Плачущий колодец

На восточном побережье есть небольшой городок, который носит имя Сибург. Он не слишком изменился со времен моего детства. Загаченные болота на юге, вызывающие в памяти первые главы «Больших надежд»,[87] сплошные луга на севере, плавно переходящие в вересковую пустошь. Вереск, затем хвойные леса и, наконец, совсем далеко от морского берега, заросли можжевельника. Длинная морская набережная и улица, которая начинается сразу за большой каменной церковью с мощной широкой колокольней, смотрящей на запад и завершающейся звонницей о шести колоколах. Мне никогда не забыть, как они звучали в знойном августовском воздухе, когда наша компания неторопливо перемещалась по белой от пыли дороге в сторону церкви. С каждым шагом мы оказывались все выше: церковь стояла на вершине не слишком высокого, но крутого холма. В жару колокола звонили сухо и резко, но как только зной спадал, а воздух становился мягче, их звук приобретал плавность и становился намного сочнее. Рядом с дорогой пролегали железнодорожные рельсы, которые немного дальше упирались в небольшой вокзальчик. У входа в вокзал нас встречала нарядная белая ветряная мельница. Такая же мельница стояла почти на самом берегу в южном конце городка. Были еще мельницы на возвышенности, расположенной к северу от Сибурга. Были симпатичные домики из ярко-красного кирпича, крытые шифером… Но к чему я перегружаю свой рассказ всеми этими малоинтересными подробностями? Ничего не могу с собой поделать: стоило слову «Сибург» оказаться на бумаге, как они толпой устремились к кончику пера. Хочется верить, что в этой давке я сумел правильно выделить те детали, которые действительно имеют право выйти на бумажные просторы… Но не будем отвлекаться, картина еще не закончена.

Пойдем прочь от моря и городка, мимо станции и свернем вправо. Здесь параллельно железнодорожному полотну проходит песчаный проселок. Он плавно поднимается на небольшую возвышенность. По левую руку — мы сейчас движемся на север — оказывается вересковая пустошь, которую мы уже видели; справа, со стороны моря, — полоса старых елей, изрядно потрепанных ветром, но сохранивших пышность ветвей. Они стоят наклонно — такова участь всех деревьев, рискнувших вырасти вблизи морского берега. Достаточно мельком увидеть их из окна проходящего поезда, чтобы понять, что морские ветра имеют привычку бушевать где-то рядом. На вершине невысокого холма мы расстаемся с елями: их шеренга разворачивается и поспешно удаляется по горному кряжу в сторону моря. Кряж завершается увенчанным короной из елей четко очерченным курганом, царственно возвышающимся над лугами, поросшими сорной травой. В жаркий летний день здесь можно замечательно отдохнуть, умиротворенно поглядывая на синюю гладь моря, белые мельницы, красные домики, ярко-зеленую траву, неопределенного цвета колокольню. Отсюда видно даже расположенный на юге маяк.

Я уже говорил, что знаю Сибург с детства. Но между детскими впечатлениями и тем, что случилось недавно, пролегла целая пропасть лет. Я по-прежнему неравнодушен к этому городку, и меня интересует все, что с ним связано. Историю, которую я хочу вам рассказать, поведал мне человек, которому незадолго перед тем я смог оказать одну услугу — достаточно важную для того, чтобы он мне доверился.

— Я неплохо знаю эти места, — сказал он. — Весной я много раз бывал в Сибурге — играл в гольф. Обычно мы останавливались в «Медведе». Мы это я и мой друг Генри Лонг, вы его, наверное, знаете. (Шапочно, сказал я.) Мы предпочитали брать номер с общей гостиной, где и проводили большую часть времени. После его смерти меня совершенно не тянет в Сибург. Да и неудивительно, пожалуй, после того, что случилось в последний раз.

Это было в апреле 19** года, и так получилось, что кроме нас двоих в гостинице практически никого не было. Все коридоры и холлы пустовали. Тем большим было наше удивление, когда после ужина дверь нашей гостиной открылась и в проеме возникла голова молодого человека. Мы видели его не в первый раз. Это был бледный, как кролик, субъект, со светлыми волосами и почти такими же светлыми глазами, но не такой противный, как можно подумать. Поэтому в ответ на его «Прошу прощения, я не знал, что эта гостиная занята» мы не стали рычать «Как видите». Напротив, Лонг (а может, это был я, не важно, в общем, кто-то из нас) сказал: «Входите, пожалуйста». — «Спасибо», — сказал он с видимым облегчением. Было совершенно очевидно, что ему нужна компания, а поскольку это был очень здравомыслящий молодой человек — не из тех, кто только и ждет случая, чтобы поведать вам во всех подробностях историю своего рода до тринадцатого колена, мы предложили ему располагаться и чувствовать себя как дома. «Похоже, вы считаете, что в других местах здесь немного скучновато», — сказал я. Да, он так считал. И был в высшей степени благодарен нам за проявленное радушие.

И так далее. Покончив с изъявлениями охвативших его добрых чувств, он сделал вид, что погрузился в книгу. Лонг раскладывал пасьянс, я писал. Через несколько минут стало очевидно, что наш гость пребывает в состоянии крайнего душевного волнения, во всяком случае, изрядно нервничает. Его нервозность передалась и мне. Я отложил бумаги и решил поговорить с ним.

После обмена несколькими репликами, которых сейчас уже не вспомнить, в его речи появились доверительные интонации. Он начал примерно так: «Не знаю, что вы обо мне подумаете, но со мной действительно приключилось нечто из ряда вон выходящее». — Я посоветовал ему что-нибудь выпить для поддержания духа и выпил вместе с ним. Приход официанта заставил нас временно прервать разговор (причем мне показалось, что мой собеседник чуть ли не подпрыгнул от испуга, когда открылась дверь), но вскоре молодой человек продолжил рассказ о своих проблемах. Он никого не знает в этом городке кроме нас, — во всяком случае, ему известны наши имена и род занятий (правда, в дальнейшем выяснилось, что в Сибурге у нас есть один общий знакомый), а ему крайне необходимое кем-нибудь посоветоваться. Если мы не против, конечно. Разумеется, мы оба сказали: «Ничуть не против», — а Лонг наконец оторвался от карт. Мы приготовились внимательно выслушать, в чем со-, стоят его затруднения.

— Это началось, сказал он, — уже больше недели назад. Я решил съездить на велосипеде во Фростон — это всего в пяти-шести милях отсюда, — чтобы осмотреть тамошнюю церковь. Меня очень интересует архитектура, а там есть один очень симпатичный портик с нишами и щитами. Я достал фотоаппарат и начал снимать, когда ко мне подошел сторож, который как раз закончил прибираться в церковном дворе. Он спросил, не хочу ли я заглянуть внутрь здания. Я сказал «да», он вынул ключ и впустил меня. Внутри почти ничего не было, но я сказал старику, что церковь просто прелестна и что он хорошо следит за ней. «Но, — сказал я, — портик у входа, пожалуй, самая интересная часть здания». Мы как раз вышли на улицу, и старик сказал: «О, да, сэр, портик прекрасен. А знаете ли вы, сэр, что символизируют вот эти латы?»

На латах были изображены три короны, и, хотя я не знаток геральдики, я ответил утвердительно. Я решил, что это старинные латы, принадлежавшие королевскому дому Восточной Англии.

— Верно, сэр, а знаете ли вы, — спросил он, — что означают эти три короны?

Я не сомневался в том, что смысл этого символа наверняка не составляет загадки для специалистов, хотя лично мне ничего не доводилось слышать о трех коронах применительно к Восточной Англии.

— Ага, — сказал он, — хоть вы и ученый, но оказывается, и я могу сообщить вам кое-что такое, чего вы не знаете. Это три священные короны, что были закопаны на побережье. Они не раз спасали нас от германцев, не давали им высадиться на острове. Я вижу, вы не верите. По я вас уверяю, что не будь этих корон, которые до сих пор охраняют наш остров, германцы вновь и вновь высаживались бы на нашу землю. Вновь и вновь они приводили бы свои корабли, убивали бы наших мужчин, женщин и спящих в своих кроватках детей. И вот что я вам скажу. Все это чистая правда, до единого слова. А коль вы мне не верите, так спросите у пастора. Вон он, как раз идет сюда. Спросите у него, спросите.

Я обернулся и действительно увидел пастора, благообразного пожилого человека, который неторопливо шел по дорожке. И прежде чем я успел сказать моему взволнованному собеседнику, что у меня нет никаких причин не верить ему, пастор вмешался в нашу беседу: «О чем спросить, Джон? Добрый день, сэр. Любуетесь нашей церковью?»

Мы обменялись с пастором парой реплик; сторож тем временем немного успокоился, и тогда пастор вновь спросил у него, в чем дело.

— А, — сказал сторож, — ничего особенного, я просто говорил, что этот джентльмен обязательно должен расспросить вас о тех священных коронах.

— Да, конечно, как я сразу не догадался, — ответил пастор. — Это очень любопытная история, не так ли, Джон? Но я, право, не знаю, действительно ли вас могут заинтересовать местные предания, сэр.

— Эта история заинтересует кого угодно, — сказал старик. — Джентльмен будет вынужден поверить вам; в конце концов, вы лично знавали и старого Уильяма Эйджера, и его сына.

Тут я вмешался в их спор и сказал, что мне очень хочется узнать эту легенду. В итоге я составил компанию пастору, который направлялся к одному из своих прихожан, чтобы сказать тому пару слов, а исполнив свой пасторский долг, привел меня к себе домой и пригласил пройти в рабочий кабинет. По дороге мы немного побеседовали, и, по всей вероятности, он составил обо мне мнение как о человеке, интерес которого к фольклору носит отнюдь не праздный характер. Поэтому он с удовольствием поведал мне легенду, о которой шла речь. К моему удивлению, она еще нигде не публиковалась. В кратком изложении пастора эта история выглядела так: «В наших краях существует легенда о трех священных коронах. Старики говорят, что эти три короны были закопаны в землю в трех разных местах недалеко от морского берега. Короны были призваны оберегать нас от нападения датчан, французов и немцев. Еще говорят, что одну из корон давно нашли и выкопали, другая была смыта морскими волнами, и лишь одна корона сейчас продолжает делать свое дело, охраняя нас от захватчиков. И что интересно, если вам доводилось листать хоть, один туристический путеводитель по нашим краям или читать какой-либо исторический обзор, то вы не можете не знать о том, что в 1687 году близ Рендлсхэма была найдена корона, которая предположительно принадлежала Редвальду, королю Восточной Англии. Увы! Ее сразу отправили на переплавку, не сделав ни точного словесного описания, ни зарисовки. Рендлсхэм, конечно, расположен не на самом берегу моря, но достаточно близко к нему. С другой стороны, с военной точки зрения этот город представляет собой очень важный стратегический пункт. Я уверен, что это та самая корона, которую нашли и выкопали, согласно легенде. Пойдем дальше. Надеюсь, вам не нужно рассказывать, где стоял дворец короля саксов, который поглотило море? Именно там была зарыта вторая корона, я в этом не сомневаюсь. И неподалеку должна быть еще одна корона. Так говорят старики».

— А кто-нибудь знает, где именно? — не мог не спросить ваш покорный слуга.

Он сказал: «Да, конечно, кое-кто знает. Но ничего не может рассказать». — Интонация, с которой он произнес эти слова, не дала мне возможности задать следующий вопрос, который так и просился на язык. Я сделал паузу и поинтересовался: «А что имел в виду сторож, когда сказал, что вы были знакомы с Уильямом Эйджером, как будто это имеет отношение к легенде?»

— Конечно, имеет, ответил пастор. — «Это тоже любопытная история. Эти самые Эйджеры довольно древний род, давно обитающий в наших краях. Но я не могу сказать, что их род знатен или богат. Однако сами Эйджеры утверждают, вернее, утверждали, что именно они являются хранителями последней короны. Я знавал еще Натаниэля Эйджера — я ведь родился и вырос в этих краях. Так вот, я совершенно определенно могу сказать, что на протяжении всей войны 1870 года он ни разу не ночевал дома. То же самое можно сказать и о его сыне Уильяме, но он проводил ночи под открытым небом во время южноафриканской кампании. А молодой Уильям, его сын, который умер совсем недавно, квартировал в доме, ближе всего расположенном к заветному месту. Он сам ускорил свой конец. Постоянное пребывание на улице, под дождем, и ночные бдения, притом что он никогда не отличался крепким здоровьем, закончились чахоткой. Он был последним в нашей ветви рода Эйджеров. Его это ужасно расстраивало, но он ничего не мог поделать. Все его более или менее близкие родственники, как оказалось, живут в колониях. Под его диктовку я писал им письма, в которых Уильям призывал их срочно приехать по делу, имеющему исключительную важность для семьи, но они не отвечали. Так что последняя из трех корон находится где-то здесь, и у нее больше нет хранителя».

Таков был рассказ пастора, и вы можете себе представить, как сильно он меня заинтересовал. Выйдя из дома священника, я думал только о том, как найти место, где зарыта корона. Сейчас-то я понимаю, что лучше было оставить эту мысль.

Но от судьбы не уйдешь. На обратном пути я проезжал мимо церкви, и внезапно рядом с кладбищенской оградой мне в глаза бросилось свежее надгробие с выбитым на нем именем Уильяма Эйджера. Само собой, я слез с велосипеда и подошел взглянуть. Там было написано «Наш прихожанин. Умер в 19** году, в возрасте 28 лет». Вот и все. Задать пару четких вопросов кому надо, и я легко сумею найти по меньшей мере ближайший к тайнику дом. Правда, я понятия не имел, кому следует задавать эти вопросы. Но всеми моими поступками в тот день, видимо, руководил рок. Представьте себе, я зашел в расположенную; на той же улице антикварную лавку, полистал несколько старинных книг, и подумать только, среди них оказался потрепанный молитвенник 1740 года издания в довольно изящном переплете — я его сейчас принесу, он у меня в комнате.

Он вышел, оставив нас в легком недоумении, но мы даже не успели обменяться парой фраз, как он вернулся, запыхавшись, и протянул нам книгу, раскрытую на форзаце. Там оказалось четверостишие, написанное от руки, неровным почерком.

Стихотворение было датировано 1754 годом. Но это была не единственная запись, сделанная Эйджерами. Здесь приложили руку все Эйджеры: Натаниэль, Фредерик, Уильям… Последними шли строки, вписанные Уильямом Эйджером в 19** году.

— Вот видите, — продолжил он. — Спросите у любого, и он ответит вам, что это редкостное везение. Сначала я и сам так думал, но теперь сомневаюсь. Разумеется, я спросил у хозяина лавки об Уильяме Эйджере, и, конечно, он вспомнил, что этот молодой человек снимал домик в районе Норсфилд; более того, именно в этом домике Уильям умер. В этот момент я почувствовал, что держу в руках прочную путеводную нить. Я сразу понял, где этот дом: все прочие дома в Норсфилде просто не подходят по размеру. Теперь мне следовало свести знакомство с соседями, и я немедленно отправился в Норсфилд. Мне не пришлось ничего выдумывать, за меня все сделала собака. Пес так неистово бросался на меня, что хозяевам пришлось выйти во двор и отшлепать его; засим они принесли мне свои извинения, что и послужило поводом к началу беседы. Как только я вскользь упомянул имя Эйджера и намекнул, что я его немного знал, женщина сказала, что ей его очень жаль — грустно, когда люди умирают в таком молодом возрасте. Она убеждена, что всему виной его привычка бродить по ночам в любую погоду. Мне пришлось задать наводящий вопрос: «Он что, по ночам бродил по берегу моря?» — «Вовсе нет, он ходил вон на тот бугор, видите? Тот, где растут деревья». Вот и все.

Я кое-что смыслю в раскапывании курганов: мне довелось вскрыть немало могильников в равнинной части Англии. Но я это делал с разрешения хозяев и при свете дня; к тому же у меня были помощники. Здесь же пришлось самым тщательным образом осмотреть весь холм, прежде чем я взялся за лопату: невозможно было сделать правильный раскоп. Мешали старые могучие ели, растущие на вершине холма. Я хорошо представлял себе толщину корней, с которыми столкнусь. Однако грунт был очень светлым — песчаным и легким, а в основании холма обнаружилась кроличья нора — лаз, который вполне можно было расширить и превратить в штольню. Совсем не просто оказалось выйти из гостиницы на ночь глядя и вернуться под утро. Приняв, наконец, окончательное решение о том, где и как следует копать, я сказал служащим гостиницы, что меня пригласили в гости на всю ночь. Эту ночь я провел на кургане. Я пробил свою штольню. Не стану утомлять вас скучными подробностями: как я махал лопатой, как полз по образовавшемуся коридору… Главное, я заполучил корону.

Естественно, в этом месте рассказчика прервали громкие возгласы, выражавшие удивление и интерес. Лично мне давно было известно о короне, найденной в Рендлсхэме, и я горько оплакивал ее судьбу. Никто никогда не видел англосаксонской короны о присутствующих мы не говорим. Но взгляд нашего собеседника был исполнен горечи. — «Вы правы, сказал он, — и хуже всего то, что я не знаю, как вернуть ее на место».

— Вернуть на место? — вскричали мы. — Зачем, сэр? Это же одна из лучших находок за всю историю английской археологии. Этой короне прямая дорога в Ювелирную палату Тауэра. В чем вы видите препятствие? Если дело в том, что этот участок земли находится в чьей-то собственности, и в существующем законодательстве о кладах, выбросите это из головы. В таком деле никто не станет цепляться за формальности.

Мы долго убеждали его, но он закрыл лицо руками и все время повторял одно и то же: «Я не знаю, как вернуть ее на место».

Наконец, Лонг сказал: «Я надеюсь, вы простите мне мою бестактность, но вы совершенно уверены, что нашли ее?» Честно говоря, мне и самому хотелось задать этот вопрос, потому что с точки зрения здравого смысла вся история выглядела бредом. Но я не решался произнести эти слова, боясь обидеть беднягу. Однако он воспринял вопрос Лонга абсолютно спокойно, я бы сказал, со спокойствием отчаяния. Он выпрямился и сказал: «Да, ни малейших сомнений. Она здесь, в моем номере, лежит в запертом чемодане. Вы можете пойти и взглянуть, если хотите: я не стану приносить ее сюда».

Конечно же, мы не собирались упускать такой шанс. Мы последовали за ним. Его номер был совсем рядом с нашим. Коридорный как раз в это время собирал обувь, выставленную для чистки. Во всяком случае, так мы подумали в ту минуту — впоследствии мы в этом усомнились. Пэкстон — так звали нашего гостя — дрожал еще сильнее. Он поспешно прошел в свой номер и кивком головы пригласил нас следовать за ним, включил свет и тщательно прикрыл дверь. Затем он отпер чемодан и извлек нечто замотанное в несколько носовых платков, положил этот узелок на кровать и развернул. Теперь я могу утверждать, что действительно видел подлинную англосаксонскую корону. Она была серебряной (как и та, что нашли близ Рендлсхэма). Ее украшало несколько драгоценных камней, преимущественно инталий и камей. Корона была не слишком тонкой, если не сказать грубой работы. Она действительно была похожа на свое собственное изображение на монетах и в древних рукописях. Корона датировалась явно не позже чем девятым веком. Разумеется, я страшно заинтересовался короной и хотел взять в руки, чтобы рассмотреть со всех сторон, но Пэкстон остановил меня: «Не трогайте. Я сам». — И со вздохом, который, поверьте мне, было больно слышать, он поднял корону и стал медленно поворачивать ее, чтобы мы смогли рассмотреть каждую деталь. «Налюбовались?» — сказал он, наконец, и мы кивнули. Он вновь обернул корону платками, положил в чемодан и выпрямился, безмолвно глядя на нас. «Давайте вернемся в наш номер, — сказал Лонг, — и вы расскажете нам, что вас беспокоит». Он поблагодарил нас и попросил: «Идите, пожалуйста, вперед, и посмотрите… свободен ли путь». — Это было немного странно, тем более что в нашем поведении, в конце концов, не было ничего подозрительного, а гостиница, как я уже говорил, почти пустовала. Однако в нас уже начала просыпаться мнительность, мы немного боялись… сами не зная чего. Наверное, дело в том, что нервозность заразительна. Мы с Лонгом осторожно подошли к двери, приоткрыли ее и выглянули в коридор. При этом нам показалось (я уверен, что нам обоим), будто какая-то тень или нечто большее, чем тень, но совершенно бесшумное, про шмыгнула мимо двери. «Все в порядке», прошептали мы Пэкстону (почему-то нам захотелось перейти на шепот), и мы все втроем отправились в наш номер. Пэкстон шел между нами. Я собирался немедленно по возвращении в гостиную как можно ярче выразить свое восхищение находкой Пэкстона, но, взглянув на его лицо, понял, насколько это было бы неуместно, и предоставил право первым продолжить разговор нашему гостю.

«Что теперь следует делать?» — начал Пэкстон. Лонг (как он впоследствии мне объяснил) счел за благо прикинуться болваном и сказал: «Почему бы вам не разыскать хозяина земли и не сообщить я ему…» — «О нет, нет! — нетерпеливо перебил его Пэкстон. — Прошу прошения, вы очень добры, по разве вы не видите, что мне заказано возвращаться туда. Я ни за что не осмелюсь сунуться туда ночью, а днем это невозможно. Но может быть, вы просто не видите?.. С тех пор как я прикоснулся к короне, я нигде и никогда не бываю один». — Я было раскрыл рот, чтобы плоско пошутить по этому поводу, но Лонг взглядом остановил меня. Он сказал: «Думаю, что вижу то, о чем вы говорите, но, пожалуй, вам самому станет легче, когда вы обрисуете ситуацию более ясно».

Тут все встало на свои места. Пэкстон повернул голову назад и кивком показал, чтобы мы подошли поближе. Он понизил голос. — Безусловно, мы слушали его очень внимательно; кроме того, позже мы сопоставили свои наблюдения, и я записал нашу общую версию. Поэтому вы можете быть уверены, что я в состоянии воспроизвести все, что он сказал, слово в слово. Вот его рассказ: «Это началось, когда я осматривал курган. Что-то мне постоянно мешало. Рядом все время присутствовал какой-то человек. Он стоял и смотрел на меня из-под елей. Это было днем. Он так и не позволил себя рассмотреть, я замечал его лишь краешком глаза. Он постоянно находился слева или справа от меня, но когда я поворачивался к нему лицом, то никого не обнаруживал. Я лег на землю и пролежал довольно долго, внимательно оглядываясь по сторонам. Убедившись, что поблизости никого нет, я продолжил изучать подступы к тайнику, но он тут же появился вновь. Более того, он стал как бы подсказывать мне, что нужно делать. Я мог оставить молитвенник где угодно, но если я не запирал книгу в чемодане, то по возвращении обнаруживал ее на столе. При этом всякий раз молитвенник оказывался раскрыт на форзаце с именами Эйджеров и прижат бритвой, которая не давала книге захлопнуться. Я полагаю, что этот человек по каким-то причинам просто не в состоянии открыть запертый чемодан, хотя может быть, дело в чем-то ином. Вы видите, какой он бледный и слабый, но я все равно не смею посмотреть ему в глаза. Конечно, когда я пробивал штольню, было намного хуже, и не будь я так захвачен желанием во что бы то ни стало добыть корону, я бы, наверное, все бросил и убежал. Я все время чувствовал, как мою спину что-то слегка царапает. Поначалу я думал, что это просто осыпаются частички грунта, но чем ближе была корона, тем явственнее становилось это ощущение. Ошибиться было невозможно. И в тот момент, когда я вскрыл тайник, взялся пальцами за обруч и вытащил корону, сзади послышался душераздирающий стон — не передать словами, сколько отчаяния и боли он в себя вместил. Но в нем была не только боль, но и страшная угроза. От моего упоения находкой в один миг не осталось и следа. Не будь я столь непроходимо глуп в ту минуту, я бы тотчас положил корону на место и больше не трогал ее. Но я этого не сделал. Все последующее сливается в один сплошной кошмар. У меня было несколько часов, чтобы вернуться в гостиницу, не нарушая приличий. Но я потратил много времени, засыпая землей вход в штольню и заметая прочие следы своей деятельности. Все это время он был рядом и старался мне помешать. Знаете, мне кажется, он появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится. Он совсем близко, но увидеть его нельзя, как будто он имеет власть над твоими глазами. Я провел рядом с тайником целую вечность, до восхода солнца, а потом мне пришлось пешком идти в Сибург, чтобы вернуться на поезде. Вскоре совсем рассвело, но я отнюдь не уверен, что свет дня принес мне сколь-нибудь значительное облегчение. Вдоль дороги на всем ее протяжении были живые изгороди — где-то из шиповника, местами — состоящие из других кустов — и заборы, то есть прекрасные укрытия для наблюдателя. Я ни на секунду не мог позволить себе расслабиться. Чуть позже мне навстречу стали попадаться люди, направляющиеся на работу, и все они очень странно на меня смотрели. Вернее, не на меня, а на нечто находящееся у меня за спиной. Возможно, конечно, что они просто были удивлены, встретив прохожего в столь ранний час, но я не думаю, что дело было только в этом. Ведь, в конечном счете, они смотрели не на меня. И носильщик на станции посмотрел очень странно. И проводник оставил дверь вагона открытой, после того как я вошел. Именно так он должен был поступить, если бы за мной собирался войти кто-то еще. О, я вас уверяю, все это вовсе не мои фантазии», — сказал Пэкстон с грустной усмешкой. Он сделал небольшую паузу, а затем продолжил: «Даже если я теперь положу корону на место, он меня не простит — я могу сказать это со всей определенностью. Каким счастливым человеком я был всего две недели назад». — С этими словами он упал в кресло и, по-моему, даже заплакал.

Мы не знали, как быть, но чувствовали себя обязанными как-то помочь Пэкстону и поэтому — нам казалось, что это единственная возможность, — сказали ему, что раз он так сильно желает вернуть корону в тайник, мы ему поможем в этом. Должен вам сказать, что после того, что мы услышали, именно этот выход представлялся нам наилучшим. Ужасные последствия, которые имел поступок бедняги, со всей убедительностью доказывали, что с короной действительно связана некая таинственная сила, которая, согласно легенде, должна охранять побережье. По крайней мере, я пришел именно к такому выводу, и думаю, что Лонг был того же мнения. Наше предложение было принято Пэкстоном с радостью. Вставал вопрос о том, когда это можно сделать. На часах была почти половина десятого. Могли мы выдумать какой-нибудь благовидный предлог для служащих отеля, чтобы совершить ночную прогулку немедленно? Мы выглянули в окно. В небе сияла великолепная полная луна — пасхальная луна. Лонг вызвался поговорить с коридорным и успокоить его. Он должен был сказать ему, что мы вернемся через час с небольшим, а если сочтем прогулку настолько приятной, что решим задержаться подольше, то коридорный не останется внакладе. В общем-то, мы относились к числу постоянных клиентов гостиницы, никогда не доставляли особых хлопот, и обслуживающий персонал смотрел на незначительные нарушения правил проживания сквозь пальцы. Лонг провел беседу с коридорным на должном уровне, и вскоре тот выпустил нас из здания через дверь, ведущую на морскую набережную, а сам остался ждать. У Пэкстона в руках был большой сверток, в котором находилась тщательно замотанная корона.

Так мы приступили к осуществлению нашей странной операции, даже не продумав всех возможных последствий. Я намеренно сократил эту часть истории, чтобы подчеркнуть поспешность, с которой мы наметили план и приступили к его исполнению. «Кратчайший путь — вверх по склону холма, а затем через церковное кладбище», — сказал Пэкстон, когда мы вышли из гостиницы и стояли, беспокойно озираясь по сторонам. Вокруг не было никого — совсем никого. Сибург в это время года чрезвычайно тих и немноголюден. «Вдоль ограды не пройти, там собака», — возразил Пэкстон, когда я предложил выбрать еще более короткий маршрут — вдоль фасада, а затем напрямик через луга. Его довод был достаточно убедительным. Мы поднялись к церкви и прошли через кладбищенские ворота. Признаюсь, в этот момент мне пришла в голову мысль, что среди тех, кто здесь лежит, вполне могут оказаться и такие, кому прекрасно известно, куда мы направляемся. Но даже если это действительно было так, то им было известен и тот факт, что мы пользуемся покровительством одного из существ, находящихся, так сказать, на их стороне, и мы не заметили никаких признаков их присутствия. Но то, что за нами следят, мы чувствовали прекрасно. Столь остро этого ощущения мне ни до, ни после описываемых событий испытывать не доводилось. Особенно сильным оно стало после того, как мы миновали кладбище и ступили на узкую тропинку, окаймленную с обеих сторон высокими кустами. По этой тропинке мы пронеслись, как христианин по Долине, и вышли в поле. Мы двинулись по кромке поля, вдоль кустов, хотя я предпочел бы держаться открытого пространства, позволяющего видеть, кто идет за тобой; после этого мы прошли какие-то ворота (а может быть, двое ворот) и свернули влево, на тропинку, поднимающуюся на кряж, в конце которого находился заветный курган.

По мере приближения к тайнику сначала Генри, а затем и я смутно почувствовали, что нас поджидает несколько существ, гораздо более зыбких, чем наш сопровождающий. Трудно передать словами, в каком возбуждении находился Пэкстон. Он дышал, как загнанный зверь, на его лицо было страшно смотреть. Впрочем, Пэкстон был преисполнен решимости, и у нас не возникало сомнений в том, что он легко совладает с собой, когда мы придем на место. Мы не ошиблись. Пэкстон сразу набросился на засыпанное отверстие в склоне холма и вгрызся в грунт с такой яростью, что уже через пару минут большая часть его тела скрылась из виду. Мы держали его пальто и сверток с короной и, должен признаться, испуганно озирались по сторонам. Смотреть, в общем-то, было не на что. Сзади обзор заслоняла сплошная темная стена елей; справа тоже располагались деревья, из-за которых выглядывала колокольня, находящаяся в полумиле от нас; слева можно было разглядеть домики и ветряную мельницу на горизонте; впереди мертвенно лежала морская гладь, от которой нас отделял еле слышный лай собаки во дворе домика, который стоял на берегу канала, слабо мерцающего в темноте: полная луна превратила его воды в серебристую дорожку. Вековой шепот шотландских елей вокруг и море впереди. Но в этом спокойствии природы совсем рядом с нами невыносимо резко и четко звучала нота некой с трудом сдерживаемой враждебности, — казалось, вот-вот хозяин спустит с цепи невидимую собаку.

Пэкстон, пятясь, наполовину вылез из проделанного им отверстия и протянул руку за спину. «Давайте сюда, — прошептал он, — только разверните». Мы размотали платки и отдали ему корону. В тот момент, когда Пэкстон ее схватил, корона блеснула в лунном свете. Мы ни разу не коснулись металла руками, и думаю, правильно сделали. В следующее мгновение Пэкстон уже вновь вылезал из туннеля. Он немедленно принялся забрасывать вход землей, судорожно сжимая лопату кровоточащими руками. Ему не нужна была наша помощь. Сделать так, чтобы в склоне холма не осталось ни малейших следов туннеля, было чрезвычайно сложной задачей, но — уж не знаю как — Пэкстон с ней превосходно справился. Наконец, он остался удовлетворен достигнутыми результатами, и мы отправились назад.

Мы уже отошли от холма на пару сотен ярдов, когда Лонг вдруг сказал Пэкстону: «Вы забыли пальто. Его нужно забрать. Вон оно, видите?» Я обернулся и тоже сразу отчетливо увидел темное пальто — оно лежало там, где недавно было отверстие. Однако Пэкстон не остановился, он помотал головой, показал нам свое пальто, перекинутое через руку, и совершенно спокойно, как будто ничего не случилось, сказал: «Мое пальто у меня». И действительно, вновь оглянувшись, мы уже не смогли отыскать взглядом темного пятна, которое приняли за пальто.

Мы вышли на дорогу и быстро пошли по направлению к гостинице. Вернулись задолго до полуночи, стараясь принять самый беззаботный вид; мы с Лонгом оживленно беседовали о том, какой изумительный сегодня вечер для прогулок. За нами наблюдал коридорный, и мы не хотели давать ему почву для лишних подозрений. Он внимательно оглядел набережную у входа в гостиницу, прежде чем запереть дверь, и поинтересовался: «Полагаю, на улице сейчас немноголюдно, сэр?» — «Да, действительно, ни души», — ответил я. При этих словах Пэкстон как-то странно на меня посмотрел. «Правда, когда вы свернули на дорогу к вокзалу, мне показалось, что за вами кто-то идет, — добавил коридорный, — Но вас было трое, и не думаю, что у этого человека на уме было что-то дурное». Я не нашелся, что ответить; Лонг просто сказал «Спокойной ночи», и мы стали подниматься по лестнице, пообещав, что через несколько минут выключим свет и ляжем спать.

Оказавшись у себя в номере, мы постарались сделать все возможное, чтобы ободрить Пэкстона. Мы сказали ему, что теперь корона в полной безопасности. Хотя, конечно, лучше бы он ее вообще не трогал (он медленно кивнул головой). С другой стороны, она ничуть не пострадала. И мы не станем рассказывать о ней людям, достаточно безрассудным, чтобы отважиться на повторение его опыта. «Кстати, я надеюсь, вам теперь легче? — спросил я у Пэкстона. — Должен признаться, что по дороге к тайнику я определенно склонялся к тому, чтобы принять вашу точку зрения… Я имею в виду, мне показалось, что за нами действительно кто-то следит. Но на обратном пути все было совсем иначе, не правда ли?» — Все было напрасно. «Вам нечего опасаться, — сказал Пэкстон, — но я не прощен. Мне еще предстоит сполна заплатить за грязное святотатство, которое я совершил. Я знаю, что вы мне скажете. Церковь действительно может облегчить душевные муки, но в моем случае страдать будет тело. В данную минуту я и вправду не ощущаю присутствия этого существа. Но…» — он замолк. Затем он начал было горячо благодарить нас за помощь, но мы его тут же прервали. Естественно, мы настояли на том, что завтра он не должен весь день оставаться в своем номере. Пусть обязательно приходит к нам. Мы можем вместе отправиться на прогулку. А может быть, он играет в гольф? Да, играет, но завтра день явно не подходящий для игры. Тогда мы посоветовали ему утром подольше поспать, а затем посидеть у нас в гостиной, пока мы не вернемся. А во второй половине дня неплохо было бы прогуляться. Пэкстон покорно и тихо соглашался со всеми нашими рекомендациями; он был готов во всем подчиняться нам, но в то же время в его глазах читалась уверенность в том, что предначертанного не изменить, — от судьбы не уйдешь. Вас, наверное, удивляет, что мы не стали уговаривать его немедленно отправиться домой и не передали его на попечение родных. Дело в том, что у него не было родственников. У Пэкстона была квартира, но в ближайшем будущем он собирался работать в Швеции и распродал всю мебель, так что в данный момент квартира оказалась непригодной для жилья. Пэкстон должен был отправиться за границу через две-три недели, а до этого времени ему просто было нечем заняться. В общем, мы решили, что всем нам лучше всего лечь поспать, вернее, попытаться уснуть, а с утра взглянуть на всю историю по-новому.

Утром, дивным апрельским утром, мы с Лонгом чувствовали себя совершенно иначе, да и Пэкстон за завтраком выглядел гораздо лучше. «Это была лучшая ночь в моей жизни», — так он сказал. Он собирался действовать, как договорились: никуда не выходить из гостиницы утром, а днем совершить прогулку в нашем обществе. После завтрака мы отправились в гольф-клуб. Там мы встретили еще нескольких игроков и сыграли пару партий. Мы пообедали в клубе с таким расчетом, чтобы вернуться в гостиницу пораньше. Увы, ловушка, поставленная смертью, все же захлопнулась за спиной Пэкстона.

Не знаю, можно ли было предотвратить такой исход. Думаю, даже если бы мы сделали все, что было в наших силах, смерть все равно нашла бы способ добраться до этого человека. Вот как это произошло.

По возвращении мы сразу поднялись к себе в номер. Пэкстон был здесь. Он сидел и спокойно читал. «Мы скоро пойдем. Вы готовы? — спросил Лонг. — Скажем, через полчаса». — «Разумеется», — ответил Пэкстон. Я сказал ему, что нам нужно переодеться, может быть, принять ванну, а затем мы его позовем — в пределах получаса. Я принял ванну, потом прилег и даже задремал минут на десять. Мы с Лонгом одновременно вышли из своих комнат и вместе отправились в гостиную. Пэкстона не было — только его книга лежала на столе. Его не оказалось ни в его номере, ни в холле на первом этаже. Мы стали громко звать Пэкстона. На наш крик явилась горничная. «Как, вы здесь, джентльмены? Прошу прощения, я думала, что вы уже ушли. Этот джентльмен тоже ушел. Он услышал, как вы его зовете с улицы, и поспешно вышел. Я выглянула из окна столовой, но не увидела вас. Однако я заметила, как мистер Пэкстон уходил. Он пошел, вернее, даже побежал вдоль берега».

Без лишних слов мы ринулись догонять Пэкстона — в направлении, противоположном нашему ночному маршруту. Еще не было четырех часов, было светло, хотя уже и не так светло, как утром, — в общем-то, никаких оснований для беспокойства. К тому же вокруг были люди — что могло случиться?

Но, видимо, поспешность, с какой мы выбежали из гостиницы, поразила горничную. Она спустилась вслед за нами, указала направление рукой и сказала: «Да, он пошел вот туда». Мы добежали до берега моря и остановились, оказавшись на перепутье. Можно было пойти по набережной, вдоль домов; можно было выбрать песчаную полоску у самой кромки воды (в часы отлива она была довольно широкой); наконец, можно было двинуться по каменистому высокому берегу, откуда были неплохо видны и набережная, и песчаный пляж. Правда, идти при этом было бы очень тяжело. Мы предпочли песок, поскольку этот путь практически безлюден и именно на пляже злоумышленник имеет возможность расправиться с жертвой, оставшись невидимым для тех, кто находится на набережной.

Лонг сказал, что заметил впереди Пэкстона, который бежал и размахивал тростью, по всей видимости желая привлечь внимание людей, которые шли впереди него. Я вовсе не был в этом уверен: с юга к нам быстро приближалась полоса тумана. Впереди кто-то есть — это все, что можно было сказать более или менее определенно. Кроме того, на песке были следы ботинок и отпечатки босых ног, причем босые ноги явно прошли здесь раньше, чем ботинки, так как в тех местах, где следы накладывались друг на друга, отпечаток ботинка четко проступал поверх следа, оставленного босой ногой. Разумеется, у меня нет никаких доказательств справедливости этих слов: Лонг мертв, у нас не было ни времени, ни необходимых материалов, чтобы зарисовать следы или сделать с них слепки, и первый же прилив полностью смыл все улики. Мы очень спешили, но все же обратили внимание на эти следы, оставленные на песке. Не было никаких сомнений в том, что следы босой ноги являются отпечатками костей, а не плоти.

Жуткая ситуация — Пэкстон, бегущий за… за подобным существом и думающий, что он догоняет своих друзей. Нетрудно представить себе, какие картины рисовало наше воображение. Вот это существо вдруг останавливается и поворачивается к Пэкстону лицом. И как выглядит это лицо, черты которого постепенно проступают в тумане… А туман, кстати, с каждой минутой становился все плотнее. Я никак не мог понять, каким образом бедняга мог так чудовищно обознаться, приняв за нас столь странное существо. И тут в памяти всплыли слова Пэкстона: «Он имеет власть над твоими глазами». Мне было страшно подумать о том, каков будет конец этой истории. Я уже не надеялся, что трагедию удастся предотвратить. Наверное, нет необходимости повторять вам все мрачные, ужасающие мысли, которые промелькнули в моей голове, пока мы бежали в сгущающемся тумане. Зыбкость и фантастичность нашего положения усугублялась тем обстоятельством, что в небе ярко светило солнце, а мы в двух шагах ничего не видели. Определенно можно было утверждать лишь то, что набережную, на которой стояли дома и были живые люди, мы уже миновали. Мы находились где-то между набережной и маяком. За маяком не было ничего, кроме гальки — ни домов, ни людей, лишь узкая полоска земли, точнее, гальки, отделяющая реку, протекающую справа, от моря, находящегося слева от нас.

Но недалеко от маяка есть старые военные укрепления — когда-то здесь, совсем рядом с кромкой воды, стояла артиллерийская батарея. Я думаю, сейчас от них осталось лишь несколько бетонных блоков, все остальное разрушило море, но в то время укрепления еще держались, хотя по существу уже тогда были развалинами. Мы залезли на одну из стен, чтобы немного отдышаться и попытаться заглянуть вперед, если позволит туман. Короткая передышка была необходима. Мы пробежали не меньше мили. Впереди вообще ничего не было видно, и мы уже было решили спуститься вниз и продолжить путь, когда послышался какой-то звук, отдаленно напоминающий смех. Попробуйте представить себе смех, родившийся без дыхания, без участия легких, — примерно таким был этот звук. Правда, сомневаюсь, что вам действительно удастся его вообразить. Звук шел откуда-то снизу и терялся в тумане. Мы перегнулись через стену и увидели Пэкстона.

Надо ли говорить, что он был мертв? Следы на песке рассказали нам о том, как Пэкстон бежал вдоль стены, как он резко завернул за угол и, по всей вероятности, попал в объятия существа, поджидавшего его здесь. Во рту у Пэкстона было полно песка и мелких камешков. Зубы и челюсти были раздроблены. Мне с лихвой хватило одного взгляда на его лицо.

Когда мы спускались, чтобы подойти к телу Пэкстона поближе, невдалеке раздался громкий вскрик, и мы увидели человека, бегущего к нам со стороны маяка. Это был смотритель. Его острый, наметанный взгляд смог различить в этом густом тумане, что происходит нечто странное. Он видел, как упал Пэкстон, а спустя мгновение увидел и нас с Лонгом, бегущих по направлению к развалинам, к счастью для нас, ибо иначе нам вряд ли удалось бы уйти от подозрений в причастности к этому ужасному убийству. Видел ли он того, кто напал на нашего друга? Он не уверен в этом.

Мы послали его за помощью, а сами оставались рядом с трупом, пока не пришли люди с носилками и не забрали тело Пэкстона. Тем временем мы тщательно изучили следы на узкой полоске песка у подножия стены и поняли, как все произошло на самом деле. Вокруг была сплошная галька, и выяснить, куда делся убийца, не представлялось возможным.

Что следовало и чего не следовало рассказывать на следствии? Мы чувствовали, не имеем права выдавать тайну короны, иначе она попадет во все газеты. Не знаю, как поступили бы вы на нашем месте, но мы решили сказать, что познакомились с Пэкстоном лишь накануне. Он говорил нам, что ему грозит опасность в лице некоего Уильяма Эйджера. Идя вслед за Пэкстоном по берегу моря, мы видели следы другого человека, но их смыло первым же приливом.

К счастью, никто никогда не слышал об Уильяме Эйджере, проживающем в этих местах. Свидетельские показания смотрителя маяка полностью освободили нас от подозрений. Вердиктом присяжных был установлен факт совершения умышленного убийства неизвестным лицом или группой лиц.

У Пэкстона не оказалось ни родственников, ни друзей. На все запросы поступили стандартные отрицательные ответы. А я с тех пор ни разу не бывал ни в самом Сибурге, ни в его окрестностях.