зиму увеличивал расход мельницы, и это он хотел расшириться и построить еще одну вышку. Из-за Жиля воды убывало больше, чем успевало пополниться. Он ведь мог это понять? Он должен был знать, что озеро не бесконечное.

Я остановила себя. Я не должна была переживать из-за этого. Я уеду раньше, чем это станет важным. Это было не мое дело, не моя проблема. Мои проблемы лежали в милях отсюда, в Турсо. Это должно было занимать все мои мысли. То, как я построю новую жизнь.

Я сунула подушку под голову и пыталась представить это. Новый город, новая я. Свой дом. Работа. Друзья.

Может, даже…

Крик женщины снаружи разбил мои фантазии.

Я чуть не сбила чай, спеша встать, ножик оказался в моей руке раньше, чем я оказалась на ногах. Это был лух. Не женщина. Они звучали похоже.

Я добралась до двери спальни, и отец прошел мимо с ружьем в руке. Он запихивал в него снаряды по пути, закрыл его взмахом запястья.

Он повернулся ко мне, двигая предохранитель.

— Оставайся тут.

И он ушел в ночь.

Я поспешила к окну, но отражение комнаты не давало мне увидеть, что снаружи. Я потушила свечу, но даже так видела лишь на несколько футов вперед из-за тумана. Не было видно ни отца, ни кота. Я задержала дыхание, замерла, ждала.

Крик раздался снова, сзади, со стороны курятника.

Сжимая нож, я выбежала из комнаты, держась как можно ближе к стене, пока двигалась по коридору к кухне. Я открыла ставни и прислушалась.

Было тихо, но мою шею покалывало, словно за мной следили.

Что-то врезалось в дверь дома, и я закричала. А потом побежала туда, подняла руку, крепко сжимая нож…

Она распахнулась, и я успела остановить себя, не пронзив отца.

Его лицо было пустым, глаза ничего не видели, он не замечал, как близко был к тому, чтобы стать чехлом для моего ножа. Я опустила его, сердце гремело как тысяча бегущих лошадей, но он молчал, смотрел на меня — сквозь меня. Он вообще не замечал нож в моей руке.

Моя кровь похолодела.

— Папа? — я не звала его так с детства. Мой голос был высоким, как у ребенка.

Наконец, он посмотрел на меня.

— Убери это, — он хмуро посмотрел на нож. Я закрыла его и сунула в карман.

— Ты попал по нему? — спросила я, но уже знала ответ, потому что не слышала выстрела. — Хочешь вернуться и посмотреть? — предложила я. — Я могу пойти…

— Нет! — рявкнул он, глаза пылали. — Ты остаешься дома, слышишь меня? И держись подальше от окон. Ты меня понимаешь, Альва?

Я уставилась на него, страх приковал меня к месту, обездвижил язык.

— Ты меня слышишь? — сказал он, сжимая мои плечи и тряся так, что зубы застучали. — Ты не покинешь эти стены без моего разрешения.

Я смогла кивнуть, и он отпустил меня.

Больше ничего не сказав, он ушел прочь, вернулся в свой кабинет и закрыл дверь.

Я оставалась на месте, все внутри стало жидким. Я боялась двигаться. Я не знала, потеряю сознание, или меня стошнит, или я заплачу. И я ничего не делала, пока не убедилась, что могу двигаться, не теряя контроль. А потом я вернулась в свою комнату, закрыла дверь, замерла посреди комнаты, считая удары сердца. Я считала себя готовой к этому. Но оказалась совсем не готова. Я даже не пыталась себя защитить.

Я закрыла ставни на окне и, когда убедилась, что отец не вернется, упала на колени и сдвинула старый ковер, что дала мне мама. Я подцепила ножом половицы и подняла их.

Под полом в спальне скрывалась холщовая сумка, новая простая шаль, пара ботинок с твердой подошвой, два очень красивых платья с кружевом, которые я никогда не носила в Ормскауле, а еще набор перьев для каллиграфии, коричневые, черные, красные и синие чернила, лист золота, почти двести крон золотыми, серебряными и медными монетами.

И пистолет, которым отец убил мою мать семь лет назад.

ПЯТЬ

Я проснулась рано утром и обнаружила, что отец уже покинул дом. Сначала я обрадовалась, но потом обнаружила, что он забрал с собой все молоко, остатки вчерашнего хлеба, половину головки сыра и несколько сушеных колбасок из кладовой.

Я позавтракала жидкой кашей и чаем, черным, как мое настроение. Я могла бы подоить козу — я слышала, как она блеяла снаружи — но с моей удачей он может вернуться, пока я буду во дворе, и наказание за непослушание будет серьезным. Лучше дожидаться его возвращения.

Я отправилась в его комнату, чтобы навести порядок, и обнаружила, что его кровать аккуратно заправлена, одеяла — с острыми уголками, как делала я. Он не спал в ней. В его кабинете я обнаружила, что пропало одно ружье, а коробка со снарядами была полупустой. Похоже, он покинул дом ночью и ушел охотиться на луха, пока я спала. И он был снаружи всю ночь.

Я вернулась в свою комнату, ощущая, как мой пистолет гудит под половицей. Я снова подняла половицу и вытащила его, ощутила знакомый вес в руке.

Я не знала, зачем взяла его. Зачем до сих пор хранила его. Он был милым, если пистолеты можно было так звать. Пистолеты с кремнёвым замком, которые мне можно использовать, принадлежали бабушке моего отца. Дерево было в царапинах, металл потускнел, хотя о них хорошо заботились, но их старость была заметна. Но пистолет, убивший мою мать, был очень красивым.

Рукоять из бледного дерева была инкрустирована перламутром ракушки и закруглена, чтобы удобно ложилась в ладонь. Дуло было длинным и изящным. Для этого пистолета подходили не те пули, что обычно для кремнёвых — не круглые шарики олова, а сияющие и с серебристым кончиком. Куда важнее было то, что зарядить можно было сразу несколько. Шесть плотно помещались внутрь, и он выпускал их очередью. И не было бардака из-за пороха, весь механизм работал гладко как часы. Я знала, потому что проверяла его, хоть и не заряженным. С ними он был бы и вовсе разрушительным. Бам. Бам. Бам. Быстрее биения сердца.

Раньше он был слишком большим для моих ладоней, а теперь отлично подходил.

Порой я думала выбросить его в озеро, дать воде и времени превратить его в ничто. А иногда думала опустить его на стол между собой и отцом, пока мы едим, тихо опустить его на открытое пространство. Или отдать шерифу, когда он придет. Сказать ему то, что я думала сказать семь лет назад.

В мрачные времена я представляла, как использую его для отмщения и поиска живого дома для тех двух последних снарядов.

Если честно, я хотела взять его с собой и спрятать под другими половицами еще на семь лет. У меня хотя бы были теперь снаряды для него. Я долго хотела их, еще четыре, чтобы заполнить пистолет. Я не могла отогнать ощущение, что пистолет хотел быть полным. Завершенным.

Конечно, для этого мне нужно было спуститься в Ормскаулу и найти Рена, а это стало сложнее из-за запрета покидать дом.

«Но ты можешь спуститься с горы и вернуться за три часа», — сказал подлый голосок в моей голове.

Я снова спрятала пистолет, а потом выглянула в окно в сторону озера. Отца не было видно, но он все еще мог вернуться в любой момент.

«Он забрал столько еды, — продолжил голосок. — Много еды. Наверное, он задумал оставаться там до ужина».

Часы на кухне отзвенели восемь раз. Мы ели около шести вечера.

«Вниз и обратно за три часа… Это может быть твой последний шанс».

Черт.

Я не успела толком обдумать это, как оказалась снаружи с корзинкой в руке, обогнула край озера в простой коричневой шали, выглядывая его. Я добралась до тропы незамеченной, и страх угас. Шанс столкнуться с ним стал намного ниже, если только он не пошел к Жилю. Но интуиция подсказывала мне, что он не там, и я еще раз посмотрела на север и отправилась вниз.

* * *

Почти час спустя я сделала последний поворот на горной тропе, ведя пальцами по вереску, низкий гул мельницы Жиля стал доноситься до меня, нарушая покой. А потом я увидела Ормскаулу: милые домики с соломенными крышами и белыми стенами, сияющими на солнце, маленькие точки куриц, возящихся на аккуратных участках огражденной земли за ними. Пейзаж напоминал что-то из сказки, и мне пришлось подавлять желание запеть. Волосы были скрыты под шалью, щеки раскраснелись от ветра. Простая деревенская девушка спускалась к симпатичной деревушке, которую звала домом…

Путь вверх по горе был настоящим адом для моих бедер.

Но это еще впереди, как и остальные проблемы, и я не могла не радоваться под теплым солнцем. Корзинка свисала с левого локтя, а в правой руке я сжимала верный кремнёвый пистолет, почти готовый к выстрелу. Мне нравился его вес, как и вес ножа, постукивающего меня по бедру с каждым шагом. Что за девушка, что за человек успокаивался от такого.

Эта девушка. Этот человек. И что с того?

Недалеко от деревни я миновала мельницу: длинное здание без окон с одной башней, выпускающей белый пар в воздух, пока огромное колесо забирало воду из реки. Шум вблизи оглушал, ревел, гремел и скрипел, и я сморщила нос, будто это помогло бы. Будет в сто раз хуже, когда Жиль расширит мельницу. И вода для нее…

«Не мое дело», — напомнила я себе. Не мое дело, уже не моя проблема.

Я разрядила пистолет и убрала его в корзинку, прибыв в Ормскаулу, где мое настроение тут же испортилось. Вблизи деревня все еще была как из книги сказок, но как только я пересекла мост и вошла, история изменилась из той, где я могла быть юной героиней, на ту, где я была монстром. Или дочерью монстра. В это их заставлял верить Жиль.

И он был прав. Мой отец был таким, как и говорил Жиль. Он был убийцей.

Я знала, потому что была там.

Потому я не могла злиться на них за их отношение ко мне.

* * *

Я прошла мимо старика Йена Стюарта, третьего или четвертого кузена Жиля, сидевшего в его саду. Он заметил меня и глубоко вдохнул, а потом поцеловал свои костяшки и прижал ко лбу, защищаясь, будто я была горным призраком. Женщины стали оттаскивать детей от калиток, пока я шла мимо, словно они могли заразиться отсутствием матери. Мужчины, которые проходили мимо меня, щурились, словно пытались понять, кем я могла стать: такой же, как мой возможно-убийца отец, или такой же, как моя возможно-бросившая-ребенка-и-отца мать. Я не знала, какой вариант был для них приятнее.

По словам Рена, никто не поверил Жилю, когда он спустился с горы, крича об убийстве. Они кивали и говорили «да, это ужасно», но многие считали, что моя мать ушла по своей воле, отправилась в Балинкельд и дальше, когда поняла, что привязала себя к мужчине, для которого озеро всегда было важнее. Они увидели достаточно за дни и недели, ведущие к ее исчезновению, чтобы поверить, что она не выдержала и убежала.

Отсюда появилась и моя идея уйти. Мне понравилось, что они поверили, что моя мама была там, жила так, как хотела. Я не смогла спасти ее от папы, но могла сделать хоть это для нас.

Когда я добралась до площади деревни, я удивилась, увидев, что люди бросали старую мебель и мусор с мельницы в центре для костра. А потом вспомнила, что близился Самхад — фестиваль начала лета.

Пока я смотрела на растущую гору, я почти ощущала вкус жареных колбасок, соленого масла и горячего хлеба. Я подумала о последних яблоках с прошлогоднего урожая, засохших за зиму. Их резали, нанизывали на палочки и обмакивали в горячую карамель, которая капала на ладони, и их приходилось потом вылизывать. Березовый сок в крохотных чашках был шелковым на вкус. Мой отец поднимал меня на плечи, чтобы я видела над толпой, где играли скрипачи, люди танцевали у Шеста, а влюбленные целовались.

Я помнила один год особенно, он опустил меня, купил горячий виски себе и маме, а мне — сосновые леденцы, чтобы я отвлеклась, пока они пили. А мама отодвинула чашку и рассмеялась.

— Я же не могу теперь это пить! — сказала она, и отец опешил на миг, а потом шлепнул себя по лбу.

— Забыл, — усмехнулся он.

— Везет, — ответила мама, а потом они оба рассмеялись.

Тогда я не поняла, что смешного было. Когда они обнялись, я ощущала себя одиноко, сидя в стороне…

Всплыло другое воспоминание, о том же празднике, но о нескладном юноше с русыми волосами, падающими ему на глаза. Он сидел один на краю колодца, к его ноге была привязана грубая палка, и он смотрел на всех так, словно мог отгонять людей силой разума. Но не меня. Я отошла от своих обнимающихся родителей и села рядом с ним. Я предложила ему конфету. Я помнила, как она захрустела, когда он вгрызся зубами в твердый сахар. Он попросил еще одну, и я дала ее. Он съел все, пока я посасывала один леденец.

Рен.

Это был последний Самхад, на котором я была. А потом…

— Альва?

Я поняла, что передо мной был Гэван Стюарт, сын Жиля. Он робко махал рукой перед моим лицом. Из-за него смотрели его друзья, которые когда-то были и моими. На их лицах было веселье, смятение и, может, капля презрения. Я выпрямилась в ответ.

— Здравствуй, — сказал Гэван, карие глаза радостно засияли. — Рад встрече. Давно не виделись. Как ты?

— В порядке, — я кивнула на костер. — Как все идет?

— Хорошо. Ночь будет чудесной. Лучшей, это точно. Ты… собираешься прийти в этом году?

Редкие спросили бы такое без ехидной нотки в голосе, но Гэван звучал искренне. Он был искренне заинтересован. Он был копией своего отца — рыже-золотые волосы, румяное лицо, крупное телосложение — но характер Гэвана был милым. И ему не нужно было страдать, Жиль был его отцом, и все заискивали перед ним из-за этого. Мельница когда-нибудь станет его, как и Ормскаула, по сути. Многих юношей испортила бы такая власть.

Но Гэван… всегда был добрым.

— Нет, — сказала я, ответив ему, наконец, и избавив других от мучений. Гэван был неплохим, но Хэтти Логан, Кора Рейд и Джеймс Баллантин — нет. Мы дружили когда-то давно. Семь лет назад, если точнее.

— Подумай об этом, — продолжил Гэван. — Мы тебя почти не видим.

— Папа не дает отдохнуть, — ответила я. — На озере много работы.

— Если передумаешь, я станцую с тобой, — он улыбнулся мне, еще и так ярко и мило, что я невольно улыбнулась в ответ.

А потом заметила, как Рен быстро помахал мне и пропал в переулке, ведущем к таверне, напоминая мне, что я тут не для того, чтобы злить жителей.

— Мне нужно идти, — сказала я.

— До завтра? — с надеждой спросил Гэван.

— Еще увидимся, — сказала я и, только отойдя, поняла, что это можно было посчитать обещанием.

* * *

Я зашла сперва в магазин, скрылась среди рядов с банками квашеной капусты и маринованного лука, бутылками молока и масла, делая вид, что выбираю между разными мешками муки, пока другой посетитель не ушел.

— Телегу с почтой заметили? — спросила я у Мэгги Уилсон, подходя к стойке, даже не поздоровавшись с ней. Не было смысла притворяться, что мы дружим.

Я как-то раз услышала, как она говорила миссис Логан громким шепотом, чтобы до меня долетели ее слова, что я порежусь однажды, если останусь такой острой на язык. Старая лицемерка. Она и сама не была мягкой.

Мэгги Уилсон знала все в Ормскауле — Жиль Стюарт деньгами и мельницей влиял на всех, но настоящим лидером была Мэгги. Она одна владела магазином после смерти ее мужа после пары месяцев их брака. В местной легенде говорилось, что она горевала всего три дня: один плакала, другой хоронила его, а на третий переставила все в магазине под себя. После этого она снова открыла двери, и с тех пор они не закрывались. Это было сорок лет назад, и она продолжала работать, закаленная, с железным сердцем.

Я предпочла бы быть острой, чем тупой. Ножи были лучше, когда были острыми. Казалось, она-то должна была согласиться.

Она посмотрела на меня поверх очков-полумесяцев.

— Айе, он прибудет завтра к полудню, по моим подсчетам. В этом году во время праздника, — она прищурилась. — Надеюсь, все будут вести себя прилично при нем.

И мои щеки тут же вспыхнули.

Я была влюблена в Дункана Страуда, почтальона, пару лет назад. Я точно была не одна такая. Когда он впервые появился тут, двадцатилетний, только получивший работу, площадь была наполнена до стен всеми женщинами Ормскаулы, желающими посмотреть. Я не могла отвести взгляда от мышц на его руках, движущихся, пока он опускал мешки на землю. Я такого еще не видела.

— Я вернусь, ты и заскучать не успеешь, — сказал он, уезжая, подмигнув мне, и я была побеждена. Так просто.

Я полгода ждала его возвращения. Я уже продумала план побега из деревни, но после Дункана мой план принял другой поворот, в котором он забрасывал меня на плечо и говорил, что возьмет меня в жены, что не мог жить без меня и забирал меня с собой.

Если что, мне было четырнадцать. Ничего лучше я не знала. Так что случившееся потом было мне по заслугам.

Когда он вернулся, я ждала. Сидела у дороги у Ормскаулы в лучших юбке и блузке, стараясь не щуриться от солнца, попадающего по глазам. Он узнал меня и остановил телегу, предложил подвезти. Я забралась, отдала ему завершенную работу по переписыванию, и, когда он склонился, чтобы подвинуть эти бумаги, я попыталась поцеловать его.

Я поймала его за щеку. Он не смеялся, просто отодвинул меня и до ужаса нежным голосом объяснил, что я была слишком худой и юной для него. И в ответ я убежала. Спрыгнула с телеги и взлетела на гору зализывать раны.

Он оставил новые манускрипты для переписывания у Мэгги, которая с обвинением глядела на меня, когда я пришла в магазин за ними, словно знала, что случилось. Я была уверена, что он не рассказал ей, но после этого она всегда с упреком смотрела на меня, стоило спросить о нем.

— Полагаю, ты вернешься для встречи с ним? — спросила Мэгги, фыркая с неодобрением. — По работе, — добавила она, и я постаралась не покраснеть снова.

Если бы она знала, что Дункан был моим шансом сбежать отсюда. Что через несколько дней я буду прятаться под мешками писем и товаров, радуясь, что больше не придется ее видеть.

— Приходится бороться с нищетой, миссис Уилсон, — широко улыбнулась я.

— Тут можно со многим бороться.

Мою грудь сдавило.

— И как это понимать?

— Никак, — сказала она, хотя тон говорил об обратном. — Что ж, не буду тебя задерживать.

Она намекнула мне убираться оттуда, и я так и сделала, не дав себе сказать то, о чем пожалела бы.

ШЕСТЬ

Я нашла Рена в таверне Мака.

Если говорить мягко, таверна была «с характером»: зловещие темные пятна на деревянном полу, расцарапанные столы, одноглазый растрепанный кот, сидящий на страже на стойке, который кусал почти сразу, как только смотрел на вас.

Это место напоминало мне капкан, но нищие не выбирали.

В таверне продавали два вида пива, один вид виски, вот и все. Для народа богаче, как Жиль Стюарт, была гостиница, где можно было купить хороший ужин от Рози Тальбо и запить вином, но для таких, как Рен и я, да и многие работники мельницы, была таверна. Сегодня тут было почти пусто, все работали или спали перед ночной сменой.

Рен сидел в углу с глиняной чашкой в руке. На нем был черный плащ с поднятым воротником, его волосы задевали воротник. Он поднял взгляд, только когда я села напротив него, пронзил меня голубыми глазами.

«Он съел целый мешочек сосновых леденцов. Кроме конфеты у меня во рту».

Как я могла не помнить это?

— Привет, — я прикрыла смятение, взяв его кружку и сделав глоток из нее.

Там не эль, а яблочный сок. Освежает после похожа. Но удивляет. Я отодвинула кружку к нему.

— Ты принесла деньги? — тихо сказал он.

Я вытащила из корзинки деньги за снаряды, мешочек монет, каждая из которых была замотана в ткань, чтобы они не звенели, раскрывая себя. Я проверила, что Мака не видно, и подвинула мешочек по столу к Рену. Кот следил за нами с подозрением.

Казалось, Рен просто взмахнул рукой, и мешочек пропал, а его ладони снова сжали кружку. Он ничего не говорил, поднял кружку и сделал глоток.

— А моя половина сделки? — спросила я, когда снаряды не появились на столе от того же ловкого движения.

Он отвел взгляд туда, где появился Мак, став следить за нами вместе с котом с долей презрения, протирая кружку грязного вида тряпкой.

— Не тут.

Я понизила голос:

— Тогда где?

— Идем, — он встал и вышел из-за стола, его плохая нога делала движения неловкими.

Я встала, чтобы пройти за ним, но Мак вышел из-за бара, зловеще скрестив толстые руки.

— Четыре пенса за напиток.

Рен, ясное дело, не заплатил.

Я вытащила кошелек из корзинки и дала Маку тусклую серебряную монету, а потом пошла за Реном наружу.

Он уже миновал половину площади, плащ развевался за ним как крылья. Он привлекал такие же недружелюбные взгляды от компании Гэвана, как и я, но он лучше игнорировал их. У края площади он остановился и ждал, пока я догоню.

— Все смотрят на нас, — пробормотала я, оглядываясь на Джеймса Баллантина и Кору Рейд, мрачно глядящих на нас.

— И это тебя беспокоит? — спросил он с любопытством на лице. — Стыдно, что тебя видят со мной? Не хочешь, чтобы они думали, что ты дружишь с мальчишкой Россом?

Он неплохо изобразил Мэгги Уилсон. Я опешила на пару секунд, пока он следил за мной.

— Я о том, что не хочу, чтобы люди сплетничали, что я хожу за тобой по Ормскауле как потерянный ягненок, — сказала я.

Он усмехнулся, но не ответил, а пошел дальше.

Я последовала за ним, тихо кипя, по деревне, мимо мясника и пекаря, мимо холла и маленькой церкви, мимо кузнеца. Мы шли, оставляя позади аккуратные дома с белыми оградами и яркими дверями, мимо крохотных едва стоящих домов с потрескавшейся краской, заросшими дворами, усеянными бутылками, мимо домов с грязными окнами от жира и отпечатков пальцев.

На миг я подумала, что он вел меня к себе домой. Я ощутила трепет волнения — не могла представить Рена дома, он казался слишком необычным, чтобы жить в простом доме. Но мы прошли последние дома с редкой соломой и залатанными стенами и выбрались на пастбище, за которым был лес.

— Мы идем в лес? — спросила я. — Рен? Мне нужно вернуться, — я отсутствовала уже около двух часов, и времени не оставалось.

— Мы почти пришли, — сказал он, хромая сильнее на неровной земле.

— Куда? — спросила я, но он не ответил.

Под деревьями было намного прохладнее, запах смолы и хвои был густым и свежим.

Я снова вспомнила конфеты, его юное лицо, его жадность и страх, задалась вопросом, помнил он или забыл, как я до этого.

Коричневая хвоя хрустела под ногами, и я пинала ее сапогами, пока Рен не остановился на полянке. Он сел на бревно, вытянул перед собой ноги. Правая чуть накренилась внутрь, но только это показывало, что он родился с кривой ногой. Я тоже осторожно села на торчащий корень на конце бревна и опустила корзинку между нами.

— Это было необходимо? — спросила я, повернув к нему голову.

— Я тебя сюда еще не приводил, да? — сказал он, и я покачала головой. — Это мое любимое место. Я прихожу сюда думать.

Я огляделась, пытаясь понять, что в этом месте особенного, но мое внимание вернулось к нему, когда он вытащил из плаща сверток. Пули. Мой пульс участился.

— Для чего они? — спросил он, взвешивая сверток в руках.

— Для пистолета, — я улыбнулась ему лучшей улыбкой.

Он холодно посмотрел на меня.

— Для чего они?

— Я только что сказала.

Он склонил голову.

— Ладно. Для пистолета. А зачем новая шаль и платья?

— Я решила чаще выбираться из дома, — улыбнулась я.

Он не ответил тем же.

— Ты уходишь, да? В этом все дело. Для этого ты все просила. Ты убегаешь.

Я даже не моргнула.

— Нет.

— Куда ты собираешься? — продолжил он, словно я не говорила. — Видимо, в Инвернесс.

— Рен.

— Я хочу с тобой.

Я подавилась вдохом.

— Это так странно? — он посмотрел на меня. — У меня тоже есть повод желать уйти. И я не отсюда, помнишь?

Я покачала головой.

— Можно мне просто мои пули? Пожалуйста.

Он убрал сверток в свой карман.

— Если хочешь их, возьми меня с собой.

— Ты перестанешь думать, что я куда-то собралась, Маррен Росс? Это глупо, — я встала и подошла к нему, протягивая руку.

— Полным именем назвала. Ого, это явно серьезно. И я серьезен: нет меня — нет пуль. Можешь забрать свои деньги, — он вытащил из кармана мешочек, который я ему дала, поднял в воздух, и он крутился там.

Может, мне и не нужны были те пули. Я могла взять другой пистолет. Не обязательно тот. Я выброшу тот пистолет в озеро, да и все. Дело во времени. И разве мне понадобится пистолет в Турсо?

Но от мысли, что я буду без него, появилась паника, и пот тут же выступил на плечах, сердце забилось быстрее. Нет, я не могла его оставить. Я не могла избавиться от него. Он мне нужен, как и пули для него. Я даже не знала, почему, но он мне нужен был.

— Я думала, мы друзья, — попыталась я.

— Так и есть. Потому ты должна сказать мне, куда собралась. Так делают друзья.

Я раздраженно зарычала.

— Рен, дай мне пули, или я клянусь…

— Что клянешься? — он окинул меня взглядом, ухмыляясь, убрал мешочек с деньгами. — Альва, ладно тебе. Не нужно изображать опасную девчонку. Я тебя знаю.

Я слышу эхо своих слов у озера в другой день. Но в его тоне не было мягкого извинения. Он был уверен, что я отступлю, ведь у него было то, что я хочу, в чем я нуждалась. Он был уверен, что знал меня, но он не знал ничего. Не знал того, что я знала, или что я сделала.

Я не успела осознать, что делала, и вытащила из корзинки пистолет.

Его глаза расширились от удивления на миг, а меня пронзила радость. Он не так хорошо меня знал. А потом он улыбнулся, и я замерла, жар моей ярости сменился ледяным шоком от моего поведения. Что я творила?

Но Рен не испугался пистолета. Даже не переживал.

Он сжал дуло ладонью. Он потянул его — и меня — к себе, пока кончик не уперся в его лоб, спокойно глядя на меня.

— Я не буду в тебя стрелять, — тихо сказала я.

— Сказала девушка с пистолетом у моей головы, — улыбнулся он. — Пули в моем верхнем кармане внутри, если хочешь знать.

Я попыталась убрать пистолет, но он удержал его прижатым к его коже.

— Ты хочешь умереть? — спросила я. — Это не смешно. Хватит.

— Возьми их.

Я замешкалась, глядя ему в глаза, пытаясь понять его намерения. Я медленно полезла во внутренний карман его плаща, нашла коробку у его сердца. Я вытащила ее, костяшки ощущали ритм под его ребрами, быстрый и сильный. Несмотря на его наглую улыбку, он боялся. Или был в восторге.

Он улыбался мне, улыбался открыто.

— Ты сумасшедший.

— Да?

Я подняла сверток, а он опустил другую руку поверх моей. Одна его ладонь все еще удерживала пистолет у его головы, другая прижала мою ладонь к его груди. Его сердце дико билось под ней, почти как мое. Голубые глаза смотрели на меня, похожие на ясное небо сверху. В таких глазах можно было утонуть, и это не было бы смешно.

А потом он моргнул и отпустил пистолет и меня.

— Альва? — тихо сказал он, урчание в тоне заставило мой рот пересохнуть.

Я приподняла бровь, не доверяя своему языку.

— Я знал, что ты не хотела в меня стрелять, — сказал он обычным тоном, убрал руки за голову и отклонился. — Ты не зарядила пистолет.

Я повернулась и побежала, оставив его там, красное кольцо на его лбу было как след от помады. Я видела его перед глазами, сидящего на бревне, румяного и быстро дышавшего. Такого же румяного, как я.

Я получила то, за чем приходила. Так почему казалось, что я проиграла?

СЕМЬ

Я бежала вверх по горе, стыд кусал мои пятки. Я не могла поверить, что достала пистолет. Как беспечно. Как глупо. И гадко.

Не было повода направлять оружие на безоружного человека, что бы он ни сделал. Я должна была знать это лучше всех, но недалеко ушла от отца. Что на меня нашло? А если бы он выстрелил? А если бы я ранила его? А если бы стало хуже? Рен…

Я ругала себя всю дорогу домой, ярость стала утихать только ближе к дому, когда ее сменил страх, что отец вернулся и узнал, что я ослушалась его и вышла. Может, я это даже заслужила.

Дом был тихим, тяжелым от пустоты. И это меня пугало. Я должна была радоваться, но — нет. Я переживала.

— Он в порядке, — сказала я громко на кухне, словно так слова сбылись бы. — Ясное дело, в порядке, с чего бы нет? — переживания за отца были новым чувством. — Переживай лучше за себя, — пробормотала я и поставила чайник на огонь.

Пока он закипал, я спрятала пули под половицами в своей комнате, вернула пистолет в шкаф в кабинете отца и стряхнула грязь с юбки. Вот. Так он и не узнает правду.

Все было хорошо.

Я замесила тесто на хлеб и оставила его подниматься, а потом, проголодавшись после похода, я сварила картофельный суп, оставила его булькать на небольшом огне, пока суетилась в уже чистом доме, отряхивая поверхности без пыли, поправляя одеяла и натирая утварь. Когда суп приготовился, я бросила в него укроп, отнесла миску в кабинет отца.

Я села в его кресло, подогнула под себя ноги, поставив миску на колено, и листала большой дневник, описывающий его жизнь как наомфуила, листала назад, пока не дошла до года, когда мне было девять. Когда он…

Я застыла, увидев лист бумаги между страниц дневника.

На нем было написано «Лахлан». Имя отца почерком матери.

Я вдруг ощутила запах лаванды, услышала ее пение не в такт, пока она развешивала постиранные вещи. Я помнила, как бегала в лабиринте белых простыней в первый день весны, а она гонялась за мной. Я помнила, как она делала монстров из тени руками, как она щекотала меня во время купания.

Она была беременна неделями перед тем, как отец пристрелил ее, но что-то пошло не так. Она потеряла ребенка и много крови. Она чуть не умерла. Гарри Гленн, который больше всего напоминал врача в Ормскауле, сказал отцу оставаться с ней дома, сказал, что он ей нужен. А он этого не сделал. Как всегда, озеро для него было важнее.

Она после этого не была прежней.

Она вставала все позже, порой днями лежала, не выходя из кровати. Она перестала есть, говорить, одеваться. Ее волосы стали тонкими, глаза налились кровью. Было лето, и от нее стало вонять немытым телом. Так сильно, что я не хотела ходить близко. Когда она вставала, она бросала меня дома и бродила часами возле озера, возвращалась в темноте и сразу шла в кровать.

Отец умолял ее взять себя в руки, и я тоже этого хотела. Я хотела, чтобы мама вернулась. Я не понимала, почему меня не хватало, чтобы она была счастлива, как раньше. Она меня едва замечала, отец приходил домой с озера и видел, что я ела варенье из банки, потому что могла достать только это, а есть хотелось. Он снова и снова извинялся перед ней за случившееся, но ему нужно было, чтобы ей стало лучше. Ради нее. Ради меня. А она не смогла.

Ее крики разбудили меня в ночь, когда он убил ее. Ее голос вытащил меня из кровати. После недель тишины вдруг стало шумно: яростный низкий визг, гнев, терзающий горло, истошные вопли. Что-то в отце, видимо, не выдержало, потому что я успела открыть дверь спальни и услышала шорох в гостиной и выстрел пистолета. Четыре раза, без пауз. Бам. Бам. Бам. Бам. Быстрее биения моего сердца.

Тот пистолет — револьвер — позволял сделать это быстро. Четыре раза подряд из кремнёвого пистолета не выстрелить без перезарядки, без добавления пороха в дуло. Нужно было хотеть этого, чтобы выстрелить в кого-то четыре раза с перезарядкой. Может, с револьвером было проще.

Еще один гневный вопль, и окно разбилось. Я побежала к кровати и спряталась под одеялами. Я говорила себе, что это был сон. Раз я была в кровати, то мне это снилось.

Когда я услышала, как отец шагает под окном, я закрыла глаза, чтобы больше ничего не слышать. Он ушел. А потом я прошла в гостиную.

Я хотела увидеть маму на полу, собирающую осторожно осколки, убирающую их с ее милого ковра, и чтобы в ее глазах горела искра, вернувшаяся от шока из-за выстрелов. Я хотела сказать ей не переживать и идти в кровать. Я надеялась полежать без сна, пока не вернется отец, послушать, как они мирятся. Но этого не было. Ее не было. Только пистолет остался на полу. Я подняла его и ушла к кровати, спрятала его под подушку.

Когда он вернулся, он искал пистолет, конечно. Я зажмурилась и слушала, как он поднимал диван, тянулся под шкаф. Я лежала неподвижно, как мертвая, когда он пришел ко мне в комнату, пистолет был твердым под моей подушкой, а дверь открылась, и луч света упал на стену. Я думала, он понял, что пистолет был у меня. Что он пришел забрать его и прикончить меня. Что те две последние пули ждали меня. Но он склонился, нежно поцеловал мою голову, словно не пристрелил мою мать в двух комнатах от меня и не сбросил ее тело в озеро за моим окном.

Когда он закрыл дверь, я думала, сердце вылетит из груди.

Следующим утром дверь в комнату матери была закрыта, проход теперь был запрещен. Он сказал мне, что она ушла ночью. Когда я спросила, вернется ли она, он сказал, что не знал.

Неделю спустя Жиль Стюарт пришел к нам, вдруг переживая от вести, что она потеряла ребенка, не обнаружил ее, и я повторила слова отца — что она оставила нас.

Даже когда он послал за шерифом, я не дрогнула. Я посмотрела в серьезные серые глаза шерифа и сказала ему, что она ушла по своей воле. Я не упомянула пистолет и выстрелы. Я не сказала, что тело матери могло лежать уже на дне озера.

Я помнила, что поздно ночью началась буря, небо разверзлось, полился дождь, хлестал по озеру, и оно бушевало. Отец почти всю ночь провел у окна, смотрел на озеро. Ждал, чтобы понять, всплывет ли то, что он сделал, на поверхность.

Теперь я вытащила лист из дневника, записку, которую мать написала так давно, и медленно развернула ее.

«Я ушла в деревню к Мэгги, — значилось там. — Альва со мной. Мы вернемся к чаю», — и внизу был Х и поцелуй вместо имени, потому что он и так знал, от кого это было.

И он сохранил записку. Такую записку она могла оставлять сто раз. Пустяк. Но она лежала в его драгоценном дневнике наомфуила.

Мой суп остыл, но я уже и не хотела есть. Обычно я старалась не вспоминать ту ночь, но как только решал не думать о чем-то, оно не выходило из головы.

Я распрямила ноги, пятки покалывало, когда я опустила их на пол. Как только боль прошла, я проковыляла на кухню и вылила суп в кастрюлю. Я прошла к окну. Озеро снаружи было спокойным, словно зеркало лежало на земле, отражая ясное небо. Там не было признаков жизни.

Я стала делать чай. Поставила хлеб в печь, пока вода закипала. Я хотела бы заняться чем-то другим — переписывать, шить или делать еще что-то. Кухня ощущалась слишком большой, а спальня — полной тайн, так что я ушла с кружкой на крыльцо, села на него и подула на пар. Я говорила себе, что не выглядывала отца.

Я проверила куриц и удивилась, что они собрались в курятнике, а не искали червей во дворе. Я порылась в соломе и не нашла яиц, и когда я прошла к козе, молока в ней уже не было. Я бы не получила молоко для каши утром, даже если бы вышла. Дикий кот распугал мой завтрак. Я надеялась, что отец его скоро поймает.

Заперев козу, я вернулась к крыльцу, смотрела на горизонт, пока небо не порозовело, потом стало фиолетовым. Когда появились звезды, я вернулась внутрь. В доме пахло свежим хлебом, будто дом был настоящим.

* * *

Почти в полночь я решила, что хватит. Его не было целый день и ночь, и последние три часа я смотрела на часы на камине, прислушиваясь к каждому звуку, сердце колотилось от каждого воображаемого движения дверной ручки. Я не смогла бы так уснуть, так что мне нужно было что-то делать. Я схватила шаль и сапоги и отправилась в кабинет моего отца за оружием, решив в порыве мятежа взять ружье.

Я пройду до сараев и обратно. Проверю, не видно ли отца.

Ночь была ясной, света хватало от тысяч звезд на небе, и луна была широкой сферой, и от которой я подумала о Рене, хоть и не знала, почему.

Плеск справа заставил меня развернуться, поднять ружье, и я смотрела на что-то движущееся в озере. А потом я радостно рассмеялась.

Выдра. После стольких лет одна плыла параллельно берегу.

Я смотрела, как она нырнула, коричневое тело скользнуло под воду без звука. А потом она всплыла, перевернулась на спину и потерла морду лапками. Мое сердце почти пело. Если и мог быть хороший знак во всем происходившим, то это выдра.

Я зашагала легче, выглядывала выдру, пока она не пропала на глубине озера и не вернулась.

Радость длилась, пока я не добралась до сараев. Я не взяла лампу, потому что держала ружье двумя руками — оно было намного сильнее — но теперь я жалела. Пистолет позволял бы и оружие, и свет.

— Папа? — тихо позвала я, двигаясь от сарая к сараю, толкая двери и впуская хоть немного света внутрь. Я не спешила заходить, вдруг стала бояться, что дверь закроется за мной, и я окажусь в плену, но заставила себя шагнуть внутрь, подняв ружье. — Ты тут? — прошептала я, желая и боясь ответа.

Крысы запищали от вмешательства, смелые в темноте, бегающие передо мной, но все остальное было тихим, неводы свисали с крючков, телега оставалась там, где я ее бросила. Если он и был там, следов не осталось. Когда я проверила сарай с лодками, обе лодки были там, и они были сухими, когда я ощупала их.

Я сломлено повернулась к дому, поглядывая на озеро, надеясь увидеть еще выдру. Так я делала всю дорогу.

Дом было уже видно, кухня сияла, встречая меня, но тут что-то снова всплыло в озере.

Но не выдра.

Это было светлым и длинным.

Мир пропал, когда я поняла, что это было.

Тело.

Ее тело.

И оно пошевелилось.

Оно почти не вызывало рябь, пока плыло ко мне, медленно рассекая воду с грацией. И когда оно нырнуло, я увидела серый хвост.

Это была просто щука.

Я рассмеялась с облегчением, смущаясь от своего воображения. Но вскоре я посерьезнела, поняв, что щука на поверхности была плохим знаком. Хотя, наверное, хуже было бы, если бы поверхность опустилась до уровня щуки. Даже в темноте я вижу, что уровень воды в озере снова упал. И я решила, что напишу Жилю сама. Он должен знать…

Что-то схватило меня сзади.

ВОСЕМЬ

Я бросила ружье и закричала. Через секунды меня втолкнули в мой коридор. Я чудом удержалась на ногах, не дала себе врезаться в стену. Я повернулась и увидела отца на пороге, оба ружья были в его руке.

Он захлопнул дверь и запер ее, прислонился к ней, тяжело дыша.

— Па?

— Что я говорил? — низким голосом сказал он.

— Я просто…

— Что я тебе говорил? — взревел он, развернувшись, слюна слетала с губ.

Он выпучил глаза так, что я видела белки вокруг темных радужек, его лицо было багровым от гнева.

Я попятилась и врезалась спиной в стену, идти было некуда. Нож был в моем кармане, мои пальцы задели рукоять. А потом отец выдохнул и ушел в сторону кухни.

Я отклонила голову к стене, сердце бешено билось, желая покинуть тело через грудь, ладонь дрожала на бедре.

Я медленно выдохнула, вдыхала ртом, пока все не успокоилось. Когда я прошла за ним на кухню, он сидел за столом, запихивал холодный суп в рот прямо из кастрюли. Он не посмотрел на меня, просто ел, быстро зачерпывая суп.

Я вытащила буханку хлеба из хлебницы и порезала ее, поставила большие ломти перед ним.

Он хмуро посмотрел на меня поверх кастрюли, но принял хлеб.

Когда он подвинул кастрюлю ко мне, я взяла кусок хлеба и обмакнула в суп. Мы съели все.

Воздух стал спокойнее, напряжение между нами пропало после общего ужина. Хоть и холодного.

— Видел щуку? — спросила я.

Он посмотрел на меня и кивнул. Я ждала, что он пообещает, что сообщит Жилю, чтобы мне не пришлось.

— Что ты делала снаружи? — спросил он. — Я говорил оставаться в доме.

— Искала тебя. Тебя не было целый день.

Он удивленно приподнял брови.

— Я не хотел тебя тревожить.

Я пожала плечами и стала убирать со стола.

— Альва?

Я повернулась с кастрюлей в руке.

Он долго ничего не говорил. А потом:

— Ты так похожа на мать.

Он резко встал и пошел в свой кабинет, закрыл за собой дверь.

Как только дверь щелкнула, мои колени не выдержали, и я рухнула на пол, кастрюля тихо стукнула рядом.

* * *

Сон приходил обрывками, еще и ужасными. В них я слышала крики, видела кровь, текущую к моим ногам, лицо матери произносило слова, но я не могла различить их из-за слоя воды. Я просыпалась между кошмарами и слышала биение сердца в ушах, пот остывал на коже. Каждый раз был хуже предыдущего, словно мой мозг решил превзойти себя.

Хуже всего было, когда я проснулась и поняла, что была не одна. Тонкая полоска света падала на стену у моей головы, тихое дыхание доносилось с порога за мной.

Отец стоял там и смотрел, как я сплю. Как в ту ночь.

Как только я поняла это, луч сузился и пропал, дверь закрылась так тихо, что я не услышала бы, если бы спала. Через миг дверь его спальни закрылась, звук было легко узнать, потому что она заедала.

Я даже не пыталась уснуть снова. Я встала, накинула шаль на плечи. Я прошла на носочках к двери спальни, тихо открыла ее, проникла на кухню и зажгла свечу, а потом вернулась к себе и заткнула шалью брешь между дверью и полом, чтобы сияния не было видно. Я села за стол, вытащила лист бумаги, открыла баночку чернил, обмакнула любимую ручку и стала сочинять два письма. И оба — Жилю Стюарту.

В первом рассказывалось, что уровень озера быстро падал. Там описывалось все, что я могла вспомнить из дневника наомфуила за последние несколько недель до этой ночи, добавила, что рыба со дна стала всплывать к поверхности. Я сказала ему, что мельница потребляла слишком много воды. Он станет переживать, если будет угроза для его дохода и статуса. Я могла попытаться.

Во втором рассказывалось, что я соврала ему о ночи, когда моя мать пропала. Что он был прав, и мой отец убил ее. Я рассказала все, что помнила — выстрелы, пистолет, пропавшее тело матери. Я не стала извиняться или оправдываться. Это для него не имело значения, как и для шерифа, которому он это передаст. Им нужны были факты, и я их давала.

Я запечатала оба письма в конвертах, чтобы спрятать их под подушкой. А потом легла и смотрела, как догорает свеча, до рассвета.

Я все еще не спала, когда отец покинул дом, вскоре после того, как небо стало светлеть. После бессонной ночи голова гудела, и я знала по своему опыту, что пережить день мне поможет только кофе из запаса отца. Я заварила большую кружку, открыла окно, выпуская запах. Я потом добавила очень много меда и унесла кружку к себе в комнату.

Закрыв внутренние ставни на окне, я раскрыла ножик и впилась им в щель между половицами, приподняла одну. Дункан должен был уже приближаться к деревне, он останется на ночь в гостинице, принятый Жилем, и уедет на следующий день с неожиданным грузом, хоть и не узнает о нем. Он спустится по горе к Балинкельду, там я выпрыгну и найду здание, где смогу переночевать, а потом отправлюсь к Турсо. Все было так просто.

Завтра утром меня тут не будет.

Я развернула сумку, которую сшила из обрывков старых парусов. Она уродливая, но прочная, а мне это и требовалось. Внутри лежали два моих нарядных платья — я хотела выглядеть так, словно была из города, и я знала по сплетням в магазине Мэгги Уилсон, что женщины там носили больше кружев, чем мы. Я добавила свою лучшую повседневную одежду, чулки и нижнее белье — смесь того, что я забрала из старых вещей мамы, и что смогла купить у Мэгги.

Еще там была моя новая зимняя шаль, отороченная, по словам Рена, лучшей шерстью. Она была очень мягкой, и, когда я опустила на нее голову, я чуть не уснула. Я спешно свернула ее и убрала в сумку, сделала большой глоток кофе. Спать я пока не могла.

Я оставила сапоги на месте — я собиралась быть в них в пути — но бережно завернула чернила и ручки, а еще мою банку с золотыми листьями в старую блузку. Я разделила деньги — только дурак хранил бы все вместе. Я наполнила мешочки — по одному в сапог, еще один в нижнее белье, а четвертый будет на поясе.

И я добавила пистолет.

Я положила его поверх шали бережно, словно младенца. Наконец, я взяла пули. Я с любопытством открыла коробочку. Шесть снарядов лежали внутри. Я просила четыре, чтобы наполнить пистолет, но тут был полный набор. Включая две пули, что уже были в пистолете, я могла убить восьмерых. Я вытащила одну и подняла. Она продолговатая, как часть моего мизинца, но немного тоньше. Она покрыта серебром, в кончик вставлена настоящая пуля. Выглядело изящно. Я поежилась и убрала пулю в коробочку, а потом спрятала ее в карман, который специально вшила в сумку.

Вот. Я собрала все, что мне было нужно.

Стараниями Рена.

Я подавила мысли о нем, стараясь скрыть вину под трепещущим сердцем. Я закрыла сумку, понимая, что теперь она не влезет под половицы. Я сунула ее под кровать, желая сделать так и со своей совестью. Только Рен в Ормскауле был мне настоящим другом за последние семь лет, и я приставила пистолет к его голове.

Мне нужно было извиниться перед ним перед отбытием. Сегодня.

Я, кривясь, допила кофе и встала на ноги, открыла дверь спальни.

И оказалась лицом к лицу с отцом.

Желудок сжался. Я не знала, как долго он был там, слушал под дверью. Я не обратила внимания, а теперь могла поплатиться.

И только когда он резко выругался, потрясенный, как я, я заметила невод в его руках, поняла, почему он был тут. Странное дежавю охватило меня.

— Одевайся, — приказал он. — Ты нужна мне в сарае. Невод на северном берегу нужно заменить. Снова.

Я добралась до горной тропы только к полудню, настроение было кислым, как ранняя вишня, пока я шла к деревне. Ладони ныли от уколов иглой, натертые веревкой, и мои нервы были истерзаны хуже невода. Единственное порадовало в этом, когда я стала грузить починенный невод в телегу, и он сказал мрачным тоном, что сам его отвезет.

— Я правильно его закрепила, — возразила я, возмущенная намеком.

— А я сказал, что неправильно? — буркнул он.

— Нет. Во сколько вернешься к ужину? — спросила я.

— Не знаю. Буду там допоздна. Оставь мой ужин в печи. Не выходи меня искать, если я не вернусь, — предупредил он. — И не трогай мой кофе.

Мы прошли в дом вместе, и я ждала, пока он уйдет. Он сказал не искать его, но не сказал оставаться в доме…

Я повторяла это как заклинание, пока спускалась к Ормскауле. Мне нужно было найти Рена и извиниться. И попрощаться, хотя он не знал об этом.

Когда я добралась до моста, я уже осмелела. Я замерла на верхней точке и посмотрела на реку. Она текла быстро, как всегда, потому никто и не замечал, что с озером было что-то не так. Я заметила, как плывет пара камышниц, улыбнулась им. А потом моя улыбка увяла, я вспомнила, что этой ночью был праздник. Вся деревня там будет.

Я пошла не по главной дороге, чтобы не столкнуться со всеми, а юркнула за ряд домов и пошла вдоль окраины, слушая толпу, гудящую в центре Ормскаулы. Я уже ощущала запах жареного мяса и лука, и от этого я ощущала себя голодной дурой. Я ничего не поела дома перед спуском. Желудок агрессивно урчал, подчеркивая то, что я дура.

Решив рискнуть, я повернула и пошла к пекарне, надеясь купить булочку. Но, конечно, там было закрыто, табличка свисала с серебряной подковы над дверью, заявляя, что Кэмпбеллы будут продавать еду на празднике. Я раздраженно вздохнула.

— Альва?

Я повернулась и увидела Гэвана Стюарта, в руке его была связка ключей.

— Ты пришла, — улыбнулся он.

— О, — я смутилась. — Нет, я просто хотела булочку.

Гэван поднял связку ключей.

— Тебе повезло.

Его улыбка стала шире, он прошел мимо меня, вставил ключ в замок и открыл дверь.

— Выпечка и прочие блюда от Стюарта открыты, — сказал он. — Заходи.

ДЕВЯТЬ

Я прошла за ним внутрь, и он пропал в дальней части магазина, за ширмой. Я подошла к стойке и уселась там, покачивала ногами.

— Вот.

Я повернулась и поймала маленький сверток, который Гэван бросил мне. Он наполнил мои ладони теплом, я развернула его и увидела свежую хрустящую булочку с сыром. Я любила их в детстве. Я отломила немного и уронила на юбку, когда раскаленный сыр обжег мои пальцы.

— Горячее, — сказал Гэван, и я прищурилась.

— Спасибо, что предупредил, — я подула на пальцы и взяла упавший кусочек, осторожно его съела.

Гэван снова пропал, вернулся с большой корзиной, накрытой тканью, а потом принес вторую. Он оставил обе у двери, а потом взял булочку, жонглируя ей в руках, и сел рядом со мной.

— Почему у тебя ключи от пекарни? — спросила я, жуя.

— Мэри Кэмпбелл нужно было, чтобы кто-то забрал булочки из печи, а Ви Кэмпбелл пропал. Я вызвался.

Ясное дело.

— Я рада, — сказала я и бросила мягкий кусочек булочки в рот.

— Я рад, что ты тут, — искренне сказал Гэван.

Я не знала, что с этим делать, так что запихала остатки булочки в рот. Мне нужно было найти Рена и вернуться. Я собиралась спрыгнуть, поблагодарить Гэвана и отправиться в путь, но он повернулся ко мне с хитрым видом.

— Видишь ли, я не могу нести обе корзины сразу. Я надеялся, что ты поможешь, раз ты утолила голод вкусной булочкой с сыром.

Хитрец. Я попалась в его ловушку.

— Ладно тебе, — его карие глаза стали шире. — Там будет еще больше еды. Мэри Кэмпбелл заплатит мне жареной свининой. Я и тебе дам. Ты не можешь отказаться, мясо будет только с огня.

Это как сказать нет теленку. Он смотрел на меня с надеждой, хлопая длинными ресницами.

«Скажи нет, Альва Дуглас. Скажи нет».

— Ладно, — я спрыгнула и прошла к двери.

Мы взяли по корзине, Гэван запер пекарню за нами, а потом повел меня по улицам к площади. Я уже вспотела, желудок сжимался от нервов. Я семь лет не видела некоторых людей оттуда. Я не представляла, что меня хорошо примут.

— Ты в порядке? — спросил Гэван через плечо.

Я сглотнула вместо ответа.

Казалось, все лица на площади повернулись, когда мы пришли. Посередине был огромный костер, сбор хвороста на который я до этого видела, но он еще не горел, они ждали захода солнца для этого. Слева был Шест, ленты трепал ветер, они ждали, что танцующие схватятся за ленты и попробуют замотать его. Вдоль края площади стояли лотки с пряным сидром, виски, элем, березовым вином и соком для детей. Я искала в толпе Рена, зная, что он вряд ли тут был, но надеясь, что он, как и я, решил сегодня быть смелым. Чем раньше я увижу его и извинюсь, тем раньше смогу вернуться домой. Но его не было видно.

Светлой головы не было среди каштановых, черных и рыжих. Смех не гремел, заставляя старух креститься.

В дальнем конце площади Йен-кузнец — не путать с ужасным стариком Йеном — вместе с мясником крутили большую свинью на вертеле, мясник отрезал куски и бросал на поднос. Мэри Кэмпбелл, жена пекаря, была рядом с ним в конце ряда товаров запихивала мясо в разрезанные булочки.

— Похоже, мы как раз вовремя, — бодро крикнул Гэван.

Я держалась за ним, опустив голову, стараясь не попадаться на глаза, ради него и ради меня. Я оставалась так близко, что, когда он остановился, я врезалась в его спину.

Он повернулся изумленно, забрал у меня корзину и отдал Мэри.

— Спасибо, ты спас нам жизни, — она вытерла фартуком лоб. — Вот.

Она наполнила булочку мясом и протянула ему. А потом увидела меня. Она замерла с вилкой в воздухе.

— Альва помогла, — сказал Гэван, будто не замечал напряжение, вдруг донесшееся от Мэри волнами. — Я обещал и ей булочку, — он широко и тепло улыбнулся, это очаровало бы птиц на деревьях.

Но Мэри глядела на меня. Я подняла голову. Я не буду дрожать. Я ощущала взгляды всех поблизости на нас, они ждали того, что она сделает.

Не отрывая взгляда, она наполнила вторую булочку и протянула мне.

— Спасибо, Мэри, это очень мило, — сказала я.

— Для тебя — миссис Кэмпбелл, — рявкнула она и отвернулась, стала агрессивно наполнять другие булочки, делая вид, что меня там уже не было.

— Идем, — сказал Гэван, склонив голову, маня меня за собой.

Похоже, решение Мэри отвернуться и игнорировать меня передалось всем, потому что меня теперь будто не было. Мы пересекали площадь, обошли заготовку костра, люди здоровались с Гэваном, хлопали его по спине, болтали с ним, но их взгляды соскальзывали с меня, как масло с горячего ножа.

Такое отношение было в чем-то даже хуже их пронзающих взглядов, и я рьяно жевала булочку, вымещая недовольство на ней, а потом уселась на невысокую ограду из камня и зло пнула ее ногами.

— Не переживай из-за них, — сказал Гэван. — Они не хотят вредить.

Ему повезло, что мой рот был полон еды.

— Они просто не знают тебя, — продолжил он. — Ладно тебе, Альва, ты знаешь, что тут все про всех знают, — он посмотрел на меня жалобным взглядом, и я смягчилась. Он не был виноват.

— Все хорошо, Гэван. Я понимаю, — я посмотрела на площадь. — Может, я принесу нам сидр?

— Я схожу, — вызвался он, и я вздохнула. Я хотела под этим предлогом уйти и отыскать Рена. Но кружка сидра, чтобы запить еду, не повредит. Может, даже придаст смелости.

Гэван спрыгнул со стены и пошел на залитую солнцем площадь. Я поняла, что мы сидели в тени, и от этого захотелось смеяться. Я заметила Дункана Страуда на площади, он помахал мне, и я кивнула ему, а потом увидела, что он стоял с Жилем Стюартом. Тот смеялся, откинув голову, сверкая зубами, изображая веселого лидера. Нанимателя. Мужа. Отца. Основу общества.

Он любил мою маму.

Это была одна из причин — наверное, главная — по которой никто не поверил ему, когда он сказал, что мой отец убил ее. Все знали, что Жиль Стюарт любил ее и злился, что она не отвечала тем же.

Я не знала, пока однажды днем он не пришел в наш домик. Он не был там раньше, и меня потрясло, что он поднялся, чтобы увидеть нас — это делали редкие. Моя мама отправила меня в мою комнату, а его не пустила дальше порога, но я открыла окно и слушала. Близился мой день рождения, и я возомнила, что он мог прийти с вопросами насчет моего праздника. Я надеялась, что он предложит свой большой дом для этого, может, как подарок, ведь я намекала…

Я ходила в дом Гэвана на чай по вечерам пятницы после школы, мы были вдвоем, а Жиль — мистер Стюарт для меня тогда — задерживался и задавал мне вопросы о папе и маме, о наших жизнях, пока миссис Стюарт стояла на фоне, тихая и неприметная. Он говорил, что мне были там рады в любое время, что я была как сестра Гэвану. Я не замечала тогда, что моя мама никогда не ходила туда. Что это миссис Стюарт провожала меня до моста, где меня забирал папа.

Жиль пришел не из-за моего для рождения. Он расстроился, что моя мать была беременна. Я слышала, как он сказал, что два ребенка Дугласа это было слишком много. Она рисковала, а его любовь не была безграничной.

Мама пыталась перебить его, но он не унимался. Он мог простить ее за брак с Лахланом Дугласом, за меня. Но не за еще одного ребенка.

— Жиль, я ничего тебе не обещала, — мама пыталась звучать мягко, и я узнала тон, с которым она говорила с больными или испуганными животными. — У нас никогда не было понимания. Не знаю, откуда все это взялось.

— Мы это не высказывали, — настаивал Жиль. — Но у нас было нечто глубже понимания или глупых обещаний. Посмотри на это место, — он махнул на наш дом. — Это лачуга. Ты не можешь быть тут счастлива, не ты, не с тем, откуда ты. Я могу дать тебе дом в Ормскауле, сделать тебя леди, — она пыталась заговорить, но он поднял руку. — Знаю, ты переживаешь за свою репутацию, но не нужно. Никто не посмеет ничего нам сказать, пока работает мельница. Я могу дать тебе все, чего ты хочешь.

Молчание, а потом мама сказала:

— Ты не видишь? У меня есть все, чего я хочу.

— Как? Как тебя может удовлетворять это?

— Жиль, — сказала мама уже твердым тоном. — Ты должен знать, что я никогда не брошу Лахлана. Никогда. Ничто на земле не заставит меня покинуть это место или мою семью.

Жиль запомнил это. И вспомнил, когда она пропала.

Я перестала ходить на чай к Гэвану после этого, сказав, что я нужна дома. Мне не нравилось, как голодно Жиль смотрел на меня, словно медведь в клетке, ждущий момента.

Теперь в тени площади я смотрела, как смеялся Жиль Стюарт. И он словно ощутил мое внимание, он повернулся и посмотрел на меня.

— Прости, что долго. Была очередь, — Гэван снова сел рядом со мной.

Его отец смотрел на нас и хмурился.

— Гэван, мне вообще-то нужно идти, — сказала я. — Прости.

— Хоть сидр выпей.

— Почему бы…

— Мисс Дуглас.

Я умолкла. Я не знала, как Жиль пересек площадь так быстро, но он стоял слишком близко. Дункан был рядом с ним, сжимал в руке кружку.

— Жиль, — сказала я как можно вежливее, — Дункан, — он получил улыбку.

Лицо Жиля было мрачным.

— Боюсь, мне нужно забрать у вас моего сына, мисс Дуглас, — но он не звучал виновато.

— Дай хоть допить, — легко сказал Гэван.

— Живо, — Жиль забрал у Гэвана обе кружки и поставил их на ограду. Через миг Гэван встал, Жиль обвил его рукой и повел прочь. Я смотрела, как он пытался попрощаться, но его отец сжал его плечо, мешая ему.

Дункан смотрел, как Жиль удалялся.

— Мне показалось, или это было немного неловко? — сказал он.

— Жиль меня недолюбливает, — сказала я ему.

— Ну и дурак, — сказал Дункан, и мои щеки покраснели. — Боюсь, твои монахи в этот раз не прислали работу, — продолжил он.

Ясное дело. Я буду с ними через несколько дней. Но он не мог этого знать.

— Они больше не хотят мои услуги, — я пожала плечами. — В прошлый раз была записка, и они поблагодарили за старания и сказали, что я уже не нужна.

Дункан хмыкнул и покачал головой.

— Ах, Альва, мне жаль. Ты так трудилась для них все эти годы. Жаль, что они резко порвали с тобой без предупреждения.

— Айе. Но что поделать? — я покачала головой. — Мне хотя бы заплатят за последнее, что я отправлю с тобой. Во сколько ты завтра уезжаешь? — сказала я как можно спокойнее.

— После обеда, скорее всего, — он посмотрел на кружку в руке. — Вряд ли я смогу раньше.

Я улыбнулась.

— И не нужно. Около часа?

Он улыбнулся.

— Как-то так.

— Но, — я посмотрела на свой напиток и приподняла брови, — если я их не принесу к тому времени, не задерживайся, — добавила я. Я не хотела, чтобы он ждал меня, пока я пряталась в его телеге, отчаянно желая уехать.

— Точно, — он усмехнулся. — Можно даже бросить все в канаву после того, как бросили тебя.

Жиль помахал Дункану.

— Меня зовет хозяин. Но, надеюсь, завтра увидимся.

— Наслаждайся праздником, — крикнула я ему вслед, и он помахал рукой в ответ.

— Ты любопытная, — сказал голос, как только Дункан отошел. — Только это его в тебе и интересует. И с Гэваном так же. Ты — нечто новое.

Хэтти Логан появилась у моего локтя, высоко задирая нос.

— И я рада тебя видеть, Хэтти, — сказала я. — Спасибо, я это запомню.

— Странная девочка с горы. Это их к тебе манит.

— К ней хоть что-то манит, — Рен незаметно появился с другой стороны от меня. Он смотрел на площадь так, словно на свои земли. — В отличие от некоторых, которые потрясают так же, как навоз, но куда противнее.

— Будто меня интересует мнение какого-то сассенах, — сказала Хэтти, оскорбляя его.

— Кыш, дурочка, — сказал Рен, подражая акценту старого Йена.

Я рассмеялась, когда шея Хэтти стала красной, и она ушла.

Рен взял кружку сидра, оставленную Гэваном, и протянул мне.

— Вот. Не трать зря, — сказал он. — Счастливого Самхада.

— И тебе. Спасибо, что заступился, — я глубоко вдохнула. — Рен, прости…

— Не надо, — перебил он. — Мы оба вчера вели себя не лучшим образом, и если ты извинишься, то и мне придется, а я не хочу. Так что просто сойдемся на том, что у нас был миг безумия, но никто не пострадал.

Но я все еще не успокоилась.

— Рен, это был не просто миг безумия. Я…

— Мне и тебе сказать «кыш»? Я сказал: забудь. Знай, когда победила. Или проиграла. Или все сразу.

Я покачала головой и пила сидр, а люди подходили ближе к костру, ждали, что его зажгут. Мы держались вдали. Хотя я в этот раз не была в стороне. Это и было разницей между тем, стоял ты один или с кем-то.

— Хочешь еще выпить? — спросил он, протягивая руку за моей кружкой.

— Ты еще свой не выпил, — я кивнула на другую кружку, стоящую на стене.

— Я не люблю сидр, — сказал он. — Я принесу что-нибудь другое.

— Ладно, — ответила я. — Ты все равно мне должен. Я же заплатила Маку за твой яблочный сок.

Он хитро улыбнулся, клыки впились в нижнюю губу.

— Точно. Соблазнить тебя березовым вином?

— Попробуй.

Он пошел к площади, а потом повернулся.

— Закрой глаза и вытяни руки, — я приподняла брови. — Просто сделай, — сказал он.

Я послушалась, сложила ладони чашей и закрыла глаза.

Он опустил в них что-то твердое и шепнул:

— Досчитай до десяти, — мне на ухо. Я ощутила, как он отошел.

Я стала считать, ощущая себя глупо. Как только его шаги утихли, я перестала, осторожно ощупала то, что было у меня в руках. Я услышала шорох бумаги, внутри были мелкие твердые предметы. Я открыла глаза и посмотрела на коричневый сверток в руках с сосновыми конфетами.

«Ох».

ДЕСЯТЬ

Когда он вернулся, мое лицо уже было нормального цвета, а сладости лежали в кармане.

— Спасибо, — сказала я. — За это, — я похлопала по карману, не глядя ему в глаза.

— Я был в долгу, если правильно помню, — он дал мне деревянную кружку сладкого березового вина. — Миледи.

— Еще раз спасибо.

Мы смотрели, как Жиль Стюарт на площади зажигает костер. Теперь начнутся танцы. Гэван стоял с Корой, Джеймс с Хэтти возле Шеста, они ждали, чтобы схватить ленты и занять места. Хэтти и Кора держались за руки, хотя Хэтти накручивала рыжие волосы на палец, глядя на Гэвана с неприкрытым восторгом. Он не замечал, а смеялся от слов Джеймса, который поглядывал на Кору, словно проверял, заметила ли она, какой он веселый.

А она, похоже, не замечала, потому что отвлекалась, поглядывая на Рена. Уж точно не на меня. Кора Рейд была из одной из лучших и старейших семей, разводившей черных овец в Ормскауле. Ее мать побила бы ее, если бы узнала. Может, она просто развлекалась.

— Ты не против? — спросил Рен.

— Ты о чем? — я смотрела, как Кора нахмурилась, когда Рен склонился ко мне.

— Не быть частью этой толпы?

— Я никогда и не была частью той толпы, — фыркнула я.

Это было не совсем правдой. Мы были когда-то друзьями. Я всегда была ближе всех с Гэваном, но пару раз ходила на чай к Коре и Хэтти, хотя была там третьей лишней. В Ормскауле выбора мало: или друзья, или враги. А еще была неудобная правда, что кто-то из одноклассников окажется в тобой в браке. Приходилось вести записи всех браков и следить, чтобы не было кровосмешения. Потому Дункан вызывал такой восторг — он не был ничьим родственником.

— Ты была, — сказал Рен. — Или нет?

— Да и нет, — сказала я. Музыканты заиграли мелодию, я уловила теплую музыку скрипки, гул ударных. Где-то там был Райри Кросс с дудочками. — А ты? — спросила я. — Ты не против, что они зовут тебя «сассенах»?

— Да и нет, — ответил он моими словами. — Это ведь правда?

— Лишь наполовину. Твой отец отсюда.

— Да? Познакомь меня с ним как-нибудь, — сказал Рен. — Потому что, насколько я знаю, мы с мамой — единственные Россы в Ормскауле. Если ты не видела, конечно, кого-то похожего на меня.

Мы посмотрели на жителей на площади, собравшихся у уже весело горящего костра. Мама Рена прибыла сюда перед его рождением, заявила, что его папа жил тут, но он был прав, Россов тут никогда не было. Только Лиз Росс знала правду об отце Рена, и она клялась, что это был Росс из Ормскаулы, потому она и прибыла сюда.

— Думаю, — мягко продолжил он, — правда в том, что моя мама встретила мужчину, который сказал, что он — Росс из места под названием Ормскаула. А когда он закончил с ней, он пропал. А потом она узнала обо мне и пошла его искать. Хоть я не знаю, почему она осталась, потому что тут соседи точно не дружелюбные, — он печально улыбнулся. — В это место я побежал бы в последнюю очередь, — он посмотрел на меня. — Отсюда, скорее, все убегают.

Я смотрела на кружку в своей руке.

Он осушил свою кружку и поставил на стену.

— Идем.

— Что?

Рен схватил меня за руку.

— Мы покружим у Шеста. Мы оба чужаки.

— Вот и нет, — зашипела я, но он уже тянул меня к площади. — Маррен, я не хочу танцевать!

— Конечно, хочешь, — он повернулся и улыбнулся. — Просто представь их лица, когда им придется освободить нам место. Не говори, что ты не мечтала об этом с детства.

Я разливала вино, пока он тащил меня туда, где все делились на пары. Но он был прав, частичка меня хотела танцевать. Пока я росла, я не могла дождаться, когда наступит моя очередь занять место среди юношей и девушек Ормскаулы с лентой в руке и музыкой в сердце. Я еще так не делала, и вряд ли выпадет другой шанс.

— Они нам не позволят, — возразила я.

— Будто они могут помешать.

В угасающем свете он выглядел дико, голубые глаза весело сияли. Он словно был из другого мира, был фейри, посланным искусить меня вести себя глупо.

— Рен.

Он замер.

— Думаешь, я не смогу? — он указал на свою ногу.

Он рос, тоже глядя, как подростки танцуют у Шеста. Но он тоже ни разу не танцевал там.

И он был прав. Они все разозлятся, увидев, как мы участвуем в их драгоценном празднике, а не сидим в тени. Я не стыдилась признать, что от этой мысли ощущала злорадство.

— К черту все, — я бросила кружку на землю, подхватила юбку и потянула его за собой. — Покажем им, как это делается.

Он радостно завопил, и некоторые на краю толпы повернулись и раскрыли рты, глядя, как мы неслись к ним.

— Мы идем, осторожно, — сообщала я, скользя между людей. Вскоре мы оказались за яростной Корой и Джеймсом, тянущимися за лентой. — И мы участвуем, — я посмотрела в глаза Роны Логан, матери Хэтти, она хмуро смотрела на нас с места главной в танце.

— Места нет, — тут же сказала она.

— Я вижу там еще две ленты, — я не успела подумать и выпалила это.

— Я их придерживаю для… — она посмотрела поверх моего плеча, пытаясь вызвать хоть кого-то. — Для… Ах, вот они. Айлин! — закричала миссис Логан старшей дочери. — Идите сюда, оба! Пропустите свое место.

За нами послышалась суета, и Айлин с Коннором Андерсоном, которые танцевали последний год, ведь были новобрачными, прошли вперед. Я посмотрела на Айлин с уже тяжелым беременным животом, торчащим под фартуком, а потом на смятение на ее лице.

— Конечно, — я отошла и махнула им идти вперед. — После вас.

Коннор потянулся за лентой, но Айлин стукнула его по руке.

— Коннор, я не могу танцевать, я даже ног не вижу, — прошипела она. — И сам попробуй таскать такой груз.

— Так нам можно? — спросила я. — Если Айлин и Коннор не могут.

— Другие ждут очереди, — сказала миссис Логан. Она крепко сжала ленты и разглядывала толпу за нами в поисках того, что подтвердит ее слова, но Гэван сказал:

— Маррен может занять мое место, если хочет. И, уверен, Хэтти уступит Альве. Да, Хэтти? Мы не против.

Хэтти точно была против, но кивнула и протянула ленту мне, не глядя на меня.

Повисла тишина.

— Нет, — рявкнула миссис Логан. Не желая, чтобы ее дочь упустила шанс станцевать с сыном самого богатого человека в деревне, она сунула ленты из своей руки мне. — Ладно. Раз они так хотят, пусть танцуют.

Я схватила их, пока она не передумала, и передала одну Рену.

— Спасибо, — сказала я, юркнула мимо нее за лентой до своего места, зная, что вся деревня смотрела. Вдруг я засомневалась в том, правильно ли мы поступали.

Рен следовал за мной, мы встали спина к спине.

— Мы совершили ужасную ошибку? — спросил он тихим голосом.

— Наверное, — мрачно ответила я. — Ты помнишь, как это танцуют?

— Нет.

— И я, — я семь лет не практиковалась. — Главное, чтобы первой ты сбил Хэтти Логан.

Он рассмеялся, заиграла музыка, барабан отсчитывал нас. К моему удивлению, мое тело знало, что делать, мышцы помнили, хотя разум — нет. Я выставила левую ногу, повернула ее в лодыжке, потом поменяла ее на правую.

Я быстро улыбнулась Рену, и мы стали шагать вокруг шеста, стуча ногами в такт барабанам, проходя мимо остальных. Гэван сверкнул мне улыбкой, проходя мимо, а Джеймс Баллантин игнорировал меня, но мне было все равно. Я вдруг обрадовалась танцу. Я прошла мимо Рена и услышала его смех.

Каждый круг вел нас все ближе к Шесту, мы переплетали ленты, и они укорачивались, так что нужно было следить, чтобы никто не сбил друг друга. Я вдруг поняла, что произойдет, за миг до самого случая, но не успела остановиться.

Хэтти Логан отодвинулась в сторону, как и должна была, чтобы я обошла ее, но выставила ногу в последний миг.

И я споткнулась.

Я сжала ленту так сильно, чтобы удержаться на ногах, что чуть не выкрутила руку. Рен врезался в мою спину, и я полетела вперед, чуть не сбила Тэма Рейда, одного из братьев Коры, пока он проходил рядом со мной.

Музыка запнулась, но я танцевала, не давая им повода пялиться или ворчать. Я бросилась в танец, смотрела под ноги, стиснула зубы, пока флейты не закончили с размахом, пока танец не завершился. Деревня захлопала и засвистела, пока мы кланялись. Гэван смотрел на меня с жалостью, а Рен шагнул ближе ко мне, наверное, чтобы не дать мне броситься на Хэтти и убить ее.

Но тут раздался шум из дальней части площади.

— Помощь! Нужна помощь! — кричал голос, и люди расступились, пропуская Фергуса Брауна из конюшен Баллантинов в центр.

Он согнулся, хрипя, но пытался говорить при этом.

— Что такое? — Жиль шагнул вперед.

— Кто-то выпустил всех лошадей из конюшен. Их нет.

Рен ткнул меня локтем.

— Идем отсюда, — тихо сказал он, Джим Баллантин в это время расталкивал толпу.

— Что значит, нет? — спросил Джим.

— Я услышал их из домика конюхов, они звучали испуганно, и я пошел посмотреть. Но когда пришел, загоны были открыты, а их не было, — Фергус выпрямился и посмотрел в глаза своему нанимателю. — Ограда сломана. Тот, кто забрал их, просто пробил ее. Даже не стал трогать ворота. Я дошел по следам до леса.

— Кто это мог сделать? — рявкнул Джим Баллантин. — Кто посмел бы?

— Идем, — Рен взял меня за руку. — Альва, если тут беда, нам лучше не попадаться на глаза, — он вздохнул, и я позволила ему увести меня от площади, пока все сходились к Фергусу.

Он увел меня к мосту. Там мы остановились, чтобы отдышаться. Он выпрямился и посмотрел на деревню, а потом повернулся ко мне.

— Слушай, Альва… я говорил тогда серьезно. Я хочу уйти с тобой туда, куда ты собралась. Я буду полезен, найду работу. И я защищу тебя. Я знаю, что ты можешь за себя постоять, — добавил он, когда я гневно сдвинула брови, — но люди попробуют воспользоваться одинокой девушкой, ты это знаешь.

— И кем ты мне будешь, Рен? Стражем? Братом? Мужем? — спросила я. Он планировал это, решил умаслить меня, даже добавил конфеты для этого.

— Я не думал…

— Я отрежу тебе яйца, если хотя бы подумаешь об этом, — рявкнула я и вырвала руку из его хватки.

Я шагнула к нему, оказалась у его лица и понизила голос. Рен напрягся, глядя на меня, свет луны сделал его черно-белым.

— Услышь меня, Маррен Росс. Ты мне нравишься, но я не буду твоей женой, не буду даже притворяться. Если хочешь покинуть Ормскаулу, уходи. Но не со мной. Ясно?

Он кивнул.

— Спокойной ночи, Рен, — я пересекла решительно мост, оставляя его смотреть мне вслед.

Я не хотела оставаться в деревне дотемна, и я пожалела об этом, когда стала взбираться по горе к дому. Свет луны был ярким, когда небо было ясным, но облака перекрывали его, погружая меня во тьму и заставляя замирать, пока свет не возвращался, чтобы я снова видела путь.

Мне дважды показалось, что я слышала что-то за собой. Я оборачивалась, отчасти ожидая увидеть Рена, идущего за мной для нового спора, но тропа была пустой, а костер деревни было видно сияющей точкой вдали.

Ко мне подбирался страх. Лухи, призраки… Что угодно могло напасть на меня, а я была без оружия. Я увидела камень, что неплохо весил, и подняла его, чтобы была хоть какая-то защита.

Но путь домой все еще был долгим и жутким, и впервые в жизни я обрадовалась, ступив на тропу, что вела домой. Внутри сиял золотой свет, дружелюбно подмигивая.

Конечно, это означало, что отец был дома, и что он знал, что меня там не было. Мне стало не по себе, я представила его ярость.

Я взяла себя в руки и приготовилась в последний раз столкнуться с ним. Я пошла к дому.