Первая формула

9 Обещание истории

Многим детям свойственно испытывать ночные страхи. В самый глухой час твое сердце сжимают невидимые ледяные пальцы. Холод проникает в каждый уголок тела, пока ты не замерзнешь окончательно. Над тобой нависает нечто неведомое; еще шаг, и оно тобой завладеет. Страх не имеет формы, однако детское воображение быстро лепит из него жуткое чудище.

Мое тело напряглось, словно доска, и я проклял одеяло, под которым не скроешься с головой.

Шум за окном стал тише, превратившись в легкое постукивание. Тук-тук-тук. Стучали через равные промежутки вре-мени.

Наконец я понял, в чем тут дело, и страх отступил. Вскочив на ноги, нащупал рукой стену, где специально устроил маленькие выступы – так легче было залезть наверх. Подобрался к окошку и свободной рукой откинул защелку.

Рама поднялась вверх. Снаружи стояла девочка примерно моего возраста. Волосы короткие – короче, чем у меня, – и буйно вьющиеся. Девчонка просияла яркой улыбкой – словно сама луна заглянула в трюм:

– Ари…

Дар речи ко мне вернулся не сразу:

– Ниша, тебе нельзя шляться здесь по ночам!

Я посторонился, до боли в пальцах вцепившись в стену. Девочка сунула голову в окно, ухмыльнулась, и теплый отблеск далекого костра заставил бронзовую кожу ее лица приобрести красноватый оттенок. Глаза Ниши цвета кедровой коры сияли приглушенными нотками оранжевого. Она остановилась, широко раскрыв рот, словно ее что-то напугало:

– Погоди…

Я моргнул, стиснув зубы от боли в мелких мышцах кисти:

– Можно быстрее?

Если Ниша и расслышала мой жалобный писк, то виду не подала.

– Гляди, я кое-что принесла! – Она запустила руку за спину.

Меня сразу поразил запах – волна пряных ароматов. В животе тут же заурчало.

Ниша плюхнула на подоконник исходящую тонкой струйкой пара маленькую оловянную миску размером с ее кулачок. Рядом бросила смятый лист пергамента, покрытый жирными пятнами.

– Что там? – уставился я на девочку.

– Хлеб с маслом и тушеное мясо. – Она опустила уголки губ. – Знаю, что тебе не всегда удается покушать.

Я ощетинился. Понятно: Ниша хотела как лучше, однако ее замечание задело за живое. Моя жизнь была не сахар – я себя не обманывал, – однако старался извлечь из нее все что можно.

– Меня все устраивает.

Наверное, ноющий желудок заставил мой ответ прозвучать кисло.

Я осторожно поставил ногу в выемку ниже.

Ниша помолчала и склонилась вниз, едва не коснувшись моего лица кончиком носа.

– Еще горячее… – Она вздохнула и отвела глаза. – Но… если не хочешь…

– Хочу, – простонал я, прислушиваясь к желудку.

Так бы и бросился за едой, вот только руки, цеплявшиеся за стену, совсем ослабели. Осторожно переставив ногу, я разжал пальцы и опустился на кровать.

Ниша снова пошарила за спиной и извлекла на свет старую тряпицу. С одной стороны ткань была покрыта пятнами и запачкана песком, зато оборотная сияла мягким оттенком шафрана. Девочка аккуратно развернула тряпицу на подоконнике и тщательно, словно совершая религиозный обряд, разгладила. Хлеб она положила ровно посередке, а затем все так же медленно поставила рядом жестянку с тушеным мясом. Еще несколько движений – и узелок с едой завязан.

Я едва совладал с желанием ее поторопить: знал, что любое неосторожное слово – гневное или даже по-детски нетерпеливое – может вывести Нишу из себя. Тогда она убежит, и бог весть – вернется или нет.

– Вот, – хмыкнула она и перегнулась через подоконник, крепко держась рукой за раму, а вторую руку, с узелком, опустила вниз.

Подпрыгнув, я схватил мешочек и постарался не выронить его при приземлении. Грубая кровать закачалась, и пришлось опереться рукой о стену. Слава богам, не уронил и сам не сверзился вниз. Поставив еду у ног, я взглянул на девочку.

– Подожди, не пытайся…

Предупреждение запоздало. Ниша уже спускалась на мою платформу, грациозно, словно акробат, нащупывая неровности и трещины в камне. Наконец с самодовольной ухмылкой плюхнулась рядом.

– Где это ты обучилась лазить по стенам? – осторожно спросил я, словно разговаривая о пустяках – типа «как прошел день?».

Впрочем, мое притворство было быстро разгадано. Ниша отвела глаза в сторону, и ее смущение сказало о многом. Пришлось перевести разговор на более безопасные темы:

– Спасибо за еду! Сегодня мне устроили выволочку Халим и Махам. Не могу сказать, что я ее не заслужил. И все же Махам…

Ниша быстро прижала пальчик к моему рту:

– Нет-нет, давай не сейчас. – Она развернула узелок. – Сначала покушай. Не стоит говорить об этих людях и вообще о плохих вещах. Не сегодня. – Она закусила губу и вновь уставилась в пол. – Пожалуйста, Ари…

Я молча повиновался. Что поделаешь, если девочка умоляет… Тем более Ниша – мой единственный друг.

Придвинув ко мне миску с хлебом, она молча наблюдала, как я уничтожаю еду.

Кусок хлеба я сложил пополам, и он не разогнулся, будто был выпечен не из теста, а из пластилина. Придав ему форму лопатки, я погрузил его в подливку, и первый же глоток оставил во рту чудесный привкус перчика и чесночка. Что тут еще? Ага, лук и кориандр. Я глотал не жуя, раз за разом погружая в рагу самодельную ложку. Выловив кусок красного мяса, округлил глаза:

– Козлятина? Чем же ты за это заплатила?

– Нравится? – улыбнулась Ниша, уходя от ответа.

– Коли снова приказал тебе сегодня воровать? – настаивал я.

Ниша напряглась, словно кошка, которую погладили мокрой рукой, и, бросив на меня гневный взгляд, отодвинулась на край площадки.

Я протянул к девочке руку и замер, когда она отпрянула.

– Прости, прости, Ниша! Не хотел тебя обидеть. Не буду больше говорить о Коли…

– Терпеть не могу, когда он заставляет меня что-то такое делать! – Она шмыгнула носом, все еще избегая моего взгляда. – Не хочу быть плохим человеком. Не хочу, чтобы ты вспоминал, чем мне приходится заниматься, Ари.

Жизнь вынуждает нас совершать разные поступки, и если ты не относишься к высшим кастам, не имеешь ни возможностей, ни защиты – то, бывает, промышляешь воровством. Ужасно, когда ребенок – да еще твой близкий друг – проклинает себя за то, на что приходится идти, лишь бы выжить.

Мою грудь наполнил горячий тяжелый гнев. Правильных и утешительных слов не нашлось, потому я ляпнул первое, что пришло на ум:

– Спасибо тебе за ужин! Жаль, ничего не могу предложить взамен… – Меня вдруг осенило, и я на миг запнулся. – А может, и могу! Когда ты последний раз слышала хорошую историю? – Я расплылся в улыбке:

Просияв, Ниша наконец взглянула мне в глаза.

– Пару дней назад, на улице… Только тот человек – церковник из храма – все равно лучше тебя ни за что не расскажет. – Она фыркнула. – Сам знаешь, как у них. Сплошные восторженные вопли, а смысла-то и нет.

Конечно, ничего такого я не знал, однако что толку говорить об этом Нише? У меня другая жизнь – по улицам Империи Мутри не поболтаешься. Мой мир – трюм театра. Так что я просто кивнул. Пусть говорит – может, ей немного полегчает.

Девочка нацелила мне в грудь указательный палец. Обвиняет в чем-то?

– Он пытался поведать о любви и мудрости Брама. О том, кто… – Прикусив губу, Ниша покачала головой. – Мне не понравилось, как он рассказывал. То и дело останавливался и кричал на толпу, просил жертвовать деньги.

Примерно то же я слышал и от Халима, который каждый раз бурчал, вспоминая о «святых» и «мудрых» служителях церкви.

«Господь и спасение всегда останутся величайшим соблазном и величайшим обманом. Чаще всего люди в сутанах именно эти два приема и применяют. Собаку на них съели – куда там честным ворам и лицедеям», – говорил Халим.

Я запомнил его речи, потому и закивал, слушая Нишу:

– Не каждый может поведать правильную историю как должно.

Набрав в грудь воздуха, я откашлялся, словно собираясь немедленно приступить к рассказу, а Ниша вздохнула, проведя пальчиком по деревянному полу моей площадки:

– Да, знаю. Непросто найти умелого сказителя. – Она быстро взглянула на меня и вновь уставилась на доски. – Как думаешь, кто лучший рассказчик в вашем театре?

Я фыркнул и прищурился:

– Сама знаешь кто! Но если не желаешь послушать меня, я мог бы попросить спуститься в трюм Халима или Махама. Они расскажут тебе все что душе угодно.

В ответ на мою кривую усмешку Ниша рассмеялась, и на сердце у меня потеплело.

– Нет уж! Хочу услышать твою историю о Браме. О том, как все начиналось.

Настоящий лицедей, которым мне как раз и хотелось стать, не должен отказывать в подобной просьбе, и все же я нервно заерзал.

Из всех историй Ниша выбрала именно ту, которую более всего порицали и высмеивали. В чем тут смысл? Посмотрев ей в глаза, я понял, как ей нужен рассказ о Браме. Никуда не денусь.

Снова откашлявшись, я начал:

– О Браме и обо всем, что есть на свете…