Планета бессмертных

В МЕНЯ ПРОНИКАЮТ МИЛЛИАРДЫ КРОШЕЧНЫХ МЕХАНИЗМОВ

От пребывания в медицинском отсеке больно не было, просто щекотно. Не понимая, отчего это, я обвинила Нимбуса – подумала, что это частички, из которых он состоял, щекочут меня, вызывая зуд в носу и неприятное раздражение во всем теле. Однако призрачный человек поклялся, что он тут ни при чем; напротив, заявил, что и сам испытывает неприятные ощущения, поскольку воздух в лазарете насыщен… ага – «на-но-а-на-ли-за-то-ра-ми».

Я понятия не имела, что это за штуковины, но флотский доктор с удовольствием пустился в объяснения. Похоже, ему все доставляло удовольствие: возможность осмотреть меня он назвал «невероятной»; мою прозрачность – «поразительной»; то, что на него возложено решение задачи, поставленной моей подругой, – «огромной честью».

– Хо, хо, ты просто изумительный экземпляр! Самая великолепная женщина, которую я когда-либо видел.

На некоторых мужчин так легко произвести впечатление! Когда они, захлебываясь, превозносят твою неземную хрустальную красоту, возникает чувство, что их способен привести в такой же восторг какой-нибудь блестящий красный голыш или картофелина, по форме напоминающая рыбу.

Доктора звали его Хавел; это был мужчина с бесцветными глазами и брюшком, который постоянно хихикал, или похохатывал, или усмехался без всякого на то повода. Тем не менее доктор Ха-ха-хавел лучше, чем кто-либо другой, годился для разъяснения важных, но непонятных Научных проблем – он был так очарован великолепием вселенной, что с огромным удовольствием рассказывал все, что знал, и при этом не выставлял тебя невеждой. Итак, наноанализаторы – это целый рой миллионов и миллиардов крошечных механизмов, таких маленьких, что их не разглядишь. Они летают вокруг пациента, считают пульс, измеряют температуру тела, изучают состав пота. Еще эти маленькие «жучки» могут проникать сквозь кожу, брать образцы крови, залезать внутрь через горло и выяснять, как работает желудок.

Мне не хотелось, чтобы какие-то крошечные механизмы путешествовали по моей пищеварительной системе, однако доктор Хавел сказал, что какое-то количество уже проникло в мой пищевод и ведь это совсем не больно, верно?

Он говорил правду. Больно не было, поэтому ударить его по носу я не могла. Однако неприятный зуд продолжался, к тому же некоторые частички проникли туда, где, мягко говоря, им были отнюдь не рады. Хотя на мне по-прежнему была куртка разведчика, она не прикрывала те части, которые в особенности следовало бы оберегать.

КАКАЯ Я ВНУТРИ

Надругательство надо мной продолжалось пять минут, а потом доктор Хавел хлопнул в ладоши в знак того, что предварительный анализ завершен.

– Ну, посмотрим, что обнаружили мои умные маленькие помощники.

Он подошел к столу в центре комнаты: что-то вроде того стола, на котором лежат при настоящем врачебном осмотре. (В моем родном городе были превосходные медицинские машины. Раз в месяц меня приглашали лечь на смотровой стол и пройти «процедуру проверки здоровья». Она сопровождалась настоящими уколами и зондированием, а не противным зудом, в действенность которого верилось с трудом.) Доктор Хавел, однако, так и не попросил меня лечь; и, взглянув на стол, я поняла почему.

На самом деле это был экран с изображением внутреннего строения женщины, которая могла быть только мной. Я не говорю, что узнала себя, – вместо лица там было непрозрачное изображение моего черепа, не говоря о белесоватых костях тела, а внутренние органы были окрашены в безобразные неестественные цвета, – но общие очертания напоминали меня, и кстати – кто бы еще это мог быть?

– Мне не нравится эта картинка, – сказала я. – Кости у меня не белые; они прозрачные, что гораздо красивее.

Разумеется, доктор Хавел засмеялся.

– Все правильно, мисс Весло, все правильно, ха-ха. Я велел компьютеру подкрасить твои прекрасные внутренности, чтобы было легче разобраться. Тебя хитроумно сделали прозрачной; по крайней мере, для человеческих глаз. Однако сканирование в инфракрасном излучении и ультрафиолете, не говоря уж о рентгеновских лучах, ультразвуке, биоэлектрических импульсах и тому подобном, дало превосходную картину, которая не была бы доступна нам в видимом спектре.

Он с гордостью взмахнул рукой в сторону изображения… чье «поведение» приводило меня в полное замешательство. Когда я вдыхала, легкие на картинке раздувались; когда я выдыхала, они опадали. Я попыталась дышать быстро и часто, надеясь, что машина не угонится за мной… но что бы я ни делала, изображение на столе в точности копировало меня.

Сидя совсем спокойно, я почувствовала, что мое сердце бьется в унисон с безобразным красным сердцем на экране. Возникло странное ощущение, будто именно картинка управляет моим пульсом, и я перевела взгляд на пол.

Тем временем доктор Хавел обошел вокруг стола и приложил палец к экрану – не там, где была картинка, а немного в стороне, на черном поле. Под его пальцем возникали маленькие диаграммы, отражающие, видимо, различные аспекты состояния моего здоровья.

– Ох-хо-хо! Мисс Весло, похоже, это действительно ты.

– Ничего себе умная машина, если это все, на что она способна! – воскликнула я.

– Ох, ты думаешь, это очевидно? А вот и нет, ха-ха, ха-ха. Перед твоим приходом мне позвонила адмирал Рамос и коротко рассказала твою историю. Послушав ее, я поспорил с адмиралом на скромную сумму, что ты – клон подлинной Весла. Но это не так.

– Почему ты так думаешь? – спросил Уклод.

Доктор, похоже, ожидал этого вопроса.

– Посмотри сюда. Видишь? – радостно сказал он и постучал пальцем по экрану, там, где на картинке были видны мои ребра.

Изображение увеличилось почти вдвое; Хавел снова постучал пальцем по картинке несколько раз, и теперь весь экран занимал лишь маленький участок кости.

– Вот, – продолжал доктор, – четвертое ребро справа, здесь, – короткопалой рукой он обвел центр картинки, где сейчас явственно была видна тонкая линия на кости. – Видишь – это след перелома кости, до конца так и не сросшегося. Щель ничтожно мала – кто бы ни залечивал перелом, он проделал фантастическую работу, ни один земной хирург так не смог бы. Да и вообще все заживление произведено на невероятном для homo sapiens уровне.

Я уставилась на изображение. Было неприятно думать, что ребро имеет дефект, пусть и совсем маленький.

– И по всему скелету десятки таких трещин: на груди, на руках, на передней части лица, – снова заговорил доктор. – Мисс Весло, ты определенно в прошлом получила обширную травму… вроде падения с высокого здания, и основной удар пришелся на верхнюю часть туловища. Поскольку мне неизвестно, с какой скоростью идет выздоровление у представителей твоего вида, не могу точно сказать, как давно это произошло. Одно несомненно – ты та самая Весло, которая свалилась с башни четыре года назад.

– Я и так это знаю. У меня были очень тяжелые повреждения, и понадобилось немало времени, чтобы исцелиться.

– Ты не сама исцелилась. Если бы кости срослись сами по себе– , трещины выглядели бы в миллион раз хуже. А многие кости вообще не срослись бы – потому что их концы оказались слишком далеко друг от друга. Кто-то чертовски хорошо потрудился над каждым переломом, так тщательно соединив кости, что они стали как новенькие… и проделано это было спустя всего несколько часов после получения травмы. Есть и другие признаки, свидетельствующие о том, что ты получила высококлассную медицинскую помощь.

Доктор указал на серию горящих на экране ярко-красных значков. Это не были буквы известного мне алфавита; полагаю, они представляли собой условные изображения чего-то, имеющего отношение к нудной Науке химии.

– Твоя спинномозговая жидкость содержит остатки замечательного лекарства под названием веббалин, разработанного на планете Тройен несколько десятилетий назад, когда мандасары были лучшими в нашем секторе исследователями в области медицины. Веббалин предотвращает деградацию мозга, наступающую вследствие того, что в нейроны перестает поступать свежая кровь; без этого лекарства через пять-десять минут после остановки сердца происходит необратимое повреждение мозга. Даже если удастся снова заставить сердце работать, ты уже не будешь тем же самым человеком. Структура мозга разрушится – и вместе с ней триллионы связей, делающие тебя уникальной личностью. Даже если мы вживим тебе новые нейроны, связать их вместе прежним способом не удастся. Тело можно вернуть к жизни, но без веббалина, препятствующего разложению серого вещества головного мозга, прежние воспоминания утрачиваются, и личность как таковая исчезает.

– И ты нашел в спинномозговой жидкости Весла этот самый веббалин? – уточнил оранжевый человечек.

– Надо полагать, она получила значительную дозу, – ответил Хавел. – Достаточную, чтобы даже спустя четыре года можно было обнаружить следы этого лекарства.

– Доктор, как скоро после смерти должен быть введен веббалин? – спросил Нимбус. – Я имею в виду – для максимально эффективного воздействия?

– Вообще-то его обычно вводят до смерти, – ответил Хавел. – Если пострадавшему грозит смерть, нужно как можно быстрее ввести ему веббалин – пока сердце еще работает, прогоняя по сосудам кровь и разнося, таким образом, лекарство по всему организму. Потом, когда сердце остановится, хи-хи, мозг будет в безопасности на протяжении десяти часов вместо десяти минут. Неплохой запас времени для того, чтобы подлатать беднягу.

– Но предположим, что пациент уже мертв. Выходит, остается всего десять минут, чтобы сделать инъекцию?

– Хуже того, – ответил Хавел. – За десять минут лекарство должно проникнуть в мозг, что чертовски трудно, если сердце не качает кровь. Можно вспрыснуть дозу непосредственно в мозг и надеяться, что она напитает клетки… однако, как правило, всасывание происходит лишь в поверхностные слои. Такой метод редко срабатывает вообще и никогда – полностью. Если повезет, удается спасти тридцать процентов мозга, но это самое большее. Достаточно редко пациент вообще выживает, не говоря уж о том, хе-хе, чтобы вспомнить пароль своего банковского счета… что часто является главной заботой родственников.

– Выходит, если мозг Весла уцелел… – задумчиво начал призрачный человек.

– Он уцелел, – перебила я его, – и находится в прекрасном состоянии. Я умнее, чем когда бы то ни было.

– Может, это потому, что ты не человек, детка, – сказал Уклод. – Клетки твоего мозга не разрушаются так быстро, как у homo sapiens. Может, поэтому ты и дотянула до того момента, когда Поллисанд занялся тобой.

– А может, – высказал предположение Ним-бус, – инъекция была сделана до того. Пока ты была еще жива. До падения.

– Никто не делал мне никаких инъекций! Я знала бы об этом!

Однако на самом деле я не была так уж уверена в этом. Какое-то время перед падением я пролежала в бессознательном состоянии, безо всякого присмотра. Дело в том, что в меня несколько раз выстрелили из жужжащего пистолета, причинив такие серьезные повреждения, что я отключилась. Придя в конце концов в себя, я нашла негодяя, который стрелял в меня, и сбросила его с башни… но нельзя с определенностью утверждать что-либо о том коротком периоде, пока я лежала без чувств.

– Кажется притянутым за уши, – сказал доктор Хавел, – что Поллисанд сделал мисс Веслу инъекцию веббалина авансом. Ему же ведь было неведомо, что ей вздумается совершить кувырок, хо-хо, на голый цемент. Он мог бы узнать об этом, лишь если бы…

– … умел предвидеть будущее? – договорил за него друг заретты. – А разве это не та способность, которая, по наблюдениям, присуща Поллисанду? Разве он не оказывается точно в нужное время в нужном месте, когда что-то идет не так?

Пару секунд все потрясенно молчали. Потом Уклод пробормотал:

– Черт меня побери!

МОИ АНОМАЛИИ

Некоторое время тишину нарушал лишь восторженный лепет доктора Хавела, на который никто не обращал внимания. Называя меня «экземпляром», он сказал, что это его первый «удивительный шанс» изучить «чужеземную форму жизни, с которой медицина до сих пор никогда не сталкивалась», и что он «потрясен, абсолютно потрясен» этой возможностью.

Какая глупость! Он изучал не меня, а мою картинку на столе, а я просто стояла рядом, умирая от скуки. И вместо того, чтобы восхищаться моей красотой и грацией, он бубнил что-то химическое: о субстанциях с длинными сложными названиями, содержащихся в моем теле, и о других, с еще более длинными и сложными названиями, которых там не было. Например, его поразило, что моя кровь не содержит гемоглобина (как я понимаю, это крошечные существа, живущие в человеческих сосудах); вместо них во мне обитают «прозрачные силикатные тромбоциты»[3] – то есть, судя по названию, миниатюрные тарелки, переносящие еду от клетки к клетке.

Более того, хотя внешне я похожа на homo sapiens, внутреннее строение совершенно иное. У меня множество желез, отсутствующих у людей; основные органы (сердце, легкие, желудок) устроены не так, как у них; даже сами кости уникальны, и мышцы прикрепляются к ним совсем иначе. По словам Хавела, я в значительной степени принадлежу к отличному от человека виду, как структурно, так и химически… и тем не менее нечеловеческие части смонтированы во мне таким образом, что «морфологически» я человек, по крайней мере на вид.

– Типа как если бы кошку, – разглагольствовал доктор, – переделали таким образом, чтобы внешне она походила на собаку. Отличие, правда, в том, что у кошек с собаками больше общего, чем у тебя с людьми, – химически твое тело совершенно другое по сравнению с человеческим.

В заключение выяснилось, что, похоже, у меня в мозгу не идет процесс, который доктор назвал «усечением». По его словам, это что-то происходящее с представителями всех известных разумных рас в середине возраста юности: в интересах «эффективности» ослабевает множество существующих между нейронами связей. Согласно известной и разделяемой многими теории, в детстве в мозгу возникают лишние связи между соседними нервными клетками, потому что организм еще не знает, какие из них понадобятся, а какие – нет. К юности на основе каждодневного опыта выясняется необходимость тех или иных связей. Мозг разрывает эти мало используемые связи для упрощения наиболее распространенных мыслительных процессов и тем самым обеспечивает возможность того, что никакой ненужный «мусор» не будет тормозить жизненно важную мозговую деятельность.

Доктор заявил что «усечение» – это хорошо: «усеченный» мозг быстрее принимает решения, меньше страдает от сомнений и неуверенности. Он знает совершенно точно, что предметы всегда падают вниз, а не вверх, что совать палец в огонь – плохая идея и что обычные животные не умеют разговаривать. Короче говоря, «взрослый» мозг закрывает двери перед невозможным, чтобы целиком сосредоточиться на реальности.

По крайней мере, так это выглядело в изложении Хавела.

Что касается меня, не думаю, что эта самая реальность заслуживает столь огромной жертвы. Если «усечение» – цена взросления, может, лучше оставаться ребенком? Конечно, любой знает, что животные разговаривают крайне редко (трудно поверить, будто такие безобразные животные, как, скажем, ящерицы, могут стать интересными собеседниками), но, по-моему, нет достаточных оснований полностью отвергать такую возможность. Я попыталась поспорить на эту тему с доктором, однако из-за своего «усеченного» мозга он не приводил никаких доказательств, кроме ссылки на мою «наивность». Я уже была близка к тому, чтобы врезать ему по носу… но тут в комнату вошла Фестина.

Я обрадовалась, что ее появление прервало наш спор.

– Привет, привет! – воскликнула я с энтузиазмом.

И подумала – может, она снова захочет обнять меня, и, может, мне стоит перебороть глупую робость и даже самой обнять ее, чтобы показать, что не такая уж я высокомерная… Однако ничего этого не произошло, потому что на лице моей подруги явственно читалось выражение печали.

– Уклод, – сказала она, – наша связь снова ожила: то ли шадиллы перестали глушить ее, то ли мы уже за пределами их досягаемости. Как бы то ни было, – она набрала в грудь побольше воздуха, – я получила от своих служащих на Новой Земле сообщение: твоя бабушка Юлай убита.

ВОТ ЧТО ЗНАЧИТ РАСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ

Уклод еле слышно спросил:

– Как это случилось?

– Электрический разряд. Повреждение стабилизатора работы мозга. Несколько тысяч вольт прямо в мозжечок. Якобы несчастный случай. – Фестина закатила глаза. – А все остальные члены вашей семьи исчезли. Надеюсь, это означает, что они попрятались; у моих людей пока нет сведений, так это или до них тоже успели добраться… Мне очень жаль.

Ладжоли подошла вплотную к мужу при первых же словах Фестины, обняла, крепко прижала к себе и замерла.

– Как это у вас, разведчиков, принято говорить? – спросил он. – Дядя ОТосподи рассказывал, что когда кто-то умирает во время исполнения своих обязанностей…

Фестина скривилась.

– Мы говорим: «Вот что значит расходный материал». Потому что остальные флотские всегда обращаются с нами, точно с туалетной бумагой.

Уклод посмотрел на нее – и покачал головой.

– Нет. У меня язык не повернется так сказать… о своей бабушке.

Он повернулся и уткнулся лицом в могучее тело Ладжоли.

Я ВПЕРВЫЕ ПО-НАСТОЯЩЕМУ ПОНИМАЮ, ЧТО ТАКОЕ СМЕРТЬ

Пока все это продолжалось, я не произнесла ни слова. Просто не могла.

Я не была знакома с Юлай, а то немногое, что слышала о ней, характеризовало ее… не слишком хорошо. Она была преступницей, возглавляющей семейство преступников.

И тем не менее…

Она мертва. Она умерла. Теперь эта женщина ничем не отличалась от трупов животных, которые можно найти в лесу: свежих трупов, облепленных мухами, и старых – высохших, сморщенных, словно корка хлеба.

Вот что я скажу вам по этому поводу: моя мать утверждала, что смерть – это благословение, дарованное лишь естественным созданиям. Кролики, белки, рыбы могут умереть, а мы, стеклянные люди, нет. Мы искусственные создания, и святые не пускают нас в загробную жизнь, потому что мы не достойны жизни после жизни. Наш народ проклят, его с презрением отвергает сама смерть… Так, по крайней мере, говорила мать.

Как выяснилось, она ошибалась. Моя сестра умерла, умерла навсегда. Может, на короткое время я умирала тоже… хотя это не считается, если кто-то вернет тебя к жизни.

Однако, впервые встретившись с Фестиной, я ужасно рассердилась, когда она заявила, что люди могут умирать. Я была уверена, что она просто важничает. Способность умирать казалась мне слишком удивительной, чтобы быть правдой, присущей лишь особенным людям.

Теперь, однако, я воспринимала все это иначе. «Звездная кусака» умерла. Бабушка Юлай умерла. Даже негодяи вроде адмирала Йорка и человека, который убил мою сестру, умерли. Только сейчас, здесь, в лазарете, глядя, как Уклод плачет, а Ладжоли утешает его, я впервые осознала, насколько в смерти нет ничего особенного и насколько она обычна. Смерть – не исключение, а правило: вездесущий яд, пропитывающий вселенную, и мы, на Мелаквине, были просто глупы, полагая, что смерть – благословенный дар, которого мы лишены.

На самом деле все очень просто. «Звездная кусака»: распотрошив себя, на огромной скорости врезалась в шадиллский корабль. Бабушка Юлай: с помощью какого-то непонятного устройства сожгли ее мозг. Моя сестра: в нее стреляли невидимым звуком, пока внутренности не развалились на части.

Что это сулит всем остальным?

Фестина способна умереть – в любой момент. Ее смерть может стать результатом как благородной жертвы, так и глупого невезенья. То же самое относится к Уклоду и Ладжоли. То же самое относится и ко мне – Поллисанд сказал, что я так же открыта для смерти, как и все остальные, и предостерег, что опасность приближается.

Я могу умереть. Любой может умереть. Доктор, призрачный человек, малышка «Звездная кусака» – они не долговечнее листьев на осеннем дереве; придет зима, и их втопчут в грязь.

Как люди могут выдерживать такое? Разве они не знают? Или просто не осознают? Почему они не кричат, понимая, что их жизни настанет конец?

Однако я тоже не закричала. У меня перехватило дыхание – когда я впервые по-настоящему поняла, что такое смерть.

НЕ УМИРАЙ ГЛУПО

– С тобой все в порядке?

Лицо стоявшей рядом Фестины было полно тревоги.

– Нет, со мной не все в порядке, – прошептала я. – Со мной совсем не все в порядке.

– Что случилось?

Я взяла себя в руки и сказала ей правду:

– Все умирают.

– Да.

– Люди умирают.

– Да.

– Ты и я, Фестина… мы можем умереть.

– Мы умрем, Весло. Раньше или позже. Может, в следующее мгновение, а может, спустя годы; но умрем.

Я в упор посмотрела на нее. Может, сейчас моя подруга сочтет, что настало время обнять меня, успокоить, подбодрить? Ладжоли, утешая Уклода, заключила его в объятия, но Фестина лишь смотрела на меня – словно хотела, чтобы этот момент затянулся подольше, чтобы мысль о смерти впечаталась в мое сознание как можно глубже.

Я с трудом сдерживала слезы.

– Как ты можешь выдерживать такое? Почему не кричишь от ужаса?

– Потому что от крика не будет никакого толку. По большому счету ни от чего не будет никакого толку. Смерть все равно придет. – Блестящие зеленые глаза подруги неотрывно смотрели на меня. – И все же у нас есть выбор, Весло. Бывает смерть, которую не следует принимать. Если тромб закупорит мне мозг прямо здесь, прямо сейчас, с этим ничего не поделаешь, можно только сожалеть. Но умирать от той причины, которую можно было предотвратить, если бы я просто лучше продумывала свои действия… – Фестина яростно тряхнула головой. – У нас, разведчиков, есть поговорка: «Не умирай глупо». Она имеет двойной смысл: не умирай из-за собственной глупости и не умирай в состоянии глупости. Учись, узнавай все, что сможешь. Держи глаза раскрытыми. Будь наготове. Да, ты умрешь, но в последнее мгновение сможешь сказать себе, что не отказалась от борьбы.

– И однако, все умирают, – прошептала я.

– Да. Все умирают. – Она взглянула на плачущего Уклода. – Похоже, Весло, ты только сейчас осознала, что смертна. Да, все умирают раньше или позже… поэтому большинство людей стараются просто не думать об этом. Смерть для них как бы не существует, пока не подступит так близко, что игнорировать ее и дальше станет невозможно. Не поступай так, Весло. Помни о смерти. Никогда не забывай о смерти. – Фестина еще секунду смотрела мне в глаза, а потом с огорченным видом опустила взгляд. – Конечно, некоторые люди говорят, что нужно также помнить о жизни. Я над этим работаю. С переменным успехом.

Подруга наконец протянула ко мне руки, и я с благодарностью упала в ее объятия.

НАСУЩНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

За моей спиной послышался звук, который люди называют «вежливым покашливанием»… но, по-моему, это было совсем невежливо, поскольку заставило Фестину отпустить меня.

– Да? – спросила она.

Я обернулась и увидела доктора Хавела и призрачного человека Нимбуса, который сейчас больше всего напоминал туманный шар с хрупкой серебристой «Звездной кусакой» в центре. И не спрашивайте меня, каким образом шар удерживал малышку, потому что ответа я не знаю. Некоторые тайны настолько очаровывают сами по себе, что не стоит разбираться в их механизме.

– Уф, – у доктора был такой вид, словно ему неловко, – простите, адмирал, что прерываю вас, но, ха-ха, у Нимбуса появились кое-какие соображения, и, по-моему, хи-хи, нам следует их обсудить.

Хавел кивнул Нимбусу, чтобы тот продолжил, и частички тумана внутри призрачного человека заколыхались:

– Мне кажется, Юлай не последняя. Она лишь первая жертва гораздо более обширной кампании, цель которой – не дать всплыть секретам Йорка. Если кто-то в Высшем совете решился на столь отчаянный шаг, как убийство старой женщины…

– Постой, – прервал его Хавел. – При чем тут Высший совет? – Он смотрел на Фестину с таким выражением, как будто надеялся услышать от нее доказательства того, что мир вовсе не жесток. – Может, это просто кто-то чего-то недопонял. Какой-нибудь жалкий лейтенант, решивший, что угодит адмиралам, убив эту женщину. Разве такое невозможно?

– Если это дело когда-нибудь выплывет наружу, Совет именно так все и попытается представить, – ответила Фестина. – Найдут какого-нибудь эмоционально неустойчивого юнца, который подтвердит, что все сделал по собственной инициативе, а сами адмиралы будут лить слезы: неужели можно поверить, что они способны одобрить такой ужас. Впрочем, нет ничего невероятного в том, что какой-то паршивый лейтенант действительно захотел произвести впечатление на Высший совет. Однако мы должны исходить из худшего: это грязное дело затеяно, по крайней мере, одним или несколькими адмиралами, и теперь они готовы убивать направо и налево всех, кто представляет собой хоть какую-то угрозу. – Она мрачно усмехнулась. – Подозреваю, что тоже отношусь к этой категории. И Весло. И вообще все на этом корабле.

– Но даже если адмиралы встали на тропу войны, разве они в состоянии нам что-нибудь сделать? – спросил Хавел. – Все они на Новой Земле и не могут послать своих людей, чтобы убить нас в космосе, – Лига не позволит убийцам покинуть систему.

– Адмиралам нет нужды посылать убийц. На каждой планете Технократии есть люди, готовые кому угодно перерезать горло, если им заплатят. И наши возлюбленные адмиралы знают их поименно. Где бы мы ни высадились, нас уже будут ждать.

– Значит, не нужно высаживаться. – Доктор пожал плечами. – Ради бога, у нас ведь космический корабль, хо-хо, мы три года можем продержаться в глубоком космосе в автономном режиме. Даже дольше, если время от времени будем проникать в какую-нибудь необитаемую звездную систему и перерабатывать несколько астероидов.

– А тем временем пусть убийцы разгуливают на свободе? – нахмурилась Фестина. – Я не единственный разведчик, кого высадили на Мелаквине, нас было несколько десятков, и сейчас им всем угрожает опасность. Большинство по-прежнему служит на флоте; и стоит их кораблям приземлиться в каком-нибудь порту, там уже будут ждать убийцы. Думаешь, я стану просто сидеть, сложив руки, и позволю перерезать их, как цыплят?

– Давайте выступим против Адмиралтейства, – предложила я. – Вынудим их прекратить убийства. Давайте заставим их понять, как ужасна смерть.

Фестина покачала головой:

– Все адмиралы на Новой Земле, и для нас слишком опасно оказаться даже где-то поблизости. Я уж не говорю о том, чтобы высадиться на самой Новой Земле. Проникнуть в любую систему Технократии и то довольно рискованно. Совет может распустить слух, будто «Королевский гемлок» захвачен изменниками: объявит нас неразумными существами, а всем кораблям флота отдаст приказ обстрелять нас ракетами и уничтожить.

– Ракетами? – спросил Нимбус. – То есть бомбами? А я думал, Лига Наций не позволяет иметь на борту космических кораблей смертоносное оружие.

Фестина устало улыбнулась.

– Лига Наций не позволяет перевозить смертоносное оружие от одной звездной системы к другой, однако против убийства неразумных особей внутри системы ничего не имеет. Иногда даже почти принуждает к этому. Как, по-твоему, мы управляемся с пиратами и террористами? А их сейчас развелось немало – вооружают свои корабли и нападают на мирных граждан. Если убийцы вроде них покидают свою звездную систему… ну, тогда ими занимается Лига; однако если скверные ребята разбойничают дома, прячутся, скажем, в ближайшем поясе астероидов, выскакивают оттуда, нападают на местные корабли и грабят их, наш флот вынужден объявить полицейскую операцию. Выходит эскадрилья, на секретной базе из стандартных корабельных запасов собирает боеголовки, цепляет их к ракетам обычных исследовательских зондов, и пожалуйста, можно обстреливать неразумных! Разносишь врагов в щепки, разбираешь оставшиеся боеголовки, возвращаешься домой и набиваешь карманы премиальными.

– Если Лига позволит вернуться, – пробормотал себе под нос доктор Хавел.

Фестина кивнула:

– Совершенно верно. Самая большая опасность не в том, чтобы сражаться с шайкой грязных преступников; все решается позднее, когда становится ясно, принимает Лига твои действия или нет. Плохие парни почти всегда держат на борту своих кораблей ни в чем не повинных заложников, поэтому флотские не могут просто начать палить без разбора. Сначала ведутся переговоры, что редко срабатывает, потом следуют попытки блокировки преступников. Надо проскользнуть незаметно, подобраться поближе к ним, захватить цепляющим лучом… и в девяти случаях из десяти в итоге все равно приходится нападать в открытую и расстреливать ублюдков. А затем начинаешь задавать себе вопросы – все ли было сделано, чтобы спасти жизнь разумных существ, или стоит нам выйти в открытый космос, как Лига приведет в исполнение смертный приговор? Мы на самом деле разорили гнездо одержимых манией убийства маньяков, или эти так называемые террористы – благородные диссиденты, выступающие против прогнившего местного режима, а толстозадые генералы просто скормили нам ложные сведения, чтобы расправиться с надоедливой оппозицией? – Фестина пожала плечами. – Никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Единственный способ узнать правду – лететь домой; если Лига не убьет тебя, значит, ты поступил bona fide. [4]

– Но даже если Лига не убьет тебя лично, – сказал доктор Хавел, – она может убить того, кто рядом с тобой. Адмирал Рамос не упомянула еще кое о чем, нередко происходящем после того, как наши навигаторы взрывают какой-нибудь разбойничий корабль. Даже если ты сделал все в точности, как сказано в учебниках, Лига все равно казнит некоторых членов твоего экипажа, чтобы держать всех остальных в нервном напряжении. Истину ты никогда не узнаешь: боже упаси, чтобы Лига стала объяснять свои действия. Наверняка тебе известно лишь, что симпатичная молодая женщина, с которой ты всегда вместе завтракал, и смешной парень, каждый день сыпавший новыми шутками… оба они казнены Лигой, а ты все еще жив.

В его голосе звучала такая горечь, что мы все молча уставились на него. Больше доктор не произнес ни слова. Мне вдруг пришло в голову, что человек, без конца смеющийся по поводу и без повода, на самом деле не был и наполовину таким жизнерадостным, каким казался.

КАК НАМ ИЗБЕЖАТЬ НЕМИНУЕМОЙ ГИБЕЛИ

– Ну, мы не позволим никому расстрелять нас, – заговорила наконец Фестина. – «Королевский гем-лок» будет держаться вдали от звездных систем Технократии; даже если Совет приказал всем остальным кораблям при виде нас сразу же открывать стрельбу, мы ни к кому не подойдем настолько близко, чтобы оказаться в пределах досягаемости.

– Как же мы тогда расстроим планы негодяев? – спросила я.

– Гласность, – ответила Фестина. – Нужно рассказать обо всем общественности – громко, смело и как можно быстрее. До прихода сюда я попросила капитана Капур связаться с агентствами новостей на ближайшей к нам планете: это мир кашлингов под названием Джалмут. Мы запишем свои показания здесь, на «Гемлоке», перешлем кашлингам и дадим им право раструбить новости по всей галактике. – Она мрачно улыбнулась. – Мне нравится идея обнародовать информацию не через людей; меньше вероятность того, что флот доберется до них.

– Доберется до них? – удивился Хавел. – Что вы имеете в виду?

– Подкупит их, запугает, свяжет с помощью всяких бюрократических уловок. В каждом человеческом агентстве новостей есть несколько журналистов, тайно работающих на флот. – Она бросила взгляд на Уклода, все еще покоящегося в объятиях Ладжоли. – Вот откуда, скорее всего, стало известно, что задумала ваша Юлай: она встретилась с кем-то из репортеров, и доносчики тут же сообщили об этом кому следует. Местные средства массовой информации гораздо меньше подвержены флотскому влиянию; а как только наше заявление выйдет в широкий эфир, Высший совет не сможет его замолчать. Не осмелятся они и устранить остальных разведчиков, которые могут свидетельствовать о происшедшем на Мелаквине… связь между тем и другим слишком бросилась бы в глаза.

– Однако важнее всего, – продолжала она, – что после нашего заявления Высший совет с большой степенью вероятности окажется в тюрьме. Правительство Новой Земли будет рвать и метать по поводу того, что творится за их спинами… и в особенности по поводу убийства бабушки Уклода. Верхние эшелоны власти в Технократии никогда не волновало, как флот обходится со своими собственными работниками, но уж если адмиралы начали убивать гражданских… Пусть даже речь идет о человеке со столь сомнительной репутацией, как Юлай Уннор, все наши политики тут же возжаждут крови.

– И они могут получить ее, – вставил Нимбус. – Не исключено, что кровь ручьями потечет по улицам. Если гражданское правительство попытается сломить Адмиралтейство, адмиралы могут дать отпор. Это кончится гражданской войной.

Фестина покачала головой:

– Если наше заявление выйдет в свободный эфир, те, кто служит адмиралам, тут же отвернутся от них. Это обычная проблема, возникающая с отбросами общества, которых нанимают, чтобы они выполняли всю грязную работу; они не сохраняют верность своим прежним хозяевам, едва ветер подует в другую сторону. Некоторые адмиралы попытаются отсидеться в своих поместьях с шайками наемных бандитов, но полиция с этим справится. Даже сам флот, скорее всего, отступится от адмиралов, как только истина выплывет наружу – порядочные люди на флоте придут в ярость, а непорядочные ухватятся за возможность устранить соперников.

– Тогда нужно, чтобы истина выплыла наружу как можно быстрее, – сказала я.

Фестина снова взглянула на Уклода. Ладжоли стояла на коленях; так ей ловчее было обнимать своего маленького оранжевого мужа. Вид у них был донельзя нелепый, тем не менее, как, должно быть, здорово иметь кого-то, кто не побоится даже выглядеть нелепо, если тебе нужна поддержка.

– Уклод – ключевой свидетель, – сказала Фе-стина. – Дадим ему еще несколько минут. Все равно толку от нас будет немного, пока капитан не договорится с каким-нибудь агентством новостей. Вот тогда мы вобьем гвозди в гроб Адмиралтейства.

– Мне нет равных, если речь заходит о работе молотком, – заявила я.