Пламя пяти сердец

ГЛАВА 11

Шербера не плакала.

Она не могла плакать: внутри все словно высохло, словно часть ее тоже оказалась выжжена ядом, отравившим огромную ящерицу — крокодила, сказал Тэррик, Шмису Амаш, говорили змеелюди — и тоже умерла.

Она сидела в палатке целителей и оттирала со щеки Номариама вытекающую из уголка его рта кровь. Как будто это могло помочь. Как будто что-то могло ему помочь.

Прэйир занес в палатку завернутый в походный плащ предмет уже в самом конце битвы. Шербера не слышала торжествующего рева воинов, не слышала визга Шмису Амаш — вокруг кричали раненые, всем была нужна ее помощь, и смерти вокруг было столько, что еще одну она восприняла почти мимоходом.

Но рука Фира, вошедшего в палатку следом, легла на ее плечо, и Тэррик — она не поверила своим глазам, Тэррик, фрейле, господин господ оставил поле боя, чтобы принести ей еще одного раненого? — протянул ей руку и голосом, в котором звучал звон афатра, приказал ей оставить все и идти за ними.

И она пошла.

Увидела окровавленное золото волос и затуманенное близкой смертью серебро глаз, услышала тонкий вскрик, сорвавшийся с губ Номариама, когда Прэйир уложил его на тут же принесенную лекарками лежанку, на ткань, которая тут же пропиталась кровью из множества ужасных ран.

Это изломанное тело не могло быть телом ее господина, говорило Шербере ее сердце. Ей все это чудится. Ей все это только кажется и сейчас это наваждение пройдет, и она поймет, что это другой воин или другой маг, а вовсе не Номариам, еще днем легко и ловко разбрасывавший вокруг лагеря осушающие чары...

— Мы можем позвать другую акрай, фрейле, господин. Она может забрать магию господина Номариама, — начала приблизившаяся к ним с тазом, полным теплой и чистой воды, лекарка, но рычание Фира и Прэйира и тихие, но ясные слова Тэррика заставили ее отступить прочь:

— Это сделает его акрай!

— Это сделает Чербер.

И Шербера, дрожа, послушалась и подошла ближе.

Олдин закрыл их полотняным занавесом, отгородил от глаз, хоть не мог отгородить от криков и запаха раскаленного камня, которым лекарки прижигали раны воинов. Змеелюди предупредили, что раны, нанесенные Шмису Амаш, всегда гниют. Эту заразу надлежало выжечь, пока она не пробралась в кровь и кости. Олдин и остальные лекарки и акраяр будут работать огнем до утра. Раненых было много. Та самая корпия, которую они так дружно щипали, уже пригодилась.

Шербере тоже надлежало к ним присоединиться.

Но только после того, как...

Она омыла руки в тазу и вознесла молитву Инифри, прося сделать ее сильной и помочь ей исполнить свой долг. А потом каждый из ее господ — и даже Олдин, пусть поцелуй его и был торопливым — коснулся губами ее губ, и Шербера осталась наедине с мужчиной, которому она дала клятву верности до конца.

— Минна, — выговорил Номариам еле слышно.

— Ты уже скоро встретишься с ней, мой господин, — сказала она, чувствуя, как жгут глаза непролитые слезы. — Уже скоро.

Она знала это имя. Давным-давно, еще в песках пустыни на пути к Побережью она проснулась однажды, крича от страха во сне, где были

тьма

боль

чужие грубые пальцы, забирающиеся в каждое отверстие ее тела, зубы, прикусывающие ее грудь и плечи до крови, чтобы заставить ее кричать

не смей вытирать лицо до утра пустынная шлюха иначе назавтра ты пожалеешь

Она не сразу поняла, где находится и кто это рядом с ней, и отпрянула от прижимающегося к ней мужского тела с испуганным всхлипом, который тут же заглушила, прикрыв рукой рот

— Прости меня, господин, прости, прости, прости...

— Шербера, — раздался в темноте голос Номариама, и едва заметное зелено-золотое свечение осветило палатку, когда его магия пробудилась вместе с ним. — Шербера, это я, Номариам. Все хорошо. Я не причиню тебе вреда.

Она улеглась обратно, свернувшись в клубок и заставляя себя дышать глубоко и медленно в попытке прогнать образы, пришедшие из темноты.

Ее била дрожь. Окружали тени. Душили слезы.

— Шербера, дитя, — его рука успокаивающе погладила ее плечо, — это всего лишь сон. Они умерли. Их кости уже сгнили.

Шербера развернулась к Номариаму лицом и уткнулась лбом в его плечо, обнимая за шею, и когда он обнял ее в ответ, говоря что-то ласково и тихо на своем языке, расплакалась, дрожа и всхлипывая, как дитя, которым он ее называл.

— Почему так случается? — В ее шепоте были и боль, и страх. — Почему мертвые не отпускают нас, Номариам, почему они остаются с нами? Почему я все еще слышу их голоса и чувствую прикосновения? Ведь Инифри стерла их следы с лица Побережья. Но в моем сердце эти следы еще такие четкие...

В тишине палатки она услышала тихий вздох, и ладонь, поглаживающая ее голову, стала как будто чуть тяжелее.

— Мы созданы такими, — сказал Номариам наконец, и в голосе его была так хорошо различимая в темноте тоска. — Мы, люди, помним тех, кто сделал нам больно, и тех, кто подарил нам любовь. Мы ненавидим и любим даже тех, кого Инифри уже забрала в свою колесницу.

Шербера подняла залитое слезами лицо и посмотрела на него, в глаза, что чуть заметно мерцали серебром.

— Ты говоришь сейчас о той, которую любил и потерял, господин мой? Миннаиль. — Серебристое мерцание исчезло, когда Номариам на мгновение прикрыл глаза. — Ее имя ты иногда произносишь во сне.

— Да, — сказал он после долгого молчания, которое она не рискнула нарушать. — Я говорю о Минне.

Он рассказал ей о той, которую любил, о той, которая умерла так жестоко и рано от рук темволд, о той, что забрала его сердце с собой, когда шагнула с этой земли в колесницу богини смерти. Шербера плакала. Змея-магия, положив голову ей на плечо, тоже плакала серебристыми слезами и тяжело вздыхала и шептала что-то на змеином языке.

Она запомнила имя женщины, что владела сердцем ее самого мудрого господина. Оно останется с ней, даже когда ее самый мудрый господин умрет.

— Шербера...

Лицо Номариама было землисто-белым, и серебристые глаза на нем казались лунами. Шербера взяла его руку и прижалась к ней губами, и его пальцы слабо пошевелились, когда он почувствовал влагу на ее лице.

— Дитя. — Она не смогла ответить: перехватило горло. — Шербера-трава, скажи мне...

— Да, господин мой, — прошептала она еле слышно.

— Шмису Амаш... она умерла?

— Да, господин мой, — сказала Шербера. — Ты убил ее. Ты спас Тэррика, ты отвел от него смерть.

Драконы унесли тело Шмису Амаш прочь от воды. Ее мясо было отравлено, но даже если бы и не было так, змеелюди не стали бы ее есть. Это была не добыча, но враг. Это была дочь Инифри, и даже в смерти она все еще оставалась ею, и есть мясо богини было кощунством.

И они считали, что и Номариам — дитя Хвостатой матери, ее сын, вышедший на их защиту и победивший свою сестру так, как гласят давние легенды. Сам желтоглазый Харзас, старший маг, сказал им об этом, и драконы согласно закричали, когда услышали эту весть.

Номариам уйдет, но имя его будут помнить.

А Шербера будет помнить имя его Миннаиль.

— Я не знала, что ты умеешь... — сказала она, и к ее ужасу и удивлению, и восхищению ее умирающий господин тихо рассмеялся.

Шербера поспешила взять чистое полотно и оттереть струйку крови, сбежавшую из угла рта Номариама при этом смехе. Его глаза следили за ней, так, словно она делала что-то очень важное.

Так, словно хотели запомнить образ навсегда.

— Один раз в жизни каждый из моего народа может принять свою магическую сущность и стать ею, — сказал Номариам. — Это требует от мага много сил. Не каждому удается потом снова стать человеком... Инифри дала мне силы сделать это, чтобы я мог попрощаться с тобой. — По его лицу пробежала судорога боли. — Шербера...

— Лучше бы погибла я! — горячо прошептала она, заливаясь слезами.

— Твое время еще не пришло. Время фрейле еще не пришло, а оно теперь так крепко связано с твоим, — проговорил он медленно и с все большим трудом. — И у тебя впереди еще целая битва. Великая битва. Ты еще не прошла... свой путь.

— Я пройду его с честью, — сказала она твердо, хоть голос и был глухим от слез.

Легкая улыбка тронула его губы.

— Ты так похожа на Миннаиль... Храбрая, упрямая, безрассудная... — Шербера сжала его руку своими, когда его глаза затуманились. — Шербера-трава, моя метка... останется на тебе. Если ты однажды окажешься в наших краях, если... — Номариам вдруг как-то странно быстро сглотнул и в груди его что-то заклокотало. — Если... магия моего народа почувствует в тебе родство. Если они спросят обо мне однажды...

— Я скажу им, — сказала она твердо. — Я скажу им о тебе, Номариам, господин мой.

Она погладила его по лицу и наклонилась, чтобы в последний раз прикоснуться губами к губам в поцелуе, который и сам был как последнее дыхание.

— Мне больно, Шербера, — прошептал он, когда она отстранилась, и слова уже были еле слышны. — Освободи меня. Я готов отдать тебе свою магию.

Ее руки дрожали, обхватывая рукоять, но стали тверды, когда Шербера выпрямилась и занесла кинжал для удара.

— Номариам, господин мой, — сказала она звонко, и за перегородкой как будто стало тише, словно сам мир затих на мгновение, чтобы отдать дань уважения тому, кто покидал его сейчас, — Ты прошел свой путь и Инифри уже ждет тебя в своей колеснице, чтобы забрать с собой. Твое тело умрет. Но твоя магия будет жить.

И Шербера пронзила сердце Номариама острым клинком, и вобрала в себя его серебристо-зеленую магию, и упала, сотрясаясь от неудержимых рыданий, рядом с тем, кого подарила и так скоро забрала у нее Инифри.