Пляска в степи

Девка в тереме VII

За хлопотами Звенислава не заметила, как прошла осень и наступила зима. Казалось, только недавно водили последние хороводы*, прославляя Макошь*, а уже того и гляди, вот-вот наступит Карачун*.

У нее изрядно прибавилось забот с того дня, как в терем из разоренного княжества приехали ее двухродные брат с сестрой, потому не мудрено, что Звенислава совсем замоталась и потеряла счет времени. С Рогнедой у них так ничего и не наладилось, лишь хуже стало. Она решила оставить сестру. Коли любо той в горнице сидеть день деньской да от людей прятаться, добро. Звенислава ей мешать не станет.

Хранила она в сердце робкую надежду, что гордая, неуступчивая княжна отойдет со временем, обогреется. Да одумается, за слова все дурные свои прощения попросит. А вот с младшим братцем, ныне князем Желаном Некрасовичем, она, напрочь, немало времени проводила. Он присоединялся к их с Чеславой конным прогулкам пару раз в седмицу, как было меж ними давно заведено, и они степенно объезжали густой ладожский лес. Звенислава частенько приходила в избу, которую заняли остатки некогда большой дружины князя Некраса, туда же заглядывал живший в тереме Желан, и вместе с воеводой Храбром и его сыном они вспоминали давние, славные времена.

Вот так незаметно, за привычными хлопотами, и настала пора долгих зимних посиделок. Каждый вечер открывались ведущие в терем ворота, и кмети с отроками выскальзывали с княжьего подворья, направляясь в городище, где в избах их заждались любушки да подружки.

Звенислава улыбалась, наблюдая за ними, и немного, самую малость, завидовала. Из прежней девичей жизни больше всего она скучала по бесконечным зимним посиделкам, когда рано темнело, и парни с девушками набивались друг к другу в избы, коротая за работой и забавами долгие вечера. Теперь же ей оставалось лишь украдкой вздыхать, когда со двора порой доносились взволнованные, радостные голоса спешащих в городище кметей.

— Хочешь, сходи и ты, — как-то раз предложила она Чеславе, когда они обе оказались вечером на крыльце.

Звенислава заметила внимательный взгляд, которым воительница одарила гомонящих кметей, и решила, что может, ей хочется присоединиться ко всеобщему веселью.

— Только всех из избы распугаю, — равнодушно отозвалась Чеслава и поправила повязку на лице.

Княгиня лишь вздохнула.

На вторую седмицу зимы Ярослав велел провести Посвящение, и выдержавшие испытание отроки стали отныне кметями. Был среди них и Горазд, за которого Звенислава от души порадовалась. Она еще помнила, как давно-давно, в дядькином тереме, он спутал ее со служанкой и велел принести чистых повязок для своего князя. А потом краснел и бледнел, не решаясь посмотреть ей в глаза, и извинялся, все пытаясь выведать, как ее зовут. Теперь же она стала княгиней и вручала ему, отроку, прошедшему Посвящение, дар вслед за тем, как Ярослав своими руками в первый раз затянул на нем мужской воинский пояс.

Целая череда испытаний поджидала отроков в тот день. Они и ныряли в ледяную реку, и стреляли по целям с наскока без седла, и бежали через лес в сторону терема, преодолевая преграду в виде гридней, которые поджидали их на тропинках и в глухой чаще. А в самом конце, коли им удавалось продраться к терему, на княжьем подворье их встречал князь с обнаженным мечом. И отрокам надлежало выстоять против него в поединке.

За Горазда Звенислава, прознавшая про его рану от Чеславы, переживала особенно сильно. В какой-то момент Ярослав ударил отрока как раз в тот самый бок, и княгиня с шумом втянула воздух и вскинула к лицу руки, словно девчонка. Но Горазд устоял на ногах, и вскоре князь первым опустил меч, показывая, что испытание отрок выдержал.

А под вечер, разумеется, в гриднице справили шумный, многолюдный пир — первый со дня, как нашли в горнице омертвевшую княгиню Мальфриду. В тереме вновь звучали смех и громкие голоса, и хмельной мед переливался за края чарок у разошедшихся кметей. Пока искали да так и не нашли знахарку; пока разбирался Ярослав с зарвавшимися боярами да людом, требовавшим с него ответов на вече; пока, мрачнея лицом, выслушивал вести о Святополке; пока толковал с воеводами, решая, что делать с разоренным степным княжеством, было уж не до пиров. Но нынче князь велел отпраздновать Посвящение отроков не скупясь, и потому теснившиеся один к одному в гриднице столы ломились от еды да питья.

Бывших отроков усадили, против обыкновения, поближе к князю, чтобы сподручнее их было чествовать, и Звенислава улыбалась всякий раз, смотря на краснющего, смущенного Горазда. Да и прочие, сызнова родившиеся кмети немногим от него отличались. Гридни подшучивали над ними, но беззлобно, и то тут, то там за столами раздавался громоподобный хохот.

Было уютно и тепло, и не только потому, что к вечеру жарко протопили терем.

— … как он спутал тогда, где у него копье, а где бабье веретено, — гридни припоминали, как кто-то из бывших отроков с завязанными глазами не смог отличить древко копья от палки.

Смущенный кметь зарделся и пробормотал, что было все совсем не так, как говорят.

— Это еще что, — Ярослав усмехнулся и поглядел на Горазда. — Горазд вот однажды спутал княжну с теремной девкой. А теперь княгиней ее величает, — и он накрыл своей ладонью руку Звениславы на столе, повернувшись к ней полубоком.

Выходит, не только она помнила тот забавный случай. Гридница содрогнулась от хохота, а бедный, вновь покрасневший Горазд не знал, куда деть взгляд.

Муж сжал пальцы Звениславки, и она улыбнулась.

— Он уже готов сквозь землю провалиться, — сказала она, поглядев на Ярослава.

Тот улыбался — умиротворённо и расслаблено, как не улыбался уже давно. А потом она перехватила жгучий, недобрый взгляд с другого конца стола и приложила немало усилий, чтобы не вздрогнуть и не выдернуть руку.

— Ништо, — добродушно усмехнулся князь. — Пусть обвыкается.

— … лишь бы в битве нас с хазарами не перепутал, — слово взял воевода Крут, решивший, что на долю Горазда в тот день выпало недостаточно испытаний.

— Да уж молодые куда зорче тебя будут, дядька Крут! — Стемид обнажил в улыбке белые зубы, и воевода погрозил ему кулаком через стол. — Сам гляди, не перепутай!

— Поговори мне тут, давно сам в отроках бегал, беспортошный да бесстыжий.

— Так сотник беспортошным и остался! — развеселился кто-то из старшей гриди. — После девок портки едва вздевать поспевает, диво, что без них еще ни разу к князю не явился!

— Без девок али портков?

Звенислава залилась густым румянцем и опустила голову, поджав губы, чтобы не рассмеяться ненароком. Кмети совсем позабыли, что не одни за столом сидели.

— Тот беспортошный, а ты безголовый, — дядька Крут выразительно постучал себя кулаком по лбу, кивком указав в сторону зардевшейся княгини.

— Жениться мне давно пора, — смиренно закивал сотник. — Остепениться.

И покосился. На Рогнеду. Та и на самую малость головы в его сторону не повернула, зато заерзал на скамье братец Желан.

Звенислава закусила изнутри щеку. Ой, что будет…

— Женись, женись! — донеслось одобрение с середины стола. — Вон, князь наш как оженился, какой нарядный ходит, каждую седмицу в новой рубахе! Скоро сам боярин Гостивит ему позавидует, еще одно вече созовет!

Звенислава покраснела бы сильнее, коли б было куда. Теперь уж настала пора Ярославу выразительно стучать себя кулаком по лбу, но развеселившуюся гридь это не угомонило.

— Не слушай их, дурней, — склонившись, прошептал он на ухо жене, пощекотав шею теплым дыханием.

Его взгляд блестел лукавым весельем. Звениславка даже не думала раньше, что Ярослав может так глядеть — словно вовсе он и не князь, который нес на своих плечах тяжелое бремя княжеского венца.

— Да кто за тебя, волочуна, еще пойдет! — веселые гридни тотчас отбрили Стемида. — Тут вон какие завидные женихи из отроков подоспели, и всяко поскромнее тебя!

Один из них встал и, пошатываясь, подошел прямо к Горазду, встав у него за спиной. Дружинник положил огромные ладони тому на плечи и сжал, спросив заплетавшимся языком.

— Ну что, есть у тебя какая любушка на сердце? Оженим тебя первым по весне?

Звенислава прикрыла ладонью рот, чтобы приглушить рвавшееся наружу веселье — до того смущенным выглядел Горазд.

— Что молчишь?! Неужто и впрямь есть?! — кмети насели на него со всех сторон, и ему только и оставалось, что отмалчиваться в ответ на их расспросы.

Уже поздним вечером после пира, когда Звенислава переплетала на ночь свои косы, а Ярослав в одних портках сидел на лавке напротив нее, вытянув босые ноги, он сказал.

— Твой брат посватался к Любаве.

Звениславка едва не выронила из рук деревянный гребень и стремительно крутанулась к мужу. Ее длинные волосы густым плащом рассыпались у нее по плечам, кончиками касаясь коленей.

— Воевода Храбр его надоумил, больше некому. Мы с князем Некрасом тогда сговорились, что по весне я отправлю Любаву Доброгневе Желановне на воспитание, а как войдет она в лета, то станет женой старшего княжича, — Ярослав усмехнулся. — Но когда его дочка хвостом крутанула, от сговора я отказался.

Он ни разу не назвал Рогнеду по имени, невольно отметила Звенислава. Ни разу за все время, как ее брат и сестра въехали в ворота ладожского терема.

— Что ты решил? — спросила она мужа, вернувшись к плетению косы.

— Ничего, — Ярослав пожал плечами и завел за голову сцепленные руки. Он с наслаждением потянулся всем телом. — Желан Некрасович нынче князь без княжества.

— Его сожгли хазары, — прозвучавшее в словах мужа равнодушие Звениславу покоробило, и она вступилась за брата.

— И по весне они за это заплатят, — по-прежнему ровным голосом отозвался Ярослав. — Вот тогда и со сватовством решу.

— Любава совсем еще дитя, — пробормотала Звениславка себе под нос.

— А как с мечом с Чеславой скакать — так это не дитя? — он выразительно хмыкнул. — А может, по весне, и ты меня дитем порадуешь?.. — добавил гораздо тише и посмотрел на нее с немым вопросом.

То, как едва слышно дрогнул его голос в самом конце, тронуло Звениславу. Она покраснела, уже в который раз за долгий день, и с трудом заставила себя не отвести от мужа взгляд. Давно ей следовало рассказать, но она все ждала, страшилась чего-то да не могла подобрать слова.

— Порадую, — выдохнула Звенислава едва слышно и все-таки опустила голову. — Порадую.

Ярослав оказался на ногах быстрее, чем она успела вздохнуть. Он подошел к ней стремительно и коснулся щеки раскрытой ладонью, заставляя посмотреть себе в глаза. У нее на ресницах дрожали слезы, и она поспешно моргнула.

— Я непраздна, — кивнула Звенислава в ответ на невысказанный вопрос мужа. — Я подарю тебе сына к исходу весны… Я… все мыслила, как лучше сказать…

Она не успела договорить — Ярослав подхватил ее на руки и зарылся лицом в распущенные волосы, вдыхая их тёплый, уютный запах. Сердце Звениславы сперва ухнуло куда-то в пятки, но потом она счастливо засмеялась, обняв мужа за шею двумя руками.

— Что же ты молчала… Звениславушка?

Он отстранился слегка и посмотрел на нее, попытавшись поймать ее взгляд. Она вдруг подумала, что притаившаяся в уголках его губ улыбка удивительно преобразила суровое, выточенное из камня лицо мужа. Улыбка сделала его мягче и разгладила даже ту большую складку на переносице. Улыбка омолодила Ярослава необычайно. Ей захотелось, чтобы он чаще улыбался.

— Звениславушка? — поторопил муж с ответом, и она вздрогнула.

Она замялась, не ведая, как объяснить. Сперва убедиться хотела, ведь немало ей в минувшие седмицы выпало волнений, от которых лунные крови могли пропасть. Потом все момент удачный выжидала, пыталась под настроение мужа подладиться, который то с воеводами своими в гриднице до ночи пропадал, то в боярских домах вечерял, то на ловиту на пару дней уходил, порешив, что негоже совсем уж дружину бросать. А потом в тереме то купцы, то послы, то люди княжьей Правды ищут, то братец Желан с потерянным лицом из угла в угол слоняется…

Хотела Звенислава как-то по-особому сказать, чтобы не в спешке, не после долгого, трудного дня. Хотела да не вышло. Получилось совсем наоборот, брякнула, не подумав, потому что муж вопросом своим врасплох застал.

Но по неведомой причине Звенислава не жалела.

Ярослав бережно опустил ее на теплый бревенчатый пол, словно разом стала она хрупкой, и, обхватив огрубевшими, шершавыми ладонями ее нежное лицо, поцеловал жадно и трепетно.

— Давно ли?.. — спросил, осторожно коснувшись ее живота поверх длинной исподней рубахи.

— Три седмицы, как я уверилась, — ее губы сами собой сложились в улыбку. Невозможно было не улыбаться, когда Ярослав с неимоверным, величайшим трепетом касался ее и глядел как на диковинку.

И было так странно, ведь еще этим вечером он говорил с ней как обычно, но теперь все разом изменилось, и, смотря нынче на жену, он уже знает, что она носит под сердцем его дитя. Его сына.

— То большая радость, — будто бы прочитав ее мысли, сказал Ярослав. — Проси, что хочешь! Любо тебе что-нибудь?

Она не поняла сперва, уставившись на мужа, а уразумев, решительно помотала головой.

— Мне не нужно ничего! И так сундуки ломятся да полны шкатулки!

Князь хмыкнул, не поверив.

— Подумай хорошенько, — сказал он с едва слышимым лукавством. — После мне скажешь.

Ярослав помолчал, пытаясь рассмотреть что-то в ее лице, а потом спросил.

— Кто еще ведает?

— Ну что ты! — разозлившись немного, Звенислава притворно стукнула мужа кулачком по руке. — Уж коли я даже тебе не сказывала!..

— Вот и славно, — он усмехнулся. Возмущенная жена его позабавила. Все лучше, чем когда с опущенным лицом разглядывает пол под своими ногами. — Чеславе скажи, коли хочешь. А больше пока никому!

Звенислава подняла на него встревоженный взгляд. Перехватив его, Ярослав покачал головой.

— Лучше не болтать напрасно. Много злых языков да ушей нынче на Ладоге.

Он отпустил ее и отошел напиться к ковшу с водой, что стоял на лавке у двери. Звенислава невольно пошла за ним, не успокоенная его словами. Он сделал несколько долгих, жадных глотков, и она отвлеклась, заглядевшись на пару капель, медленно стекавших по его шее да широкой груди.

— Неугомонная, — Ярослав с упреком покачал головой, поставив на место ковш. — Тебе не о чем тревожиться.

— Откуда злые языки? Все говорят, что тебя любят на Ладоге! — Звенислава и впрямь не унималась. Взяла мужа за руку и требовательно потянула на себя. — И Крут Милонегович, и Чеслава…

— Ну хоть в чем-то они схожи, — он хмыкнул сперва, а после погладил ее по затылку и завел за ухо длинную прядь вновь растрепавшихся волос. — Не всем по нраву пришлось, что я твою родню принял, пообещал пойти бить хазар по весне.

— Да как же так! — Звенислава даже вздохнуть от охватившегося ее возмущения не смогла. — Ведь ты с дядькой Некрасом союз заключил, даже я знаю!

Глядя на нее, Ярослав вдруг расхохотался. Беззлобно, но искренне, от души. Она посмотрела на него с сомнением во взгляде: Доброгнева Желановна говорила, что из-за дитя непраздная баба может плакать пуще обычного али смеяться против своего обыкновения. А вот про мужей дядькина жена ничего такого не рассказывала.

— Напрасно я тебе на вече тогда пойти воспретил. Ты бы боярина Гостивита и усовестила, — отсмеявшись, сказал Ярослав. — Непросто с боярами договариваться, Звениславушка.

— Ты же князь, — она сердито тряхнула распущенными волосами, заявив с обезоруживающим простодушием. — Они тебе повиноваться должны.

— Мне дружина повинуется, — он покачал головой уже без улыбки, сделавшись вмиг серьезным и смурным. — А бояре да люд… то другое. Ты вот с братом своим по лесу верхом катаешься, а боярин Гостивит и рад рассказывать каждому, кто слушать готов: мол, чужая нам княгиня, не из наших мест, потому о чужом княжестве радеет, а о нашем не печется! Ты — в избу к Храбру Турворовичу, а ко мне — досужие сплетни да слухи.

— Но как же так… но я же… — ошеломленная, не способная связать слова во что-то путное, Звенислава уставилась на мужа, не веря услышанному.

Она и мыслить не мыслила, что такое о ней за спиной могут говорить! Да как токмо этот толстый боярин осмелился… Напраслину возводить! И — за что?!

— Я же… ты дозволил мне, и со мной всегда была Чеслава… — забормотала, засуетилась она, все еще потрясенная. — И я на торг наш хожу… девки да жены ко мне со своими бедами ходят… боярских дочерей я привечаю каждую седмицу… все обряды, все праздники… — Звенислава торопливо перечисляла все то, что она делала; все то, что полагалась делать ладожской княгине, словно надеялась отвести от себя беду.

Она шагнула назад и быстро-быстро закачала головой из стороны в сторону, словно это помогло бы ей навсегда забыть ужасные слова мужа.

— Ну, тише, тише, — Ярослав поймал и несильно сжал ее запястья, заставив посмотреть себе в глаза. — Я ведаю. Меня тебе ни в чем не нужно убеждать.

— Почему… почему ты мне не сказал? — на выдохе прошептала она. — Я бы перестала…

Ее глаза лихорадочно блестели, как будто одолел ее сильнейший жар. Мысль суматошно перескакивала с одного на другое, и Звенислава никак не могла сосредоточиться хоть на чем-то.

— Зачем? — Ярослав прижал ее к себе и накрыл широкой ладонью затылок. — Ни одно, так другое. Боярин Гостивит да остальные всегда найдут, за что зацепиться.

— И все же, — пробормотала она ему в плечо. — Если бы я знала, то не ходила бы никуда…

— Я не хотел тебя неволить, — он с трудом вытолкнул из себя это признание. — Еще пуще — не хотел. Что за радость мужу, коли его боится жена.

Зардевшись, Звенислава сперва хотела что-то сказать, но, поразмыслив, не стала. Она закрыла глаза и прижалась щекой к груди мужа, силясь не расплакаться.

Он был, конечно, прав. Она и впрямь его боялась. Нынче уже гораздо меньше, чем сперва, но все же…

— Всем рот не заткнешь. Бояре всегда будут говорить, на то они и бояре, — Ярослав медленно гладил ее по волосам на затылке, пропуская сквозь пальцы густые пряди. — Тем паче, обо мне, — его лицо ожесточилось, посуровело.

Почувствовав эту перемену, Звенислава подняла голову и посмотрела в его глаза. Горечь его взгляда невидимой пылью осела у нее на губах. Невыносимая жалость заполнила ее глупое сердчишко, и она с трудом преодолела желание выплеснуть ее на мужа без остатка. Он не примет и не поймет, она это знала.

— Пускай говорят, — сказала она твердо и осторожно, наугад дотронулась пальчиками до его щеки над бородой. Он не отстранился, не отпрянул, замерев под нечаянной лаской, и Звенислава уже увереннее провела ладонью по его лицу. — Я тоже не буду слушать.

После памятного разговора с мужем на многое стала Звенислава смотреть иначе. Совсем по-другому взглянула она на его частые трапезы с боярами, когда засиживался Ярослав с ними допоздна и в терем возвращался уже глубокой ночью. И что ни одну ловиту с дружиной он больше не пропускал, и что Посвящение велел провести неурочно: все ждали, что будет оно токмо весной.

А вот на боярина Гостивита княгиня старалась и вовсе не смотреть, коли случалось им в княжьем тереме встретиться али на торгу. И на дочек его, которых у себя в горницах привечала вместе с прочими боярышнями, глядела она теперь с прищуром. От совместных прогулок верхом с Чеславой да братом Желаном Звенислава отказалась. И себя беречь надо, ведь носит она под сердцем дитя. И чтобы лишнего повода позлословить никому не давать. Она не шибко кручинилась, рассудив, что коли так хоть самую малость будет Ярославу полегче, то она уж как-нибудь потерпит.

Звенислава впервые задалась вопросом, а знают ли на Ладоге, что сперва княгиней должна была стать Рогнеда? И отчего не сладилось промеж ней и князем сватовство? А коли знают, то что мыслят о поселившейся в тереме княжне? Какими глазами смотрят на Ярослава да на нее саму?..

Да. О многом она раньше не задумывалась.

Где-то седмицу спустя, когда в тереме только и говорили, что о приближавшемся Карачуне да зимнем солнцевороте, Ярослав по утру остался в тереме, и они трапезничали впятером: вместе с девочками да братцем Желаном. Рогнеду за один стол с князем, конечно же, не позвали.

Звенислава с удовольствием пила кислый взвар из лесных ягод и едва притронулась к блинцам. Не так давно начала ее одолевать по утрам тошнота. Доброгнева Желановна, да будет благословенна ее память, успела в свое время рассказать и ей, и Рогнеде, что бывает с женщиной, когда та носит дитя, и потому Звенислава о многом знала и не сильно тревожилась.

— … колядки отпустишь?

Любава, которая уже с месяц никак не могла дождаться Коляды да колядок*, смотрела на отца горящим взором. Она нетерпеливо качала головой, и подвески-бусинки на ее серебряном очелье негромко звенели ей в такт.

— М-м-м-м, — пребывавший в благодушном настроении Ярослав с сомнением покачал головой. — Не малы ли вы обе? Повечеряем все вместе, спустим с холма священное солнечное колеса и будет. В терем возвратитесь, спать.

— Батюшка! — выкинутым из гнезда птенцом заверещала Любава. — И ничего мы не малы! Ну, пусти нас колядовать! А Желан за нами приглядит, он обещался! — и она стремительно обернулась к сидевшему напротив нее мальчишке.

— Князь Желан Некрасович, — поправил отец, и Любава надулась.

Звенислава тихонько покачала головой. Как-то упустила она, и когда успела старшая княжна сдружиться с ее младшим братцем?.. Как токмо тетка Бережана дозволила?.. И она тоже хороша! За Любавой глядеть нужно в оба.

— Я бы и правда мог, Ярослав Мстиславич, — откашлявшись, негромко сказал Желан.

Смотреть на князя али на сестру он почему-то не решался.

Не сильно вперед он по зимам ушел от Любавы, а уже величают его князем да спрашивают, как с равного, со взрослого. А ведь еще летом они с братом украдкой уплетали горячие пирожки и болтали со Звениславкой, безродной княжной, о том, что удалось подслушать.

Желану бы самому нынче ждать праздника Зимнего Коловорота да колядок с нетерпением.

— Вот, батюшка! — оживилась Любава, заполучив поддержку. — Князь Желан Некрасович за нами присмотрит!

Ну, девка.

Звенислава с трудом подавила улыбку, переводя взгляд с падчерицы на младшего брата. Коли согласится Ярослав на сватовство, будет мужем Любава вертеть с младых зим.

— Как мыслишь, Звениславушка? — спросил муж, и три пары молящих глаз тотчас уставились на княгиню.

— Почему бы и не отпустить, — она не стала томительным молчанием терзать Любаву, уже едва не подпрыгивавшую на лавке от нетерпения. — Дочки не шалят, наказы тетки Бережаны исполняют исправно…

Любава возликовала, и, поглядев на нее, Звенислава подумала, что пройдет несколько зим, и с ними за столом будет сидеть и ее сын. И станет он точно также о чем-то упрашивать отца. А может, и не только сын…

Она замечталась, улыбаясь своим мыслям, и потому вздрогнула, когда дверь резко распахнулась, и в горницу вошел отрок, нет, уже кметь Горазд. Приложив руку к груди, он поклонился и поймал взгляд Ярослава.

— Гонец с дальних рубежей прискакал, — запыхавшимся голосом сказал Горазд, дождавшись его кивка. — Говорит, что едут к нам послы от хазарского каганата…

От лица Желана разом отхлынула вся кровь. Он встретился взглядом со Звениславой, и она увидела в нем растерянного, всеми покинутого, одинокого ребенка. В другой жизни, еще летом, она непременно кинулась бы его утешать, крепко обняла бы, прижав к себе. Теперь же…

Помрачнев и посуровев в один миг, Ярослав резко поднялся с лавки.

— Отыщи дядьку Крута и сотника Стемида, а после ступай в избу к Любше Путятовичу. Скажи, князь его в терем просит. Да дальней дорогой обойди ворота боярина Гостивита.

— Да, господин, — склонив напоследок голову, Горазд поспешно вышел из горницы.

Проводив его взглядом, Ярослав навис над столом, уперевшись в него кулаками. На шее у него вздулась жила, но когда он поднял голову и посмотрел на Звениславу, казался совсем спокойным.

— Не до трапезы уж мне нынче, — сказал он мягко и обернулся к застывшему на лавке Желану. — Идем со мной, Желан Некрасович.

Когда они оба спешно вышли из горницы, оставив после себя на столе наполненные чарки и миски, притихшие девочки уставились на Звениславу.

— Что такое каганат? — спросила Любава.

Княгиня невольно улыбнулась. Как все же причудливо размышляют дети.

— По-нашему будет княжество, — молчаливая Яромира опередила Звениславу и ответила сестре первой.

Послы от хазарского каганата достигли ладожского терема глубоким вечером. Ярослав воспретил Звениславе выходить и встречать их на крыльце, и потому она довольствовалась тем, что подглядывала за происходящим на княжьем подворье с той половины терема, где жили слуги. Одна из клетей там как раз выходила дверью на крыльцо.

К вечеру Ярослав созвал в терем всю дружину: и старшую гридь, и молодшую. Кмети стояли вдоль дороги, по которой ехали хазарские послы, и возле стен, окружавших княжье подворье. Где-то там среди них была и воительница Чеслава.

За спиной Ярослава, который встречал незваных, непрошенных гостей у ворот, собрались его воеводы и сотники. Каждый тем вечером вздел броню и держал руку на ножнах. Только своего брата среди мужей Звенислава не видела. И дядькиного воеводу Храбра Турворовича тоже. Никого из тех немногих, кто выжил в учиненном хазарами побоище. Верно, трудно было бы им устоять, встретившись лицом к лицу с лютейшими своими ворогами. Вот Ярослав и порешил так.

Когда неподалеку зазвучал хазарский рог, среди мужей прошел сдержанный ропот. Он все нарастал и нарастал, пока отголоски не донеслись и до Звениславы: как смеют хазарские узкоглазые выблядки трубить в свой рог, явившись к ладожскому князю незваными? Как смеют они трубить в рог, когда с ними — немирье?

Толпа роптала, и Звенислава уже подумала, а ну никак кинуться на послов прежде, чем те рот раскрыть сумеют? Уж шибко люто негодовали мужи. Но Ярослав покачал головой, что-то приказал, едва разжав губы, и постепенно голоса затихли. Сперва до шепота, а потом и вовсе говорить перестали, когда на подворье въехал, наконец, хазарский отряд.

Дюжину человек насчитала Звенислава. Не так много, как она почему-то представляла. Закутанные с головой в меха, в алых отблесках факелов, хазары казались чудовищами из древних сказаний. Света от факелов не хватало, и сгущавшаяся вокруг них темнота превращала их в страшных зверей. Звенислава даже пожалела, что решилась подглядывать из клети — так жутко ей сделалось. Она захотела уйти, но, поразмыслив, решила все же остаться.

Дружина Ярослава стояла на пару шагов от него позади, и потому казалось, что князь встречает послов в одиночестве. Зимний холодный ветер трепал у него за спиной изношенный, побитый временем плащ. Он не надел богато украшенный плащ-корзно, как делал, когда на Ладогу приезжали норманны. С хазарами было немирье, и в гости их никто не звал.

Обхватив рукоять меча в ножнах, Ярослав поднял голову и окинул цепким взглядом предводителя хазарского отряда. В тягучей, опасной тишине тот спешился и махнул рукой, приказывая спешиться своим людям. Шкура, в которую он кутался, задралась, и Звенислава увидела у него обрубок культи вместо запястья.

— Здрав будь, вождь русов, Яр-Тархан, — заговорил хазарин, грубо коверкая слова.

Звенислава подивилась, что тот знал их язык, хотя и говорил с трудом.

— Багатур-тархан, владыка Великой Степи, прислал меня, ничтожного из ничтожных, чтобы передать весть вождю русов Яр-Тархану.

Хазарин говорил и все оглядывался по сторонам. Собравшаяся на подворье дружина заставляла его заметно нервничать. Хмурые мужи смотрели на него тяжелыми взглядами исподлобья, и посланник знал, что каждый из них с удовольствием вспорол бы ему горло, прикажи их тархан.

Сам он, ничтожнейший из ничтожных, не был воином, потому Багатур-тархан и отправил его сюда. Решил, что коли разозлится тархан русов и убьет посланника, многого они не потеряют. Толмачей, кто с русами болтать горазд, немало еще сыщется.

Ярослав смотрел на хазарина, сжав челюсть, и по его скулам ходили желваки. Позади него в тереме ждал исхода разговора мальчишка, князь без княжества, владыка разоренной, сожженной земли. А перед ним — посланник хазарского воеводы, учинившего резню.

Багатур-тархан, владыка Великой Степи.

Ярослав усмехнулся. Он бы сплюнул, да негоже плевать в собственном подворье.

— Передавай свою весть, — жестко сказал он.

Хазарский выкормышей в своем тереме он принимать не собирался. Да и любо было поглядеть, как те ежились, непривычные к морозу да зиме. Ярослава же согревала злость.

Посланник заметно занервничал и воровато обернулся. Прибывшие с ним хазары сжались в одну кучу, оттесненные русами друг к другу. В отблесках факелов их лица казались багряными. Нервничая, вздрагивали, всхрапывали лошади, переступая копытами по мерзлой земле. В воздух поднимался прозрачный пар от тепла людских тел.

Воинов с посланником Багатур-тархан отправил самых ничтожных да толком ни к чему не пригодных. Помрут — туда им и дорога, так он рассудил.

— Владыка Великой Степи Багатур-тархан устами ничтожного из ничтожнейших, — хазарин облизал сухие, потрескавшиеся губы, — просит вождя русов Яр-Тархана отдать ему сына Нишу-хана. Мальчик — добыча владыки Багатур-тархана, взятая в бою.

Он должен был сказать, что Багатур-тархан повелевает вождю русов, но рассудил, что за такое голову ему снесут раньше, чем он договорит.

По мужам и без того прошел уже ропот, стихший лишь когда тархан русов коротким, резким жестом вскинул раскрытую ладонь.

— Грязный ты пес, — выплюнул Ярослав.

Его голос дрожал от ярости, которую он с трудом подавлял.

— Твой хозяин, хазарский воевода, вторгся в наши земли, сжег наше княжество, убил наших людей, а теперь посылает тебя, своего цепного пса, чтобы угрожать мне — ладожскому князю?! В моем же тереме, при моей дружине?!

Он говорил, и его голос постепенно набирал мощь и силу, из тихого, рычащего шепота став ревом. Он шагнул вперед, и хазарский посланник в ужасе отшатнулся от него, отпрянул.

— Я должен отдать тебе сына князя Некраса? Так вы удумали?! У нас бы сказали, что твой хозяин объелся белены, но, верно, он перепил скисшего лошадиного молока!

У него за спиной послышались смешки воинов. Не зря хазар называли конелюбами.

— Вот ответ твоему хозяину! — громовым голосом пророкотал Ярослав, единым, слитным движением обнажил меч и снес посланнику голову.

* День богини Макоши отмечался в конце октября. Одна из особенностей праздника — двухкольцевый хоровод. Одно кольцо (внешнее) закручивается посолонь — на жизнь, а другое закручивается противосолонь — на смерть, что означает приближающуюся зиму. С этого дня начинаются большие зимние работы: прядение, ткачество, шитье, вышивание.

* День почитания Карачуна (второе имя Чернобога) приходится на день зимнего солнцеворота (отмечаемого в зависимости от года 21 или 22 декабря) — самый короткий день в году и один из самых холодных дней зимы. Считалось, что в этот день берет свою власть грозный Карачун — божество смерти, подземный бог, повелевающий морозами, злой дух. Древние славяне верили, что он повелевает зимой и морозами и укорачивает светлое время суток. Может показаться странным, но наши предки его почитали. Считалось, что Карачун «дружит» с остальными богами. А смерть — не конец, а переход к следующему этапу. В эту ночь верили, что грань между добром и злом очень тонкая. В Карачун солнце «умирало», «уходило под землю», для того чтобы родилось «новое».

* На третьи сутки после Карачуна, когда Солнцестояние завершилось, Солнцеворот состоялся и Светило уже возродилось, наступал праздник Коляда. Праздник Коляды славяне отмечали 25 декабря. Название славянского праздника Коляды совпадает с именем Бога Молодого Зимнего Солнца, по поверьям, родившегося в самую длинную ночь года. Самый известный обычай праздника Коляды, дошедший до наших дней— хождение по дворам с праздничными песнями-колядками. На праздник Коляды, как и в праздник Купало, зажигают огненное колесо.

_________________________________________________

Сначала хотела разделить большую главу, как обычно, на две, но части получались по смыслу неравными, поэтому делить не стала. Думаю так и продолжу дальше, новые главы будут выходить целыми раз в 5–7 дней, в зависимости от моей загрузки и скорости написания.