Плавучие театры Большой Планеты

Глава 5

Утром второго дня после отплытия из Лантина на северном берегу показался Голодный Порт — тесное скопление двух- и трехэтажных зданий из бревен и оштукатуренного камня, с крышами, состыкованными и наклоненными под всевозможными углами. Замп разукрасил «Миральдру» в самом праздничном стиле: над планширями средней надстройки возвышались щиты из плетеной лозы и фанеры, имитировавшие стены внушительного замка, на мачты подняли плещущие на ветру флаги и полотнища, белые и зеленые — тех цветов, которые воспринимались голодопортанцами как наименее оскорбительные.

«Миральдра» приблизилась к причалу Голодного Порта настолько демонстративно, насколько это было возможно: флаги развевались, акробаты ходили колесом палубе под музыку блеющих ревгорнов, барабанов и скриделей. Группа канатоходцев маршировала то в одну, то в другую сторону по соединяющей мачты оттяжке, с рекламными плакатами и эмблемами Голодного Порта в руках. Девушки из труппы выстроились вдоль парапетов деревянного замка в длинных бледно-голубых платьях, символизировавших скромность и целомудрие.

На набережную вышли десятка два горожан в бесформенных балахонах из бурого сушеного дрока; они стояли небольшими молчаливыми группами. Замп настойчиво жестикулировал, призывая труппу удвоить усилия.

Плавучий театр едва заметно скользил вдоль пристани; швартовы набросили на тумбы, судно подтянули к причалу, швартовы туго натянули. Тем временем труппа прилагала все возможные старания. Высоко взлетая в воздух, акробаты делали двойные и тройные сальто-мортале, вперед головой и обратно. Канатоходцы притворялись, что оступаются и падают с оттяжки, но каждый раз удерживались в последний момент. Девушки, сбросившие длинные платья и оставшиеся в полупрозрачных коротких туниках из светло-голубого газа, сочетавших максимальное возбуждение инстинктов с минимальной провокационностью, пролетали манящими грациозными привидениями за верхними окнами стен фальшивого замка.

Толпа местных жителей, собравшаяся на набережной, становилась многочисленнее; все они, однако, стояли ссутулившись, в угрюмом, даже зловещем молчании. Зампа это не обескураживало; каждое селение по берегам Висселя и его притоков отличалось собственным характером, а Голодный Порт был знаменит настороженным отношением к чужестранцам.

Трап опустили — Замп вышел на верхнюю площадку. Обернувшись через плечо, он весело махнул рукой и поболтал пальцами в воздухе. Лихорадочное представление на борту тотчас же закончилось, и все исполнители с облегчением вернулись на главную палубу.

Замп помолчал несколько секунд, чтобы сосредоточить внимание местной публики. На нем был один из его самых хитроумных костюмов: широкополая коричневая шляпа с высоким оранжевым плюмажем, камзол в оранжевую и черную полоску, стянутый ремнем над просторными коричневыми бриджами, щегольские высокие сапоги с аккуратно выверенными блестящими складками. Лица, обращенные к нему с набережной, не были ни враждебны, ни дружелюбны; казалось, голодопортанцы не испытывали даже никакого особого любопытства — в толпе преобладало замкнутое уныние подавленности. «Не слишком привлекательный народец!» — подумал Замп. И у мужчин, и у женщин были бледные широкие лица, прямые черные волосы, густые черные брови и грузное, плотное телосложение. Тем не менее, при всей кажущейся монотонности одежды и внешности, в толпящихся на набережной фигурах безошибочно угадывался дух упрямой индивидуальности и самостоятельности — возможно, именно потому, что попытки актеров плавучего театра развлечь обывателей противоречили врожденной склонности последних к задумчивой меланхолии. Замп, однако, был твердо намерен рассеять эту меланхолию.

Приветственно поднимая руки, он провозгласил: «Дорогие друзья, граждане Голодного Порта! Я — Аполлон Замп, а это — мой волшебный плавучий театр, „Очарование Миральдры“. Мы приплыли вверх по течению Ланта, чтобы предложить вашему вниманию один из наших непревзойденных спектаклей.

Сегодня вечером у вас будет возможность присутствовать на представлении, подобного которому никто никогда не видел на всем протяжении многовековой и славной истории Голодного Порта!

Граждане! Мы подготовили программу, состоящую не из одной или двух, а из трех частей, каждая из которых способна удовлетворить зрителей с самым утонченным и притязательным вкусом. Прежде всего вы увидите „Авиаторов“ — они так себя называют потому, что буквально летают по воздуху. Сила притяжения для них ничего не значит, как для вольных птиц — они взлетают на головокружительную высоту и ныряют вниз, они кувыркаются в воздухе и с бесстрашным изяществом проделывают невероятные опасные трюки. Во-вторых, мы намерены развлечь вас небольшой забавной интерлюдией — ни в коем случае не выходящей за рамки благопристойности и вполне безобидной — под наименованием „Обычаи любовников за тридевять земель и в незапамятные времена“. Предвижу, дамы и господа, что вас поразят эти абсолютно достоверные живые иллюстрации — но, конечно же, все делается с соблюдением местных условностей; девушки носят светло-зеленые и голубые платья, и происходящее на сцене ограничивается пикантной шутливостью. Если кто-либо сочтет такой эпизод оскорбительным или содержащим непозволительные намеки, пожалуйста, обращайтесь непосредственно ко мне, и мы заменим эту интерлюдию другим, не менее забавным фарсом. Наконец, кульминацией вечернего представления станет знаменитая трагедия, полная ненависти, страсти и скорби — „Эвульсифер“! Вы испытаете задевающий за живое реализм: вашим взорам откроются измена королю, дворцовая оргия и казнь предателя, воспроизведенная натурально и во всех деталях — поучительная драма, достойная остаться в памяти разборчивой публики Голодного Порта!

Потребуем ли мы чрезмерную, разорительную плату за наше великолепное представление? Ни в коем случае! Каждый сможет испытать неповторимые, волнующие переживания, заплатив всего лишь один грош. А посему — приходите все! Пусть через час все население славного Голодного Порта соберется на набережной! Настало время вернуться домой, передать потрясающую новость друзьям и соседям — и подняться всей семьей на палубу нашего чудесного плавучего театра!»

Замп подал знак рукой; оркестранты исполнили фанфарный клич: «Через час этот трап позволит вам проникнуть в мир прекрасного и удивительного, озаренный разноцветными софитами! Благодарю вас за внимание, дорогие друзья!» Замп отвесил глубокий поклон, обнажив голову и размашисто проведя по палубе ярким плюмажем шляпы. Тихо переговариваясь, голодопортанцы постепенно разошлись.

«Странный народ! — повернувшись к боцману, заметил Замп. — Возникает впечатление, что они апатичны и флегматичны до полусмерти и едва заставили себя притащиться на набережную перед тем, как удечься в уже приготовленные гробы».

«А что говорится в толстом справочнике?» — поинтересовался Бонко.

«Что голодопортанцы — вспыльчивое племя, яростно реагирующее на любое оскорбление. Может быть, с тех пор, как их видел составитель справочника, их обратили в новую веру, требующую самоотречения и терпимости?»

«Вот идет какой-то старик. Почему бы не спросить его — что тут происходит?»

Замп внимательно рассмотрел человека, приближавшегося по набережной: «Честно говоря, здесь я боюсь задавать вопросы — того и гляди, кто-нибудь разозлится и начнется погром. Тем не менее, этот субъект выглядит достаточно незлобиво».

Замп спустился на причал и подождал, пока старик не приблизился, ковыляя мимо: «Добрый день, уважаемый старожил! Как нынче обстоят дела в Голодном Порту?»

«Как обычно, — отозвался старик. — Убийства, грабежи, позорные поражения и сплошное мошенничество. Почему вас так интересует трагическая судьба нашего города?»

«Только потому, что мои спектакли могли бы способствовать утешению вашей скорби», — тут же нашелся Замп. Судя по всему, здесь даже с дряхлыми старцами следовало соблюдать исключительную осторожность: «Наша трагическая постановка, „Эвульсифер“, вполне могла бы разрядить эмоциональное напряжение горожан».

«Легко сказать! Лоп Лоиква погиб, пал жертвой предательства, и с ним погибла часть нашей души. Где мы найдем ему достойную замену — ему, заслужившему прозвище „Бича долины Ланта“? Прибытие вашего судна вполне может быть предзнаменованием».

«Так оно и есть! — добродушно воскликнул Замп. — Наше прибытие — предзнаменование отдыха и развлечений, больше ничего!»

«Надеюсь, вы не намерены нас учить тому, как следует толковать предзнаменования?»

«Ни в коем случае! Я всего лишь хотел предположить…»

«Ваши предположения не имеют отношения к делу; вы ничего не знаете о нас и о наших обычаях».

«Полностью с вами согласен. Мое намерение заключалось только в том, чтобы произвести на вас хорошее впечатление».

Старик повернулся на каблуках и заковылял прочь, но, сделав несколько шагов, обернулся и произнес через плечо: «Могу сказать только одно: человек, не столь одержимый скорбью, как я, хорошенько проучил бы вас за неуместные возражения!» Долгожитель пошел по своим делам. Замп задумчиво поднялся по трапу. Приказав собрать труппу, он выступил с объявлением:

«Несколько слов по поводу нашего сегодняшнего представления и общей манеры нашего поведения. Горожан Голодного Порта никак нельзя назвать покладистыми или гостеприимными. Воздерживайтесь от панибратства; отвечайте на любые вопросы „да“ или „нет“, сопровождая ответы вежливыми обращениями „сударь“ или „сударыня“; не выражайте свои мнения! В женской одежде не должно быть ни малейшего намека на желтый цвет, а мужчинам надлежит устранить все признаки красного. Черный — цвет позора и унижения; не предлагайте голодопортанцам ничего черного! Не смотрите на зрителей пристально, чтобы они не вообразили, что вы обнаружили в них какой-то изъян. Сохраняйте на лицах приятное, доброжелательное выражение, но не улыбайтесь так, чтобы улыбку можно было принять за презрительную усмешку. Мы отчалим сразу после окончания спектакля; я отчалил бы уже сейчас, если бы не опасался мести здешнего населения. А теперь — надевайте костюмы и не оплошайте на сцене!»

Замп направился на корму, в свою каюту, и освежился бокалом прохладного вина. На квартердеке стояла мадемуазель Бланш- Астер. Осушив бокал, Замп присоединился к ней: «Надеюсь, вы слышали мои замечания? Даже в качестве обнаженного призрака вам следует проявлять такт».

Мадемуазель Бланш-Астер, по-видимому, находила ситуацию в равной мере неприятной и забавной: «Достаточно было уже того, что я вынуждена раздеться на глазах у этой деревенщины. А теперь я еще должна, вдобавок, не задевать чувствительные струны их возвышенных натур?»

«По возможности, именно так! Ходите медленно, с рассеянным видом — но не следует переигрывать эту роль. Вам пора переодеваться».

«Всему свое время. Еще даже не вечереет».

Замп пошел посоветоваться с боцманом: «Само собой, все наши аварийные системы должны быть в полной готовности».

«Так точно, капитан! Матросы стоят наготове у помп, мы запрягли волов, я выставил людей у каждого подпалубного домкрата».

«Очень хорошо! Не теряйте бдительность!»

Прошло полчаса. Несмотря на обуревавшие их горькие размышления и переживания, горожане Голодного Порта постепенно собирались на причале и, после того, как Замп открыл окошко кассы, без возражений вносили довольно-таки существенную плату за вход, после чего чинно расселись на скамьях зрительного зала.

Замп произнес максимально лаконичную вступительную речь, и вечернее представление началось. Замп остался доволен выступлением жонглеров и акробатов — никогда еще они не двигались так безошибочно. Публика, хотя и продолжавшая предаваться унынию, реагировала на особо дерзкие трюки изумленным бормотанием. В общем и в целом, Зампа устраивало такое положение дел.

Вторая часть представления также началась без сучка без задоринки. Уступая предрассудкам голодопортанцев, Замп сократил некоторые сцены и внес изменения в другие, в связи с чем попурри по существу превратилось в ряд инсценировок любезных знакомств персонажей в причудливых нарядах, сопровождавшихся теми красочными эффектами, какие успел предусмотреть Замп. Зрителей этот водевиль в какой-то степени развлек, хотя пристальный интерес у них вызвали именно те эпизоды умеренно эротического характера, которые Замп не подверг безжалостной цензуре.

Тем не менее, никто не жаловался и не проявлял признаки недовольства — и снова Замп не нашел никаких оснований опасаться за успех спектакля.

Пролог к «Эвульсиферу» Замп декламировал, запахнувшись в длинный синий плащ, скрывавший костюм главного героя. Оркестр исполнил увертюру, содержавшую основные лейтмотивы музыкального сопровождения драмы, и Замп, теперь чувствовавший себя несколько увереннее, приготовился к первому акту, уже почти не сомневаясь в успехе. Художник и костюмер Суинс превзошел себя. Великолепный зал Асмелондского дворца пестрел алыми, лиловыми и зелеными гобеленами, наряды короля Сандоваля и его придворных выглядели почти чрезмерно роскошными.

Поначалу придворные интриги казались несущественными, но мало-помалу сформировали основу сюжета — в конечном счете короля Сандоваля и принца Эвульсифера увлек водоворот эмоций, сопротивляться которому они уже не могли.

Замп инсценировал дворцовую оргию с несколько большим размахом, нежели планировалось первоначально, но публика реагировала на происходящее с единодушным одобрением и зашипела от ужаса, когда мятежник Трантино поднялся во весь рост из-за трона, чтобы всадить кинжал в сердце короля Сандоваля.

Во втором акте события развивались на равнине Гошен, перед замком Гейд, где скрывался принц Эвульсифер, обвиненный в сговоре с убийцей своего отца.

Под стенами замка за одной захватывающей сценой вихрем следовала другая. Эвульсифер дрался на трех дуэлях со все более яростными противниками, после чего явился при лунном свете[7] на свидание со своей возлюбленной Лелани. Принц исполнил тоскливую песню, медленно аккомпанируя себе на гитаре; Лелани поклялась ему в верности столь же нерушимой, как верность легендарной принцессы Азоэ ее любовнику Уайлесу. И тут Лелани в ужасе отшатнулась, указывая дрожащей рукой на парапеты замка: «Вот он, призрак Азоэ! Зловещее знамение!»

Замп тоже отступил на пару шагов, чтобы взглянуть на парапеты — и оценить качество исполнения призрака мадемуазелью Бланш-Астер. Незаметно опущенная в полумраке полупрозрачная ткань затуманивала привидение, но Замп находился гораздо ближе к призраку, чем зрители, хотя вынужден был смотреть снизу; так или иначе, он не смог найти в фигуре и движениях девушки никаких недостатков.

Призрак исчез; задумчивый Замп почти автоматически произнес последние реплики второго акта, завершившегося арестом Эвульсифера — Лелани так-таки предала пылкого принца.

В начале третьего акта Эвульсифер, закованный в цепи, стоял лицом к лицу со своими обвинителями. Принц поносил их и бросал им дерзкие вызовы — но тщетно. Его приговорили к смерти, приковали к столбу и оставили в одиночестве. Эвульсифер произнес трагический монолог, после чего на сцене появилась Лелани, и состоялся обмен репликами, которым можно было придавать тот или иной смысл, в зависимости от наклонностей актеров и публики. Пришла ли она для того, чтобы насмеяться над принцем и усугубить его отчаяние? Или ее раздирали противоречивые порывы любви и чувства вины, жестокости и раскаяния? Может быть, она решилась на предательство в приступе безумия? В конце концов Лелани приблизилась к Эвульсиферу и нежно поцеловала его в лоб, после чего отшатнулась, плюнула ему в лицо и убежала со сцены, заливаясь почти истерическим смехом.

Эвульсифер должен был умереть с восходом солнца. Небо уже розовело — начинался рассвет. Принц обреченно декламировал последние фразы, глядя на эшафот, где Бонко, в костюме и маске палача, приготовил топор и установил деревянную колодку с вырезом для шеи.

Заря вспыхнула над горизонтом; Эвульсифера отвязали. Накинув на Зампа черный балахон с закрывающим голову черным капюшоном, его отвели за кулисы, где ожидал своей участи извлеченный из клетки заключенный в таком же балахоне с капюшоном.

«Почему со мной так грубо обращаются? — возмущался преступник. — Повремените! Я поцарапал руку, теперь у меня заноза — принесите пластырь!»

«Пустяки, пустяки, — приговаривал Бонко. — Будь так добр, следуй за мной».

Убийца упирался, пинался и отмахивался локтями; ему заткнули рот вставленным между зубами и туго скрученным матерчатым жгутом. Осужденного затащили на эшафот, где он драматически извивался, вырывался и мычал самым удовлетворительным образом. Для того, чтобы повалить его, вставить его шею в углубление колодки и сорвать с него капюшон, потребовались усилия четырех человек.

Палач замахнулся топором — первые лучи солнца озарили сцену. «Руби!» — воскликнул предатель Торафин. Палач опустил топор; лохматая голова отделилась от тела, упала на эшафот, подскочила, прокатилась по сцене и остановилась торчком на шее, уставившись выпученными глазами в зал. «Неопрятно получилось!» — подумал Замп; правдоподобность казни оказалась чрезмерной. Тем не менее, публика была потрясена — по сути дела, парализована. Голодопортанцы сидели, неподвижно выпучив глаза наподобие мертвой головы. «Странно!» — пробормотал Замп.

Кто-то из зрителей то ли выдохнул, то ли простонал удивленным полушепотом два слова: «Лоп Лоиква…»

Другой прошипел сквозь зубы: «Убит — в черном!»

В уме Зампа прозвучало, словно четко произнесенное назидательным тоном, имя одного человека: «Гарт Пеплошторм».

На самобичевание не было времени. Замп сбросил балахон с капюшоном и прокричал, обращаясь к боцману: «Готовьтесь рубить швартовы! Погоняйте волов! Поднимайте паруса! Я обращусь к публике». Бонко вперевалку побежал выполнять три приказа одновременно; Замп вышел на сцену.

«Дамы и господа — доблестные голодопортанцы! На этом закончилось наше вечернее представление. Пожалуйста, спускайтесь на причал, соблюдая порядок и сохраняя спокойствие. Завтра мы предложим забавную и воодушевляющую программу невероятных акробатических трюков и фокусов…» Замп низко присел, наклонив голову набок — над самым его ухом пролетел топор. Зрители вскочили на ноги. Каждое искаженное яростью лицо было обращено к Зампу; мужчины и женщины карабкались друг на друга — неуклюже, впопыхах — лишь бы добраться до Зампа и наложить на него руки.

Замп мгновенно скрылся за кулисами, выбежал на корму и дернул шнур аварийного гонга. Труппа и команда, десятки раз тренировавшиеся на случай именно такой ситуации, отреагировали безотказно. Матросы обрубили швартовы — судно начало отплывать от причала. Защелки поручней тут же отстегнули — поручни откинулись и повисли на петлях за бортом. Под палубой акробаты, фокусники и стюарды принялись вращать огромные винтовые домкраты, поднимавшие разделенные продольно половины палубы так, чтобы они круто наклонились к воде. Волы вращали ворот, приводивший в действие помпы; мощные струи воды смывали голодопортанцев по наклонным секциям палубы в темную реку.

Несколько зрителей, однако, успели взобраться на бак. Некоторые схватили матросов, державших наконечники шлангов, и отшвырнули их в сторону. Другие пробежали вперед, повалили огромный носовой фонарь и принялись бросать факелы вверх, чтобы поджечь паруса. Обнаружив на форпике бочки со смолой, голодопортанцы стали поливать смолой палубу. Пламя высоко взметнулось в ночное небо. Нагнувшись к провалу трюма, Замп орал: «Крутите домкраты обратно! Опустите палубу!» Но труппа, испуганная огнем, выбралась из трюма и присоединилась к Зампу на квартердеке.

Вся носовая часть судна пылала. Голодопортанцы бегали и прыгали с торжествующими воплями, как сумасшедшие, среди языков огня.

«Вниз по реке! — ревел Замп. — Отплывем как можно дальше! Матросы к помпам! Возьмите шланги!»

По никто не решался спуститься в открытый трюм, под горящие снасти.

«Вниз по течению, быстрее, быстрее! — кричал Замп, вызывающе потрясая бутафорским мечом Эвульсифера в сторону Голодного Порта. — Наше старое доброе судно продержится еще долго, мы отплывем далеко и высадимся на берег — и тогда горе тем, кто посмеет нас тронуть!»

Бонко, все еще в костюме палача, вежливо возразил: «Лучше сесть в шлюпки, капитан! Если мы пристанем к берегу, шлюпки могут сгореть вместе с судном, а завтра голодопортанцы нас догонят».

Замп отбросил бесполезный меч и мрачно смотрел на ревущее пламя: «Так тому и быть. Приготовьтесь спустить шлюпки. Будем плыть, пока судно не начнет тонуть, а потом покинем его».

Бонко убежал, выкрикивая распоряжения, а Замп вернулся к себе в каюту, сорвал сценический наряд и надел костюм из серой саржи, рыбацкую кепку и крепкие сапоги; на пояс он нацепил свою лучшую рапиру со стальным острием, а в поясную сумку засунул пару заточенных крюков и обойму дротиков со взрывными зарядами. Остановившись посреди каюты, он озирался, почти ослепленный горем и яростью. Все, что он видел, было драгоценным достоянием: рукописи, маски, сувениры, дневники, призовые кубки, резная мебель, красивый синий ковер, его сейф… Порывшись в сундуке, Замп нашел мятую кожаную сумку — в нее он высыпал все свое железо, примерно два с четвертью килограмма. Что еще? Больше он ничего не мог взять с собой — всему остальному суждено было сгореть. В один прекрасный день у него будет другое, новое судно, самое великолепное на Висселе, и у него не останется скорбных сожалений, ничего, что напоминало бы о старой «Миральдре» — кроме, пожалуй, головы Гарта Пеплошторма, закрепленной на деревянном щите подобно охотничьему трофею… Он забыл о драгоценностях! Замп бросился к столику под зеркалом и переместил в карманы содержимое шкатулки: пряжку, украшенную топазом и свинцовым блеском, золотой браслет, инкрустированный аметистами и железными бусинами, серебряную цепочку с огромным неограненным перидотом, изумрудную серьгу, серебряную табличку с приглашением на фестиваль в Морнуне, хитроумное украшение из тонких железных подвесок, которое он обычно закреплял сбоку на мягком черном бархатном берете, чтобы подвески покачивались и позвякивали при ходьбе. Все это он положил в карман; ни на что больше не оставалось времени. Перекинув кожаную сумку через плечо, Замп вернулся на квартердек.

Тем временем Бонко работал не покладая рук; у каждой из четырех шлюпок стояла группа участников труппы и нескольких матросов, ожидавших приказа спустить шлюпки. Поодаль, отстраненно и безучастно, стояла мадемуазель Бланш-Астер с саквояжем. На носу бушевало и трещало пламя, озарявшее поверхность Ланта — драматическое, ужасное зрелище.

Боцман подошел к Зампу: «Пора садиться в шлюпки. Обшивка отрывается от форштевня, мы набираем воду носом. Судно может нырнуть».

«Хорошо, спускайте шлюпки. Не забудьте выпустить животных — пусть плывут и спасаются сами».

Спустили три баркаса и несколько более комфортабельную капитанскую шлюпку — в нее Замп приказал усадить мадемуазель Бланш-Астер. Та спустилась по лесенке, и Замп передал ее саквояж Чонту, после чего вручил стюарду тяжелую кожаную сумку: «Чонт! Проследи за этой сумкой — спрячь ее под камбузом на носу!»

«Будет сделано!»

Аполлон Замп последний покинул судно, когда оно уже покачивалось в такт движениям заполнявшей его речной воды. Спустившись в шлюпку, он приказал: «Отчаливай!»

Матросы взялись за весла; шлюпки отплыли от пылающих останков «Миральдры». Замп неотрывно смотрел вперед, в темноту ниже по течению реки, не желая быть свидетелем гибели своего гордого плавучего театра. У него за плечами играло и перемигивалось оранжевое пламя, озарявшее напряженные лица тех, кто решил оглянуться.

Тревожно встрепенувшись, Замп стал переводить взгляд с одного лица на другое: куда запропастился Чонт? Его не было в шлюпке. Странно! Ага, стюард стоял в баркасе, который плыл рядом, в трех-четырех метрах слева.

«Чонт! — позвал Замп. — Где моя сумка?»

«В целости и сохранности, капитан, под камбузом на носу».

«Хорошо!»

Шлюпки огибали мыс по крутой излучине. Замп заставил себя бросить последний взгляд через плечо: вместо того, чтобы преследовать шлюпки на собственных лодках, голодопортанцы задержались — они грабили тонущий плавучий театр. Замп видел, как их темные силуэты с обезьяньим проворством скакали на фоне пламени.

Крутой речной берег заслонил горящее судно; от «Очарования Миральдры» остался только мерцающий отсвет в ночном небе. Вскоре даже этот отблеск исчез.