Первый поход

Глава 10 ДУМЫ Сентябрь 856 г. Честер и его окрестности

Сказать, что Седрик из Честера был богат, — значило ничего не сказать. Знающие люди считали Седрика одним из богатейших купцов Мерсии, и вряд ли они сильно ошибались. Десять кораблей — целый флот! — от маленькой карры из коровьих шкур до огромного пузатого кнорра, — все они принадлежали Седрику. В Ирландии Седрик торговал с ирландцами, продавая в монастыри Лейнстера воск и вино. В Ирландии же Седрик торговал и с норманнами, через гавани Дуб-Линн и Уотерфорд, — им он поставлял дорогое оружие и лес для ремонта драккаров — в Ирландии не всегда находился необходимой твердости дуб. Через Ирландию же Седрик имел отношения и со скоттами, с их королем Кеннетом Мак-Альпином, который разрешил купцу основать несколько оловянных рудников в северной Каледонии у высокой горы Бен-Невис. Не за так, конечно, разрешил, и не за красивые глаза — кто теперь знает, сколько стальных клинков за чисто символическую цену поставил королю Кеннету Седрик? А сколько бархатных тканей было отправлено королю Мерсии? И сколько драгоценной посуды — королю Нортумбрии? И Этельвульфу, владетелю не такого уж и близкого Уэссекса, претендующего на главенство среди всех семи королевств Англии, сколько всего было отправлено? Соответственно росло и богатство Седрика, а вот его конкуренты почему-то постоянно попадали в неприятные ситуации: то сожгут корабли разбойники-даны, то кровожадные пикты устроят засаду в далеких горах, а то вдруг, ни с того ни с сего, взбунтуются досель покорные слуги. Много богатств у Седрика, да и видом купец пригож: лицом бел, борода окладистая, густая, каштановая, собою статен. Верный христианин Седрик, не раз и не два на монастыри жертвовал, да и десятину святой матери церкви платит вовремя, не то что некоторые. Чего же не жить Седрику? Ан нет. С детьми уж слишком не повезло купцу. Семь сыновей у него было — все семеро померли во младенчестве от огневицы, одна дочка осталась, Гита, да от второго брака (первая-то жена, мать Гиты, умерла рано) — малолетний сын, Эдель. Души не чаял в сыне купец, баловал, холил, а вот о дочке забыл, оно и понятно — женщина, все равно будущему мужу достанется. Пригожа собой была Гита, да и распущенна — росла без матери, со слугами, батюшка все время в разъездах, где тут воспитывать. Взяли одно время в няньки старую ведьму, так та, чертовка, такому сраму юную девицу обучила, о чем только в развратных книжках римских прочитать можно было. А Гите понравилось, еще бы! Не раз и не два — пока жива была старая ведьма, так с ней, а потом и самостоятельно — посещала Гита честерские вертепы, из которых самым знаменитым был «Лодочник» Лохматого Теодульфа, много чему научилась, да и славу приобрела худую. Отец, о том прознав, решил накрепко — в монастырь девке пора, прямая дорога в постриг! Уж и договорился с матушкой Урсулой, что рядом, на речке Ди, главенствовала Христа ради в обители святой Агаты, да вот только прознала про то развратница Гита… Дело повела ходко. Сговорилась в вертепах с двумя хануриками, Эйром и Хорсой, те якобы ее и украли. Типа, похищена неизвестными, платите, дорогой папаша, выкуп, ежели хотите, чтоб дщерь ваша аббатство святой Агаты украшала. Вот так-то! А не захотите платить — ваше дело, позору после не оберешься, Гита-то уже почти что в послушницах ходила, да и на монастырь тот Седрик определенные виды имел. Так бы и прошло все как по маслу, если б не встретился ханурикам некто по имени Вульфрам, волхв. Долго он с Эйром и Хорсой разговаривал о делах своих неправедных, а после и склонил их к тому, чтоб поскорей Гиту в жертву принести Водану, лжебогу языческому, поганому. Эйр с Хорсой парни туповатые, деревенские, хоть и христиане с виду, да язычество в них близко сидело. Испугались волхва, еще бы — из одной деревни были. А тот себе на уме был — знал, ничто так не усладит Водана, как кровь развратной красавицы Гиты. И эта кровь, как точно знал Вульфрам, очень способствует колдовству, очень. Запугал ребят — те и руками махнули. В жертву, так в жертву. Вот тут-то зареклась Гита больше с дураками дела иметь. Могла бы ведь в помощнички себе выбрать и кого поумней, поциничнее, да хоть вон Ульву-Шулера, правда, не было тогда в Честере Ульвы, ну да не про него разговор. Нашлись бы подобные ухари, только свистни. Так ведь нет! Не хотела Гита ни с кем делиться, специально и выбрала глупых увальней деревенских, получили б те от Седрика денежки, а уж дальше — дело техники. Однако лопухнулась девочка, да так, что чуть было и вправду на жертвеннике не померла. Хорошо, нежданные спасители вовремя подоспели, иначе б… Едва оправившись от нервного потрясения, несчастная жертва сразу же просекла, кто у спасителей главный — высокий худощавый парень, довольно приятный норманнский ярл, — и тут же заметила опасность, а даже и две — в лице узколицего циничного умника и ревнивой, похожей на рассерженную кошку девицы. Не вызывал никакого подозрения один мальчик — Снорри. Вот на него-то и направила опытная обольстительница все свои чары. На ярла не рискнула — справедливо побоялась Магн, ну а узколицый Ирландец оказался уж слишком умным, враз бы просек игру, Гита уже с подобными умниками сталкивалась, было дело. А Снорри ее не разочаровал… Бедный глупенький мальчик. Выслушав завлекательную сказочку о злобном деспоте-отце, он уже почти согласился было на роль покойных парней, да вот только в корчме Теодульфа заметила Гита старого знакомого — Ульву. И тот-то ее узнал, вот что самое страшное! Пришлось срочно корректировать планы, ну, в этом направлении голова у Гиты работала, уж постаралась матушка-природа, такая-то красотуля, да еще и умна изрядно… Вот только совести еще хотя бы малую толику — цены б не было девке… Вот и сидела теперь там же, в корчме, придумывала очередную пакость — как бы, получив папашино серебришко, скинуть с хвоста Ульву с Теодульфом… ну, или хотя бы кого-нибудь одного. Да, ярл этот тоже в струю попал. Это уж Ульва, дурачок, проболтался, о том, что ищет норманна с товарищами вся королевская стража. Гита сразу смекнула — тут тоже вполне можно наварить серебришка, надо только рогом стричь и таблом не щелкать. Такой вот была красивая девочка Гита. Ну да бог ей судья, не о ней, в общем-то, речь…

А те, о ком речь, томились сейчас в темном подземелье, в старой, еще римских времен, тюрьме. Просторно, ярлу так вообще нашлась отдельная келья и цепь, вот только света да воздуха не хватало, зато крыс хоть отбавляй, все веселей сидеть. Впрочем, что зря сидеть, думать надо — как выбраться.

Думай, думай, Хельги! Да он уж и расслабился, разучился думать, соображать, а зачем, когда рядом такие умники есть, как Магн с Ирландцем? Да вот и они опростоволосились! Так что думай, ярл, думай!

Далеко-далеко в будущем очнулся поэт и рок-музыкант, барабанщик Игорь Акимцев. Опять эти сны… Оказывается, он может на них влиять, вернее, не на них, а на него… Хельги, сына ярла. И очень удачно в эти сны вписалась Магн, сумасшедшая вокалистка блэковой сцены. Игорь получал истинное удовольствие от этих снов, оттого что додумывал все за молодого ярла, втемяшивал в его мысли свои, решал за него и думал. Эта была неплохая игра, жаль вот только — никак не удавалось проснуться. Игорь гордился собою даже во сне — как здорово он придумал с крестьянским восстанием… Гордился… До тех пор, пока не увидел глазами Хельги результаты бунта в лице прибитого к дереву мальчугана. Игорь вскричал даже во сне. Нет… Никогда больше… И ни за что… Но ярл вдруг сам… словно бы стучался к нему, звал… звал на помощь. Непросто, тяжело было снова решиться… Но похоже, наш юный ярл попал-таки в заварушку. Пусть вспомнит — как. Вспоминай, Хельги, а уж потом разберемся!

Картина первая — спасенная красавица Гита. Обнаженное девичье тело, душераздирающий томный стон, взгляд из-под опущенных ресниц… Слишком уж острый. Дальше… Они едут вдвоем, Гита и Снорри. Гита все время говорит ему что-то, а у Снорри в глазах что-то такое, безумное… Вот они отстали… Не должны были отстать, однако отстали. Чем занимались? Можно догадаться. Но что проку Гите в мальчишке? А может, просто ни к кому больше не подобраться? По принципу — на безрыбье и рак рыба. Следующая картина. Высокий холм, потрясающий вид — где-то далеко впереди синеют зубчатые стены. Честер. Вот дорога, ведущая к городу. Казалось бы — езжайте! Но нет. Гита уверяет, что знает более короткий путь. Ничего себе короткий! По болотам, лесам и оврагам. А вот приметненькая сосна с обломанной веткой, прямо у лесного озера. Кони жадно пьют из озера воду. Снова лес, узкая тропа, овраг. И снова лесное озеро. И сосна с обломанной веткой. Такая же… Или та же? Да, вот и след копыт на песке! Это то же самое озеро! Гита что, заблудилась? Или специально водит по кругу, тянет время? Зачем? Чтобы войти в Честер вечером, в темноте? Похоже, что так. Как тщательно она закрывает лицо плащом… Вот и Честер. Корчма. Любезный хозяин, обликом — натуральный разбойник. Гита чуть обернулась… На кого-то смотрит? Похоже… Вон тот парень у дальней стены. Игрок в кости. Очень знакомая рожа. Какая-то лисья. Теперь вопрос — для чего Гите это надо? Кинуть папку на денежки? Вполне вероятно, учитывая те слухи, которые о ней ходят… эх, раньше знать бы! А раз так, понятно, почему он, Хельги ярл, и компания томятся сейчас в узилище. Деньги. И тут они. Наверняка за них… нет, скорее, все-таки за него назначена какая-то награда. Снорри еще слишком молод, чтобы представлять опасность для любезнейшего отца Этельреда. Даже как объект для мести и то мало интересен. О Магн и Ирландце, похоже, вообще никто не догадывается. Послушница да никому не известный паломник сгинули в огне бунта — и бог с ними. Сказать по правде — и не вспомнит-то их никто! Значит, и сцапали их всех просто за компанию, на всякий случай. И охраняют не очень пристально. Если эта змея Гита так умна, должна понимать — никто за них платить не будет. Стало быть, не стоит их и держать здесь, легче выгнать или… Или? Зачем выгонять — зря ловили, что ли? Да и мало ли, языками болтать начнут. Нет, уж лучше придушить по-тихому, не говоря худого слова. А уж трупы куда выкинуть, чай, найдется. Так, именно так и будет действовать умная девочка Гита. Теперь второй вопрос: где они все находятся? Подвал — да, определенно, и не земляной, а с каменной кладкой, римский, конечно же, стали бы тут местные огород городить. Значит, что это? Скорее всего — тюрьма для рабов, эргастул, — непременная принадлежность римских вилл, обычно располагающихся где-нибудь в живописной местности за городом. За городом…

Снаружи загремели засовом. Распахнулась дверь, скрипнув давно не смазанными петлями, — нет, не королевская это тюрьма! Посветлело — явно снаружи было окно, так что не такое уж и глубокое это подземелье, да, пожалуй, и не подземелье вовсе! А вот и страж. Кряжистый длиннорукий мужик в потертой тунике с рожей потенциального висельника. Ну никак не тянет на королевского стража. Что-то промычав — немой? — мужик поставил на пол — а больше тут и некуда было — деревянную миску с черствой лепешкой и луком. Обед. Хмуро взглянув на узника, страж подозрительно покрутил головой, словно ожидал увидеть тут невесть что, и вышел, лязгнув засовом. Н-да-а. Похоже, с отцом Этельредом еще не договорились. А пока не договорились, нужно действовать. Вот только как? Думай, Хельги ярл, думай! Что, одной только Гите серебришко нужно? А все ее помощнички? Думай…

Профессиональный мошенник и игрок в кости Ульва вышел из корчмы Теодульфа в препоганейшем настроении. Темнила что-то госпожа Гита, явно темнила! И с отцом не договорилась, и ярла отцу Этельреду не продала, хотя, казалось бы, чего уж проще — послать гонца в обитель, то-то аббат обрадовался бы. Так ведь нет — уж трое суток прошло, а серебришка как не было, так и нету. Темнила что-то Гита, змея. И где держала пленников, никому не рассказывала.

Проходя мимо рыночной площади, Ульва остановился. Было воскресенье, в синем небе ярко светило солнце, в церквах звонили колокола, и нарядно одетые горожане неспешно прогуливались по кривым улочкам, с рынка доносились запахи навоза и рыбы. Немного подумав, мошенник свернул к торговым рядам, сколоченным из толстых досок. Приехавшие из ближайших деревень кэрлы продавали дары огородов: крепкую кругленькую капусту, желтоватую репу, пурпурную свеклу, лук, чеснок и всякие травы. Местные ремесленники выложили на прилавки произведения своих рук, необходимые в крестьянском быту: гвозди разных размеров, заклепки, только входившие в здешнюю моду подковы, косы, серпы, замки — качественные, большие, увесистые, сделать такие вряд ли деревенскому кузнецу под силу. Вот у замков и толпились кэрлы, поглядывали искоса, судачили. Гвозди да косы они и со своей кузницы поимеют, а вот замки… Повесить такой на амбар — никакой собаки не надо, и ведь главное, есть не просит, замок-то. Дороговато, правда, так ведь и поторговаться можно. Вон подошел совсем уж дикая деревенщина, косматый, в засаленной, потертой тунике, с торчащей вперед буйной пегой бородищей. Интересно, этому-то что здесь надо? На грязную хижину замок? Что он там, бриллианты хранит? Ульва заинтересованно остановился в сторонке. С детства страдал неумеренным любопытством. Кузнец подозрительно смотрел на оборванца, готовый в любой миг схватить его за руку, буде попытается спереть замок. Мужик между тем, внимательно осмотрев изделия, показал кузнецу два пальца и что-то замычал. Боже, он к тому же еще и немой!

— Десять. Десять серебряных шиллингов за два замка, — закивал, улыбаясь, кузнец. — Понял, да?

Немой вновь замычал и отрицательно покачал головой. Вновь показал пальцы. Четыре на левой руке и столько же — на правой.

— Восемь? Ну, нет, братец. Ты посмотри, какие замки-то! Надежные, никто не откроет! Девять монет — за оба. И не мычи, больше не уступлю.

Махнув рукой, немой отошел. Походил по рынку еще — Ульва заинтересованно таскался сзади, — снова подошел к замкам…

В общем, согласился-таки на девять шиллингов. Зверовато оглянувшись по сторонам, достал кожаный мешочек, развязал, отсчитал девять монет, тщательно послюнявив пальцы. Десятую засунул в рот, а замки с ключами, аккуратно завернув в тряпицу, сунул в заплечный мешок.

Интересно, зачем этакому мытарю замки? И еще интересней — откуда у него серебришко?

Ульва был страшно заинтригован, так и шлялся по рынку за немым, хоть не за тем пришел — хотел среди старых знакомцев потолкаться, новости послушать. Вон они, знакомцы-то, тишком-молчком продают простофиле кэрлу крашеную лошадь. Лошаденка-то, видно, старовата… то есть как раз этого и не видно — зря, что ли, дубовым корьем покрасили, — ишь, шерсть-то как блестит, грива расчесана волосок к волоску, не коняга, а загляденье. А кэрл вроде не такой уж и простак — полез-таки лошаденке в зубы, так ведь и продавцы не одну луковую похлебку хлебали — мелом зубы подчистили, а где и подклеили рыбьим клеем — поди-ка расшатай! Да, видно, не вызвали подозрения зубы. Впрочем, где же немой?

Ульва быстро прошерстил взглядом заметно поредевшую к вечеру толпу. Ну вот он, мужичага, свернул на йоркскую дорогу. Не на коне едет, на своих двоих, пешедралом чешет, видать, не особо и далеко.

Выйдя за городскую стену, немой оглянулся — Ульва тут же опустил голову и затерялся среди возвращающихся с рынка крестьян — и быстро свернул в небольшую кленовую рощицу, что тянулась мили на три к югу. Роща вскоре сменилась орешником, затем пошли какие-то луга, овраги, можжевельник, потом тропинка, словно резвая лошаденка, взлетела на некрутой холм и, повернув налево, юркнула в каменные ворота шикарной загородной виллы. То есть шикарной вилла казалась лишь издали, стоило подойти ближе, как становилась хорошо видной и облетевшая штукатурка, обнажавшая расшатанную кладку, и просевший кое-где фундамент, и какие-то одиноко стоящие за оградой колонны, напрочь лишенные крыши. Все это псевдовеликолепие густо заросло колючим кустарником, крапивой и чертополохом пополам с репейником — видно было, что этими старинными развалинами пользуются достаточно редко. Но все-таки пользуются, — подобравшись ближе, Ульва забрался на каменную ограду и тут же замер, распластавшись на ней в самой нелепой позе. Хорошо, что его скрыли деревья, а то непрошеного гостя быстро бы заметили двое вооруженных короткими мечами людей, лениво сидевших на рассохшейся деревянной скамье напротив каких-то развалин и коротающих время за игрой в кости. Рядом с ними в траве небрежно лежали рогатины. Собственно, изнутри эта заброшенная, наверное, еще с римских времен усадьба выглядела еще хуже, чем снаружи — там внутренняя убогость скрывалась высокой оградой. Кроме непокрытых крышей колонн — остатков когда-то великолепного беломраморного портика, — никаких других зданий в прямой видимости не наблюдалось — кругом одни развалины — если не считать низкого, приземистого строения, белевшего в глубине сада… вернее, бывшего сада, а теперь уже, наверное, леса. Впрочем, и это здание тоже напоминало развалины. Только имело вполне крепкую дверь из толстых дубовых досок, обитую снаружи широкими железными полосами. Ага… вот и крепления для замка. Интересно, а куда они приспособят второй? К наружным воротам? Зачем? Ведь через ограду легко перелезет любой мальчишка. Ульва потихоньку перебрался на дерево — определенно яблоня, только вполне одичавшая, ага, вот и яблоки, мелкие и отвратительно кислые даже на вид. Впрочем, из таких-то вот яблок и получается совсем не дурной сидр.

— Сорви-ко яблочко, братец Альстан, — бросив кости, лениво попросил один из сидящих напарника. — Твоя ведь очередь. Надоело тут — хуже некуда. Зря мы согласились, лучше б к тем парням пристали, что шалят на йоркской дороге.

— Не торопись, Худышка, — засмеялся Альстан — низкорослый худощавый мужик лет сорока с редкой сивой бороденкой и длинными волосами неопределенного, какого-то рыжеватого, цвета. На вытянутом смуглом лице его, покрытом небольшими шрамами, торчал огромный кривоватый нос, делавший Альстана весьма похожим на ворона. Ульва, видимо, узнал его, поскольку сидел на суку ни жив ни мертв, ожидая, когда Альстан соберется за яблочком. Впрочем, тот так и не собрался, а только посоветовал Худышке — здоровенному толстому парняге с глупым лицом и кулачищами что твои бочки — сходить самому.

— А лучше навести-ка Немого. Что-то он долгонько возится там с замками. Навести, я сказал!

Альстан чуть повысил голос, и Худышка резво сорвался с места. Ульва же мысленно клял себя на чем свет стоит. Это ж надо — собрался проследить за немым деревенским простачком, позаимствовать у него немножко монет, а набрел на такую компанию, что встретить не приведи Господи! Ну, Худышку-то он раньше не знал, только слыхал пару раз, а вот Альстан Ворон — птица полета известного. Раньше промышлял в Честере кражами, и так ловко у него получалось, — ни одна собака не прочухивала! А вот потом, когда чуть не попался королевским стражам, бежал из города Ворон в леса. С тех пор не одного человечка пришил на лесных дорожках, да не из богатых — те все больше с охраной передвигались, — крестьянами пробивался, даже бабами и то не брезговал, потому и прозвище ему было Ворон, не только из-за облика, из-за привычек еще. Вообще, тип преотвратнейший, больших богатств в лесах, правда, не загребал, все по городу тосковал, по профессии воровской своей прежней, и, ходили слухи, подался-таки в Нортумбрию, в Йорк, однако вот здесь-таки оказался, неизвестно пока зачем. Неизвестно… Нет, что-то такое они здесь крутят: замки эти дурацкие, копья. Ну, бог не выдаст, свинья не съест — посидим, посмотрим, может, и не зря за Немым пошел?

Между тем со стороны приземистого здания — и что они там прячут? — вернулись Худышка с Немым.

— Все сделали, Ворон, — ухмыльнулся Худышка, подбрасывая на ладони большой ключ. — Теперь и те никуда не денутся, и мы — вольные птицы. Так идем сегодня?

— А как же? — осклабился Альстан Ворон. — До темноты время есть, управимся. «Троечку» не забыли еще?

Ульва понимающе хмыкнул, поглядел, как все трое вышли за ворота, и без особой опаски спустился с дерева. А опасаться и вправду было нечего, вернее — некого. Время до темноты имелось не только у тех троих, но и у молодого честерского шулера, по иронии судьбы не так и давно скрывавшегося от закона в роли наемного стражника одного из мерсийских монастырей. И чуть было не сложившего там башку, но вот уберег нечистый… Однако задали загадку Ворон и его люди. Ну да на разгадки Ульва мастак, тем более время есть, а опасаться некого, это уж точно, — кроме этих троих никогошеньки здесь больше не было, в этом Ульва был уверен, и не только потому, что сам никого не видел, но и по другой причине — он знал, что такое «троечка». Так у честерского отребья именовался определенный способ грабежа на больших и малых дорожках. Заключался он в следующем. На дорожке меж деревней и ближайшим городком в рыночный день — а вернее, уже после оного, к вечеру — выбиралась открытая поляна, ну, или какое-либо другое веселое место, где и устраивалась элементарная засада, только более хитрая. Чуть припозднившийся крестьянин обыкновенно встречал там пару монахов-паломников, смиренных божьих людей. Останавливался послушать новости да узнать, чего нового делается в богоспасаемом королевстве Мерсии, как не остановиться, разговор с паломником — это уж такое событие, о котором потом полдеревни судачить будет, а тот, кто говорил, да еще и все новости запомнил-рассказал, — тот уж если и не герой, то первый парень на деревне точно, не на месяц, так на неделю-другую. В ходе беседы выяснялось, что один паломник (Немой) идет в город, а вот другому (Альстану Ворону) с крестьянином вполне по пути, и если уважаемый кэрл соизволит подвезти (это если есть телега, а если нет, то просто составить компанию), то… Обычно «уважаемый кэрл» соизволял. Ну, а дальше все шло по классической схеме. Мнимый монах (Немой) стоял на стреме позади, впереди, за кустами, внезапно возникала здоровенная фигура Худышки с увесистой дубиной, Ворон, деловито осматриваясь, тут же предлагал попутчику хватать все самое ценное и бежать — «есть тут одна тропка, нипочем не догонит!». Ну а потом несчастный мужичок галантно умертвлялся, а все «самое ценное» обращалось в собственность лиходеев. В общем, ничего сложного. Не обязательно, конечно, три человека, можно бы и четверо, и сколь угодно, но вот трое — необходимый минимум для успешной и плодотворной работы. Потому и «троечка». Потому и слезший с дерева Ульва не дергался в поисках мифических напарников ушедших, а деловито обследовал то самое приземистое здание. Правда, толку от этого обследования было чуть. На двери торчал увесистый замок, который открывать без ключа — провозишься как минимум до утра, даже обладая кое-какими талантами и набором инструментов, а уж мошеннику Ульве, таковыми талантами и инструментарием, увы, не обладавшему, нечего было и пытаться. Чувствовал он какую-то тайну, облизывался, словно кот на сметану, да ничего поделать не мог, кроме как помимо воли восхититься хитростью Ворона. Вот ведь удумал, черт! Видно, наняли их что-то (или кого-то) сторожить, Ворон с напарниками согласился, ну, заодно и к старому верному промыслу вернуться решил. А поскольку неусыпно сторожить охраняемый объект при таких делах оставалось некому, повесил замочки. Простенько и со вкусом! Поди открой. Тем более и времени-то у неизвестных злодеев — буде таковые бы обнаружились — оставалось не так-то и много. До темноты, а уже вон смеркалось, чай, сентябрь, не лето. Во тьме-то какой дурак на дорожке появится? Крестьянин какой припозднившийся лучше, совсем уж на ночь-то глядя, в корчме переждет, в том же «Лодочнике», целее будет. Так что нету никакого смысла промышлять разбоем ночью — кого грабить-то?

Повертелся вокруг замков Ульва, повздыхал, даже забрался на зданьице — походил по крыше. Конечно же, без толку. Другой бы на его месте плюнул на это дело слюной и пошел бы себе обратно, от греха подальше, но только не Ульва. Дотошный был — спасу нет, — и, честно говоря, понадеялся свой кусочек урвать, мало ли? Это ведь в любом тайном деле так: можно и голову сложить, а можно и кой-чем разжиться, кто удачлив да не дурак. Уж себя-то, любимого, Ульва дураком не считал, вон как ловко вывернулся во время крестьянского бунта. Единственное, что Гита, кошка драная, похоже, его обдурила. Лохматого Теодульфа в долю взяла, тварь. Вот корчмарь-то теперь и получит часть прибыли с норманнского ярла, а он, Ульва, только за счет Седрика и разживется, и то в зависимости от того, насколько далеко будет простираться Гитина милость — денежки-то папашины, выкуп-то, она, змея, наверняка проконтролирует. Ох ведь и умна, курва. Будет себе сидеть, поджидать тихонько, а ему, Ульве, опять самая опасная роль — встреча с Седриком да переговоры о выкупе. А все знают — Седрик на расправу крут. Вот и думай тут, что лучше. В Гитины авантюры вязаться или спокойненько добывать себе пропитание известным в определенных кругах ремеслом. Правда, попасться можно, как уже и бывало. Королевские графы руку отрубят живо, а то и голову. Чего опять-таки не хотелось бы. Может, вот здесь повезет? А что? Терять-то особо нечего, да и время есть — Седрик-то в Ирландию отплыл, когда еще вернется. Вообще же, покуда есть время, нужно быстренько осмотреть всю округу. Ульва спрыгнул с крыши и начал описывать круги по заросшему саду, внимательно глядя по сторонам. Впрочем, и глядеть-то особо не надо было. Чуть в стороне от запертого на замок строения обнаружился шалаш из еловых веток а рядом с ним кострище и даже дровишки, аккуратно сложенные в небольшую поленницу. Рядом с поленницей валялся средних размеров котел на тонкой, закопченной огнем цепи. Подняв котелок, Ульва ногтем отколупнул присохшее варево. Понюхал. Поморщился и понимающе усмехнулся. Судя по мерзости варева, Ворон и компания вряд ли бы стали его есть. Значит, готовили не для себя. Следовательно — за замками не «что», а «кто». Люди. Теперь только узнать — какие? А не ярл ли со товарищи? Ульва усмехнулся. Нет, вряд ли Гита связана с Вороном. Она, конечно, девица та еще, но ведь не до такой же степени. Впрочем, кто ее знает? Найдя в развалинах потаенное место для ночлега, Ульва натаскал туда веток, улегся и принялся фантазировать, что ему выгорит от здешнего дела.

Тем временем уже сильно смеркалось, так что еще чуть-чуть, и троица Ворона должна была вернуться в гнездо.

В тот самый миг на дорогу неподалеку от заброшенной виллы свернула повозка, на каких английские кэрлы обычно возят сено. Сено в повозке было и на этот раз, только немного, а на сене сидели паломники — отец Деклан, отец Киаран и совсем еще молодой юноша со странным именем Трэль. Отец Деклан с тревогой посмотрел на быстро темневшее небо.

— Клянусь святым Колумбаном, мы не успеем в Честер до ночи, — промолвил он, покачав головою. — Думаю, надо было б остановиться на ночлег в деревне, а, отец Киаран?

Отец Киаран в ответ лишь пожал плечами. Он вообще был какой-то диковатый, неразговорчивый и нелюдимый, и эти черты его совсем не вязались с внешним обликом — нос картошкой, круглое добродушное лицо, темное от загара, брови вразлет и лысина, обрамленная смешно топорщившимися волосами, этаким седым редковатым венчиком. Вполне типичный облик обычного деревенского дядюшки-добряка, к которому по вечерам приходят со всей деревни малолетние дети, садятся рядом вокруг — а кое-кто и забирается на колени — и слушают, открыв рты, интереснейшие рассказы о далеких странах, о людях с бычьими головами и о таинственном мохноногом вепре, что появился, говорят, в соседнем Уэльсе и поел там страшное множество людей. Только вот не вязались с этим обликом ни всегдашняя угрюмость отца Киарана, ни жутковатый взгляд его пронзительных черных глаз. Что ж, у каждого человека — даже и у монаха-паломника — могут быть свои недостатки, на все воля божия.

— Зачем же нам возвращаться обратно в деревню? — угрюмо буркнул отец Киаран, явно недовольный возможной задержкой. — Отмеривай потом завтра лишние полпути. Лучше отпустить возницу да заночевать где-нибудь здесь в поле или на лесной поляне. Волков ведь здесь нет?

Возница — средних лет кэрл в тщательно заштопанной тунике — отрицательно качнул головой. Ему, в общем-то, было все равно, как возвращаться в деревню — с паломниками или одному.

Присмотрев вполне приятную на вид лужайку с копной свежего сена и бегущим в соседнем овражке ручьем, паломники простились с возницей и принялись устраиваться на ночлег. Наломали в лесу за дорогой веток — укрыться от возможного дождя, — наскоро перекусили пресными лепешками с сыром и, помолившись, улеглись в копне. Темнело, но было еще далеко до той непроглядной ночной черноты, что обычно бывает здесь осенью. С заходом солнца — его лучи еще долго подсвечивали облака — заметно похолодало, и паломники ворочались во сне, стараясь получше укрыться сеном. Трэль громко чихнул — попала в нос какая-то соломина или труха. Над ручьем клубился легкий туман, от деревьев тянулись через дорогу до самого луга черные длинные тени.

Вполголоса переругиваясь, из лесу вышли трое: Альстан Ворон, Немой и Худышка. Видно, не очень-то им везло сегодня. Альстан хмурился, Худышка ругался, а Немой, внимательно оглядывая округу, то и дело со злобой сплевывал. Да и как не плеваться-то? С самого начала не заладилось сегодня. Увидали обоз — да слишком большой, уж больно много крестьян возвращалось с ярмарки в Честере. Тем не менее последили и за ними — вдруг кто отстанет? Напрасные хлопоты. Потом показался-таки возвращающийся с поля мужик, пел песни, шатался. Разбойнички обрадовались было, да рано. Упал мужичок в канаву без их усилий, сам собою, пьян был, как пес, и где так нажрался?

— В п-поле, — приподняв голову, внезапно четко ответил на риторический вопрос Ворона мужик и, тут же отключившись, громко захрапел, пуская слюни.

Худышка с Немым тщательно обыскали пьяницу и из вещей, представляющих хоть какую-то ценность, обнаружили лишь плетенную из лыка баклагу. Пустую, с сильным запахом перебродившего эля.

— Вот, сволочь! — пнув мужика, обиделся Альстан. — Голову ему отрезать, что ли? А, пес с ним, неохота возиться. Пошли, что ль, обратно?

Немой вдруг схватил его за рукав туники и, что-то замычав, показал рукой на копну сена, стоявшую на лугу сразу же за оврагом.

— Ну, копна? — пожал плечами Ворон. — Так ты что, предлагаешь ее украсть? Нет? А… Там кто-то есть? Молчи, Худышка, я и сам вижу…

Переглянувшись, разбойники разделились и, бесшумно ступая, с трех сторон окружили копну…

Вольноотпущеннику Трэлю — в крещении Никифору — снился дивный сон. Высокие зубчатые стены, ослепительно белые великолепные дворцы с портиками, мраморные статуи, высокие деревья с темно-зеленой листвой и ярко-синее море. Он сам — еще совсем маленький, в легкой короткой тунике — бежал по вымощенному разноцветной плиткой двору. Бежал навстречу прекрасной женщине с иссиня-черными волнистыми волосами и волшебной красоты глазами, такими же, как и у самого Трэ… Никифора. Имя этой женщины Трэль никак не мог вспомнить, во сне же он называл ее — мама… Вот наклоняется — в руках у нее целая горсть серебряных монет. Отсчитывает их в подставленные ладошки Никифора… Одна… Две… Пять… «Купи себе что-нибудь, когда пойдете на рынок с няней, — смеясь, говорит женщина. — Только смотри не потеряй!» — «Не потеряю!» — смеется в ответ Никифор и убегает, пряча монеты за пазуху. Огромные дома, солнце, сияющее — больно смотреть, всадники, повозки, носилки, многочисленные нарядно одетые люди. Гомон. Он приближается, становится звучным, словно море. И вот он — рынок. Огромный, полный народа и шума. Торговые ряды — длинные, словно городские улицы. На прилавках драгоценные ткани — желтые, зеленые, синие — в глазах рябит, а вот чуть дальше — золотые и серебряные украшения, посуда, игрушки — воины с копьями и мечами, разноцветные рыбки, миниатюрные лошадки, запряженные в изящные колесницы. Выпустив руку служанки, Никифор полез за пазуху… и похолодел. Никаких денег там не было!

Трэль внезапно проснулся. Помотал головой, отгоняя остатки сна. Вокруг было темно и тихо, а из ближайшего оврага наползал на луг мокрый холодный туман. Рядом, в копне сена похрапывали паломники, отец Киаран с отцом Декланом. Матерчатый пояс вольноотпущенника небрежно валялся у самой копны. И когда успел развязаться? Трэль нагнулся к нему и почувствовал вдруг, как пробежал озноб по всему телу. Пояс был подозрительно легким. Вовсе не таким, каким стал, когда Трэль зашил туда парочку серебряных монет. Даже злодеи-викинги и то не нашли, а тут… Так и есть! Шов распорот. А монеты, конечно же, испарились. Исчезли неведомо куда…

— Эй, эй, просыпайтесь! — Юноша принялся безжалостно расталкивать своих спутников. — Да проснитесь же! У вас ничего не пропало?

— У меня нечего красть, — начал было отец Деклан и вдруг схватился за пояс: — Четки! И кому они понадобились?

А на отца Киарана было страшно смотреть. Сунув руку за пазуху, он вздрогнул и, с громкими криками: «Камень! Камень!» скрылся в лесу.

Так и не догнали его отец Деклан с Трэлем, как ни старались.

А возвратившиеся в свое логово разбойники весело подсчитывали добычу, не замечая, как за этим увлекательным делом наблюдал из своего укрытия честерский шулер Ульва. Светало.