Песок

Часть I. Лемур

Дневник Лесси. На Омегу и обратно.

Сколько необыкновенных случаев обнаружения людей, полностью потерявших память? По обрывочным данным из Интернета я специально веду эту статистику. США, Европа, Россия, Япония, Южная Америка — свыше 20 человек каждый год.

Этих людей лечат. Им внушают, что у них было прошлое. Что необычные навыки, например, способность говорить на древних языках, имеют научное объяснение.

А сколько тех, кто приходит незаметно? Подселяется в наше сознание и живет там наблюдателем — тихо и неназойливо. Всю жизнь или до какого-нибудь нерядового случая, когда чужое внезапно проявляется.

Есть хорошое объяснение — шизофрения.

Но есть и другое — Омега.

Выходцы оттуда, тени живущих, прибывают на Землю и ищут возможности сосуществования с людьми.

Сюда возвращаются те, кого я хорошо знаю, те, с кем мне пришлось долгое время быть рядом, те, кто отыскал Омегу.

Сколько стоит песок?

Ляпа превратила двухкомнатный хрущик в неплохую студию, и теперь с ужасом ждет, когда московское правительство пришлет черную метку о сносе дома, придёт БТИ или другая напасть, составленная из заглавных букв.

Пространство квартиры произрастает словно из сказок тысячи одной ночи. Плодятся диковинки из дальних и очень дальних путешествий, валяются экзотические сувениры стран, надежно отдаленных от Центрально — Европейской равнины. Здесь водятся чудесные безделушки. Любые, кроме мужа.

Миниатюрные невесомые шкафчики полностью закрывают стену Ляпиной квартиры.

Обычно стеклянные дверцы-витражи скромно прикрыты тюлевыми занавесками. Сегодня алтарь дальним странствиям торжественно обнажен.

Содержимое туманится как от слез. Отвожу взгляд, моргаю, вновь натыкаюсь на изумленные зенки Ляпы. Хозяйка ободряюще кивает — «дивись!».

И я продолжаю смотреть.

Впервые вижу Коллекцию целиком. Сколько себя помню, она регулярно умножалась, полнела, стремительно хорошела.

— Всего лишь песок, — пытаюсь спорить я, понимая — дудки: ряды одинаковых пузырьков за стеклом не «всего лишь». Взгляд как намагниченный снова притягивается к содержимому алтарей. Коричневый, желтый, белый, красный, черный, зеленый, фиолетовый, розовый и пурпурный…

Песок с гавайских пляжей Кайхалулу, Пуналуу, Папаколеа, калифорнийского Пфайффера[1], австралийский «жаркий снег»[2], гремучие смеси с острова Ланцароте и фьорда Тарнэген[3].

Глаза щурятся, разбирая надписи на одинаковых склянках. Их по заказу выдувает древний осетин Вано, давно не покидающий подвал на Тимирязевской. Уверен — на бутылочках есть названия, о которых я никогда не слышал, а я неплохо разбираюсь в географии и порнографии.

Это не просто песок! Здесь десятки рук, собиравших, наслаждавшихся течением времени сквозь пальцы. Несколько экспедиций, вернувшихся не в полном составе. Здесь, внутри шкафчиков, такие истории, которых не изобрести.

Ляпа понимает, что я понимаю, улыбается и молчит в ответ. Продолжаю:

— Золотко, ты рехнулось. То, что ты предлагаешь, стоит уйму звонких монет. Авиабилеты, визы, гостиница, командировочные.

— Наплевать. Я посредник. Те, с кем я работаю, посредники тоже. Возможно, в этой цепочке еще десяток мелких рыбок. Все они платят деньги.

— Почему? — я знаю, на любой вопрос Ляпа отвечает правдой. Или молчит.

Девушка молчит. Молчит снова. Когда тишина между нами закручивается непроходимой воронкой, Ляпа признается:

— Я договорилась о продаже Коллекции.

На наших лицах вежливые улыбки, но воздуха не хватает ни мне, ни ей. Коллекция песка — самое дорогое из того, что у нее есть. Дороже мужа, появись он здесь.

У меня не хватает решительности уточнить — почему и зачем золотко скидывает свой бесценный музей.

Любому исследователю Ляпиной сущности я бы растолковал ее содержимое:

30 % Ляпы — это мысли и чувства, связанные с Коллекцией,

25 % — планы новых путешествий,

15 % — переживания об отсутствии мужа и детей,

10 % — бытового хлама, к которому я отношу заботу о хлебе насущном,

20 % — зловещая тайна, недоступная даже старому другу.

Каково это — взять и отрезать треть себя?

Я же процентов на пятьдесят состою из Ляпы.

— Сколько здесь, беспредельщица? — только и решаюсь поинтересоваться я.

— 9132 экземпляра, — голос Ляпы становится наигранно спокойным и бесцветным. Я боюсь представить, какая картина предстала бы передо мной, если сковырнуть маску с ее лица.

Перевожу взгляд. Крупные песчинки соседствуют с мукой, блестящие антрацитовые с матовыми, туманные с колючими хризолитовыми. Серый безжизненный песок на одной полке с песком — хамелеоном, играющим оттенками средиземноморских закатов. Речной, океанический, морской, озерный.

— Если в день окучивать один пляж, получается почти 30 лет непрерывной игры в песочницу, — произвел я нехитрые вычисления.

— Коллекцию собирали 284 года.

Повисает пауза.

О, святые бродяги! Клянусь светлыми очами Афанасия Никитина[4], изворотливостью Магеллана, неистощимой жестокостью де Гамы и Кортеса, мурашки побежали по моему встрепенувшемуся сердцу. Кажется, по изразцовым стеклам шкафов мелькают тени каравелл. Или это июльское солнце захлебывается в Ляпиной цитадели странствий?

— Ты согласен? — Ляпа театрально щурится — на мгновение оживает маленькая розовая бабочка, вытатуированная у левого глаза.

Пожимаю плечами.

Моя боевая подруга наклоняет голову, словно желая боднуть огромной крылатой заколкой, которая очень ненадежно пришпилена к русой макушке:

— Покрышкин (в целом мире только Ляпа зовет меня по фамилии)! Что тебя останавливает? Ты когда-нибудь отказывался от халявного путешествия?

— Почему не сорвешься сама? — вопросом на вопрос отвечаю я — Ляпа тоже никогда не отказалась бы от подобного приключения.

— Не могу, — а эти слова не из ее репертуара. Провалиться мне на месте, если я не доверяю Ляпе. Мало кому удается проверить на прочность жену, друга, учителя. Моменты истины выпадают нам реже, чем один раз на одну среднестатистическую судьбу. Что бы ни говорили коллеги — туристы, разведчики и прочие адреналиновые вампиры, число роковых событий в их жизни вряд ли больше, чем у Штирлица за полчаса экранного времени.

Мне с Ляпой посчастливилось — прошло пять лет, прежде чем я перестал брать в кавычки это утверждение.

В довершение всех бед, преследовавших наше восхождение на Памир, мы профукали еду, антибиотики и часть снаряжения. Каждый в нашей группе был так или иначе болен либо поломан. Рация сдохла. В какое бы направление мы ни вгрызались, начинался оползень. Или лавина. Погодные условия складывались так, что после 11-ти утра нельзя приподнять голову — снежная метель властвовала, слепила и оглушала.

Мы с Ляпой тащили друг друга по очереди. У нее были сломаны два ребра, у меня — правая рука. В отчаянных попытках спасти друг друга мы рвали перчатки, мясо на ладонях, насквозь прокусывали мясо на губах.

Ляпа до сих пор считает — это я ее спас. Я уверен — мы вышли только благодаря ей. Я верил Ляпе больше, чем самому себе.

— Значит, Лемур, — соглашаюсь я. — Там что лемуры водятся? Стерегут песок?

— Не знаю, почему его так назвали, — «вот так — так… пусть будут двести раз воспеты исследователи физиономий, Теофраст и Лафатер![5] Ляпа врет!», — догадываюсь я, хотя на моей собеседнице не покраснели ни лицо, ни ослепительно белое платье в маленький пестрый цветочек. Лишь легкая рябь прошла по поверхности Ляпы словно от прикосновения к идеально ровной поверхности высокогорного озера.

«Девушка, отчего Вы во всем белом? — Сдаюсь».

— Аборигены не смогут прислать тебе чемоданчик родной земли?

— Надурят, — собравшись с силами, Ляпа вновь становится непроницаемой. — К тому же Заказчик просил лично убедиться в идентичности.

Я тискаю конверт с задатком:

— Ничего подписывать не надо?

— Ты же не просил меня что-то подписывать, когда сгружал с Конгура?[6]

Ну, вот опять! Славься Махатма, щедрый на благодарность! Славься все его несчастное семейство!

Я выкладываю на стол загранпаспорт, ожидая — Ляпа мутирует, наконец, в приветливую домохозяйку, мою бессменную подругу, предложит чая, и мне удастся подробнее расспросить о предстоящем.

— Билеты и документы тебе передадут в аэропорту, — Ляпа вежливо направляет меня в прихожую. Тело под легким платьем дышит с волнением, несоразмерным ситуации (чего — то я точно не знаю!). Пестрые цветочки вот — вот взлетят как мотыльки.

Невольно фиксирую знакомые бугорки и впадины юркой извилистости Ляпы (в один из самых лихих дней на Памире я умудрился втиснуть девушку к себе под майку). Судя по холодному взгляду, мне не удалось отогреть ее до конца — той беспросветной метели все-таки удалось вклиниться между нами.

Пусть медитирует со своим дремучим песком. Я не стал распалять любопытство. Сколько может стоить коллекция? Точно больше тридцати тысяч евро, потому что примерно в такую сумму обойдутся мои накладные расходы.

«Бабки — жабки — шмабки. Где же натырить деньги, чтобы спасти Коллекцию, Ляпу и себя любимого? Именно в такой неразрывной последовательности».

Вы можете указать белые пятна на карте планеты?

— Три тысячи плешивых чертей и один нераскаявшийся ваххабит! Ляпа, там нет никакого Лемура, — я перебираю выданные в задаток евро, смотрю на экран монитора, на котором Гугл упорно показывал мне океан, океан и ничего кроме океана. — Ты часом не перепутала с Мадагаскаром?

— Есть. Нет, — уверенно отвечает Ляпа. Трубка трещит, словно Ляпа пребывает на расстоянии нескольких парсеков, а не двух остановок метро.

— Ляпа, ты обезумела! Если больна не ты, чокнулись твои посредники! (я не осмелился подозревать, что спятил Гугл) Я перерыл все исходники. В библиотеку ходил. В библиотеку! Это учреждение, где мудрость все еще пребывает в бумаге. Нет острова Лемур в заданных координатах! Толкиен и Желязны тебе в дышло!

— Есть. И в библиотеке Лемур хер найдешь. Он появляется примерно раз в 5 лет.

— Чтоооо? — ору я. — Пусть будут непорочны оставшиеся тайны мироздания! Сама понимаешь, что говоришь?!

— Покрышкин! Ты едешь или нет? Перелет, аренда катера у местных негритосов, трехчасовая прогулка по океану, отдых на пляже. И премия в 5 тысяч евро. Ушам не верю — мой друг Покрышкин никогда бы не отказался! Даже если бы 20 тысяч евро не лежали бы сейчас перед ним!

«Ляпа прозывалась Ляпой оттого, что могла ляпнуть самое невообразимое. От нее можно ожидать непривычного коленца. Ляпа человек нестандартной сборки. Но ТАКОЕ!!!».

— Ляпа, я не отказываюсь, — пытаюсь успокоиться я. — Но — как — я — соберу — песок — с — этого — Богом — забытого — Лемура — если — Лемура — не — существует? Природа — матушка — засранка, пока не расщедрилась!

— Слушай, Покрышкин, я устала. Умоляю, вали в этот рай для толстосумов. Бамбук покури, искупайся. Между делом съезди на двадцатую с хвостиком параллель, порыскай насчет песочка. И возвращайся. Пожалуйста, возвращайся!

С ужасом понимаю — Ляпа пьяна. И по известным мне причинам неизвестно в какой стадии.

— Твои спонсоры часом не элитные турагентства? — осторожно интересуюсь я. — По прилету не раскулачат меня на стоимость отдыха? Если песочком им головы не попудрю.

Ляпа долго ржет как лошадь, вместо Эпсомского Дерби[7] выигравшая ралли Париж — Дакар. Мне живо представляется, как из глаз у нее текут две ровные струйки слез:

— Попудри, — она задыхается от хохота. — Попудри чертей. Это бы им здорово помогло.

Она внезапно умолкает и говорит совершенно серьезно:

— Не дрейфь, Покрышкин. Поезжай. Все самое страшное с тобой уже произошло, — я ожидаю, что она бросит трубку, но, переждав километровую паузу, Ляпа добавляет. — И на всякий случай, прости меня.

Только потом отключается. Я еще долго смотрю на океан, мирно бушующий за экраном монитора. Я в шоке. Не от того, что через шесть часов буду в Домодедово, через десять — в аэропорту Орли (Париж), через двадцать пять — в аэропорту Ролан Гаррос (о. Реюньон). И все это для того, чтобы собрать грамм триста песка с пляжа несуществующего острова.

Я в шоке от более немыслимых обстоятельств — моя старая знакомая Ляпа ни разу не произносила ругательств, страшнее, чем дятел и лунатик. Пребывая в радужном настроении, моя боевая подруга Ляпа улыбалась и лишь в крайне уморительных случаях разряжалась чуть слышным, деликатным смешком. Но не ржала как лошадь!

Моя несостоявшаяся возлюбленная Ляпа ни разу не выпила ничего крепче кефира. Даже когда спасатели, прибывшие на взрытый нашими телами склон, трясли перед ней флягой, а ее глаза застилала бесконечная усталость, она оттолкнула руку со спиртом и опустила голову в снег. Она вытащила на себе парня тяжелее ее в полтора раза. По дороге, такой же бесконечной как ее усталость.

Наивность располагает к приключениям?

Заранее отрепетированную фразу «плевать на дублоны! летим вместе!» произнести не удалось. Ну что ж, я утаивал и более сокровенное — «Ляпа, я тысячу лет тебя люблю! Не знаю, что с этим делать! Как бесследно переварить эту заразу?».

Моя неслучившаяся искренность все еще пересыхала в горле, когда я вылетал из Домодедово. Если в ближайшем будущем не смогу преодолеть немоту, пусть признания утратят пыл, остынут, расколются на буквы и навсегда осыплются песком. Я добавлю их в Коллекцию или развею по ветру.

— Пока. До встречи, — я сухо попрощался с Ляпой и по просьбе экипажа выключил телефон. Моя тревога с большей вероятностью нарушит работу авиаприборов, чем сигналы сотовой связи.

Самолет удалялся от Ляпы со скоростью 780 км/ч. Так сообщил мне капитан аэробуса Лампочкин — весьма и весьма неосторожная фамилия для человека, от которого зависит безопасность полета.

Конечно, мне не следовало искать свое счастье в тысячах миль от места его прописки, но уж таково свойство человека — искать всевозможные смыслы жизни там, где их нет.

Впереди у меня восемнадцать часов мыслей о счастье, Реюньоне, Лемуре, таинственных покупателях песка и, конечно, о Ляпе — самой загадочной компоненте будущей бессонницы.

Даже если размолоть меня на кусочки как неоправдавший надежд гайдаровский горячий камень, уверен — каждый из них продолжит по — своему любить Ляпу, будет добиваться ее расположения, не прекратит страдать — сомневаться — надеяться.

Мы с ней две точки точнее два множества, которые непременно перемешаются, станут едины. Но у этой нематематической задачи не существует простого решения — слишком много неизвестных.

По логике развития избитых любовных комбинаций после Памира мы имели неплохие шансы вернуться как минимум Ромео и Джульеттой. Мы не стали даже Эсмеральдой и Квазимодо. Это я не к тому, что выгляжу как крокодил — просто моя завидная осанка и отчаянная влюбленность в беспросветную блондинку категорически не напоминают трагических героев не столь далекого прошлого.

— Мы ведь обязательно будем вместе? Обречены? — полушутя спросил я, когда мы бродили по паркам первопрестольной. Это был период моих первых осторожных ухаживаний — месяц спустя после того, как заросли наши кости, ровно в тот день, когда нам захотелось новых приключений.

— Нет, — так же полушутя ответила Ляпа. — Мы с тобой герои, Покрышкин. Герои должны безоглядно мчаться в сторону заката.

— Ну и что? Помчимся рядом. Лошадки синхронно машут хвостами и покачивают задницами. Потертые седла опять заскрипят. Впереди будет вставать огромное солнце. Во весь горизонт. Как в «Неуловимых мстителях» Кеосаяна[8] старшего.

— Увы, Покрышкин, за линию горизонта герои отправляются поодиночке, — в тот раз она осторожно высвободила ладошку из моей руки. Пошла рядом, совершенно и очень болезненно не касаясь меня.

Я никогда не мог собрать все свои мысли о Ляпе в кучу. Из них не получилось бы связного повествования. Может от того, что Ляпа по своей природе неуловима? Иногда я думаю, эта миниатюрная ореада[9] с кукольными глазами и татуировкой на виске — как раз то чудо, которое я ищу всю жизнь.

У вас есть Тайны?

Она носила огромные заколки, но походила скорее не на Мальвину, а на безумную девочку с пропеллером на голове. Иногда казалось — ее отделяет несколько взмахов кисти от превращения в белокурую анимешку или девочку — эмо.

Она напоминала матрешку с секретом, в которой, раскрыв изрядное количество полостей, не обнаруживаешь цельного ядра. Кругом скорлупки — ничего настоящего.

Она бывала вызывающе откровенной, дерзкой, даже порочной. Речь с поволокой, томные жесты — маленькая Ляпа охотно надевала на себя стиль женщины — вамп. При этом оставалась обжигающе холодна, как жидкий азот. Все это не добавляло мне шансов.

В нашу первую встречу я ловко раскусил ее — она не интересовалась ни женщинами, ни мужчинами. Плохо скрываемое равнодушие не было ее тайной. Секрет Ляпы все время ускользал от меня — поэтому я продолжал надеяться.

Нынешнее приключение давало мне очередную возможность. Получив деньги, я помогу спасти Коллекцию. Чем не ключик к сердцу, когда вокруг почти все вопросы разрешаются толщиной кошелька?

В эпоху перемен даже у состоятельных людей свободная наличность ушла словно вода в песок. Я четко не отсек момент, когда все стали должны всем. Долги простых смертных оказались возмутительными, долги богатых — катастрофическими, долги зажиточных стран — неисчислимыми. В этой ситуации каждый скрупулезно решает, чем он жертвует, чтобы остаться на плаву.

Остаться на плаву да еще с трофеем в виде любви всей жизни — когда всё трещит по швам, задача соизмеримая с подвигами бойцов прошлого. Я готов был биться до последнего, лишь бы Ляпа не лишилась Коллекции.

Она тонула — значит, ее требовалось спасать. Простая логика. Всех этих мыслей мне вполне хватило до Парижа.

Вы путешествуете, не выходя из-за компьютера?

Полагаю — вы бывали в Орли. Мне не приходилось. Я бы с удовольствием рассказал о нем, но боюсь — заскучаете. В нашем глобализумном мире перелет в дыру любой степени отдаленности от пенатов кажется теперь отвратительно прозаическим.

Наивно пытаться удивить перечислением широт и стран, над которыми я пролетел в течение суток. Или рассказами о сотне неоригинальных мелочей, случившихся в полете. В Инете воз таких историй. Набейте в поисковике «фото бортпроводниц», «стюардессы», «чем занимаются пилоты в полете».

Скучный аэропорт Ролан Гаррос (о. Реюньон) встретил меня равнодушно и тут же накрыл курортным колпаком плотного влажного воздуха, в котором хотелось передвигаться неторопливо и одергивать любые суетливые мысли.

Здание аэропорта выглядело как менее ухоженный брат — близнец европейских воздушных гаваней, от Римини до Ларнаки. Как специалист по промышленной безопасности уверенно заявляю — оно нуждалось в диагностировании и реконструкции.

С гордостью добавляю — на Реюньоне не отыщется экспертов моего уровня, но я не стал предлагать свои услуги администрации… закинул на плечо 80-ти литровый рюкзак и окунулся в липкую тропическую жару с непоколебимым намерением прибыть в тесный зал вылетов не позднее, чем через трое суток.

Я был гораздо более наивным, чем Владислав Жигимонтович[10], двадцать четыре года кряду считавший себя Великим князем московским.

Что может быть лучше умиротворения, тишины и одиночества?

Русский турист последних посткризисных созывов, в отличии прежнего, вымирающего от комплексов, уверен в своих силах и возможностях. Оказавшись в незнакомом, иноземном городе, он чувствует, что открывает terra incognito не только себе, но и всему цивилизованному миру.

При этом он всегда озабочен как бы вместе с собой поместить на осваиваемую территорию и сотню российских брэндов, которые непременно нужно тиражировать и внедрять в массы. Иначе аборигены продолжат влачить свое существование, не познав отблесков прекрасного — Достоевский, Михалков, Бондарчук и Бондарчук, Путин, Ксения Раппопорт, энергорубль и Сочи—2014.

Со своим неплохим английским я смог договориться с поголовно франкоговорящими. Последовавшая комбинация добавила множество курортных впечатлений: такси, аккуратный портовый городок Сен — Дени, забегаловка «Луи-Лу», в которой я устроился из экономии денсредств — конечно, я не собирался возвращать накладные расходы.

Два часа я провалялся в душной комнатенке, способной взлететь в небо, если прибавить оборотов ленивому вентилятору надо мной. Но увеличить его скорость не удавалось — кнопки на пульте управления были выломаны с корнем. кто-то уже пытался воспарить?

Когда солнце уверенно покатилось к горизонту, я отправился в порт Сан-Желе ле Вайнс. Получилось примерно тридцать неторопливых минут шагом. Еще полчаса понадобилось на объяснения с аборигенами:

— Любой, любой! Any! Vedette![11]

Абрамович! «Пелорус» (жест рыбака, демонстрирующего полутораметровую щуку)

Просто покажи, как на нем гонять.

Вот балда!

Пожалуйста, мой паспорт, водительское удостоверение.

На машину, дятел. На катер нет у меня прав.

Я тебе залог оставлю.

Pledge! Garant![12] 5000 евро, five thousand euro, ok?

Ok. Еще бы не окей.

Хочу выйти в море без сопровождения… один uno, you see?

С пожилым негром, раздобревшим от европейских дотаций, мы выехали тренироваться в акваторию.

Катер оказался резвым, но элементарным в управлении. Лонг (так я стал обращаться к хозяину посудины, не вполне поняв его самоидентификацию) тыкал пальцами, неадекватно жестикулировал, неожиданно вскрикивал, давал множество противоречивых команд. При этом, не переставая улыбаться. По всему следовало — ему нравится все происходящее в этом мире. Мне тоже бы нравилось, если бы не…

Я сделал пару неплохих виражей и смог аккуратно припарковать катер к деревянным стапелям. Еще пять минут мы тыкали друг другу в часы, намечая завтрашнюю встречу.

Время я рассчитал с запасом. Три часа туда, час поисков, три обратно. У меня и мысли не было, чтобы накинуть час, полтора на прогулку по несуществующему острову, сбор песка и удивленное покачивание головой.

Мы пожали друг другу руки. Не желая расставаться со мной, негр несколько минут шел рядом и увлеченно чесал языком, возможно, пересказывая мне все сплетни Реюньона. Я лишь пожимал плечами.

В «Луи-Лу» меня неплохо покормили сладкой свининой и плоскими как блины фруктами. До постели я еле дополз.

Вентилятор в моей комнате крутился намного живее, чем днем. На верхний этаж отовсюду заползали ароматы цветов, живительная прохлада. За окном возбужденно трещала тропическая ночь. Я не ответил на ее призывы и накинул на голову тоненький плед.

Мне удалось освоиться с гнетущей мыслью, что я за тысячу миль от дома и, если сейчас в мою темную конуру заползет, ну например, лепрекон, и сожрет меня, мало кто из родных — близких примется разыскивать здесь Ивана Владимировича Покрышкина.

Перелетом через пятьдесят широт я выключил себя из московской суеты. Она связывала меня не только со словом «жизнь», но и являлась единственной корневой системой для моего произрастания на голубой планете.

Теперь я объединен с тысячью привычных мне мелочей единственным словом «Ляпа», наличностью в евро и мобильником под рукой. Но и эта связь стала ненадежной. Почему?

Хм. Я шепчу кромешной тропической темноте, не привыкшей к звукам русской речи: «Потому что я слышал пьяный истерический смех Ляпы и видел темную синеву океана как раз в том месте, на котором, по мнению Ляпы, я должен найти остров».

Мне бы нравилось все происходящее под луной, если бы не ляпины метаморфозы.

И, тем не менее, когда на телефоне пропищал будильник, первым делом я сунул в рюкзак склянку для песка — одну из тех, что выдувает дремучий осетин Вано с Тимирязевской.

Вы когда-нибудь были совсем одни?

Лонг бросил мне ключи и равнодушно удалился. Я специально наблюдал, не обернется ли — проверить, насколько неуклюже я выхожу из акватории. Дудки — пенсу по барабану. Сегодня его ждет сотня интересных занятий, к которым отнес бы и поплевывание в экологически чистый тропический воздух.

В течение часа я не расставался с навигатором — минуты, секунды координат ползли лениво, несмотря на предельную скорость, которую я выжимал из юркой посудины.

из-за отсутствия морских навыков я поминутно сбивался с курса и как пьяный петлял по сверкающему океану.

— Феличита! Па-па-па-па-бааааа-ба, па-па-па-па-бааааа! Феличита, — во всю глотку орал я. Заданная точка неумолимо приближалась. Это нисколько не беспокоило — я не сомневался в исходе операции: выйду в нужные координаты, покружу и домой в вечнодремлющий Сен-Дени.

Я все реже прикладывал ладонь к навигатору, чтобы рассмотреть цифры на бликующем экране. Когда в гордом одиночестве наблюдаешь вокруг себя волны, начинается казаться — ничего кроме них нет. Океан грандиозен и вполне может обойтись без нас. К такому неутешительному выводу я пришел на исходе третьего часа плавания.

Минут через 20 я изменил мнение. Новая аксиома звучала так: если после изматывающего морского путешествия ты видишь сушу (даже ту, которой по расчетам и быть не могло) тебе кажется — из всего, что вокруг, только суша закономерна. Только суша начало отсчета. Пока не достиг ее — ты как фантом, все еще не начатая рассказчиком история.

— Лемур, — выдохнул я и что есть силы нажал на педаль газа. Координаты я проверил только тогда, когда незыблемость суши утвердил вид лижущих ее волн и шум вздыхающей на ней растительности.

— Лемур, — восхищенно повторил я. — Ну, Ляпа! Ну, номер! Твою маму и всех ее песчаных родственников.

Я не переставал увлеченно сквернословить, пока приближался к острову, кидал якорь, щурился в наплывающую зелень пальм, скидывал майку и плавки.

Я чувствовал себя абсолютно свободным Колумбом в абсолютном робинзонкрузовском одиночестве.

Сама мысль, что здесь может оказаться кто-то кроме меня, подумай я ее в тот момент, показалась бы дичью.

Я прыгнул в изумрудную воду. Волны раскачивали меня, нашептывая свою бесконечную историю. Я не стал плыть. Побрел к берегу, как невыносимо уставший путник, наконец-то достигший цели своего путешествия длинною в жизнь. До ровной линии прибоя оставалось метров тридцать.

— Лемур, — восхищенно подытожил я, когда вода плескалась ниже колен.

Пусть именами Тарантино, Эйзенштейна и Фелинни назовут чипсы и тампоны, если окружающее выглядело бледнее, чем реинкарнация Голубой лагуны.

Моя натура, уже потертая разнокалиберными земными красотами, вновь оказалась способной на самое искреннее, самое безоговорочное изумление увиденным. Идеальная рекламная картинка. Баунти. Рай среди волн.

Сверкающий белый песок («коралловый, высшей категории»), лазоревая вода, ослепительно зеленые пальмы. Склонившись, приветствуют меня. Разная степень покорности.

Вышагивая на берег аки Афродита, я впервые подумал:

— Наверняка, это не Лемур, а l’amour. Ляпа ошиблась только в этом.

И еще я подумал — сравнение моей персоны с богиней красоты и любви весьма приблизительно. Сходству очень мешают чуть напрягшийся детородный орган и склянка для песка в правой руке.

А если Гугл, Яндекс и kremlin.org что-то недоговаривают?

Лемур представлял собой песчаную косу. Мягкий песок у острия заворачивал ее в сторону экватора. В утолщении — там, где коса должна крепиться к древку, поднималась небольшая зеленая возвышенность, которую со всех сторон окружал пляж: лилипутские барханчики песка на причесанных ветром лилипутских дюнах.

Свобода, сказка, одиночество — длинною в пятьсот метров, шириною не менее тридцати.

Индийский океан, поблескивающий сквозь заросли пальм, казался более таинственным, чем океан вблизи. Словно остров, перехитривший Гугл, всплывший из морских глубин — линза, делающая знакомые предметы сверхъестественными.

Именно здесь на обжигающем песке на меня нахлынуло гнетущее ощущение эфемерности происходящего. Чуда. Словно я попал в эпицентр вымысла и никогда не выберусь обратно в мир чистогана. Видимо, одиночество даже длинною всего в несколько часов нарушает связь с реальностью?

Чтобы не задаваться пошлыми вопросами о плотности бытия, я двинул обследовать узенькую полосу земли. Через пятнадцать шагов я увидел бунгало. Оно пряталось среди пальм на лилипутской возвышенности в самой широкой части лилипутского острова.

Я сорвал лист пальмы и, приложив его к чреслам, бодренько засеменил к холму.

Каков обычный сценарий вашей мастурбации?

— Эге-гей. Есть кто живой? — я основательно охрип, повторяя призывы. Сначала снаружи, потом внутри несмотря на то, что во втором случае невозможность утвердительного ответа стала вполне очевидна.

Ремонт в «хижине» делали лучшие в Москве молдаване либо некто столь же искусный. Студия на пятьдесят квадратных метров сверкала не только оттого, что имела окна от пола до потолка. Здесь все носило печать чистоты, ухоженности и функциональности.

Низенькая, но широкая кушетка, стол, маленький овальный коврик с пестрой абракадаброй, небольшая технокухня, на которой имелось ВСЁ, от посудомоечной машинки до минихлепопекарни… даже горячая пресная вода в кране!

Я не стал задумываться о феномене пресной воды посреди Индийского океана, и устало вытянулся на кушетке. Ворс приятно защекотал спину.

Бездумно бегая глазами по окружающему меня чуду, я тревожно сжимал член, словно он единственный связывал меня с обратным маршрутом — броситься к катеру, вытравить якорь, забрать залог у Лонга, обменять в аэропорту билеты — и завтра я буду в Москве, откуда произрастает моя реальность, зачахшая на этом острове, обитаемом неизвестно кем и почему.

«Елки — иголки — пресная вода!».

Ах да, песок.

Сковывающую движения склянку я поставил на пол, отбросил пальмовый лист и от души отвлекся, вложив в нехитрое дело все недовольство и непонимание происходящего.

Из-за не покидавшей меня тревоги облегчения не наступало. Я извертелся, прижимаясь к ворсу чувствительными эпицентрами кожи, приподнимаясь над кушеткой на корточках, складываясь в калач, не переставая. Я словно добывал из себя невозможное в подобных условиях успокоение.

Если все мои прошлые опыты рукоблудия и умеренного гетеросексуального разврата сравнить с прыжком на месте, то взрыв, настигший меня на таинственном острове посреди Индийского океана, был подобен прыжку с парашютом.

Я еще долго лежал на кушетке, хватая ртом воздух как кит, давно и безнадежно выброшенный на берег.

Потом я увидел дверь. Наружу. Другую, не ту, в которую я вошел. Совершенно нерациональную даже для молдаван. Она была врезана в стену, за которой не могло быть комнаты. Там находилось пространство Лемура. Казалось, дверь и раньше всплывала на периферии зрения, но теперь она заняла весь обзор, стала единственным существенным предметом в моем сегодняшнем приключении.

Удивительно быстро я превратился в пульсирующую мысль — не приближаться, не открывать.

Почему? Снаружи прячется хозяин бунгало? Всё это время он ускользал от моего взгляда, ловко перемещаясь вокруг дома?

Эти вопросы вызвали в расслабившемся теле немотивированный, вгрызающийся внутрь ужас. Мысль пульсировала все болезненнее и лихорадочнее — вдруг хозяин войдет? Ну и что? Что он может мне сделать?

Может!

Я бросился к катеру.

Слетел с возвышенности, проскакал над барханами, на берегу дрожащей рукой зачерпнул песка (склянка взмокла от вспотевших ладоней) и, шатаясь, побрел по мелководью.

Кожу после купания щипало. Хорошо предусмотрительный Лонг закинул в катер две пятилитровые канистры с водой. Я смыл соль и от души напился. С груди словно свалился груз, весом в сто сизифовых каменюг.

Лемур не иллюзия. Я вырвался из его трясины. Из двери никто не вышел. Песок в склянке реален. Задание выполнено!

Вы можете рассчитать плотность своих обманов на десять тысяч произносимых слов?

Путь назад коротал расчетами. Лишь бы не сушить голову тупиковыми размышлениями о природе возникновения островов на пустом месте.

В своих фантазиях я уже потратил много больше, чем причитающиеся мне десять тысяч евро — нет ничего приятнее подобных расчетов.

Дорога пролетела незаметно. На завтра у меня сложился великолепный план — поездка к ближайшему вулкану, похожие на блины фрукты, мулатки, готовые помочь мне забраться на новые эротические высоты.

Лонг ждал у причала. Вот тогда должен был прозвенеть первый тревожный звоночек.

Негр забыл дома свою праздничную улыбку и выглядел как Михаил Боярский без шляпы и шарфа «Зенит».

Трусцой подбежал к месту швартовки и первым делом выхватил из катера мой рюкзак.

Я плохой физиономист, но в какой-то момент мне показалось — Лонг не хочет помогать мне выйти из покачивающейся посудины. Он готов с разворота впечатать мне в лоб подошву своих сандалий, схватить поклажу и броситься наутек.

Я требовательно протянул руку — Лонг нехотя вернул вещи и засеменил рядом со мной.

Он кудахтал что-то на своем лягушачьем. Видимо успокаивая. Увещевать меня не было необходимости — я не испугался его предупредительности и странной тяге к моей собственности. Ничего ценного в рюкзаке не было, даже паспорт и билеты я оставил в «Луи-Лу». Ах да, там болталась склянка с песком — потенциальные десять кило евро.

Когда деньги утратят свое демоническое значение?

На следующее утро я не поехал смотреть на вулкан. Я отоспался, плотно позавтракал и решил обрадовать новостью Ляпу.

Когда, не отправив, я удалил восторженное смс, когда громко выругался и вслух спросил вентилятор над головой: «в чем дело, брат…часом не тропический мак цветет в округе?», когда ноги понесли меня в порт… причина беспокойства еще не оформилась во мне.

Молоточки застучали в голове, когда понял — я ошибся!

Не могло случившееся быть правдой, несмотря на то, что я посекундно помню весь вчерашний день, каждый поворот в нем!

«Как же песок?»

Лонг, казалось, ждал моего прихода. Он сидел в беседке, в пятидесяти метрах от причала и играл сам с собой в шахматы. Жестом пригласил присоединиться. Тем же жестом я попросил его дать катер.

По лицу чернокожего пенсионера проплывали легко узнаваемые эмоции — после моей просьбы лицо семафорило о глубокой и безнадежной печали.

Лонг бросил мне ключи. Я отслюнявил четыреста евро. На карточке оставалось 4200. Я не подозревал, что через две недели потрачу всю наличность и за бесценок продам авиабилеты домой, в мир, скроенный по хорошо изученным мною лекалам.