Песок

Часть V. ОМЕГА

Дневник девочки Лесси. На Омегу и обратно.

Слова приходят в голову словно ниоткуда. Это следствие невероятных обстоятельств — ты как локатор улавливаешь эмоции, настроения, мысли всего окружающего. Ты становишься с ним единым. Чтобы лучше понять внутри тебя включаются механизмы дешифровки — они и интерпретируют мечущиеся вокруг невидимые волны, неуклюжими словами объясняют все то чужое, что существует вовне. Чужое становится неотъемлемой частью тебя.

Постепенно и все более равнодушно ты миришься с неожиданной переменой в пространстве и судьбе. Тебе уже не столь неуютно на чужой, неизведанной территории. Ты легко примериваешься к ней, примеряя и примиряя с собой.

Главная арифметическая формула, по которой живут немногочисленные жители Омеги: степень несовершенства и динамика изменений Вселенной обратно пропорциональны степени совершенства, простоты и неизменности мирка, который они сковали вокруг себя. Практика появления новичков показывает — они быстро осваивают эту формулу. На всякий случай их ходит встречать самый опытный житель — Хранитель.

Обычно гости Омеги улавливают, как обременительна должность Хранителя. Как чутко и болезненно он улавливает связь здешних изменений с катастрофами на Земле. Как непросто дался ему результат — Омега без острых углов, сонная и инертная.

Вы уже соскочили со своего наркотика?

— Здесь нет ориентиров, — продолжил Пух. — Поля с ленивой травой. Лесополосы — березки в три ряда. Кстати, самое безопасное дерево. Если высадить оазис из березок десять на десять метров, максимальные последствия — незначительное повышение атмосферного давления над КНДР. Евангелие от Хранителя.

— Пух, тебя не подмывает все здесь изменить? — Ляпа непринужденно испекла новое нежное прозвище Ивана Владимировича — Пух. Наверное, потому что прежнего Покрышкина с ней не было. Рядом существовало что-то легкое, почти эфемерное.

— Здесь это желание как чесотка. Постоянно мучит каждого из нас. Переформатировать Омегу проще, чем подстричь ногти. Ты, наверняка, почувствовала — здесь не только малые архитектурные формы, ландшафтный минимализм и пара сотен людей. Это пространство обладает кошмарным, чудовищным потенциалом. Оно может взорваться от одной мысли. Стать чем и кем угодно. Городом небоскребов, дельтой Дуная или Амазонки, лунным пейзажем, каменным изваянием размером с Альфу Центавра. Жажда поиграться этой ядреной бомбой — самая ранняя и самая опасная стадия заболевания Омегой. Комплекс демиурга. Вильгельм рекомендует кулинарию как наипростейший способ излечения.

— Кулинария? Поэтому на Земле так популярны кухонные шоу?

— Если наколдуешь на Омеге теннисный корт в окружении корабельных платанов, Диснейленд, виноградники и плантации мака, на Земле как минимум Гольфстрим поменяет направление. Как минимум, — Покрышкин сорвал сережку с березы, потом испугался, вслушался в глубину себя, где происходили судьбы всех живущих — неизмеримо далеко, невыносимо близко. — Возможно, из-за твоего волюнтаризма у горных массивов вырастут ножки и они начнут перебегать с места на место, что твои козлики.

Пух изобразил несколько семенящих шажков. Его новенькое глиняного хаки отлично сочеталось с ярко — зеленой пластмассовой травой Омеги:

— Если убедишь себя, что голодна, и каждый день будешь готовить кабароу, черепаший суп, жарить кузнечиков и виноградных улиток, человечество отделается несколькими вспышками свиного поноса. Да и то где — нибудь в отдаленных предгорьях Анд. Если же отпустишь все свои мысли, посидишь в лотосе, полежишь в ванне, вообще может обойтись без последствий. Ну, может, киевские утки вместо Приднестровья полетят в Карабах.

— Скажи, здесь есть время? Есть какие — то изменения погоды, что-то вместо серой подсветки сверху, вместо безветренных лиловых сумерек? Скажи, можно не заболеть всеми этими чудесными заболеваниями Омеги?

— Тысячекратное увы, нет.

Ляпа и Покрышкин проходили мимо летней эстрады, расположенной в центре паутины дорожек, щедро оплетавших поселок. Ярко оранжевый зев сцены — единственное, что украшало скукоту этого пионерского лагеря для взрослых.

— Пух, ты видел кого-нибудь кроме Вильгельма и Ли? Может, никого другого здесь нет? — Вильгельм что-то скрывает. Он научился быть не до конца прозрачным.

— Опять ты меня проверяешь? Я знаю, — Пух начал загибать пальцы. — Ляпу — худышку, Ляпу — задиру, Вильгельма, Ланса, Мусу, Гийома, Анри, Олафа и Яниса.

— Почему я никого из них не видела?

— Разве? А кривляку Ли?

Ли — их сосед, невозмутимый китаец. Они встретили его, когда вышли на прогулку.

— Кривляку Ли я за человека не считаю.

— Да ты фашистка, солнышко.

— Кстати, о солнце. Оно появится?

— Опять двадцать пять! Здесь просто серая облачная подсветка сверху. Чуть менее яркая в те часы, которые наши предшественники на Омеге по инерции якобы жизни определили для якобы сна. Здесь нет птиц. Не растут плоды. Соседи здесь такие же пластмассовые как сама природа.

— Соседи всегда пластмассовые, — возразила Марго.

— На себя посмотри. Мы с тобой изображаем подобие существования, хоть и поленились сходить к Вильгельму за едой, а ты еще ни разу не посетила гальюн. Ни первого, ни второго нам не требуется. Впитываешь? Сплошная виртуальность, не жизнь. Нет налоговых, кредитов, старения, долгов. Никаких болезней — болезнищей. Даже мысли о такой трухе как курсы валют, телевидение или Интернет категорически не совместимы с Омегой. Вот дом — в нем нужно жить. Вот кровать — на ней нужно спать. Вот Вильгельм. Глыба! Человечище! Он дает сколько угодно фиников и думает, что он здесь главный. Вот улица, вот перелески — по ним можно сколько угодно ходить. Вот Омега — самый фантастический, невероятно простой заповедник из мира людей для людей. Все элементарно. Даже неназойливая мысль об этом не утомляет. Не следует задумываться — откуда и для чего все это взялось? Все мысли и действия — размерены и несуетливы как все вокруг.

— Кстати, почему финики?

— Они с одной попытки дают естественное чувство насыщения. Когда ты с утра съешь финик и не думаешь о еде до вечера, тебе кажется это нормальным. Считаешь себя человеком.

— У Вильгельма запасов воды и еды на тысячу лет?

— На два потопа вперед. На сто лет засухи. Тут таких старожилов как он не больше десятка. После Хиросимы они все предусмотрели. Почти любой вариант разбалансировки Омеги. Они готовы его предотвратить.

Ляпа на цыпочках пересекла газон, отделяющий от стены очередного дома — клона, прислушалась, заглянула в окно — в спартанской комнате, на разворошенной кровати, прислонившись к стене, сидел худющий дядька. Белая майка, черные семейные трусы, блуждающая по лицу улыбка. Глаза задернуты.

Ляпа подумала — они давно слиплись. Он никогда не захочет их открыть.

Она подумала, что если бы она проникла в комнату, дядька бы не проснулся, и от него раздавался бы ровный неприятный гул как от трансформаторной будки. Девушка метнулась к Пуху.

— Что там происходит? — заорала Ляпа.

— что-то вроде анабиоза. Все, кто приноровился к Омеге, редко выходят из оцепенения. Они просматривают чужие жизни. Это как наркотик. В тысячу раз более захватывающий, чем концентрированное реальное шоу, запущенное не через голову, а прямо по венам.

Внезапно сознание Ляпы заполнили образы чего — то овощного, дачного. Свеклы, моркови, редиски. В рядок на грядке и вырванные, с налипшими кусочками земли, неаппетитные. Хотелось бросить их увядать/засыхать на солнце, которое на Омеге давно не появлялось.

Все тайное становится явным?

Коротко подстриженная жесткая трава карябает спину. Как вертикально выставленная вермишель. Над головой ровная пелена пасмурного неба.

«Кажется, это перистые облака. Придают поднебесному миру объем, доступный нашим органам чувств. Хороший у сычей садовник. Мастер — подстригальщик, отстригальщик, устригальщик. Да здравствуют филологи и филологини. Витгенштейн[29] аве!».

Пространство вокруг себя он ощущал как коросту — чешется, вот-вот закровоточит. Хочется содрать и выйти. Но куда. Все, что вне — ведет сюда, а не обратно.

«Здесь предел всему. Дальше уже нельзя. Откуда эта мысль?».

Удивительно, но тело цело. Оба глаза четко видят серую рыхлость, рыхлую серость небосвода, хлопают, разминаются для грядущих впечатлений.

«Неужели я на Омеге обетованной? — равнодушно подумал ПИФ — почти тот самый Покрышкин, которого доктор Гоша почти в это самое мгновение назвал ПИФом и хлопнул по плечу. — Интересно от того, как я проходил, остались шрамы?».

Шрамы остались на душе. Все воспоминания и переживая, собранные в один змеиный клубок, пульсировали между правым и левым легким. Подступая к горлу. Но с каждой новой секундой боль утихала.

«Когда я смогу проглотить, вновь распределить эту муть по всему телу? Как раньше. Чтобы не болело», — подумал ушлепок Ивана Владимировича, и тут же пейзаж неба дополнила говорящая голова.

— Мои поздравления, — над ПИФом повисла лысая морщинистая морда фельдфебельского типа. — Кажется, протиснуться сюда вам удалось с большим трудом.

«Евросоюзничек», — закрутилось в голове.

— Так вот какой ты, северный олень, — пробормотал ПИФ, поднялся, закряхтел:

— В чем фокус, о, безжалостный хирург моей действительности? Клянусь Пироговым и Гиппократом, мои органы целы и столь же материальны как пять тысяч вывесок ВР и Макдональдса. Как бюджетный дефицит Греции и Японии.

Хранитель пожал плечами — плотность тела прибывшего не казалась ему столь удивительным событием. Он помог гостю встать. Мужчины, расщедрившись только на самые скупые жесты, познакомились.

Терапия сексом универсальна?

Пух дотащил Ляпу до дома, усадил на кровать.

— Пожалуй, ты доросла до главного неземного развлечения. Чего нам здесь не хватает?

— Жизни вам не хватает, — ответила Ляпа. — И телевизора.

— Вот — вот. Жизни! Но нам доступен способ медитации, которая отвесит тебе всего этого столько, сколько возжелаешь. Я называю это — окунуться в реальность.

— Местные кетаминщики потому и не выходят на улицу, что окунулись и не могут вынырнуть? Созерцают муравейник, дрейфуют — как выражается Хранитель? Теперь я поняла, что он имел в виду.

— Не бойся. Я уже сто раз пробовал. Никакой зависимости.

— Мне мой дилер тоже самое обещал. В чем соль? — Она ожидала — сейчас ей поведают, что-то очень важное об Омеге. После этого она не сможет стать прежней, простой москвичкой, с минимумом амбиций и максимумом желания жить.

— В том, что ты можешь увидеть все, из чего состоит жизнь.

Сложив ноги по — турецки, Пух сидел на кровати напротив и разглаживал свое хаки. Количество складок на нем не возрастало. На Омеге всё было новым независимо от времени службы. Все кроме души, потому что душа не умеет служить:

— Все очень просто. Закрой глаза и представь, что ты прошла такой желанный и невозможный обратный путь на Землю. Что там у тебя было. Лестница? Библиотека? Распахни нужную дверь в обратную сторону, — это было последние слова, которые они произнесли друг другу, прежде чем впасть в транс.

Девушка зажмурилась и мысленно двинулась обратно с Омеги. Выйдя из двери, поблуждав по мрачным тоннелям, она рухнула в совершенно новое необычное для себя состояние, словно с головой погрузилась в трясину, оказавшуюся чьим — то сознанием.

«Мария. Ее зовут Мария. Пожилая негритянка из Акапулько. Солнечный город в Незнайке[30]».

Ляпа на некоторое время стала сознанием Марии, обрела некрасивую, ссохшуюся душу. Через мгновение девушка помнила о жизни негритянки ровно столько, сколько хотела и могла помнить сама Мария. Ляпа испивала до дна чужую терпкую чашу жизни, наблюдая в самой себе образы, запечатленные в дымке памяти. К жизнерадостной москвичке намертво прилипали до обидного мелкие и горькие переживания мексиканской поварихи.

Еще через мгновение Ляпа понеслась дальше, от ужаса жмурясь, не зная, как открыть глаза. Перед ней, в голове, на обратной стороне век, повсюду внутри и снаружи оживали чужие чувства, мысли, жизни. Они переполняли ее, не оставляя места для самой себя.

Головокружительный полет обратно на Землю, испытанный Ляпой, был привычен для Пуха. Он спокойно наслаждался приключением. Как наркоман со стажем он получал хорошо изученное удовольствие — видеть, примеривать, как в омут окунаться в чуждое порочное существование. Иного Пуху не встречалось. Любая судьба — тайна, и если взламываешь замки, первое, что всплывает на поверхность — кровь, похоть, прочая неблаговидная жизнь плоти и мысли — мысли — мысли, одна хуже другой. Самые гнусные мысли читать легче всего. Они лучше оформлены в сознании человека. Первокирпичики.

Ляпа испытывала отвращение от того, что видит. Кипящая, отвратительно плотская суета образов из колоды в семь миллиардов. Скоро она сориентировалась в своем безудержном падении в бесконечную пропасть человеческих жизней, научилась перелистывать их выборочно, отрезками. Теперь она осваивала, проглатывала целиком инородные судьбы разного веса, емкости и непристойности. Комбинациями весом в одну семью или в один город. Комплектами на любой вкус.

Будто чужие сны с утра пересматривала. Точнее просто глотала, с каждой секундой все легче сдерживая эмоции — Омега хорошо готовит к любому шоку. Слова, ссоры, обиды, преступления как тени. И такие, и эдакие повороты событий. Эшелонами чрез сознание. Из ниоткуда в никуда. Их словно ветром надувало в голову. Не надо прилагать усилий — сами рвутся в нее. Единственное неудобство — сложно найти подходящую по настроению. Единственная сложность — прервать полет.

— Теперь ты с нами, — Пух стряхнул ее за плечо. — И с ними.

Ляпа с трудом разлепила глаза. Пух бросил ей под ноги горсть неизвестно откуда взявшегося песка.

— Это поможет тебе выйти обратно. Или уйти назад.

Ляпа смогла, наконец, выровнять сбившееся дыхание:

— Колдуны — эпилептики, — выругалась она. Пух безмятежно улыбался. После возвращения на Землю он выглядел чуть менее равнодушным. — Это и есть третья стадия заболевания Омегой?

— Тебе не нравится? Что может быть интереснее этого паноптикума. Там есть все — ошибки, достижения, коварство, боль, радость. Любовь, хоть ее пока существенно меньше. Наша недоработка. Иногда кажется, что исчерпывающий смысл жизни — увидеть чужие жизни во всем многообразии. Понять все то, что мелькает в голове у другого человека.

— Выходит я научилась читать чужие мысли? Хотя бы на Земле.

— Все равно ты читаешь исключительно свои.

Ляпа подумала — если однажды она не оторвется от грандиозного реального шоу, которое происходит у нее в сознании, то не сможет никогда этого сделать. Так и останется сидеть на деревянной полуторке в простеньком баварском домике, который находится вне пределов всего того, что она раньше называла жизнью.

«И это будет исчерпывающим смыслом жизни?»

Чего вы боитесь больше всего?

Пейзаж, навалившийся на ПИФа всей своей непосильной несодержательностью, можно было назвать мертвым. Можно сухим. Он не нес смысловой нагрузки. Отвернуться и забыть.

— М — да, тоска. Ни любви, ни страха, ни ненависти. Не верь, не бойся, не кряхти. Давненько здесь не было хозяина, — посетовал Покрышкин. — Капитанскую рубку Бога превратили в музей окаменелостей. Нет?

Он повернулся к фельдфебелю и дешифровал одно из его переживаний. Если артикулировать, звучало бы оно примерно так: «лучше бы этот парень не появлялся».

— И вам приятного аппетита. Войти — то сюда я вошел. Как теперь увильнуть обратно?

— Всему свое время, — сознание Вильгельма отозвалось на вопрос ПИФа бурей невразумительного, лавиной междометий, обрывками недешифруемых эмоций. Ничего из этого ПИФ не опознал.

Возможность передачи отблесков себя на расстояние — второй сюрприз Омеги. Первый и гораздо более приятный в том, что ПИФ появился на Омеге в здравом уме и пригодном к эксплуатации теле.

Третий сюрприз — сама Омега. Исходя из грандиозных чаяний Гоши, здесь должно было находиться что-то монументальное. Ничего подобного вокруг не наблюдалось.

«Чего ты ожидал? Ведьм на метлах? ЦУП размером в сто футбольных полей? За пультами гуманоиды с вагиной вместо головы? Если бы здесь обнаружилось невообразимое, зону было бы трудно исследовать. Сложнее обнаружить все кнопки. Пусть лучше трава и песок, чем вагины».

Хранитель оценивающе поглядывал на ПИФа. Иван Владимирович´ догадывался — сейчас он как на ладони. Встретивший его аксакал преуспел в чтении сознаний.

«Ну что ж и мы научимся», — ПИФу показалось, что ему удалось ухватить еще много зародышей ощущений — чувств — мыслей Вильгельма, которые могли быть кладезем информации, если их расшифровать. Ухватил, но не прочитал.

«Земле угрожает величайшая опасность. что-то вроде этого. Ну, об опасности уже и дети в курсе».

Огрызки мыслей Вильгельма оставались громкими, но крайне некрасноречивыми. Если их облачить в, увы, угловатые слова, получилось бы что-то вроде: «первый случай… двое… готовится к самому худшему».

«Или это я сам придумал? После давешних панических атак и не такое прислышится», — ПИФ остерегся разгадывать дальше:

— Стало быть, Вы здесь гуру. Другое руководство есть?

— Зачем управлять людьми, в которых и без того слишком мало человеческого. Я встречаю. Помогаю осваиваться.

— Ага. Скромность и сдержанность — визитная карточка инквизиции. Ну что, Сусанин — герой, проводите меня к монохромным братьям.

Широко шагая, ПИФ первым двинулся по одной из дорожек, укрытых крупным красным песком.

«Изолятор или проводник. Или то и другое», — решил ПИФ.

Вильгельм постарался проинструктировать гостя со спины, однако, периодически сбивался, натыкаясь на колючие мысли ПИФа. Тот лихорадочно думал о многом.

Как укрыть зону от врагов человечества? Как разобраться с управлением Омегой? Где кнопка? Необходимо срочно — срочно — срочно ее отыскать. Сколько здесь еще малахольных «евросоюзничков»? И наконец, Она уже прибыла?

Может местная «прозрачность» и к лучшему — сразу увидим, что мы значим друг для друга?

— Не к добру Ваша суетливость, — забормотал со спины Хранитель. — Мы все здесь открытая, распахнутая в никуда книга. Замучаете Вы людей!

Какая самая приятная последовательность романтических отношений?

Пух обнимал ее так бережно — деликатно словно между ними несколько тысяч га снежных полей. Он транслировал увещевания всеми возможными способами — мысленно, речью, поглаживанием вздрагивающего плеча Ляпы.

Девушка носом уткнулась ему в грудь — то стискивала в объятиях, то больно щипала за бока. Пух не отстранялся, терпел.

— Это как телевизор. ТНТ, — старался перебить ее шепот «сволочи, сволочи, сволочи».

— Почему ты не хочешь понаблюдать, каковы… они? Эти? Оставшиеся на Земле.

Пух пробовал убедить, что третья стадия заболевания Омегой безобидна, легка, не грозит привыканием. Своего рода терапия и развлечение.

На его «ты втянешься, тебе понравится» девушка влепила ему звонкую пощечину и бессвязно выругалась:

— Зомби занюханные, растения, торчки беззубые. Я не буду втягиваться в эту кровавую и бессмысленную суету. Сами втыкайте в бошку этих Борхесов и гинекологов.

— Почему гинекологов? Пойми, у нас есть развлечение, равных которому не было, нет и не будет. Каждый из живущих на Земле может оказаться вот здесь, — Покрышкин сжал кулак и потряс перед лицом Ляпой. — Это ли не благодать?!

— Вот благодать, — Ляпа указала на сердце. — Но между этим (она указала на кулак) и этим (снова ткнула себя в грудь) слишком долгая дорога.

Он снова обнял ее. Его кровь, не в первый раз просившаяся в эту женщину, надеялась прилить в нее.

— И что ты будешь с этим делать? — Ляпа щелкнула пальцем по его кулаку. — Наблюдая за потусторонним стриптизом, лелеять собственную импотенцию?

— Курочка моя, ты отчаянная критикесса. Бескомпромиссная. Как Н.Н. Страхов[31], — Пух хотелось сбить градус накаляющейся агрессии Ляпы к охмуренным жителям Омеги.

— Отвали, — в ее растерянном взгляде появилось знакомое изумление Ляпы, и тогда он поцеловал её в татуировку бабочки. Потом в губы, сухие, некрашеные, теплые. Все еще живые. Новые — как и всё на Омеге.

— Мы никогда не будем смотреть чужие судьбы. Клянешься? — после объятий, продолжительностью в пару сотен мыслей о любви, Ляпа постаралась вырвать у Пуха обещание.

— Никогда, — пообещал он, закамуфлировав мысль «если того не потребуют обстоятельства… зачем я прячусь, она все равно меня не слышит».

Они добровольно оттягивали то, что должно свершиться между ними, а свершившись непременно нанесет удар по Земле. Омега не успокаивала их тревожного ожидания друг друга. Впервые за…

«Сколько я здесь? Десять часов? Сутки?»

Ляпе захотелось не поесть или поспать, а погладить кожу этого в прошлом родного, нежного человека, ставшего ее единственной реальностью.

Они сняли с себя все — так удобнее засыпать там, где спать совершенно необязательно. В мыслях они пошли дальше, в реальности — оказались более скромны. Ляпа и Пух опасались, как бы окончательное соитие, вздрагивающий от напряжения, мокрая до неприличия, не вызвало бы, например, обвала рубля или гривны.

— Слушай, Пух. Здесь все так непрочно. Словно на плоту по Амазонке плывем. Обещай мне, что хоть ты постараешься быть не таким зыбким.

Как вырвать штурвал из цепких рук дьявола?

Хранитель чувствовал ответственность за эту странную территорию, приютившую его почти век назад, а также за всех живущих по ту и эту сторону бытия.

Десять лет кембриджская группа была объектом тревоги и пристального внимания Хранителя. Постоянное пополнение жителей волонтерами заставляло его отправлять многих прибывших в невыносимый путь обратно на Землю. Вызвав изменение озонового слоя над Антарктикой, он материализовал пять новых домиков для гостей.

От людей, изучающих Омегу, Хранитель не ожидал ничего хорошего.

Цепляясь за ветки, они шли по безлюдным, тихим тропками. ПИФа не покидало ощущения настойчивого взгляда в спину.

— Иван Владимирович, здесь не надо оглядываться. Ничего я вам не сделаю. И никого из ваших предшественников я не обидел. Никто не нападет из-за кустов. Здесь знают цену агрессии, — Вильгельм хозяйским жестом махнул в сторону унылых фасадов, слепо уставившиеся на них окнами без штор. Жест, обращенный в сторону спины ПИФа, конечно же, не был принят во внимание.

На развилках Хранитель инструктировал «здесь направо… налево… давайте на эту тропку, так ближе получиться…»

— Ну и лабиринты вы здесь нагородили. В прятки играете?

— Устройство Омеги позволяет жителям Омеги ограждать свое спокойствие и одиночество, — уклончиво ответил Вильгельм. — Это наш Чернобыль, — он ткнул в сооружение наподобие летней эстрады. — В случае чрезвычайных случаев здесь собирается вся община.

ПИФ неохотно остановился. Вечевое поле (примерно в половину футбольного), на которое они вышли, обрамлял неизменный боярышник:

— По нечрезвычайным датам общаться не любите?

— Мы прозрачны, — разоткровенничался Вильгельм. — Такие сборы часто оскорбляют друг друга самим фактом содержащихся внутри чувств. Кому охота?

— Сурово. Вы, например, нисколько меня не оскорбляете, что настроены враждебно.

Хранитель пожал плечами. Прозорливость ПИФа не впечатлила его.

— Русские терпимы. Как только попадают в непривычную для себя среду, оправдывают ее, а не себя.

Пока ПИФ осматривался, пока вновь не бросился дальше, Вильгельм постарался выюлить к началу беседы:

— Вы не дослушали об опасностях, которые таит в себе Оме…, — начал он.

— К черту, дьяволу опасности. В глушь, в Саратов. К неумеренным, неуемным праотцам глобализации — Томасу Мору и Томазе Кампаннелле, — решительно перебил ПИФ. — Меня интересует только функционал этого места. Сюда уже сегодня могут нагрянуть такие боевики, что вы с вашим осторожным выращиванием травок пикнуть не успеете. Вы хорошо знаете каждого из прибывших?

— Я стараюсь общаться со всеми. Контролирую то, что они делают. Чем живут, — твердо заверил Хранитель. — Вообще — то я пятьдесят лет стараюсь сдерживать порывы. Считаю — неплохо справляюсь.

Несмотря на то, что за прошедшие годы Хранитель стал гранитной глыбой, монолитом, давно расставшейся с сомнениями и переживаниями, его можно было раскачать, заставить чувствовать раздражение и неуверенность.

— Технологии изменились, — нетерпеливо пояснил ПИФ. — Скажу Вам как на духу. То, чего Вы опасаетесь, необходимо делать с удвоенной силой. Экспериментировать, настраивать Омегу на управление всем и вся. Все это, конечно, в ограниченном кругу посвященных. Если мы с Вами не начнем сегодня, завтра прибудут решительные ковбои. Вас сместят. Переломают руки — ноги. Открутят голову. Сожгут за ересь на костре. Жители за Вас заступятся?

Хранитель покачал головой.

— Потом ковбои начнут взрывные работы. На Земле проведут санацию. Отвечайте на вопросы, пожалуйста. Вы же видите, я искренен с Вами!

— Кто знает, может, на Земле наладили производство искренних лжецов.

Разве можно на что-то изменить Землю?

Ляпа гладила морщинистую кожу, кожу гладкую как у ребенка, кожу со щетиной, кожу, покрытую светлыми кудрявыми волосами. Она исследовала с нетерпением, увереннее, настойчивей. К путешествию по укромной и неукромной поверхности Пуха все чаще подключались губы и язык.

— Ты не уловила? На мое погружение откликнулась только ты? Или еще вулканы на Камчатке? — подчиняясь, он поворачивался как ей удобней, открывал все неизученное.

Забыв свое обещание, Ляпа попробовала мысленно связать все, что происходило между ними в лиловых сумерках, с лавиной изменений, синхронно прокатившихся по планете, восхищая изощренностью и разнообразием, не давая Земле передышки, так же как не давал передышки Ляпе ее теперь уже полноправный возлюбленный.

— У нерастаможенных ежиков в Подольске началась линька. Рухнул строительный кран в Татеве. Придавил, между прочим, барашка. В Агадире…

— Забудь. Пустяки, — Пух прикладывал к себе ее губы. Аккуратно как к ранам. Раны у него были по всему телу.

От того, что они творили друг с другом, атмосферные фронта стали двигаться над Землей по непредсказуемым траекториям. Зоны высокого и низкого давления менялись с частотой, невиданной за всю историю метеорологических наблюдений.

На другие почти безобидные шалости легкими подземными толчками откликнулась как всегда чувствительная Япония, многие иждивенцы Катара проснулись от внезапных головных болей.

— Нет! Эти «пустяки» могут стать причиной серьезных катастроф. Мы больше не будем столь легкомысленны.

Пух легко согласился, понимая — пройдет совсем немного времени, и они снова будут вместе. Им позарез нужно чем — то заменять то, что утратили. Утратили они без малого себя, жизнь, Вселенную.

— Почему твой Вильгельм не бежит, не останавливает нас? Ведь он чувствует все изменения.

— Наверное, есть дела поважнее. Или где-то на Омеге происходит что-то более опасное для Земли, чем мы с тобой, — Покрышкин обхватил Ляпу руками и ногами, словно заплетая в кокон. — Давай я расскажу тебе о самом тяжелом заболевании на Омеге. Рано или поздно, ты очень — очень — очень захочешь вернуться на Землю.

— Я и сейчас хочу. Сильнее, чем Одиссей к Пенелопе, чем Ленин в Питер в феврале и октябре 17—ого, — девушка давно поняла — упоминание исторических персон возвращает Пуха в уютный мир, который он сам для себя построил.

— Вильгельм рассказывал — сейчас это всего лишь грусть об утраченном. Потом будет лихорадка, жажда, безумие. Некоторым приходиться десяток раз кидаться в Чистилище.

— Отчего же эта чесотка не проходит?

— Хранитель объясняет просто — в природе не может быть искусственно удвоенной души, тела, сознания. Поэтому тот, у кого на Земле остался двойник, рано или поздно разобьется в лепешку, лишь бы переместиться с Омеги в чей — нибудь неустроенный организм.

— Мне и свой организм нравится.

— Мне тоже. Но если ты попала сюда, рано или поздно тебе оччччень захочется уйти — ты никогда уже не станешь прежней Синицыной. Ни внешне, ни внутренне.

Ляпа не хотела думать о том, что когда-нибудь перестанет быть сама собой.

— Тебя не смущает, что мы лежим здесь голые? — вернулась она к прозаическому. — Вдруг Вильгельм спохватившись заглянет. Или кто-нибудь из местных зомби.

— Не смущает. Мне вообще кажется — здесь постепенно утрачиваются все чувства кроме главного принципа Гиппократа «не навреди». А Вильгельм повсюду на Омеге чувствует себя как дома. Будто она его карманная табакерка. Нюхает и чихает. Нюхает и…

Они не знали, что количество близнецов Покрышкиных возросло, и через пять минут в домике для гостей появится один из них.

Как на самом деле должна выглядеть Омега?

ПИФ оценивал деятельность Вильгельма как капитуляцию и страусиную недальновидность.

Между ним и Хранителем сразу оформилось противостояние. Дошагав до поселка, они стали записными врагами, уважающими честь и мужество друг друга, не понимая при этом, почему врагу близка некая до идиотизма неправильная позиция, отбрасывающая его на другую сторону баррикад.

— Наверняка, Вы много раз отвечали на вопрос, отчего здесь все до отвращение земное. Человеческое слишком человеческое? — они не спеша шли по широкой дорожке. До гостевого домика, где Покрышкин должен был встретиться с самим собой и Ляпой, оставалось не более ста метров.

— Земное нейтрально, — охотно пояснил Вильгельм. — Люди, прибывшие сюда, неустойчивы. Если им вулканы, цунами, борьбу со стихиями предъявить или что-то не столь нейтральное — джунгли, паноптикум черных айсбергов, это действовало бы возбуждающе. Раскачивало бы дальше. На Омеге все просчитано. Потом и кровью. Лиственные деревья нейтральнее хвойных. Египетский песок нейтральнее гравия или асфальта. Белый кирпич — красного кирпича или деревянных бревен. Заросли, скрывающие большую часть пейзажа, инертнее захватывающих видов на здешние просторы.

— И все-таки, почему поселок? Березы, трава, облачность? Умеренный географический пояс? — ПИФ понял — он включился в интересную ему игру «вопрос — ответ», но навязал ее именно Вильгельм.

— Климатическое решение, адекватное настроениям большинства жителей, попавших сюда в первую половину двадцатого века. Омега могла бы стать и библиотекой, и комнатой с тараканами. Но став индивидуальным убежищем для людей, покинувших Землю, она не просуществовала бы столь долго, она оставалась бы почти бесплотной. Бесперспективной, если хотите. Впрочем, это уже легенды. То, что многочисленные пристанища, куда бежали отчаявшиеся, запутавшиеся, не принявшие условия игры в жизнь, соединились в единое корневище, стало…, — Хранитель не смог подобрать слов.

— Стало великой угрозой и возможностью для человечества, — закончил ПИФ. Они остановились друг против друга.

«Что уже дуэль? — подумал Покрышкин. — Интересное предположение об эволюции этих мест. Не капитанская рубка, а клочок земли, которую человек сложил из себя, для себя, после и вместо себя».

— То, что всем запутавшимся открылся выход на некую общую территорию, предполагает и Вашу особую ответственность за бездействие. Не упрямьтесь, Ваше Величество. Что вы знаете о чудодейственных эффектах Омеги? Где рычаги и кнопки?

Хранитель замешкался. Он постарался заблокировать от ПИФа воспоминания о том, как инициативы местных вызывали разнообразные последствия на Земле — сбой компьютерных сетей, недовольство процедурами народного волеизъявления, регулярное нашествие саранчи в Самарской области, природные аномалии в Тихом океане.

— Средством возбуждения может быть любой кусочек Омеги, любое дерево, кирпич в стене. Каждый здесь живущий не просто кнопка, а огромный механизм, центр управления, в котором тысячи рычагов неизвестного назначения. Я и мои помощники постарались сделать так, чтобы все это стало максимально нейтральным по отношению к мирозданию.

— Но вы же не можете навсегда замереть в гомеостазе? Вы же шевелитесь, коптите здесь помаленьку, беспокоите тонкие и толстые миры, нарушаете устойчивость систем Млечного пути. Должны знать, что к чему?

— Мы видим, но не предвидим последствия. К тому же сегодня из-за того, что Вы, например, устроите здесь дискотеку, может произойти взрыв бытового газа. Завтра по аналогичной причине над Сахарой пройдут дожди.

— Каковы размеры Омеги?

— Размеры меняются. Их нет. Более того, они несущественны. Разве не чувствуете, здесь нет границ?

— Я здесь ни хрена не чувствую, — ПИФ выругался. Выругался еще раз. Пошел быстрее и на ходу продолжил допрос. — Есть подозрение, что именно с Омеги на Землю нисходят маньяки и извращенцы?

— Чушь. Отсюда на Землю уходят очень несчастные люди.

— Хм, — других комментариев ПИФ дать не соизволил. — Сюда можно попасть без Вашего ведома?

Вильгельм усмехнулся:

— Теоретически я даже не представляю территории Омеги. Возможно за горизонтом еще сотня деревень поселенцев. Насколько я знаю, все проведенные здесь экспедиции безрезультатны.

— Как Вы узнаете о вновь прибывших?

Они приближались к домику гостей. У Пуха и Ляпы оставалась минута, чтобы насладиться одиночеством.

— Выработалась интуиция. Я всегда словно ровный гул слышу. Его издают свои. Появление новенького как лишняя нота. Писк. Услышав его, я обхожу поселение по периметру, пока не встречаю гостя. Писк утихает. Вместо него я начинаю слышать прибывшего.

Вильгельм прибавил шепотом:

— Вы всегда появляетесь на окраине. Мне вообще кажется — все, что за пределами поселения — иллюзия. Мы сами мостим землю, когда идем к горизонту.

— Клево, — ответил Покрышкин. — Говорите, мой брат — близнец давно прибыл?

— Не говорю. Думаю.

— Без разницы. Вы еще думали, что нескольких Покрышкиных природа не вынесет. кто-то обязательно издохнет.

— Вы весьма неточно меня цитируете. — Вильгельм поморщился, число складок на его лысой голове умножилось. — Еще один новенький прибыл! Ваш?

ПИФ мог не отвечать. Хранитель почувствовал, как в теле собеседника началась цепная реакция плохоопознаваемых чувств, среди которых были радость, надежда, неуверенность и страх.

«Ляпаляпаляпаляпа».

Они подошли к домику для гостей.

— Я обдумал все, что Вы сказали, Иван Владимирович. Считаю катастрофическими и невозможными все Ваши предложения. Если Вы попробуете раскачать Омегу, я поступлю с Вами как с теми безумцами, которые пытались делать это в прошедшие шестьдесят лет.

Не нуждаясь в ответе, Вильгельм вошел в домик для гостей.

ПИФ усмехнулся — он пришел бороться, грызть зубами и победить. Потому что позади не осталось ничего. Плевать на пустые угрозы. Шпага просится из ножен.

Непросто быть прозрачным?

Когда ПИФ увидел их вдвоем, все окончательно запуталось. В этот момент ему вдруг стало фиолетово, что он находится в «капитанской будке Господа Бога», что он последний бастион обороны Земли, что он может стать демиургом и от него зависит счастье человечества.

Волновала прозаическая вещь — его уникальность, неповторимость, его сумбурные мысли и чувства, которые он по праву считал венцом творения, его ревность и отчаяние сейчас как на ладони. Открыты всем и каждому в этих заколдованных просторах.

Основной сюрприз, который преподнесла ему Омега, — прозрачность. Она грозила сделать невыносимой его жизнь здесь, особенно теперь, когда он уязвим изменой.

Что будет, когда его сознание станет распознавать не только Вильгельм, но и Ляпа, брат — близнец?

«Есть на Омеге место, где я смогу провалиться сквозь землю?».

ПИФ ощущал себя голым карликом, пляшущим под улюлюканье толпы.

Стараться не думать, не чувствовать все равно, что стараться не дышать. Как сбросить балласт мыслей о поручениях доктора Гоши, о своих наполеоновских планах, о Ляпе, о волосах на ягодицах? Тупо вспоминать таблицу умножения?

— Наверное, Вас не надо представлять друг другу? — буркнул Вильгельм, прочитав и просчитав бурю эмоций ПИФа. Махнув рукой в сторону кровати, жители которой уже натянули до подбородка одеяло, Хранитель кивнул Ляпе, усердно хлопающей изумленными глазами, и предусмотрительно ретировался из домика гостей.

— Мы стучали, — ПИФ отвернулся. Шорох одежд означал, что новые знакомые перестали изображать Йоко и Джона и соизволили спрятать возбужденные подробности своих тел.

— Здравствуй, Покрышкин. Поворачивайся, чего стоишь как истукан?

ПИФ послушался. Ляпа осталась прежней и одновременно совершенно иной. Девушка произрастала из того типа женщин, которые в зависимости от сочетания места — времени — одежды могут выглядеть антиподами — антиподами — антиподами сами себе: совершеннейшими простолюдинками, королевами эльфов, развратными и к тому же бестолковыми девками. Сейчас она была скорее простолюдинкой — джинсы и зеленая кофточка.

На эту простолюдинку ПИФу как и прежде захотелось примерить элегантную широкополую шляпу, оттеняющую татуировку на виске, боа и перчатки до локтей.

Троица с любопытством плавала в глазах друг у друга. Точнее ПИФ рассматривал себя и свою романтическую возлюбленную.

Они — неожиданного гостя, которого непросто встроить в их и без того сложные отношения. Чужие эмоции бухались в грудь чаще, чем удары пульса.

Ляпа ощущала себя Дорианом Греем, вокруг прикрытого портрета которого столпились десятки жаждущих разоблачения. И сейчас они (мясники!) деликатно моделируют, как сорвать саван, наброшенный на ее настоящее уродливое лицо.

Девушка прекрасно понимала — под покрывалом нет ничего интригующего, забавного или миловидного. Исключительно боль и зубовный скрежет.

На что она надеется? Те, кого она любит, разойдутся? Саван обратится в броню? Что дорисовать к любовному треугольнику, чтобы он перестал мучить?

«И что нам теперь делать?», — с частотой в одну секунду чувствовал каждый из них.

Они не знали. Девушка изумленным взглядом обыскала двойников:

— Оказывается, меня двое мужчин за пазухой таскали, — сказала это как всегда с поволокой, но глядя в глаза именно Пуху. Поэтому и аритмия сердец была разной — у Пуха от предчувствия свершающейся любви. У ПИФа — от ревности.

Мизансцена, начав развиваться по классической шведской схеме «жена — любовник — добрый муж», грозила обратиться из анекдота в триллер.

Близнецы враждебно смотрелись друг в друга и не узнавали. Ничего похожего на водевильные ощущения. Они видели не свои отражения, а чужих неприятных мужиков. Отличалось немногое — одежда (брюки vs хаки), длина волос (одинаково небрежно располагавшихся на голове), седая проседь на виске у ПИФа. Даже легкая щетина на бледных щеках выглядела одинаково аккуратной.

«Все еще любишь?» — «Все еще люблю» — «Она не слышит?» — «Нет. Мы её тоже», — перекинулись Покрышкины вопросом и ответом.

«Ты не выстрадал ты эту любовь — подумал ПИФ.

— Страдания здесь ничего не значат, — ответил Пух».

Одинаково густые брови, одинаковые губы в пол — лица, наморщенные лбы, гордо расправленные плечи.

— Давай сразу договоримся. Я принц. Ты — нищий ушлепок! — сказал свежеприбывший Покрышкин II — ПИФ, как окрестил его доктор Гоши.

— Ушлепок? О, невинные изобретатели тетриса и демократии, Герасимов и Перикл! Судя по всему, это погоняло для всех квартирантов Омеги? Ушлепок, да? — откликнулся Покрышкина I, удобно и навсегда заклейменный Ляпой как Пух.

Оба стараются грозно хлопать глазами — получается растеряно. Ляпа изумленно наблюдает диалог близнецов, легко просчитывая сгустки их эмоций, обрушивающихся словами.

Сами же Покрышкины чувствуют друг друга с полувздоха — именно такими должны быть идеальные взаимоотношения между жителями Омеги. Абсолютное предчувствие собеседника, телепатия, понимание без границ.

— Ушлепок, да, — подтверждает ПИФ. — Сочувствую тебе. Ты не знаешь о прогрессивной терминологии доктора Гоши.

— Доктора Гоши? — вновь нелепый вопрос из уст, точь — в — точь таких же, из которых звучит ответ:

— Есть такой доктор в нашей родной Вселенной, — Пух словно ныряет куда-то. Глаза стекленеют. ПИФ недоуменно смотрит на него и понимает — Пух безрезультатно ищет на Земле доктора Гошу с целью покопаться в рыжей ученой голове и узнать, кто же такие эти ушлепки.

— Пусть я нищий. Но я нищий дедушка, — после паузы продолжает спорить Пух. — А ты хоть и более информированный пациент неведомых эскулапов, но все-таки дух галимый.

Впервые тепло и ирония в голосе. Ляпа видит, что препирательство между близнецами — уже игра. На самом деле они крайне интересны друг другу. Именно так, как любопытен человек только самому себе. Вечное узнавание — разочарование — поиск.

«Удивительно, ПИФ звучит совершенно не так как Пух. Беспокойно, растеряно, раздраженно. И еще ожесточенность Какая-то. Словно Пух виноват».

Пух был ближе. Именно на него израсходован первый миллион любовных разрядов, которые Ляпа пронесла с собой.

ПИФу захотелось вогнать шпагу в грудь своему отражению, мирно улыбающемуся рядом. По рукоять и провернуть! Он не предполагал, что и за пределами Вселенной ему придется бороться за Ляпу. Он не знал, как сражаться с самим собой.

Вы можете долго и пристально смотреть в глаза другому человеку?

От нее, как и прежде, исходил солнечный свет. Зрению не удавалось пробиться к ее лицу. ПИФ приблизился, галантно поцеловал руку своей… своей. Кто она ему сейчас?

«Капитошка! Вот он кто! Капитошка (Пух) и Бельмондо (ПИФ)», — подумала Ляпа о Покрышкиных.

После приветствий выяснилось — в этом маленьком домике совершенно некуда девать руки, ноги, взгляды. На троих их избыточно много, и в арсенале нет изобретательных слов, чтобы развеять неловкость. Неловкость повсюду.

Как на светской тусовке, Ляпа, ПИФ и Пух неторопливо разгуливали по дому, заглядывали в углы, включали воду, говорили вопиющие банальности:

— Как вам Омега? Погода здесь всегда такая? Что будет, если спилить дерево? Запах сероводорода? Дизель — генератор работает почти бесшумно.

ПИФ и Пух периодически принимались пикироваться, пересыпая речь именами из Википедии и ЖЗЛ. В их проклятиях исторические персонажи занимали несвойственные им позы и совершали предосудительные поступки, преимущественно сексуального характера.

Вернувшись с чердака, ПИФ растянулся на кровати Ляпы, девушка пододвинула стул к окну, Пух занял остывшее ложе и как самый опытный неторопливо объяснил, какой шок для Омеги — появление новеньких. Новенькие в одно мгновение могут распылить Вселенную.

— Скажите, судари! Благо или наказание, что мы попали сюда? Благо или наказание то, что я лишена деликатной способности видеть и быть видимой насквозь?

Вопрос остался безответным. Вильгельм привел третьего волонтера кембриджской группы — итальянского священника Луиджи.

Вы могли бы понять и открыть все свои чувства?

В этой компании Луиджи оказался светлым лучиком. Он быстро развеял пасмурные настроения. Через полчаса у всех устоялось ощущение, что Луиджи не уходил, не приходил, а всегда прыгал здесь. Маленький, юркий, нарядный — подстриженная под горшок голова с аккуратными торчащими в стороны ушками — локаторами, чистое веснушчатое личико, брючки песочного цвета, бежевая рубашечка с короткими рукавчиками.

Имя Бога зазвучавшее, в разных кубометрах комнаты, стало очень похоже на него. Невесомое, игрушечное, юркое. Хотелось, чтобы Всевышний немного походил на Луиджи.

Хранитель поддался очарованию священнослужителя и щедро объяснил нюансы небытия на Омеге. Священник быстро ухватил суть происходящего и теперь бодро проповедовал:

— Что может быть интереснее паноптикума, которым мы получили право наблюдать?! — восхищался он третьей стадией заболевания. — Чужие судьбы, жизни — они окрыляют, учат, мучат. Мы должны как благо принимать дар чтения душ.

Определенно, Вильгельму посчастливилось с таким гостем.

— Непротивление…послушание…обет. Что может быть правильнее созерцания и отказа от действия… во имя…, — случись цунами, землетрясение Луиджи нашел бы повод сказать «как мило».

Присутствующие хмуро слушали монолог, угрюмо наблюдая активную жизнь рук Луиджи.

Наконец, тот иссяк. Вильгельм перехватил инициативу и, вооружившись философией — психологией, затрубил об особенностях Омеги.

Свое красноречие он адресовал Ляпе и ПИФу, не смирившись с появлением на Омеге деятельного карбонария и его знакомой, мысли которой под замком. Хранитель словно уговаривал их раскаяться:

— Вы же не формулируете чувства и эмоции человека, который оказался рядом. Просто узнаете их. Как свои. Это лишнее доказательство, что мы с вами — не разные Вселенные и всегда найдем общий язык. Это шаг в эволюции, — Вильгельм не удержался на месте, встал и начал прогуливаться по аудитории. — К этому очень легко привыкнуть. Вы быстро научитесь не фокусироваться на чужом сознании. Не слышать его. Да и любому нескромному можно дать понять, что его любопытство несвоевременно и неприятно.

Луиджи заерзал на стуле, стараясь вставить слово.

— Чем же сейчас заняты жители? — священнику не терпелось начать проповедь слова Божьего, в которое он гармонично встроил Омегу.

— Дрейфуют, — печально ответил Вильгельм. — Созерцают. Новички, как правило, ищут себя, звезд, политиков, попадая в переплет к незнакомым и невыдающимся. Нужны годы практики, чтобы научиться находить на Земле нужных и интересных людей. Многим за все время пребывания на Омеге даже себя не удается отыскать. Хотя все настойчиво ищут.

Ляпа возмутилась:

— Зачем наблюдать себя отсюда, если о себе и без того все известно?

Хранитель пожал плечами:

— Мы всегда боимся упустить что-то важное. Вот и мечемся. Многие жители Омеги прочесывают по сотне, тысяче судеб в день.

— Поэтому они не выходят на улицы, не собираются вместе? Не митингуют, — вступил ПИФ.

— Не только. Вторая проблема — фокусировка, — пояснил Хранитель. — Когда собирается несколько человек, крайне сложно сосредоточиться на чувствах собеседников. Вы, наверное, почувствовали? Гул. Теряется ощущение друг друга. Когда рядом больше 10–ти, ощущения становятся болезненными.

Вильгельм говорил горячо и проникновенно. Темы несуществования на Омеге были выстрадано близки ему. Вместе с тем слушатели угадывали его паническое состояние.

Хранитель не знал, что ожидать от ПИФа и новенькой, миниатюрной гостьи, выстроенной словно из одних острых углов — острые плечики, стремительная походка, состоящая из мелькания острых коленей и локтей. Маленький острый нос, острые изумленные глазки, буравившие собравшихся мужчин.

— Мы должны сохранить Землю. Чтобы вернуться назад, — подытожил Хранитель.

ПИФ громко фыркнул. Остальные послушно кивнули.

А вы боитесь неожиданных изменений?

Недавняя горячность слов и мыслей подстыла — Омега действовала отупляющее — отрезвляюще, без боя одерживая победу.

Еще час — и он будет неспособен на решительные действия. Залипнет, засохнет, сдуется. Необходима схватка, разбалансировка системы. Песня во все горло, мордобой, дуэль — все, что угодно лишь бы развеять морок, стремящуюся к нулю энтропию.

Другие гости Омеги, не уловив исходящей от ПИФа угрозы, обсуждали, где кому жить. Единственный свободный домик на другом краю Омеги предлагалось разделить ПИФу и Луиджи. Сигнальным выстрелом послужило уверенное решение Ляпы остаться вместе с Пухом.

— О чем вы, курочки мои? — загремел ПИФ, — Хотите расползтись по углам и утихнуть?! — он вскочил с постели. — Неужели не понимаете?! На Омеге не созерцательно дрожать надо! Не по яйцам скакать, боясь разворошить гнездо Пандоры. А исследовать! Землю — матушку спасут не инертные ботаники. Не осторожность. Только Великий Эксперимент. Кто еще не опутан здешней толстовщиной? Ушлепок милый, ты со мной? — обратился он к Пуху.

«Ох — ох — ох. Как все скучно! — подумал Пух и покачал головой. — Судьбы мира опять решаются в столь прозаическом интерьере».

«Трус! Четырежды трус, трижды предатель! Что ж, момент настал, — мысли ПИФа перегоняли друг друга. — Сейчас я буду делать то, о чем так мечтал доктор Гоша. Перезагрузка. Переворот на уши всего тварного мира».

— Омега — очередная история о том, как обезьяну посадили в Cayenne и заставили развозить почту. Или назначили управлять режимами нагрузки АЭС. Обезьяна набожно замирает, бестолково машет руками, лупит по всему, до чего дотянется. Потом вновь боится пошевельнуться, чтобы не навредить. Пора становится людьми!

— Жители Омеги боятся пошевельнуться, — Вильгельм не смотрел на ПИФа. — От того, что они вволю поэкспериментировали. Кошмарная история цивилизации — с первой до последней страницы.

— Это не оправдание, — ПИФ прошел мимо Хранителя (тот не удосужился повернуть голову ему вслед) и первое на что решился — со всего размаха влупил ногой по входной двери.

Вильгельм с удивлением заключил — отзвука этому удару на Земле не случилось.

ПИФ выбежал во двор с таким чувством, что сейчас придется лезть на баррикады, агитировать за человеколюбие перед толпой с пиратскими флагами, до хрипоты кричать жителям о том, что Спасение пришло, не пустишь Революцию в дверь, она влезет в окно.

На лужайке перед домом было тихо и безлюдно — ничего не отвечало его подогретому настроению. Ни пения птиц, ни отголоска бесед. Как всегда на Омеге. Лишь сочные ветви боярышники чуть вздрагивают на слабом ветру.

«Теперь что? Добрые жители, подъем?! Ломать кусты? Плеваться? Пинаться и капризничать? Наверное, здесь даже дуэльных пистолетов нет», — ПИФ как тигр в клетки прошелся по периметру лужайки. Он изучал, что сломать, разрушить, перевоплотить до неузнаваемости. Как он и надеялся, собеседники высыпали на крыльцо, но не так быстро как хотелось.

Пух уловил неожиданную радость Хранителя — благодаря ПИФу появилась неплохая возможность продемонстрировать технологию работы с непокорными мира сего. Если кто-нибудь в полной мере использовал бы таланты телепатии, которыми наделяла Омега, то смог бы прочитать воспоминания Вильгельма о тех днях, когда тот боролся с пассионариями. Хитростью, уговорами, угрозами и террором.

ПИФ сбросил на землю пиджак, расстегнул ворот белой рубахи.

— С чего начнем? — грозно заорал он. Подошел к боярышнику, по — медвежьи продрался сквозь него, вернулся через пролом обратно, начал ломать ветки. — Веник соберем, чайку заварим и в баньку? Где здесь бьется самый ранимый пульс голубой планеты?

Комментарии своим дерзким действия ПИФ выдавал громко и выразительно, чтобы зрители, замершие в десяти метрах от места акции, хорошо слышали и боролись со своими страхами.

Он ломал ветки, топтал траву, с отчаянием чувствуя — его не поддержат. Все напряжены, более того, настроены против него. Лишь Ляпа непроницаемо изумленная стена.

«Неужели я уже допустил что-то необратимое, от чего любовь и здесь не пожелает складываться в любовь?».

Луиджи в испуге закрыл глаза, не вполне осознав — так он лучше увидит стихийные бедствия, которые последуют за треском веток, но…

Никаких катастроф на Земле не произошло!

ПИФ успел набрать жиденький букетик и приблизиться к испуганным зрителям:

— Ну как? Продолжим опыты? Выроем траншеи на вечевом поле?! Снесем эстраду?! Рассказывайте, где кнопки, — рявкнул он Вильгельму.

«Излупишь розгами Хранителя? — поинтересовался Пух. — Дуэль на вениках однозначно приведет к новой пятидневной войне».

ПИФ был на середине лужайки, в протянутой руке ветки, в глазах растерянность, ожидание, гнев, когда у него под ногами возник серенький островок без травы. Пятно зыбучего песка занимало не более 3–х метров в диаметре — ровно столько, чтобы у жертвы не было возможности дотянуться до твердой кромки земли. ПИФа буквально затянуло в него.

Не только рукам не за что уцепиться. Глаза наблюдавших за ним свидетелей также беспомощны. Только блестящие зенки Ляпы слишком выразительны, чтобы понять, о чем они.

«Заживо похоронить одного из Покрышкиных? Чтобы не путаться с расчетами?», — погружаясь в трясину, ПИФ старался выглядеть и думать достойно. И зрителей своего унижения старался рассматривать без укора.

— Так вот, как Вы наказываете буйных. Быстро, бесшумно и эффективно, — возмутился Пух. — Самый безболезненный способ дематериализации?

«из-за этой зыбучей лепешки тепловая мощность Гольфстрима снизилась всего на тысячу мегаватт. Тело моего двойника станет набором песчинок, перемешается с землей Омеги. Через полчаса трава затянется над плешью. Ничего не напомнит о безвестно…», — Пух бросился к ПИФу — тот погрузился по грудь и беспомощно вскидывал руками, все еще не решаясь просить о помощи.

Пока Пух вытаскивал из песка незадачливого демиурга, Хранитель спокойно пояснил:

— Объект, падающий на зыбучие пески, нарушает хрупкое равновесие песчинок. Они осыпаются вниз наподобие жидкости, создавая, естественно, огромную тягу в отношении нарушителя их спокойствия. Тяга быстро уравновешивается другими возникающими силами, и объект принципиально не в состоянии утонуть до конца.

«Врет», — решила Ляпа. Мысли она читать не умела, но лица иногда открывались ей.

Каждый отчаянно пытался разобраться, что же произошло или не произошло на Земле из-за ПИФа. Через несколько мгновений они с удивлением поняли — дерзость обошлась без последствий. Никто и ничто не пострадало.

— Что же получается, — первым очухался более опытный Пух. Он оставил двойника на краю зыбучего пятна, которое быстро затягивалось травой. — Оказывается можно экспериментировать? Сколько угодно? Рано класть венки на могилу Поппера? — он кивнул на сорванные ПИФом ветки. — Никаких обещанных катастроф не произошло?

— На Земле ничего не изменилось? — удивленно спросила Ляпа. — Ну, кроме Гольфстрима.

Луиджи из стороны в сторону перемещал свои маленькие локаторы — он все время рассчитывал, как примерять новые открытия к великому замыслу Омеги.

Количество сюрпризов на единицу времени стало критичным для стойкой нервной системы Хранителя. Он тяжело посмотрел на присутствующих, словно запоминая лица для грядущей бескомпромиссной мести, и не ответил.

Ответил ПИФ. Отряхнувшись, отплевавшись от горького мокрого песка, он подошел к дому, тяжело взглянул на предавших его:

— Лаконичный наш не желает делиться мыслями, — ПИФ копал взглядом равнодушные лица, все еще надеясь перетянуть кого-нибудь на свою сторону. — Никаких катастроф не произойдет, если только экспериментировать буду я.

Словно в вакууме произнес. Настороженность и недоверие разрежали плотность воздуха. ПИФ уселся на ступеньки, опустил голову между колен и забормотал:

— Если я правильно учуял мысли нашего деликатного гуру, оказывается я что-то вроде Избранного. Только наоборот. Ноль без палочки. Пустой звук. Это от того, что дважды прошел на Омегу, да? Что бы я здесь не наворотил, не будет ни печали, ни радости. Никаких проблем для щепетильно оберегаемого человечества. Радуйтесь, жители Омеги, я могу построить для вас рай. Без стыда и последствий. Домики повыше, площадки для гольфа, бассейны и пальмы. И никому не будет мучительно больно.

Открытие шокировало и самого ПИФа. Его не устраивала перспектива творческой импотенции — вместо того, чтобы повелевать Вселенной, океанами, вулканами и правительствами, он может стать лишь конструктором благополучия и комфорта на самой Омеге. Что бы он ни сделал здесь — Земле и людям, ее населяющим, не станет ни тепло, ни холодно.

ПИФ не подозревал — даже на скромную роль «конструктора рая» Хранитель не назначит анархиста и шалопая.

Через несколько минут у домика гостей появился Ли, пятью минутами позже еще двое. Они тут же стали разыгрывать боевиков — вполголоса посовещались с Вильгельмом, окружили ПИФа, предваряя любое его движение.

«Какие еще тоталитарные сюрпризы в рукаве у нашего гуру?», — Пух подошел к Вильгельму, тот давал Ли точные указания. Пух в очередной раз удивился прозорливости Хранителя — оказывается и наблюдатели живут рядом с домиками гостей, и боевая группа собирается в считанные минуты. Тихо, без пыли. Все было под контролем — куда идти, кого собирать. Все под контролем, за исключением выпученных метающих молнии орбит ПИФа.

Пух опустил взгляд, но все равно ощутил то, что чувствует его двойник — он пришел, чтобы изменить миры, завоевать Ляпу, но всё пошло прахом. ПИФ не отступится.

Хранитель тоже понимал это. Он направил помощников и ПИФа на «вечевое поле». В этот требовалось сообща с другими судить и карать бунтовщика.

Когда и где Вы теряли частицы себя?

Бойцы Хранителя не возражали, когда Пух пошел сзади. В узких местах ветки боярышника хлестали по лицам ушлепков, бодро вышагивающих сбоку от ПИФа. Ли, шедший в арьергарде, постоянно вырывался вперед и жестами поторапливал остальных.

У гвардии Вильгельма не было оружия, поэтому Пух видел лучшее разрешение ситуации в побеге — оттолкнуть крайнего охранника и в кусты.

— Если ты хочешь переломить ситуацию, нужно действовать не так, как он ожидает, — зашептал Пух; в голове у Покрышкиных стоял такой сумбур, что установить спокойный телепатический контакт не получалось.

— Ботинками швырять? Дрожать и кусаться?

— У Вильгельма все ходы просчитаны. Сунь-Цзы на побегушках бы здесь прозябал. Попробуй импровизировать.

Бойцы, не расслышав, не прочитав судорожных мыслей, подошли плотнее к Покрышкиным. Впрочем, они не стали мешать перешептываниям.

— Пойми, с тобой могут сделать все, что угодно. Вильгельм только на вид спокойный дядька. Он здешнее анархическое подполье в один день истребил. Не будет он с тобой сюсюкать. Слишком много на карте стоит.

ПИФ не ответил. Когда подошли к усеянной скамейками площадке, через плечи охранников бросил:

— Мне бы понять, дорогой земеля, как вы колдуете. На что Омега откликается?

Пух забормотал об оргазме без помощи рук. ПИФа прислонили к эстраде. Не связывали, не увешивали кандалами — самое время бежать, но он понуро уставился в землю и принял отрешенный вид.

Пух, продолжая инструктировать, встал поблизости. Он не сомневался, что если сегодня будет уничтожен его двойник, то часть души отомрет безвозвратно. Он не хотел расставаться даже с нанограммом себя. И без того уже столько потеряно.

Анархия — мать порядка?

После произошедшего Вильгельм объявил общий сход. Эффективные системы оповещения — колокол, смс, радио на Омеге отсутствовали, поэтому Хранитель и его помощники не только мысленно передавали информацию о сборе, но и лично ходили по домам, вытаскивая жителей из сомнамбулического дрейфа.

Люди, выползающие из домиков, выглядели классическими лунатиками. Вильгельм направлял их к летней эстраде, не преминув замечать — «осторожнее, последний раз, когда община собралась на этом месте и не смогла решить насущных проблем «турки вырезали армян».

Через час на площадке перед сценой сидела добрая половина населения Омеги. Те, кто не нашел места, слонялись по полю.

Вырванные из транса, сонно хлопали коровьими глазами, изредка перебрасывались словами. За исключением Ляпы все новички Омеги быстро почувствовали «болезненные ощущения», о которых предупреждал Вильгельм. Грудная клетка вибрировала, голова готовилась взорваться от трансформаторного гула беспорядочных эмоций собравшихся.

— Сюда позвали только тех, кто еще может возвратиться на Землю. Таких большинство. Если людей надолго отвлечь от «домашних дел», они будут раздражены, — шепнул Хранитель Луиджи, когда они поднимались на сцену. Казалось само собой разумеющимся, что священник вышел на первые роли и принял деятельное участие в урегулировании конфликта. — Здесь все может вспыхнуть как на военном складе. Люди, лишенные надежды, станут неуправляемы. Такое уже случалось здесь, — Вильгельм торопился открыть собрание.

Они прошли к середине сцены и встали рядом — ни дать, ни взять объявление эстрадного номера. Но не развлекать публику готовились Хранитель и Луиджи, а успокаивать — увещевать — наставлять на путь истинный. Поле перед ними было щедро усыпано головами.

Вильгельм зорко выхватывал очаги напряжения — возмущенные перешептывания, грозившие перейти в крики, усталость на лицах, нервные затравленные взгляды. Испуганную мысль «стадо наркоманов в одном котле» Вильгельм накрыл усердной молитвой.

— Так все-таки зависимость? — спокойно поинтересовался Луиджи.

— В определенной степени, — развел руками Хранитель. — Наименьшее из зол на Омеге.

Вильгельм указал на ПИФа и загудел на все поле:

— Друзья! Вы знаете! Опыты с Омегой приведут к тому! Что человечество будет стерто с лица Земли! Да и Земля тоже! Нам предстоит решить судьбу человека, который не согласился с правилами пребывания здесь, — слышно было идеально.

После непродолжительного вступления, не давая слушателям очухаться, Хранитель предложил голосование:

— Поднимите руки! Кто считает необходимым! Запретить любые эксперименты!

Он хотел демократическим путем решить проблему. Откровенное убийство ПИФа живо затронуло бы Ляпу, Пуха и даже Луиджи.

— Мы не можем рисковать! Все, что сделал! И грозится сотворить наш гость! Имеет отложенный эффект! Накопит критическую массу! Сдетонирует! Тогда на Земле погаснет солнце! Иван Владимирович! Вы гарантируете, что Ваши забавы останутся без последствий?

«Вот как выглядит поле битвы за Землю — несколько сотен отмороженных и карточные шулеры в судьях», — ПИФ высоко вздернул голову. Он не обернулся к сцене, а пристально вгляделся в лица жителей, которых надеялся вдохновить на неповиновение, на единогласно поднятые вверх руки. Несколько секунд хватило, чтобы понять — если он не соблаговолит раскаяться, присутствующие сонно и равнодушно вынесут ему смертный приговор.

«Что если подержать их в бодрости? Часов пять — шесть? Что с ними станет? Завоют от тоски как волки? — ПИФ поморщился, наткнувшись на отсутствующий вид ушлепка, клевавшего носом в первом ряду. — Надеюсь, мне не придется увидеть их настоящей тоски?».

— Гарантирую! — голос ПИФа зазвучал не хуже, чем бас Хранителя. — Если бесцельно лупать глазами, солнце на Земле рано или поздно сдуется. Мы не для того здесь, чтобы как в музее, зажав за спиной руки, побродить по залу и уйти, — Пух и Ляпа сидели напротив, в первом ряду. Их переплетенные пальцы мирно лежали на скамейке.

«Конечно, они будут защищать меня. Но лучше бы еще раз предали, но расцепили конечности», — ПИФ не мог смотреть на эту пару, не мог не вспомнить, когда последний раз держал Ляпу за руку.

— Терпение Омеги может кончиться! Этот полигон сконструирован не для того, чтобы сдувать с него пылинки! Разве вы не чувствуете?! Жалко, что я единственный, кто готов к изменениям. Но я бессилен. Надежда на вас!

ПИФ говорил горячо, тыкаясь взглядом в равнодушные лица, изучая их, подмигивая.

«Фуф. И все-таки она вертится. Когда тебе кажется, что ты сделал все возможное, пойди, сделай еще столько же, — закончив речь, ПИФ глянул через плечо на неподвижных Вильгельма и Луиджи. — Опять в землю засасывать будут?»

Община не отреагировала. Привыкшие остерегаться любого движения, даже движения души, боялись говорить, елозить по скамейкам, проявлять интерес, хлопать в ладоши, думать. Неумеренность могла стать преступлением перед человечеством.

ПИФу показалось, что безысходность, воцарившаяся среди жителей, вот — вот заставит сделать их что-нибудь неожиданное — разнести Омегу (а значит и Землю) в клочья, разорвать зубами друг друга.

Здесь было опаснее, чем в яме с проголодавшимися людоедами. Люди, до предела согнувшиеся перед обстоятельствами, могут распрямиться самым невероятным образом.

Что может быть интереснее сражения двух всемогущих людей?

Варианты развития ситуации вихрем пронеслись в сознании ПИФа. Он не сомневался, что сможет использовать теории Пуха и сыграть в Гарри Поттера, но это не встряхнет отмороженных зрителей.

Допустим, он сделает так, чтобы над Омегой загремел «Реквием» Моцарта — Вильгельм щелкнет пальцами и воцарится прежний покой — умиротворение. На любой нестандартный ход Хранитель немедленно отреагирует.

ПИФ воплотит автоматы с попкорном по периметру вечевого поля или золотые статуи Вильгельма в солидный трехэтажный рост. Зрители не оценят — также по щелчку все построения, не столь нейтральные как здешняя благодать, будут дематериализованы.

Людей отвратят любые его фантазии, потому что побороть их можно только причинив урон Вселенной по ту сторону Омеги.

«Вот и ответ — воздействовать необходимо не на этих рыбообразных, не на ландшафт Омеги, а на Вильгельма».

ПИФ оттолкнул одного из охранников, подбежал к первому ряду зрителей и с чувством, с оттяжечкой врезал по лицу сонного амбала. Тот издал всхлипывающий звук, но даже не приподнялся со скамейки.

Тогда ПИФ начал трясти его за грудки, сбивая соседей наземь. Ушлепки неловко барахтались, отползали, один случайно заехал ногой в ухо распростертому на траве, другой наступил ему на пальцы

«Вот он долгожданный отклик Земли!», — возликовал ПИФ. Он почувствовал, но не смог определить, какие изменения произошли. Хранитель же скрупулезно подсчитывал:

Ушибы, всплески эмоций, сломанная скамейка. Интенсивность горизонтального переноса генов возросла на Земле вдвое. В околоземном космическом пространстве ускорения космических частиц многократно превысило все ранее зарегистрированные значения.

ПИФ старался не бить в лицо, толкал в плечо, кричал невразумительное: «ну! зомби! очнись! включи мозг!». Потом принялся пинать свалившегося на землю амбала.

Вильгельм сделал знак помощникам, спрыгнул со сцены, подвернул ногу (снизилось количество аргона в атмосфере Земли), чертыхнулся (у оплодотворенной самки белого носорога спринтерский забег выиграл сперматозоид с двумя одинаковыми половыми хромосомами XX в ядре), поковылял к месту избиения. С соседнего ряда бежал Пух.

Прежде чем ПИФа скрутили, ему удалось вволю побрыкаться, дернуть Вильгельма за нос, вырвать из земли скамейку.

Самые чуткие понимали — Вильгельм взбешен (существенно снизилась величина теплового эффекта, достаточного для самовоспламенения древесных материалов на территории России и Чехии). Прежде всего, тем, что ударили Его людей. В других обстоятельствах ПИФ оценил бы командные чувства соперника.

Градус решительности Хранителя указывал — произойдет что-то непоправимое. Пух бросился успокаивать гуру, но тот лишь отмахивался на предложения «дать время» и гарантии «он изменится».

— Не желаете убивать дракона в себе? — Хранитель издал короткий сухой смешок (до этого он говорил сочно и гулко), прошелся вокруг топчущихся бойцов. Они заламывали руки ПИФу (начали происходить перебои в работе навигационного оборудования самолетов, находящихся над Землею) — тот продолжал вырываться, бодаться, бормотать обвинения.

«Ну же, земеля! — в отчаянии подумал Пух. — Надеюсь, у тебя имеется запасной ход. Иначе через мгновение распылят на атомы».

ПИФ заорал — ему выдернули сустав. Никто не обратил внимание на то, что из-за грубости бойцов арктический атмосферный фронт стал стремительно смещаться от Шпицбергена к Британским островам.

Ляпа бросилась к ушлепкам, пытающимся удержать ПИФа. В этот момент он выпалил:

— Я знаю, как сделать быстрым и безболезненным…аууу…переход на Землю! Через день у вас не останется ни одного подданного. Я…

Вильгельм выдал оглушительную оплеуху (на треть снизилась скорость фотосинтеза всех лиственных пород в дельте Амазонки). Голова ПИФа безжизненно свесилась на грудь, тело обмякло в руках запыхавшихся помощников Хранителя.

«Неужели снова как в тридцатых?! Взбунтуются, разрушат дома, настроят новых? Бестолково и бесцельно засуетятся, а на Земле начнутся мор и войны», — Вильгельм пристально посмотрел в лица стоявших рядом ушлепков.

Пух оттеснил Ляпу, нацелившуюся выцарапать глаза Хранителю. Зашептал ей на ухо:

— Однокоренной мне очаровашка жив только потому, что гуру боится распылить его на твоих глазах, — Лицо Пуха казалось Ляпе равнодушным. Житель Омеги не имеет право надевать другое лицо. — Я немного знаю Хранителя нашего — не давай ему повода стать безжалостным Китайским Гордоном. Пусть еще поиграет в демократию, авось гром и молнии не просыпятся.

Но гуру не играл. Он вздернул голову ПИФа за подбородок:

— Вам местное небо головку напекло? Может Вас пожурить до бесчувствия? Как по — Вашему должна выглядеть Омега? — шипел он (каждую секунду его эмоциональной речи площадь ледяного покрова Арктики сокращалась на сто квадратных километров). — Как Вудсток? Пустые холмы? Ватикан? Что Вы планируете менять? Чем Вам не угодила девятая планета от солнца? — он смотрел на очнувшегося ПИФа так будто перед ним невменяемый антиглобалист, нуждающийся в немедленном вразумлении.

ПИФ пытался скрыть очевидную растерянность:

— Не знаю. Никто не знает. Я вижу, что сейчас Омега выглядит как страх и неловкость. Это неправильно.

— Бред! Хотите всучить нам триллион ниточек и заставить управлять каждым вздохом Вселенной? — Хранитель сыпал вопросами, но не ждал ответа. Ему требовалось время, чтобы понять — блефовал или нет этот кембриджский диверсант, когда грозил открыть легкий путь на Землю. — Надеетесь превратить Омегу в штурвал? Крутить как вам угодно? Штурвал в руках дьявола?

ПИФ отвечал тихо, словно самому себе:

— У меня одного такое ощущение, что так, как все происходит сейчас, не должно быть? Вы сознательно отказались от любого вида жизнедеятельности. От созидания и разрушения. Засохли в кроватях. Как одеялом обернулись Вашим мирком. Внутри этой темноты, духоты, теплоты нельзя ничего оживить, нельзя от чего — то оттолкнуться и изменить реальность. Вы как беспомощная бацилла, искусственно занесенная туда, где ей удобно существовать стерильно, не размножаясь. Бесцельно переползаете с места на место. Как мухи в двигателе Феррари. Не знаете, как управлять. Замерли в машинном масле. Считаете это единственно верным решением.

С каждым словом голос ПИФа становился тише — он захлебывался воздухом Омеги.

Ушлепки уже повставали со своих лавок. Многие, не обращая внимания на столпившихся у эстрады, разбредались домой. Они торопились возвратиться к своим грезам, к бесконечному паноптикуму судеб. Некоторые неуверенно кучковались поодаль.

— Я ухожу, амиго. Надоела Ваша творческая импотенция. Буду придумывать варианты спасения, пока Омега не истощится на чудеса. Не хочу вместе с вами вечно и тихо сидеть на золотом мешке.

— К сожалению, чтобы разрушить все, что созидалось тысячелетиями, достаточно одного безумца. Никуда вы не уйдете, — Хранитель подал знак Ли — бойцы отпустили ПИФа. Тот растерялся, сжал кулаки и замер, выбирая на кого кинуться.

«Только не провоцируй Мужика!» — послал сигнал Пух, но ПИФ шагнул вперед. Незаметно для ушлепков (растеряны все без исключения) оформилось поле боя — внутри ПИФ и «Мужик». По сторонам — бойцы Хранителя, Пух, Ляпа и около пятидесяти отчаянно любопытных жителей Омеги.

ПИФ и Вильгельм не устояли на месте, осторожно двинулись по кругу. Как волки, ищущие брешь в обороне, возможность смертельного броска. Мотивов убить друг друга уйма. Вильгельм разрушает мечту ПИФа. ПИФ готовится сокрушить Вселенную, бережно охраняемую Хранителем.

Даже глухая Ляпа чувствовала настроение — Омега держится не на ядерном потенциале, а на ядреном авторитете Вильгельма. Стоит ему рухнуть — и местное оцепенение, скучные домики, шахматное безбрежие полей, жиденькие березовые перелески перестанут казаться единственно верным решением.

Для Хранителя любая альтернатива нынешнему нейтралитету Омеги равнозначна гибели. Для ПИФа изменения — наилучший вариант спасения этой территории, а с ней и всех уголков Вселенной.

Глаза присутствующих наполнялись жадностью. Они ждали. Двое всемогущих жителей Омеги. Один опасается подавать заразительные примеры применения силы — они станут искрами в пороховом погребе. Другой готов испытать повиновение полигона чудес. И оба боятся проиграть.

«Я против него все равно, что стрекоза против МИ—8, — думал ПИФ, — о моих шансах не может и быть речи. Превратит в гроздь боярышника?».

— И не надейтесь, — к Вильгельму вернулся звонкий громовой голос. — Просто упакую в смирительную рубаху и заткну рот.

«Правильно. Остальное доделает Омега. Она за сутки превратит меня из бунтаря в князя Черкасского при дворе Анны Иоанновны».

Вильгельм выше и коренастей. На стороне ПИФа длинные руки и стремительность. Он и ударил первым. Удалось влепить по щекастой физиономии и замахнуться для второго удара, когда Хранитель ухватил за горло железной хваткой (жители Калифорнии испытали немотивированный страх, паническая атака продолжалась долгие тридцать секунд).

— Проверено — ненависть вызывает мелкофокусные землетрясения, — спокойно басил Вильгельм (словно ПИФ и не дергался у него в руках). — Разве вы не чувствуете, в Аквиле начались новые толчки.

— От ваших фокусов скоро не только землетрясения начнутся, — захрипел ПИФ. — Каждый второй заснет и не захочет просыпаться.

— Баран! Последний раз, когда мне силой пришлось усмирять такого же идиота, загорелся Гинденбург.

— Сам баран! Пытаясь уберечь достигнутое, теряешь все. Необходимо…

Хранитель сильнее сдавил горло (Европа покрылась зонами аномальных температур). Теперь ПИФ не мог отвечать.

— С ним все в порядке, — гарантировал Вильгельм потемневшей от ярости Ляпе, хозяйским жестом развернул ПИФа, стянул его руки взявшейся из ниоткуда веревкой (количество снежинок неправильных форм стало гораздо больше, чем пластинок и пространственных дендритов), затолкал в рот ПИФа внушительный ком марли (выросло содержание глицина в клетках узконосых обезьян).

Теперь осталось дотолкать бунтаря до подвала в доме Хранителя, и революция закончится. Но флегматичное выражение покинуло лицо Вильгельма. Внезапно оно приобрело гримасу ужаса. Выпученный взгляд остекленел. Мысли заплелись в неразборчивый ураган. Он отпустил ПИФа.

Самые чуткие уже узнали — на Земле грянула небывалая всеобщая катастрофа. Долгие сто лет Вильгельм предотвращал нечто подобное. Все его труды пошли прахом. Чувства Хранителя стали тяжелыми, неподъемными для тех, кто хотел их осилить.

Он водил взглядом по лицам присутствующим. Ушлепки оцепенели — каждый ощутил свою вину за происходящее на Земле.

— Поняли, до какого кошмара вы довели ситуацию? — пророкотал гуру.

И тут на голову ему свалился огромный арбуз. Сочный звук, всплеск нектара, красные рваные дольки, весело соскальзывающие с головы — тело Хранителя шпалой рухнуло вслед за расколовшимся фруктом. Это происшествие не вписывалось в общее смятение, не воспринималось как всамомделишное — театр абсурда в театре абсурда.

Пух бросился развязывать ПИФа. Тот вытолкнул кляп изо рта:

— Неизящное, но эффективное решение. Астраханский арбуз. А то вы только финиками балуетесь, — он удовлетворенно оглядел наконец — то изумленные, виноватые лица, сверхизумленное лицо Ляпы, восхищенно моргавшую по сторонам, и повторил вопрос, который пробовал задать несколько часов назад.

— Пух, Ляпа вы со мной? — ПИФу не хотелось уходить одному в здешние бескрайние и безжизненные просторы. Пух и Ляпа не ответили.

«Скажи ей, — мысленно посоветовал Пух. — Она пойдет с тобой. Ей как и тебе любопытно найти заповедные края Омеги».

«Тебе нет?»

«Уже нет».

— Ляпа, пойдешь со мной?

Ляпа покачала головой. «Увы, Пуха я встретила первым».

— Может, кто-нибудь еще? — ПИФ оглядел присутствующих. Их очнувшиеся, разгоряченные лица не сулили Земле ничего хорошего. Ли мяукал у неподвижного тела хозяина.

Пух ответил за всех:

— Мы разберемся. Сваливай, пока Мужик не очнулся. Следующий раз ты вряд ли угомонишь его арбузом, — Пух еще не знал — следующий раз придется стрелять из автоматического оружия. — У тебя не более получаса, чтобы уйти подальше.

Хотели бы Вы управлять ВСЕМ? Не слишком ли большая ответственность?

Всё это время Пух держался из последних сил. Он отвык от разнообразия лиц человеческих. Теперь оно стало болезненным. Он хотел видеть только Ляпу. Ляпа, Ляпа и ничего кроме.

Любовь, слабенькая как ростки сирени за полярным кругом, как голоса коммунистов в Европарламенте.

«Я, она, Омега. Никого больше — остальные просто гул. из-за них теряется ощущение друг друга», — круг замкнулся, Пух больше ни в чем не нуждался.

С момента прибытия он ждал чего — то фантастического, неизведанного. Он понимал — Омега не может быть просто загородным парком с аттракционом погружения в поток человеческих судеб. Здесь предстоит делать необыкновенные открытия.

«Вильгельм просто скрывает, — осторожно думал Пух, отойдя к границе поля. Ляпу, доказывающую что-то Луиджи, он все еще удерживала на выпаде взгляда. — Каждый в общине смог бы понять, если бы их не втянули в чехарду по чужим сознаниям. Все эти ужасы на Земле можно остановить».

Ему показалось, чья — то сильная воля неуклонно ведет его, заставляет действовать, незаметно уйти с этого поля.

«Тебе пора отдохнуть, Пух»

Этой воле легко управлять, потому как Пух хорош изучена — он уже давно на Омеге. Ему легко передать то, во что никак не вникнут другие гости.

Он слепо прошагала по одной из дорожек, лучами тянувшимися от поля. На развилке свернул к одному из домиков, ломая послушные ветви (кишечные схватки поразили жителей одной из деревушек Танзании).

Оторвал пуговицу с рубашки, нацарапал на стене дома круг, квадрат, восклицательный знак. Его словно током ударило — яснее, чем прежде, он чувствовала, как отзывается на Земле каждое движение.

Неважно рисует ли он геометрические фигуры, думает о Ляпе, пускает пузыри. Пух вошел в резонанс с Омегой — его шаги, взмахи ресниц транслируются за пределы: на Землю, Меркурий, на метеорит, сгорающий в атмосфере Альфарда. Хруст веток на морозе, предгрозовой запах озона, изумрудные волны приливов — он может приводить в движение эти чудеса.

Конечно, он не умеет в совершенстве управлять и очень сожалеет об этом.

прости Омега!

Но Омега сжалилась, снизошла. Она как своенравная лошадь уловила — от седока не дождешься нужной команды и принялась выполнять все, что он задумал, повинуясь не его неловким неуверенным тычкам, а исключительно его чувствам и сознанию.

«Если бы не Омега, я бы до конца времен оставался замороженным принцом, лунным пейзажем без пейзажиста».

Пух опустился на землю, прислонился к стене дома, раскинул ноги. Трава больше не казалась пластмассовой, небо безжизненным. Омега несла по волнам, повинуясь его воле.

Что бы Пух ни сделал, Земля отзывалась — ветер сорвал шапки с одуванчиков, ребенок соскользнул со ступеньки и вместо того, чтобы разбить лоб, отделался синяком на коленке. Пух везде и во всем. Приливы и отливы, грозы и засухи, радость и ненастье — результат его ювелирно отточенного воображения.

Так вот, что должен чувствовать Бог! Счастье. Безграничное, непреложное, всеобъемлющее. Восторг от такого элементарного и приятного Всесилия. Почему эти убогие торчки, прожив здесь столько времени, не освоили несложную технику, не настроились на Омегу, не откликнулись на ее призыв? Они не такие отзывчивые как я? Ни одного из них не посетил двойник с Земли? У них нет моего опыта изменений и сжигания мостов?

С каждой новой секундой, которую он могла продлить в вечность, действовать получалось полновеснее и точнее. Корректировать, не ломать. Не обухом — топнешь и сразу землетрясения, а аккуратненько — избавить от болезни, поднять уровень чистой воды в озерах, подавить сейсмическую активность.

Сначала Пух взялся за природные явления, оставив экономику и политику на сладкое.

Он скальпелем оперировал нутро миров. Омега подхватывала, реализовала. Теперь Пуха не беспокоило, как дальше жить с Ляпой, как вернуться на Землю. Достаточно быть просто взглядом на то, как слагается его счастье. Ничем иным стать не удалось и уже не хочется.

Он сделает так, чтобы судьбы Синицыной и Покрышкина там, на Земле, соединились. Они ненавязчиво сближались — ювелирными отрезками, закономерными переходами, невозможными совпадениями. Он виртуозно планировал каждую деталь, каждую комбинацию, каждое слово.

Нет ничего приятнее, чем составлять счастье

собственного отражения.

Счастье — производная

ювелирно отточенного воображения.

Пух настраивал пространства и процессы. Он чувствовал, как к пальцам прилипают ниточки семи миллиардов судеб. Он неназойливо подергивал их, совершенствуя и улучшая тех, кто подчинялся его воле. Дарил счастье достойным, отнимал жизнь у безнадежных сволочей. Земля должна превратиться в райский уголок — город сад, где нет несчастных, нет войн и авиакатастроф.

Настоящие, несоизмеримые ни с чем чувства. Случавшиеся до этого радости были бледным подобием, муляжом. С таким Счастьем нельзя возвращаться ни к обделенным жителям Омеги, ни к Ляпе, ввязавшейся в спор с Луиджи, ни к наивным жителям Земли, все еще уверенным в способности самим решать свои проблемы.

С Ним нельзя расстаться, нельзя обменять даже на соблазнительную близость с Ляпой. Синицина и Покрышкин послушно встретятся и полюбят друг друга на Земле. Значит, и здесь они вместе.

Глаза Пуха закрылся подрагивающими веками. В ближайший месяц им не суждено было приподняться.

Омегу нужно менять?

ПИФ побежал в сторону окраины. В голове гремел голос доктора Гоши: «Я тебя, гад, направил не революции устраивать, а оберегать. Обдурил, зараза! Прикинулся трусливой влюбленной несмышленой курочкой. Пандой недорезанной. А сам всю дорогу хотел устроить шоу демиургов».

ПИФ приказал голосу заткнуться.

Оставив за кормой последний однояйцовый дом, он перешел на шаг. Он будет идти три часа, не задумываясь, не останавливаясь, строго по прямой от поселения, стараясь не чувствовать, что убит горем.

ПИФ прибыл на Омегу, чтобы изменить все — этот замерший в неведомом пространстве — времени мирок, оставшуюся позади бурлящую кашу Земли, а вместе с ней и свою судьбу. Получилось иначе — он бессилен так же как во все периоды своей жизни. Он может создавать и двигать горы на Омеге, но это феноменальное могущество не влияет ни на что. Волшебник и волшебная палочка, которых выплюнули за сотни парсеков от того места, где они могут что — либо изменить.

Через три часа он потеряет сознание, упадет лицом в траву. Ему удастся уйти так далеко от поселка, как никому другому прежде. Омега не закружила, не вернула обратно к людям, коротавшим снами свое всесилие.

Через час Вильгельм закричит вновь созванным жителям Омеги:

— Я остановлю всех, кто начнет повторять подвиги этого безумца, — мысль «любой ценой» уловят все, кто соберется перед эстрадой.

Омега перестала быть нейтральной. Омега вызвала на Земле потрясения невиданного масштаба. Все поймут — ниточки тянутся сюда. Поскольку не ясно к кому, к какому именно телодвижению — виноваты все.

Среди тех, кто будет испуганно слушать Вильгельма, не было Пуха и Ляпы.

Девушка бегала по поселку в поисках Пух, а Пух в это время самому себе казался Богом, прочно вросшей в благодатную почву.

Прежде чем двинуться выжигать все то, что не может привиться на Омеге, Хранитель перетащит Пуха в домик на окраине поселка, напоминающий хлев. Сюда Вильгельм прятал всех безнадежно заболевших.